Плакать нельзя смеяться

Говорят, животные чувствуют опасность загодя. Ощущают её на расстоянии, будто у угрозы есть особый запах. Поговаривают, что и человек способен на такие фокусы: у одних перед бедой душа не на месте, ну а кто-то утверждает, что жопой чует…

Вот и в этой истории за несколько минут до того, как вооружённые люди в балаклавах, топоча берцами по замызганным ковровым дорожкам, ворвались в обшарпанный номер третьесортного отеля, в дремучей душе одного из грабителей родилось то самое предчувствие… Наспех закончив шить, он перекусил нитку, резво подорвался с дивана, пробурчал проснувшемуся напарнику: «Чот кендюх прихватило», и рванул в туалет.

Стараясь не греметь, приподнял крышку сливного бачка и убедился, что тот по-прежнему занят. Посидел на унитазе для проформы, ещё раз вспомнил когда-то любимого английского доктора — автора забойных детективов — и перекрестившись на удачу, тихо вернулся на диван.

Но едва успел украдкой погладить свежий шов на видавшей виды обивке, как дверь с грохотом распахнулась и номер заполнили крики:
 — Лежать! Мордой в пол!

Перво-наперво нашли ствол в бачке. А когда грабителя поставили на ноги, тот кивком указал на сообщника. Последний тут же смекнул что к чему. Неожиданно выхватил у ближайшего сотрудника пистолет и истерично заверещал:
 — Ах ты, сука! Сдать решил?!

Грянул выстрел.

Неудачник, замочивший хозяина ограбленной квартиры, тут же схлопотал маслину и, загадив диван кровью и экскрементами, отправился к праотцам ещё до приезда скорой. Стукача, подписавшего протокол и свидетельские показания, отпустили под подписку о невыезде, но лишь затем, чтобы в этот же вечер он получил заточкой в печень от своих, ибо сдавать подельников — не по понятиям.

Менты, нашедшие орудие убийства, главного подозреваемого и сумку с награбленным, остались довольны.

А вот хозяин гостиницы — не очень. Выбитую дверь он починил, но чистить диван даже не стал пытаться. Заменил менее потрёпанным, а загаженный отправил на свалку…

***
Городская свалка на пустыре напоминала мираж в пустыне. На серо-буро-малиновых холмах, в зловонном мареве, дрожали бумажные и тряпичные флаги. Солнце, норовя выжечь груды хлама, брезгливо запускало в него свои пальцы.

Жизнь здесь кипела вовсю: гудели мухи, склочные чайки рвали друг у друга несъедобные куски, поднимали в воздух, чтобы тут же уронить. Каркали о своём вороны. Шмыгали, пугая воробьёв, пройдохи-крысы.

На обочине грунтовки, неподалёку от виадука — последнего пристанища отверженных мегаполисом — сгрудились бомжи. Они ждали в том месте, где дорога петляла подъездом к захоронению отбросов. По пятницам на свалку свозили строительные отходы и отжившую своё мебель.

Вскоре на дороге показалась колонна оранжевых самосвалов. Машины сделали разворот веером, вывернули содержимое кузовов в седловину рельефа, и также организованно отчалили.

Ожидающих качнуло. Раз, другой, а после, в едином порыве, хватая друг друга за рукава и отталкивая, они рванули за добычей. В воздух поднялся столб пыли и дикий ор.

Бомж согласится со всем, в чём его обвинит трусливый социум, но никогда — с дискомфортом личного пространства. Пусть это будет картонная коробка, пусть драная мешковина или прожжённый кислотой машинный чехол. Пусть даже полиэтиленовый пакет на голове во время сна… Но это его, отвоёванная в неравной схватке с подлюкой-жизнью, свобода.

Ему не чужда и меркантильность. Если при таком раскладе свободы станет чуть больше — «ну, что ж — ништяк!» — вскроет помятую жестянку и спляшет джигу на условностях.

В упомянутый день, когда большая часть отходов была ревизована, изгои — кто со слегка расслоившимся фанерным листом, кто с приличным куском фольги или упаковочной «пупырки» — раскрыв рот замерли возле продавленного дивана.

У дивана не было задних ног. Он также, как обступившие его, не мылся годами. Его уже успели загадить птицы. Но едва заметные атласные полоски на затёртой матовой основе пробудили в отчаянных душах давно забытые чувства.

Этот диван, ещё новый и яркий, мог стоять в богатой гостиной. На нём отдыхали или занимались любовью. Наверняка, в нём что-то хранили…
«Диван! Это такая полезная штука — ого-го!»

Пока люди со скрипом в черепах пытались хоть в мечтах вернуть не худшую часть своей жизни, подошёл припозднившийся чокнутый пироман.

Когда-то этому мужику удалось получить ксиву о своей безобидности и выбраться из психушки. Тряс ей перед всеми, а всё равно виадучные его опасались и обходили стороной.

Руки длинного и худого, как жердь, бродяги были по обыкновению заняты чёрной с колёсиком зажигалкой и пустой пластиковой полторашкой с торчащей из горлышка тряпкой. Он протолкался вперёд и проглотил готовое сорваться с языка «Чо, как?!»
Быстро, заслонив собой обзор от остальных, выставил дрожащие свои клешни и заорал на притихшую компанию:
«А ну! Кому задницу поджарить? Ха! Все ваши хавиры спалю. Мой диван!»

Муравейник мгновенно опустел. Отдельные трудяги волокли за собой рулоны рубероида, арматуру, ржавые трубы, мешки с мелочёвкой, — всё, что обязательно сгодится лютой зимой.

Царь горы, останавливаясь, чтобы передохнуть, рывками дотащил диван к своему лежаку из сбитых фуфаек. Тут же разлёгся на нём и с довольным видом уставился на стальные переплёты моста.

Он и сам когда-то был инженером. Работал в конструкторском бюро. Разработал линию бесперебойного ткацкого процесса и довёл до ума на подшефном камвольном комбинате.

Новшеством заинтересовались зарубежные партнёры, готовые купить патент за валюту. Так и произошло. Вот только вдруг оказалось, что патент принадлежит коллеге и лучшему другу…

Автору ноу-хау снесло голову напрочь. Он замкнулся. Часами смотрел в потухший монитор. Перестал выполнять задания и не реагировал на замечания. Бесцельно бродил по зданию. Заглядывал в кабинеты, но не отвечал на вопросы сослуживцев.

Его могли увидеть в подсобках и на складе оборудования — абсолютно не предназначенных для инженерного корпуса местах… И когда в помещении смазочных материалов нашли тлеющую паклю, без разбирательств уволили.

«Бедолага», «Да, не свезло, так не свезло», «Сам виноват, клювом не надо щёлкать», — жалели и одновременно судили люди.

Тогда порождённая праведным гневом и уязвлённым самолюбием жажда сжечь дотла всё привела бывшую светлую голову в городскую психиатрическую больницу. Но поскольку пациент не дал эскулапам твёрдой пищи для определения мании, ему сняли острое расстройство и спустя полгода тщательного обследования выписали домой.

Оказалось — на улицу. Жена не пустила на порог, из окна смотрели насупленные дочки. Не судиться же с ними.

Шли годы.
«Никому не нужен бедный пироман,
Если нету связей и пустой карман»,
— нудил под нос грязный бродяга в мокром переходе подземки.
— Пойдём к нам, — предложила однажды какая-то баба в клетчатом платке. — Я за тобой присматривать буду.
— Пошла ты! Куда ещё?! — проворчал он, а ноги потащились следом.

Так оказался в «семье» таких же париев.
Никто не догадывался, какой кусок пакли тлеет в его костлявой груди.

***
Вместе с диваном и корявой загородкой, замастыренной из досок и чёрной плёнки, у бомжа появилась база, на которой скачущие, часто бессвязные мысли он надеялся собрать в стройные ряды.

Дни шли чередой, но осень, как всегда, подкралась незаметно. Захватила врасплох берёзы и осины. Засыпала жёлтой мелочью холодные лужи. Хлестала по лицам, забиралась в рукава и за воротники. Люди жались к бочке с разведённым огнём, прихлёбывали кипяток и бездумно пялились перед собой.

Особенно холодной ночью, не переставая ворочаться, мужик вдруг охнул. Худой бок пронзила боль. Он потрогал ушибленное место и пошарил по сиденью. Под обивкой рука нащупала твёрдый предмет.
Оглядевшись и не заметив никого поблизости, бомж встал на колени и достал из ботинка ложку. Заточенным краем попробовал разрезать ткань, но та не поддалась.

За спиной раздалось шарканье и противный голос прогнусил:
— Мне холодно. Пустишь погреться?

С вышедшей в тираж старой проституткой, что привела его когда-то под мост, зимой, чтобы не замёрзнуть, они часто спали вместе.

— Убирайся, тварь! — он зашипел и удивился, что, как дракон, не выдохнул пламя.
— Чо ты! Совсем уже кукухой поехал? Ладна, ладна, ухожу, — баба захихикала и убралась прочь.

Едва рассвело, закрыв собой сиденье, лядащий распорол шов на обивке и засунул руку внутрь. Среди трухи пальцы нащупали покрытый лаком деревянный угол. Сердце ухнуло и подпёрло горло. «Похоже на шкатулку», — мелькнуло в голове. Теперь надо было достать предмет и рассмотреть.

«Как же это сделать незаметно?». Бомжи хоть и выглядят отрешёнными, но в своём мирке на раз заметят необычное.
Несколько дней пришлось усыплять бдительность братвы. И только когда фриганы ушли на рынок за просрочкой, достал находку.
На коробке из орехового дерева золотыми буквами были вырезаны слова: «Служить и Защищать!». Автоматический замок щёлкнул, и на бархатной подушке он увидел револьвер с инкрустированной золотом рукояткой. Рядом в продолговатых ячеях лежали шесть блестящих патронов.

Хлопнув крышкой, бомж помотал головой, пытаясь освободиться от наваждения. Коробка никуда не делась.

Теперь преданный и отверженный знал, как избавится от костра, на котором поджаривалось сердце. Только бы никто не пронюхал и не продал его секрет хозяину дорогой вещицы.

Днями и ночами, забыв обо всём на свете, он строил планы, где найти покупателя сокровища. Прикидывал, сколько денег может выручить. Считал в бутылках, канистрах, затем в бочках… Получалось достаточно много горючего, чтобы устроить грандиозное аутодафе.

Пусть сгорят все, кто его предал. А это вообще все. Одержимый местью, предчувствуя реванш, стонал в предвкушении. Метался и что-то бормотал в тревожном сне по ночам.

***
Три месяца он не мог заставить себя отойти от дивана даже на шаг и перепрятать находку. Перестал есть, только пил. Все решили, что пироман сильно заболел. Да так оно и было.

В январе, прощаясь с синим утром, бедолага в последний раз смотрел на сжигающий все нестерпимые запахи жизни жаркий костёр своих лихорадочных мыслей, поднимавший столб трескучих искр в ледяное небо. Пока оно, наконец-то — «Наконец-то!» — не сжалилось и не охладило воспалённый мозг.

Старая бомжиха всё это время отиралась поблизости. Что-то не давало ей покоя. Держала хозяина дивана в поле зрения. Вот и этой ночью, чутко прислушиваясь, она долго стояла в тени опоры моста.
Едва забрезжил рассвет, набралась смелости и тенью скользнула к дивану. Чудик с открытыми глазами лежал на спине. Не похоже, что спал. Почуяв неладное, баба легонько ткнула его палкой. На землю шмыгнула потревоженная крыса.
— Спишь, чёль? —- громким испуганным шёпотом позвала старуха. Тот не пошевелился.
— Оглох, чёль? — бомжиха ткнула сильнее, уже разочарованно и зло. — Подох, тварь.
Она разогнала грызунов и, бормоча под нос, принялась обшаривать труп и диван:
 — Здесь… что-то есть… точняк что-то заныкано…

Нащупав прореху, не задумываясь запустила в неё скрюченную артритом лапу и принялась шурудить внутри. Бормотала проклятья, когда натыкалась на ржавые сломанные пружины. Захрюкала от удовлетворения, когда выудила шкатулку.

В своём углу вынула из-за пазухи находку и с любопытством рассмотрела. Блеснули золочёные буквы. Щёлкнул замок. Глаза бомжихи расширились, и она изумлённо выдохнула:
"Какого…?!"

С красного бархата на неё смотрел ствол с позолоченной рукояткой. Сразу же под длинным дулом, в два ряда уместились блестящие патроны. На каждом надпись. В первом ряду: «Служить: Виагра», во втором: «Защищать: Дюрекс».

Бомжиха провела кончиками пальцев по нижнему ряду, выбрала один и сжала — на ладонь скользнул пахнущий клубникой презерватив. Женщина лишь на мгновение отвлеклась, вспомнив свою бурную жизнь. В богатых домах и гостиницах, было дело, не раз пользовалась такими игрушками для взрослых. «Запахи у них были разные. Особенно приятный медовый…».

Сентиментальное воспоминание стёрла вспышка тоскливой ярости. Баба захлопнула ящик с пистолетом-инъектором, и уже не остерегаясь помчалась к дивану:
— Ах, ты ж сволочь! Тварь ты такая! Паскуда! Вот на это ты меня променял?! — в ледяной стыни глухие удары напоминали стук деревянного молотка по сырой отбивной.

Обессилев, издала обречённый вопль и, размахнувшись, швырнула коробку в отвалы.

Шкатулка в последний раз сверкнула буквами и ударилась о мёрзлую землю. От удара замок щёлкнул, и выехало потайное дно.

Переливаясь всеми цветами радуги в лучах утреннего солнца, в глубокую щель среди бесконечного мусора, слепящим ручейком утекали самые чистые и самые вожделенные на свете камни.

(бесплатное изображение из интернета)