Бред существования некоего Георгия ХХL

Это случилось до того, как, но много позже, или даже скорее задолго до всего этого.

Иногда он нес домой пакет с продуктами, а иногда околесицу. Сложно было ещё что-то сказать об этой непростой ноше и он молчал, да так, что прохожие закрывали свои уши. Под ногами поскрипывал снег, а под ним глинозём, а ещё ниже Мантия Земли вибрировала в такт его походке.

Вся его жизнь была ни много ни мало, где-то больше, где то меньше, где-то никак, где-то как Бог послал. Но ведь и он послал всех богов далеко за Олимп в пешее эротическое путешествие.

Часто ночью, он подходил к окну, затем отходил, потом подходил снова. Смотрел на ночную улицу и курил, и докурив, курил снова, сызнова. И он вновь смотрел на ночную улицу, но ночная улица на него не смотрела, ей он был глубоко не интересен, ведь её интересы лежали скорее в ином поле, в поле иррациональной эрозии дорожного пирога.

Кстати, его звали Георгий, а может быть и некстати даже. Ему нравилось его имя, было в нем что-то созвучное с оргией, местами было что-то от Горация, а иными местами от георгина с маргарином.

Иногда звонил телефон, а иногда звОнил — и это его очень сильно раздражало, более или менее того, от этого звона ему становилось не по себе, не по нутру, а по утру. Конечно, возможно, это была одинокая женщина, которая желала познакомиться, звезда пленительного счастья, так сказать, но он же ничего такого не желал, хотя порой и желал, но только редко и ничего.

По периметру паркета его комнаты вольнодумно, как перекати-поле, катились пустые полиэтиленовые пакеты, навязчиво взмывали вверх сквозняком неоплаченные счета и прочие квитанции, как и оплаченные пустые пачки сигарет.

«Модус вивенди/модус операнди, ядрён батон», — как мантру произносил он себе под нос, иногда под рот, иногда глубоко вздохнув, а затем мелко выдохнув.

Ещё после пол-литра «Априори» он готов был многое принять, но после «Апостериори» уже не мог.

Ему всегда было некогда, а когда было когда, то и это скорее происходило когда как.

Над его квадратной квартирой, где-то там, за пределами перекрытий уже несколько лет длился ремонт. Зубодробительные ноктюрны перфоратора, сменялись крепким запахом краски. Иногда ремонт надолго затихал, возможно в эти минуты, соседи сталкивались с лакокрасочным откровением.

Так и тянулись все эти и особенно — те дни. Иногда они, как кукушки, пролетали быстро, иногда, подобно змию, проползали медленно, как тогда — никогда.
В такие минуты, что-то эдакое-такое вырывалось наружу, но вновь врывалось внутрь, как какая-то беспокойная бесноватая нутрия.

Порой, всё складывалось «на ура», а порой на гип-гип. А где-то в небе, к нему уже летел метеорит его диалектики, его евклидовой геолокации. Всё напоминало ему тот детский фильм, который он посмотрел уже взрослым, и это нелепое повествование тёмными бессонными ночами не оставляло его в покое: ты идешь, а он летит, ты ползешь, а он летит, ты пыхтишь и он пыхтит, в космосе метеорит....

Метель реинкарнаций, колесо фортуны, пульсар Сансары, кризис фактуры среднего покроя — не давали ему принять неизбежную бедность бытия. Он не в силах был одухотвориться и отдувался небрежным взглядом на безбрежный океан бреда. Конечно, иногда ему казалось — вот оно, то самое, но всё равно это было не тем и не той...
А высоко в небе, за пределами ноосферы, реликтовым излучением, непрестанно ощущалась ахинея всего того, что находилось ниже стратосферы: Альто, Кумулус и Бредус всего сущего.