Наставник

                1

          – Решил до армии у нас поработать? – говорил директор трампарка Вадим Эдуардович, всё ещё держа заявление Валерия в руках. – Хорошую специальность у нас получишь, она тебя будет кормить всю жизнь. А понравится – и после армии к нам придёшь. – Он подписал заявление, о чём-то подумал, и добавил: Как схватишь основы – мы тебе разряд дадим, в учениках долго не проходишь. А прикреплю я тебя… – и тут, видно было по лицу директора, посетила его какая-то удачная мысль. И эта мысль осветилась загадочной улыбкой. – А в наставники я тебе дам Ивана Григорьевича. Ему год до пенсии, электрик опытный, тебя и подучит.
         – А н-ничего, ч-что я з-заикаюсь? – спросил Валерий.
         – Да ничего, – убеждённо отвечал Вадим Эдуардович. – Сейчас и в армию таких берут. А уж вы-то с Иваном Григорьевичем поймёте друг друга.
         Последняя фраза слегка насторожила Валерия, но не ему уже было решать его рабочую судьбу. И он встал, с видом смело шагающего в свою рабочую биографию.
         – Значит так, – пояснил директор. – Спустишься вниз, повернёшь налево по коридору, первая же каптёрка – электриков. Сегодня как раз смена Ивана. Скажешь ему, что ты его ученик.

         Дверь искомой каптёрки оказалась распахнутой настежь, из глубины её доносилась тихая, должно быть из старого приёмника, музыка. Из неё же пахнуло особым запахом пластмассы и плавленого металла – то, к чему Валерию очевидно придётся привыкать. За столом, кучей заваленным каких-то электро деталей, сидел и что-то паял, человек в простеньких очках.
         Валерий представился и объяснился. Иван Григорьевич встал, чтобы пожать руку нечаянному ученику, и оказалось, что это долговязый старик, судя по первым движениям, довольно простой, без чванства – то, чего более всего опасался Валерий. И когда его наставник заговорил, Валерий понял значение улыбки директора: тот был такой же заика, как и он. Однако, заикался он по своему, и меньше Валерия: слегка задерживаясь на гласных, растягивая их.
        – Ты по фи-изике у-успевал? – спросил его Иван Григорьевич.
        – Д-да так, не оч-чень, – отвечал Валерий.
        – Э-электрический ток, пре-едставляешь, что такое?
        – Д-да, д-движение электронов, – отвечал Валерий.
        – То-огда порядок, – заключил Иван Григорьевич. – У нас на тра-амваях по-остоянный ток. От плюса к ми-инусу. Всё о-очень просто. Пра-авда пятьсот пя-атьдесят вольт.
        Так они познакомились. Валерию сразу стал симпатичным этот  старичок. Тем более, что на прощание в этот же вечер тот сказал ему по свойски:
       – Ва-алера, зови меня На-аставник. Те-ебе будет легче го-оворить одно сло-ово вместо двух.

       Потекли рабочие будни. Ученичество оказалось довольно интересным. Без особых проблем Валерий разобрался в довольно непростых электро схемах трамвая, заодно Иван Григорьевич учил его и премудростям переменного тока, так сказать бесплатно, за его смышлёность.
       Не простым оказался и его учитель. Каждый день Валерий открывал в своём Наставнике удивлявшую, а то и поражавшую его грань. Уже на следующий день, придя на работу, Валерий услышал от него:
        – Ва- алера, я тебя нау-учу, как обойти за-аикание. Я ве-едь и на со-огласные за-аикался, е-ещё и бо-ольше, чем на гла-асные. Я по-очти не го-оворил. И в а-армии из-за этого не слу-ужил. Но вот сейча-ас почти бегло го-оворю. Приём о-очень простой. Как спо-отыкнёшся на букве, ра-астягивай её, про-оползай сквозь неё. Не-е спеши, и у тебя всё по-олучится.
        Далее Валерий узнал ещё одну удивительную грань Наставника – он был настоящий историк. Причём, не доморощенный самоучка, а знавший историю, как русскую, так и мировую досконально. Мало того, он был психологический историк. События, даты, характеристики всех более, или менее видных личностей в истории он выводил из психологических нюансов, и считал, что историческая наука идёт совершенно не тем путём, игнорируя психологию, как правителей, так и их народ. Умевший мыслить аналитически Валерий вскоре понял: именно само учение у Ивана Григорьевича сыграло решающую роль. Он обожал музу Клио, она была и богиней, и духовной любовницей его. Ему не втолковывали, а он сам выбирал свою любовь. Это граничило с мистикой, во что не решался поверить Валерий: очевидно, своей интуицией Иван Григорьевич  проникал далеко во времена.
         Повествования Ивана Григорьевича были одной исторической эпопеей, в которой он как-то органично перескакивал с даты на дату, со страны на страну, сплетая всё это в одну историческую сказку. Замечательно, что, когда Наставник увлекался, почти исчезало заикание его.
          К примеру, он открывал Валерию ошеломительные вещи. «Ты зна-аешь, – как-то он говорил ему, – что мы хо-одим по костям? Меоты, скифы, ногайцы, че-еркесы – постоянно вы-ырезали друг друга. За-атем пришли русские, и всё это продолжалось ещё по-очти век, пока на Ка-авказе всё утихло. Одних за-амирили, других переселили, третьи э-эмигрировали. Жизнь чело-овеческая ценилась по другому. Ра-абство было узаконено в умах людей. Ра-абство осталось и сейчас. К примеру, мы с тобой по сути ра-абы. Государство имеет на нас все пра-ава, а мы на него нет».
           Или в другой раз Наставник открывал удивительную перспективу в глубину истории: «Ру-усские – один из самых жизне способных э-этносов. 17-й век пока-азал это. Смутное вре-емя, самозванцы один за другим, Мо-оскву вообще за-ахватили поляки, а в это время ру-сские земле- про-оходцы осваивали Си-ибирь. За шестьдесят лет про-ошли от Камня до Ла-амского моря! А вся ра-азгадка в мотивации. Русские шли не за-ахватывать, а жить. Сна-ачало охота, затем хлебопашество, хо-озяйство.»
           Все события, и свершения людей он преподносил то в приключенческом, то в эпическом, даже в гиперболическом  ключе. Да так, что порой их рабочий день пролетал незаметно, и Наставник досказывал очередную историю, уже на остановке, поджидая пригородную маршрутку.
           И Валерий, заразившийся обаянием Наставника, как губка впитывал эту новую для себя науку бытия. До этого он обожал одну фантастику. Она была присуща мечтательности и закрытости его. А теперь его покорила ещё одна богиня.
          Так с постижением премудростей электромонтёра трамвайного депо, Валерий овладевал исторической наукой. И то и другое свершалось играючи, легко. Наставник сумел всему этому задать нужный тон. Ко всему прочему он был ещё и талантливый педагог. И уже к Новому Году Валерий сдал на 3 разряд. А их совместная работа переросла в дружбу.

           Иван Григорьевич слыл за чудака, нечто подобное русскому Дон Кихоту, над которым более смеялись, нежели принимали всерьёз. Причиной этому было и заикание, и своеобразное увлечение историей. Ну не может нормальный человек сразу и заикаться, и знать всю историю мира. Таково было резюме людей разумных, коих в нашем обществе всегда в достатке. Спасала Наставника только профессиональная дееспособность – на самые сложные неполадки по электрической части звали только его. Сорок лет он проработал в парке и котировался у начальства и старожилов, как  профессионал по самой высшей ставке.
          Они не заметили, как их дружба переросла границы трамвайного депо. А собственно, из-за чего дружба? Да просто были симпатичны друг другу. Оба с одним недостатком, оба одиночки, тяготившиеся этим одиночеством, если быть откровенным, оба бурных романтика.
          Когда они оба осознали это, то несколько удивились. У Валерия вообще никогда не было друзей, в основном из-за его заикания, и замкнутости, как следствие этого недостатка. Отец тоже почти не уделял ему внимание. По своей природе отец Валерия был инертный, мало чем интересующийся, в том числе и своим единственным ребёнком. К тому же они с женой постоянно болели, то поочерёдно, то вместе, и их сыну внимание перепадало очень мало.
         Наставником учитель Валерия стал не столько по работе, сколько по жизни. Он занял вакантное место в жизни Валерия. Фактически Иван Григорьевич никогда ничему его не учил, ничего не втолковывал ему, а наставлял своим поведения и делами.
          Конечно, Наставник видел много более своего Ученика. Он и прожил-то в три раза больше. И прожил её реально одиночкой и изгоем. Оттого и видел всё далеко и глубоко. Узнал Валерий, что была у Ивана Григорьевича жена и два взрослых сына, с которыми он расстался пятнадцать лет назад. Как всегда, он был прост, и не темнил перед Валерием. Жена презирала его за недостаток и увлечённость, и это презрение передала детям. Хотя по молодости они любили друг друга. Но случилось несчастье: через год после свадьбы ехал он на велосипеде по степи, и в него попала молния. Велосипед был изуродован полностью, а он остался жив – и стал совершенно другим человеком. С недостатком и гениальностью. Он  стал своеобразным провидцем. Миллионы нитей он увидел, тянущихся из прошлого в будущее и обратно. Он увидел их не как перепутанный хаос, а логически выверенные действия людей. Оттого и нырнул в историю, ибо из далёкого прошлого она раскрывала ему настоящее и будущее сообщества людей
         Сначала родственники, соседи, жалели его, а потом стали считать за полоумного. Вместе с ними прониклись этим  жена и дети. Оба они с женой вытерпели до взросления детей,(хотя у жены уже были любовники), но как сыновья  переженились, разошлись. Слава Богу, в пригородной станице, у Ивана была небольшая хатёнка с шестью сотками земли, наследство его родителей. Весь дом, хозяйство, что в доме и во дворе, он оставил жене, и перебрался в эту станицу, в отцову хатку. Он подремонтировал свою древнюю избушку, и стал жить-поживать, хоть и добра не наживать. К торговле и бизнесу способностей в новую эпоху капитализма он не имел, жениться не мог просто морально.  Были у него ещё в этой станице две младшие сестры, но и с ними со временем порвалась связь: и они посчитали, что такого родственника иметь зазорно.
         Родители Валерия тоже были люди простые – отец шофёр, мать медсестра. Поначалу они удивились этой дружбе. Но убедившись, что там не было ни спиртного, ни наркоты, ни извращений – отпустили эту дружбу в естественное плавание.

         Ещё осенью Валерий приспособился ездить к другу на велосипеде. Путь его пролегал через дачи и лётное поле аэроклуба, за пол часа он доезжал до дома Ивана Григорьевича. Осень в этом году оказалась мало дождливая, зима мягкая, в январе с лёгкими морозцами по ночам, весна ранней – уже в начале марта распустились первые листья на деревьях.
        Ездить на велике Валера любил. Когда выезжал далеко в поля, это превращалось в настоящие путешествия, ибо иногда возвращался в сумерках под ночь. Кумирами у него были Глеб Травин да Николай Пржевальский, и он готовил себя к большим путешествиям. Сначала на велосипеде до  Дальнего Востока, потом на лодке по великим сибирским рекам. Вот придёт из армии и начнёт осуществлять свою мечту.
         Как-то раз, в начале апреля, уже подъезжая к дому Наставника, он задумался, и не успел среагировать на девчонку, летевшую тоже на велике, по тротуару, и неожиданно выскочившую из-за поворота на проезжую часть прямо ему под колесо. Ох-ах! Он просто протаранил девчонку  посередине, сильно ударив своим колесом по голени её.
         Девчонка резво вскочила, прыгая на одной ноге, а он, бросив свой велосипед, кинулся к ней, донельзя виноватый: «Из-вини, я н-не хотел… оч-чень больно?» Девчонка между тем бормотала: «Я сама виновата, я сама…»
          Валерка усадил её на ближайшую скамейку возле двора, и девчонка безропотно дала ему пальцами исследовать ногу. «Не б-болит?» Она молча замотала головой. «П-перелома нет, п-просто ушиб. Ж-живёшь далеко?» Она махнула куда-то в сторону.
          Вдруг он, не спрашивая ни её, ни себя, подхватил девушку на руки. И внезапно почувствовал, что это нечто особенное, неведомое для него. Ему некогда было подбирать слова к своему открытию – и он понёс девчонку. Впервые он соприкоснулся с женским телом. И его тело, повинуясь древним инстинктам, действовало само по себе. Только сейчас он осознал, что тело его давно уже кричит.
          Эта плоть показалась ему чрезвычайно лёгкой. Нет, ему не просто нести её хотелось. Он боялся, что слишком коротким окажется их путь. А она невольно, чтобы было удобнее, обняла его за шею. И у ней мелькнула шальная мысль: «Так близко лицо его, осталось чуть-чуть до поцелуя».
          Идти было не далеко, не близко – через три дома – он ногой открыл калитку, и донёс девушку до самого крыльца. Выскочила пожилая женщина, всплеснув несколько раз руками, за ней прятались от незнакомца двое малышей 3-5лет. «Мама, я упала, а это мой спаситель», – объясняла девушка.
         Вдруг он сделал поразительное открытие: её тело имело противоположный знак, иную упругость, иное очертание. Прежде всего её грудь – она доверчиво прижалась к его торсу.
         Парень поставил девушку возле самого крыльца. Мамаша хлопотала, помогая хромавшей дочке войти в дом. «Может зайдёте, молодой человек?» – наконец догадалась мать. «Там велосипеды!» - вспомнил Валерий, и бросился со двора. Через пять минут он прикатил её велосипед, и отправился к своему. Однако, вернуться второй раз постеснялся, не посмел.

         Наставнику об этом маленьком происшествии Валерий не сказал. Он был настолько ошеломлён случившемся, девушка настолько заполнила его мысли, что не много побыв у Наставника и попив чая, укатился восвояси.
         Однако, Иван Григорьевич всё заметил и почти догадался. Ему достаточно было дёрнуть одну-две тайные ниточки свои. И он увидел: появилась новая завязь. Осталось только всё перевести в мысли и слова: «Что-то случилось, а что может случиться в таком возрасте? Да ещё весной. Ну-ка, вспоминай себя. Но только где, в городе, или в станице?»
         Всю неделю на работе Валерка молчал, а Наставник не спрашивал. Ждал, пока дойдёт. Но когда невзначай бросил: «Завтра суббота. Приезжай опять, расскажешь мне что-нибудь из фантастики. Интересные вещи читаешь». И краешком глаза успел заметить: лицо Ученика осветилось, голос зазвенел. «Ага, – подумал Иван Григорьевич, – значит у нас. Но кто? Ева, Катя, Тося? Нет, для него староваты, им под тридцать. Ба! Любаша Иваненко. Кажется, ей 16. Неприметная вроде, но ягодка будет сладка. А то-то я смотрю, ходит мимо моего двора и глазками стреляет. Не в меня же».
         Кроме всего прочего, Иван Григорьевич был большой любитель наблюдать жизнь со стороны. Сюжет этого действия он уже знал наперёд, и с предвкушением ждал  развития его.
         Они пили с Валеркой чай, когда к ним кто-то робко постучал. «Иди, о-открой, – сказал Наставник. – На-аверно Марья Се-емёновна долг принесла».
         Открылась дверь и в комнату ворвалось очарование весны. Любаша стояла и улыбалась во весь свой рот. Конечно, многое что Валерка не заметил – его просто ослепило. Но бывалый Иван Григорьевич разгадал всё. Как тщательно девушка готовилась к этому походу. Косметика ей была не нужна – и она знала об этом. Бровки, причёска, губки, носик – всё скромненькое, не выставлявшееся – но идеально точно бьющее в цель. Платьице лёгкое, цветное, но сверху изящно вязанный свитерок под утреннею свежесть. Ножки босые, открытые почти случайно, чуть выше колен – до самой белизны.  В руке она держала Валеркину фуражку. Ну надо же, а он про неё совсем забыл!
        Наставник хотел остолбеневшего Валерку слегка подтолкнуть, но тот уже сам очнулся – и понеслась! Засуетился, да так, что и заикаться перестал. Предложил чай, усадил, как королевну, полился смех, ушло раскрепощение.
        Когда напились чаю, Иван Григорьевич подкорректировал действие: «Вы бы по-окатались вместе, на  улице такая чу-удная погода.
        А Люба не имела ни чётких целей, ни определённых ориентиров. Для её 16-ти срочно нужен был проводник. Девушка готова была сама протянуть руку, чтобы потом идти во след. Кроме того, она была человек-губка. Через неистощимое любопытство она выпытывала и впитывала всё чудное и красивое вокруг.
        А для Валеры мечты были ещё на первом плане. Девушка, такая милая, бурно ворвалась в его мир. И неожиданно оказалась ни дисгармонией, ни инородным телом. Но он духовно, и физически ещё не почувствовал в ней потребность, даже любопытство ещё не растормошило его.
        Собственно, для чего она пришла? Ведь явилась-то сама. Об играх в секс парень знал конечно. Но для чего, не мог понять. Ведь это грозило покушением на его свободу.  И всё это Наставник видел ясным взором, мысли-вихри Валеркины пронеслись и в его голове.
        И на следующие выходные они поехали по подсохшей грунтовке как можно далее в поля. Именно люди им сейчас были не нужны. Им жаждалось одиночества в этом прекрасном, чудном мире. И Валера ей рассказывал на ходу фантастические истории, из вычитанных им книг. И почти не заикался. И не знал, что она думала: «Как мило он заикается, почти, как поёт», и почти не вникала в смысл этих далёких от неё историй. И так продолжалось, пока Люба не сказала: «Давай отдохнём. Я так запарилась на солнце». Их дорожка как раз нырнула в лесополосу, в гудящую от шмелей прохладу. Обильно цвела жердель и алыча, и медовый запах их сливался с грозным гулом в набат – так почему-то показалось Валерке. Этот набат звал к чему-то непостижимому для них.
        Инстинкты полностью их далее вели. Она обернулась, потянувшись к нему лицом, и тело его, не советуясь с разумом опять, ответило её телу. Они поцеловались. И когда они целовались, дремавший было разум, вдруг открыл ему удивительную истину: её тело – величайшая драгоценность для него.

         И то ли судьба их вела, то ли предопределение. Ведь тропы любви всегда в единое должны сойтись. И то, что они с Наставником работали в разные смены, и то, что шёл дождь, и под его ритм он откровенно тосковал по Любаше, но боялся к ней зайти. А не виделись они опять неделю. И то, что она вдруг прибежала вся мокрая, в целлофановом плаще, и он старался согреть её окоченевшие руки поцелуями. А она просила: «Горячего чаю, милый… и немного вина. Я хочу быть сегодня сумасшедшей».  И он прекрасно понимал её слова, но всё чего-то медлил. А она сидела разомлевшая, и меж поцелуев объясняла: «Маман уехала с детьми к Лизе. Будет только к вечеру. У нас сегодня куча времени с тобой». И опять он отчётливо понял значение её слов. И опять его разум выдал: «Что мы будете делать с нашими телами? Да и возможно ли такое именно для нас?»
       А она думала, он боялся за неё, и теперь всё зависит от решимости её. И когда он увидел её в лифчике и трусиках – вот тогда всё обожествилось – и она, и время, явившее её. Каждое их движение, каждый момент времени имел воистину эпохальный смысл. А они были творцы некой вселенской эпопеи.
        Тело его раскрыло своё предназначение. Богиня преподносила в дар сокровища невиданные, не имевшие цены. Ничто во Вселенной не могло сравниться с этими дарами.
        Она легла, она показывала, куда далее идти. Но оказалось, что он не знал элементарной физики. Пришлось и здесь ей помогать.
        Он вдруг увидел образ: два зверя сошлись в схватке. И не знали, то ли сразить друг друга, то ли перед друг другом пасть.
        А она и в восторге, и в ужасе ждала: что-то случиться невероятное в мирах: что-то вспыхнет, и что-то пропадёт.
        И ожидаемо, и неожиданно они улетели из времён.. Она просто перешагнула небольшую боль и с любопытством смотрела, что он делает дальше с ней. Он быстро закончил в первый раз и теперь благодарно её целовал. Она почти ничего не почувствовала. Но это был он, её Мужчина Первый. И за это она его боготворила. И знала, будет ещё невиданный восторг.
        И вот пошла она, вторая, главная волна. Боже, как он ласкал её тело. Не было ни одной клеточки, которой бы он не коснулся и не поцеловал. Разве мог сделать такое человек? Он забрал её куда-то. Из этого чужого, холодного им мира. Она полетела вслед за ним неведомо куда, а ему показалось, это она позвала его на небеса.
        Разве возможно столько в теле красоты? Разве возможно было от смертной это волшебство?
        Только бессмертная могла его позвать.

         И когда Люба сказала, что у них будет ребёнок, это было так просто, закономерно для обоих.
Ещё когда коснулись другу друга в первый раз, знали, что дальше будет на пути. Он, как мужчина, должен был впереди прокладывать их путь, она, как ворожея, должна была очаровывать и плодоносить.
         Родители, и его, и её, когда узнали, воспротивились было ребёнку. Но это был их ребёнок, как и их дорога, и им было безразлично мнение кого-то. Ведь так и должно было быть – звёзды  давно им открыли этот путь.
         Иван Григорьевич хорошо помог своим молодым друзьям:  на следующем квартале нашёл очень дешёвый домик, и сам дал в долг искомую сумму на покупку. Хозяева его, русские немцы, срочно уезжали на жительство в Германию, и этот небольшой, но аккуратно сделанный домик, им надо было продать срочно.

                2

         Осенью Валерия должны были забрать в армию. «Я буду верная жена, – смеясь, Любаша говорила Валерке. – Рожу, и стану ждать тебя вдвоём».
         Расписываться им ещё было рано, да и денег на свадьбу отсутствовали у него, и у неё. У Любы не было отца, а у Валеры родители были довольно бедные люди. На небольшую вечеринку, устроенную, в неожиданно им выпавшем жилище собрались лишь самые близкие: обе матери, отец, Любашины две подружки, Иван Григорьевич, и тётя Маруся, вдова 45 лет, сестра Валериной матери.
         Тётя Маруся отменно украсила их вечерок. Это была большая любительница пения, именно для себя, а не для публики. Такие люди сейчас редкость. Большей частью репертуар её состоял из народных кубанских и русских  песен. Не чуралась она и  песен из старых советских фильмов. Вскоре подпевать ей начали с воодушевлением и взрослые и молодёжь. Души всех почувствовали, что они русские изначала, и всегда это было у них в глубине.
          Эта тётя Валерина вдовствовала уже 10 лет. Муж у неё был алкаш, и пьяный, недалеко от дома разбился на мотоцикле – врезался в бетонный столб. Осталась она с 17 летней дочерью Александрой. Дочка её ещё при живом отце гуляла во всю, нагуляв уже после него слабоумную дочку. Её она родила через год после смерти отца, перед этим уйдя от матери, и скитаясь где-то. Однако, вскоре случайно выскочила замуж, к удивлению всех за нормального, не пьющего мужика, где родила ещё двоих, теперь уже здоровых, мальчика и девочку.
          Неожиданно, у Александры с мужем обнаружилась деловая хватка, они занялись торговлей, потом бизнесом – толком не знал никто, каким именно – быстро разбогатели, построили шикарный дом в престижном районе. Мало этого, порвали со всеми бедными родственниками (а богатых родственников у них не было и вовсе). С матерью Александра, не зналась с юности. Изредка на праздники навещала её, однако деньгами не помогала матери никогда.
          Александра была двоюродной сестрой Валерия. Но в юности, хоть и жили они рядом, мало общались. То она из себя строила крутую, то приблатнённую, то, когда разбогатела, и вовсе перестала его знать. Да и вообще, считала, что таким родственником можно только срамиться: дефективен он был не только речью, но и всем образом своим. Валерий лично ей позвонил, позвал на вечер, но она даже не дослушав его, выключила телефон.
          Её мать, тётя Маруся, была полным антиподом дочери. Та, кроме глаз и походки, от матери не взяла ничего. Всё остальное – черты лица и тела, манеры, а главное презрительная спесь ко всем иным, были от отца.
          Маруся представляла из себя довольно цветущую для своих лет женщину со сбитым и весьма приятным для мужского взгляда, телом. Но главное достоинство её заключалось всё же в другом – пении. И здесь был важен не столько голос, сколько манера. Пела она не то, что красиво, но душевно. И в этом раскрывалась вся прелесть  женская её.
          Уже на второй песне Иван Григорьевич неожиданно для себя самого, стал Марусе подпевать. У него оказался довольно сочный баритон. Он не знал слов ни одной песни, но быстро схватывал их, угадывая, смотря, что называется прямо в рот певице. Да, именно через её голос он начал любоваться этой чаровницей (так он сразу стал называть Марусю про себя).
          Пели они устоявшийся репертуар для таких застолий. Сюда входили «Расцвела под окошком белоснежная вишня», «Ты меня пидманула», «Каким ты был», «Вот кто-то с горочки спустился» и множество им подобных, которые Иван Григорьевич конечно слышал, но никогда они в него не проникали, как сегодня.
         В этот вечер произошло настоящее волшебство. Два голоса, мужской и женский, свели тела, открыли души, и в феерическом полёте, невидимом для других, унесли двоих неведомо куда, незнаемо зачем. Они не заметили, что все остальные один за другим   замолкли, и с интересом слушают только их.
        Они отсекались от реального мира, не зная, что уже поздний вечер, все стали расходиться, и как сестра Ольга с мужем Геннадием ей сказали: «Маруся, ты с нами? Последняя  маршрутка идёт». Маруся беспечно махнула рукой. «Она у Валерки заночует», – поняла Ольга, и все ушли, и они остались без слушателей, вдвоём.
          Но магия их не отпускала, а вела далее, в свои апартаменты. И они пошли гулять по станице, вернее, она пошла провожать его, а потом он её, а потом она опять его, и наконец, он повёл её к себе домой. И рассказывала в основном она, ибо он от заикания был не очень разговорчив, и она это понимала.
           Маруся рассказывала о своей жизни, как они скитались втроём по квартирам, а как её доставал муж-алкаш. Однако, переводила рассказ свой в юмор. И даже, рассказывая, как однажды чуть не убила его, разбив на голове банку с вареньем – так он её доставал – преподнесла это так, что, что оба смеялись от души. А когда он разбился, она ничуть не жалела о нём – так он её во всём достал.
           Хмель давно выветрился из них, и вместо него их всё более наполнял нектар. Это было предчувствие. Они уже ходили по этой тропе когда-то, почти забыв её, и знали, что далее произойдёт.
           Была чёрная июньская ночь с необыкновенно налитыми светом звездами – то серебрянным, то золотым, то алым. И все они спешили наперебой поделится своими тайны с этими двоими, стоящим на планете.
           И когда поцеловались в первый раз, Маруся в сердцах вздохнула: «Ванечка, как я тебя ждала!» А он невольно ей ответил: «А ве-едь я тебя искал!»
           Он привёл её в свой дом, и она знала, что отныне это будет дом её.
           Он сел на кровать, и поставил её перед собой. Она с замиранием ждала, что будет с ней делать этот маг. А он во все глаза любовался на неё. Жаль, у неё не было длинных волос, они бы ей так сейчас подошли. Маруся по своему поняла его заминку. «Раздень меня сам», – чуть слышно проговорила она. И он осторожно стал открывать её тело. Он касался его и взглядом, и руками, губами. Он завихрял, затанцовывал, околдовывал  её. Она чувствовала: опытнейший любовник ей повелевал.
           Всё, перед ним была богиня. Звёзды  через окно лили свой волшебный свет, открывали не тело, а нечто невиданное им. Она легко, подобно пёрышку легла и видела теперь, как раздевался он. И тоже поразилась : такой мужской красоты и мощи она не видала никогда.
           Пятнадцать лет он не знал женщины, она пять лет мужчины, но это было гораздо удивительнее, чем в первый раз. Они сразу же пропали из этого мира, и были уверены, что навсегда. Они вернулись только, когда солнце удивлённо заглянуло к ним в окно.
          – Ой, сейчас могут к тебе прийти, а я с тобой! – всполошилась Маруся
          – Глу-упышка, кто ко мне при-идёт? – улыбнулся Иван.
          В солнечном свете он увидел ещё одно чудо. Казалось, все тайны, а с ними магию солнечный свет забрал. Теперь это была Откровенная Красота. Нет, вожделение здесь было не причём. Это было высшее совершенство, дальше шли только откровения богов. «От лучей, от зверей, и звёзд!» – мелькнуло в голове Ивана. «И-иди ко мне, ча-аровница!» – почти пропел он ей.   
          Он видел, как красиво менялся образ тела: вот она закрыла шторы, и он увидел  сзади мягкий торс и овал бёдер, вот она обернулась, и встрепенулась задорно её грудь, вот она нависла над ним, и грудь сама пошла к его губам.

           Когда Валера с Любой пришли днём к Наставнику, проведать его, то к их изумлению, возле плиты, как полноправная хозяйка, хлопотала тётя Маруся. Весь вид её говорил, что она здесь надолго, если не навсегда.
          А далее события пошли чередой, словно всё это было кем-то давно распланировано и утверждено. Казалось, все эти естественные нюансы, плюс импровизации жизни были в порядке вещей. В октябре Валерий ушёл в армию, а Иван Петрович на пенсию. Оба события отметили вместе, в доме у молодожёнов.
         Служить Валерий попал далеко от дома – в Приморский край. Что за войска, он так толком и не объяснил. По началу раз в неделю он звонил Любаше, родителям и Наставнику. Однако, в январе сообщил, что уезжает в длительную командировку – и пропал. В военкомате, куда через два месяца обратились Любаша с его родителями, им загадочно улыбнулись, и сказали, чтобы они не волновались, он жив-здоров, и сам даст о себе знать. А пока ему это просто невозможно сделать.

          В ноябре, на праздник, Валерий неожиданно появился на пороге своего дома. Его было не узнать: форма, значки, загорелое лицо, накаченное тело, да и подрос к тому же. Эдакий красавец явился к своей суженной – схватил её, всё такую же лёгкую, желанную, несравненную, и закружил на руках, и уже начал дурманить поцелуями.
         – Тише, тише! – смеялась Любаша. – Разбудишь нашего дитя!
         – Это кто? – Ребёнок почему-то его изумил.
         – Это Ванюшка, твой сын.
         Удивительно, он совсем не заикался1
         Мальчик проснулся от шума и с интересом рассматривал незнакомца. Валерий протянул руки, и к удивлению Любаши, ребёнок доверчиво пошёл в них. Сын улыбнулся в ответ на улыбку отца, а потом вдруг обмочил и ползунки и китель. В ответ оба родителя засмеялись.
         – Знать на свадьбе будешь гулять у сына, – заметила сияющая Любаша.
         Было видно, что в её муже многое что изменилось, но от этого не стал чужим, а ещё родней, милей. Он с жадностью осматривал свою любимую, своё дитя, свой дом.
         – Как Наставник, как родители, как тётя Маруся?
         – С родителями всё нормально, с тётей Марусей тоже, а Иван Григорьевич умер.
         – Как умер?! Отчего?! – пронзительно вскрикнул Валерий. Он буквально рухнул на стул. С ужасом Люба увидела, как у него задрожали руки. Она думала, он сейчас заплачет. Но вместо этого он встал, ходя взад-вперёд, схватил голову руками. – Это я должен был умереть, а умер он. Вместо меня умер он! – воскликнул Валерий.
         Какой-то мистический страх смутно коснулся Любу.
         – Валерик, что ты говоришь, он умер от рака.
         – Ты не понимаешь. Всё настолько связано в этом мире, все люди невидимо повязаны друг с другом. Наставник мне когда-то поведал это.  Любонька, я прошёл по такому краю, что увидел это… Маруся бросила его?
        – Да, – ошеломлённо подтвердила Люба. – Но откуда ты мог знать это?
        У него всё-таки появились на глазах слёзы.
        – Милая, я чувствовал это. Правда смутно, как мерцание звезды. Я в этот момент был повёрнут в другую сторону лицом.
         Люба почти ничего не понимала из сказанного, только чувствами едва улавливала смысл. Но она знала: он всё расскажет ей потом.   
         – Мне нужны слова, – вдруг твёрдо произнёс Валерий. – Пока я знаю что-то, но больше догадываюсь. Вокруг меня из нитей спутанный клубок, а ты словами распутаешь его.

         И Люба раскрыла всё в словах: «В феврале я родила Ванюшку, и на какое-то время мне было не до кого, в том числе и до Наставника с Марусей. Однако, они часто заходили вдвоём, помогали мне. Было видно, что они любы друг другу, и всё у них хорошо. Редко заходила моя мать, но ей было не до меня, болели внуки. Твои родители заезжали ещё реже.
         Вдруг Иван Григорьевич с Марусей  перестали заходить, а через неделю он забрёл один, и его было не узнать. Это была прострация и растерянность, я никогда не видала его таким. Он в одночасье постарел лет на десять. На вопрос о Маруси он только ответил: «Она ушла. Потом всё расскажу». Видно было, что он не может понять что-то принципиальное. Побыв немного, он ушёл.
Признаться, я мало думала об этом событии. Ванюшка как раз болел, с высокой температурой.
         Где-то через месяц я сама, взяв ребёнка на прогулку, покатила на коляске к нему. Меня удивило, что он вообще исчез и не заходит.
         Когда я зашла к нему в дом, сразу почувствовала тяжёлый запах, мне стало страшно, и вдруг увидела его. Я сначала подумала, что ошиблась, это не Иван Григорьевич, но он открыл глаза и позвал по имени меня. То, что он сказал, повергло меня в шок. У него была онкология, последняя стадия, и жить ему оставалось не более месяца. Врачи ничего не скрыли от него. «Маруся ушла из-за этого?»  – спросила я его. «Нет, скорее наоборот», – ответил он.
          Я бросилась звонить, всех теребить, и узнала ещё более отвратительные вещи: и Маруся, и сыновья его знали прекрасно о его состоянии, и никто к нему не шёл. Сыновья (оба спились уже до основания) с нетерпением ждали наследства, а Маруся… оставалась для меня загадкой. Я не спешила осуждать её, пока не услышу от неё хоть слово. Да мне и некогда было выходить с ней на контакт. Всё лишнее отбросив, я бросилась к умирающему. Надо было купить судно, памперсы, надо было доставать болеутоляющее. Многое что мне надо было, и я как челнок, начала бегать между двумя домами. Благо, меж ними был всего квартал.
           За этот предсмертный месяц так больше к нему никто и не пришёл. Ты знаешь, это был настоящий воин. Я видела, как он бился с болью – ни единого крика я не слыхала от него.
           За день до смерти ему стало немного лучше, разум его прояснился, и он мне выдал все свои тайны. Из-за Александры, дочери Маруси, всё произошло.  Она возненавидела Ивана. И знаешь из-за чего, или вернее из-за кого? Из-за Аннушки, больной дочери её.
           Вскоре, как Иван с Марией сошлись, Александре стало всё-таки любопытно, что это за старикашка, которого все так хвалят, и который в первый же вечер так очаровал мамашу. Всю жизнь она не могла найти общий язык с матерью, а этот вот нашёл. Она позвала их к себе в гости. И всё бы хорошо – и посидели, и выпили, и поговорили. И нашли общий язык и с ней, и с её мужем Антоном, пока не появилась эта блаженная Анечка. Несчастная конечно не причём, но когда больную привезли на коляске, её подпившая мама зарыдала перед безучастно сидевшей Анечкой, и в который раз рассказала всем историю, как повредили головку у девочки при родах. И вдруг, по мимолётно брошенному взгляду, она заметила, что Иван Григорьевич не верит. И даже более того, угадывает истинную причину: девочка была зачата по пьяне.
           Буквально через день Александра не поленилась, приехала в станицу к Ивану Григорьевичу. Она знала, что матери нет, та уехала в город, по делам. Без обиняков она сказала: «Старик, брось мать, или я тебя уничтожу». «Это за что же мне такое?» – спросил  не очень удивившийся Иван Григорьевич. «За то, что умней меня», – ответила Александра, и уехала назад.
         Дочка знала, куда бить: по матери. Несколько раз она закатила истерики о «каком-то древнем деде, который ей не пара», о том, «что она вся в бизнесе, а её детям нужна бабушка, иначе без её обаяния и ласки, их ждёт участь Анечки» – и Маруся заколебалась и дрогнула. .По ласковому, по-хорошему, ссылаясь на внуков, стараясь максимально смягчить удар, рассталась с ним Маруся, но это был удар для Ивана, сшибший буквально его с ног.
         Он ведь верил, знал по истории немало подобного: любовь не просто основа человека, она связывает двоих и на расстоянии, и во временах, и реально, и мистически. Он любил и тебя, и меня, не плотски конечно, а как свои взращённые цветы, или звёзды – эталоны вечности  и красоты. Но Маруся была для него основа из основ, и вот вдруг эта основа рухнула. И он начал саморазрушаться – вот откуда его смертельная болезнь».
         «Очевидно, на последок ему досталась моя пуля, – сказал вдруг Валерий. – За мгновенье до неё кто-то невидимый сильно толкнул меня, и она взвизгнула возле головы. Я подумал, что мне почудилось – позади не оказалось  никого. А это должно быть он забирал своей смертью  мою».
         Люба заканчивала:«Похоронила я его сама, помогла мне лишь мама. Всё было очень скромно. Немногие деньги– его последняя пенсия, да моё пособие на ребёнка. Да прошлись по сердобольным соседям.  Надавали, кто сколько мог. Поминки были – одни пирожки. На следующий день заявились его сыновья, и сказали, чтобы я больше не являлась в ИХ дом. Через полгода, войдя в наследство, они его продали».