музыкальная пауза

Художник - Анна Кириченко, @Filifonka_art


  С детства мне говорили, что медведь основательно потоптался по моим ушам и ноту фа я ни в жизнь не отличу от ноты ля, что уж говорить о тональностях.

  И так всё и было. Я совсем и не возражал. Ну подумаешь, не различаю нот - вот беда! Тоже мне упущение природы!

  Много чего связано в жизни каждого из нас с музыкой, порой кажется, что излишне много.

  Эх, был бы я министром музыки.. я бы её вообще запретил! Хочешь слушать музыку? Громко хочешь слушать? Никак нельзя! Вчера можно было, а сегодня нельзя, совсем нельзя. Запретили, да. Кто запретил? Министр музыки.

  И во всех новостях:

- Министр музыки то..
- Министр музыки сё..
- ВВП России поднялся на 5%; рост производительности труда в стране связывают с отменой музыки министром музыки.

  Везде меня зовут и приглашают, грамоты почетные вручают и чествуют. Киркоров меня даже на дуэль зовёт, а я не иду - пули переплавил в струны, а на струнах бельё сушу в ванной комнате.

  Вот бы жизнь началась! Эх!

  Но что-то я отвлекся и размечтался, я же о музыке хотел пару слов сказать!
Если буду отвлекаться, вы меня за пюпитр дергайте и я сразу же буду возвращаться в канву стихийного повествования.

***

  Раздалось оглушительное дребезжание чашек школьного звонка, прикрученного высоко под потолком. Но ведь это же тоже музыка! Хаотичная, с претензией на безукоризненное исполнение полета шмеля.. И предвещал мне этот сигнал очередной урок. «Уф, опять это пение!» Клял я в сердцах свою невезучесть и, не торопясь, плелся в конце ватаги своих одноклассников, спешащих на урок.

  Школу построили в 60-х годах и в этом грязно-болотно-желтом трёхэтажном здании была душа.

  Роскошный класс химии, с большим, основательным столом преподавателя, возвышающимся над аудиторией. Колбочки, мензурочки, таблица Менделеева во всей красе.

  Маленький, уютный класс иностранного языка. Британский флаг над доской. Алфавит. Картинки, картинки, фотографии, фотографии.

  И класс музыки. Обшитый внутри для лучшей звукоизоляции плотным материалом, портреты бородатых композиторов. Три ряда стульев с проходом посередине, возвышающиеся друг над другом на манер амфитеатра.

  Идеальная чистота и порядок. На полу у доски удобный красивый стул, на нем аккордеон. Учителя еще нет, и мы рассаживаемся по местам, жадно вдыхая свежий воздух из открытого на проветривание окна.

  Я от безделья и муки ожидания очередной экзекуции изучаю портреты композиторов: «Чай..ко.вский.. Чайковский! Хорошо Вам, Петр Ильич! Вы ноту фа от ля отличали.. Вон и на стенку Вас повесили.. Признайтесь, любезный, чайком баловались? Мм?.. Му..сор..гский..»

  Дверь резко отворяется. Уверенным шагом в класс заходит Александр Николаевич.

  Мы встаем, здороваемся, и он предлагает нам занять свои места.

  Учитель выглядит безукоризненно: строгий черный костюм, галстук аккуратно повязан на вороте белоснежной сорочки, уголок платка торчит из кармашка пиджака.

  Его черные смоляные волосы с мелкой проседью всегда подстрижены и причесаны. Он всегда гладко выбрит, всегда трезв, строг и справедлив. У него двое детей. Он прошел Афганистан.

  Александр Николаевич закрывает створку окна. Просовывает руки в ремни аккордеона, садится на стул и.. прежде чем поставить инструмент на правое колено, подстилает протертую вельветовую зеленую тряпочку.

  Начинается передача «Играй, гармонь!»,  что-то поем, я кривляюсь: то открываю беззвучно рот, то басом вступаю, то фальцетом, то опять беззвучно шевелю губами и пытаюсь разглядеть имя-отчество маэстро Мусоргского.

  Терпение Александра Николаевича тает на глазах. Музыка резко обрывается. Он молча поднимается, складывает тряпочку, водружает аккордеон на стул, кладет тряпочку поверх мехов и:

- Наварин, к доске!
- Почему я?!
- Давай, давай! Я жду!

  Я протискиваюсь мимо сидящих рядом одноклассников, спускаюсь на лобное место, встаю у доски.

  На ней извечно висит один и тот же плакат с закорючками-нотами на черных полосочках.

  Он вручает мне указку и велит называть изображенные ноты. Я ищу помощи в глазах счастливчиков, оставшихся на своих местах, милости во взоре Александра Николаевича, но не находя её, глубоко задумываюсь и ухожу в томительные размышления. Он забирает у меня указку и вопрошает:

- Вот эта! Какая нота?
- Фа?
- Соль! А эта?
- Ми?
- Ре! И как у такой музыкальной сестры такой невежда брат?! Садись и не балуй!

  Музыка возобновляется. Я занимаю своё место и, краснея, исправно и стойко  вторю пению нашего класса.

***

  Прошло тридцать лет. Я полюбил музыку. Бог милостив, и я не проникся любовью к караоке. Но Александр Николаевич так и остался для меня загадкой. Это были 90-е годы. Его ровесники тонули в болоте пьянства и безумия. По городу разъезжали черные страшные иномарки. В мусорном баке у нашего дома дворник однажды обнаружил одинокую окровавленную женскую ногу.

  Ну сколько он получал как преподаватель школы? Войну прошел. Двух детей поднял. Настоящий памятник протесту деградации, и пьедестал его - божественная музыка!