Последняя дуэль Лермонтова политическая версия

Последняя дуэль Лермонтова: история политической версии (1841-1990-е гг.)

Предположение о том, что ссора и дуэль Лермонтова с Мартыновым могла иметь политическую подоплеку, возникает практически сразу же после случившегося. Такое подозрение высказывает князь Вяземский в письме Булгакову - пользуясь "эзоповым языком", он "вспоминает" о гибели на дуэли неугодного вельможи во времена Екатерины II: "Голицын был убит, и не совсем правильно, по крайней мере, так в городе говорили и обвиняли Шепелева. Говорили также, что Потемкин не любил Голицына и принимал какое-то участие в этом поединке".

Высказывания таких разных людей, как критик В. Белинский, офицер Р. Дорохов, Л. Пушкин (брат А. С. Пушкина) о дуэли также косвенно позволяют предположить, что эти люди считали случившееся результатом постороннего подстрекательства. Не все общество втайне поддерживало теорию заговора - многие могли видеть в произошедшем лишь ссору частного характера; однако очевидно, что те современники, которые подозревали заговор против поэта, могли лишь намеками изъяснять свою точку зрения (Примечание 1).

Кроме того, многие современники придавали определенное общественное звучание своим высказываниям, подчеркивая в общем негативную роль среды (великосветской, но не только) в судьбах поэтов в России. Полковник А. Траскин: «Несчастная судьба нас, русских: как только явится у нас человек с талантом, тут же явятся и десять пошляков, которые станут травить его до смерти».

А. Герцен: "Всё выходящее из обыкновенного порядка гибнет: Пушкин, Лермонтов впереди, а потом от А до Z многое множество, оттого что они не дома в мире мертвых душ".

Авторитет императора и его ближайших сподвижников в обществе, в том числе среди представителей дворянского сословия, был невысок, и боль понесенной утраты еще больше восстанавливала мыслящих людей эпохи против властей, так сурово и небрежно относившихся к поэту и томивших его «из-за пустяков» на Кавказе. Очевидно, что гибель Лермонтова вызывала тревожные настроения у Николая I и Бенкендорфа, независимо от степени их причастности, ожидавших подобной реакции, и именно этим было вызвано "поспешнейшее", как сказано в официальных документах, рассмотрение дела о дуэли, запрет на повторное вскрытие и некоторые другие меры.

Так, о поэте было запрещено писать на протяжении примерно 30-и лет, и лишь на рубеже веков разговор о произошедшей трагедии стал возможен в печати.

На рубеже XIX - XX вв. краеугольным камнем в представлении о причинах и обстоятельствах гибели Лермонтова стал труд Павла Висковатова "Лермонтов: жизнь и творчество", вышедший в 1891 году. Павел Александрович не сомневался, что поэт стал жертвой заговора недоброжелателей, обоснованно рассчитывавших на молчаливое одобрение "в верхах": "Как в подобных случаях это бывало не раз, искали какое-либо подставное лицо, которое, само того не подозревая, явилось бы исполнителем задуманной интриги". Висковатов описывает, как "приставали" к  Лисаневичу, уговаривая вызвать Лермонтова на дуэль. «Что вы, - возражал Лисаневич, - чтобы у меня поднялась рука на такого человека!» Есть полная возможность полагать, что те же лица, которым не удалось подстрекнуть на недоброе дело Лисаневича, обратились... к Н.С. Мартынову. Здесь они, конечно, должны были встретить почву более удобную для брошенного ими семени" (Примечание 2).

Объясняя, почему Николая Мартынова было проще "подстрекнуть на недоброе дело", чем поручика Лисаневича, Висковатов характеризует его как человека ограниченного и с огромным самолюбием, который, "когда оно было уязвлено, мог доходить до величайшего озлобления".

Убеждение Висковатова в том, что Мартынова подстрекали со стороны, возникло, очевидно, из разговоров с разными людьми, которые вел биограф; также ясно, что и в 1891 году часть информации, которой владел, автор биографии вынужден был утаивать по цензурным или каким-либо иным соображениям. У Павла Александровича был архив, который, к сожалению, не привлек к себе интереса советских лермонтоведов своевременно - слишком сильным в 1920-1930-е гг. было отторжение к наследию ушедшей царской эпохи. А впоследствии архив погиб в период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. Возможно, в архиве первого биографа поэта и были какие-либо материалы, способные пролить свет на "темные стороны дуэли", на обнаружение и грамотный анализ которых потомками рассчитывал владелец архива, и о которых мы уже никогда не узнаем (Примечание 3).

В 1910 году вышла Энциклопедия русского библиографического института о Лермонтове. Ее автор/авторы, подобно Висковатову, подозревали заговор против поэта: "Участвуя в боях с горцами, ведя временами походную жизнь, Лермонтов не оставлял и того общества, к о т о р о е  у с п е л о  д о с т а т о ч н о  п о к а з а т ь  е м у  с в о и  т е м н ы е  с т о р о н ы  е щ е  в  П е т р о г р а д е. В знакомой семье пришлось встретиться ему с бывшим гвардейским офицером Мартыновым. В живописном костюме горца, позировавший напускной горячностью и мрачностью, Мартынов возбудил насмешливость Лермонтова, приведшую в конце концов к дуэли". Также автор отмечает, что "р о л ь  н е к о т о р ы х  с в и д е т е л е й  и с т о р и и, разыгравшейся между Мартыновым и Лермонтовым, н е  р а з ъ я с н е н а  окончательно, и  п о з д н е й ш и е  и х  о б ъ я с н е н и я  н е  о б е л и л и  и х  у ч а с т и я  в  э т о м  д е л е".

Значительная (или даже большая) часть интеллигенции Серебряного века в ту эпоху не питала уважения и доверия к власти, поэтому "верить в заговор" многим не казалось ни абсурдным, ни зазорным. Не только М. Горький, В. Маяковский, но и Н. Михайловский, И. Анненский, Д. Мережковский, И. Северянин верили, что последняя дуэль Лермонтова была результатом заговора против него (Примечание 4).

Начиная с 1920-х гг., уже в СССР, разработка политической версии была естественным образом продолжена. В настоящее время современные филологи, публицисты и т. д. не устают твердить, что в советское время «исследователи писали то, что им приказывали». Это неверно. В советском лермонтоведении были исследователи, и немало, которые занимались изучением исключительно проблем творчества Лермонтова, и никто не вынуждал их разрабатывать те или иные биографические сюжеты в определенном идеологическом ключе. Таким был, к примеру, Б. Эйхенбаум – специалист высочайшего класса, владевший иностранными языками, посвятивший десятилетия плодотворному изучению влияния на творчество поэта европейских поэтов и писателей и определению места Лермонтова в мировой романтической поэзии.   

Те же исследователи, которые в советском лермонтоведении занимались изучением трагической дуэли, брались за тему по доброй воле, выполняли свою работу с полной самоотдачей, были скрупулезны и честны в своих выводах с собой и обществом. В 1940-50-е гг. XX века о роковой дуэли Лермонтова писали С. Дурылин и С. Недумов.  Оба они были лермонтоведами дореволюционного генезиса и во многом ориентировались на традицию П. Висковатова. Так же С. Дурылин в своей книге «Лермонтов», вышедшей в 1940-е гг., частично пользуется результатами начатых с конца 1930-х гг. изысканий Э. Герштейн.

С. Дурылин: «Уезжая на Кавказ, Лермонтов мечтал там укрыться «от всевидящего глаза» и «от всеслышащих ушей» Бенкендорфа и его клевретов, творивших волю Николая I, и в Пятигорске, ему казалось, он укрылся от этих «глаз» и «ушей» в тесном дружеском кружке людей, сплоченных презрением к жандармским «мундирам голубым».

Лермонтов жестоко ошибался.

И он сам, и весь круг его близких сверстников находился под бдительным надзором тех же «мундиров голубых».

В Пятигорск для специального наблюдения был командирован Бенкендорфом «корпуса жандармов подполковник Кувшинников», державшийся до поры до времени в тени. Он располагал целою сетью тайных наблюдателей и осведомителей.

Все, что происходило в дальнейшем вокруг Лермонтова, все, что опутывало его сетью… неприязни, вражды, ненависти и, наконец, привело его к дуэли, — все совершалось на глазах, на слуху и не без тайного содействия этих «наблюдателей», подчиненных Кувшинникову в Пятигорске, непосредственно связанному с Бенкендорфом в Петербурге».

Описывая убийцу поэта, С. Дурылин не жалеет красок: «Вся эта «байроническая поза… весь этот наряд разочарованного скитальца-несчастливца был показным «романтическим» фасадом, которым самолюбивый, самоуверенный пошляк, вдобавок лишенный сердца, прикрыл свою умственную ограниченность и бездарность».

Главу в своей книге «Лермонтов», посвященную трагической гибели поэта, исследователь подытоживает так: «Смерть Лермонтова горько оплакивали те, кто был истинным выразителем чувств и дум народа — вся «молодая Россия» Белинского и Герцена, Россия нарождающейся демократии. Но официальная императорская «Россия», возглавляемая Николаем I, в столичном Петербурге и в далеком Пятигорске, испытывала… самые позорные чувства…»

Более взвешенную и объективную, а отчасти даже документально объективную оценку Н. Мартынова дает С. Недумов: «Для более полной характеристики Мартынова мы попытаемся выяснить причины крушения военной карьеры, которой он придавал такое большое значение. Нет сомнения, что служебные неудачи не могли не отразиться на его настроении в период последней встречи с М. Ю. Лермонтовым в Пятигорске.

Из биографических материалов о Мартынове мы знаем, что среди родственников и знакомых его отца были довольно видные представители из военного мира. По существующим в то время обычаям он мог бы при их покровительстве сделать быструю военную карьеру. Однако даже в то время обязательным условием для этого было, чтобы покровительствуемое лицо обладало необходимыми знаниями в своей военной специальности, а этого как раз у Мартынова и не оказалось. В юнкерской школе он из-за изрядной лени учился неважно и по выходе из школы сразу оказался в незавидном положении. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к штрафному журналу и книгам приказов лейб-гвардии кавалергардского полка, куда Мартынов был выпущен в офицеры 6 декабря 1835 года».

Далее С. Недумов приводит сведения, что Н. Мартынову регулярно делались выговоры из-за «опозданий», «нарушения формы», «незнания людей своего взвода», а немало неудобств начальству и сослуживцам доставляла его неспособность к верховой езде – под ним все лошади «не ходят рысью». Н. Мартынов добровольно перевелся на Кавказ – что ставят ему в исключительную заслугу современные лермонтоведы! – в действительности по неспособности к службе в Петербурге. Он обоснованно рассчитывал, что на Кавказе служить будет повольнее, но и здесь ему редко поручали ответственные задания, предпочитая использовать этого молодого офицера для «конвоирования транспортов, фуражировок и участия в возведении новых укреплений». 

С. Недумов, со слов современников, описывает Мартынова как человека слабохарактерного, который всегда находился под чьим-нибудь влиянием. Он приходит к следующему выводу: «Нет ничего удивительного, что лицам, враждебно настроенным к поэту, было нетрудно воспользоваться создавшейся обстановкой и спровоцировать Мартынова на дуэль».

В 1960-е гг. впервые вышел труд Э. Герштейн «Судьба Лермонтова», где исследовательница высказывала и обосновывала версию о заговоре против поэта с участием агентов Третьего отделения и, в частности, о тайной решающей роли в нем жандарма Кувшинникова. Кувшинников, по утверждению исследователя, был внезапно командирован из Петербурга в Пятигорск, а впоследствии исчезли его донесения за период лета 1841 года. Донесения эти были спустя время обнаружены лермонтоведами и, что весьма предсказуемо, никакой информации о заговоре извлечь из них оказалось нельзя. В то же время обращает на себя внимание, как в ответе на одно из донесений Кувшинникова его хвалили за проделанную работу. Хотя хвалить, казалось, было не за что: ссору и дуэль Лермонтова с Мартыновым Кувшинников «просмотрел» и никаких мер не принял. Но ведь это и есть тот максимум в духе «эзопова языка», который и позволяют себе в таких случаях должностные лица.

Бездействие жандармов граничило с умышленным уклонением от исполнения своих прямых обязанностей по поддержанию порядка в городе, что еще до Революции возмущало Висковатова. «Между тем, всё дело держалось не в особенном секрете. О нём узнали многие, знали и власти, если не все, то добрая часть их, и, конечно, меры могли бы быть приняты энергические. Можно было арестовать молодых людей, выслать их из города к месту службы, но всего этого сделано не было», - писал первый биограф поэта.

В советской литературе 1940-1960- х гг. бытовала весьма жесткая версия причин отставки Н. Мартынова. Э. Герштейн, наряду с В. Мануйловым, полагала, что за несколько месяцев до встречи с Лермонтовым в Пятигорске Н. Мартынов был заподозрен в нечестной карточной игре, и этот инцидент вынудил его поспешно выйти в отставку «по семейным обстоятельствам». Подмоченная репутация, таким образом, делала будущего убийцу Лермонтова максимально уязвимым для подстрекателей, искавших марионетку для исполнения задуманной ими интриги. Однако ничего, кроме «глухих указаний», в подтверждение этого обстоятельства приведено исследователями не было. 

Во взгляде на биографию Н. Мартынова благоразумнее придерживаться версии С. Недумова, щедро сообщившего разнообразные и красноречивые сведения, но при этом документально обоснованные.
 
Одновременно пятигорский исследователь С. Андреев-Кривич выдвигает версию о том, что заговор против Лермонтова мог осуществляться военным министром Чернышовым через начальника штаба войск на Кавказской линии и в Черномории полковника А. С. Траскина, находившегося в Пятигорске с 12 июля. Сторонники усматривали доказательства заговора в исчезновении писем Траскина, написанных между 4 и 21 июля 1841 года.      

Спустя некоторое время обнаружилось письмо Траскина командующему войсками на Кавказской линии и в Черномории генералу П. Х. Граббе от 17 июля 1841 года с сообщением о дуэли Лермонтова. Письмо, скорее, свидетельствует о симпатии начальника штаба к молодому офицеру, который по его письменному разрешению находился на лечении в Пятигорске. Автор солидаризуется с лермонтоведом 1980-х гг. Л. Аринштейном в его отношении к этой версии как изначально слабой.

В 1970-е гг. было введено в научный оборот распоряжение Николая Первого от 30 июля 1841 года «…дабы поручик Лермонтов непременно состоял налицо во фронте, и чтобы начальство отнюдь не осмеливалось ни под каким предлогом удалять его от фронтовой службы в своем полку». Л. Аринштейн писал по поводу этого распоряжения: «Абсурдно полагать, что Николай I, при всем его недоброжелательном отношении к Лермонтову, санкционировал заговор в Пятигорске и одновременно потребовал, чтобы он не отлучался от службы на Черноморском побережье».

Что же, легко поверить, что самодержец не станет компрометировать себя, давая прямую санкцию на заговор против поэта. Но следует вспомнить и описать всю ту обстановку, в которой жил Лермонтов после написания стихотворения «Смерть поэта» в 1837 году. Все «надменные потомки», которых клеймил поэт в стихах на смерть Пушкина, и люди, с ними связанные, люди в салонах Нессельроде в Петербурге и генеральши Мерлини в Пятигорске, все представители консервативных/реакционных общественных кружков, агенты Третьего отделения Петербурга, Москвы и Пятигорска – все они становились по определению враждебными поэту Лермонтову…

Тем не менее, Л. Аринштейн, В. Вацуро, А. Марченко начали отходить от поиска политической подоплеки смертельной дуэли Лермонтова. Однако А. Марченко проявляла осторожность, говоря, что историю с последней дуэлью поэта нужно только «избавить от крайностей политической версии». Так же поступал и В. Вацуро, писавший: «Вот уже сто с лишним лет биографы Лермонтова скрупулезно пытаются выяснить все детали трагедии, происшедшей июльским вечером 1841 года у подножия горы Машук близ Пятигорска. Не все здесь ясно и известно, и отрывочность и противоречивость отдельных — впрочем, второстепенных — сведений порождает сенсационные догадки о тайном заговоре. Эта версия… не объясняет, а затемняет ее подлинный социальный смысл. Ни Николай I, ни Бенкендорф, ни Мартынов не вынашивали планов убийства Лермонтова-человека, но все они — каждый по-своему — создавали атмосферу, в которой не было места Лермонтову-поэту. Самый пафос его творчества был органически враждебен морали, навыкам житейского поведения, даже нормам мышления официальной, императорской России».

Таким образом давался политико-философский взгляд на случившуюся трагедию, сила которого очевидна, но слабость его состоит в том, что он едва ли может удовлетворить то большинство общества, к которому обычно обращается исследователь. 

И не только широкую общественность, но подчас и коллег, работавших вместе с данным исследователем и не уступавших ему опытом, эрудицией, глубинным пониманием вещей. Так М. Гиллельсон, пушкинист и лермонтовед, работавший вместе с Вацуро, внесший значительный вклад в создание Лермонтовской Энциклопедии 1981 года и вообще игравший одну из ключевых ролей в лермонтоведении 1970-1980-х гг., еще в 1989 году, в разгар перестройки и гласности, так писал о роковой дуэли Лермонтова: «О последних днях поэта подробно рассказано во многих воспоминаниях, дневниках и письмах современников. Однако многое в этой печальной развязке остается для нас неизвестным — о самом главном, о тайных пружинах дуэли современники не осмеливались писать…

Полагали, что «обуздание» тем или другим способом «неудобного» юноши-писателя будет принято не без тайного удовольствия некоторыми влиятельными сферами в Петербурге…

Мартынов понимал, что гибель Лермонтова будет благосклонно принята Николаем I. Уверенный в безнаказанности, он убил поэта, наотрез отказавшегося стрелять в него. Ни один из четырех секундантов не сумел предотвратить кровавой развязки дуэли".

В 1990-е этот взгляд, исторически имевший под собой немало оснований, также продолжал находить сторонников среди филологов и журналистов. Обсуждение трагедии перешло на страницы газет, и в 1994 году уже в Российской Федерации можно было прочесть: «Мартынов мог вызвать Лермонтова на дуэль, но хладнокровно довести дело до убийства без подстрекательства со стороны вряд ли. Тут требовался ум расчетливый и мстительный, чтобы незаметно, вопреки желанию друзей поэта, не дать помириться противникам и свести их в поединке".

Здесь интересно отметить, что некоторая тенденция к «демонизации» человека, по всей видимости, ставшего марионеткой в руках врагов Лермонтова, стала проявляться только в XX веке. В XIX же веке Павел Висковатов, возлагавший наибольшую вину за гибель Лермонтова на тайных интриганов, в существовании которых он не сомневался, о поведении Мартынова в дуэли высказывался с учетом  э м о ц и о н а л ь н о г о  н а п р я ж е н и я,  вероятной  р а с т е р я н н о с т и,  фактора  д у э л ь н о й  с л у ч а й н о с т и:  «Неожиданно строгий исход дуэли даже для Мартынова был потрясающим. В чаду борьбы чувств, уязвленного самолюбия, ложных понятий о чести... Мартынов, как и все товарищи, был далек от полного сознания того, что творится. Пораженный исходом, бросился он к упавшему...»

По некоторым сведениям, среди позднесоветских исследователей уже в 1970-е гг. понемногу зарождался подобный взгляд. Возникало представление о том, что человек, манипулируемый врагами поэта, сам заслуживает некоторого снисхождения с нашей стороны. 

Радикальное изменение отношения к истории последней дуэли Лермонтова началось даже не в 1990-е гг., а только с начала XXI века. Распад СССР в 1991 году привел и к распаду лермонтоведческого, шире, филологического сообщества, и на этом фоне активизировались исследователи, составлявшие прежде периферию лермонтоведения. За всю свою жизнь в науке не опубликовавшие ни одной статьи о творчестве поэта, в это смутное переходное время они активно занялись "исследованием" истории его последней дуэли и присвоили себе право сказать в данном вопросе "последнее слово". И здесь под видом "объективности", "развенчания мифов" стали выдаваться интерпретации, своевольно игнорирующие любые обстоятельства, которые могли бы усложнить позицию авторов, делались попытки перечеркнуть всю отечественную историко-культурную традицию восприятия гибели нашего поэта. Целью филологов отныне стало «убедительно доказать», что заговора против Лермонтова не было и никоим образом не могло быть, категорически отрицать всякую возможность постороннего подстрекательства к дуэли.

Как опровергали саму возможность заговора эти исследователи? В. Захаров, побывав в нескольких заграничных командировках, приводил как некую сенсацию воспоминания правнучатого племянника секунданта дуэли князя Васильчикова. Эти воспоминания неопровержимо свидетельствуют, что Лермонтов в самом деле смеялся над Мартыновым… И что мешало исследователю почерпнуть те же сведения из сборников воспоминаний о поэте, выходивших в СССР через каждые десять лет начиная с 1960-х гг.?

Также Захаров апеллировал к материалам следственного дела: ведь в официальных документах, как все мы знаем, пишут правду и ничего, кроме правды.

В еще более решительных тонах «напускался» на версию заговора А. Очман: «Да если бы власть предержащие возжаждали лермонтовской смерти, будьте уверены, нашёлся бы повод и исполнители!» При этом А. Очман считает просто немыслимым изображать «в качестве государственного палача» Н. Мартынова. «Не сложновато ли? Что, власти заставили Лермонтова нарушить приказ и устремиться в Пятигорск, где в силу стечения обстоятельств находился Мартынов? Почему не организовать его умерщвление в ходе боевых действий, где он участвовал? Выстрел в спину в ходе жаркой схватки – и концы в воду».

Сложно бывает отвечать на аргументы оппонента в двух случаях: когда они неотразимо сильные – или, когда они до удивления беспомощные.

И В. Захаров, и А. Очман чрезвычайно давили на само поведение поэта, доказывая, насколько оскорбительными, будто бы переходящими все границы были шутки и карикатуры Лермонтова, не стесняясь, выставляли поэта человеком «невыносимого характера». Как будто не тот же самый человек был в полном ладу со своими друзьями - будущими секундантами этой дуэли, а также с Долгоруким, Дмитревским, Л. Пушкиным, некоторыми другими, активно примкнувшими к компании в то лето 1841 года… Не только в советской, но и в дореволюционной литературе ни один лермонтовед или другой литератор, писавший о случившемся, не позволил себе такого тона!

Между тем, даже и придавать самодовлеющее значение, быть может, действительно резкому и вызывающему поведению поэта несколько опрометчиво. Когда в дело вмешиваются подстрекатели, создается очень взвинченная атмосфера: и тот, кого подстрекают, и тот, против кого его подстрекают, и даже люди рядом с ними могут вести себя совсем не так, как обыкновенно ведут себя в естественных условиях…

Представление о том, что, если против человека был заговор, то его непременно возможно будет доказать, само по себе несколько наивно. Это очень ясно понимал первый биограф поэта П. Висковатов, писавший, что интрига против Лермонтова никогда до конца разъяснена не будет, так как велась потаёнными средствами.

Хотя, разумеется, исследователи кладут десятилетия на попытки найти веские доказательства тому, что для них самих является предположением, граничащим с уверенностью. Перечислим те обстоятельства, которые, по крайней мере, на протяжении 150 лет служили современникам поэта, лермонтоведам и деятелям культуры основанием для такого веского предположения.

1. Лермонтов – человек и поэт – жил в ситуации тяжелого конфликта с властью, и априорной враждебности к себе определенной части общества.

2. Лермонтов и Мартынов провели несколько недель в обществе, все время на людях, и в Пятигорске были люди, способные на подстрекательство против него (люди из консервативно-реакционного кружка генеральши Мерлини, агенты Третьего отделения).

3. Сведения, полученные от Павла Висковатова, который из личных разговоров со свидетелями событий пятигорского лета 1841 года вынес убеждение в том, что некая группа лиц искала подставное лицо, желая спровоцировать дуэль между этим лицом и Лермонтовым.

4. Наконец, сама личность Николая Мартынова – неумного и ограниченного, самолюбивого и обидчивого. Это – именно тот психотип, который и используют недоброжелатели для своих целей.

При подробном чтении работ советских исследователей Э. Герштейн, И. Андроникова обнаруживаются и некоторые другие основания предполагать вмешательство в конфликт со стороны.

В изучении дела, подобного лермонтовской трагической дуэли, отсутствие полных доказательств заговора против поэта само по себе не может служить к громким опровержениям всякой его возможности. И, если только не происходит резких смен государственного строя, и людьми не начинают двигать «новые» политические страсти, самое естественное для подобной проблемы – повиснуть в некоторой неопределенности… В этом могла бы состоять подлинно научная точка зрения на роковую дуэль Лермонтова. 

Таким образом, вопрос о постороннем подстрекательстве к дуэли остается открытым и по сей день не подлежит самому полному и уверенному разъяснению.





Примечание 1. В. Белинский в письме В. Боткину: "Вот тебе пара новостей. Лермонтов убит на дуэли, наповал..."
Р. Дорохов: "Это была не дуэль, а убийство".
Л. Пушкин: "Эта дуэль никогда не могла бы состояться, если бы секунданты были не мальчики. Она сделана против всех правил и чести".
Неразъясненная краткость этих высказываний побуждает предполагать, что комментаторы считали трагическую дуэль поэта делом политическим.

Примечание 2. В современных статьях предпринимались попытки полностью дискредитировать данные, предоставленные в обоснование своей версии П. Висковатовым. Эти попытки потерпели неудачу. В частности, известно, что Лисаневич, которого, по описанию Висковатова, пытались натравить на поэта его враги, действительно был в Пятигорске летом 1841 года - это следует со слов генерала П. Х. Граббе и Э. Верзилиной.

Примечание 3. Под "темными сторонами дуэли" традиционно принято понимать два вопроса: возможность постороннего подстрекательства к ссоре, а также неясности в самой картине поединка.

Примечание 4. Н. Михайловский: "Последняя драма в жизни поэта, несмотря на свой, по-видимому, бессмысленно случайный характер, подготовлялась давно. Г. Висковатов сообщает со слов современников, что <...> благородные люди подговаривали молодого офицера Лисаневича вызвать поэта на дуэль, но Лисаневич объявил, что у него «не поднимется рука на такого человека». У Мартынова поднялась… Все те резкие укоры, с которыми Лермонтов обращался к закулисным виновникам смерти Пушкина, вполне приложимы и к обществу, выдвинувшему Мартынова..." И. Анненский писал, что "не было русского поэта, с которым покончили бы проще", Д. Мережковский считал, что "пятигорские враги поэта натравливали на него Мартынова", а "председатель земного шара" кубофутурист И. Северянин разразился в адрес убийцы поэта стихами огромной силы негодования и поношения: "А ты, злодей, убийца, ты, преступник, / Сразивший гения бесчестною рукой, / Ты заклеймен, богоотступник, / Проклятьем мысли мировой..."





Литература


Андреев-Кривич С. Всеведение поэта. 1973.
Андроников И. Лермонтов: исследования и находки. 1964.
Аринштейн Л. Убийства, которые потрясли Россию. Грибоедов, Пушкин, Лермонтов. С секундантами и без. 2015.
Висковатый П. Жизнь и творчество Лермонтова. 1989.
Герштейн Э. Судьба Лермонтова. 1964.
Гиллельсон М., Миллер О. Лермонтов в воспоминаниях современников. 1989.
Дурылин С. Лермонтов. 1944.
Дуэль Лермонтова с Мартыновым. (По материалам следствия и военно-судного дела 1841). Сборник. Составитель Д. А. Алексеев. 1992.
Захаров В. Дуэль М. Ю. Лермонтова: как это было. 2012.
Картушина О. К следствию по делу о дуэли. // Аргументы и факты, 1994, № 47.
Лермонтовская энциклопедия. 1981.
Лермонтов. Pro et contra. Антология. Т. 1. 2002.
Лермонтов. Исследования и материалы. 1979.
Лермонтов. Статьи и материалы. 1939.
Литературное наследство. 1935.
Литературное наследство. Лермонтов. Т. 1. 1941.
Литературное наследство. Лермонтов. Т. 2. 1948.
Мануйлов В. Лермонтов. 1955
Марченко А. С подорожной по казенной надобности. 1984.
Недумов С. Лермонтовский Пятигорск. 1974.
Очман А. Лермонтовское притяжение. 2014.