Аварийная барышня

Меня зовут Наташа, мне совсем немного за тридцать, и я – аварийная барышня.
Так называет меня лучшая подруга, с которой мы, похоже, навсегда поругались. Любит она слушать всяких там коучей, которые, в отличие от нас, смертных, вроде как что-то понимают. А значит, готовы и научить жить и думать правильно, изложив всё по пунктам. Точнее, нарисовав всё скрипучим маркером на доске, потому что для тупых так нагляднее. Видимо, на этих лекциях она это определение и услышала. И, примерив на себе, как нелепое платье, решила быстренько избавиться, отдав подруге. И заверила, что мне «идёт», как никому другому.
Так что знакомьтесь. Я – типовая аварийная барышня!
Аварийная – это не значит сотрудница МЧС. И не та, что бывает у некоторых мужчин – основная и вторая запасная, как раз на случай аварии. Нет, другая: та, у которой поломалась жизнь и всё давно идёт не так, как хотелось бы. Не ладится, и всё тут!
Точнее, всё не ладится, и там и тут.
Подруга также любила меня просвещать, к каким другим – но уже сугубо мужским категориям, я отношусь. Речь, похоже, о подвидах «аварийных», хотя и без её я соплей всё это знаю и слышу чуть ли не в лицо.
Первая подгруппа – «разведёнка с прицепом», ну это все знают. Хуже клейма на животном. Включите любой видеохостинг, и там найдёте кучу роликов, где мужчины – кто в костюмчиках, кто в трениках, разложат вам на личном опыте, почему на «разведёнках» нельзя жениться. Всё объяснят по пунктам, как заправские коучи. Что мужчины для нас – не люди, а ресурс для себя и «прицепа». И что раз она (а виновата в распаде семьи всегда только она) разрушила один брак, значит, «легко» провернёт такое со вторым и, если надо, с последующими.
Помимо «прицепной техники», по словам подруги, по мужской теории эволюции женщин я отношусь ещё и к подвиду «унылочка». Звезда плохого настроения и мастер по выносу мозга. Меня якобы легко обидеть, а чтобы добиться прощения, надо вырвать с корнем и принести к ногам Эйфелеву башню…
Может, доля правды и есть, я – не идеал. Но «разведёнкой» стала не из-за характера и семью я не рушила. И о личном, пожалуй, стоп, дальше говорить будет больно.
И вот теперь… сижу одна у ёлочки. Дочь в другой комнате что-то делает: раз не слышно мультяшных голосов, наверное, играет или книжку взяла. Крёстная подарила ей на Новый год красивое издание «Снежной королевы» с яркими рисунками. Когда я посмотрела на обложку, странное какое-то чувство нахлынуло. Не знаю, бывает ли такое у вас: что-то вспоминается, а вспомнится не может, ну никак… Будто из прошлого, какая-то важная страница, но доступ к ней закрыт. Замело, будто снегом, дорогу туда, не пройдёшь…
Мою дочь зовут Даша, ей семь с половиной лет. Когда мы развелись с мужем, было всего три, поэтому она плохо помнит, что такое семья, когда оба родителя живут вместе. Хотя даже и хорошо. Я рада, что наши скандалы не оставили следа в её душе… Точнее, надеюсь на это. Папу она видит изредка, по выходным. Мы живём в Подмосковье, он – в столице, «много работает», «нет времени» и всё такое. Я иногда думаю, если у него спросить, сколько лет дочери, ответит ли он сразу и правильно?.. Нет, о нём не хочется говорить: у нас давно разная жизнь, и всё это банально и неинтересно.
Сегодня – шестое января. С дочкой мы провели скучные зимние выходные, просидев их почти безвылазно дома. Даша в декабре тяжело болела – опять какой-то очередной коронный вирус или как там его. Высокая изнуряющая температура, кашель. Поэтому решила свести поездки и прогулки к минимуму. Я очень боюсь, переживаю за дочь. Кроме неё у меня никого нет.
Кроме неё, и моей мамы.
Говорят, что так бывает часто: стоит вспомнить самого близкого человека, и тот будто чувствует! Вы одновременно подумали друг о друге! Под ёлкой завибрировал телефон – я забыла его там. Минут двадцать назад я лежала и, можно сказать, медитировала под ёлкой, включив расслабляющую музыку. Смотрела снизу вверх на игрушки, и вспоминала, как в детстве любила вот также забраться и представлять, будто гуляю с Дедом Морозом и Снегуркой по сказочному зимнему лесу. Но и эти воспоминания, а также музыка только добавили грусти и понимания, что всё хорошее у меня и для меня – где-то в невозвратном прошлом.
И вот звонок вывел меня из состояния «унылочки» – звучала рингтоном песня Маши Бартон «Мама»: «Твои тёплые нежные руки // Пусть спасают меня даже в разлуке».
Прибежала дочка, обложка «Снежной королевы» с свете огоньков ёлки блеснула сине-холодными тонами:
– Бабушка звонит!
Мы последний раз разговаривали в новогоднюю ночь. Целых шесть дней назад. Я посмотрела на Дашу: вот если в её возрасте, когда я была такой же, мне бы сказали, что проведу без мамы целых шесть дней. Я, наверное, тогда разревелась. А теперь вот только вспомнила про неё... Точнее, это она про меня вспомнила. А ещё точнее, всегда про меня думала, просто не хотела беспокоить.
 «Я падаю, но опять поднимаюсь. // И я сильная, мам, ты знаешь! Я сдаваться не собираюсь», – звучал рингтон, а я давилась, чтобы не зареветь при дочке.
– Мама, ты что не берёшь трубку? Давай я! – и Даша ответила.
– Привет! – сказала дочь, а мне стало совсем невмоготу, я вскочила и отошла к окну, положив пальцы к переносице. На улице было ещё светло, но как-то по-зимнему туманно и тускло. Горели рекламные вывески, ехали машины. Шумел город – чужой мне от начала и до конца. Меня, как снежную пушинку, занесло сюда случайно, и всё и все здесь были чужими. А мама звонила из уютного маленького городка, где прошло моё детство. Она сейчас там, думает обо мне, ждёт, когда Даша передаст трубку.
Почему мы не поехали к ней на каникулы, зачем так пусто провели столько дней? А ведь мама в своём тихом заснеженном Моршанске тоже все дни была одна, и так была бы рада нас видеть… Но мы не приехали, даже и не подумали!
Вернее, я не подумала!
– Мама, поговори! Там бабушка ждёт! – Даша тронула меня за плечо и посмотрела чёрненькими, как у птички, умными глазами. Лишь бы ничего не поняла, она же ещё маленькая.
Нет, всё она чувствует и всё понимает!
– Только не плачь, – прошептала Даша, прижав смартфон к сердцу. – А то бабушка услышит и расстроится!
Мы поговорили с мамой около получаса. Она спрашивала о нас, про здоровье Даши, а я слушала и чувствовала, как ей там одиноко. И представила, что сейчас мы пожелаем что-то друг другу, завершим разговор, и мама нажмёт на красную кнопочку, будет смотреть в темноте, как, напоминая жемчужины, светятся белые циферки, и долго-долго будет грустить одна, держа трубку в руке. Будет сидеть у ёлки, встречать в тишине Рождество, и думать о нас.
До Рождества оставалось… Я посмотрела на часы – сейчас только половина второго…
Глупость, да и риск – вот так взять и необдуманно сорваться… Прямо сейчас поехать и навестить маму. Но ведь если поспешить... Чуть более пятисот километров между нами... До полуночи точно можно успеть, а то и раньше. Вот мама удивится и обрадуется, что праздник мы встретим и проведём втроём!
Делать всё необдуманно и наперекор – черта аварийных барышень. Наверное, такой пункт тоже пишут коучи на доске, выбрав для этого красный маркер.
– Да-а-ашуль! – пока я раздумывала, дочь ушла в комнату листать свою «Снежную королеву». Она прибежала и вопросительно на меня взглянула. – К бабушке поедем?
– К бабушке? Когда, завтра? Вот здорово! – в и она подпугнула, ударив в ладошки.
– Нет, доча, прямо сейчас!
– Сейчас?
Такому варианту удивился даже ребёнок.
– У нас с тобой полчаса на сборы. Так что давай-давай: нас ждёт волшебное Рождество! Совсем не такое, как мы думали!

***

Действительно, нас ждало совсем не такое Рождество. И вообще, как-то всё сразу пошло не так, как мне представлялось. Пока собрали тёплые и сменные вещи в сумки, пока спустились… оказалось, что Даша забыла в спешке любимую игрушку – плюшевого Хаги Ваги. Пришлось опять подниматься на четырнадцатый этаж. В лифте я смотрела на своё отражение и вспоминала: возвращаться, вроде бы, плохая примета, но если посмотреться вот так, то вроде ничего не будет…
Пока очищали машину от снега, пока прогревали… заехали в гипермаркет за подарками для мамы… Затем были пробки на выезде из города. В общем, более-менее мы начали своё движение только после трёх часов, когда короткий январский день уже окончательно планировал уступить место сумеркам, а затем – долгой зимней ночи.
«Наташа, настраиваемся на хорошее! Всё будет отлично! Вот, трасса вся с фонарями, всё горит, доедем с ветерком!» – занималась я аутотренингом, но руки в перчатках с разноцветными пальцами сжимали руль нервно. Сама не знаю, зачем я надела эти дурацкие перчатки... Видимо, чтобы мелькали перед глазами и не давали забыться на обледенелой тёмной дороге.
– Я ни разу не была у бабушки. Как думаешь, там у неё хорошо? – Даша отвлекла меня от мыслей, и я посмотрела в салонное зеркало. Дочка обращалась с вопросом не ко мне, а к Хаги Ваги. Странный синий «зверь» с треугольной головой смотрел на дочь своим зубастым ртом.
Не понимаю, что хорошего в этой игрушке. Хотя те же психологи говорят, что детям просто очень нравится всё уродское. Никогда бы не стала с таким монстром «дружить». Но и дочке навязывать мнение не стала – когда та попросила меня купить этого огромного плюшевого чудика, я не отказала. Кто знает, может, в мире её фантазий он очень даже и добрый, а внешность – не главное…
– Вот, увидите с Хаги Ваги наконец-то нормальную зиму!
– А там будет много снега? Не так, как здесь? Тут его вообще нет!
– Много! Бабушка сказала, что перед Новым годом были хорошие снегопады! Мы с тобой обязательно сходим к собору и покатаемся там с высокой корки на ватрушке. Помнишь собор, я тебе показывала фотографию?
– Ещё бы! Он огромный! Похож на большого белого слона в золотом шлеме!
Я поразилась – и далеко не в первый раз, фантазии дочери, умению красиво сказать. Вырастет, будет, наверное, писательницей. Сейчас это модно. Лишь бы только писала не по тем темам, какие сейчас в топе, – про разводы и бывших. Верю, что в этом жанре она не состоится…
Трасса была пока тихой и спокойной – три полосы, одностороннее движение. Зажглись придорожные фонари, и их мелькание напоминало тепло старой маминой гирлянды. Она и сейчас наверное блестит на ёлке! Не через месяц, неделю, и даже не завтра, а уже через несколько часов я увижу её! Уже скоро мы с Дашей, одев тёплые свитера, ляжем на тёплый ковёр у мягкой пожелтелой ваты в основании ёлки, и я расскажу ей, как в детстве любила «гулять» по сказочному лесу… вот с этими Дедом Морозом и Снегуркой из папье-маше. А мама будет рядом, тихо вздыхать и радоваться вместе с нами…
Сама не понимаю, как решилась так спонтанно ехать! Даже на миг зажмурилась, сомневаясь в реальности, и вновь открыла глаза. Нет, вот они, перчатки с разноцветными пальцами – сжимают руль. Позёмка метёт вдоль дороги. Даша разговаривает с Хагги Ваги. Всё происходит здесь и сейчас: я еду в город, из которого семнадцатилетней девчонкой уехала, мечтая вычеркнуть, забыть и оставить его навсегда. В Москве первое время мне было даже стыдно отвечать на вопросы и говорить, что я из какого-то там захудалого Моршанска. Объяснять, где это вообще.
А вот теперь стала умнее и понимаю, что всё лучшее, о чём могу вспомнить, это годы, которые прошли там. Там и снег белый, и люди чище. Улицы с небольшими домиками – старыми, купеческими, с резными наличниками. Всё непохоже, всё уникально, не то что в этом бетонном мешке, куда я добровольно уехала «ловить счастье».
Текли часы в дороге, а я перебирала в уме свою жизнь. Вспоминала папу – его сильные руки, внимательные тёмные глаза. Больше ничего о нём не помню, даже голоса. Он так рано умер, сгорел от рака. Мне тогда было… даже не скажу, наверное, даже помладше, чем сейчас Даша. Что ещё вспоминается? Школа, выпускной бал, прогулка по ночной набережной у собора, тихое журчание реки Цны. И ещё что-то далёкое, туманное, и вновь то самое чувство, как днём: пытаешься поймать прошлое, а оно кружится светящимся мотыльком и неуловимо исчезает…
Почему же всё так у меня сложилось… Почему уезжала девчонкой, открытой к миру и всему хорошему, а получила в итоге... Почему мои мечты рухнули, а я оказалась… аварийной барышней на обочине жизни. Почему всё не так, ведь я старалась? Ведь я ничего не сделала такого, чтобы заслужить, чтобы получить, чтобы меня вот так, вот так побило…
– Мама, ты плачешь? Мама, почему опять ты плачешь? Давай остановимся! Хаги Ваги тоже заплакал! Давай остановимся, чтобы вы проплакались, так ехать нельзя!
Так ехать нельзя, это понимала и я, потому взяла себя в руки. Хорошо, что всё-таки есть эти дурацкие перчатки: ими можно вытирать глаза.
– Дашенька, всё в порядке. Нет, всё-всё, это в глаз попало.
– Нет, не ври. Я не маленькая. У тебя каждый раз в глазик что-то попадает, и ты ревёшь. Знаю, почему ты плачешь!
– Почему же?
– Ты просто очень соскучилась по бабушке!
– Всё верно, дочка. Так и есть. Скоро мы к ней приедем!

***

Мы перекусили в придорожном кафе и продолжили путь. Чем дальше от Москвы, тем меньше фонарей на трассе, и я старалась не давить на газ. Но вот проехали Рязанскую область, началась Тамбовская – и вновь у Мичуринска началась освящённая трасса. Даша уже раз пять спрашивала, скоро ли мы приедем, ведь про «скоро» я сказала часа два назад. Отвечала уклончиво. Знала, что путь ещё предстоит неблизкий. Дочка несколько раз засыпала под равномерный шум в салоне, но всё равно выглядела уставшей. Она прижимала Хагги-Ваги и накрывалась им, как одеялом.
А я поглядывала в зеркала и думала о том, что дороже Даши, важнее её счастья для меня ничего нет. И поэтому я не имею права раскисать и думать только о себе. И в сотый раз обещала, запрещала себе плакать при ней. Настраивалась, что посвящу себя дочери и тем забуду о боли, которая исколола горячей булавкой мне сердце и превратила мою душу в дырявое решето.
Не случилось, не срослось моё счастье личное – и нужно ли в сотый раз это прокручивать? Как и вспоминать слова подруги – той самой, с которой я окончательно разругалась, о том как она «случайно встретила» моего бывшего с кем-то. И что та вся светилась лицом, да и он пульсировал не хуже прожектора. Надо ли мне всё это?..
Вот и город Тамбов оказался позади, проехали его, теперь прямой путь на Моршанск. И это всё, что связано с моим бывшим, – тоже навсегда проехали, хватит с меня думать об этом!
А на часах тем временем – девять вечера. До родного моего городка – меньше сотни километров. Значит, загадывала я, что как минимум часа за полтора до полуночи, задолго до светлого часа Рождества мы будем уже там и обнимем маму!
Мелькнуло перечёркнутое красным название села на перепачканном знаке, и за ним – хотя и не такой уж дальний, но до рези в глазах тёмный путь. Моршанск находится в стороне от шумных трасс, и некому позаботиться, чтобы на пути к нему стояли высокие мачты со светом. Не ухаживали здесь и за придорожными посадками – они разрослись так, что в свете фар их контуры напоминали мне притаившихся доисторических животных. Вот-вот зашевелятся от нашего появления, расправят окоченелые лапы, и станут тянуть ногти к одиноко едущей через мглу машинке…
Невольно поёжилась, вспомнив чудовищный случай. Хотя давно уехала из этих мест, нет-нет, а читала местные новости. Несколько лет назад была жуткая совершенно история, как парень познакомился в кафе с девушкой, пригласил её к себе, и они вот также ночью ехали по этой трассе. Видимо, спешили, и машину на высокой скорости вынесло с трассы…
Их наши в перевернутом авто только спустя несколько дней – так плотно сошлись эти густые заросли, что с дороги было даже не видно. А люди ездили тут и не знали, что в ближайших кустах – двое мёртвых молодых людей, которые только познакомились и хотели жить…
Да что же со мной такое! Я замотала головой, пытаясь отогнать мысли. Такое ощущение, что к нам в салон подсел кто-то тёмный, угнездился чёрным задом на соседнее сиденье, весь растёкся и теперь нашёптывал мне обугленными губами всю эту дрянь. Хватит!
Но опять невольно дрожь пробежала по спине, а вместе с ней дёрнулась, будто испугалась, машина. Мой надёжный, но уже немало поколесивший «Гетс» как-то подозрительно принялся себя вести. Или только показалось? Наверное, показа…
Не успела я додумать, как вновь дёрнуло. Надавила на газ – оборотов вроде прибавилось, а скорости – нет.
– Мама, что ты делаешь?!
– Ничего! Это не я! – честно ответила дочери. Но машина, как подбитый самолёт, стала гудеть и останавливаться. Всё, что мне оставалось – это как можно осторожнее «пилотировать» к обочине и не оказаться в лапах затаившихся неподалёку кустов…

***

И вот мы – на краю дороги. Ни я, ни Даша, ни наш «Гетс» – никто не понимает, что произошло. Машинка будто тоже испугана. Горят фары, высвечивая начавшийся косой снегопад, скрипят дворники, сгребая полоской мокрую белую кашицу. И этот скрип кажется таким  напряжённым...
– Мама, мы отдохнуть остановились? – начались робкие вопросы от Даши, которых я так боялась. – Может, давай проедем немного вперёд, до какой-нибудь заправки.
И дочка, вглядываясь в темноту за окном, крепче прижала Хаги Ваги, а тот повернулся ко мне алым зубастым ртом, напоминая во мраке персонажа из фильма ужасов.
Сказав что-то бессвязно-утешительное, я вышла из натопленного салона – влажный ветер налетел и ударил в лицо, будто говорил: «Ну что, припёрлась?»
Подняла капот и посветила туда фонариком на телефоне, а сама подумала: зачем, я ведь ничего в этом не понимаю… Одно радует: вроде ничего не дымит, а значит – не взорвёмся. С таким оптимизмом захлопнула, и «Гетс» устало вздохнул, понимая, что ему не помогут…
Нужно просить кого-то, но машин на пустой вечерней трассе перед Рождеством ни в одну, ни в другую сторону не было. Что удивляться: тут и в будни, по крайней мере раньше, было так чтобы оживлённо…
– Мама, шапка! – позвала дочка, высунувшись из двери, словно протянула руку из тонущего корабля. Я схватила большой и мягкий помпон.
– Закрой дверь, холодно, быстро! – чуть ли не накричала я в ответ на дочь, и та захлопнула дверь. Я пожалела, что испугала и, наверное, обидела Дашу. Но нервы так натянулись, что не заметила, как потеряла контроль. А этого делать никак нельзя! И Дашенька права: в запале я не почувствовала, как холод сковал обручем голову – до шума в озябших ушах.
Натянув шапку, обернулась, приложив ладонь ко лбу: вдали наконец-то разрезали тьму огоньки! Так, наверное, радуются появлению корабля на горизонте люди, оказавшиеся на необитаемом острове. И тоже самое они, видимо, чувствуют, когда не могут докричаться, а судно скрывается в морской дали…
Но нет, меня видели! Мимо промчалась замызганная «Газель». Я не только успела различить перепачканные в грязи борта с рекламой колбас, но и уловить скучающий равнодушный взгляд шофёра! Он посмотрел на меня и на мою в отчаянии протянутую руку, словно я была дорожным столбом. И я, обрызганная месивом из-под колёс, вдыхала выхлопную вонь и не верила, что так может быть в мире людей!
Всё с точностью повторилось и во второй, и в третий раз, только теперь я старалась увернуться от грязного фонтана. Наконец, спустя минут двадцать остановился старенький жигулёнок, и дедушка, добродушно согласившись заглянуть под капот, спустя минуту-другую ответил, что в такой темноте ничего не понять.
– Дочка, что ж ты ждёшь, вызывай эвакуатор! – и уехал, даже не попрощавшись – видимо, спешил к праздничному столу…
Что ж, совет правильный и своевременный. Но, когда мне в привыкшие к темноте глаза с резью ударил свет экрана, я, зажмурившись, обнаружила, что связи здесь нет вообще: ни одной «палочки»! Или во всём виноваты эти проклятые кусты, а может, низина, или вышка отсюда далеко. Моё отчаяние начало пробиваться, желая вырваться криком. Но я не позволяла: знала, что Даша сейчас наверняка прильнула к окну и наблюдает за мной. Если она заметит, что я в отчаянии, может испугаться так, что на всю жизнь сдается заикой, или что ещё похуже…
– Мама, всё в порядке? Мы не поедем? А можно включить мотор, чтобы погреться, тут уже холодно! – услышала я голосок из приоткрытой двери.
Я ничего не ответила, а закусила до крови губу, чтобы не дать себе зареветь… Даша только-только пришла в себя после болезни, а я удумала ехать, и теперь мы стоим посреди ночной дороги, без света, тепла и связи. И нам некому помочь…
Что же делать? Оставить дочку одну, а самой идти по трассе, пока не появится связь? Но куда идти, назад или вперёд? А если и найду, то куда звонить, как вызывать этот самый эвакуатор: я не знаю номеров… Я вообще не знаю ничего! Я не знаю, как быть!
И, присев у колеса, обхватила голову. А потом вновь вскочила, побежала сначала в одну, потом в другую сторону, ударилась ладонями в багажник, на котором уже выросла снеговая шапка. Не в силах удержаться, размазывала снег по лицу, рыдала, подняв глаза к небу. К беззвёздному небу, которое сыпало мне в плачущее лицо свои острые колючие крупинки.
Тушь размазалась, я жмурилась, умываясь снегом, и почему-то вдруг представился большой собор Моршанска, его купол, звон колоколов, который слышится на всю округу…
Щёки пылали. Вновь открыв глаза, я посмотрела на небо. Не могла ничего произнести, даже мысли перепутались и сгорели. Я сломалась, как моя машина. Единственное, что у меня очень слабо получалось: я отчаянно просила в эту минуту огромное ночное небо мне помочь.
Точнее, не его, а того, кто мог меня там услышать:
– Папа, помоги! Папа, защити нас! – я не понимала, к кому обращалась. То ли к моему родному отцу, который так любил меня и давно был на небе, то ли к тому Отцу, который создал всех нас. А может, как дочь, стоящая на краю пропасти, скулила, звала их обоих.
Отец небесный и земной – тот, что когда-то держал меня на руках и о котором я помнила смутно, – слились для меня. Потому что они оба были там, наверху… И будто не могли услышать – снеговая пелена и свист ветра гасили, рвали на мелкие клочки мои жалкие писки о помощи.
Ничего и никого не было на холодной и тёмной трассе. Догорали, как свечи, фары, становясь всё тусклее – «Гетс» медленно умирал, словно смертельно раненый зверь под кустами. Даша постучала робко в запотелое окно.
И я открыла дверь, села с ней рядом.
Всё, что мне оставалось – обнять мою дочь. Обнять моё сокровище и не дать ей замёрзнуть. Пусть даже мне самой это будет стоить жизни…

***

Туманилась, плыла и рвалась на клочки синяя дымка – она едва заметно колыхалась вокруг, куда ни посмотри. Ничего, кроме этой холодной синевы. И слышится только далёкий гул, словно шумит автострада.
Мой нос – холодный, трогаю его, а он не согревается. Не чувствую ни его, ни пальцев! И вот ещё что-то близкое, бледное. Лампочка горящая, холодная, как в больнице. Или нет… это же лицо Даши! Такое неестественное, вытянутое! Она смотрит глазами, полными страха, и произносит посиневшими губами:
– Мамочка, проснись!
Я отвечаю, что вовсе не сплю, и слышу свой голос, как будто кто-то чужой бубнит, сидя в обледенелой большой бочке. Говорю, что всё будет хорошо, а от этого становится только дурнее. Опять оглядываюсь, пытаюсь тянуть руки – вижу свои перчатки, но разноцветные пальцы на них все срезаны, торчат одни рваные лохмотья, и ногти мои – неестественно белые, светятся.
Вокруг сгущается эта давящая синева, я оглядываюсь, но не вижу дочери. Пытаюсь идти – не могу. Шевелюсь, хочу плыть, как рыба, по этому дыму, но становится больно от каждого движения.
И тут впереди, как звезда, загорается и обретает форму силуэт, движется ко мне, становясь всё чётче. Я жмурюсь, и огонь обретает человеческие черты. Не могу понять, кто это, но чувствую – это мой папа пришёл меня спасти! И слышу его голос:
– Доченька, умоляю, не спи! – и я отвечаю, что не сплю.
Папа тянет ко мне руку, я к нему – свою, но его ладонь упирается во что-то невидимое и твёрдое. Он стучится и кричит, я не слышу! Понимаю только по губам:
– Доченька, проснись! Проснись!– папа отчаянно бьётся в это невидимое стекло, и тает, тает, обращаясь в тонкий огонёк. Его свет исчезает, и вновь вокруг меня колышется бесконечная ледяная синева…

***

– Мама, проснись, стучат! Там кто-то к нам!..
Я с трудом разомкнула слипшиеся веки, ощутив на ресницах крохотные льдинки. Сначала всё никак не могла понять, что случилось, о чём говорит Даша и почему мы не в Подмосковье? Но всё, что произошло, быстро вернулось в памяти и обожгло режущими иголками по спине.
Как я могла уснуть, я не должна была, такого никак не должно было произойти…
Приподнялась, осмотрелась, так ничего толком не понимая. Выдохнула пар – в салоне стоял могильный холод… В окно настойчиво стучали, и теперь я только догадалась – наши двери заблокировались изнутри. Я нащупала рычажок, и после щелчка дверь распахнулась. Первое, что почувствовала – кто-то шумный и большой лижет мою ладонь горячим языком, а мне хочется сжать пальцы, но не получается…
– Арчи, перестань! Фу! Назад говорю, куда полез! – услышала я мужской голос. Затем он обратился ко мне. – Что с вами? Вы живы? Что случилось?
На нас с Дашей светили телефонным фонариком, и я с трудом различила лишь плечистый силуэт. Рядом стоял ещё кто-то: кажется, мальчик. Он оттянул за ошейник собаку.
– Вадик, а я тебе говорил: там люди, не может быть такого, чтобы фары горят, дворники работают, а внутри никого! Всегда доверяй своему чутью! А ты говоришь – поехали, никого там нет! – напутствовал мужской голос.
Потом он обратился ко мне, кажется, что-то спросил о самочувствии. Я отчаянно пыталась прийти в себя, но, как ни старалась, ответила что-то бессвязное. Испугалась, представив со стороны: ночь, остывшая машина на обочине с почти севшим аккумулятором, испуганный ребёнок и какая-то неадекватная удолбанная мать. Что нормальный человек может подумать? Я бы и сама подумала! Но дальше мысли опять запутались.
Меня уверенно, но с осторожностью подняли сильные руки, и я невольно свернулась и прижалась, как продрогший комочек. Услышала, как открылась дверь, почувствовала мягкий салон, тепло, смесь запахов ёлки и апельсинов. Вскоре рядом со мной оказалась Даша, и я, как могла, притянула её к себе, целовала, дрожа. Рядом с нами сел мальчик, пёс занял переднее место и, повернув на нас морду, изучал, вывалив длинный язык.
– Не бойтесь, Арчи добрый! Он не укусит! Защитить он может, и вас и нас, и вы его не бойтесь.
– А он кто? – робко спросила Даша.
– Немецкая овчарка! Арчи у нас самый благородный, у него медали есть! – с гордостью ответил мальчик.
Шло время – наверное, мужчина, который нас спас, пытался разобраться с моей машиной. Арчи залаял, тронул лапой стекло, и мы поняли – он идёт к нам.
– Арчи, замолчи! – скомандовал хозяин, и пёс послушно поджал уши.
И, повернувшись ко мне, сказал:
– Вашу машину я закрыл, ключи вот у меня, – зазвенел знакомый брелок с сердечком. – Ночью с ней ничего не случится, а утром решим, что делать. Не волнуйтесь. У меня есть свой эвакуатор, так что доставим в лучшем виде!
– Нам бы… их куда доставить… в лучшем виде, – усмехнулся мальчик.
– Это ты прав. Сейчас поедем, но прежде давайте познакомимся, что ли. Меня Максимом зовут, это мой сын Вадик, с Арчи, я так понял, вы уже знакомы. А вас, угораздивших… как зовут?
– Даша, – робко ответила дочь. – А это Хаги Ваги.
– А вас как? – спросил спаситель.
– А меня – аварийная барышня, – ответила я, и впервые за много времени улыбнулась.

***

Когда я наконец-то хоть немного оправилась от шока, в голову пришли две мысли. Не скажу точно, какая из них первой: куда это меня и дочь среди ночи везёт незнакомый мужчина, и вторая – как я при этом выгляжу?
Вторая мысль перебила первую: вспомнила, как меня несколько раз обдали грязью проезжающие машины, как я ревела, размазывая по лицу снег и косметику. И вот теперь представляю собой зрелище, которое лучше никому…
– А куда мы едем? – решилась робко поинтересоваться.
– В Моршанск. Улица Лотикова, – и мужской спокойный голос назвал мне точный адрес, добавив. – К вашей маме спешим, чтобы не опоздать на Рождество! Вы же сказали…
Точно, наверное, я ему всё сказала, а ничего не помню. Шок… Что же делать?
Представила, как сейчас приеду в город, из которого гордо сбежала, чтобы стать успешной леди. И в таком виде войду… Да не это главное. Подумать только, как мама, увидев меня такую, перепугается! Да ещё в сопровождении какого-то мужчины…
Посмотрела на дочь, которая уткнулась в Хаги Ваги и искоса бросала взгляды на мальчика. Между ними, как мне показалось, пробегали искорки интереса, но заговорить они пока что стеснялись. Перевела взгляд на собаку – Арчи рядом с хозяином смотрел строго вперёд, напоминая штурмана. А моего спасителя было, конечно же, не видно – только рука на руле, и тонкий, едва различимый запах парфюма со свежими морскими нотами.
В салоне было полутемно, но я всматривалась в эту руку, стараясь заметить, блеснёт ли на пальце обручальное кольцо…
Сама не понимаю, зачем только. Какая разница – есть ли кольцо? Рядом со мной на сидении едет доказательство того, что он женат. Да и не может быть такой мужчина – спокойный, по всему видно, что порядочный, да к тому же на джипе… и быть неженатым!..
Боже, о чём я вообще думаю в такую минуту? О себе бы надо – вот же, праздник всем устроила, молодец, да ещё какой! И с машиной ещё надо думать, как быть? В какую копеечку этот ремонт может встать, а у меня всего-то… Да ничего нет, одна кредитка с хорошим минусом, а тут их вообще их принимают? Хотя нет, он, кажется, что-то сказал про эвакуатор, что есть у него свой. Но и с ним надо будет как-то рассчитаться, кто он мне, чтобы бесплатно помогать. А у меня…
И опять мысли запутались, будто кошка поиграла с клубком. Тепло салона и его запахи – апельсиново-еловый от салона и капельку морской от парфюма, погрузили меня в негу. Машина то шла в гору, то спускалась, и даже с закрытыми глазами я угадывала места, где мы теперь едем – Ивенье, Крюково, Сокольники… И скоро будем дома.
Мне впервые за столько лет стало так спокойно и легко на душе! Я не могу вспомнить, а было ли вообще в моей жизни время, когда мне самой ничего не надо было решать? Чтобы не я, а меня куда-то везли, чтобы за меня хотя бы на короткий, но такой тёплый миг взяли всю ответственность? Чтобы мужской голос мне спокойно сказал не волноваться, отдыхать, обещая, что всё будет хорошо, что всё решит сам...
Никому и никогда я не была так благодарна, как моему спасителю. Только из-за шока я даже не запомнила, как его зовут. Кажется, Михаил?.. Об этом и думала, стараясь вспомнить, пока мы не въехали в город.
Ночной Моршанск встречал меня огнями и вывесками сетевых магазинов и маркетплейсов, как будто показывая: никакой я не провинциальный, всё со мной в порядке. А вот с тобой, Наташа?..

***

Милый скромный наш трёхэтажный домик с одним подъездом и глухим окошком сверху, где крыша. Деревья в снежных шапках. Здесь когда-то я была счастлива. Посмотрела на часы – без десяти минут полночь, подняла глаза – в мамином окне горел тихий манящий свет. Мама – там, только руку протяни. Сидит и, наверное, думает о нас с Дашей. И не догадывается, что мы – здесь, у порога. Подумала: только бы не разреветься, но понимаю: а сил реветь больше и не осталось… 
Мой спаситель и его сын деликатно стояли позади, молча наблюдая мою нерешительность войти. Арчи, поджав хвост, сел, олицетворяя самую достойную собаку в мире. И падал снег, но теперь медленно, спокойно, крупными мягкими хлопьями приветствуя Рождество…
– Михаил, большое спасибо вам за всё! – я обернулась.
– Максим…
– Просите, Максим.
– Не за что! Такое пережить! Но всё хорошо, что хорошо… ну вы меня поняли…
Только теперь я смогла лучше рассмотреть его в свете уличных фонарей. Толстая пуховая курка, но даже она не могла скрыть, что Максим – частый гость тренажёрного зала, особенно это демонстрировали широкие плечи. А когда посмотрела на лицо, оно показалось мне знакомым, даже почему-то… родным!
– Какой бы ни была холодной и страшной сказка, главное, чтобы она закончилась тепло и счастливо? Так ведь, Наташа Рязанова, ученика одиннадцатого «Б»?
Что с моей памятью? Не может быть, не было такого, чтобы я ему назвала фамилию? Да я и имени, кажется… И тем более класс, где училась столько лет назад!
– Смотри, Герда, какие розы расцвели! Они просто замечательные! Ну, неужели не вспомнила? – и он широко развёл руки, будто крылья.
Я не сразу ответила: меня будто ударило таком, а перед глазами мелькнула сине-белыми тонами обложка книги, которую днём читала Даша.
– Да, Кай – через мгновение медленно произнесла я, ловя из далёких закутков памяти когда-то хорошо заученный текст. – Они просто замечательные! Максим!
И я обняла его, чувствуя, как его руки обхватили мои плечи.
– Ребята, да это же… Максим! – воскликнула я.
– Да я знаю, что мой папа – Максим. Он вроде бы всю жизнь был, – усмехнулся Вадик и потрепал овчарку за ухо. – И Арчи от рождения знает, как звать хозяина.
А я вспоминала школу, выпускной класс, новогодние каникулы, и нашу постановку к Рождеству:
– Он был Кай, а я – Герда!
Даша и Вадик смотрели, не понимая.
– Он – Кай, а я – Герда! – вновь попробовала объяснить, но поняла, что не могу.
Даша пожала плечами и выдохнув, посмотрела на мальчика:
– С ней такое иногда бывает…
– Максим, пойдём к маме! Она должна тебя помнить! Мы ведь и репетировали тогда у нас.
– Пойдем. Я-то помню Нину Васильевну. Особенно – её печенье с корицей! Благодаря ему тогда Кай не умер тогда от голода во время репетиций!

***

Мама долго не открывала, хотя я слышала, как она подошла и стояла нерешительно по ту сторону двери. Боялась мошенников, которые могли выдать себя за меня. Я звала, говорила, что это я приехала, и что Даша со мной. Через минуту в кармане завибрировал телефон, и в сонном полумраке подъезда эхом раздалось: «Твои тёплые нежные руки // Пусть спасают меня даже в разлуке!»
Когда открылась дверь, я крепко-крепко обняла её, растерянную.
– Дочка, это правда ты? Что случилось?
– Не волнуйся, мама, ничего, всё отлично! – отвечала я, целуя её щёки, глаза, седые волосы. – Просто мы очень соскучилась! Я выехала сразу после нашего с тобой разговора.
– Дочка, ну разве так можно, разве так, – я не давала ей говорить поцелуями.
– Мама, встречай гостей! – попросила я, а сама быстрее скрылась в ванной, чтобы привести себя в порядок.
…И вот – большая комната, наряженная небольшая, но весьма пушистая ёлочка, а на ней – снеговик-почтовик, зайчик с леденцом, большой нахохленный филин сжимает когтями ветку, а над ним всем этим – большая золотая звезда. Старинная, ещё дореволюционная! Всё, как в детстве, будто я наконец-то отыскала дорогу домой! Тут и вспомнила, что пакеты, полные подарков для мамы, лежат сейчас в холодном багажнике, и мне стало грустно.
– Ничего, утром доставим в лучшем виде! – Максим аккуратно тронул фигурку снеговика. – Славный детский почтовик всё привезёт в своём грузовичке к рождественскому завтраку!
Арчи устроился на овальном половике у входа и поначалу сидел, поджав хвост и напоминая волка из сказки. Но, видимо, тоже устал от наших приключений и уснул, свернувшись калачиком. Максима и Вадика мы не отпустили без чая, хотя было поздно. Вернее, я никак не могла отпустить… Но посидели совсем недолго – мама ушла готовить постель Даше, дочка и Вадик – к ёлке, и на кухне мы остались вдвоём.
– Вот так, – произнесла я.
– Вот так, – ответил он, и, как мне показалось, улыбнулся. Я опустила ресницы, но чувствовала пристальный внимательный взгляд на себе.
Молчала, не зная, что ещё сказать. Я была ему до глубины благодарна, что спас меня и дочь. Только теперь, отогревшись и придя в себя, шок отступил, обнажив для меня всю глубину пропасти, где я только что стояла. Если бы не Максим, мы бы погибли, причём без вариантов!
Я слышала, что человек от холода может незаметно для себя забыться и уснуть, а вот проснуться ему уже не суждено… И теперь это едва не закончилось трагедией не с кем-нибудь, а со мной! И Максим, как я точно чувствовала, понимал всё, что твориться в моей душе, и деликатно смотрел, ничего не говоря.
Но Максим не мог знать, что мне теперь, когда прошлое так внезапно вернулось и обвалилось на меня, было нестерпимо больно и за свою беспечность, за ошибку юности, если так можно назвать. Ведь тогда, после спектакля «Снежная королева», который прошёл на ура, он признался мне в своих чувствах!
А я… а я ничего.
Я не ответили ни да, ни нет, будто и не услышала. Тогда  я ничего не видела вокруг, кроме себя, и была уверена, что такую красавицу ждёт красивое будущее. Что меня будут возить по Москве в дорогом машине, а в окне мелькать Спасская башня, почтительно приветствуя моё появление боем курантов. Какой мне там Максим и его чувства, даже не задумывалась, пропустила мимо ушей его робкое признание и забыла. А он тогда был слишком нерешителен, чтобы повторить.
Я всё же подняла взгляд на него. Мальчик Максим вырос. Робости в нём больше нет. Она вызрела в спокойствие, деликатность, учтивость, такую вот сильную уверенную интеллигентность, которая сейчас почти уже не встречается.
В огромной Москве я не встречала таких людей. Я убежала туда за счастьем. А оказалось, что убежала от счастья. Ослеплённая самолюбованием и пустыми мечтами, не заметила, как оно медленно и грустно уплыло мимо меня красивым корабликом. И всё, что мне теперь оставалось – пытаться рассмотреть где-то в прошлом маленький алый парус…
– Вот и вернулась, – произнесла я. – Такие вот дела, Кай.
– Так это же отлично… Что ты вернулась, Герда, – и в полумраке кухни блеснули его глаза и улыбка.
– Герда, – повторила я и усмехнулась.
– Ну, или как ты там мне сегодня назвалась? Как-то смешно, я не запомнил.
– Аварийная барышня. Меня так подруга называет. Бывшая.
– Аварийная? Да, что-то в этом есть!
И он вздохнул:
– Наташ, нам пора, Вадику давно нужно спать. Да и тебе надо отдохнуть. Увидимся завтра!

***

Я проводила Максима. Арчи проснулся и навострил уши. Даша подала мальчику шапку. Когда они ушли, дочь сказала:
– Вадик такой хороший, интересный. Я бы хотела, чтобы у меня был такой старший брат…
А мне от её слов, от всего пережитого хоть задирай лицо и вой на зимнюю луну. Да как же такое выдержать-то! И тепло, и радостно, и до разрыва сердца больно и обидно!
Когда прощались в коридоре, меня так и подмывало спросить у Максима, как же его супруга теперь одна – сидит в праздник, встречает Рождество без него. Хотела как бы извиниться, что всё это из-за меня… Но ничего не спросила.
Какой там уснуть, если за какие-то часы я умудрилась угодить в западню, едва не погибнуть, а в конце осознать – что вот так, вдруг, внезапно люблю!
Резко люблю!
Сильно люблю! Впервые по-настоящему…
…и так безнадёжно-запоздало…
люблю.
Конечно, завтра он приедет. Поможет решить с ремонтом – что называется, по старой дружбе. Я побуду здесь день-другой, а потом надо возвращаться. И мы распрощаемся, уедем в нашу маленькую подмосковную квартиру, и всё будет по-старому – уныло и грустно.
Даша спала на диванчике, я легла на кресло-кровать и смотрела, как огоньки ёлки мелькают на потолке – будто солнечные зайчики, то разбегаются, то опять собираются. Прямо как люди, как мы.
И что меня дёрнуло ехать. Лучше бы спала дома, – и, как лётчик на жужжащем поломанном самолёте, я начинала делать всё новый и новый заход, накручивая и ругая себя. А огоньки то собирались, то разлетались жемчужной россыпью, освещая тёмные углы комнаты…
В тишине ладонь аккуратно подгладила меня по голове. Мама тихо пришла и присела у изголовья, стала расчёсывать, перебирать, медленно накручивать завитки моих волос себе на пальчик, словно петельки при вязании спицами. Прямо как в детстве! Я дома, и всё вспоминается, всё-всё, как было раньше! И дворик наш, и старые деревья, увитые гнёздами, и большое, украшенное звёздами небо...
Я погладила мамину руку, надолго прижала её к губам.
– Мама…
– Тшшш. Ничего не говори. Дашеньку разбудишь. Я рядом, всё хорошо, – и она гладила меня. – Только обещай!
– Что, мама?
– Что больше никогда так не поступишь! Нерассудительно!
Даша закашлялась во сне.
– Вот, не приведи ещё! Только ведь болела!
– Я знаю, что так нельзя. Но не могла. Мне очень не хватало тебя, мам.
– Вот и выехала бы утром! Нет же удумала – в ночь.
– Утром, – повторила я, и, помолчав, сказала. Сама не понимаю, зачем. – Если бы утром, я бы тогда не встретила Максима…
– Да уж. Встреча так встреча! – в её голосе хотя и была усмешка, но она отлично понимала, что творится у меня в душе.
И я спросила:
– Мама, а ты знаешь… кто она?
– Ты про кого?
– Неужели не понимаешь?
Она ничего не сказала, продолжив вить спиральки их моих волос. 
– Ты знаешь, кто жена Максима?
– Да так. Была одна, какая-то. Я про неё слышала, но не знакома  с ней.
– Подожди, что значит… была?! – я привстала на локтях.
– Ты что раскричалась, Дашу разбудишь!
Дочь перевернулась на бок, промурлыкала, нащупала Хаги Ваги и отвернулась с ним в объятиях к стене.
– Ну, расскажи! – мама молчала, а потом зашептала:
– А что тут рассказывать-то. Городок у нас маленький, само собой, кое-что слышала. Максим, ну что сказать, жалко парня. Он ведь молодец, сам поднялся, всего добился. Начинал чего-то там на рынке, потом пластиковые окна у него были, а теперь вон – своя организация, технику вроде бы в аренду сдаёт, – рассказывала она, а я вспомнила слова Максима про эвакуатор. – Не повезло ему, гулящая оказалась. А городок маленький, ему быстро на хвосте принесли, мол, твоя, мол, с тем-то. И чего ей не хватало – не работала, вся при всём, живи и радуйся. Разошлись.
– А давно?
– Не знаю, уже лет сколько-то уж в разводе. Тётку Варю помнишь?
– Ну.
– Она его крёстная, от неё кое-что и знаю. Да немного. Больше и сказать нечего. Квартиру им с сыном оставил, сам ушёл. Сын подрос, к нему тянется, с матерью ему неинтересно стало. Любит у него на базе бывать, к технике вроде интерес. Мальчишка!
Мама продолжала рассказывать, гладя на меня, а я уже и не слушала, думая о своём. И так она говорила ещё, говорила, перейдя на другую тему, а слова становились неразрывными, словно бегущий по камням ручеёк, и текли, звенели, становясь рождественскими колокольчиками, унося меня вдаль по уютной заснеженной дорожке куда-то в глубину тихого сна.

***

Под утро мне снился странный сон. Там не было картинки, всё смазано, но в уме ритмично крутилась фраза: «Ключи от моего раненного сердца, ключи от сломанного «Гетса». А когда проснулась и потянулась, было уже светло. И услышала сигнал за окном. Очень даже знакомый!
Выглянула в окно – Максим привстал с кресла моей машины, одной рукой давил на сигнал, а вторую тянул, позвякивая брелоком с сердечком. И улыбался. Я не верила – происходящее казалось продолжением сна.
Помахала, прося его жестами скорее подниматься к нам.
Вскоре он был на пороге – на этот раз в утеплённой камуфлированной куртке, штаны заправлены в берцы. От него пахнуло морозной свежестью и немного – моторным маслом. В руках Максим сжимал, помимо забытого мной пакета с подарками для мамы, разноцветные коробки, свёртки и воздушные шарики, которые немного сдулись в тепле.
Он выглядел немного растрёпанным, как воробей. И таким милым, родным!
– Значит так, докладываю, сударыня! Пока вы, значится, спали, в шесть ноль-ноль ваша машина была аккуратно эвакуирована и отбуксирована. В семь сорок пять – доставлена к лучшему мастеру, который ровно в восемь начал своё колдовство, и в десять с копейками закончил.
Прибежала Даша, а за ней и мама. Мы приняли у Максима подарки, я хотела помочь ему раздеться.
– Нет, подожди, доклад не окончен. Давай считать.
И он взял мою тёплую ладонь в свои холодные руки, я чуть вздрогнула и улыбнулась.
Максим говорил и загибал мои пальцы:
 – Замена помпы – раз. Замена масла, свеч и фильтров – два. Регулировка клапанов – три... Ну нельзя ж так машинку запускать, Наталия Гердовна Спяще-красововна! Она ведь тоже жить хочет!
Я обняла его. Не могла удержать и не хотела стесняться того, что горело и рвалось из души. Чтобы там ни было, теперь он будет мой! Не завтра, не потом, не когда-нибудь. Именно сегодня!
Сегодня и навсегда!
– Хотел предложить всем вместе по городу покататься, а Вадик сегодня к бабушкам уехал.
– К бабушкам? – удивилась Даша. – Сразу к нескольким?
– Ну да, не к своим, в смысле, а к таким, общественным, – он усмехнулся от такого определения. – В смысле, к городским. Говорит, надо помочь снег убрать. С ребятами они собираются, берут лопаты и вперёд. Такой вот сознательный. Он у меня волонтёр, в отряде состоится. Называется «Снежный десант».
– Ничего, давай завтра, – сказала я.
– Вот именно, завтра! Мне не нравилось, как Даша ночью кашляла, пусть денёчек дома пока посидит, – вступила мама. Дочь хотела возразить, но не стала. – Ничего, чаю с малиной попьёшь, а вот завтра с Вадиком и со всеми поедете и всё посмотрите. И ёлку на площади увидите, и всё остальное.
Я взглядом поблагодарила маму – она кивнула, уводя Дашу на кухню:
– Пойдём. Сейчас чай поставим, и с тобой займёмся печеньем. Научу тебя, передам все секреты.
И посмотрев на Максима, мама подмигнула:
– Печенье с корицей с тобой приготовим! А как вернутся – угостим с тобой наших Кая и Герду!

***

Мы спустились с лестницы, Максим придерживал меня за кончики пальцев – так аккуратно, будто держал хрустальную вазу. Я даже хотела об этом сказать, пошутить, но не стала. Наши отношения только начинались, и к ним я относилась тоже как к чему-то драгоценному и очень хрупкому.
У подъезда нас ждал стриженый парень в короткой кожаной куртке.
– Я вам нужен сегодня, Максим Викторович? – и чуть поклонился, здороваясь со мной.
– Нет, давай домой, и так тебя дёрнул с самого утра в Рождество. Отдыхай! И завтра тоже. А в понедельник надо грейдеры... Ладно я тебе наберу, не сейчас, иди!
Парень передал ключи от джипа. Максим помог мне сесть, а затем, когда оказались в салоне и я вновь почувствовала аромат хвои и апельсина, спросил:
– Ну что, аварийная барышня, куда поедем? Может, в ресторанчик один? Я что-то проголодался после утренней беготни, да и тебя угостить хочется. Чем-нибудь таким…
– Моршанским! – засмеялась я.
– Ну, конечно. Московского не держим-с.
«Аварийная барышня!» – произнесла я про себя. Надо будет всю эту историю подруге рассказать, от и до. Пусть позлится и поймёт, кто из нас аварийный! Так и быть, ради такого дела пойду сама с ней на мировую!
– Так куда едем, Герда?
Я задумалась. Мне вспомнилось, как вчера рыдала в ночной мгле, смотрела на небо и звала папу. Как просила в отчаянии помощь и получила её. И даже – больше, чем помощь. Небеса послали мне всё, что можно пожелать.
– Давай сначала заедем… в наш собор!
Максим понял по-своему:
– Вот так вот значит, сразу в собор? К батюшке, под венец, а только потом в ресторан? Лихо!
Я даже сначала и не поняла его шутку, а только улыбнулась, кивнув.
– В собор, значит – в собор, – я положила свою ладонь на его, и мы вместе передвинули рычажок коробки-автомата в положение «Вперёд».