Шёпот северных ветров Глава третья

Глава третья

     Уже наступил полдень, и вездесущее солнце нещадно поливало оживлённые улицы Квебека. Было начало июня, как раз то время, когда жасмин цветет особенно пышно. Он был повсюду: выглядывал из-за решетки сада, красовался на подоконнике в хрустальной вазе, вздрагивал в тонких девичьих руках... Жасмин был везде. И каждый порыв ветра теперь приносил волну сильного, слегка дурманящего аромата.
     Какая-то женщина с недобрыми глазами настойчиво предлагала купить у неё веточку жасмина всем, кто появлялся на набережной. Заметив двух молодых людей в офицерской форме, направлявшихся к порту, она поспешила за ними.
     Ломакин решился заговорить с капитаном, лишь когда они вышли на набережную.
     - Капитан, почему вы согласились? - спросил он.
     - Разве у нас был другой выход? - ответил тот, не глядя на него.
     - Конечно! - воскликнул Ломакин. - Мы могли бы сегодня же уйти из порта…
     - Чтобы благополучно затонуть в проливе Кабота? - скептически заметил Ремизов.
     - Но нам все равно не позволили заменить грот-мачту!
     - Но нам позволили её закрепить. А это лучше, чем ничего. Если повезёт, мы доберемся до Миккелона или Сен-Пьер. Там люди более сговорчивы и менее подозрительны, чем в британской колонии.
     - Но пассажир, капитан! Пассажир! - казалось, само это слово приводит Ломакина в отчаяние. - Такое совершенно недопустимо!
     - А если бы мы подобрали его в открытом море?
     - Это другое дело, капитан. Тут мы обязаны помочь.
     - Ну, так представьте, что мы вышли в залив святого Лаврентия и подобрали его там, - посоветовал тот.
     - Кажется, нашим пассажиром будет тот самый мальчишка, которого мы встретили у коменданта, - проворчал Ломакин.
     - Но, если бы не его взятка, мы бы остались без ремонта, - задумчиво проговорил капитан. - Кажется, нужно будет его поблагодарить?
     - Ещё чего! - фыркнул Ломакин. – Но как же ловко у него это вышло!
     - Что?
     - Взятка… И еще этот разговор с опекуном… - Ломакин нахмурился. – Не нравится мне все это.
     - Сударь, купите жасмин, - неожиданно обратилась к Ремизову женщина с корзиной цветов в руках. - Купите, это ваш цветок…
     Он не хотел этого делать, но, посмотрев в блёклые глаза цветочницы, схватил наугад одну веточку. Расплатившись первой попавшейся монетой, он догнал Ломакина, который тем временем немного опередил его.
     - Вы любите жасмин? - удивлённо спросил тот, увидев в его руках веточку с матовыми цветами.
     Капитан ничего не ответил. Он молча смотрел на эту веточку, держа ее прямо перед глазами.
     - Ох, не повезло! - сказал Ломакин, тоже посмотрев на нее. - Взгляните! Цветок-то неправильный! Пять лепестков!..
     Действительно, у одного из плотных, цвета слоновой кости цветков оказалось пять лепестков вместо четырех.
     - Это тоже цветок, - глухо отозвался Ремизов. - Просто у него на одну плоскость симметрии больше.
     - Что? - не понял Ломакин: он-то хотел просто пошутить, но, похоже, его слова сильно задели капитана.
     Тот продолжал смотреть на веточку жасмина с выражением то ли скорби, то ли отвращения, то ли легкого ужаса.
     Крепкий, как старый коньяк, запах кружил голову... В памяти всплывали полузабытые образы, вновь оживала боль... Давным-давно в той – другой - жизни тоже цвёл жасмин. Он и сейчас, наверное, цветёт там, на пепелище... Давным-давно вместе с этим ароматом пришли боль и отчаяние. Прошло время, и он преодолел отчаяние, а боль... Всякий раз, когда зацветал жасмин, боль возвращалась, и он с ужасом ждал этого момента. Но, кажется, с каждым пройденным годом она становилась всё тише, как боль в старой, давно затянувшейся ране... Или он просто привык не замечать её? Тогда почему сейчас она напомнила о себе с прежней силой? Почему?
     - Какое сегодня число? - спросил капитан.
     - Восьмое, - с недоумением ответил Ломакин: быть того не может, чтобы его командир этого не знал!
     - Восьмое июня?
     - Да.
     - Десять лет...
     - Что?..
     Прошло ровно десять лет. Как же он мог забыть эту дату? Значит, мог? Значит, он все-таки смирился? Смог жить дальше, а когда-то казалось, что легче, намного легче просто умереть. Ну зачем, почему именно сегодня он купил эту злосчастную ветку жасмина?..
     - Сударь...
     Он обернулся - опять эта женщина с корзиной цветов! Что ей нужно на этот раз?
     - Вы заплатили слишком много, - сказала она, показывая монету.
     Ремизов с некоторой досадой посмотрел на нее: денег было жаль, но не забирать же их обратно!
     - Ничего, - сказал он. - Оставьте всё себе.
     - Тогда возьмите ещё цветы, - предложила женщина и протянула ему всю корзину. От густого сладкого запаха закружилась голова, а к горлу подступила тошнота.
     - Нет, больше не нужно… - он отшатнулся от цветов, напугав при этом Ломакина: тот ещё ни разу не видел капитана настолько взволнованным. - И эту ветку заберите!..
     Отчаянным жестом он протянул ей так дорого оплаченную веточку, но цветочница не взяла её.
     - Вы сами ее выбрали, - удивленно сказала она. - Я не могу ее забрать.
     И, повернувшись к нему спиной, она медленно пошла вдоль набережной.
     Ремизов смотрел ей вслед невидящим взглядом. Кто же она? Простая цветочница? Или демон судьбы?
     - Какой холодный взгляд, - сказал Ломакин. - У меня от него мурашки по спине. А у вас, Алексей Филиппович?
     Ответа он так и не дождался. Весь путь до корабля капитан проделал молча, не замечая ничего вокруг. Только оказавшись около белого с чёрной полосой борта «Чайки», он, вздрогнул, словно сбрасывая остатки сна, и все-таки ответил на вопрос Ломакина:
     - Да, очень странный взгляд.
     Ломакин промолчал, с удивлением наблюдая за ним. Таким капитана он еще не видел.
     На палубе их встретил Борис Гашевский - старший офицер и командир первой вахты. Строгий, подтянутый, безупречно одетый и гладко выбритый, он стоял, словно на параде, и с привычно надменным выражением лица следил за поднимающимся на борт капитаном. Он был старшим по возрасту среди всех офицеров «Чайки», включая капитана, и видимо, определил для себя роль опытного, но обойденного милостями руководства морехода, несправедливо поставленного в подчинение к Ремизову.
     Гашевский происходил из старого дворянского рода, известного и процветавшего еще при Екатерине II, но за последние два поколения пришедшего в сильный упадок и растерявшего былой блеск и величие, но не чрезмерную семейную гордость. От былого немалого состояния осталось лишь небольшое поместье под Тулой. Дом в Москве, еще недавно принадлежавший Гашевским, был практически уничтожен во время пожаров в 1812 году, да так и не был восстановлен. Кроме Бориса, у главы семьи был еще старший сын, взявший на себя управление поместьем, и две дочери на выданье. Так что Борису, чтобы устроить свою судьбу, оставалось только пойти на службу. Он остановил свой выбор на флоте, так как рассчитывал попасть на стажировку в Англию, практиковавшуюся для выпускников Морского кадетского корпуса. Это позволило бы ему выделиться и, главное, дало бы возможность попасть за границу. Так он наивно полагал. Обучение оказалось очень непростым. Тем не менее он прилагал все усилия, и даже скудные средства, иногда присылаемые из дома, тратил на книги и дополнительные уроки. Так к семнадцати годам он смог с горем пополам пройти экзамен на гардемарина, оказавшись если не самым лучшим в списке, то хотя бы в первой десятке. Но несмотря на все его жертвы и старание, на стажировку в Англию он не попал, оказавшись первым в списке тех, кому было отказано.
     Едва не впав в отчаяние от столь вопиющей несправедливости, он нацелился на участие в новой экспедиции В.М. Головнина, о которой стали поговаривать в начале 1816 года. И у него были очень хорошие шансы. Но он оказался вторым среди претендентов. Вторым после Ремизова. Это было совершенно невыносимо и тем более обидно, что Гашевский прекрасно помнил, с чего тот начинал, и Ремизова никогда не считал не только своим конкурентом, но даже тем, кто в принципе был достоин его внимания.
     Кажется, это был самый конец октября 1814 года. Однажды, вернувшись с занятий, в помещении роты Гашевский обнаружил светловолосого юношу лет шестнадцати с болезненно-бледным лицом и пустым равнодушным взглядом серых глаз. Тот стоял у окна, немного сутулясь и кутаясь в новенький кадетский мундир, который, видимо, был ему немного велик, и, казалось, не совсем понимал, что же происходит.
     - Алексей Ремизов, - дежурный офицер представил новичка и оставил его на милость кадетов.
     Что было потом, с трудом поддавалось описанию. На все попытки заговорить с ним, тот просто молчал и в лучшем случае на пару мгновений задерживал взгляд на говорившем и снова терял интерес к происходящему. Пара задир пытались расшевелить его, поддразнивая и провоцируя на драку. Но тот продолжал стоять молча, неловко уворачиваясь от попыток его ударить.
     - Немой, что ли? – предположил Разумовский - один из старших кадетов, считавшийся приближенным к руководству за счет семейных связей. Умом он не отличался, но был прямодушен, честен и смел, за счет чего был на хорошем счету и у кадетов. – Пойдем-ка, я тебе тут все объясню.
     И дружески, но нисколько не стесняясь своей поистине богатырской силы, хлопнул новичка по спине.
     Тот глухо вскрикнул и свалился без чувств.
     - Припадочный, что ли? – растерялся Разумовский и недолго думая потащил его в лазарет.
     На следующий день новичок уже сидел на занятиях, но продолжал упорно молчать, не обращая внимания даже на вопросы учителей.
     Через пару недель его перевели в «точку» - сборный класс для отстающих и бесперспективных кадетов - и Гашевский перестал его встречать на занятиях, полагая, что к весне тот или сам уйдет, или его исключат из-за невозможности постичь необходимые дисциплины.
     Каково же было его удивление, когда через полгода он увидел его фамилию в списке гардемарин и в составе команды фрегата «Забава» капитана первого ранга Григория Матвеевича Елисеева - одного из самых известных и популярных командиров того времени. А два года спустя Гашевскому было отказано в участии в экспедиции Головнина. Вместо него в состав команды попал именно Ремизов.
     Следующие пять лет прошли для Гашевского словно во сне: крейсирования, бесполезные, с его точки зрения, походы по Балтике с редкими заходами в зарубежные порты, скучные зимовки с бесконечными картами и редкими непрестижными балами. Наконец, он добился назначения в экспедицию в Америку. Но, по какому-то недоразумению попал не на флагманский фрегат и даже не на один из корветов. А на новый бриг. И не командиром, а снова старшим офицером. Вторым на корабле после капитана. Снова вторым. Последним ударом по его самолюбию оказалось имя командира корабля: Алексей Филиппович Ремизов. Тот самый Ремизов, жалкий и слабый, та самая неуклюжая «кисейная барышня», над которой смеялись даже младшие кадеты во время первых тренировочных походов под парусом за полное отсутствие практических навыков! Как он мог потом так быстро продвинуться по службе? Как он мог заручиться поддержкой Елисеева и Головнина, дававших о нем самые благоприятные отзывы? Не было никакого сомнения, что здесь не обошлось без вмешательства кого-то из высокопоставленных лиц или даже высшего соизволения. Кто же он? Фамилия Ремизова не была в списке знатных семейств, да и, судя по всему, семья его не блистала большим состоянием. Чей-нибудь внебрачный сын? Или, того хуже… фаворит… В любом случае, популярность и слава этого выскочки не могли быть незапятнанными. По этой причине Гашевский был единственным на судне, кто позволял себе вступать в пререкания с капитаном. Тот же ко всем нападкам первого лейтенанта относился чрезмерно спокойно, ни разу не повысив голоса, словно это вовсе его не задевало. Команда недоумевала и втихую подтрунивала над старшим офицером, с любопытством ожидая, когда же у капитана закончится терпение и он поставит того на место.
     Однако Гашевскому хватало ума не доводить до крайности, и все оставалось по-старому. По крайней мере, до недавнего времени.
     Дело в том, что по мере продвижения «Чайки» вдоль реки Св. Лаврентия, Гашевский становился всё более угрюмым и раздражительным. Всё чаще от него можно было услышать нелестные отзывы о капитане. Всё чаще он стал открыто выражать своё недовольство.
     - Мало того, что мы едва не повздорили с береговой охраной! Так мы ещё вторгаемся на закрытую для нас территорию! Наш капитан явно не в себе! - возмущался он.
     Однако Гашевский так и не находил поддержки у экипажа, и это его злило еще больше. Повторная проверка таможенников в Квебекском порту была той каплей, которая переполнила чашу его терпения. Вероятно, что его негодование обернулось бы обычной критикой в адрес капитана, если бы кто-нибудь согласился его выслушать. Но никому не было дела до сарказма лейтенанта Гашевского. Даже капитан, как оказалось, был не в настроении слушать его претензии. Стараясь заглушить проснувшиеся воспоминания, Ремизов с удвоенной энергией принялся за подготовку судна к отплытию. Поэтому, едва ступив на палубу, он сделал замечание Гашевскому о том, что судно еще не готово к ремонту. Сказано это было в довольно резкой форме, что никак не понравилось старшему офицеру.
     - Я не был уверен, позволят ли нам остаться, - попытался оправдаться Гашевский, несколько озадаченный раздраженным тоном капитана.
     Но тот его не слышал: отвернувшись, он уже давал другие указания.
     - Басов! Всех на верхнюю палубу! Горин! Встретишь плотников!.. Ломакин! Кажется, у вас в каюте есть ещё одна койка?
     - Нет, капитан, - отозвался тот.
     - Так распорядитесь, чтобы она там появилась!
     - Зачем?
     - Вы не забыли, что у нас будет пассажир?
     - Нет.
     - В таком случае, исполняйте!
     - Постойте, Алексей Филиппович! - вмешался Гашевский, еще более озадаченный происходящим. - О каком пассажире вы говорите?
     - О том, которого мы завтра утром возьмём на борт, - ответил Ремизов.
     - Но устав запрещает брать на борт пассажиров! - возразил Гашевский - Вы можете попасть под трибунал!
     - Устав можно толковать по-разному, господин Гашевский, - немного раздражённо проговорил Ремизов. - Пассажир - наша плата за возможность спокойно провести ремонт. К тому же, как вы правильно отметили, вся ответственность ложится на меня... Ломакин, у вас ко мне есть вопросы? - переключил он своё внимание на второго помощника.
     - Нет, капитан, - растерялся тот.
     - Тогда почему вы ещё здесь?
     - Да... Есть!.. - пробормотал Ломакин, поспешно удаляясь.
     - А вы, Гашевский, - снова обратился к нему капитан, - займётесь доставкой провианта.
     Тот просто опешил. Какой провиант? Он первый офицер на корабле! Это задача шкипера! Ремизов совсем зарвался?
     - Но, я считаю… - попытался он возразить.
     - Ваше мнение меня не интересует, - холодно заметил капитан. - Извольте исполнять!
     Это было слишком. Сначала отповедь на глазах у всей команды, затем провиант, а теперь еще и этот тон! Что себе позволяет этот Ремизов?! Он офицер и дворянин из гордой и славной семьи Гашевских, и он не потерпит подобного к себе отношения со стороны никому не известного выскочки! Он вправе требовать удовлетворения!
     С этим намерением Гашевский отправился на поиски Ремизова, который к тому времени успел переместиться на корму, где давал указания боцману и матросам. На «Чайке» уже привыкли к тому, что капитан наравне с матросами не стеснялся участвовать во всем, что касалось ремонта, вооружения или подготовки судна к рейду.
     - Господин Ремизов, - Гашевский бесцеремонно вмешался в разговор, - не могли бы вы уделить мне несколько минут вашего внимания?
     Ремизов удивлённо посмотрел на него.
     - Вам непонятен мой приказ? - спросил он.
     - Напротив, сударь, мне всё понятно, - заявил Гашевский, при этом лицо его вытянулось, принимая оскорбленное выражение.
     - В чём же дело? - в голосе капитана опять послышались нотки раздражения.
     - Дело в том, сударь, - высокомерно продолжал Гашевский, - что я считаю для себя оскорбительными ваш тон и ваши манеры. Как офицер я не намерен более терпеть подобные вольности с вашей стороны и требую удовлетворения!
     - Удовлетворения, Гашевский? - брови капитана резко взмыли вверх и плавно опустились к переносице. - Вы не удовлетворены моим приказом?
     - Я отказываюсь подчиняться приказам, отданным в той форме, которую вы себе позволили! - дерзость старшего офицера граничила с самой обыкновенной наглостью.
     - Отказываетесь? Превосходно! - капитан говорил, с трудом разжимая зубы. - Но позвольте вам напомнить, господин лейтенант, что, будучи офицером на службе, вы обязаны подчиняться приказам командира корабля...
     - Ваши приказы безумны! – перебил его Гашевский.
     - Безумны? - взгляд капитана потемнел, а складка в левом углу рта проступила более отчётливо.
     - Безумны! - повторил Гашевский. - Сперва, вместо того, чтобы быстро уйти в нейтральные воды, мы бросаемся в погоню за английским судном! Потом спорим с береговой охраной и, пренебрегая их предупреждением, заходим на территорию британской колонии! Да это международный скандал! Не меньше! А теперь я узнаю, что по вашей необъяснимой прихоти мы берём на борт пассажира...
     - О пассажире мы уже говорили, Гашевский, - перебил его Ремизов. - Что же касается остальных ваших претензий, я не нахожу нужным еще раз объяснять вам причины, по которым я был вынужден так поступить. Ответственность лежит на мне, и отчитываться я буду только перед контр-адмиралом!
     Стоящие рядом матросы одобрительно загудели: авторитет капитана был непререкаем, и Гашевский почувствовал себя неловко. Но вместо того, чтобы образумиться и замолчать, он разозлился ещё больше. У него наконец-то появился шанс высказать этому Ремизову всё накопившееся недовольство. И упускать такую возможность он не собирался.
     - Допустим, вам удалось уйти от ответа, - сказал он. - А как вы объясните...
     - Хватит! - неожиданно резко воскликнул капитан, но Гашевского уже было не остановить.
     - Не смейте меня перебивать! – с негодованием воскликнул он. – Дурные манеры бросают тень на ваше прошлое!
     В пылу спора Гашевский даже забыл, что сам очень часто позволял себе перебивать капитана, когда тот говорил, демонстрируя те самые дурные манеры. И свидетели этой сцены с удовольствием ждали, как капитан сейчас отчитает упрямого и ворчливого лейтенанта, но тот почему-то молчал. Он вообще повёл себя довольно странно: побелев как полотно, он несколько мгновений стоял, словно задыхаясь. Наконец, он сдавленно произнес:
     - Что вы можете знать о моём прошлом?..
     В его голосе слышалась такая боль, такое нечеловеческое страдание, что матросы изумлённо переглянулись, а стоявший неподалеку старый шкипер Семен Матюшкин как-то неловко охнул и быстро перекрестился. Только Гашевский, поглощённый собственными переживаниями, ничего не заметил. Как ни в чем не бывало он продолжал возмущаться:
     - Я ещё не закончил, сударь. Имейте терпение...
     - Терпение?! - на бледном лице капитана проступили красные пятна. - О каком терпении вы говорите?! Да все святые и апостолы потеряют с вами терпение! Сколько можно слушать ваши бесконечные жалобы, отвечать на бестолковые вопросы и объяснять, почему я не имею права рисковать судном и командой в угоду пустым принципам, к которым вы имеете некоторую слабость?! Сколько можно терпеть ваше постоянное недовольство, вашу заносчивость, вашу бестактность?!
     - Позвольте, господин Ремизов! - воскликнул тот.
     - Господин Ремизов?! Нет, сударь! Для вас я капитан Ремизов, лейтенант Гашевский! Ваш командир, нравится вам это или нет! И вы обязаны подчиняться, нравится вам это или нет! Смею вам напомнить, что ваше неподчинение может трактоваться как бунт. А бунт, насколько мне известно, очень тяжкое преступление. Устав, который вы так любите цитировать, предписывает мне повесить зачинщика и подстрекателя, которым вы при данных обстоятельствах и являетесь!
     - Вы не посмеете, - Гашевский испугался: капитан явно был настроен серьезно.
     - Да, я этого не сделаю! - подтвердил Ремизов, - Но не ради вас! Просто не хочу навлекать неприятности на мою команду. Однако я имею полное право вас арестовать, чтобы по прибытии на Мартинику передать в руки военного судьи. И я непременно воспользуюсь этим правом, как только вы дадите мне малейший повод!
     В голосе капитана звучала неприкрытая угроза, лицо исказилось от злости, а потемневший взгляд не предвещал ничего хорошего. Стоящие вокруг матросы притихли и с изумлением смотрели на происходящее. Ремизов потерял самообладание – такого не помнил никто. Даже Басов, который знал его еще по походу в Русскую Америку, не видел его таким.
     - Итак, лейтенант Гашевский, - тон капитана был холодным и яростным. - Изволите ли вы подчиниться и приступить к исполнению моего приказа, полученного вами ранее? Или мне послать за конвоем?
     Гашевский прикусил язык. Такой реакции он, действительно, не ожидал. Но вывести из себя этого невыносимо правильного, вечно спокойного, холодного человека было замечательным достижением! Что ж, берегитесь, капитан Ремизов! Вы не знаете, на что способен лейтенант Гашевский! Так и быть, сейчас он подчинится. Но придет время, и он все вам припомнит! Уж он-то позаботится, чтобы командующий узнал о вашем поведении во время этой кампании! Уж он-то снимет с вас маску непогрешимости! Как-то вы будете выглядеть без своего ореола героизма и гениальности? Берегитесь, капитан Ремизов, ибо вы не знаете, какую силу выпустили на свободу!
     - Я жду вашего ответа, Гашевский, - сказал капитан после минутного молчания. - Посылать ли мне за конвоем?
     - Нет, - процедил сквозь зубы тот. - Прошу прощения, я был не прав.
     - В таком случае, исполняйте!
     Последние слова были сказаны срывающимся от ярости голосом, и обиженный Гашевский посетовал на злопамятность капитана: ему стоило большого труда заставить себя извиниться, но тот, похоже так и не оценил его жертву. Что же ещё ему нужно?
     А на самом деле... Господи! Да никакие извинения не могли заглушить ту боль, которую он причинил Ремизову ненароком брошенной фразой! Никакое, даже самое искреннее раскаяние не могло искупить элементарную бессердечность! Именно бессердечность, потому что Гашевский, как и все на «Чайке», знал, что любое напоминание о прошлом было для капитана чрезвычайно болезненно. Просто ранее Ремизов никогда не обнаруживал этого так явно. Обычно в таких случаях он подолгу стоял на корме, устремив невидящий взгляд куда-то вдаль, и никто не знал, что творилось у него на душе в такие моменты. Остальные просто делали вид, будто ничего не произошло.
     Некоторое время Ремизов стоял, закрыв лицо руками. Затем, медленно подняв глаза к небу, будто спрашивая о чем-то, он резким движением расстегнул воротничок, и, повернувшись к матросам, с которыми разговаривал ранее, спросил:
     - На чем я остановился?
     Его голос вновь был спокойным, манеры - сдержанными, словно и не было вовсе разговора с Гашевским. И только боль, застывшая в потемневших глазах, и легкое дрожание пальцев свидетельствовали о недавней буре.
     Весь оставшийся день Ремизов заполнил настолько энергичной деятельностью, что даже самые опытные и терпеливые невольно задались вопросом, "какой бес в него вселился". Он не щадил ни себя, ни других: не позволяя никому сидеть без дела, он сам был постоянно чем-то занят. Казалось, он был везде одновременно: его командный, чуть срывающийся голос доносился то с кормы, то с носа корабля, а самого капитана можно было видеть то взбирающимся по вантам на марс грот-мачты, когда у плотников вышла какая-то заминка в работе, то спускающимся в трюм, куда грузили провиант и воду, то о чём-то спорящим с Гашевским и Буравиным – вторым лейтенантом «Чайки» - на шканцах.
     В самый разгар ремонтных работ на судно опять прибыл какой-то портовый чиновник и потребовал приостановления любой деятельности до получения соответствующих распоряжений от господина коменданта порта. Ремизов в несколько резкой форме попытался объяснить ему, почему не может остановить работы, и что господин комендант лично распорядился провести ремонт, как можно скорее. На это заявление чиновник потребовал соответствующий документ с личной подписью его превосходительства. Естественно, подобного документа у капитана "Чайки" не было, поэтому пришлось около часа ждать под страхом ареста, пока его не доставят от коменданта. Чиновник удалился вполне удовлетворенный, а вот целый час драгоценного времени был потерян.
     В довершение всех несчастий погода стала портиться, и к вечеру небо заволокло плотной завесой серых облаков. Как следствие - сумерки спустились несколько раньше, чем рассчитывал капитан, и ремонт пришлось заканчивать почти в полной темноте.

предыдущая глава:http://proza.ru/2025/01/06/1038
продолжение: http://proza.ru/2025/01/09/1450