Записки общепита, часть 1

     Вместо предисловия

     Батюшки мои! Что еще за диво: на улице Богдана повставали мертвецы, двигаются, подобно живым, и бранятся прогнившими языками так, что сам окаянный на время перестал люд на Урале запугивать. Провалился черт сквозь землю, да ты, попробуй, отыщи гада этого сизого!
     Перепугался, жаловался, дескать у вас Смерть по дворам свободно гуляет и напополам косой своей люд рубит, а у местных мужичков в разгар застолья отрастают крылья. После безмятежного полета опускаются мужики на маковки церквей и спивают голубей. Звонарь оглох на одно ухо, когда при виде негодяев бил во все колокола, или когда устал от бесконечных мольб священников хмельное гуля-сатанинство изгонять — нам точно не известно.
     Мы стоим на границе всего, вот и нечисть за нами ухватывается разная: от Челябинска рукой можно подать до березовых рощ и речного воздуха Поволжья; живописных возвышенностей, окутанных туманом и тайной, Башкортостана; солнечных степей и шаманских песен Казахстана; промерзлых, но чутких и дружественных земель Сибири.
     Зная это, не чурайся же ты теперь наступления темноты! Бывает, на небосводе не найдешь ни звездочки, а они вдруг как ревниво засверкают, как заиграют... Да покажут тебе самоцветов, сыплющихся с небес. Только, прошу, не теряй голову раньше времени! Местным жителям уже известно, чем опасна иллюзия уральских огней.
     Принимай дары с благодарностью, если звезды указывают тебе безопасный путь домой. Но взамен не требуй от них ничего: ни свердловских кексов, ни малахитовых шкатулок, ни тряпичных кукол. А все почему?
     Поговаривают, затесался в светилах Некто, который только и ждет, когда человек оступится. И вместо обещанных золотых мешков раздает ненасытным и жадным по грешку. Наши герои, обыкновенные повара из маленькой доставки суш, ненароком познали Его презрение. Отныне по вечерам к ним наведывается всякого рода мертвечина...
     Волей-неволей я становлюсь свидетельницей этих историй, которые разворачиваются прямо перед моим любопытным носом. Боже ты мой, чего только на этом свете нет! И если я не расскажу об этом сейчас — меня совесть замучает, авось вообще не доживу до утра.
    
     Администратор заведения Дарья О. З.


     I. Хищник и добыча

     «В русском сердце всегда обитает прекрасное чувство
     взять сторону угнетенного», — Николай Васильевич Гоголь.

     Челябинск. Десять утра. С улицы Богдана Хмельницкого раздается бешеный вопль: дядю Валеру охрана волочит по ступенькам алкомаркета. Мужчины с большими черными плечами, похожие на африканских грифов, обступают и забивают его в угол. Сверкает на солнце серебро с трудом вытянутых из кармана наручников. Дядя Валера еще недолго гремит ими, прикованный к перилам у «Красного&Белого».
     Этому Прометею не страшно остаться без печени.
     Страшно лишиться пива.
     Я работаю здесь неподалеку: на противоположной стороне улицы, где тянется череда магазинчиков и стоят сталинки выжженного оранжевого цвета, где дети уже не играют со спичками и пластиковыми бутылками, где отсутствует зловонный запах, а пьяницы не горланят под окнами. Там же, под выцветшей вывеской, нехотя собираются повара, обязательным ритуалом которых является курение и перемывание костей начальству перед работой.
     Спустя какое-то время они замечают меня, запыхавшуюся и сонную, гремящую ключами от главного входа. Валера, нахмурив седые брови, так же неодобрительно глядит в мою сторону. Еще бы! Он, наверное, думает, что вот эти самые ключи, которые даруют ему свободу.
     — Извините, проспала, — виновато и едва слышно произношу.
     В спешке подмечаю нездоровый и потрепанный вид студентов, проходящих у нас практику, а также потерянный взгляд старших поваров. Бедняги из колледжа прошли посвящение в коллектив этой ночью, закончившееся пьянкой, а где-то и мордобоем. Об этом свидетельствуют незрелые разукрашенные физиономии. Досталось же им! Хорошо хоть, что посетители обо всем не узнают: рабочее место скрыто от любопытных глаз.
     Первое время было трудно привыкнуть к их «святая святых»: когда я неслась с чеками на кухню, то всякий раз испытывала стыд, потому как персонал неустанно ворчал, что я им мешаю, что моя нерасторопность заведение погубит. Начальник же нравоучал, что следует решительно стоять на своем, а то повара обнаглеют в край и будут этим пользоваться: «Ты же не рыба, чтобы тебя разделывать. Им, в отличие от тебя, светит только это!» Как ни странно, его слова таки придали немного уверенности, но я все равно, бывает, раболепствую перед сотрудниками, если чувствую за собой вину.
     Я вставляю ключ в замок, а когда понимаю, что он не входит свободно — еще раз семь достаю и пихаю его обратно. Вокруг меня начинает нервничать персонал. «И без того опоздала на шесть минут, а мы уже должны готовиться к открытию». — Чем больше ругаюсь, тем сильнее руки мои не слушаются.
     — Давай помогу! А то ты все сломаешь к чертям собачьим! — одергивает мое плечо Саша, старожил заведения.
     В последний раз я оглядываю улицу, залитую солнцем, подобно размазанному персиковому джему на ломте хлеба, наблюдаю за пожилыми парами, которые идут в особенной позе — это когда ты прислоняешь руки к спине и удерживаешь их, чтобы они не болтались. Хороша она тем, что сообщает всему миру о своем спокойствии, но при этом не лишена стойкости, присваиваемой офицерам.
     Мои наблюдения тревожно прерываются машиной полицейских, припарковывающейся возле «К&Б». Из нее высовываются две массивные фигуры. Следом один из поваров насмешливо цитирует «Узника» Пушкина. В этот момент у меня проскальзывает мысль, что все мы готовы в большей мере проявлять сочувствие к отбившимся от жизни людям, но никак не к персонам, наделенным какой-либо властью.
     — Не возьмешь! — подает Валера последние признаки жизни.
     — Да взяли уже, взяли! — ухмыляется охранник.
     — Агр-р-р-р! — свирепо рычит мужчина в завершение.
      Пока мы сочувственно и безучастно за этой сценой наблюдаем — раздается долгожданный «щелк». Саша отворяет дверь, придерживая ее для всех сотрудников, а затем вскрикивает:
     — Чего рты разинули, крепостные? За работу, русские мужики! Помните: часть команды — часть корабля!
     Наше заведение — некий сбор личностей довольно эксцентричных, впадающих в особую бредовую колею. Я застала момент, когда они перестали притворяться нормальными, быть обремененными моделью поведения, ожидаемой обществом от них. И все никак не могу понять: связано ли это с тяжелым трудом, образом жизни или же просто бедностью, которая собрала нас тут вместе?
     Глупыми людьми их нельзя назвать: они каждый раз удивляют своими наблюдениями насчет человека, его противоречивой природы, афоризмами, взятыми из ниоткуда, цитатами из фильмов, которые они передают друг другу, когда нарезают рыбу, чистят креветки и занимаются остальными заготовками. Как мне кажется, эти люди представляют собой — целую кладезь знаний о жизни, пока еще неизведанной. А хорошо ли это?
     — Слышал, что Валера заглядывал к вам неделю назад, — вылавливает меня Саша, пока я несу швабру и ведро в кладовую, — чего натворил?
     — Он зашел попросить воды у стойки оформления заказов, но получил отказ от администратора. Затем Валера немного обругал нас, обвинив в бесчеловечности, а когда вышел наружу — не удержал равновесие и повалился со ступенек.
     — Не самые лучшие деньки выдались у него, — проговаривает он это особенно отстраненно.
     — Вообще, впервые столкнулась с тем, чтобы к нам заглядывали такие люди. — Мне не нравится, с какой брезгливостью я обозначаю Валеру, но уже поздно менять формулировку.
     — Это весьма логично: где есть грифы, там падаль не лежит, — подытоживает Саша, в очередной раз сражая наповал подходящими словами.
     Между тем телефон начинает разрываться от звонков. Грядет первая волна утренних заказов: люди из разных компаний, чаще всего из сферы обслуживания, требуют доставить им суши. В это же время повара включают фритюрницы, тщательно промывают рис, нарезают овощи и точат ножи. По моим ощущениям, когда они входят на кухню, то оставляют прежних себя за дверью. Их работа требует скорости, поэтому сюсюкаться здесь не станут: визги, маты и пошлые шутки — главные орудия, позволяющие им продержаться следующие двенадцать часов работы.
     Маленькая доставка суш — не то место, в котором захочется надолго задержаться. Здесь каждый повар мнит себя выдающимся мастером, который болезненно относится к критике: если у клиента вдруг и обнаружится кость (что вообще-то является грубым нарушением) — виноват будет кто-то другой, не иначе!
     А каждый наш посетитель — глубокий интеллектуал, добившийся высот в жизни, сохраняющий за собой особое право — ненавидеть тех, кто, по его мнению, не так состоятелен, умен и опрятен. Клиент всегда прав, так ведь? Я бы, наверное, не обижалась на это святое правило, если бы не стояла между двух огней: самовлюбленными поварами и голодными ртами.
     В какой-то мере и я ощущаю себя дядей Валерой. Это уже такой устоявшийся образ: кругом несправедливость, а я ее великий мученик (и от этого порой становится тошно). Если же я сталкиваюсь с клиентом, целью которого изначально было нападение, то успокаиваю себя наблюдением, усвоенным за два месяца работы: «Это всего лишь еще одна букашка, возомнившая себя кем-то, всего лишь — еще одна добыча для хищника покрупнее».


     II. Принцесса в чешуйчатых лапах

     «А Куст кричал Соловью, чтобы тот еще крепче
     прижался к шипу», — Оскар Уайльд.

     Ближе к полудню наступает штиль. Всякий раз, когда гремят заказы, кажется, что ты находишься в бреду: крутишься как белка в колесе, пытаясь угодить всем, задыхаешься, будто жить осталось всего ничего! А тут — покой, причем долгожданный.
     Я решаю, дабы не терять времени зря, потихоньку заниматься заготовками: собирать коробки для пиццы, разливать соевый соус в бракованные и противные контейнеры (противные потому, что закрываются с четвертого раза), расставлять салфетки и палочки на полках у кассы. Делаем мы их так много для того, чтобы быть готовыми ко второй волне заказов, чтобы другому администратору меньше приходилось возиться с этим в его смену.
     — Ты погоду не смотрела на сегодня? — спрашивает Саша. — Мне кажется, нужно вызвать еще одного повара: собираются тучи, в любой момент может хлынуть дождь, соответственно, и заказы тоже.
     — А вы уже нашли того, кто выйдет в неполную смену?
     Парень добродушно кивает головой.
     — Тогда напиши об этом начальнику.
     Оставшиеся минуты спокойствия провожу в зале, периодически врываясь на кухню с чеками, и вспоминаю прошлую жизнь, «университетскую баню», когда из больших проблем были невыполненные задания, пары, начинавшиеся с самого утра, и поехавшие профессора. Я с теплотой в душе представляю студенческих друзей: вот мы сидим в столовой и кто-то из них делится впечатлениями о романе Стендаля, вот примеряем образы для творческой фотосъемки в секонд-хенде, а вот идем по набережной и поем Цоя. Нам кажется, что неразлучны мы будем всегда, как небо и земля; и что эта связь, построенная на любви и уважении друг к другу, — вечная и настоящая.
     Теперь мое окружение полностью переменилось: эти люди нередко берут кредит, чтобы погасить прошлый, бросают своего ребенка и жену так же легко, как потом находят новую девушку и оплодотворяют ее. Они не умеют отдыхать, посему все их желания сводятся к большой попойке. Повара этого не понимают. Они в метре от меня сейчас обсуждают: «Эта вписка обязательно будет лучше предыдущей» и «В этот раз будет еще больше девушек и алкоголя». Хоть и в глубине души осознают, что лучшее уже не случится, что эти кутежи принесут мнимое удовольствие. Я в шутку смею называть их «живыми мертвецами»: они просыпаются ради утоления жажды, но облегчить их голод ничто не способно. Вот так смеюсь над ними, дрожа от страха, что когда-нибудь подобным образом посмеются надо мной.
     В этом темном царстве лучиком света остается Саша: худенький парень, с засаленными волосами до плеч и печальными, как у бассет-хаунда, темно-карими глазами. Он очень любит своего годовалого сына и двадцатисемилетнюю жену, хоть у него с ней и непростые отношения. Молодой человек по секрету рассказал, что даже хотел с ней развестись, потому что уже не выдерживал каждодневных скандалов и упреков. «Но сохранение семьи должно быть превыше всего, нужно искать компромиссы и идти навстречу друг другу. А еще следует напрочь забыть о своей гордости, это важно! Сейчас родители для сына — целый мир, поэтому в первую очередь мы должны оставить разногласия и любить его так сильно, как, возможно, никогда уже не сможем полюбить», — повторяет он это как мантру, стоит ему чуть напиться.
     Когда возвращаюсь из мира грез — немедленно расстраиваюсь тому, что продолжаю стоять в тусклом розовом зале за стойкой администратора. Ничего интересного здесь не происходит, если не считать муху, которую принес Саша на кухонной лопатке: бедняжка поджарилась, превратившись в уголек.
     — Я оставлю ее тут с тобой, хорошо?
     — Делай что хочешь!
     В ту же секунду раздается дикий смех из глубин подсобки — подобные шутки здесь одобряемы и необходимы, как свежий воздух затхлому и плохо проветриваемому помещению, в котором они грохочут. Я решаю немного подыграть поварам, так что через пару раздумий, протащив в руках бедное насекомое, начинаю припугивать им студентов-практикантов. И вот чудеса: впервые чувствую себя живой и расслабленной.
     Едва я увлекаюсь нахождением в компании смешных и нелепых разгильдяев — мое веселое настроение, как праздничная гирлянда, гаснет с появлением двух посетителей в зале. К моему счастью, ими оказываются Змей (повар, который вышел на неполный рабочий день) и Вера (повар-пиццист). Всякий, кто хотя бы раз встречал этих двоих вместе, обвинял их в порочной связи. Посвященные же знают, что связывает их крепкая дружба.
     Змей (имя свое он не признает и не разглашает) — мужчина тридцати трех лет с темным прошлым, который, как и многие старшие повара, борется с алкоголизмом. У него зеленые ядовитые глаза, редкие рыжие волосы и грубоватые шершавые руки. Но свое прозвище Змей получил отнюдь не из-за внешнего вида. У мужчины тяжелый характер: он часто опаздывает, ссорится с персоналом и грубит начальству. Таким мужчина показывает себя только нам, для Вероньки же — Змей предстает в других обличиях: как любящий отец, заботливый старший брат и самый близкий друг.
     За все те дни, что я здесь отработала, у меня так и не получилось воссоздать его портрет. Для меня этот мужчина является неразрешимой загадкой: что-то нехорошее, а вместе с тем и притягательное таилось в потемках его души. Я надеюсь, благодаря злым поварским языкам хоть немного приблизиться к этой разгадке. А пока довольствуюсь малым, смиренно наблюдая за происходящим.
     — У нас вывеска совсем выцвела, вы видели? — обращается Змей к присутствующим на кухне. — Говорят, начальник менять ее собрался, передайте ему, пусть на ней будет следующая надпись: «Оставь надежду, всяк сюда входящий».
      — Жаль, что далеко не все поймут, в чем же дело. Действительно тонко, — передразнивает его Саша, изображая из себя сноба.
     — Я серьезно! Это гиблое место! — Змей оглядывает всех и скрывается в гардеробной, щурясь и улыбаясь.
     Следует за ним и Вера, миниатюрная девушка с аккуратными чертами лица, темно-русыми косами и белоснежной кожей. Она является обладательницей того проницательного и глубокого взгляда, который свойственен всем детям, выросшим в тяжелых семьях. Ее глаза — этакие черные угольки, которые свое уж отгорели, а все потому, что у Веры жестокая мать, вымещающая злость и оставляющая побои на единственной дочери. А ее спившийся отец всячески поощряет эту жестокость. Об этом я узнала чуть ли не в первый день стажировки. Веронька тогда пришла с синяками, и администратор, присматривавший за мной, не пренебрег этой информацией.
     В некотором смысле работа для девушки является спасением: ей нравится часами пропадать тут, лишь бы не возвращаться в родную обитель. После смены она, как правило, остается у поваров, которые только рады устраивать попойки каждый вечер. Разумеется, Змею не нравится, когда она к ним присоединяется, так как боится не уследить за ней. Но больше расстраивается из-за того, что девушка считает его образцом для подражания.
     Не знаю, почему это приходит в мою больную голову: то ли от разразившегося веселья кругом, то ли от безделья. Но когда эти двое скрываются в помещении для персонала — решаю последовать за ними. И хотя мои предчувствия ясно подсказывают не делать этого, я сопротивляюсь им и собственной же совести. Как будто бы еще специально ребята оставляют за собой дверь слегка приоткрытой, и этот момент становится решающим. «Отступать уже некуда!» — выбираю я и подглядываю в оставленную щель.
     Из дальнего угла гардеробной еле звучат голоса. Кто-то включает свет. И теперь отчетливо видно, как захламлено и уныло само помещение: одна большая коробка подпирает дверь, чтобы чужой так просто сюда не пробрался, повсюду висят крючки, на которых покоится старая форма персонала, разбросаны другие коробки и кухонные приборы, а на потолке болтается лампочка на шнуре, завершая этот бытовой жанр. А в самом краю этой картины Змей большими и волосатыми граблями тянется к маленьким ручкам Верочки.
     Быть того не может! От сей неожиданности вздрагиваю: «Неужели между ними и вправду что-то есть? Выходит, злые языки не врали? Да и что с того? Разве я могу осуждать их выбор и уж тем более... »
     — Что ты там забыла?! — вдруг окрикивает меня Змей.
     — Извините, пожалуйста! Не знала, что вы тут! — всегда неумело вру.
     — Ничего страшного, — проговаривает Вера, перебирая тонкие пальцы, и заметно краснеет.
     В эту минуту уже следует развернуться и уйти, но, к всеобщему несчастью, я подмечаю, что предплечья у девушки какие-то чересчур темные, и это в хорошо освещенном помещении-то… Заметив мой нездоровый интерес, Веронька теряется. И тут же я припоминаю, как она признавалась буквально на днях, что любит различные модификации.
     То, что произойдет дальше, будет мучить меня очень долго.
     — Неужели ты сделала новую татуировку? Покажешь? — из самых добрых побуждений спрашиваю.
     — Не нужно, это может ее напугать, — шипит мужчина, обращаясь к Вере.
     — Нет уж, пускай смотрит! — Девушка резко приподнимает рукава, протягивая ко мне руки. Змей мрачнеет в лице. А я тем временем вижу, что на молодой и фарфоровой коже девушки виднеются неглубокие порезы. Совсем еще свежие.
     После такого откровения Вера утыкается в грудь Змею-отцу. А когда Саша, обеспокоенный внезапно наступившей тишиной, наконец находит нас в немом ступоре — девушка, уличенная в преступлении, подобно последнему осеннему листочку на теле березы, едва дрожа и дыша пытается высвободиться из объятий друга. А когда понимает, что так просто скрыть свою печаль от многочисленных глаз ей уже не удастся — не сдерживает себя и горько плачет.
     — Нечего тут смотреть! Убирайтесь! — гневается Змей-отец и захлопывает перед нами дверь.


     III. Солнце и вода

     «...Господи, гласом звона сего священного,
     всякое стремление к лености от сердца моего отжени…» — молитва звонаря.

     Полдник. Дождь так и не наступает. Начальник разгоняет двух студентов-практикантов по домам, оставляя опытных поваров и одного пиццериста на смене. Еще раньше Веронька выбегает через черный вход. Мы единогласно решаем забыть произошедшее и не обсуждать эту ситуацию впредь.
     В помещении царит духота. Кондиционеры не работают. Немногочисленные люди, заглядывающие к нам, жалуются на такие «ужасные рабочие условия». Это сейчас так, а раньше все было по-другому, только вот девушки-администраторши сильно простывали: одни сидели с перевязанными шеями и пугали своим видом покупателей, другие — отказывались выходить на работу и непрерывно искали себе подмену. Я подпираю ведром, наполненным водой, главную дверь, создавая подобие сквозняка. Против зноя, знаете ли, это не сильно помогает...
     На улице старики по-птичьи выглядывают во двор с балконов, продавец, торгующий фруктами, салфеткой протирает капельки пота с морщинистого темно-коричневого лба, один мальчик, лет семи-восьми, шатается возле ступенек нашей забегаловки. Такие обычные зарисовки июльского дня. В пять вечера раздается церковный звон, церковь Георгия Победоносца вступает в свои права: ровно десять минут ее голос будет слышен в каждой точке района, заглушая гул машин, брань торговца с покупательницей и другие неприятные звуки мира Богдана.
     Я сижу за монитором, нехотя реагируя на нерегулярные заказы суш на сайте. И ревностно думаю о том, что настоящая жизнь со всеми ее страстями, радостями и утратами находится там, за дверью. В этот же миг Змей, снявший с себя черный китель, не изменяет свой старой привычке — выйти подышать на пандус. Он упирается всем телом на поручни, широко расставляя локти, и смотрит на окружающий нас мир. Все мы чувствуем себя так, словно находимся в маленьком новогоднем шаре: правда вместо пряничного домика у нас суши-доставка, вместо заснеженных елочек — облезлые осины, а вместо Деда Мороза — свой непревзойденный Дядя Валера.
     Мальчик, еще минуту назад вынюхивающий здесь что-то, дает деру, насовсем скрываясь за ближайшим домом. А в небо с берез и осин устремляются птицы, наслаждаясь божественной музыкой и своим умением покорять воздушные вершины. Мне кажется, не только они наслаждаются этим приятным моментом. Змей раскрывает глаза (уже не хищные) и, внимательно смотря вверх, еле слышно проговаривает: «Благовествуй, земле, радость велию, хвалите, небеса, Божию славу!»
     — Что, прости? — наигранно нарушаю покой Змея.
     — Ничего, я не тебе! — улыбается он.
     — А кому? — улыбаюсь в ответ и я.
     Но мужчина лишь по-доброму смеется.
     — Знаешь, ты, наверное, думаешь, что я какой-то там дурачок, раз в одно и то же время выхожу сюда когда покурить, а когда балду гонять…
     — Нет, с чего ты взял?
     — Я просто, ой, не так начал, — Змей неожиданно откровенничает, — мне это необходимо, как всему живому — солнце и вода.
     — Что «это»? Не понимаю.
     — И рад, что не понимаешь. — Он все так же улыбается. — Эта работа, люди, проблемы, которые несут сюда эти люди, — всего-навсего вершина айсберга. Я выхожу сюда, когда играет утренний и вечерний звон, чтобы помнить, что есть, например, бытийное, откровенно плохое и несправедливое, а есть то, что стоит выше всего этого, и жизнь моя становится как-то ценней, что ли… Так получается.
     — Я, кажется, тебя понимаю! Бывает, сижу здесь уставшая и в жутких мыслях, а потом слышу этот колокол, и как будто бы, знаешь, кто-то проводит этим звоном невидимую черту, оставляя плохое, которое терзало еще минуту назад, глубоко в прошлом.
     И хотя Змей после непродолжительного диалога вскоре отворачивает от меня светлую голову, я чувствую, как его лелеют хорошие воспоминания и как он растворяется в блаженной улыбке. Мне становится еще интереснее, о чем думает этот мужчина, у которого тот же возраст, что и у Христа, раскроется ли он спустя время? Все хорошее, что было в нем заложено изначально, а после по каким-то причинам скрыто под его серьезной личиной, наконец-то просится наружу!
     «Какой чудесный знойный день», — одновременно думаем мы вдвоем, но каждый о своем.
     Проходит час. Пока шваброй отмываю многочисленные следы от кроссовок поваров, неустанно выходивших покурить, — примечаю все там же, у ступенек, знакомого мальчишку, которому не дашь больше восьми. На голове у него красуется красная кепка, большая по размеру, явно принадлежащая отцу или брату. Мальчик растягивает края синей футболки с Молнией МакКуин, заметно нервничая. Вероятно, он все это время находился тут, пока я маялась с уборкой, и ждал, когда обращу на него внимание.
     — Привет, заказать что-то хочешь? — Всегда с детьми говорю на «ты».
     — Да, — почти испуганно проговаривает мальчик.
     — Проходи тогда, смотри, не поскользнись!
     Так как мальчик до стойки заказов не достает, он располагается на диване. Рядом с ним я оставляю меню с сушами и пиццей. Недолго думая, он выбирает второе. А когда сажусь за компьютер и включаю программу для оформления заказов, то ко мне быстро приходит осознание, что мальчишка постесняется заговорить первым и рассказать о своем выборе.
     — Тебе подсказать с чем-нибудь? Ребята твоего возраста чаще берут «Сырную» или «Маргариту».
     — Нет! — обидчиво бросает он.
     — Хочешь сказать, ты уже определился с выбором?
     — Да, вот эту хочу. — Он показывает пальцем на «Мясную» за 420 рублей. Следом думаю, что для ребенка его лет это дороговато. Но побаиваюсь спросить, хватит ли у него с собой карманных денег.
     — А ты сюда один пришел? Или тебя где-то родитель ждет?
     — Меня папа попросил пиццу купить. Он сейчас на работе, дал мне денег, — уверенно уже произносит мальчик. — Сейчас, подождите.
     Он достает из кармана немногочисленные бумажные купюры и встает на носочки, рассыпая лишнюю мелочь на стойке. Я отдаю ему сдачу и мысленно перерисовываю его портрет: теперь уверена, что ему не больше шести лет.
     — Должна тебя предупредить, готовиться твоя пицца будет двадцать минут, но мы постараемся для тебя побыстрее. Будь тут, договорились?
     — Ладно, я и не собираюсь без пиццы уходить, — мальчик веселеет прямо на глазах.
     Сразу после оформления заказа я заглядываю к повару и прошу его сделать все «очень хорошо и вкусно». Тот недоумевающе лишь спрашивает: «А что, когда-то по-другому было?» И на нашей кухне вновь поднимаются хохот и легковесные разговоры. Когда же возвращаюсь в зал — смущаюсь оттого, что мальчик пристально меня рассматривает. Что-то явно его беспокоит. Наконец он нервно встает с дивана, проводит пальцами по деревянной стойке, затем поднимает глаза на меня и, набравшись храбрости, добавляет:
     — Мы всегда с папой пиццу здесь заказываем.
     — Правда? Это здорово.
     — Раньше чаще это делали. Но, когда умерла мама, перестали к вам ездить. Мы в самом начале района живем, на выезде почти.
     — Прими мои соболезнования! — ошарашивает меня ребенок.
     — Ничего, — мальчик выдыхает, — она недавно умерла. У меня еще сестру забрали, она не совсем мне родная была.
     — Что ты!
     — Да, я слышал разговоры. Она моей бабушке не нравилась. Зовут ее Маша.
     — Ты ее не навещаешь с папой?
     — Нет... — У мальчика дрожат ресницы.
     — Не переживай, когда она чуть-чуть подрастет, то ты сможешь ее навещать, а она — тебя. — Мне не хочется ему врать, просто в этот момент более подходящая фраза на ум не приходит.
     — Знаю я, просто не понимаю, как это случилось!
     Невооруженным глазом видно, как в мальчике прорастают ростки сомнения. И хотя он еще не совсем понимает, что такое смерть, что такое детский дом, а что — несправедливость, он уже чувствует, как родные поступили с ним неправильно, в тяжелый момент отобрав еще и сестру. И возразить против этого он пока еще не готов, ведь окружающие его люди — самые родные и любимые, а значит знают, как лучше. И представить, что твои любимые могут поступить с тобой так, — не представляется ему возможным. Какие же это «любимые» тогда выходит?
      Я поворачиваю голову в сторону, в надежде вытрясти из нее этот диалог и переживания. И замечаю Сашу, который благодаря мне уже во второй раз становится свидетелем чудовищных историй. Повар покровительски подходит к мальчику, садится с ним на диван, достает из кармана телефон и начинает обсуждать с ним одну игрушку, легонько касаясь его плеча и переключая внимание ребенка на приятные вещи.
      Примерно через девять минут к нам приезжает поставка продуктов. Саша и Змей проверяют и считают рыбу, ведра с творожным сыром, креветок и крабов. А затем эти коробки с продуктами переносят из зала в служебное помещение. Присоединяется к ним и мальчик: он хватает самую легкую коробку, бодро шагая за Сашей. Заметив это, Змей хватает его за рукав и говорит: «Тебе туда нельзя, извини!»
     К тому времени пицца «Мясная» готова, так что колкое замечание грозного Змея проносится мимо розовых детских ушей. Когда же мальчик получает желанное — он мигом испаряется, испуганно перед этим поблагодарив нас за составленную компанию. Мы с Сашей еще немного находимся в недоумении от этой встречи и разговора.
     Рабочая смена меж тем близится к завершению. Солнце отражается в окнах темно-коричневой хрущевки напротив нашей забегаловки. В каждом окошке переливаются градиенты вечернего июня, от ультрамарина по краям до пастельно-оранжевого в сердцевине неба, напоминая дешевый набор красок, купленный для занятий в школе. Когда же солнце насовсем скрывается за панельным садом, медленно распускается благовонная и благородная ночь: воздух становится прозрачным и свежим, и сквозь его чистый хрусталь можно разглядеть проступающие морщинки и складки горящей луны. Пожалуй, луна до того обворожительна и ярка, что даже в самых затемненных уголках улиц без труда обнаруживается пульсирующая жизнью зелень вокруг.
     Саша курит недалеко от главного входа, легонько проводя по кистям сирени. Тем временем я закрываю смену, тщательно проверив, все ли сходится в моей программе, и выдаю зарплату курьеру, поварам и пиццеристу. С курьерами у нас всегда непорядок, их вечно не хватает, так что мы очень ценим тех, кто нам помогает. Как правило, ими занимается старший администратор Леся, с которой у меня стоит на завтра смена. Водителями нашего заведения становятся ребята из ее круга общения (не особо приятного), но и они надолго у нас не задерживаются.
     — Что, все готовы? Кто едет с курьером сегодня? — спрашивает Саша у работников в зале.
     — Я с тобой и пиццерист, получается, — устало отвечаю.
     — Ну все, тушите свет, закрывайте дверь и опускайте рольставни! Буду ждать в машине.
     Уже в салоне авто мы обсуждаем с Сашей прошедшую смену, он просит меня сильно не удивляться тому, что мы сегодня увидели и услышали, потому что «для нашего города это еще цветочки, тут и не такое можно увидеть». Когда я почти поверила его словам, мы проезжаем Орленок, местный Таймс-сквер с вырвиглазными вывесками: «Сигареты», «Цветы 24 часа», «Шаурма» и «OZON», как вдруг мне приходит сообщение на телефон, в котором Леся пишет:
     «Даш, привет. В общем, я нашла второго курьера нам в помощь на пятницу. Ты только не пугайся, курьер приедет со своей работы на катафалке. Он — гробовщик. Хороший парень, мы с ним уже работали.
Прошу, не опаздывай хотя бы завтра. Заказы будут валить с утра и до самого позднего вечера».
     — Ты это называешь «цветочками»? — Я протягиваю телефон Саше, чтобы он прочел смску.
     — О, Семен выйдет! Классный чувак и заказы доставляет быстро. Повеселимся вдоволь, короче.

     Продолжение следует...