Голубое золото

     Однажды утром шестого дня восьмого месяца Николаю сообщили
Эш, лидер собрания, узнал, что Роджер Барнс собирается установить
резное изображение среди низких надгробий на кладбище, и в
изумлении и негодовании поспешил туда.

Он увидел, что двое его сыновей и ещё несколько прихожан уже
собравшиеся с удивлением и благоговением взирали на статую, которую
Конрад и юный Бейли уже надёжно установили под изящным молодым дубом в самом центре семейного участка. Сверкающая, в натуральную величину, она возвышалась над скромными надгробиями других могил.

Когда суровый старик подъехал, толпа зевак покорно расступилась перед ним. Он остановился только тогда, когда подъехал так близко к оскорбительному памятнику, что мог коснуться его. Целую минуту он смотрел на него, и в его глазах,
в тени широкополой шляпы, вспыхнул гнев.
Его негодование росло по мере того, как он в полной мере осознавал, что значит иметь высокую статую, которая возвышается над скромными памятниками своих соседей. Это казалось одновременно нечестивым и бунтарским.

 Он резко выпалил: «Что с тобой случилось, Роджер Барнс, что ты нарушил все правила Дисциплины, касающиеся погребения? Ты хорошо знаешь наши законы. Никто не мог бы нанести большее оскорбление старейшинам,
мертвым, лежащим под этими камнями, чем ты своим поступком. Убери
этот нечестивый предмет, или я предстану перед Собранием.

— Я не буду, — ответил молодой человек. — Я даже подумывал о том, чтобы ещё больше возвысить его, положив под него ещё один гранитный блок.

 — Ты прекрасно знаешь, что по правилам высота надгробия не должна превышать трёх ладоней, — возмутился Николас.

. — Я это прекрасно знаю, но это не надгробие, — возразил Роджер. — Это произведение искусства. Это одновременно и портрет, и прекрасное произведение искусства.

«Это всего лишь отговорка. Ты прекрасно знаешь, что это одновременно и запрещённый предмет,
и памятник, превышающий допустимую высоту, и, следовательно, вдвойне
оскорбительный для собрания. Мы не потерпим такой глупости. Я говорю тебе:
тебя, взять несвятое вниз. Будет тебе призываем неуважение к
все общество? Тебе известно, находится в оппозиции ко всем нашим учением.
Что дьявольский дух захватил тебя?"

"Тебя, пусть буря", - решительно ответил Роджер", но я не
испугался. Этот участок земли-мой. Этот рисунок тоже мой. Это благословенное утешение, знак любви, а не злодеяние, и я не заберу его отсюда ни для тебя, ни для всех старейшин.

Николас, поняв, что Роджера в тот момент не переубедить,
прекратил спор, но его гнев не утих.

«Ты должен немедленно предстать перед Собранием».

На следующий день был отдан приказ созвать совет, и к Роджеру пришёл посыльный, чтобы вызвать его на суд старейшин.

После этого среди соседей возникло резкое разногласие, и среди Друзей
начались споры.  Вопрос о «свободе воли»
«Надгробные камни» горячо обсуждались везде, где встречались два или три члена
общества, так что к тому времени, когда собрание собралось, чтобы публично обсудить этот вопрос, мнение каждого было твёрдо
определено. «Я не вижу в этом ничего плохого», — говорили одни. «Это позорно», — горячо возражали другие.

Поступок Роджера был осуждён его собственной семьёй как измена Собранию, а также как ересь в отношении веры, и его отец, старый Натан Барнс,
поднявшись с торжественным и скорбным достоинством, признал это.

"Я не знаю, что я сделал, чтобы мой сын навлек на меня такой позор и горе в старости. Это влияние мирских людей, чьи распутные учения развращают даже самых стойких из нашей молодёжи. Мы пришли сюда — в это уединённое место — чтобы уйти от людей.
 Теперь они толпятся вокруг нас, эти мирские люди; поэтому я предпочитаю
еще одно путешествие в далекую пустыню, где мы можем жить в мире, закрыли
от заражения этими жадными и кощунственно идолопоклонников".

Все понимали, что он говорил как в гневе, так и в печали, и тем больше
искренние и хладнокровные Друзья сожалели о его словах, поскольку они
уже давно решили, что мировые силы нужно встречать и терпеть;
но Джейкоб Фарнум поспешил заявить о себе.

«Благополучие нашего общества требует наказания Роджера Барнса. Я
предлагаю назначить комитет, который отправится на кладбище и
снесёт и разобьёт на куски это надгробие».

Здесь что-то неожиданно горячее и яростное наполнило сердце Роджера,
заставив его забыть о мирном учении и благоговении перед старшими, которое он испытывал всю жизнь.
 Вскочив на ноги, он яростно воскликнул: «По какому праву ты так поступаешь? Разве иметь мраморный портрет хуже, чем амбротипию?» Это правда, что я узнал секреты скульптуры от одного из величайших
людей мира; это правда, что камень вырезал чужеземец, но я считаю
его ремесло достойным, а его работу — оправданной. Я верю в такие
портреты. Он обратился к Николасу Аше: «Если бы ты позволил
Если бы у Рейчел был дагерротип, мне не пришлось бы обращаться к этому резчику по камню, который, несмотря ни на что, честный человек. Я не позволю, чтобы кто-то из присутствующих его оклеветал, — закончил он с угрозой в глазах. — Он мой друг.

На это Николас Эш резко ответил: «И здесь ты серьёзно ошибаешься. Ты подверг мою дочь Руфь пагубному влиянию
этого мирского человека, и она даже сейчас восхищается им.
Ей тоже нужно, чтобы старейшины вразумили её, чтобы она не слишком много думала о
дела в свете. Ты предатель по отношению к своей невестке, Роджеру Барнсу, как и
ты предатель по отношению к Собранию. Позволить тебе идти своим нынешним путем
значило бы открыть наши ворота тщеславию, зависти и всем мыслимым безумиям.
Если ты немедленно не уберешь это изваяние с нашего захоронения
, мы сами нападем на него, разобьем и выбросим
на дорогу ".

Тогда юный Роже снова поднялся со своего места и, сложив свои сильные руки в
оружие, воскликнул: «Тебе лучше принять это к сведению и прислушаться к моим словам, ибо я говорю тебе, что тот, кто
Тот, кто осмелится протянуть грубые руки к этому прекрасному телу, будет повержен. Я переломаю его, как трость, о своё колено.

Он постоял так мгновение, словно гордый молодой атлет, глядя в глаза
противнику, затем, поскольку никто не заговорил, повернулся и вышел,
полный решимости быть первым на земле, готовый изо всех сил защищать
мраморное воплощение своей исчезнувшей жены.

И всё же, когда он уходил из церкви, разгорячённый и ослеплённый гневом,
его начала терзать неопределённая, всё усиливающаяся боль. Он
ожидал сопротивления, но не такой ярости. Он заметил
Он увидел опущенные глаза своих друзей. Казалось, что-то очень ценное
ушло из его жизни, как будто весь мир внезапно стал враждебным.

"Они стыдились меня," — сказал он, и его сердце упало, потому что, несмотря на обиду, он любил Собрание и его порядки. По большей части лица прихожан были ему дороги, и боль, которую он испытывал, осознавая, что отдалился от тех, кого уважал, вскоре смягчила его негодование. Тем не менее он поспешил на кладбище.

 Стоял прекрасный сентябрьский день, и по всем полям стрекотали сверчки
Они тихо пели, словно празднуя богатый урожай.
 Они говорили с зелёной травы над могилами с той же настойчивой радостью, что и с пожухлой стерни, но Роджер их не слышал, потому что в его ушах всё ещё звучал суровый голос старшего, а перед глазами стояло угрюмое лицо отца. Только когда перед ним в туманном солнечном свете возникла белая, неподвижная и прекрасная статуя, его настроение улучшилось.

«Как это прекрасно», — воскликнул он. «Как они могут желать это уничтожить?»
Тем не менее, оглядываясь вокруг, он испытывал своего рода смятение.
на низких, серых надгробий и воспринимается с особой
значение мраморные розы над ними. "По правде говоря, я уже много смел в
сделаем это." Это было, как если бы он возглавлял какой-то внутренний дух
смелее, чем он сам.

И потом, даже когда он поднял первый взгляд на статуэтку ... боль
живой сюрприз пронзила его сердце. Лицо изменилось. Что-то
новое появилось в нем. Это была не его Рейчел! Прижав руку к своему
охладевшему сердцу, он с новым пониманием изучал его. Он знал, что оно
чем-то похоже на Руфь, потому что Руфь действительно была похожа на Рахиль, но
воистину, в каждой линии и тени был портрет живого, а не мертвого.
теперь он впервые осознал это.

"Скульптор обманул меня!" - воскликнул он. "Он любит Руфь и с
искусством влюбленного разработал свой замысел намеренно и с
хитростью. Он придал холодному камню форму своего собственного желания.
Каким слепым я был".

С полным пониманием он обратился к статуе: «В конце концов, ты всего лишь
символ любви этого художника к другой. Николас Эш был
прав. Этот скульптор под прикрытием моей любви притворялся, что работает
мой идеал - предал меня и околдовал Рут".

Рут, его постоянная солнечная спутница, хранительница, почти вторая
мать его ребенка, попалась в сети птицелова! Он больше не
сомневался в этом. Он напомнил о радости, с которой она всегда провожала
с ним в мастерской скульптора и ее молчание и озабоченность на
поездка домой. Она любила художника. Ее вот-вот должны были увезти.

Что-то яростное и дикое сжало его горло, и он со стоном
упал на землю под этой фигурой: «О, Рут, Рут! Неужели я потеряю и тебя?»

В этот момент он забыл обо всём, кроме милой девушки, которая стала так
необходима в его жизни. Воистину, потерять всякую надежду на неё — значит
потерпеть двойную утрату. «Теперь я точно одинок, — горевал он. — Что
со мной будет дальше? Кто позаботится о моём маленьком сыне?»

Пока он лежал там, мрачный от отчаяния и ослабевший от слабости, Рут
и скульптор подошли к воротам и увидели его распростёртое тело. Рут остановила скульптора. «Позвольте мне подойти к нему одной», —
 сказала она и приблизилась к Роджеру. Она не знала, что на самом деле
причина его горя, но она пожалела его: «Не печалься, Роджер; они не посмеют тронуть статую».

Он посмотрел на неё взглядом, в котором было что-то одновременно старое и странное,
но не произнёс ни слова в ответ, а лишь пристально смотрел на неё; затем его
голова упала на руку, и он затрясся от рыданий.

Она снова заговорила: «Ты не должен отчаиваться. За тебя столько же людей, сколько и против тебя. Вся молодёжь на твоей стороне.
 Никто не осмелится причинить вред статуе.

Пока они так стояли, Конрад подошёл и сказал: «Какая разница?
Выйди из среды этих ограниченных людей. Руфь должна выйти и стать моей.
жена. Почему ты остаешься, чтобы тебя беспокоили старейшины, которые...

Он больше ничего не сказал, потому что Роджер махнул рукой, отпуская их, и
закричал самым жалобным голосом: "Оставьте меня. Оставьте меня", - и снова спрятал
лицо в ладонях.

В тревожном изумлении молодые люди медленно отошли в сторону: Рут со
слезами на глазах, Конрад очень серьёзный. Вместе они встали у
ворот, чтобы не подпустить тех, кто настроен менее сочувственно. «Его
горе глубоко, — сказала Рут, — но статуя утешит его».

Роджер, охваченный теперь другим чувством — стыдом, глубоким раскаянием, — столкнулся лицом к лицу с ясным осознанием своей неверности по отношению к мёртвой. Да, статуя была Руфью. Её молодость, нежная, робкая улыбка, изогнутые брови — всё это было присуще ей, и, вспомнив, как Конрад взял её маленькую безвольную руку в свою, он понял, что оказался ниже, чем осмеливался себе представить Николас Эш. «Я любил тебя, — признался он, — не так, как я любил Рахиль, но по-человечески. Моя жизнь сосредоточилась вокруг тебя. Я неосознанно думал о тебе как о хранительнице
о моем ребенке. Твою сияющую фигуру Я поместил в сияние моего огня".

Это было правдой. Рут не вытеснила любовь, которую он все еще испытывал к своей
милой жене, но она сделала ее отголоском страсти, смутной песней,
нежным и преследующим воспоминанием о его юности.

Солнце село, и наступили сумерки, а он всё ещё лежал у ног статуи,
преисполненный угрызений совести, и те, кто подходил достаточно близко, чтобы заговорить с ним,
уважали его желание и не беспокоили его.

Постепенно сгустилась тьма, и тёплая и мягкая ночь окутала
скорбящего, окутав мраморную деву тайной.

Бесчисленные сверчки, стрекотавшие вокруг него, наконец-то выразили
каким-то тонким образом тщетность его собственных намерений, незначительность
его собственных дел, и, слушая их, он утратил остроту своего горя.
Его отчаяние ослабло. Он перестал обвинять; его желание сражаться угасло.
"Откуда Конрад мог знать, что я стал предателем? И как Рут могла
понять, что я передумал? Предательство — это моя вина, вся моя вина, дорогой
ангел, но я искуплю её. Я искуплю её. Прости меня. Приди ко мне и
прости меня! Утешь меня.

В его сердце дух негодования уступил место другому.
смирения, покорности. Борьба за место среди этих старых серых
памятников больше не казалась достойной — или, скорее, он чувствовал, что больше не достоин её вести. Его предательство по отношению к мёртвым лишило его права на это, как
низкий поступок лишил права на это рыцарей прошлого. «Моё дело проиграно, потому что моё сердце было лживым!» — сказал он.

 Поэтому в долгие ночные часы он предавался угрызениям совести. Луна зашла, тьма сгустилась, прохладная, благоухающая, наполненная убаюкивающими
песнями насекомых; а он всё ещё медлил, взывая к утешению,
ища избавления от самобичевания. Наконец, незадолго до рассвета, дух его
мертвая Рейчел выступила из тени. Она подошла к нему и, склонившись,
тихо сказала:

"Дорогое сердце, это правда, что я не внутри статуи. Тебе это не нужно.
В этом нет необходимости. Иди домой. Я всегда рядом с тобой и ребенком. Я существую.
Я не для других; Я твой. Возврат. Заключи мир со старшими.
Ты не должен жить одиноко и печально. Наш сын ждёт тебя, и когда ты сядешь у его постели, я буду рядом.

Он проснулся, дрожа от холода и сырости, но в его сердце
поселилось новое чувство покоя. Его интерес к статуе угас.
конец. Теперь он знал, что это был не тот памятник, о котором он мечтал, и не
образ его возлюбленной. «Каким же я был глупцом, — сказал он, обращаясь к
незримому присутствию, — думая, что красота моей умершей возлюбленной
может быть воплощена в камне! Руфь обретёт счастье с моим благословением».

В таком настроении он встал и пошёл домой, твёрдо решив избавиться от своего идолопоклонства перед Рут, как только что избавился от сияющей, прекрасной фигуры в тени дуба.




Шедевры

_Автор Этель Хьюстон_


 Дайте мне перо,
 Чтобы я мог писать прекрасные, чистые мысли,
 Трогать сердца людей нежностью,
 Воспламенять рвением к мрачному служению,
 Подбадривать весельем, когда небо пасмурно;
 Дай мне мою ручку,
 Ибо я написал бы шедевр.

 Но останься ненадолго,
 Потому что я должна убрать эти игрушки,
 И вымыть это пухлое, чумазое личико,
 И поцеловать этот маленький ноющий синяк,
 И напеть колыбельную перед сном--
 Заберите перо:
 Это женский шедевр.




 Хлеб

_Эллис Паркер Батлер_


 Они приехали в Айову на повозке с закруглённым брезентовым верхом, и там, где брезент сходился в задней части повозки, он оставлял
маленькое окошко над задней стенкой фургона. На полу фургона лежала
куча сена и старое одеяло, из которого торчал спутавшийся хлопок,
и на нём Марта и Эбен сидели, глядя в окно.
Марте было чуть больше двух лет, а Эбену — четыре.

Они переправились через Миссисипи в Маскатине на пароме. Было около
полудня, и старый Ходжес, экипаж парома, который был скрючен, как
ветви английского дуба, потому что огромная ветвь английского дуба
набросилась на него, когда он был маленьким, отобрала у него обед из жестяного ведерка.
Он поднял глаза и увидел два нетерпеливых маленьких личика.

"Хочешь перекусить?" - спросил он, отрезал два толстых ломтя
хлеба, намазанного толстым слоем масла, и протянул их двум подросткам.
Этот кусочек доброй Миссис Ходжес пшеничного хлеба, приветствуется Марты
Айова. Масло было ароматным, как цветок, а хлеб влажным
и сочным, восхитительным на ощупь и вкус. Марта съела всё до последней крошки, и, хотя она этого не знала, этот дар, его принятие и поедание были таинством — приветствием щедрой Айовы.

 Когда шхуна медленно плыла по прериям вглубь штата,
были еще ломтики хлеба. Отец останавливал усталых лошадей у многих
домов, лачуг и землянек; и всегда к повозке подходила женщина
с ломтем хлеба для Марты и еще одним для Эбена, потому что это было
по-айовски. Иногда хлеб намазывали маслом, иногда намазывали желе
, иногда это был только хлеб. Все это был хороший хлеб.

После того как они переехали в новый дом, бывали дни, когда
есть было нечего, кроме хлеба, но он всегда был. Соседи
не ждали, пока их попросят одолжить что-нибудь, они приносили муку без просьб и
Мать Марты замесила его, оставила подниматься и испекла. Затем
урожаи стали приносить непрерывное богатство, и землянка превратилась в дом,
появились амбары, была построена школа, и
Марта с Эбеном ходили по пыльной, неогороженной дороге босиком, счастливые,
сытые, а зимой прыгали по сугробам. В их
полном обеденном котелке всегда было много еды и всегда был хлеб.

Со временем Марта стала преподавать в школе, то в одном районе, то в другом;
и везде, где бы она ни жила, её кормили хорошим пшеничным хлебом и
Его было вдоволь. Она запомнила пансионы по их хлебу. В некоторых
был такой же хороший хлеб, как у её матери, в некоторых — не такой. Во
время её первых каникул мать научила её печь хлеб. Её первая
выпечка удалась. Джон Картрайт, подойдя к кухонной двери в тот
жаркий июльский день, когда она вынимала из духовки чёрную форму для
хлеба, увидел, как её глаза засияли от триумфа, когда она увидела
насыщенно-коричневые буханки.

— Разве это не прекрасно? Это мой первый хлеб, Джон, — сказала она, стоя с раскрасневшимся лицом и торжествуя.

 — Пахнет как у мамы, — сказал он, — но она, кажется, не так старается.
«Хороший и румяный».

«Полагаю, Марта — прирождённая пекариха», — с гордостью сказала её мать.
«Кто-то да, а кто-то нет».

Всегда хороший хлеб и в достаточном количестве! Такова была Айова. И именно хлебом Марты они угощались за кухонным столом в следующем году — Эбен и Джон, Марта, её отец и мать — как раз перед тем, как двое молодых людей отправились в столицу округа, чтобы записаться в армию.

«Полагаю, в армии мы не будем есть такой хлеб», — сказал Джон, и он был прав.

«Когда я грызу эту чёртову жёсткую корку, — написал Эбен, — я бы хотел попробовать твой хлеб, Марта. Полагаю, эта война не продлится долго».
долго и минуты ты увидишь меня удрать домой, на некоторых
вашего хлеба. Скажи, Ма, я ж И----"

Они привезли его тело домой, потому что он не был убит сразу, а прожил
почти две недели в больнице Сент-Луиса после ранения.
Марта соскребла тесто с пальцев, чтобы подойти к двери, когда ее встретила.
отец подъехал с драгоценной, безжизненной формой. В тот день ее хлеб
был не таким вкусным, как обычно.

Марта и Джон поженились в тот месяц, когда он вернулся с войны, и
хлеб, который ели на свадебном ужине, был испечён Мартой.
Хлеб, который ели те, кто пришёл проводить её мать в последний путь, и те, кто пришёл год спустя, чтобы проводить её отца, был испечён Марфой. Один, два, три, четыре раза Марфа пекла двойной объём хлеба, чтобы «на всякий случай», чтобы в доме был хлеб, пока рождались дети. Каждую неделю, кроме тех четырёх недель, она пекла хлеб.

По очереди маленькие мальчики и девочки из её семьи начали подходить к двери
кухни и просить: «Ма, можно мне кусочек хлеба с маслом?»
Они всегда могли это получить. Хлеба всегда было вдоволь; это была Айова.

Со временем Марта стала своего рода фанатом муки. Один сорт был
лучшим в мире, и она не признавала никакой другой. Однажды, когда Джон
привёз муку другого сорта, она отправила его обратно в город. Ее
хлеб был настолько известен, что торговец мукой в городе имел обыкновение говорить:
"Это тот сорт, который использует мисс Картрайт; думаю, я не могу сказать ничего больше, чем
это." Восемь раз за двадцать лет она выигрывала голубую ленту на
окружной ярмарке за свои буханки; в двенадцати других случаях Джон клялся, что
судьи были предвзяты. "Дело не в муке, это я точно знаю!" Марта
отвечала.

Теперь по воскресеньям к «старикам» приходили дети её детей, и хлеба всегда хватало на всех. Иногда во второй половине дня из выброшенного жестяного котелка, служившего хлебницей, доставали большой каравай, и дети получали «кусочек» — огромные ломти хлеба, мягкие, легко ложившиеся в руку, намазанные коричневым сахаром, или джемом, или мёдом, или пропитанные вареньем. Затем, однажды
в воскресенье, жена молодого Джона принесла буханку своего собственного хлеба, чтобы показать
Марте. Они мило спорили в течение двух часов о достоинствах двух
бренды из муки, сравнивая хлеба, но Марфа бы нет
отдала свой собственный бренд, чем она бы пустынной методистов
Церковь стала магометанин!

Затем наступил момент, когда Джону стало трудно удерживать трубку во рту
потому что у него пропал "трубочный зуб". Он больше не ел корочки от хлебца
Марты, за исключением тех случаев, когда макал их в кофе. По дому работала сильная молодая девушка, но Марта по-прежнему пекла хлеб,
такой же красивый, румяный и ароматный, как в её молодые годы. Не проходило и недели без хорошего хлеба,
потому что это была Айова.

 Однажды, когда она месила тесто, она вдруг остановилась и прижала руку к груди. Ей пришлось подождать несколько минут, прежде чем она смогла продолжить месить. Затем она сформировала из теста буханки, положила их на противень и поставила противень в духовку. Она вышла
на крыльцо, где сидел Джон, и заговорила о погоде,
а потом о внуке Хорасе, который первым записался добровольцем на
великую войну, охватившую весь мир. Она упомянула бедных бельгийцев.

"А нам здесь так хорошо, и всё такое!" — сказала она. "Когда я думаю о них
не хватает хлеба, чтобы поесть...

"Ручаюсь, у них никогда не было такого хлеба, как у тебя, ма", - сказал Джон.

Она медленно покачивалась, счастливая и гордая тем, что ее мужчина так подумал, а затем
она пошла в дом, чтобы достать свежие буханки из духовки. Они были хрустящими и золотисто-коричневыми.
как всегда, большие, пухлые, сытные буханки из хорошей пшеницы.
хлеб. Она отнесла противень к столу.

— Берта, — сказала она, — я позволю тебе убрать хлеб. Думаю, я пойду прилягу на какое-то время; я неважно себя чувствую.

Она остановилась у подножия лестницы, чтобы сказать Джону, что идёт наверх;
что она плохо себя чувствует.

«Если я не спущусь к ужину, — сказала она, — попроси Берту нарезать
буханку свежего хлеба, но не ешь его слишком много, Джон;
он не всегда тебе полезен. Остался ещё один буханка».

Она больше не спустилась, Марта сама. Она не горевала,
потому что не могла спуститься снова. Она прожила свою жизнь, и это была хорошая жизнь, счастливая, сытая, приносящая удовлетворение, как и её собственный хлеб. И вот, когда они вернулись после того, как оставили Марту рядом с братом, умершим много лет назад, последняя буханка её хлеба
Последний каравай был разрезан и съеден за кухонным столом — дети
жадно откусывали толстые ломти, старики пробовали хлеб, думая совсем не о нём, а старый Джон крошил хлеб пальцами и вспоминал давно прошедшие годы.




В Камакуре: 1917

_Артур Дэвисон Фике_


 Мир содрогается от ужасного грохота войны
 И угроза врага нависает над каждым морем.
 Но здесь Будда по-прежнему безмолвно размышляет
 В тишине, более реальной, чем наши странные волнения.

 Здесь, где когда-то сражались воинственные народы
 Когда-то здесь, где бронированные орды
 Разрушали великий город своими сверкающими мечами,
Теперь лишь волны плещут, лишь ветер дует.




 В этом городке в Айове

_Автор: Оней Фред Свит_


 Судя по популярным песням, у нас может сложиться впечатление, что
единственная часть страны, где есть лунный свет, ожидающая возлюбленная
и дом, по которому стоит тосковать, — это Дикси. Судя по
фильмам, сюжет, чтобы быть привлекательным, должен разворачиваться в горах или в пустыне
на Диком Западе. Писатели-фантасты, которых так много, похоже, считают, что
найдите своих героинь на Пятой авеню и своих героев на море. Но
я мог бы написать песни или прямой драма кино или ручкой романы я получил мое
вдохновение из этого городишки в штате Айова.

Вы когда-нибудь приезжали с фермы в Айове на празднование Четвертого июля
? Несколько лет назад земля не стоила так дорого за акр; канавы ещё не были заасфальтированы, и страна не знала, как мало на самом деле хороших кукурузных полей. Но тогда это была Айова! Помните, как жаркое солнце вставало рано, чтобы засиять на полях по колено высотой и заблестеть на обочине?
большой красный амбар, как тени от ивовых деревьев становились короче, а
вентилятор на вершине высокой ветряной мельницы слегка поскрипывал? Наёмный работник
украсил свой хлыст для повозки крошечной красно-бело-синей лентой.
 Хлыст для повозки — звучит странно, не так ли? Что ж, тогда в округе было всего три автомобиля, и они были
гвоздём утреннего парада.
Помните, как два квартала на Мейн-стрит были увешаны гирляндами и
флагами, а лужайка перед зданием суда была усеяна белыми платьями? Ну,
в любом случае, вы помните девушек с зонтиками, которые представляли штаты,
и платформа с богиней Свободы. А потом, в середине дня, разразилась гроза. Молнии, гром, и флаги с красными, белыми и синими полосами слились воедино, но всё ещё развевались на ветру. И незадолго до заката, как вы помните, снова стало светлее, и за депо с низкой крышей и высоким элеватором виднелась полоска голубого и игра уходящего солнца на фоне истощённых облаков. Нигде больше, ни над одним другим городом,
облака не могут так собираться в кучу.

Ты помнишь то утро, раз в году, когда сирень только-только отцвела
Фиолетовые цветы у парадных ворот, на зелёной траве ещё лежит роса,
над городскими кленами доносятся слабые звуки музыки, а на крыльцах
висят флаги — День украшения! Как же мы любили бродить по
только что проснувшимся лесам к северу от города в поисках самых
редких полевых цветов! Нежных кровоточащих корней было в изобилии, и
коровяков у ручья, и жимолости на берегу ручья в те
поздние майские дни, но дамские туфельки и джек-поты
росли в укромных уголках, и нужно было знать, где они прячутся.
Прежде чем жаркое солнце село, посылая лучи с запада, которые заставляли надгробия
блестеть, как золото. Почему-то в те дни небо казалось более голубым, когда слова оратора у
«Монумента Неизвестному Солдату» уносились лёгким ветерком, который
также приглушал песню квартета и музыку оркестра. Но в ваших ушах звучали стрекотание насекомых в мятлике и пение малиновок,
прыгавших по веткам вечнозелёных деревьев.

В том городке в Айове у нас была своя квота ветеранов Гражданской войны.  У нас была своя рота, которая отправилась в Чикамаугу в 1863 году.  А теперь... ну, вы знаете
чего ожидать от молодёжи в таком сообществе. Процветание
не может лишить такое место его первопроходческих достоинств. Этот город в Айове —
американский город, и он просто не впишется в немецкую систему. В нём нет ничего от Старого Света. Нынешнему поколению, возможно,
живется легче, чем их отцам; они могут ездить на автомобилях
вместо фургонов, могут носить узкие пиджаки и кепки с длинным козырьком
вместо комбинезонов и соломенных шляп, но они унаследовали
что-то помимо материального богатства. Мы, у кого не было ничего из этого
Акры, которые стоили дёшево, а теперь стали такими недоступными, всё же
богаты, сказочно богаты наследством. Последнее, что я слышал из того городка в Айове, —
его молодёжь надевала хаки, чтобы помочь удержать кайзера на другом
берегу моря.

 Но я говорил о городке, который мы знали. Изменился? Мы
должны это признать. Он скорее улучшался, чем рос. Но
мы помним это место таким, каким оно было до того, как кузницу превратили в гараж, а в шорную мастерскую провели электричество
спереди и превратилось в кино. Полагаю, новое поколение уже давно
променяло старый оперный театр над аптекой на
обновлённый магазин упряжи и актёров, которые приезжают на
консервных плёнках. Но во время окружной ярмарки, помните, Кора Уорнер
Комедийная труппа приезжала на недельные гастроли, Кора Уорнер,
заметно морщившаяся, когда шла через парк от отеля,
надев светлый парик, который позволял ей играть субреток старой школы. А ещё были менестрели Бич и Бауэрс с
Их оркестр, легко скользя по Мэйн-стрит, образовал круг на углу
банка и вывел весь центр города из обыденности
звуками тромбонов и нежностью кларнетов.
Помнишь, как мы, бойскауты, которые не знали, что мы бойскауты,
выбивались в первый ряд кухонных стульев после того, как продавали билеты
на «Окторон» или «Неваду и затерянную шахту»?

О, ну что ж, теперь мы неинтересные старики. Раньше я знал всех в городе — даже приезжего пекаря, у семьи которого не было ни сада, ни кур, но который жил над мебельным магазином, и
временный телефонист, который вечерами сидел перед отелем с бледным путешественником. Этот отель, в котором царила атмосфера,
принесённая из внешнего мира! Помните, как вы с благоговением проходили мимо него,
босые ноги горели на горячем дощатом тротуаре, а вы с тоской смотрели,
как кондуктор на ступеньках объявляет о прибытии поезда? И пришло время,
когда мы сами стали ездить на поезде. А когда мы возвращались...

Когда мы вернулись, город всё ещё был там, но волшебная пора, когда
всё вокруг было розовым, нам больше не принадлежала.

И всё же этот город для меня всегда будет таким, каким он был в те дни, когда
мир дарил мне свои первые розовые впечатления. И когда моя
борьба с миром таким, какой он есть на самом деле, подойдёт к концу, я
хочу вернуться туда и в последний раз крепко уснуть под одним из тех вечнозелёных
деревьев на склоне холма, где, как я знаю, по веткам прыгают малиновки. Я знаю,
как приходит смена времён года — белые сугробы, роса на
синем газоне, шелест багряных листьев. Я буду знать, что на
прериях за ними кукурузные поля летом будут по-прежнему
зелеными, и
что из-за ручья, со школьного двора, донесётся тихое эхо детских игр.




Но раз в год

_Р. О’Грейди_


 Потрепанная маленькая женщина отделилась от неуклонно движущейся
толпы на проспекте и остановилась перед витриной магазина, в которой
яркие ряды электрических лампочек сверкали в декабрьских сумерках.
Постоянно растущий поток рождественских покупателей двигался дальше. То и дело он
поднимался, как воды Иордана, пока дама в роскошных тёплых мехах на
плечах спокойно шла от своей машины к
Тропическая атмосфера большого универмага.

 Тепло и аппетитные запахи с кухни пекарни доносились сквозь
решётку ближайшего тротуара, смягчая морозный воздух.
Потрёпанная маленькая женщина, лишь наполовину осознавая такое неожиданное удобство,
прищурилась от яркого света и жадно посмотрела на костюмы, мерцающие под
лампами. Восковые фигуры, облачённые в
радужные, прозрачные вечерние платья, привлекли её внимание, но
она задержалась у уличных костюмов, пальто с шёлковой подкладкой и мягких,
Тёплые меха. Толкаясь локтями с другими, которые, как и она, хотели посмотреть, но не могли купить, она держалась на своём месте, пока не сделала выбор.

 Не отрывая мечтательного взгляда от своего любимца, она начала пробираться сквозь толпу к витрине, когда почувствовала, а не увидела, что рядом с ней кто-то другой. В тот же миг она почувствовала запах свежесрезанных цветов и посмотрела в глаза высокой молодой девушке в бархатной шляпке с белым пером и букетом английских фиалок в коричневом меховом манто.

Когда их взгляды встретились, маленькая женщина в лохмотьях вздрогнула и
в полузащитном жесте опустила веки. Улыбка, которая на мгновение
промелькнула в добрых глазах девушки, пробудила в ней чувство чего-то
необычного и странно интимного. На подвижном лице под бархатной
шляпой промелькнул взгляд, полный личного интереса, —
несомненное желание заговорить.

Трепетная реакция, от которой у женщины забилось сердце, внезапно угасла.
Красные пятна на её сероватых щеках были пятнами стыда.
 Через окно, в зеркальной панели, безжалостно залитой светом, она
она увидела себя: свой переделанный тюрбан, короткую куртку с фалдами, как у пиджака, в стиле давно минувших дней, и свою старую выдрью накидку с причудливыми украшениями на хвосте и пожелтевшими трещинами, проступающими сквозь выщипанный и рваный мех.

 Одного взгляда на собственное отражение было достаточно.  Маленькая женщина решительно протиснулась в медленно движущуюся толпу и направилась к ближайшей станции метро, увлекаемая потоком пешеходов.

Она в последний раз взглянула на высокую молодую девушку, которая шла в её
сторону, по-прежнему глядя на неё с тем же нетерпеливым выражением. Но что насчёт
это? Она знала, почему женщины с любопытством пялились на нее. К тому времени, когда она добралась до своего места.
происшествие приобрело в ее сознании болезненное
значение, которое подчеркивало мерзость ее вечернего распорядка.
Она пробралась по узкой, тускло освещенной улице, гуляя с
бесцельной походкой человека, который не ожидает и не ожидается.

Но, как бы она ни медлила, вскоре она добралась до района, где ряды
узких кирпичных многоквартирных домов возвышались над грязными, захламленными подвальными магазинами.
Здесь ей пришлось ускорить шаг, чтобы уступить дорогу
резвящиеся дети и женщины с непокрытыми головами, спешащие из магазинов с
ужином в бумажных пакетах.

Несмотря на зимний холод, в отделе царила атмосфера оживления
сама по себе. Не было недостатка и в случайных признаках рождественского веселья.
В витрине небольшого магазина газет и фруктов, на запачканном и
частично заиндевевшем стекле, висел венок из остролиста, а внутри стояла
подставка с безвкусными рождественскими открытками в жестяной обложке. Женщина замешкалась, словно собираясь войти в магазин, но
потом резко прошла мимо. Она поднялась по одной из
одинаковых ступенек. Стоя в размытом красноватом свете
Сквозь разбитое стекло над дверью она оглянулась на то, как
шла.

На мгновение её пульс снова участился, как на
авеню в центре города. На углу высокая девушка в бархатной шляпе с
белым пером с улыбкой пробиралась сквозь толпу, столь
чуждую, по-видимому, представительнице её класса. По мере того, как
белое перо приближалось, дрожащая маленькая женщина
обретала самообладание. «Это всего лишь одно из городских совпадений», — сказала она себе, решительно отворачиваясь. Дверь за ней захлопнулась.

Странно, подумала она, пробираясь на ощупь по тускло освещённому нижнему коридору и в полной темноте верхнего, что такая девушка должна жить в таком районе. Затем, сделав над собой усилие, она выбросила эту мысль из головы.

 Чтобы найти спичку и зажечь коптящую газовую лампу, ей пришлось сделать всего несколько шагов по своей крошечной комнате. Когда это было сделано, она не могла придумать, чем бы ещё заняться. Её небольшое приключение испортило ей настроение
для любых домашних ритуалов, которые в другое время были
главными событиями её дня. Она без сил опустилась на кровать.
Сняв верхнюю одежду, она услышала привычный скрип ржавых пружин.
Её стол с немногочисленной посудой, кофейником и маленькой спиртовой горелкой, как всегда, стоял в углу, приглашая её приготовить ужин. Но сегодня она не хотела есть.
 Она не зашла в булочную по дороге домой. Она даже не купила свою ежедневную газету на углу, где продавались открытки — те весёлые рождественские открытки, которые приносят вам приветы от друзей.

 Она медленно сняла тюрбан, жакет и меховую накидку и, не
встав, бросила их на стул у противоположной стены, и
тупая боль неудовлетворенности в ее сердце медленно переросла в острую боль
желания. Она хотела что-то сделать, чтобы произошло что-то такое, что
могло бы нарушить грязную рутину ее существования.

Тем не менее, привычки и окружающая среда продолжали навязывать ей по крайней мере часть
этой рутины. Она посмотрела на свои пальцы, окрашенные с маслянистой,
голубоватый налет на дешевые краски из одежды, что дал ей ежедневно
работы. Она машинально встала, чтобы умыться.

Пока её руки были погружены в пену сильно пахнущего туалетного мыла
мыло, раздался вежливый стук в дверь.

- Заходите, - пригласила женщина, ожидая голода отжима сосед
за ложку кофе или чай.

Дверь медленно приоткрылась, пробный проем.

- Могу я войти? - спросил голос, который был слаще, чем дыхание фиалок.
фиалки опередили вошедшего в комнату.

Сжимая в мокрых от воды руках полотенце, женщина широко распахнула
дверь, а затем поспешила освободить стул, на котором лежали её
вещи, — единственный стул в её доме.

"Спасибо, не беспокойтесь," —
попросила гостья.  "Мне нравится сидеть на диване."

В этом замечании звучала мелодия энтузиазма, которую не могла заглушить даже жалобная скрипка, когда девушка легко опустилась на кровать.

 Женщина, рассеянно повесившая полотенце на дверную ручку, ошеломлённо уставилась на посетительницу.  Она едва могла поверить своим глазам.  Это была... это действительно была девушка с белым страусовым пером и букетом фиалок в коричневом меховом манто.

— Я чувствую себя незваной гостьей, — начала девушка, — и, знаете, — она бросила оценивающий взгляд на старый меховой воротник на стуле и виновато отвела глаза, — знаете, у меня такое глупое оправдание
для приезжающих". Она рассмеялась, и смех принес добавил музыку в ее
голос.

Женщина, сейчас наконец вспомнил из ее абстракции, улыбнулся, и
усталость прошли от ее лица. Она села на крайний край
горбатой, жалобно скрипящей койки.

- Я уверена, ты поймешь, - продолжила девушка. - По крайней мере, я надеюсь,
ты не обидишься.... Я слышал ... то есть, я заметила, что у вас есть
редкая меховая накидка, — она перевела взгляд на стопку накидок на
стуле, — и я хочу попросить вас об очень большой услуге. Я...
_пожалуйста_, не удивляйтесь — я обыскала весь город в поисках кое-чего
— Мне это нравится, и… — с решительным видом, словно бросаясь в омут с головой, — я бы хотела купить его у вас!

 — Купить его! — презрительно фыркнула женщина, и её бледные щёки внезапно покраснели. — Не понимаю, зачем кому-то платить за такую вещь.

— Это... это редкий узор, знаете ли, — промямлила девушка, и в её милом голоске послышались красноречивые, убедительные нотки. — И... и вы не представляете, как я буду рада, если он у меня будет.

С лица женщины сошла краска негодования. — Если вы действительно хотите эту вещь... — она внезапно вложила свою странную собственность в руки девушки.
«Если ты действительно этого хочешь, но я не вижу…» — в её усталых глазах промелькнуло
тоска, которая, казалось, боролась с разочарованием. «Скажи мне, — она замолчала, — ты только за этим сюда пришла?»

По-видимому, не обратив внимания на вопрос, молодая женщина поднялась на ноги.
— Тогда ты продашь его мне! — торжествующе воскликнула она, открывая свой кошелёк, отделанный золотом.

 — Но послушай, — возразила женщина, — я не могу… оно не стоит…

 Руки девушки в перчатках полезли в кошелёк, а старая меховая накидка безвольно повисла на бархатной руке.

"Предоставь это мне", - приказала она, и улыбнулась, лучезарная, победы
улыбка.

Импульсивно женщина подошла к ней гость. "Извините меня", - она
запнулась, "но, знаете ли ... Вы так похожи на мою маленькую племянницу
там, дома?"

"Правда? Это мило". Посетительница посмотрела на часы. В её прекрасном голосе послышалась нотка
отстранённости, но в нём по-прежнему звучала ласка, которая
придавала женщине уверенности.

"Да, моя маленькая племянница —
извините — я не видела её двенадцать лет — скорее, пятнадцать,
наверное. Она уже взрослая, но я подумала — когда увидела
вас в городе…"

— О, так вы меня помните! Простите, что я за вами следила... — Девушка внезапно горячо схватила женщину за покрасневшие от мыла руки. — Я
понимаю, — выдохнула она. — Вам, должно быть, одиноко... Я постараюсь увидеться с вами снова — обязательно... До свидания...

Девушка ушла, и комната сразу показалась мне более холодной и тусклой,
чем когда-либо прежде. Но женщине не было холодно. Когда она сидела, съежившись,
на раскладушке, внутри нее разливались тепло и жизненная сила, разжигаемые
воспоминанием о недавнем добром человеческом прикосновении.

На следующий вечер, после рабочего дня, потрепанная женщина, одетая в
Она повязала на шею выцветший шарф вместо старого мехового воротника и робко обратилась к продавщице в универмаге на Шестой авеню. Она хотела купить коричневый меховой воротник, такой же, как у фигуры в зелёном, которая была в витрине.

 Было необычно продавать дорогие меха такой покупательнице. Но люди могли посылать на Рождество кого угодно.
покупки, если они пришлют и деньги. В данном случае маленькая
оборванная женщина была готова. Она достала три хрустящие десятидолларовые
банкноты — невероятную сумму, которую девушка оставила ей на прощание, —
и ещё два доллара из сбережений в своей потрёпанной маленькой
кошёлке. Затем, прижав большую плоскую коробку к плотному
грудинищу своего пиджака, она торжествующе вышла из магазина.

В каком-то нежном экстазе она бродила по улицам, пока не подошла к витрине
цветочного магазина. Когда она остановилась, чтобы посмотреть на большие букеты
гвоздик и роз, перевязанные широкими развевающимися лентами, на её лице появилось тревожное выражение.
Сомневающаяся покупательница повернулась к ней лицом. Стоит ли заходить? Поскольку ей нужно было либо продолжать идти, либо позволить толпе унести себя, она протиснулась в крутящуюся дверь.

"Английские фиалки? — Пятьдесят центов за маленькие букетики," — отрезала краснощекая продавщица в ответ на неуверенный вопрос женщины.

Расстроенный покупатель неохотно отвернулся, помедлил, а затем спросил:

«А розы? Одна полураспустившаяся роза — сколько?»

«Двадцать пять за штуку», — ответила девушка тем же механическим голосом,
занявшись перестановкой цветов в корзине.

— Я… я возьму розу.

В почтовом отделении, где перед ней стояло множество людей, у женщины было достаточно времени, чтобы развязать коробку и спрятать бутон розы под папиросной бумагой, которой была обернута внутренняя упаковка. Затем, надежно завязав коробку и прикрепив на видном месте бирку «Не открывать до Рождества», она встала в очередь. Когда наконец подошла её очередь к стойке, грузный клерк, работавший как автомат и дышавший как паровоз, вырвал посылку из её ослабевших рук и написал на обёртке адрес, который она назвала.

Она расплатилась, сунула чек в сумочку и быстро пошла прочь.

Свежий круассан она принесла в свою комнату из пекарни, купив его у смуглой, сальной женщины, которой она почти пропела «Счастливого Рождества».  В сумерках она выпила кофе в своей комнате.  Был канун
Рождества, и она должна была начать пораньше, чтобы в полной мере насладиться
особенностями этого сезона. Прочитав свою статью в течение часа или около того
при свете беспечно горящей газовой горелки, она засуетилась, чтобы
сварить ещё одну чашку кофе, и во второй раз полакомилась круассанами.
Наконец она наполнила грелку тёплой водой из-под крана в
коридоре и приготовилась ко сну.

Холод от постельного белья, на которое грелка почти не
действовала, не мог коснуться уютного тепла в сердце женщины.
Счастливые воспоминания о её странном и милом госте
не были омрачены знанием о том, что происходило в этот самый час. Прыгая в свою кроватку и напевая песенку, она не знала, что в театре в центре города популярная молодая актриса как раз
отвечала на настойчивый звонок к началу представления. Она также не могла знать, что
грациозная молодая девушка, выходящая из-за кулис в новой роли —
крайний пример эксцентричной девицы, — если не считать
ощипанного и потрёпанного мехового наряда, который был
изюминкой причудливого наряда исполнительницы.


Ничто из этого эпизода не нарушило полусонное, полублаженное
состояние, в котором женщина провела ту ночь. Инцидент литой
ни облачка на нее, жаждущих пробуждения, ни отсталый ее активный скачок от
кровать, когда голос ее хозяйка вызвала ее с начала на
Рождественское утро.

- Эггс_-пресс, эггс_-пресс... посылка для мисс Лоу-лор-р-р!

Грудной и протяжный зов разнесся по трем пролетам
голой лестницы, и к тому времени, как женщина надела юбку и
они вышли в полумрак верхнего холла, нахмуренные,
любопытные головы высовывались из каждой двери.

Она несла громоздкие Рождественский пакет к себе в комнату, двигаясь
умышленно, застенчивый, половина-виновником торжества, и положил его на койку.
За закрытой дверью она развязала его, сняла обертку и с улыбкой наклонилась, чтобы жадно вдохнуть аромат, исходящий от сложенной папиросной бумаги.
Затем она осторожно разложила хрустящую внутреннюю обертку и
извлекла увядшую, полураскрытую розу из её гнезда в коричневом мехе норки.




Напоминание

_Автор: Аллан Апдеграфф_


 Маленький бельгиец и старая скрипка —
 невысокий, коренастый, меланхоличный маленький бельгиец
 И очень красивая старая скрипка...

 Непримечательный маленький бельгиец
 С унылыми усиками,
 В американской «магазинной» одежде, которая ему не по размеру,
 В дешёвых американских ботинках, начищенных, но бесформенных...
 (И всё же он часто играл с большим почётом
 Перед большими аудиториями в Бельгии;
 Но это было до того, как крышка ада приоткрылась
 Где-то на севере Германии —
 Пусть это будет пресечено, жестко, в ближайшее время!)

 Итак, этот потрепанный, толстый, обескураженный пожилой бельгиец
 (Слишком старый и толстый для военной службы),
 И его очень старая красивая скрипка,
 (Позаимствованная - свою лучшую он потерял из-за своих завоевателей),
 Появилась перед сомнительной аудиторией
 В музыкальном зале, построенном в лесу
 Недалеко от американского летнего курорта,
 И сыграл дюжину отборочных за сорок пять долларов.

 Тогда мы узнали, почему он часто играл с большим почётом
 Перед большими аудиториями в Бельгии;
 И почему его король и его страна
 Оказали ему почести, которые он все еще носил.,
 Богатства, недавно отнятые
 его завоевателями.

 Затем мы увидели, что это был за человек.,
 Как прекрасно была одета его душа, прямая,
 Благородно сложенная, увенчанная бухтами Аполлона.
 Когда он сыграл сонату Тартини для скрипки, мы поняли,,
 Что Бельгия снова будет владеть
 Это маленькое местечко под солнцем.

 Ведь старый итальянский мастер мог написать эту сонату
 Вспоминая опустошённую Бельгию тех дней.
 Сначала из-под чуткого бельгийского смычка,
 Музыка рассказывала о мире и обыденных вещах,
С некоторыми спорами, с некоторыми банальностями,
 Но с большой мелодичностью и глубокой гармонией в основе.
 Третья часть, _affetuoso_, пробудила к разрушению —
 К разрушению слишком внезапному и полному.

 Слишком кровавому, зверскому и жестокому,
 И тщательному, и грязному, и прусскому,
 Чтобы о нём можно было только тихо плакать.

 Там был зарезанный ребёнок
 Лежа в грязи под полусгоревшим домом,
 Рядом с обнажённым трупом своей матери,
 Изуродованными телами своего старого деда
 И младшей сестры,
 Ребёнок слабо плакал и стонал,
 И снова закричал...
 А потом замолчал.

 Через некоторое время издалека
 Послышались глухие крики, топот ног,
 Неукротимые голоса —
 отступающие, возвращающиеся, к ним присоединились другие, умирающие, возрождающиеся,
 всегда неукротимые.
 И ещё другие присоединились к этим побеждённым, но непокорённым,
 и конец наступил в одном долгом, высоком,
 неукротимом крике.
 Тогда мы поняли и склонили головы,
 И устыдились своей жалкой участи,
 И взмолились Богу, чтобы мы могли сыграть более благородную роль,
 В ответ на тот хладнокровно спланированный,
 Убийственно осуществлённый,
 Неизгладимый ужас там, за морем.




«Старый Билл»

_Генри К. Уоллес_


Сегодня мы похоронили Старого Билла. Когда мы возвращались домой,
нам казалось, что мы провожаем в последний путь члена нашей семьи. Весь день я
думал о нём, и сегодня вечером я хочу рассказать вам эту историю.

Старый Билл был лошадью, и он принадлежал четырём поколениям нашей
семьи. Ему был сорок один год, когда он умер, так что вы поймёте,
что в течение многих лет он был тем, кого некоторые могли бы назвать «бездельником».
Но давным-давно он заплатил вперёд за проживание на тот срок,
который он мог бы у нас пробыть. Зимой он занимал тёплый угол в конюшне.
конечно, и дня не проходило, чтобы кусок сахара, яблоко или еще что-нибудь
другой лакомый кусочек не попадал к нему из рук тех, кто любил
его. Старому Биллу никогда не грозила ни малейшая опасность постичь печальную участь
многие верные старые лошади попадали в руки торговцев.

Моему дедушке нравились хорошие лошади. Ему нравилось подводить черту под командой
команда, которая рвалась вперед, как будто им это нравилось. У него была такая
пара кобыл, весом по 500 фунтов, родные сёстры, хорошо подобранные как по внешнему виду, так и по характеру. Старый джентльмен сказал:
они были чистокровными морганскими. Так это или нет, но в них было много горячей крови. Он вырастил несколько жеребят от этих кобыл, используя лёгких лошадей, но ни один из них не обладал ни духом, ни качествами своих матерей. Однажды сосед привёл першерона, стройного жеребца весом около 780 килограммов, с ровными ногами и полным сил, как и большинство первых лошадей этой породы, и дедушка скрестил с ним этих кобыл. Следующей весной жеребёнок
вырос в прекрасного скакуна весом около тысячи двухсот фунтов.
по пятьдесят за каждую, здоровые, как орехи, работящие и резвые. Дедушка
подарил эту упряжку моему отцу весной, когда тот начал заниматься фермерством.
Им тогда было по три года, и одним из них был Старый Билл.

В те дни капитал молодого фермера был невелик: упряжка
лошадей, корова, две-три свиньи и несколько сельскохозяйственных орудий, причём лошади
были самой важной частью этого капитала. Я не буду пытаться рассказать о
том, какую роль сыграли эти лошади в победе отца. Они никогда не болели,
всегда были готовы к работе. И я хорошо помню отца.
горе, когда в один холодный зимний день приятель Билла поскользнулся на льду во дворе и его пришлось пристрелить. В тот вечер отец рассказал нам о важной роли хорошей лошади в жизни фермера и прочитал небольшую лекцию об обращении с лошадьми и другими животными. В то время мне было всего десять лет, но то, что сказал отец, или то, как он это сказал, произвело на меня глубокое впечатление, и с тех пор я считал лошадей своими друзьями и относился к ним соответственно. Как было бы хорошо, если бы все родители учили
в раннем возрасте научили детей правильно обращаться с нашими умными животными.

 Билл уже был «Старым Биллом», когда стал моим.  Он был на четыре года старше меня, когда мы начали ухаживать друг за другом, и мой успех, должно быть, во многом объяснялся его возрастом и опытом.  Нам нужно было пройти всего полторы мили, и летним вечером Билл преодолевал это расстояние с такой же скоростью, как и более молодая лошадь. Когда девушка, в которую я был влюблён,
удобно устраивалась в коляске, он быстро проезжал полмили, после чего переходил на
достойную прогулку, прекрасно понимая, что
Он хорошо понимал важность порученного ему дела. Он знал, где можно было безопасно сойти с проторенной дорожки и тихо пройти по траве сбоку, и у него был настоящий талант находить красивые тенистые места, где он мог пощипывать нависающие ветви, время от времени оглядываясь, чтобы убедиться, что всё идёт как надо. Полагаю, я старомоден, но я не понимаю, как можно по-настоящему хорошо ухаживать за девушкой без такого коня, как Старый Билл. Казалось, он проявлял к этому делу столько же интереса, сколько и я. Однажды вечером Дженни принесла
Я вынул для него пару кусочков сахара (кстати, это был обнадеживающий знак для меня), и после этого мы сразу же отправились к ней домой, где Билл очень быстро возвестил о нашем прибытии двумя-тремя никерами.

 Однажды я в шутку сказал жене, что, очевидно, она вышла замуж за Билла так же, как и за меня.  Это замечание было ошибкой.  Она признала это с большей радостью, чем казалось необходимым, и впоследствии неоднократно напоминала мне об этом. Иногда она сравнивала меня с кем-то, к моему
позору, и если бы Старый Билл мог их понять, он бы
Мы от души посмеялись. Дженни всегда говорила, что Билл знает больше, чем некоторые
настоящие люди.

  После свадьбы Старый Билл отвёз нас в свадебное путешествие — не очень
долгое, можете быть уверены, — и мы втроём погрузились в размеренную фермерскую жизнь. Мы не требовали от Старого Билла ничего сложного, но он
помогал по хозяйству и благополучно возил Дженни туда, куда она хотела. Я чувствовал себя совершенно спокойно, когда она вела его. Я бы хотел, чтобы у меня была фотография
их троих, когда она вывела мальчика, чтобы показать его Старому Биллу.
 Я закрываю глаза и вижу, как она стоит перед старой лошадью,
с мальчиком, закутанным в одеяло, на руках. Я вижу, как гордо
блестят её глаза, и вижу, как чувствительная верхняя губа Старого Билла
прижимается к одеялу. Он, очевидно, прекрасно понимал Дженни и,
похоже, гордился ею так же, как и она.

 Мальчик научился ездить на Старом Билле в том возрасте, когда большинство детей
ездят на метёлках. Дженни сажала его на спину Старого Билла и водила его за собой, но Старый Билл был таким осторожным, что вскоре она стала доверять ему одного с мальчиком во дворе, а сама сидела на крыльце. Я помню, как однажды летним вечером я испугался. Старый Билл
На холке у него почти не осталось шерсти, но прямо перед отметиной на ошейнике была длинная прядь гривы, за которую держался жеребёнок. Я
подходил к дому, где Билл выгуливал жеребёнка, а Дженни сидела на крыльце. Очевидно, муха-жигалка
кусала Билла за передние ноги, потому что он быстро опустил голову,
и жеребёнок, крепко державшийся за прядь гривы, соскользнул с его шеи и упал на землю. Можете быть уверены, что я поспешила туда почти так же быстро, как Дженни, которая была всего в нескольких шагах от меня.
Я побежал, крича на бегу: «Он что, наступил на него?» Видели бы вы, с каким презрением посмотрела на меня Дженни. Такое оскорбление Старого Билла не заслуживало ответа.
 Старый конь, казалось, был так же обеспокоен, как и мы, и Дженни быстро посадила мальчика ему на спину, и поездка возобновилась, а я с позором отошёл в угол крыльца. Как будто Старый Билл мог причинить вред её мальчику!

Последние годы жизни старого Билла были полны довольства и счастья, если я
знаю, что такое лошадиное счастье. Зимой у него был лучший
угол в конюшне. Летом он был полновластным хозяином маленькой
на пастбище, где мы держали жеребят. Он учил мальчика ездить верхом правильно и с должным уважением к своему скакуну. Время от времени он пускал его в галоп,
но, как правило, настаивал на том, чтобы тот ехал шагом, и если
мальчик вооружался хлыстом и пытался настоять на своём, старик
быстро показывал, кто здесь главный, слегка прикусывая его за
ноги, чтобы дать понять, что он может сделать.

Биллу очень нравилось возиться с кобылами и жеребцами. Мы никогда не позволяли жеребцам
следовать за кобылами по полям, а держали их на пяти акрах
Мы с Биллом паслись на пастбище. В полдень мы заводили кобыл в загон, чтобы они остыли, и давали жеребцам пососать, а ночью выгоняли кобыл на пастбище вместе с жеребцами. У Билла было острое чувство юмора. Он дурачился, пока жеребцы не заканчивали сосать, а потом ускакал галопом, и все жеребцы понеслись за ним. Естественно, кобылы возмущались. Они с негодованием следовали за ним, но это им не помогало. Мы обычно подходили к забору пастбища и наблюдали за этой
маленькой сценой, и я думаю, Биллу нравилось, что мы там были, потому что он
Он продолжал веселиться до тех пор, пока мы не перестали смотреть. Он определённо не пользовался популярностью
у кобыл. Они относились к нему примерно так, как гордая мать относится
к дедушке, когда он уводит её любимого мальчика и учит его трюкам,
которые ей не нравятся.

 Хотя Билл с удовольствием учил жеребят глупым выходкам
в дни их безответственности, когда они достигали нужного возраста,
он с мрачным удовлетворением наслаждался своей ролью в их обучении. Более двадцати пяти лет он был нашим главным помощником
в приучении жеребят к работе. Было забавно наблюдать за тем, как жеребёнок впервые
В тот раз его запрягли и привязали к повозке рядом с Биллом, а поводья привязали к кольцам на ошейнике Билла.

 С нашими жеребцами всегда обращались более или менее бережно с самого рождения, и нам не составляло труда запрячь их.  Когда его выводили к повозке вместе с Биллом, жеребец неизменно думал, что это весело.  Но Билл, которого он увидел сейчас, был не тем Биллом, которого он знал на пастбище, и он очень
он быстро понял, что имеет дело с настоящим профессионалом.

 Билл был очень строгим начальником; он не терпел фамильярности;
Он быстро подавлял любое чрезмерное проявление духа; он был добрым, но твёрдым.  Став старше, он время от времени терял терпение
с жеребцами, которые продолжали вести себя неподобающим образом. Когда они
надвигались на него, он со скучающим видом отступал, словно говоря: «Успокойся, мой юный друг; ты ведь не думаешь, что сможешь убежать от Старого Билла!» Когда они дулись, он немного тащил их за собой. Но если они продолжали упрямиться, он почти по-звериному скалился на них и так же, как и раньше,
Было приятно видеть, как они выходят из угрюмого состояния.

Наконец, когда уставший и сбитый с толку жеребёнок успокаивался и начинал
спокойно идти, а также научился реагировать на поводья, Билл
вознаграждал его лаской по шее и другими проявлениями своего
уважения.

Старый Билл хорошо знал эту игру и был незаменим в обучении молодняка. Но после первого круга с ним в повозке жеребята, казалось, чувствовали, что потеряли хорошего товарища. Они сохранили к нему дружеские чувства, но держались на расстоянии.
Он относился к нему с большим уважением и никогда не позволял себе вольностей, если не был уверен, что его поведение будет одобрено.

Когда мальчику было около трёх лет, я купил ему колли.
Когда он катался на Старом Билле, Джек носился взад-вперёд, спереди и сзади, радостно лая.  Старому Биллу не нравилось такое легкомыслие.  Для него это был серьёзный повод. Я думаю, он никогда не забывал о том случае, когда мальчик
упал, потому что ничто не могло заставить его сойти с ровной дороги, пока
ребёнок не достиг возраста, когда его можно было безопасно посадить в седло. Когда
Когда прогулка заканчивалась, Старый Билл прижимал уши и так яростно бросался на Джека, что колли убегал и прятался под крыльцом. Однако, когда мальчика не было рядом, Старый Билл и Джек были хорошими друзьями, и в очень холодную погоду Джек пробирался в стойло Билла и сворачивался калачиком у него между ног, к явному удовольствию обоих.
 Между ними была настоящая дружба, но не менее настоящая ревность из-за внимания маленького мальчика. В этом отношении они были очень похожи на людей.

До последнего года своей жизни Билл был очень полезным членом
семья. Дженни любила хороший сад и говорила, ещё до того, как мы поженились, что, когда у нас будет свой дом, у неё будет сад, который будет настоящим садом, и что она не собирается изнурять себя работой с мотыгой, как это делала её мать. Она разбила свой сад на длинной узкой полосе земли между пастбищем и ветрозащитной полосой, сразу за домом, и с помощью Билла у неё появился сад, о котором она мечтала. Билл
пахал землю и обрабатывал её, и то, с какой заботой он ходил
по длинным узким рядам, поражало. Это было ещё одно место, где он
Он не хотел, чтобы Джек ему мешал. Он был готов к тому, что Джек будет сидеть
сбоку и наблюдать за происходящим, но он должен был держаться в стороне.

 В течение учебного года Билл регулярно возил детей в школу, которая находилась в миле от дома. Они ездили на нём верхом, а потом отпускали, чтобы он возвращался домой
один. Он научился возвращаться за ними во второй половине дня и
приносил их на крыльцо с таким видом, словно говорил: «Вот ваши малыши,
целые и невредимые, благодаря Старому Биллу». Дженни всегда
встречала его с яблоком или кусочком сахара. Они со Старым Биллом, казалось, были друзьями.
во всём, в чём он мог принять участие, они были партнёрами.
Они прекрасно понимали друг друга, и я не стыжусь признаться, что
время от времени я немного завидовал Старому Биллу.

Что ж, как я уже сказал в начале, сегодня мы похоронили Старого Билла. Он умер
мирно и, как мы говорим о некоторых уважаемых гражданах, «с почестями».
Его похоронили на ферме, за которую он заплатил, и, как бы глупо это ни казалось некоторым людям, вскоре скромный камень будет отмечать место его последнего упокоения. И иногда, летним днём, если я найду Дженни
Сидя с рукоделием в тени большого дуба, под которым покоится Старый Билл, я буду знать, что в её аккуратные стежки вплетены нежные воспоминания о верном слуге.




История рекрута

_Фрэнк Лютер Мотт_


В прошлое воскресенье днём я забрёл в Смит-парк и сел на скамейку у фонтана. День был прекрасный. Солнце ласково пригревало, и я
был одним из многих мужчин, которые отдыхали на этих скамейках и наслаждались
благодатным теплом раннего весеннего солнца.

Там были самые разные мужчины.  Было несколько стариков, но большинство — молодые.
молодые или среднего возраста. Если я не очень плохой наблюдатель, то многие из них были бродягами.

 Пока я сидел там, я наблюдал за игрой воды в фонтане.
 Я смотрел на бронзовые фигуры женщин, сидящих в центре и размышляющих о том, кто знает, о какой-то великой мировой проблеме; и я видел возвышающуюся над всеми фигуру солдата Гражданской войны. Он стоял, спокойный и величественный, — апофеоз простого солдата, сражавшегося за Союз. На нём были шинель и военный плащ старой формы. Он стоял по стойке «смирно», выставив вперёд левую ногу и положив приклад на плечо
Он положил винтовку на землю перед собой, держа её за ствол левой рукой и опираясь предплечьем на дуло. Он пристально смотрел куда-то мимо меня, в угол парка. На его лице было выражение человека, готового ко всему, человека, которого не испугает никакая опасность, человека, не боящегося спокойной силы духа и тела.

«Именно он, — подумал я, — бросился в бой, когда отец Авраам
призвал его, и своей преданностью и самопожертвованием спас свою страну
в час величайшей нужды».

Оглянувшись через парк, я увидел плакат, висевший в большом окне
из торгового зала. Я смогла разобрать три слова, напечатанные крупным шрифтом.:

ТРЕБУЮТСЯ МУЖЧИНЫ ПРЯМО СЕЙЧАС!

Я снова огляделся вокруг, на мужчин, бездельничающих, как и я, там,
на скамейках, залитых солнечным светом, некоторые из них спали. Я тоже почувствовал
усыпляющее воздействие майского солнца и, возможно, вскоре сам впал бы в
беспамятство, если бы не странная вещь, которая
произошла именно тогда.

Я увидел, как солдат Союза слегка повернул голову и посмотрел прямо на меня.

 Я не склонен к иллюзиям, будучи, как правило, рассудительным молодым человеком. Но, пока я жив, я видел, как тот солдат Союза повернул голову
его голову! И более того, я знал, почему он это сделал.

 Я читал газеты и знал, в чём нуждается моя страна. Я читал
пламенные призывы к мужчинам вступить в армию. Я читал
классическое выступление президента Вильсона о целях Америки в нашей
величайшей войне за свободу. Я не хотел быть трусом, но почему-то
меня это не сильно тронуло. Я позволял другому парню занимать моё место, смутно намереваясь сам встать в строй, когда необходимость в этом станет более острой. Даже сейчас я был склонен поспорить на этот счёт.

Я откинулся на спинку стула и сказал в разговорном тоне:

 «Послушайте, мистер Солдат Союза, когда вы вступили в армию, нужда была сильнее. Союзу угрожала опасность; само существование нации
было под угрозой. Я тоже отвечу на призыв, если в этой войне случится самое худшее».

"Молодой человек", - ответил солдат, его глаза были устремлены на меня, а голос был глубоким и спокойным.
"Молодой человек, призыв вашей страны - это призыв вашей страны.
На этот раз речь не идет о союзе; слава Богу, штаты стоят вечно.
неделимы навеки. Но на этот раз кризис еще серьезнее, необходимость
видения и жертвы, еще более жизненно важные. На этот раз свобода не только
черного человека, но и всего мира находится на волоске. Ты глух
к призыву?"

"Но послушай", - ответил я. "Это не наша война. Никто не пересекал
море, чтобы напасть на нас".

"Разве нет?" возразил он. «С помощью шпионов, интриг, вероломной дипломатии, беспринципной политики мирового господства враг вторгся на наши берега. Но дело не только в этом. Пока я стоял здесь, я слышал крики жителей порабощённой Бельгии; я слышал
отчаянные крики мужчин и женщин, тонущих в водяных могилах;
вопли гибнущей Армении терзают мои уши. Вы говорите, что это не наша
война? Это так! Точно так же, как судьба чернокожего человека тронула наши сердца
Северяне, точно так же, как несчастье путника, направлявшегося в Иерихон, тронуло сердце самаритянина, точно так же, как страдания Христа на кресте тронули сердце всего мира, — точно так же должен тронуть сердце Америки скорбный крик гибнущего сегодня мира... И всё же я оглядываюсь вокруг! Эти люди, дремлющие на солнце! Неужели это американцы?
Я бросился с поля боя, когда Линкольн призвал меня, едва успев попрощаться с матерью; и я не боялся ни холода, ни жары, ни болезней, ни лишений, ни ужасов днём и ночью, ни града пуль и снарядов, ни ран, ни страданий, ни смерти — и всё потому, что меня позвала моя страна!

Когда он заговорил, его голос зазвучал властно. Он поднял правую руку с дула ружья, на котором она лежала, — поднял высоко в страстном призыве. Наконец я был тронут; по моим щекам
текли слёзы.

Я вздрогнул — и проснулся. Я спал, и вода из фонтана
Ветер дул мне в лицо. Но только ли брызги фонтана заставили мои щёки вспотеть?

 Я посмотрел на бронзовую фигуру, возвышающуюся над фонтаном. Там стоял солдат, левая нога выдвинута вперёд, рука лежит на оружии. Его
взгляд был устремлён в угол парка. Но разве я не видел на этом бронзовом лице отблеск страсти — страсти к Свободе всего мира?

Я повернулся к своему соседу слева на скамейке. Его глаза были полузакрыты, он дремал.

  «Простите, брат, — сказал я. — Не могли бы вы подсказать, где находится ближайшая вербовочная станция?»




Самый счастливый человек в Ай-Оуэй

_Автор: Руперт Хьюз_


 Чуть дальше по дороге, где пыль была такой густой,
 Что покрывала копыта гнедой кобылы, и солнце
 Было таким жарким, что птицы не пели;
 Казалось, что уже середина лета, а не весна!
 Я был в полном отчаянии,
 И мне было ужасно одиноко без тебя...
 Я подъехал к тому большому лугу у реки,
 И она была вся в цвету, и тоже дрожала,
 От ветерка, пахнущего духами из аптеки.
 Я привстал в стременах, задрав голову.
 Они так утопали в цветах, что чуть не задушили меня.
 Мне как-то нравилось думать, что я умер...
 И если бы я умер сегодня,
 я был бы самым счастливым человеком на свете.

 Почему всё так?
 Твой папа не пускает меня в дом...
 Ну, как только я это понял, я поцеловал их цветы;
 На вкус они были как «Спокойной ночи» на твоём белом лице.
 Я широко раскинул руки и обнял их — скажем,
 Я мечтал, что твоё маленькое сердечко бьётся во мне!

 Я отломил эту ветку для букета;
 Если бы я был великаном, я бы сорвал это дерево!
 Цветы немного пыльные с дороги,
 Но ты не против. И, как сказал тот парень,
 "Когда ты это увидишь, вспомни обо мне" — я знал
 Ещё одно стихотворение, но я потерял голову
 От того, что увидел тебя! Всё, что я могу сказать,
 Это — "Я самый счастливый человек на свете"

 Ну, когда я шёл по дороге, я видел, как твоя мама
 проезжала мимо в город — она не заговорила со мной!
 А на дальнем поле я видел твоего папу
 за весенней вспашкой, как и должен был быть я.
 Но, зная, что ты будешь здесь совсем одна,
 я должен был прийти — ведь сейчас наш единственный шанс.
 Сними свой аперн, оставь вещи на полке —
 нашему проповеднику нужно то, что парень называет «романтикой».
 У нас нет багги с красными колёсами, но кобыла
 Повезёт нас обоих, как мы её и приучили.
 Просто вплети в волосы лотос,
 И давай поедем прямо в рай — я и ты!
 Я построю для тебя маленький домик, и люди скажут:
«Здесь живёт самая счастливая пара в Айове».




Захваченная мечта

_Автор Октав Танет_


 Сомерс медленно ехал по невысоким холмам Айовы, подбирая в уме мелодию
к изящным стихам Эндрю Лэнга. Вскоре, оставшись совсем один на
Проезжая по просёлочной дороге, он начал петь:

 «В своих снах он видит её,
 Всё такой же прекрасной, доброй и юной».

 Нежная мелодия, полная меланхолии и неудовлетворённого желания, затихла,
но мысли молодого человека продолжали её преследовать. В его сердце зашевелилось воспоминание,
которое иногда ранило его, а иногда жалобно ластилось к нему. — Боюсь, ты попал в точку, Энди, — пробормотал он, — и я бы счёл это всего лишь сном, если бы выиграл.

В тридцать Сомерс считал себя отъявленным циником. Он общался с дерзкими критиками и верил в худшее как в искусстве, так и в литературе. Он был
вместо того, чтобы рисовать картины будущего, он рисовал карикатуры для ежедневной газеты; паника 1893 года лишила его небольшого состояния, а его возлюбленная отказалась выйти за него замуж. Поэтому он постоянно повторял на языке Иова: «Хорошо, что я гневаюсь».

 Резиновые шины вращались медленнее, когда он перевёл взгляд с обочины на улыбающиеся холмы. Колосья кукурузы были покрыты серебристо-жёлтым
налётом, но послеполуденное солнце украшало зелёные пастбища, свежие, как в мае,
потому что утром прошёл дождь, и клены, дубы и вязы
смешанные изысканные оттенки цвета и тени тут и там среди
открытых полей. Длинные ряды тополей напомнили Сомерсу Францию, и он
вздохнул. "Все эти дома удобны и все уродливы", - подумал художник.
 "Я никогда не видел ничего менее живописного. В этой жизни нет даже мрачного интереса, связанного с бедностью и бунтом, потому что все они чудовищно богаты. Один из фермеров предложил мне сто долларов и оплатить мои расходы, чтобы я приехал сюда и написал пастелью его жену. И я принял предложение, потому что хочу оплатить своё проживание и купить
подержанный велосипед. Скорее всего, ему нужно что-то вроде
цветной фотографии, что-то гладкое и блестящее, с нарисованными
волосами... О боже! Но мне нужны деньги, и я не подпишу эту
проклятую бумажку. Зачем она ему? Интересно, знал ли он когда-нибудь
о мечте влюблённых? Мечте? Всё это мечта — мираж чувств или
воображения. Чёрт возьми, зачем мне возвращаться к этому? Должно быть, я рядом с его домом. Дом на углу, как они сказали, где пересекаются дороги. Тьфу! Как это бросается в глаза.

Дом перед ним был жёлтым с зелёными ставнями; большие амбары
были ярко-красными; двор пестрел цветущими растениями.

Сомерс подъехал к воротам и спросил у старика, который опирался на забор, где живёт мистер Гейтс.

"Здесь," — ответил старик, не отрывая локтей от забора.

"И позвольте спросить, вы мистер Гейтс?" — сказал Сомерс.

"Да, сэр. Но если вы тот молодой человек, который продавал «Мать, дом и рай» и собирался прийти ещё раз, чтобы узнать, понравилось ли нам, то мы не хотим этого. Моя жена не умеет читать, а сейчас мы читаем чикагскую газету, и у нас нет времени.

Сомерс улыбнулся. «Я не продаю ничего, кроме картин, — сказал он, — и я
думаю, что вы хотите, чтобы я написал для вас одну».

 «Вы мистер Сомерс, Ф. Дж. С.? — воскликнул фермер, и его лицо озарилось
неожиданной улыбкой. — Что ж, я рад вас видеть, сэр. Моя жена сказала, что вы придёте сегодня днём, а я ей не поверил. Я всегда попадаю впросак, когда не верю своей жене. Проходите. О, вы принесли с собой инструменты?

Он провёл Сомерса в дом и в комнату, в которой было так темно, что он
споткнулся.

"Вот диван, садитесь," — сказал Гейтс, который, казалось, был полон гостеприимства.
приветствие. "Я открою штору". Девочка ушла на ярмарку, а мама
сидит на задней площади, прислушиваясь к шуму с дороги.
Она уже готова. Чувствуй себя как дома. Пастельные тона, как на картинах на стене.
то, что я хочу, - это стена. Моя дочь сделала их. — Его тон изменился в конце
предложения, но Сомерс этого не заметил; он впитывал
детали комнаты, чтобы потом описать их своим сочувствующим
друзьям в Чикаго.

«Что за комната ужасов, — подумал он, — и видно, что он этим гордится».
Ковёр был мягким на ощупь, покрытым джунглями из
Цветы и зелёные листья — узор на ковре, который мода оставляет разочарованным продавцам, чтобы те снижали цену всё ниже и ниже, пока он не окажется в рядах поношенных вещей. Дешёвая бумага на
стенах была слегка тонирована, но это было явной заслугой
дизайнеров, а не вкусом покупателя, поскольку там было просто
ужасное кресло, которое качалось на механизме и имело четыре
ярких оттенка плюша, раздражавших глаз, а также изобилие
вышивки и кружев, к которым всё ещё был прикреплён красный
билет с окружной ярмарки.
вышивка украшала шкаф с органом и два стола, а ещё один красный
билет скромно выглядывал из-под богато украшенной рамы пастельного пейзажа,
на котором была изображена вся природная красота — лес, гора, залитое солнцем озеро и
луг — в их самых голубых и зелёных тонах. В комнате было ещё три картины: две очень большие цветные фотографии мальчика лет двенадцати и хорошенькой девушки лет шестнадцати в белом платье с рулоном пергамента в руке, перевязанным голубой лентой, и фотография цветочного креста.

 Тёмные, задумчивые, робкие глаза девушки, казалось, следили за молодым художником
пока он ходил по комнате. Они взывали к нему. "Бедная маленькая девочка",
подумал он, "жить здесь". Затем он услышал волочащиеся шаги,
и вошла хозяйка дома. Это была высокая женщина, которая
сутулилась. Волосы у нее были седые и редкие, и так неаккуратно уложены на макушке
, что из-под накладной
седой косы виднелась скорбная возрастная тонзура. Она была худой, измождённой годами и трудом, а не
обладала поэтической, притягательной молодостью. Она нарядилась для
портрета в чёрное шёлковое платье, сверкающее драгоценностями, которые позвякивали, когда
она пошевелилась; резкая, чёрная, щетинистая линия на шее грубо очерчивала её
увядшее горло. Однако усмешка Сомера была мимолетной. Его поразили две вещи: женщина была слепой, и когда-то у неё было лицо, как у той хорошенькой девушки. С чувством жалости он вспомнил
стихи Эндрю Лэнга; пока она приветствовала его, он беззвучно повторял:

 «Кто день за днём
 Пыль времени, что покрывает её,
 Горести, что делают её седой,
 Плоть, что всё ещё сковывает её,
 Чья милость ушла.

 Её глаза были закрыты, но она шла прямо к нему, протягивая руки.
силы. Это была ее левая рука, которая была продлена, ее право закрывать
топ камыша, и это придавало впечатление дряхлости передал
по всей ее присутствие. Она говорила мягким, монотонным, приятным
голосом. "Я полагаю, это мистер Сомерс, художник. Я чувствую... мы чувствуем себя очень
рады иметь честь познакомиться с вами, сэр".

Никто никогда раньше не считал за честь познакомиться с Сомерсом. Он подумал о том, сколько утончённости и печали было в лице слепой женщины. Он почтительно предложил ей стул. «Полагаю, я должен вас нарисовать, мадам?» — спросил он.

Она слегка покраснела. «Разве это не нелепо?» — извиняющимся тоном спросила она. «Но мистер
Гейтс хочет, чтобы это было так. Он приставал ко мне с тех пор, как я сфотографировалась, чтобы кто-нибудь нарисовал мой портрет. Это был большой портрет, и большинство людей говорили, что он очень хорош, хотя и не льстит, но он не стал его вешать». Он снял его, и я не знаю, что он с ним сделал.
'Я хочу, чтобы тебя нарисовал настоящий художник, мама,' — сказал он. Думаю, если бы Китти
была жива, она бы ему подошла, хотя она предпочитала пейзажи;
никогда не рисовала людей. Вы заметили её работы в этой комнате, не так ли?
ты — на столе, на стуле и на органе — вышиваешь? Китти могла сделать
всё. Она получила шесть призов на окружной ярмарке; два из них пришли
после того, как она в последний раз болела. Она была так рада, что у неё
есть картина — это картина прямо над диваном; это пастель — и
аккуратная, я имею в виду, художественная вышивка — на её кровати, и
она долго на них смотрела. Она бы ни за что не позволила, чтобы билеты забрали.
Она протянула руку к ближайшему стулу и нащупала билет, рассеянно поглаживая его, слегка дрожа подбородком.
Губы улыбнулись. «Мистер Гейтс подумал, — сказала она, — что, может быть, вы
нарисуете мою голову — пастелью, как тот пейзаж, — вот почему он так любит
пастель. И он подумал, что, может быть, мои глаза были бы похожи на
глаза Китти, когда мы поженились, — если бы вы нарисовали глаза, он был бы
очень признателен и готов был бы доплатить, если понадобится». Будет ли это
тяжело?

Сомерс изобразил сильное смятение. "Конечно, нет", - ответил он довольно
сухо; и ему стало стыдно за себя за чувствительный трепет в
старых чертах лица.

"Конечно, я знаю", - сказала она другим тоном, чем раньше
прежде: «Я понимаю, как смешно должно казаться молодому человеку, что ему приходится рисовать портрет старухи, но моему мужу это не кажется смешным. Он очень этого хочет. Он самый добрый человек на свете, он постоянно заботится обо мне. Он купил мне этот орган — мне, которая не умеет играть ни одной ноты и никогда не умела, — просто потому, что я люблю слушать музыку, и иногда, если у нас есть инструмент, приходят соседи, особенно Хэтти
Найт, которая была знакома с Китти и прекрасно играет; она приходит, играет и поёт. Это меня успокаивает. И хотя я думаю, что ты
Молодые люди не могут этого понять, но ему будет приятно иметь мою фотографию. Я опасался, что вы сочтете это смешным, и поспешил войти и поговорить с вами, чтобы вы, не желая того, случайно не обидели его чувства — например, не подумали, что это странно или что-то в этом роде. И он так много думает о тебе и о том, что ты здесь, что я не могу допустить никакой ошибки.

— Конечно, это самая естественная вещь на свете, что он хочет твой портрет, — поспешно вмешался Сомерс.

"Да," ответила она, в ее мягкие, ровные тона", но это, возможно, не
кажется, так молодые люди. Молодые люди думают, что они знают все, что о
любить. И это очень мило и приятно - наслаждаться всем вместе; и вы
кажется, что вас вообще нет в мире, когда вы ухаживаете, ваши
ноги, голова и сердце кажутся такими легкими. Но они не знают,
что значит нуждаться друг в друге. Только когда люди страдают вместе,
они понимают, что такое любовь. Я никогда не знала, что чувствую к своему
мужу, пока не потеряла своего первого ребёнка. Я просыпалась ночью и
там не было бы колыбели - и он бы утешал меня. Вы видите эту фотографию
под фотографией креста?

"Он симпатичный мальчик", - сказал Сомерс.

"Да, сэр. Он утонул в реке. Много мальчишек играли, и
один зашел слишком далеко, и Эдди выплыл, чтобы помочь ему. И он вскарабкался на
Эдди и мужчина на берегу не успели вовремя. Он был действительно хорошим мальчиком.
ему больше всего нравилось играть дома со мной, а также с мальчиками.
Отец гордился им, как мог, хотя и не подавал виду. Это
крест прислали его одноклассники; и учительница плакала, когда
рассказал мне, как усердно Эдди старался выиграть приз, чтобы порадовать своего папу.
Мы с отцом прошли через это вместе. И нам пришлось изменить всё, о чём мы раньше говорили вместе, потому что Эдди всегда был в центре нашего внимания;
и нам пришлось постараться не показывать друг другу, как сильно мы переживаем, и не омрачать жизнь Китти, показывая ей, как сильно мы по нему скучаем. Только однажды отец сорвался, когда отдал Китти Эдди своего
жеребца. — Она остановилась, потому что не могла продолжать.

 — Не... не расстраивайся, — неловко попросил Сомерс.  Его щёки
были очень красными.

«Это меня не огорчает, — ответила она, — только самую малость; я всегда думаю об Эдди и Китти. Иногда мне кажется, что отцу было тяжелее, чем когда-либо, когда его девочка ушла. А потом у меня начались слепота и ревматизм; и мне казалось, что он пытался компенсировать мне потерю дочери и сына и быть для меня всем сразу. Так оно и было. И ты думаешь, что два пожилых человека, которые состарились
вместе, как мы, и пережили такие потери, — ты думаешь, что они не стали ближе, добрее и нежнее друг к другу, как
Господь для своей церкви? Ну, я уродлив, стар, слеп и
крив, но он этого не знает. Теперь ты понимаешь?

 — Да, — сказал Сомерс, — я понимаю.

— И вы, пожалуйста, простите меня за то, что я так свободно выражаюсь; это было сделано для того, чтобы не задеть чувства отца, заметив, что вы, возможно, хотели рассмеяться.

— Видит Бог, я не хочу смеяться, — вмешался Сомерс. — Но я рад, что вы заговорили. Это... это будет лучше. А теперь могу я вас кое о чём спросить? Я
хочу, чтобы ты позволила мне одеть тебя — я имею в виду, накинуть что-нибудь на шею,
мягкое и белое; а потом я хочу сделать два твоих портрета — один,
Мистер Гейтс желает, чтобы голова была отдельно, а вы сидели в
деревенском кресле снаружи.

— Но, — она выглядела обеспокоенной, — это будет так дорого, и я знаю, что это
глупо. Если бы вы всё-таки...

— Но я не должна; я хочу это сделать. И это ничего вам не будет стоить.
Сотня долларов — достаточная плата для меня. Я хотела бы ... я действительно хотела бы, чтобы я могла
позволить себе делать все это бесплатно.

Она ахнула. "Сто долларов! О, это неправильно. Вот почему он
не захотел покупать новую коляску. И в шутку попросил сфотографировать меня ". Но вдруг
она покраснела, как девчонка, и улыбнулась.

В этот момент в дверях появился старик, безукоризненно одетый в свой тяжёлый чёрный костюм и
блестящую белую рубашку, с подносом в руках.

"Отец, — сказала старая жена, — ты хочешь сказать, что собираешься
заплатить сто долларов просто за мой портрет?"

— Что ж, мама, ты же знаешь, что нет дурака хуже старого дурака, — ответил он шутливо, но когда старая жена повернула своё незрячее лицо к голосу старого мужа и он посмотрел на неё, Сомерс склонил голову.

Он провёл весь день за своими набросками.  Уезжая в сумерках, он знал, что сделал работу лучше, чем когда-либо прежде.
жизнь, какой бы незначительной она ни была; тем не менее он вовсе не думал о себе. Он пытался сформировать своё смутное представление о том, что показная утончённость мышления и помпезность изысканности — по-настоящему приятные и милые вещи, но они не более чем шелуха жизни; не только под ними, но и в неблагородных и отвратительных условиях может скрываться человеческое подобие той «древнейшей и новейшей красоты».
что старый святой понял слишком поздно. Он почувствовал неуловимое присутствие
чего-то в любви, что было выше его юношеских мечтаний, сильнее, чем
страсть, прекраснее, чем восторг. К этим обычным мужчине и женщине пришёл самый драгоценный дар жизни.

"Мечта?" — пробормотал он. "Да, возможно, он поймал её."

[Иллюстрация: "ДИНГ" от WING]




Истина

_Кэрри Мосс Хоули_


Исторические архивы содержат удивительные сведения о росте и
физическом развитии человека. Возвращаясь к началу времён, когда
творение облачилось в бессмертную мантию жизни, а природа высказала мысль о том, что ничто не исчезает, мы следуем по коридору веков, пока не оказываемся в сегодняшнем дне, где осознаём эту мысль
это стало самым мощным фактором продвижения. Градации существуют
повсюду, но ментальные процессы и волевые побуждения берут под контроль
колесо прогресса и направляют все с величественной силой.

Разум, как мы привыкли думать о нем, не является надежным руководством, если
режиссер мудрости. Итак, мы призываем свет, чтобы дать направление
идеям или концепциям, которые просачиваются в мозг из всеохватывающей
универсальной мысли. Как отличить истинные концепции от ложных - это
задача философии.

Истина может быть проверена одним безошибочным правилом: её способностью созидать. Вы
Вы можете видеть, как оно формирует то, что может привести к злу, и причиняет очевидный вред. Тогда вы скажете: Как это может быть правдой, если это приводит к катастрофе? Но
всё, что создано, действует по-разному. Есть грубое и утончённое,
порочное и совершенное. Всё хорошо в том смысле, что исходит из
совершенного закона. Именно направление, в котором движется творение,
определяет результат.

Следующий шаг — как направить истину так, чтобы она привела только к желаемому результату. На этой планете живут миллионы существ, и у каждого из них есть
равный доступ к истине. Многие из них даже не знают о своей силе
в производстве, и, обладая чувственным восприятием, которое не было
обновлено, они продолжают создавать то, что другой, более продвинутый
класс стремится уничтожить. Так будет продолжаться бесконечно,
поскольку всегда будут расти души, которым нужно учиться. Поскольку
то, что кажется злом, должно существовать, когда оно становится
отвратительным для вас во всех своих формах, ваша привилегия и
сила в том, чтобы превращать всё, что попадает в ваш радиус действия,
в то, чем вы хотите это видеть. Сведите к минимуму свой страх перед любыми негативными последствиями и крепко
держитесь за реальные силы и превращайте их в то, чего вы желаете.

Если бы вы были скульптором и перед вами лежал кусок мрамора, вы бы не стали вырезать из него кошку, потому что кошка случайно тёрлась головой о вашу ногу в знак дружеского расположения. Хотя вы бы и заметили кошку, она была бы чем-то за пределами вашего восприятия, когда вы нанесли бы первый удар по мрамору. Вы бы строили на основе своего восприятия, которое было бы выдвинуто на первый план вашими представлениями о ценном.

Человек должен достичь определенного уровня в своем развитии, прежде чем он осознает
Есть бесполезные вещи и ценные, и он может обладать тем, чем пожелает. Но когда он преодолеет нравственный рубеж, он увидит рассвет
нового дня, который принесёт ему осуществление его надежд.

 Таким образом, путь к истине — это сначала увидеть её с точки зрения,
которая приходит с просветлением; затем осознать, что космический мир
обладает всем необходимым для его развития. То, что вас окружает, но не привлекает, лишь задевает и привлекает внимание к своему существованию, должно войти в ваше творение не больше, чем кошка вошла в произведение художника.




Работа

_Ирвинг Н. Брант_


 Позволь мне снова побродить по лесу друидов,
 Чтобы постичь его наследие древних знаний;
 Сделай меня его пророком, как я мечтал в былые времена,
 Жрецом, размышляющим о священных тайнах.
 Веди меня в царство покоя или в более прекрасные
 Места, где бушует неспокойное море.
 Или обрати мой взор на бескрайние просторы
 О тихих долинах и голубой дымке вон там,
 На противоположных холмах. Позволь мне пройти
 По теням незапамятного человеческого разума,
 По следам страха, радости, печали и отчаяния,
 По божественному чуду и изначальному проклятию.
  В пульсирующем сердце человечества
 Дайте мне мою работу, или я погибну здесь.




Немного магии и морали

_Автор: Вирджиния Х. Райкард_


В начале девяностых, когда я путешествовала по Западу, продавая
обувь, я сошла с поезда на маленькой станции Скайво и осмотрела
город. Я обнаружила, что город состоял из пресловутой гостиницы, кузницы,
универсального магазина и нескольких домов рядом с депо.

После ужина в отеле, где меня обслуживала хорошенькая дочь хозяина,
я спросил о владельце магазина напротив и, к своему удивлению, узнал, что он
владел примерно десятью или двенадцатью тысячами долларов.
общий запас, в который входило все, от овчины до бумаги с иголками
. Поскольку фермерская страна была настолько хороша, неудивительно, что этот человек
вел почти такой же крупный бизнес, как и многие другие в гораздо более крупных городах,
так сказала мне дочь, в то время как сам домовладелец скинулся на
вопрос: "Разве вы не знаете, что это просто самое богатое место в Ваху
Округ? На самом деле земля слишком плодородна. Только подумайте — слишком богат, чтобы
выращивать тыквы.

 — Почему, — спросил я, — ты не можешь выращивать тыквы?

 С улыбкой, полной уверенности в том, что его шутка совершенно нова, он ответил:
«Виноградные лозы растут так быстро, что волочатся по земле и изнашиваются. Поднимись и поговори с хозяином лавки, и если ты продашь ему товар, то точно получишь за него деньги, потому что он продаёт только за наличные».

Я взял свои пожитки и сразу же отправился к своему знакомому; нашёл его
стоящим в дверях, жующим фунт и плюющим на улицу в любую бродячую курицу или собаку, которые случайно проходили мимо. Стоя там, равнодушный, с непроницаемым лицом, он выглядел как типичный житель Запада, с видом «делай, что тебе вздумается»; брюки были заправлены в ботинки.
Ботинки, которые были стоптаны и изношены с носка особым образом, указывающим
специалисту по обуви на то, что он был проницательным, опытным торговцем, очень
подозрительным к незнакомцам, с которым трудно было заключить сделку, если он не был уверен на сто процентов в выгоде для себя. В былые времена он был торговцем лошадьми и шкурами бизонов и никогда не видел времени, когда не мог бы определить, который час, по солнцу, а не по часам. К нему трудно было подступиться с разговором о ботинках, потому что его мысли, казалось, не вращались вокруг обуви.

Должно быть, в его черепе была впадина, где раньше был его ум.
должно было быть так, потому что по общему виду казалось, что накануне там
проходил аукцион. Я начал свою маленькую
«игру» с того, что рассказал о себе — кто я, откуда — и спросил, не
заинтересует ли его мой разговор, если я немного поговорю об обуви,
случайно заметив: «Теперь у вас точно будет дело. Торговля сразу пойдёт в гору, потому что я никогда в жизни не открывал свои образцы
в магазине, но покупатели всё равно заходили.

"Ну, тогда, ради всего святого, открывай их. Мне очень нужен этот бизнес," — сказал он.

Затем, как ни странно, словно в подтверждение моих слов, подъехали верхом на лошадях шестеро деревенских парней, и через минуту ввалились здоровенные молодцы. Вы знаете таких, которые весь день работают на ферме, а в город ездят, чтобы купить фунт сахара для семьи и десять фунтов жевательного табака для себя, а также другие товары в таком же соотношении, пока развлекаются.

 Усевшись за стойку напротив, они громко заговорили.

Один взял в руки репу и начал чистить её, держа на кончике
лезвия ножа, откусывая большие куски и ни на минуту не отвлекаясь.
вид того, что мы делали на обувной линии.

 Потребовалось немало уговоров, чтобы заставить владельца взглянуть на мои
образцы, но вскоре я заметил проницательный блеск в его глазах, говоривший о том, что он и раньше имел дело с хорошей кожей и гораздо лучше разбирался в моей работе, чем я ожидал найти в таком месте. Но что говорить о
убеждении! Как я работал с этим парнем. И после того, как я продержался целых два часа — с семи до девяти, — я наконец-то уговорил его, продав ему обувь на сумму чуть больше пятисот долларов. Поскольку в то время я получал восемь процентов комиссионных, продажа
Я заработал чуть больше сорока долларов за два часа работы, и мне было очень хорошо. Даже мой хладнокровный клиент немного размяк от
того, что сделка, которую он заключил, должна была принести ему выгоду.

  Пока я упаковывал образцы, он сказал, как бы между делом: «Послушай,
не мог бы ты спеть нам песню, станцевать джигу или сделать что-нибудь, чтобы развлечь нас всех?» Вы, путешественники, всегда знаете что-то новое и в курсе всего, что происходит в стране, не так ли?

Я ответил: «Я не могу петь, у меня нет голоса, но если вы можете спеть
под музыку я могу станцевать джигу или сабо. О, кстати, ты когда-нибудь видел какие-нибудь
ловкость рук или фокусы с обманом?"

Ни один из них не имел; даже не знал, что они были, и торжественно
уверяли меня, они были что-то новое в этом городе.

Поскольку я последние десять лет практиковался в фокусах с монетами и других ловких трюках
и мог проделывать многие из них, таинственным образом заставляя монеты появляться и исчезать по своему желанию, я решил попробовать этот вид развлечения, думая, что мне будет легко с ними работать. Поэтому я показал им серебряный доллар, дав одному из них рассмотреть его,
передавая его каждому из них по очереди, просто чтобы показать, что
это настоящее, повседневное украшение. Затем, взяв её в руку, я
начал манипулировать монетой, вытаскивая её из-под ноги одного
парня, который сидел на стойке, свесив длинные ноги; доставая её
из-под подбородка другого парня; вытаскивая её из кармана
комбинезона, который был на одном из них; находя её в ухе
следующего парня; и, наконец, подойдя к владельцу, я попросил его
сложить большой и указательный пальцы вместе, направив их вверх;
затем я взял монету из его собственных пальцев.
большим и указательным пальцами, так что он не понимал, как это попало туда или как оно ушло
. Я поймал его испуганный взгляд - парни спрыгнули с прилавка
и столпились поближе друг к другу - изумление было написано на них всех
. Это был первый раз в своей жизни они никогда не видели
ловкость рук трюк, где движения руки настолько быстро
зрелище не можем за ним уследить.

Но престо, чанго, бегоно, магико были почти непосильны для них.
Они были в абсолютном ужасе. Некоторые из них не могли говорить;
некоторые боялись говорить; другие не могли говорить громче шёпота; и
один из них хотел узнать, когда я снова приеду в эту страну. Он хотел, чтобы брат Билл это увидел; на самом деле он хотел бы привести всю семью.

 Лицо хозяина было непроницаемым. Сомнение, удивление и подозрительность сменяли друг друга на его лице, но уступили место новому любопытству, когда я попросил его принести мне две шляпы, чтобы я показал фокус Германа с двумя шляпами и четырьмя шарами. Для этого нужно разместить
четыре шарика в квадрате на расстоянии около метра друг от друга на
столе или на прилавке, а затем положить шляпы на два шарика. Цель состоит в том, чтобы найти все
четыре шара под одной шляпой, и, конечно, никто не видел, как они туда попали. Это мне удалось, и это представление, казалось, довело их почти до предела. Они вытягивали шеи, чтобы посмотреть, но когда всё закончилось, они выпрямились, сделали шаг назад и посмотрели друг на друга. Затем один из них торжественно сказал:

"Ребята, с каждым днём вы становитесь всё гениальнее и гениальнее. Разве не так?
И Пит толкнул Джима, чтобы убедиться, что это не сон, а затем взволнованно плюнул
на ржавую плиту.

Хозяин уже давно смотрел на меня с подозрением. Я
заметил, что всякий раз, когда я проходил перед ним, он отступал назад и
крепко сжимал руки в карманах, где хранил деньги, как будто он
думал, что я могу каким-то образом уговорить их выскочить, если он не удержит их
основная сила. Мошенничество немного напугало его и сделало одновременно
подозрительным и настороженным.

Довольно скоро я начал понимать, что сделал немного слишком много; фактически, я
дал им немного больше, чем они были в состоянии переварить. Но,
как и многие другие глупцы, которые перегибали палку, я попытался загладить свою вину,
подарив им что-нибудь из другой серии.

Владелец поднял на него недоверчивый взгляд. "И это все, что вы
можете сделать?"

"Это все из серии трюков, джентльмены. Но у меня есть кое-что, что я умею делать.
Это выходит за рамки фокусов. Это дар - чтение мыслей.
Им обладает примерно каждый шестой миллион. Я делаю то же самое, что Браун, Джонсон или Бишоп — те великие умы, о которых вы слышали, — при поиске любого заданного объекта. И если вы, сэр (обращаясь к владельцу), сосредоточитесь на любом из десяти тысяч товаров в этом магазине, я достану предмет, о котором вы думаете, и передам его вам.

«Ты не можешь этого сделать, это невозможно», — сказал он.

Один из мальчиков вмешался: «Да ладно, Дэн, пусть попробует. Боже! Пусть попробует».

Оглядев магазин и немного поразмыслив, он сказал: «К чёрту всё, давай. Я выбрал то, что хочу, чтобы ты получил, и, чёрт возьми, я буду думать только об этом.

Взяв его руку, приложив её к своему лбу и удерживая там одной из своих рук, я пошёл по магазину, а остальные шестеро изо всех сил бежали за нами. Пройдя около тридцати футов, время от времени пиная или толкая корзины или бочки, которые попадались на пути, я
Я повернул налево, остановился у витрины, отодвинул дверцы,
сунул руку внутрь, взял бритву — его бритву, — которая лежала в
чехле, и протянул ему.

 «Великий Скотт!» — закричал он. "Той самой бритвой, которой я бреюсь сам - когда я
бреюсь; и это именно то, о чем я тоже думал, клянусь громом".
Пот крупными каплями выступил у него на лбу, и в течение нескольких минут
казалось, что эмоции переполняют его. Поэтому я сказал:

"Ну, ребята, на этом вечернее представление заканчивается; собрание окончено,
ребята".

Ошеломлённые удивлением, шестеро всадников непонимающе посмотрели друг на друга, повернулись
мне глупо ухмылялись, затем гуськом вышли, вскочили на своих лошадей и
ускакали галопом, улюлюкая, как индейцы команчи.

Пожелав хозяину спокойной ночи, я направился к двери.

"Подожди минутку!" крикнул он. "Я хочу увидеть тебя, молодой человек". Он
подошел ко мне на расстояние примерно двух футов, засунув руки глубоко в карманы.
вид у него был такой, словно он хотел подраться. Затем он выпалил:

«Послушай, ты самая хитрая тварь, которую я когда-либо видел в своей жизни, не так ли?
Ты чертовски хитрая.  Ты скользкая — слишком скользкая, и ты меня слышишь, тебе не нужно отправлять им товар, который я купил сегодня вечером.  Я его не возьму».

— Что?! — закричала я.

 — Ты меня слышишь, тебе не нужно их посылать. Я не возьму товар, — сказал он таким тоном, что я не могла ошибиться.

 Я начала спорить.  Но нет. «Ты погубила себя из-за меня», —
 вот и всё, что я смогла из него вытянуть, и ничего из того, что я могла сказать или сделать, не имело значения. Но я не собирался терять сорок долларов без борьбы и прибегнул ко всем уловкам, аргументам и убеждениям, какие только мог придумать, но безрезультатно. Казалось, он был убеждён, что если я и не сам дьявол, то, по крайней мере, близкий родственник, и не хотел иметь со мной ничего общего.

Тогда я сделал то, чего никогда раньше не делал: взял доллар и осторожно
показал ему, как я проделал этот трюк, объяснив, что иногда зрение
действительно медленнее, чем движение, и что всё это должно было быть
безвредным и забавным.

"Если ты так поступил с деньгами, то как насчёт фокуса с четырьмя
шарами?" — хрипло спросил он.

По-прежнему стремясь убедить вас, я объяснил фокус с мячом,
продемонстрировав его и рассказав, как можно обмануть зрение. Понимаете, я всё больше и больше беспокоился о том, чтобы
я получил заказ и почувствовал, что мои усилия не пропали даром. Когда
внезапно, сомневаясь и всё ещё не будучи убеждённым, он повернулся ко мне и спросил:

 «Ну и как же ты вовремя нашёл бритву?»

 «Я очень подробно рассказал вам, — сказал я, — прежде чем отправиться за этой
бритвой, что это не уловка. Это дар, который я не могу объяснить; никто не может».
никто никогда этого не делал. Я не могу этого сделать; я не знаю, как и почему. Некоторые называют это
чтением мыслей, а некоторые люди продолжают гадать, как дать этому название.
Я один из немногих, кто может это сделать, вот и все. Когда я пошел за
Я не знал, что это была бритва, я не знал, что это было, но когда я увидел то, что вы имели в виду, я взял это и передал вам. Это моё объяснение — единственное,
которое я могу дать. Я называю это «чтением мыслей», вот и всё.

После ещё нескольких разговоров я оставил его в недоумении и с недоверием, несмотря на всё, что я сказал и сделал, и по-прежнему отказывался восстановить заказ. Я оставил свои инструменты в магазине, так как он был рядом со станцией, и отправился в отель, чтобы провести беспокойную ночь, ругая себя за глупость, поскольку
мои попытки развлечься стоили мне кругленькой суммы в сорок долларов.

Я проспал пару часов, когда меня разбудил самый ужасный шум, который мне доводилось слышать: два вагона с телятами, которых всего день назад отняли от матерей, были отправлены на продажу, и их плач был невыносимым. Поговорим о ваших тихих провинциальных городках, где можно отдохнуть и выспаться! В ту ночь я больше не уснул. Поэтому я оделся, закурил и решил снова поговорить с ним утром и попытаться
изменить его мнение.

 Чуть свет я увидел, как он подметает тротуар перед
Он стоял у двери, размахивая метлой, как мужик цепом на скотном дворе. Я подошёл и сказал: «Доброе утро». Когда он поднял голову, я увидел, что его взгляд был таким же угрюмым и подозрительным, как и накануне вечером, но я решил, что будет неплохо начать с разговора о его хобби, о котором мне рассказал хозяин. Будучи торговцем лошадьми, он гордился своей способностью выбирать хороших лошадей. Поэтому я разговорился с ним,
рассказав о своей лошади, и спросил, не хочет ли он что-нибудь
на неё обменять. Кажется, это вызвало у него интерес, и
он начал готовиться и принимать уведомления немного. Так я говорил, пока я не
видя дым от приближающегося поезда уходит вниз по Долине семи или
в восьми милях по старой тропе Kantopey. Тогда я предпринял последнюю попытку.

— Послушайте, мистер, — сказал я, — вчера вечером я пришёл в ваш магазин и
показал вам свои образцы, назвал имена некоторых из лучших
торговцев, которые купили у меня большие партии, и я продал вам
партию товара по доброй воле. Затем вы предложили мне развлечь вас,
поскольку в таком месте, как это, вам особо нечем заняться. Я
сказал вам, что не умею петь
но я сделаю всё, что в моих силах, с помощью известных мне фокусов,
и я сделал именно то, что обещал. Казалось, все вокруг одобрили это,
пока дело не дошло до чтения мыслей, когда вы отказали мне без всякой
причины. Теперь я задаю вам вопрос: разве это честная сделка для
человека, предлагающего деловое сотрудничество?

 Он посмотрел в пол и промолчал, хотя, очевидно, чувствовал себя
не в своей тарелке. Он с сомнением покачал головой, и я почувствовал, что он, возможно, не так уж и недружелюбен и, может быть, всё-таки поступит правильно. Услышав отдалённый свист, я сказал:

"Поезд прибывает, мне пора. Желаю вам удачи, точно так же, как если бы
вы обошлись со мной честно. Желаю вам хорошего урожая и вдоволь воды для
вашего скота. Пока ты жив, не отказывай другому парню вроде тебя.
возьми меня только потому, что он сделал все возможное, чтобы тебе было хорошо ". И
Я помчался на станцию регистрации багажа.

Подошёл поезд; как обычно, было шумно и суетливо. Старик стоял, прислонившись к стене депо, как на картине с изображением Дяди Сэма, — странная, неуклюжая фигура с соломенными волосами.
Усы, трубка в углу рта, руки по-прежнему крепко засунуты в карманы, а взгляд неотрывно следит за каждым моим движением.

Я сел в поезд, поздоровался с другом и, оглянувшись, увидел, что старый
Дэн стоит на том же месте, словно приросший к земле.  Паровоз пыхтел и фыркал, колёса начали вращаться. "До свидания", - крикнул я.
крикнул с платформы, словно отвечая на его пристальный взгляд.

Вдруг длинный, фигура тощая разбегался, как труп, что
коснулся гальванической батареи. Он приехал гоняться на трассе
Он бежал за поездом, размахивая руками, как ветряная мельница, и кричал, как
Бедлам, вышедший из-под контроля: «Эй! Эй, парень, эй! Я
заберу товар; отправляй его. Я заберу товар. Слышишь?»

И я с большим удовольствием крикнул ему в ответ: «Хорошо», когда поезд
поворачивал за угол.

_Мораль_: когда вы продадите свои товары, уезжайте.




 Желание Сонни

_Автор: Берта М. Х. Шамбо_


 Иногда перед сном
 я вспоминаю, что говорил дедушка,
 когда я сидела рядом с ним на коленях,
 и дедушка гладил меня по голове.

 Я помню, как он улыбался и говорил:
 — Ну, что Сонни делал сегодня?
 — Потому что дедушке всегда было интересно.
 (Наверное, поэтому я так по нему скучаю).

 Мне никогда не приходилось уговаривать и умолять
 о том, что мне на самом деле было не нужно:
 я просто объяснял,
 и на следующий день дедушка приносил это домой.

 Когда я вырасту, я бы хотел быть
 Дедушкой с таким же мальчиком, как я,
  Чтобы жить с ним и приносить ему вещи:
 Вот что я бы хотел делать больше всего.

 Я бы рылся и искал
  То, без чего мальчик мог бы обойтись,
 Потому что, конечно, я бы знал
 Вот почему мальчику они так нравились.

 И когда я приносила какую-нибудь новую игрушку,
 и кто-нибудь говорил: «Ты избалуешь этого мальчика!»
 я только качала головой и отвечала:
«Хорошего мальчика так не избалуешь».

 Когда Сонни сказал, что хотел бы завести
 милую маленькую собачку,
 И когда взрослые все до единого
 Сказали: "О, нет, сынок! Ты еще слишком мал"

 Я шептала: "Ну же, не смотри так грустно"
 Потому что дедушка купил тебе собаку,
 Подарок на день рождения! Schh! Не плачь!
 Он черный и примерно такого же роста.

 О, да! Я уверена, что хотела бы
 Дедушка с таким же мальчиком, как я,
 Чтобы жить с ним и приносить ему вещи:
 Вот чего бы я хотел больше всего.




 Собака

_Автор: Эдвин Л. Сабин_


 Собака, которая всегда с нами; если она не активна в саду или не пассивна
на лучшей кровати, то украшает или портит нам жизнь в других домашних
делах. Ибо собака — это любопытное сочетание, в котором наследственность
постоянно противостоит воспитанию, и поэтому, будь ваша собака лохматой
или гладкошёрстной, большой или маленькой, комнатной или дворовой,
охотничьей или фермерской, она всегда будет доставлять удовольствие и вызывать возмущение
в соответствии с тем, как он раскрывает сложности своего характера. Как только
вы решите, что он почти человек, он сразу же
недвусмысленно даст понять, что он всё ещё очень похож на собаку.

 В качестве примера, пожалуйста, выберите самую избалованную и ухоженную собаку в собачьем племени: какая-нибудь собачонка какой-нибудь леди —
королевский пудель с лентами, украшенный драгоценностями,
жирный мопс — и подарите ему роскошь провести полчаса
в ближайшем настоящем переулке. Думаете, он воротит свой
нежный нос от соблазнительных запахов, которые там встречает? Думаете,
из-за своих частых ароматических ванн он старательно держится
середины узкой улочки? Вы осмеливаетесь утверждать, что тот, чьё пресыщенное
вкусовое восприятие недавно отвергло куриную грудку, теперь испытывает отвращение к
прожорливым отбросам, которые можно найти в мусорных баках?

Тьфу на него, неблагодарного! Да этот маленький негодяй просто наслаждается
Разгул отбросов, и, даю голову на отсечение, он даже с гордостью вернётся, волоча за собой самые отвратительные кости, украденные из особенно зловонного хранилища!
Его возвращение к атавизму было стремительным и неизбежным. Я согласен с Робертом
Луисом Стивенсоном в том, что в глубине души каждая собака — бродяга; приспосабливаясь к обществу мужчины и женщины, к комфорту, еде и жилью, она ведёт двойную жизнь.

В этом отношении собака гораздо более раболепна, чем кошка, его
современница. Поколения попыток принуждения мало повлияли на
кошку. Она (кажется, уместно говорить о кошке как о
"она") стойко сохраняет дистанцию, которая должна отделять жизнь кошки
от жизни человека. Без принуждения и вопреки принуждению она принимает
материальные блага цивилизации и домашнего уюта только в той степени, которая
не причинит ей неудобств; у нее нет понятия об ответственности или
долге. Выполнив свои требования о теплом сне или сытном желудке
, она затем не делает ложных движений, полностью следуя своим собственным
наклонностям. Но собака, находясь в подвешенном состоянии между своими
естественными инстинктами и приобретённой совестью, всегда должна быть мастером
двуличия.

Собака (как снова отмечает замечательный Стивенсон) стала
опытным актёром. Обратите внимание на его церемонное отношение к другим собакам.
 Заметьте взаимное достоинство, чопорность, самодовольную
походку, соперничество — всё это ясно говорит: «Я
«Мистер такой-то, кто вы, чёрт возьми, такой?» Нет собаки меньше,
и лишь немногие слабаки настолько жалки, что не носят
за пазухой камень. Сравните их с их прародителями, волками в городском
парке. Здесь встречи бывают быстрыми и решительными. Один волк стоит,
другие отступают. Звание и характер распознаются сразу. Притворство
человеческого общества не извратило волчью этику.

 Посмотрите на собаку, выполняющую трюки: не игру в поиск и принесение предметов, которой
она наслаждается, когда в хорошем настроении, а трюки в гостиной. Она научилась этому из-за
страха наказания и надежды на награду. Выполнив задание, то ли
робко, то ли быстро, с каким жеманством и вилянием задом,
то ли с какой-то горделивой самовосхищённостью, он добивается
одобрения. Он прекрасно знает, что притворяется не собакой, и
надеется, что вы признаете, что он умнее простой собаки.
напротив, кошачье племя, прыгая через обруч, делает это с
небрежной, спонтанной грацией, которая придает этому акту снисходительность.
Кошка не стремится быть человеком; она полностью довольна тем, что она кошка.

Посадите собаку на сиденье автомобиля (любого автомобиля) или даже в
будку фермерского фургона-погремушки. Как это влияет на нее, это повышение по службе
от прогулки к верховой езде! Он превращает самого кроткого, самого смиренного из
так называемых псов в аристократа, который высокомерным взглядом и
оскорбительными словами оскорбляет каждую встречную собаку. Он призывает
мир вот-вот станет свидетелем того, что он принадлежит к типу людей, а не собак. A
поездка на собаке за границу для меня является воплощением удовлетворенного предположения.

Было бы интересно узнать, насколько увеличился мозг собаки, если вообще увеличился,
постоянные усилия по очеловечиванию. Бостонский бык,
Насколько я могу судить, (и, конечно же!) быстрее в своей интеллектуальной деятельности
, чем обычный английский бык. А ещё я мог бы рассказать о поистине
чудесных способностях овчарки, которая по приказу может зарезать любую
овцу из тысячи; я мог бы рассказать о породистом сеттере или
Пойнтер и его почти человеческая работа на поле; и я могу сослаться на своего собственного пса, чья сообразительность, как врождённая, так и приобретённая, в целом необычайна, хотя иногда и прискорбно ошибочна, как, например, когда он закапывает осенью блины в надежде, если можно так выразиться, выкопать их зимой.

 И есть собаки с большой душой, а есть собаки с маленькой душой. Нам рассказывают о собаках, достаточно благородных, чтобы сидеть и позволять голодной собаке есть с их тарелки, но я подозреваю, что такие собаки спокойны, потому что чувствуют себя в безопасности. Мы слышим о собаках, отважно защищающих свою жизнь и
собственность, которая, возможно, является развитием животного инстинкта
охранять все, что животное считает своей собственностью. И собаки иногда
совершают героические спасения, по приказу или добровольно - хотя можно усомниться в том,
учитывают ли они все последствия.

Мозг собаки, должно быть, представляет собой странно борющуюся массу фактов и фантазий. Мы
сделали для него все, что в наших силах, и, как правило, он отвечает достойно. Я
люблю свою собаку; кажется, она любит меня; и благодаря моим усилиям и усилиям моих близких она превратилась в очень приспособляемого персонажа. Но я уверен, что основные принципы у неё остались такими же, как и когда она была
пещерный пёс-волк. Он мог бы схватить меня за воротник и вытащить на берег,
но если бы на необитаемом острове между нами и голодной смертью был только один кусок мяса,
и он был бы у него, я бы не хотел рисковать и получить свою долю без борьбы.




Неискуплённые

БАЛЛАДА О ДЕТЯХ ЛУЗИТАНИИ

_Автор: Эмерсон Хаф_


 СВЯТАЯ ТРОИЦА ВОТ

 Бог-Отец склонился с Небес,
 Его белая борода коснулась колен;
 Его взгляд был печален, когда Он смотрел вдаль,
 Прямо на морское дно.
 Говорит Бог-Отец: «В Моём Царстве
 Никогда не было ничего подобного;
 Ибо там безгрешные, но не искупившие свои грехи,
 И они не могут войти в Наше блаженство.

 И Мария, Мать, стояла рядом,
 Её глаза были полны печали и скорби.
 Мария, Мать, сказала: «Увы! Увы!
 Что они не могут быть приняты.
 С тех пор, как зародилось Небо, — сказала Она, —
 Не было зрелища, подобного этому,
 Что есть безгрешные мёртвые внизу,
 Которые не могут быть искуплены!

 И Иисус, Спаситель, тоже встал,
 И да! Его глаза были влажными.
 Иисус, Спаситель, сказал: «С начала времён
 Такого ещё не было!
 Ибо это Дети, Малыши,
 Плывут по ледяному морю.
 Они обречены, они мертвы, они погибли,
 И они не могут прийти ко Мне!"


 ДЕТИ КРИЧАТ

 Они плывут, навеки непогребённые,
 Их лица обращены к небу;
 Их маленькие руки подняты,
 И их губы вечно кричат:

 "О, мы — беспомощные убитые,
 Унесенный далеко ледяным приливом!
 За нами не было греха, но все дни напролет,
 Мы плывем По северным морям.
 Никакие покровы никогда не окутывают нас,
 Мы не знаем крыши из дерна;
 Мы вечно плывем непогребенными,
 С нашими лицами, обращенными к Богу.

 «Так мерзок был поступок, погубивший нас,
Так проклят в своём унылом позоре,
 Что даже море отвергло нас,
И не дало нам места.
 И никогда не даст нам места на небе.
 Мы потеряны, мы мертвы, мы погибли,
 Ах, Иисусе, скажи нам почему!»

 * * * * *

 И Трое, что слышали, заплакали все вместе,
 Но их слёзы не иссякнут.
 Говорит Бог-Отец: «Пока не будет отмщения,
 Они не познают нашего мира!
 Когда сыны человеческие снова станут людьми,
 И нанесут смертельный удар мечом,
 Тогда эти безгрешные, но не искупившие свою вину
 Войдут к своему Господу.

 «Но такой поступок — это общий долг;
 Он лежит на всём человечестве.
 Пока они не будут отомщены, они не будут искуплены —
 Каждая жалкая детская душа.
 Мы должны плакать, мы должны плакать, пока долг не будет выплачен,
 Долг сынов человеческих —
 Но если они будут отомщены, они будут искуплены навсегда.
 Ах, как же нам тогда приветствовать их!"


 СЫНЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ВНИМАЮТ!

 Стоите ли вы поцелуя женщины?
 Стоили ли вы крыши чрева?
 Стоишь ли ты того, что заплатили за твою погребальную одежду?
 Стоишь ли ты имени на могиле?

 Нет! Ничего из этого ты не заработал,
 И ничто из этого не будет твоим уделом,
 Если бессмертный вопль их тоски
 Не ускорит твой пульс.

 Никогда от руки воина,
 Никогда от поступка мужчины,
 Так погибли Малыши,
 С тех пор, как начались Небеса.
 Такое деяние и существа, которые его совершили.--
 Ах! глубокие раны должны быть нанесены.
 Чтобы излечить мир от воспоминаний
 О малых, пребывающих в горе.

 Трое взирают с высоты Своего Неба,
 И да! Трое скорбят;
 Меч — ключ от Их Неба,
 Если дети будут приняты.

 Восстаньте же, люди нашего знамени, —
 Говорите на нашем древнем языке —
 каждый из вас за свою мать,
каждый из вас за свою!
 Бейте изо всех сил и бесстрашно,
 пока эти не будут освобождены —
 эти, убитые самым жестоким образом,
 который когда-либо окрашивал море в красный цвет.

 Меч Великого Мстителя
 теперь для сынов человеческих;
 он должен обагриться кровью во имя святое
 Пока дети снова не уснут в колыбелях.

 _Авторское право 1917 года, Эмерсон Хоф_




Звенящие тарелки

_Хелен Шерман Гриффит_


Весной 1915 года Маргарет Дюрант вернулась домой
в Гринфилде, штат Айова, после визита к друзьям на Востоке, она привезла с собой ясное, сияющее пламя патриотизма, которым и подожгла город. Маргарет всегда была лидером, первопроходцем в области гражданского благоустройства, правительственных реформ и деятельности своей церкви и женского клуба. Она была прирождённым оратором и больше всего на свете любила выступать перед толпой и убеждать её.

Был создан фонд для покупки машины скорой помощи, которой, по настоянию Маргарет, должен был управлять житель Гринфилда. И она выразила сожаление
при каждом удобном случае — особенно в присутствии матерей молодых
людей — она говорила, что у неё нет сына, которого она могла бы предложить. Залы Красного Креста стали центром общественной жизни Гринфилда, и молодые люди и не мечтали устраивать развлечения ради чего-то другого, кроме помощи Красному Кресту, Британскому комитету помощи или Фонду Лафайета. Последний в скором времени стал объектом особой заботы Маргарет, поскольку её муж Пол, живший четырьмя поколениями ранее, был французом по происхождению. «Так что это почти как работать на свою страну», — Маргарет
— гордо сказала она. И она сияла от радости всякий раз, когда хвалили французов.

 Её энтузиазм был настолько всеобъемлющим и самоотверженным, что она объявила,
когда наступила весна, что не будет брать отпуск летом, а
посвятит сэкономленные деньги Фонду Лафайета и будет работать на эту организацию всё лето.

 Её друзья были в восторге от такого отношения Маргарет, и
некоторые из них последовали её героическому примеру. Конечно, оставаться дома
тем летом было популярной формой самоотречения, поскольку многие
Семьи, даже в Гринфилде, штат Айова, начали ощущать на себе тяготы войны.

Однажды летним днём Маргарет возвращалась домой с оживлённого собрания Фонда Лафайета, воодушевлённая и переполненная эмоциями.  Она выступила на собрании, и её речь была признана воплощением всего прекрасного и благородного.  Своим призывом к патриотизму она растрогала даже саму себя. Она вошла в дом, всё ещё мысленно окутанная пьянящим шёпотом: «Разве она не прекрасна! Разве она не заставляет тебя желать, чтобы ты был мужчиной и сам всё сделал!» и так далее.

Негромко напевая "Марсельезу", она поднялась по ступеням в свою комнату,
чтобы снять с нее шляпу. Она остановилась на порог с внезапным
испуганный крик. Ее муж был там, ходил взад-вперед по комнате и
тоже напевал "Марсельезу". Это было на полчаса раньше его обычного времени.
Маргарет пришла домой, но закричала не поэтому.

Пол был одет в хаки! Он ходил взад и вперед перед
трюмо, любуясь эффект с разных сторон. Он посмотрел
вокруг по-дурацки, когда он услышал, как его жена.

"Просто это", - сказал он легкомысленно. "Как я тебе нравлюсь?"

"Но Павел ... что ... что это _mean?_"

"Только то, что вы уже догадались. Я тут новенький. Я для привода
Гринфилд скорой помощи", - добавил он с законной гордостью.

Маргарет вытаращила глаза, ахнула, пошатнулась. Она упала бы, если бы не
внезапно села. Пол тоже уставился на нее, пораженный.

— Что ты, старушка, я думал, ты этого хотела! Я... ты сказала...

— Пол, Пол! Ты! Этого не может быть! Почему... почему, ведь ты — всё, что у меня есть!

— Это ещё одна причина, по которой я должен ехать — у нас нет сына, которого можно было бы отправить.

— Но Пол... это... я... война так далеко! Это не то же самое, как если бы мы
воевали.

«Почти — «Франция — земля моих предков» — твои собственные слова, Маргарет».

«Я знаю, но…»

«И причина так справедлива».

«Но, Пол, я не имела в виду…»

«Не имела в виду что?» Пол повернулся и сурово посмотрел на неё. "Маргарет, твое
красноречие отправило многих молодых людей на фронт. Я хотел бы знать..." Он
сделал паузу, и в его глазах появилось новое выражение; выражение, которое
Маргарет не могла вынести: обвинение, подозрение.

Маргарет съежилась в кресле и спрятала лицо.

"О, Пол, только не это, только не это! Оставь меня на минутку, пожалуйста. Я... мне нужно
время, чтобы... осознать это".

Оставшись одна, она выпрямилась и посмотрела в глаза, которые видела в глазах
Пола.

"Я лицемерная ханжа. Теперь я ясно это вижу. Я прочла это в глазах Пола. Но я покажу ему, что он ошибается. Боже! Неужели лицемерие всегда так жестоко наказывается? Милосердный Боже, сжалься надо мной!"

Поднявшись на ноги, Маргарет, пошатываясь, подошла к двери и позвала.
Энтузиазм, воодушевление исчезли с её лица, оставив его осунувшимся и серым.
Но в её глазах появилось новое выражение, придавшее её чертам мягкое сияние, свет полного самоотречения. Пол
вошел, бросил один взгляд, затем опустился на колени у ног своей жены.

"Прости меня, любовь моя, за то, что я неправильно понял тебя. Это была моя вина.
Ты боялся, что я не справлюсь, и испытывал меня. Ах, мой
любимый.

На одно ужасное мгновение Маргарет заколебалась. Затем она прошептала:

- Нет, Пол, сначала ты был прав, но любовь победила. Не _наша_
любовь, а более великое, благородное чувство: любовь к Правде и Справедливости. Помните ли вы стих: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий».
«Я... я не звенящая тарелка, Пол. Я... О, Пол, возьми меня с собой! Я могу быть там полезной. Мы пойдём вместе».

Пол встал и обнял её.

"Моя дорогая! Как Гринфилд будет рад тебе!"

Маргарет вздрогнула и уткнулась лицом ему в грудь.

— Нет, Пол, нет, нет. Не дай им знать! Давай уйдём тихо, ночью. Пожалуйста, пожалуйста, Пол. Я... я не могу по-другому!

Дюрант поцеловал её и больше ничего не сказал. И если он что-то понял, то никогда не дал ей об этом знать.




Первый смех

_Автор: Рубен Ф. Плейс_


В жизни каждого ребёнка есть непрерывная череда первых
впечатлений и приключений. Первый зубик, первое ползание, первый
шаг, первое слово — каждое из них знаменует собой важную веху в жизни
ребёнка. Но интереснее всего первый смех — первый
искренний, продолжительный, искренний смех. Если это
звонкий, bubbling, эхом отдающийся смех, он рассылает свои весёлые
волны во все стороны — такой смех вызывает улыбки на серьёзных
лицах.

Какая надежда вспыхивает в сердцах родителей при звуке этого первого
смеха! Как точно он предсказывает будущее!

Откровенный смех или его отсутствие в более поздние годы могут означать разницу между славой и безвестностью, богатством и бедностью, друзьями и врагами.

 «Сколько всего заключено в смехе: ключ к шифру, с помощью которого мы расшифровываем
человека целиком!» — писал Карлейль.

 Хороший смех — очаровательное, бесценное качество.  Он спасает положение,
поддерживает здоровье, заводит друзей, успокаивает оскорблённые чувства и
выручает в сложных ситуациях.

Смех — это отличительная черта человека от животного. Это признак
характера и зеркало, в котором отражается нрав.

 Смеяться — значит жить.

Первый смех ребёнка — драгоценное семейное воспоминание. С ним связана большая ответственность. Его нужно оберегать, направлять и взращивать, пока он не станет «смехом, который открывает губы и сердце, который одновременно показывает жемчужины и душу».




Мечта моряка

_Автор: Ида М. Хантингтон_


"Писк! Кв-е-а-к! Скр-е-е-ч! Пронзительный, монотонный звук разорвал
горячий полуденный воздух, как жалобный вопль.

"Пока она идет дальше, ругает своего погонщика!" - ворчал старина Хай, когда он
шел во главе своих ведущих волов, Пестрых и костлявых, с Баком и Берри
задыхаясь, бежит за ними. «Только послушайте её! И всего-то за день до этого я полчаса её смазывал. Ну, она будет суетиться до утра. У нас нет времени останавливаться в этом жарком месте. Если мы доберёмся до родников до того, как звери выйдут из спячки,
то это будет даже лучше, чем я рассчитывал!

Старый Хи с тревогой смотрел вперёд, пытаясь разглядеть сквозь мерцающую дымку
пустыни далёкое пятнышко земли, где бил драгоценный родник, у которого они могли бы остановиться, чтобы отдохнуть и подкрепиться.
"Пошли, Поли! Верно, Кости! Продолжайте в том же духе, ребята! Привет, Стив
чтобы подбодрить терпеливых волов, которые устало тащились по дороге под
ужасающей жарой и удушающими облаками мелкой щелочной пыли.

 В течение нескольких недель длинный обоз крытых повозок неуклонно двигался на запад по
тусклым тропам. Выехав из Огайо с припасами для старателей на Диком Западе, они пересекли плодородные прерии, застревали в илистых болотах, переправлялись вброд через разлившиеся реки, грохотали по равнинам и петляли по горным перевалам. Теперь они ползли по пустыне, люди и животные, почти
измученный, даже видавших виды вагонов казалось, в знак протеста против
штамм возложено на них.

Весь тот день он гулял со своими волами, разговаривая и насвистывая,
скорее для поддержания собственной храбрости, чем для того, чтобы ускорить их шаг. Несколько секунд
они отдыхали, а затем снова двигались вперед, к
источникам, указанным на карте, мимо которых они проезжали.

Полуслепой и одуревший от пыли и жары, он иногда спотыкался,
шатался и чуть не падал. Он не осмеливался оглянуться, чтобы посмотреть, как обстоят дела
у людей и повозок позади него. Обломки повозок и кости быков у
По обеим сторонам тропы виднелись слишком очевидные следы. В каждом
поезде были те, кто умирал по пути; люди, которые бредили в лихорадке и
умирали, взывая о воде; верные волы, которых пристреливали, чтобы избавить от мучений.
 Вагоны бросали вместе с ценным грузом, когда упряжки больше не могли
их тянуть.

 Весь день они ползли вперёд; повторяющееся «Скрип! Скри-и-и-п!
Скр-е-е-ч!" из фургона прозвучал для бедняги как безумный человеческий голос.
Привет, лихорадочный и наполовину в бреду.

Наконец солнце, словно огненный шар, скрылось в дымке. Прохладное дыхание
Воздух вздыхал над равниной. Луговые собачки лаяли из своих
норок. Койоты тявкали вдалеке. Но длинный обоз ещё не мог остановиться,
потому что отдых без воды означал смерть.

 Далеко в ночи, словно призраки,
крались фургоны с белыми крышами. Не было слышно ничего, кроме
шарканья ног волов, грохота тяжёлых фургонов и «Скрип!». Кхе-кхе-кхе! Кхе-кхе-кхе!"
это беспокоило Его с полудня. Внезапно быки подняли головы,
жадно втянули носом воздух и без понуканий ускорили шаг.

- В чем дело, старина? - спросил Хай, когда надежда возродилась. "Это из - за воды
ты чуешь запах? Стойте, там! Стойте!"

Еще несколько мгновений, и Хай издал радостный возглас, который подхватили и
раздали по всей цепочке. "Источник! Источник!"

Они остановились. Каждую каплю драгоценной воды тщательно
распределили, чтобы каждый получил свою долю. Стали готовиться к ночи. Повозки были расставлены по кругу. Волов тщательно привязали, чтобы они не ушли. То тут, то там виднелись мерцающие огоньки, на которых готовилась скудная «жратва». После того, как
Хай доел свою порцию, он завернулся в одеяло и лёг
рядом с его фургоном. Большой белый верх смутно вырисовывался перед ним в темноте
.

Некоторое время он беспокойно потягивался, изгибался и ворочался, пока его
усталые мышцы не расслабились. В его ушах еще казалось, что звук "писк!
Б-е-а-к! ОПЗ-е-е-ч!" жалуются вагон, как она мучила его
всю вторую половину дня. - Будь ты проклят! «Ты когда-нибудь успокоишься?» — пробормотал он, погружаясь в сон.

 «Когда-нибудь я успокоюсь? Я не успокоюсь, пока не буду готова!» — резкий, пронзительный голос заставил его вздрогнуть и открыть глаза. Над ним склонилась огромная фигура старухи в белом чепце.
морщинистое, изрезанное шрамами лицо, лишь частично различимое в темноте. Пока
он лежал, моргая, пытаясь разглядеть ее получше, высокий фальцет
продолжал причитать.

"Неужели я никогда не успокоюсь? Хороший способ поговорить со мной, привет, Смит! Я что,
буду ворчать и огрызаться, когда ты будешь хорошо со мной обращаться? Нету, я был верен,
на вас через толстые и тонкие? Разве я не сделал для тебя дом во время всего этого долгого путешествия? Разве я не заботился о твоей еде и одеялах и не делал всё, что мог, чтобы тебе было удобно? Разве я не защищал тебя от дождя по ночам? А когда за тобой гнались индейцы, разве я не стоял рядом?
между вами и краснокожими и защищать вас? Разве я не уберег вас от
утопления, когда вы переправлялись через реку, где течение сбивало
животных с ног? Разве я не присматривал за вами и не защищал вас от
солнца, когда вы болели лихорадкой и у вас не было жены, которая
ухаживала бы за вами? Разве я не тащился за этими тупыми тварями по грязи и
воде, по гравию и сквозь облака щелочной пыли, такой густой, что можно
задохнуться, и ни разу не сказал ни слова? А теперь, просто потому, что я
весь раскалился от жары, а вы забыли дать мне немного жира, чтобы я
на мои ноющие суставы, ты ругаешь меня! Да, я слышала тебя! Тебе не нужно это отрицать!
 Ты ругаешь меня, которая столько лет заменяла тебе дом и мать! Я слышала тебя! Я слышала-а-а тебя! Что ты имеешь в виду, я спрашиваю! — и тирада
закончилась гневным воплем.

Окончательно проснувшись, Хи перевернулся и поспешно вскочил на ноги. Он
огляделся. Старуха таинственным образом исчезла. Мимо него прокрался койот. На востоке занимался день. Первые лучи
света упали на повозку с белой крышей, стоявшую рядом с ним.

 Он протёр глаза. «Ну и ну!» — пробормотал он, глядя на
Он растерянно посмотрел на нависший над ним белый верх повозки. «Хорошо, что я проснулся вовремя! У меня будет время смазать эту повозку, прежде чем мы отправимся в путь!»




Посылка из дома

_Автор: Хелен Коулз Лекрон_


 Я отправлю тебе во Францию, моя дорогая,
 посылку с сокровищами:
 Клочок неба, который встречается с нашим холмом
 И меняется каждую минуту,
 Виноградная лоза, которую ты научил выращивать, —
 Мои анютины глазки, покрытые росой,
 Сливовое дерево у кухонной двери —
 Всё это я отправлю тебе.

 Я бережно упакую наш хрупкий рассвет —
 Рассвет, который мы встречали со смехом.
 Я пошлю тебе утешение в виде травы,
 Которая когда-то ласкала твои ноги.
 Я не пошлю тебе своей страстной любви,
 Чтобы разорвать твоё сердце надвое.
 Только земной покой, домашний покой, спокойный и сильный,
 Вот что я пошлю тебе.

 Потому что ты, должно быть, устал от флагов и ружей,
 От отваги и боли,
 И мечтаешь отдохнуть душой.
 Снова обычные вещи,
 И поэтому я не буду посылать ни молитв, ни слёз,
 Ни тоски — только росу,
 И грядки, и золотарник,
 И просёлочные дороги к тебе!

 С тех пор, как жизнь дала тебе познать
 Нежную нежность
 О растущих растениях я не могу думать,
 Что смерть даст тебе меньше!
 Держись, держись в своём сердце,
 Помня о сладостных часах, которые мы знали,
 И храни, моя дорогая, где бы ты ни была,
 То, что я посылаю тебе.




 Дух весны

_Автор: Лора Л. Хинкли_


Маргарет Хейзелтайн сидела на крыльце, и весенний ветер доносил до неё неуловимые ароматы — цветущей сливы, цветущей яблони, молодой травы, распускающихся деревьев, чистой, растущей земли.

«Это как дышать поэзией», — подумала Маргарет.

Она шила, но то и дело опускала руки на колени.
Она подняла голову, уловив какую-то странную сладость в резком
дыхании, похожем на вздох.

Было четыре часа пополудни. Солнечные лучи смягчали
новую зелень короткой, нежной травы на лужайках. Они освещали все
голые, покрытые почками ветви вдоль и поперёк улицы, искали, ласкали,
стимулировали. Они ласково, добродушно ложились на дорожную пыль.

Отец Маргарет возился в саду. Он был очень старым
человеком с сутулыми плечами, но высоким и стройным, как его дочь.
 Он подошёл к крыльцу и остановился, опираясь на мотыгу. Дул ветер
развевались его поношенный садовый халат и жидкая седая борода. Он положил свои
старые морщинистые руки на рукоятку мотыги и поднял выцветшие,
запавшие глаза к яркой молодой синеве неба с плывущими по нему пушистыми облаками
.

Мистер следующих обратился к своей дочери в напряжение разговорный
благочестие привычное с ним, и таким голосом, что возраст и серьезность сделал
трепетная:

«Кажется, с каждой весной я всё больше убеждаюсь в том, что мой вечный дом там, наверху!»

Маргарет понимающе улыбнулась. Она давно молча вышла за пределы
простого и жёсткого мировоззрения своего отца, но сегодня оно
откровенный эгоизм не отталкивал ее. Казалось, он был заодно со сладостным желанием
жить всем вокруг.

Мистер Хейзелтайн вернулся в сад. Появилась девочка на крыльце
дом напротив. В следующих дом был маленьким и старым и не
в последнее время расписано. Дом напротив был большой, свежий, отделка и
в каждую видимую деталь просторная. Белые цементные дорожки огорожены и
разделены аккуратно ухоженными газонами и парковкой. Его фруктовые деревья источали из раскрывшихся белоснежных бутонов самый сладкий из ароматов, доносившихся до Маргарет. Девушка на крыльце оттолкнула
некоторое время она расставляла плетеные стулья, затем, презрев их все, села
на цементные ступеньки и подперла подбородок ладонью.

После того, как быстрый взгляд и улыбку Маргарет и усердно шила, воздействуя не на
увидеть других. Она чувствовала себя немного сочувственно трепетать от удовольствия и
неизвестность. "Джин ждет Фрэнка", - сказала она себе.

В доме выше по улице заиграло пианино. Из открытых окон доносилась радостная, энергичная музыка. Белые мотыльки порхали по улице, лужайке и парковке напротив, слегка задевая разбросанные жёлтые головки одуванчиков. Вокруг дома напротив на
По бетонной дорожке на мягких лапках важно вышагивал совсем маленький котёнок с коротким хвостом, торчащим прямо вверх, и серой шерстью, ещё не отполированной языком матери.

 «Мяу!» — жалобно мяукнул котёнок, потрясённый собственной смелостью.

 Джин вскочила, смеясь, схватила котёнка и отнесла его обратно на своё место, прижав к подбородку.

По улице шла молодая девушка, катя перед собой детскую коляску. Девушке едва исполнилось
восемнадцать, и она была невзрачным ребёнком. Но в последнее время
она расцвела так же таинственно и почти так же быстро, как сливовые
деревья. На ней было лёгкое летнее платье с коричневым узором в виде листьев.
оно, в котором ее девичий облик все еще наполовину признавал ребенка. Ее
цвет лица был чистым и сияющим, щеки раскраснелись; и
резко очерченные черты, казалось, были готовы растаять и приобрести более мягкую форму
. Ее карие глаза стали задумчивыми и обаятельными.

Когда они приблизились, Маргарет побежала по шаткой деревянной дорожке.

"О, это новый ребенок?" - радостно воскликнула она. — Можно мне посмотреть?

Девочка с улыбкой кивнула.

 Маргарет осторожно откинула шерстяное одеяло и с восхищением посмотрела на ребёнка.
 Малышу было около шести недель.  Его крошечное личико было полупрозрачным, розовым.
белые, закрытые веки с бахромой тонких ресниц
невообразимо нежные. Его маленькие ручки обхватили голову;
изогнутые розовые пальчики, каждый с бесконечно маленьким изящным ноготком на конце,
были совершенством в миниатюре. Бесформенный рот, более розовый, чем все остальное.
лицо шевелилось во сне, выдавая единственный сон, который знал ребенок.

Маргарет испустила долгий, тихий вздох восторга, нависнув над маленькой
розовой жемчужиной человечества.

"Он проснется, если я поцелую его?" - умоляла она.

Девочка неуверенно улыбнулась. "Может быть", - сказала она.

Она была одинаково равнодушна и к ребенку, и к Маргарет. Ее задумчивый
глаза нетерпеливо блуждали по улице, осматривая каждый тротуар, и
румянец на ее щеках и глазах, казалось, разгорелся и на мгновение дрогнул.

Маргарет не поцеловала ребенка. Она только близко наклонила к нему голову,
достаточно близко, чтобы почувствовать его теплое, учащенное дыхание, уловить ритм
его трепещущей маленькой жизни.

Вернувшись на крыльцо после того, как девушка ушла, Маргарет
увидела, что пришел посетитель Джин.

Молодой человек сидел рядом с Жаном. Его голова была обнажена, а чёрные волосы
жёстко зачёсаны назад, как у помпадура, в соответствии с новой модой.
костюм явно сохранил свои первоначальные складки. Они с Джин оживлённо разговаривали,
иногда с весёлыми возгласами, на которые Маргарет сочувственно улыбалась;
иногда с быстрой, серьёзной беседой; иногда с ленивыми, довольными паузами. Иногда он протягивал руку, чтобы погладить или подразнить котёнка, который лежал у Джин на коленях. Она защищала его. Всякий раз, когда их пальцы случайно соприкасались, они намеренно расходились, чтобы снова попытаться.

Две маленькие девочки вприпрыжку бежали по улице, их белые платья
развевались вокруг колен. Их распущенные волосы, смуглые от природы,
брюнетка детей, метался своих плечах и огромным белым
бант из ленты трепетали на верхней части каждой маленькой обнаженной головой. Их одежда
и танцевальный бег придавали им вид и колеблющееся очарование бабочек
.

Они были на той стороне улицы, где Жана. Они пронеслись мимо дома
незамеченные двумя на крыльце, которые были в разгаре
особенно интересной ссоры из-за котенка. Маленькие девочки
перешли дорогу, заботливо придерживая свои белые туфельки, и подошли к Маргарет. Напротив неё они остановились, чтобы посоветоваться.

— Не хотите ли зайти, — позвала она их, — и поговорить со мной минутку?

Девочки нерешительно подошли и встали перед ней на небольшом расстоянии на молодой траве, явно не зная, что делать. Они были застенчивыми маленькими мисс и недолго жили на этой улице.


— Кто-то сказал мне, — сказала Маргарет, — что вас зовут Энид и
Элейн. — Кто из вас кто?

Та, что повыше, указала сначала на свою расшитую грудь, а затем на сестру.

«Я Энид, а она Элейн».

«Я читала о тебе в сборнике стихов, — заметила Маргарет, — должно быть, это ты! Полагаю, если бы у тебя была младшая сестра, её звали бы
Гвиневра?

Большие темные глаза двоих обменялись отрицающими взглядами. Маленькие
Элейн решительно покачала головой.

- У нас есть младшая сестренка! - объявила Инид. - Но ее зовут не так.;
это Кэтрин.

Они оба были очень с очаровательной мелодичностью маленьких девочек, половина
красота ребенка, а половина женщины. Но красота Энид всегда зависела в большей или меньшей степени от счастливого стечения обстоятельств — от того, в каком она была настроении, от того, как на неё был надет костюм. У неё было довольно вытянутое лицо, а подбородок и лоб были чуть слишком выступающими. Но маленькая Элейн была
любимица природы. Ее мягко округленная фигура и выражение лица были
наделены очарованием. Даже ее маленькие загорелые руки обладали деликатностью и
характером. Ее ноги в белых чулках, от изящных лодыжек до
округлых коленей у края юбки, были выполнены по желанию скульптора.
Рядом с ними просто исправные ноги Инид выглядели как палки. Белые банты в их волосах дополняли образ каждой из них: у Энид бант
был ровно посередине, его петли и концы были яркими и
решительно торчали вверх; у Элейн бант немного свисал набок, его
прямолинейность одновременно признавала и бросала вызов эфемерности и хрупкости.

Маргарет была в восторге от красоты ребенка, но по какой-то неуловимой причине
она улыбалась в основном Инид.

Эта маленькая леди пришла к выводу, что она, должно быть, человек, достойный доверия.

"Мою куклу зовут Клара", - сообщила она. "А ее - Изабель, только она сама"
называет ее "Итабель"!"

Румянец на изящных щеках Элейн стал еще гуще. Ее задело желание возразить.;
что она и сделала со всей грацией в мире, склонив голову набок.
говоря тихо.

"Я тоже!" - пробормотала она. "Я думаю, это Табель!"

"В любом случае очень мило", - поспешила сказать Маргарет.

"Мы были у Мисс Итон воскресная школа, детская вечеринка," Энид
сообщил ей. "Это наши лучшие платья, и наш белый парень тапочки.
Тебе не кажется, что они красивые? Мои завязываются ленточками, а у нее только
застегиваются, как у младенца."

Элейн с сожалением посмотрела на возмутительно детские тапочки,
поворачивая свою изящную маленькую ножку.

"Я собираюсь выступить с речью на Пасху, — продолжила Энид, — совсем одна,
а она собирается выступить с речью на уроке."

"О, я надеюсь, что ты когда-нибудь придёшь и выступишь за меня, —
предложила Маргарет, — и приведёшь Клару и Изабель."

"Может быть, так и сделаем", - ответила Инид. "Нам пора идти. Пойдем, Элейн".

Маргарет наблюдала за ними, пока они не остановились у клумбы вдоль тротуара
, где распускались первые тюльпаны сезона. Элейн
наклонилась, чтобы рассмотреть их. Маргарет упрекнула себя в этом, хотя
Элейн заговорила всего один раз, и именно ее образ остался в памяти больше всего.
Зачем ей было отдавать предпочтение этому ребёнку, в чью пользу и так были брошены все козыри? Ведь в глазах Маргарет красота всегда была главным даром богов.

Когда она продолжила шитье, внезапный, фантастический страх пронзил ее мысли.
страх, что Элейн умрет. Она узнала это в одно мгновение
за старое, печальное представление сердца о непостоянстве красоты,
его укоренившееся неверие в постоянство фортуны.

Быстрый взгляд вверх по улице показала Элейн все еще наклоняясь над
тюльпан кровать, ее крепкое маленькое юбки торчит прямо у нее за спиной.
Гротескность каким-то образом успокаивала. Маргарет улыбнулась, отчасти из-за
абсурдной маленькой фигурки, отчасти из-за собственных абсурдно-трагических фантазий.

 На другом крыльце Фрэнк прощался — процесс, который
Продолжительность. Сначала он постоял на нижних ступеньках, долго разговаривая с Жаном
который стоял на верхней ступеньке. Затем он приподнял кепку и зашагал прочь,
только чтобы кое-что вспомнить, прежде чем добежать до угла, и побежать обратно
через лужайку. Там он стоял и разговаривал, пока Джин сидела на крыльце.
перила создавали слабый эффект Ромео и Джульетты. В следующий раз,
Джин перезвонила ему. Они встретились на середине цементной дорожки и
долго и серьезно беседовали.

С искренним сочувствием Маргарет наблюдала за этими манёврами из-под
опущенных ресниц. Она радовалась за них обоих от всего сердца.
щедрая радость. И всё же она испытывала острое удовольствие, граничащее с болью. В молодом человеке она особенно быстро нашла то, что ей нравилось, —
его гибкую, стройную фигуру, широкие плечи, коротко стриженные
чёрные волосы, новую одежду, то, как он засовывал руки глубоко в карманы
брюк, покачиваясь на носках, то, как он внимательно наклонял голову в
сторону Джин; она наслаждалась всей его упругой, мужественной
молодостью, которая, как она знала, была оболочкой прямой, сильной,
доброй, благородной души. Но из этого веселья выросла беда,
как будто какой-то странный дух, заключённый в ней, пытался вырваться на свободу,
чтобы с воплями броситься в пыль.

"Эгоизм!" — сказала Маргарет самой себе, поджав губы и очень быстро зашивая дыру.
Трепетный дух лежал погребённый и неподвижный.

Когда Фрэнк наконец ушёл, Джин перебежала через дорогу к
крыльцу Маргарет. Она сидела на перилах и дёргала за голые стебли виноградной лозы,
бесцельно и бессвязно болтая о том, что её не интересовало.

Она была привлекательной девушкой, скорее здоровой, чем красивой.  Её
бронзово-каштановые волосы, стильно уложенные на голове, блестели в лучах позднего
Солнце. Было несколько крошечных веснушек на носу. Она была одета в бледно
голубое летнее платье с короткими рукавами, из которых ее молодой оружия
вышел, свежий и нежный от зимнего затворничества.

Две девицы настороженно кружили около этой теме, они оба были тоска
и хочу поговорить. Маргарет отметила в Жан-новая отчужденность. Каждый раз, когда она
бросил соблазнительно имя Фрэнка в открытое Жан нарочно оставил все как есть.

Наконец, слегка рассмеявшись и глядя прямо перед собой,
Джин воскликнула: «Кажется, я немного напугана!»

«Что мне нравится во Фрэнке, — сказала Маргарет, — так это то, что он такой искренний и
надёжный. Ему можно доверять!"

"Да," согласилась Джин. "Тебе не кажется, что он хорошо выглядит в этом новом
костюме?"

"Великолепно! Фрэнк — красивый парень."

"Правда?" вздохнула Джин.

"Он всегда будет верен тому, кто ему дорог. И, я думаю, он действительно
кого-то любит.

"С чего ты так решила?" — спросила Джин, внезапно устремив голубые глаза на Маргарет.

"С чего ты так решила?" — парировала Маргарет.

Джин мгновенно выпрямилась и напряглась.

"Кто сказал, что я что-то думаю?"

"О нет, нет! — поспешно возразила Маргарет. — Я не это имел в виду. Я имел в виду, что
любой бы так подумал!

Джин погрузилась в умиротворённую безмятежность, прислонившись своей гибкой молодой фигурой в летнем голубом платье к грязной стене дома.

"Разве не забавно, — размышляла она, — что ты можешь решить, что не будешь думать, и
не думать, и действительно не думать, потому что ты решила, что не будешь, — и всё это время ты _знаешь_!"

Маргарет подыскивала в уме какую-нибудь самую нежную фразу предупреждения
когда Джин опередила ее.

"Что ж, хорошо, что мне все равно!--Я думал, что сначала я не
как и его прическа, но мне теперь делать-лучше в другую сторону. Он был
рассказывая о колледже".

— Он заканчивает в этом году, не так ли?

 — Да. В следующем году он поедет с отцом — если только не решит
поступить в Йель. Но он не думает, что поступит. Отец хочет, чтобы он
остался здесь, и он почти решил, что так будет лучше.

— Маргарет, — раздался из дома тонкий, раздражённый, надтреснутый голос, — не пора ли тебе ужинать?

Маргарет открыла дверь и громко и чётко ответила:
— Ещё нет, мама.

Джин соскользнула с перил. — Я должна идти.

— Ещё не время. Мама нервничает, сидя целый день на одном месте. И
ей больше не хочется читать. Побудь ещё немного.

Эти проблески уверенности Джин были ей приятны.

"О, мне пора идти."

Джин внезапно обняла Маргарет за талию и быстро поцеловала.

"Я бы хотела, — сказала она, — чтобы какой-нибудь ужасно милый старый вдовец или холостяк
женился на тебе!"

Когда Джин переходила улицу, а опускающееся солнце освещало ореолом её каштаново-золотистые волосы, она начала петь. Слова лились радостно и
ясно, как трель жаворонка:

 «Что мне этот унылый город?
 Робина здесь нет!»

Но внезапный порыв ветра заставил их превратиться в неясное жужжание, которое
быстро перешло в...

 «Моя Мэри спит у твоего журчащего ручья;
 Теки тихо, милый Афтон, не тревожь её сон».

 В благоухающей темноте весеннего вечера Маргарет снова вышла на крыльцо.
 По небу плыла маленькая изогнутая луна — не столько источник света, сколько сияющее украшение на груди ночи. Незадолго до этого по тротуарам эхом разносился детский
 смех и торопливые шаги. Мальчики
играли в мяч посреди улицы, бегали, яростно кричали и вопили, радуясь
высвобождению своей животной энергии. Но эти звуки сменились тишиной, когда
стемнело. Тогда молодой коляски, два и две, прошло; но эти
также пропали. Легкий ветерок шумел очень тихо, в глухую
виноградные стебли. Мир остался наедине с благоухающим ветром и
грезящими сумерками и маленьким серебряным ятаганом луны.

В доме напротив было совсем темно, за исключением полосы света от лампы рядом с
опущенной шторой на боковом окне. Раньше Джин включала свет на крыльце и сидела под ним в самом изящном из плетёных кресел,
читала или притворялась, что читает, а Фрэнк, проходя по улице,
видел её в этом сиянии. Потом они выключили свет и ушли
вместе, и дом погрузился в сумрачное безмолвие. Смутные очертания
бетонных дорожек выдавали их присутствие. Плодовые деревья были
тусклыми, отстранёнными, едва заметными белыми силуэтами, но их аромат,
ставший сильнее в темноте, разносился по ветру с пронзительным,
сладким желанием.

Маргарет прислонилась к выщербленному временем угловому столбу крыльца; её
рука мягко, рассеянно провела по его потрескавшейся, покрытой волдырями от краски поверхности. Она ощутила кончиками пальцев манящее притяжение ночи.
В порыве страсти она осознала, что Фрэнк и Джин где-то там, вместе, в тёмных, благоухающих, сложенных полукружием складках. Казалось, она вдыхает и тонко впитывает порами своей плоти всё робкое, милое, юношеское стремление мира — и за этим безмолвно ощущает движение сока, зов жизни, стремление к продолжению рода. Она вздохнула и беспокойно пошевелилась. Нить боли,
которая пронизывает удовольствие от такого настроения, начала слегка ныть,
как старая рана, предвосхищающая ненастную погоду. Она разделяла
боль, которая лежит в основе весны.

Слова поэзии нажал ей на ум, голоса великих
переводчики. Она не была культурной женщиной, ее с трудом можно было назвать
образованной; ее кругозор, даже в том, что касалось книг, был случайным и узким; но
то, что дали ей обстоятельства, она хорошо помнила. Лапанье, зря
тоска, которая плескалась в ее упал на слова, и выдвинулся в число привидениями
Эхо мира.

 "Цветущий мир, но пустой все то же--
 Рамка, которая ждёт, когда в неё поместят картину.

И вдруг, как крик:

 «Никогда не было подходящего времени и места,
 И любимого человека рядом!»

Она издала долгий, дрожащий вздох и намеренно выбросила эти строки из головы. Лучше не вспоминать их в такую ночь! Их края
режут, как молодая трава, пропущенная сквозь неосторожные пальцы.

 Маленькая новая луна поднималась выше в глубокой, мягкой синеве
неба. Маргарет посмотрела на её сияющий изгиб, и к ней пришли другие
поэтические строки, которые она когда-то читала в старом
журнале, переведённом с персидского:

 «Выпив чашу вина Хаджи-Кивама, я увидел, как по зелёному ночному морю плывёт серебряная ладья новолуния!»

Они продолжали раскачиваться, словно знакомая, задумчивая, страстная мелодия:

 «О, моё сердце, как тюльпан, закрывающийся от холода!
 Когда же, наконец, робкая птица удачи, мои сети окутают твои
крылья?»

По дорожке раздавались шаги, медленные,
но полные юношеской энергии; затем послышался шёпот голосов,
мужского и женского, тоже медленных и низких, отягощённых, как и
шаги, грузом их часа. Маргарет немного отступила за
безжизненные стебли винограда. Она знала, что её не видно.
тень от крыльца, даже для прохожего, менее увлечённого, чем те двое, что прошли мимо. Она сразу узнала Фрэнка и Джин и
почувствовала трепет от звука их голосов. Оба говорили не так, как обычно:
голос Фрэнка был хриплым и напряжённым, а Джин — звонким и дрожащим. То, что они говорили, было совершенно неслышно — только
этот предательский _тембр_, осознанный и неосознанный, витал в
ароматизированном воздухе. Одно-единственное слово, произнесённое дрожащим от волнения голосом девушки, —
резкая, дрожащая нота жизни, находящейся в состоянии сильного напряжения, —
пронзило тени на крыльце:

«— ты —»

"Ты!" Маргарет наклонилась вперед среди своих теней, протянув свои
сжатые руки вниз, затем крепко прижала их к сердцу. "Ты!"
Этот маленький ключик открыл шлюзы. Барьеры рухнули, и
волна страстного одиночества захлестнула ее душу.

"Ты!" - прошептала она благоухающей, мерцающей, оживляющей ночи; и
это слово насмехалось над ней и вернулось в ее пустоту. Она прижалась грудью
к наклонной поверхности столбика крыльца, уткнулась лицом
в сухие, нераспустившиеся лозы. Крик вырвался из её груди и улетел в пустоту
Пространства мира — безмолвный, безнадежный зов: «Ты! Ты! Ты! О,
ты, который никогда не приходил ко мне!»

Ее душу терзала та насмешливая горечь утраты, которая приходит
только к тем, кто не обладал. Она, взывающая к возлюбленному в ночи,
та, которую никогда не искали! Если бы её застенчивая и невзрачная юность могла привлечь юношу, то любовь бедной Маргарет к поэзии отпугнула бы его. Если бы тяготы бедности, в которой она жила, могли привлечь поклонника, то среди её знакомых не было ни одного мужчины, который не избегал бы серьёзной старой девы. И она знала это
совершенно. Тысячи старых болей вспыхнули во внезапном порыве тоски, и
стыд боролся среди них. Она была потрясена, когда по ее щекам потекли соленые слезы
, когда вздымалась ее потрясенная грудь.

Она изо всех сил пыталась восстановить свои старые барьеры против горя - гордость, и
достоинство, и достойное принятие своей участи. Но это было для глаз мужчин и женщин, а здесь не было глаз, только ночь, и восставший из мёртвых сок, и бешеное сердце в её груди. Долг? Она никогда не уклонялась от него, но с пылким бунтарством отбросила эту мысль.
она растрачивала себя в унылом служении изжившим себя жизням, которые не просили и не могли дать ей ничего, кроме ежедневной рутины. Она
искала старые скромные утешения, нежную признательность, великодушие, дружбу, радость в чужой радости. Но здесь стена рухнула. «Я для них ничто!» — с горечью подумала Маргарет. «Джин не захочет со мной разговаривать после сегодняшнего вечера». И я не могу постоянно целовать чужих детей! Я хочу своего собственного!

 Тонкая пелена грёз, которая часто окутывала её, спала с её глаз. Одурманенная пронзительной красотой ночи и пропитанная
Слёзы, эта хрупкая ткань воображения, больше не служили ей. Воображаемые блаженства
предали её, обнажённую и нежную, безжалостной плети истины. Отдалёкое, всеобщее
насмехалось над её мучительной тоской по чему-то близкому и реальному,
земному и плотскому — о, как желанному в горе, как и в радости! — чтобы
властно принадлежать ей! Река жизни пронеслась мимо и не наполнила её
пустую чашу. Любовь, которую она так любила, прошла мимо неё.

Она столкнулась с самым опустошающим чувством, известным человечеству. Она не совершила
никакого греха; она была верной, нежной и преданной; она не подвела
в самых незначительных и скромных проявлениях любви: и всё же теперь она стояла, охваченная мучениями, и видела, как через огромную пропасть к ней тянутся радости избранной любви.
Она стояла в полном отчаянии и одиночестве — разделённое отчаяние было
счастьем! Её душевная жизнь была настолько одинокой, что она терзалась сомнениями в собственной реальности. Какое право на существование имела
эта душа, которая не могла коснуться во всех пустых, чёрных пространствах
пустоты другой души, чтобы обрести уверенность в себе? Что, если боль в
горле и разрывающая грудь тоска были лишь призрачной болью
сновидения?
непреднамеренный, неоправданный, Предмет из пепла и пустоты!

Остался Бог - возможно! Был ли Бог тоже сном? Был ли _ ты_?
во всех пустых мирах?

Она стояла совершенно неподвижно, ища Бога во вселенной. Она подумала о Боге своего отца — диком еврейском божестве, которому, как он думал, он поклонялся, суровом пуританском формалисте, который управлял его верой, истеричном, нелогичном сентименталисте, который владел его сердцем. Она выбросила их всех из головы. Для неё Бога не было ни в древнем землетрясении, ни в огне, ни в вихре. Но, может быть, где-то он был!

Она опустилась на колени в темноте и, положив голову на руки, оперлась на перила,
ища в своей душе Бога.

"Ты — Любовь, — сказала она. — Они говорят это, но не верят;
но я верю. Ты — Любовь, которая созидает, радует — и
ранит. Ты — Любовь, которая пробуждается во всех созданиях весной и
делает всё прекрасным и добрым. Ты — Любовь, которая отдаёт — и отдаёт себя. Ты научила меня любить любовь и то, что с ней связано, и ничего больше в
мире! Ты сделала мою жизнь лишённой любви. Почему?

Она подождала мгновение, затем, всхлипнув от воспоминаний, сказала: «О,
Однажды весной они пригвоздили тебя к кресту за то, что ты слишком сильно любил!

После этого она долго сидела неподвижно, опустив голову на руки, и её сердце
тихо билось в ожидании тихого, слабого голоса, ответа Бога.

Он пришёл, и она знала, что это был ответ.  Она приняла его с
утешением, печальной гордостью, покорностью и медленным, странным, белым
счастьем посвящения.  Ответ пришёл без слов. Если бы
были слова, они могли бы звучать примерно так:

"Терпи боль, дочь моя, ибо жизнь рождается в боли, и
ни один ребёнок не рождается без мучительных схваток. Я не лишила тебя моего весеннего праздника. Твоя участь — твои схватки. Я увенчала тебя короной боли и сделала тебя богатой утратами и желаниями. Я сделала тебя одной из моих весталок, которые вечно охраняют огонь очага, который не должен быть зажжён для них. Я лишила тебя любви, чтобы любовь проявилась в тебе. Там, где в моём мире любовь угасает, ты воссоздашь её в красоте и доброте. Видение, которое ты видишь, и страсть, которую ты испытываешь, принадлежат мне, и я прошу тебя найти какой-нибудь прекрасный и милый способ
они не погибнут в тебе. Все пути мои. Покойся с миром.

Маргарет наконец поднялась. Луна исчезла с неба, но из глубокой, нежной тьмы
сиял далёкий, тусклый свет звёзд. Прохладный ветер коснулся её щеки,
неся слабый, едва уловимый аромат цветов, словно с большого расстояния. И на её лице, если бы можно было что-то разглядеть в темноте, сияла
прекрасная, неземная красота, принесённая с того далёкого расстояния,
которое ближе, чем руки и ноги.

 На фоне тёмного фасада дома напротив смутно виднелись
две фигуры, одна повыше, чуть темнее, чем окружающее
пространство, другой — чуть светлее. Когда Маргарет посмотрела на них, они слились
вместе и стали не двумя, а одним.

Она очень мило улыбнулась в темноте и, высоко подняв голову,
повернулась и тихо вошла в тёмный маленький домик.




Работа — это благословение

_Автор: Лафайет Янг_


Работа — это благословение для человечества.

Если бы этот мир оставался бездеятельным, он был бы миром бездомных. Прогресс человечества начался с появлением труда. Когда появился труд, люди начали носить одежду; так начался прогресс.

Труд и счастье идут рука об руку.

Люди, которые чувствуют, что обречены на ежедневный труд и что нет так называемой свободы от повседневной рутины, воображают, что были бы счастливы, если бы им не нужно было работать. Человек, чья работа заставляет его вставать в шесть утра, воображает, что если бы он мог освободиться от этого рабства, то не пожелал бы себе большего счастья. Но если он когда-нибудь достигнет этого, то узнает, что такое настоящее страдание.

Несколько лет назад начальник тюрьмы в Айове рассказал мне, что у него был заключённый, отбывавший длительный срок, который попросил выходной. Он хотел остановиться
обычная рутина. Он хотел, чтобы его выпустили во внутренний двор на один день
. Он хотел смотреть прямо в небо и дышать воздухом
на свежем воздухе. Я был в исправительном учреждении в тот день, когда была удовлетворена просьба заключенного
, и в десять часов заключенный устал от
безделья. Небо утратило свою привлекательность. Чего-то не хватало.
И он сообщил надзирателю, что хочет вернуться к работе.

Миллионы людей трудятся на фабриках и в шахтах, кладут
кирпичи в высокие здания, управляют кранами на огромных металлургических заводах,
обслуживающие машины на хлопчатобумажных или шерстяных фабриках, которые думают, что они
были бы совершенно счастливы, если бы когда-то совершенно бездействовали. Но их
опыт был бы похож на опыт заключенного.

Какой жалкий был бы этот мир без работы! Как много вещей мы
которые необходимы, что бы у нас не было, но для кого-то
работы. Труд построил каждый великий мост, каждый великий собор, каждый
дом, большой или маленький. Он создал каждое изобретение. Работа нашла человека в
пещере и привела его в хороший дом. Работа сделала человека порядочным и
уважающим себя.

Великие народы являются рабочими Объединенных Наций, великих народов
рабочая народов. Народы, как и людей, время их процветания и
счастье от начала работы. Начало было положено, когда человек обратил
внимание на изначальное проклятие расы, записанное в книге
Бытие: "В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе
не возвратишься в землю". Этот мандат никогда не отменялся. Лентяи
во всех частях мира взяли на себя обязательство аннулировать его. Стремление
к праздности наполняет тюрьмы и исправительные учреждения. Оно заставляет людей совершать
подлоги и убийства. Каждый человек, которого ударили по голове в тёмном переулке, был устранён каким-то другим человеком, который хотел получить деньги, не работая ради них.

 Во многих странах существует глупая идея о труде.
 Они не считают его достойным занятием. В некоторых странах семьи миссионеров узнают, что не могут готовить себе еду, не потеряв
касту. В других странах, чтобы семью уважали, нужно держать определённое количество слуг. В нашей стране существует ложная
гордость по отношению к труду. Молодые люди избегают обучения ремеслам
потому что они не хотят пачкать свои руки. Сами трудящиеся повинны в том, что недостаточно ценят своё призвание.
  Они требуют прав для своего класса, но сами не уважают его. Из-за этого многие молодые люди ищут работу, которая не будет пачкать их руки. Многие тысячи молодых людей совершают ошибку, не имея постоянного занятия, работы, которую они могли бы выполнять лучше, чем кто-либо другой. Человек, у которого есть постоянная работа, никогда не будет
бродить по улицам в поисках заработка. Даже если его называют старым, он
может найти работу.

Труд необходим для счастья. Праздность губит души
большего числа молодых людей и приводит к большему числу форм
разврата, чем любое другое влияние.

Опытный механик знает, как быстро и радостно
проходит время, когда он увлечён своей работой. Он никогда не смотрит на часы; для него
время окончания работы наступает слишком быстро.

Труд может стать радостью, если человек этого захочет.

Осознание того, что человек зарабатывает, и мысль о том, что он может что-то сделать со своими деньгами, должны быть частью радости от труда.
Труд развивает человека. Он развивает его способность ценить других. Он
вероятно, он будет несчастлив, если будет работать исключительно на себя. Охотник-индеец,
возвращаясь с охоты, кладет доказательства своей доблести к ногам
своей скво. Он рад, что он чего-то добился, и в ее
глаза он герой.

Однажды я ехал в горах Аллегейни в начале лета.
Неожиданно я подошел к маленькому коттеджу, почти покрытому цветами и
виноградными лозами. Женщина с коричневым лицом и садовыми ножницами была занята своей работой. Вокруг неё жужжали пчёлы и щебетали птицы. Я хотел купить цветы. Она сказала, что никогда в жизни не продавала цветы. Я спросил её
что заставляло ее работать с утра до вечера, возделывая, сажая и
обрезая. Она сказала: "Я делаю эту работу, потому что мне это нравится, и потому что мой
муж и двое сыновей будут наслаждаться этими цветами, когда вернутся домой
вечером". У этой женщины была целая философия человеческого счастья. Если
на небесах есть женщины, она будет там.

Работа пришла как благословение. Она остается благословением. Она утомляет нас настолько, что
мы можем наслаждаться сном. Мы просыпаемся утром, полные сил для нового
дня. Когда не будет королей и королев, когда закончится тирания,
когда голоса разумных мужчин и женщин будут править, тогда, если работа станет всеобщим занятием, удовлетворяющим энергию и направляющим амбиции людей, войн больше не будет.

 Чтобы работа приносила удовольствие, мужчины и женщины должны гордиться ею; не должны притворяться, что они выше её; не должны извиняться за неё. Однажды я был в Голландии. Я видел женщин в необычных головных уборах, как будто они принадлежали к какому-то ордену. У них были улыбающиеся лица. Я спросил, что означают их регалии, и мне ответили, что это были работницы из крестьянской или какой-то другой семьи.
другой скромный класс. Они гордились своим положением. Они были
довольны, у них было много дел. Они наслаждались обществом своих
семей и друзей. Но их счастье заключалось в том, что они гордились
тем, что делали, и были довольны этим. Кто может сказать, что они
не выбрали лучшую долю?




Сентябрь

_Автор: Эсс В. Хэтэуэй_


 Пылает, как алый кизил,
 По обочинам дорог — сияющее золото,
Пурпурная повилика, царственная, стройная,
 Шелестящая акация, пронзительная и дерзкая.

 Запах пыли в поле и на возвышенности,
 Небо из меди, смешанной с синевой,
 Жизнь насыщенна, как и погода, —
 давай уедем, только я и ты!

[Иллюстрация: хозяин и гость

 «Послушай, старина, я бы хотел, чтобы ты не целовал жену постоянно.  Думаю, одного раза, когда ты приходишь, и одного, когда уходишь, вполне достаточно».

 «Но, дорогой мой, я не могу постоянно ходить туда-сюда, чтобы угодить тебе».

 _— Из «Судьи». Авторское право принадлежит Leslie-Judge Co._]




 Поэт будущего

_Автор: Тацит Хасси_


 О, поэт будущего. Придёт ли он к нам, как приходит
 Красота звука горна, заглушающего грохот барабанов, —
 красота звука горна, заглушающего грохот и шум
 боевых барабанов, которые пульсируют, когда входит победитель?

 — Джеймс Уиткомб Райли. _

 «О, поэт будущего! Может ли кто-нибудь догадаться?»
 То ли он затрубит в свой рожок, то ли она наденет их на своё
платье;
 И будут ли они брать свои темы из природы, из вторых
рук,
 И излагать их на языке, который простые люди не могут
понять?

 Каждый год пропадает столько этой поэзии,
 Просто жду поэта, у которого есть время и вкус,
 Чтобы взяться за это так, как есть, и вплести в рифму,
 С основой и уток из надежды и любви, в быстром жизненном станке
 времени.

 И, может быть, будущий поэт, если он поймёт это,
 Не начнёт петь весенних кузнечиков, как квакающая лягушка,
 А подождёт, пока эти твари не запоют,
 Чтобы сообщить робким фермерам, что «до заморозков осталось всего шесть недель».

 Кузнечик и золотарник — партнёры в этом деле:
 Они поют и цветут везде, где есть место, на солнечном пути жизни.
 Так я предупреждаю тебя, будущий поэт, шутка пусть цветут для себя переливы
 Вместе-не развод их. Это шутка, как они
 причине.

 Чтобы быть совершенным, будущий поэт должен
 Знать каждый звук природы, реки, озера и леса,
 Должен знать каждую произнесенную шепотом ноту и каждый ответный зов--
 Он никогда не должен заставлять петухов-фазанов кукарекать осенью.

 «Под золотыми кленами!» У них нет голоса, чтобы петь.
 Они выбалтывают свою любовь на бревне довольно рано весной;
 Ибо пылающая любовь всегда найдёт способ выражения —
 Это стиль, который они переняли, — не меняйте их природу, пожалуйста.

 Я не могу предположить, какими могут быть темы будущего поэта;
 Полагаю, они будут довольно возвышенными, потому что, как все видят,
 Мир поэзии смотрит вверх, а поэты поднимаются выше.
 С божественным вдохновением, подпитывающим их, они, конечно же, должны стремиться к чему-то.

 Поэты старых добрых времён были грубее с пером;
 Их идеи были не такими, как у нас, — у этих добрых старомодных мужчин.
 Готов поспорить, что старый Гомер никогда не писал, даже в лучшие свои дни,
 Такого возвышающего душу стихотворения, как «Хотсес Чавин».

 «Лошади» не знают ничего лучше в штате Ястреб-тетеревятник —
 в Бостоне, я думаю, они просто жуют.
 Поэт будущего, скорее всего, затрубит в рог —
 большинству из нас, современных поэтов, пришлось трубить в то, что у нас есть.

 Чтобы поддерживать огонь, мы все должны поднимать шум
 Чтобы публика обратила на нас внимание, — и передайте шекели.
Нехватка горнов кажется сейчас самым большим недостатком,
 хотя некоторые из нас продолжают трубить, не имея горна за спиной.

 Поэт будущего! Когда он возьмётся за свою тему
 Его перо будет скользить так же плавно, как каноэ скользит вниз по течению.
 Он будет петь от избытка чувств - его музыка будет бесплатной--
 Не могли бы вы оформить подписку на "малиновку на дереве"?

 Он никогда не попытается сесть за руль Muse, если не захочет ехать,
 Но быстро снимет ремни безопасности ... э-э... ведет машину осторожно
 и медленно--
 Когда поэзия принудительна, как зимние розы, люди, как правило, знают об этом
и трудятся над ней почти так же усердно, как поэт.




Соединяя звезды с решетками

_Автор: Верн Маршалл_


Полночь под низко висящей полосой янтарного света луны. Дым в глазах и сера в ноздрях; грохот пушек в ушах
и ненависть к войне и её зачинщикам в душе. Повозка с припасами, доверху
нагруженная мёртвыми телами, на одной стороне дороги и маленькая
машина скорой помощи, ожидающая, когда её израненный груз
выгрузят из траншеи неподалёку. Острые языки пламени вырывались в ночь со всех сторон, когда французские пушки бросали вызов наследнику престола на другом берегу Мааса. Зловещий отблеск
там, слева, где дым был гуще всего, под плывущими жёлтыми осветительными бомбами и красными и синими сигнальными бомбами, которые добавляли что-то к этой странной фантазии, которая вовсе не была фантазией, а представляла собой холм, в названии которого орфографисты изменили одну букву и превратили его в ад.

Это был Холм мертвецов в Вердене — Le Cote Mort Homme. И Холм мертвецов
Холм действительно был холмом, потому что среди заграждений из колючей проволоки и в некоторых воронках от снарядов на ничейной земле всё ещё лежали скелеты
французов и немцев, которые были убиты там несколько месяцев назад и чьи
Тела было невозможно забрать, потому что траншеи не
сменили позиций, и выйти из них означало пожать руку
Смерти.

Холм мертвецов в Вердене, где десять тысяч человек сражались за несколько
футов пропитанной кровью земли в тщетной попытке утолить
воинственную жажду монарха и его сына! На многие мили вокруг
всё было опустошено. Деревни лежат в руинах, деревья вырваны с корнем или сломаны,
разбитые повозки и автомобили усеивают дороги и поля, а мёртвые
лошади с вытянутыми в воздухе ногами усеивают изрезанную местность. Ни одного живого существа
Днём там не видно ничего, кроме ворон, которые кружат над
взрытой землёй, и самолётов, которые парят в тысячах футов над землёй.
Но с наступлением ночи длинные колонны людей
движутся по опасным дорогам в окопы или из окопов, сотни
фургонов с припасами грохочут по воронкам к станциям у линии
фронта, поезда с боеприпасами следуют к линии фронта и обратно, а
машины скорой помощи курсируют между перевязочными пунктами. Всё должно быть сделано под покровом ночи, потому что немецкие артиллеристы редко промахиваются, когда дневной свет улучшает их зрение.

Крошечная американская машина скорой помощи — «джитни» — спускается по склону от Мёртвого
человека к ----, везя мальчика, в грудь которого попала дурацкая пуля. За три часа до этого водитель этой машины скорой помощи
разговаривал с мальчиком, который теперь лежал позади него на носилках. Тогда молодой француз с нетерпением ждал чудесного дня, когда закончится война. Он планировал переехать в Америку, как только
вернётся в Париж и попрощается с матерью, от которой
получил письмо в тот же день.

«Мне повезёт!» — воскликнул он, обращаясь к американцу. «Меня не убьют. Я даже не буду ранен. Ах, как же я буду рад, когда война закончится!»

Но его жизнь утекала быстрее, чем машина Красного Креста могла доставить его в госпиталь. Машина подъехала к контрольно-пропускному пункту, и двое санитаров вытащили носилки из машины скорой помощи. В горле раненого солдата послышался хрип, и водитель, решив облегчить ему дыхание, приподнял его голову. Закрытые глаза приоткрылись, на лице появилась неописуемая улыбка умирающего, и он испустил последний вздох.
На последнем издыхании он пробормотал те слова, которые всегда останавливают войну на мгновение:

«Ах, _mere_! _Ma mere!_»

«О, мама! Моя мама!» — и он умер.

Всего лишь один маленький эпизод войны, всего лишь один взгляд на
достижения монархического милитаризма.

Этот французский мальчик не приехал в Америку, но Америка приехала к нему.
Он умер за красно-бело-синий флаг — за триколор Франции. И мы пересекли море, чтобы наши звёзды
соединились с его полосами. Его борьба была нашей борьбой, а наша борьба — его борьбой.
 Вместе мы сражаемся с теми, кто угрожает цивилизации как в прошлом, так и в настоящем.
мир и новый. Мы сражаемся против армии, которая поработила Бельгию и
опустошила Францию, против милитаристской клики, которая санкционировала
убийство и калечение маленьких детей, увечья женщин,
против того милитаристского порядка, который наградил командира подводной
лодки, потопившей «Лузитанию» с её младенцами и их матерями.

Мы на войне, и мы американцы... Хватит.

 Верн Маршалл водитель той машины скорой помощи. Три месяца своей службы он провёл в Вердене.




Короли Сараназетта

_Автор Льюис Уортингтон Смит_

СЦЕНА ИЗ ПЕРВОГО АКТА


 Драма о пробуждении Ближнего Востока. В этой сцене
 Насрулла предстаёт в роли королевского возлюбленного дочери торговца финиками Нурмахал. Она кое-что узнала о нравах Запада, где даже у королей есть только одна признанная супруга, и она не желает быть просто одной из многих королев.

 Перед стеной и воротами, окружающими сад Нур-Махал. Раннее утро.
 утром, перед самым рассветом. Над сверкающей белизной стены из
 обожженной солнцем глины видна глубокая зелень деревьев -платана,
 тополя, акации, а за садом - горы.
 видимые сквозь пурпурный туман часа, ожидающего рассвета, они
 медленно становятся розовыми по мере того, как восходящее солнце согревает их заснеженные вершины
 . Слева стена уходит из поля зрения за группу деревьев,
но справа она заканчивается башней, увенчанной башенкой
с округлым куполом, переходящим в точку. Пространство под куполом
 Она открыта, если не считать перил, и достаточно велика для одного или нескольких человек. В неё можно попасть через широкую верхнюю часть стены, в которой есть проём в перилах. Слева, за деревьями и перед стеной, есть хорошо заметная груда камней.

 Справа, из-за деревьев, которые почти вплотную подходят к башне на углу стены, слышится мужской голос, поющий «Индийскую серенаду» Шелли.

 «Я пробуждаюсь от грёз о тебе
 В первом сладком сне ночи,
 Когда ветер тихо дышит,
 И звезды ярко сияют.;
 Я пробуждаюсь от грез о тебе.,
 И что-то в моих ногах.
 Привело меня - кто знает, как?
 К окну твоей комнаты, Милая!

 "Блуждающий воздух ослабевает.
 На темном, безмолвном ручье--
 Запахи чампака исчезают
 Как сладкие мысли во сне;
 Жалоба соловья,
 Она замирает в ее сердце;--
 Как я должен умереть на твоих руках,
 О! возлюбленная, как и ты!

 «О, подними меня с травы!
 Я умираю! Я теряю сознание! Я не могу!
 Пусть твоя любовь поцелуями прольётся
 На мои бледные губы и веки.
 Моя щека холодна и бела, увы!
 Моё сердце бьётся громко и быстро;
 О! прижмись к нему снова,
 и оно наконец-то остановится.

 Во время пения Нур-Махал медленно вышла слева,
 прошла по широкой верхней части стены, пока не подошла к башне,
 опустилась на пол у перил и прислушалась, откинув вуаль с лица. Когда песня заканчивается, Насрулла выходит вперёд и подходит к маленькой башне. Он ведёт за собой лошадь, белую лошадь с красным хвостом на персидский манер.

_Нурмахал._ Ты превращаешь серость тополей во тьме в серебро бегущей воды.

_Король Наср-улла._ Рассвет ждёт под твоим покрывалом. Сейчас я вижу только утреннюю звезду.

_Нурмахал._ Я всего лишь луна, и меня не должно быть видно, когда придёт мой господин Солнце.

_Король Наср-улла._ Владыка Небесный поднимается, чтобы взглянуть на сады,
где пели соловьи.

_Нур-Махал._ Но когда он видит, что соловьи молчат, он
переходит в другие сады.

_Царь Наср-Улла._ Следуя за песней, как я следую за весенним шепотом
твой голос, трепетание крыльев птиц на ветвях, когда набухают почки.

_Нурмахал._ Это трепетание крыльев и песня, которые тебя волнуют; это не птица.

_Король Насрулла._ Это песня птицы, которая говорит мне, где я найду саму птицу. Это оазис, поднявшийся в небо, который ведёт жаждущего путника через пустыню.

_Нурмахал (в волнении поднимается)._ Когда я стану твоей королевой, будешь ли ты
следовать за голосами других соловьёв?

_Король Насрулла._ Ты будешь моей первой королевой.

_Нурмахал._ Я должна быть твоей единственной королевой.

_Король Насрулла._ Ты всегда будешь моей первой королевой, и в твоём саду
фонтаны будут журчать днём и ночью, наполняя его водой больше, чем
любые другие. Цветы там будут прекраснее, чем где-либо ещё во всём
мире, и тебе будут служить сотни девушек.

_Нурмахал._ И я не буду твоей единственной королевой?

_Король Насрулла._ Так устроен мир.

_Нурмахал._ Я слышал истории о местах, где у короля была только одна королева.

_Король Насрулла._ В Сараназетте такого никогда не было.

_Нурмахал._ В Сараназетте такого не было, но разве это что-то меняет?

_Король Насрулла._ Я должен быть королём, как мои предки.

_Нурмахал (снова опускается на перила)._ И мы должны жить, как наши предки, снова и снова, на рассвете, в полуденный зной и звёздную ночь, как это было до того, как наши звёзды взошли на небесах, как это будет всегда?

_Король Насрулла._ Наши предки научили нас, что король не должен
жить слишком скромно.

_Нур-Махал._ Мы не можем обратиться к нашим предкам. Мы не можем ни к чему
обратиться, и ничего нельзя изменить. Как говорит персидский поэт, «движущийся палец пишет»,
и написанное должно быть.

_Король Насрулла._ И если то, что написано, прекрасно, и если ты
станешь королевой, если все сокровища мира будут искать тебя, то...

_Нурмахал._ Это ничего, ничего, если у тебя будет другая жена, если у тебя будет две другие жены, три.

_Король Насрулла._ Мой премьер-министр выберет остальных. Я выбираю тебя.

_Нурмахал (страстно)._ Но что мы будем выбирать снова и
получать то, что выберем? Разве часы не были отмерены для нас с
самого начала мира? Можем ли мы остановить песчинки в
песочных часах?

_Король Наср-Улла._ Каждая из них доставит новое удовольствие, когда упадёт.

_Нур-Махал._ Да, но она падает. Мы её не собираем. Она падает с небес, когда идёт дождь. Мы не можем сделать так, чтобы пошёл дождь.

_Король Наср-Улла._ Но капли всегда приятны.

_Нур-Махал._ Да, как чашка воды для заключённого, который умирает от жажды
и не знает, когда придёт его тюремщик. Если бы мы могли поднять облака
над солнцем, когда летит горячая пыль, это было бы очень приятно,
но

 «Ту опрокинутую чашу, которую мы называем небом,
под которой мы ползаем, живём и умираем,
 Не воздевайте руки к _Нему_ в мольбе, ибо Оно
так же беспомощно, как вы или я.

Ты — моё небо, и старый поэт прав, если у тебя должно быть четыре жены,
потому что у твоего отца было четыре жены, и у его отца.

_Король Насрулла._ Они всего лишь символы царственности, и они
склонятся в пыли перед тобой, кого выберет моё сердце, как склоняются
сорняки у дороги, когда ты проезжаешь в своём тахт-караване, и воздух
следует за его развевающимися занавесями.

_Нур-Махал._ Зачем кому-то кланяться мне? Зачем мне кланяться? Это сделало бы меня рабом обычая кланяться. Ты
король, и ты тоже должен быть рабом? Импотенция — вот имя такого
королевства, и зачем мне быть королевой, если мой король не может сделать
меня королевой?

_Король Насрулла (подходя к башне и оставляя своего коня
стоять)._ Пойдём! Звёзды меркнут, и только свет твоих глаз
поднимает меня из пыли. Пойдём!

 В стену рядом с башней вбили ряд прочных колышков,
которые спускаются к земле через короткие промежутки.
 Нур-Махал выходит из башни, ставит ногу на самый высокий из них.
 эти колышки, берёт Насруллу за руку и с его помощью медленно спускается по колышкам, как по лестнице, на землю.

_Нур-Махал._ Как я люблю лошадей! Это Самарканд, и Дели, и Бухара,
и Париж, даже Париж.

_Король Насрулла._ Париж! Что такое Париж?

_Nourmahal (стоя перед лошадью и лаская его голову)._ Я
не знаю. Я никогда там не была, но лошадь заставляет меня думать о
Париж. Я не знаю Лондона, но лошадь тоже заставляет меня думать о Лондоне.
Лошадь могла бы отвезти меня туда. Я мог бы скакать и скакать, и каждый день
там было бы что-то новое и что-то чудесное. За водой тоже есть города, чудесные города, полные всего, о чём мы здесь и не мечтаем. Конь быстр, и цоканье его копыт по камням — это расстояние. Когда он поднимает голову, выгибает шею,
в его сердце уже есть желание ехать дальше и дальше.

_Король Насрулла._ И это те истории, которые вы слышали,
истории о Париже, Лондоне и городах за водой?

_Нурмахал._ Истории? Возможно, не истории. Сны, я думаю, фантазии,
спустившиеся с крыльев соколов, летящих с запада.

_Король Насрулла._ Ты сядешь на коня, и тебе покажется, что ты скачешь. Потом, когда твои мечты сбудутся, ты расскажешь мне о них. Пусть конь в моих мечтах тоже будет Парижем, Лондоном и городами за водой.

 Конь всё ещё стоит там, где остановился, когда Насрулла вывел его из-за деревьев. Он смотрит налево, а Насрулла стоит позади него. Нурмахал ставит ногу в руку Насруллы, и он поднимает её в седло. Когда она удобно устраивается, он встаёт рядом с ней и перед ней, позади лошади.
 конь, прислонившись к шее коня и поглаживая его по плечу.

_Король Насрулла._ Теперь мы в пути, и весь мир движется
за горизонтом. Если это всё сон, пусть я буду во сне.

_Нурмахал (смотрит вдаль, в сторону от него, и на мгновение замолкает)._
Истории! Сны!— То, что я услышал, — всего лишь шёпот, но он кажется таким
правдивым и таким прекрасным. Где-то мужчина всегда любит одну женщину и никого
другого. Где-то король — не манекен, участвующий в церемониях.
 Где-то он живёт как обычный человек. Где-то сегодняшний день не похож на
вчера, и человек научился разрывать порочный круг того, что было
навсегда, того, что кажется мертвым, и все же после смерти возвращается снова и
снова. Я не видел этого, но я знаю это. Где-нибудь, где мы с тобой могли бы быть
счастливы, не будучи королем или королевой. Где-нибудь, где женщина думает сама по себе
мысли, а не только мысли своего господина. Где-то люди не
привязан к королю, а где-то цари не обязаны слов
отцы их отцов.

_King Насрулла (медленно, после паузы)._ Так устроен мир,
Нурмахал. Мир таков, каков он есть, и так будет во веки веков,
если только это не будет волей Бога создать новый мир.

_Нурмахал._ Новый мир! (_Она мечтательно замолкает._) Да, это то, чего я
хочу, — новый мир. Это то, что где-то создают люди, я знаю это.
 Это то, что в моём сердце, и то же самое должно быть в сердцах
других мужчин и женщин. Новый мир! Каково было бы просыпаться каждое
утро с новым удивлением, не зная, что принесёт этот день?
Каково было бы каждое утро садиться в седло и ехать по новой
дороге навстречу солнцу?

_Король Насрулла._ Если бы я мог поехать с тобой...

_Нурмахал._ У тебя есть лошади.

_Король Насрулла._ Это не так. Моё место здесь.

_Нурмахал._ Твое место здесь, и у тебя должно быть три или четыре королевы, как решат твои министры. Одна королева должна поддерживать мир с королем Юга, другая — с королем Запада, а третья — с королем Востока. Четвёртую королеву вы можете выбрать себе из своего народа, если
выберете её до того, как какой-нибудь другой король предложит вам свою дочь. Вы
можете сделать своих королев рабынями, чтобы соседние короли могли сделать
рабами вас.

_Король Наср-Улла._ Да, если бы я был королём, а ты — королевой.

_Нур-Махал._ Королева! — в мире, где цветы, которые цветут сегодня,
погибли много веков назад! Королева — в мире, где королевы могут смотреть из
решёток на окнах и никогда не ходить по улицам! Королева — в мире, где Мой
Господин Король не должен слишком часто приходить ко мне, чтобы дочь
Короля Юга не подсыпала яд в нектар, который её рабыня предложит
ему завтра!

_Король Насрулла._ Мир есть мир, и он вечен. Мы лишь тени, которые меняются и исчезают на поверхности
бегущая вода. Мы можем на мгновение остановиться на солнце, но мы не можем
остановить дождь, который наполняет ручей. Мы не можем на мгновение задержать взгляд на каплях, которые
устремляются в море.

_Нурмахал (мечтательно отводя от него взгляд)._ «Ах, любовь! могли бы вы и
Я с Ним вступаю в сговор,
Чтобы постичь весь этот жалкий замысел,
Не разбить ли нам его вдребезги,
А затем перестроить по желанию сердца?

 Он пристально смотрит на неё, но она не поворачивает головы, и,
пока они молчат, слева подходит женщина с кувшином.
 кувшин, наполняет его из колодца, ставит его на голову, и проходит
 снова. Солнце стало греть вершины горы мягкий
 розовый.

_King Насрулла._ Мы должны найти воду там, где она течет, или жажды.

_Nourmahal (более страстно)._ Но где-то женщины не носят
вода. Поэт думал только о том, чтобы сделать то, что где-то сделали люди.
Здесь тысяча лет — как вчера, а десять тысяч — как один час
в ночи. Я — не я, а эхо безумных желаний мертвецов,
чья пыль веками носилась по пустыне.
Почему я не должен думать о своих желаниях, прежде чем моя пыль тоже улетит, забытая проходящими караванами?

_Король Насрулла._ Но ты должна стать моей королевой. Никто в Сараназетте не сможет дать тебе ничего большего.

_Нурмахал._ И завтра или на следующей неделе твой посол к королю Востока вернётся с письмами и заверениями в дружбе. Возможно, он привезёт с собой дочь короля.

_Короля Наср-Уллы._ Но она лишь официальная печать на договоре, лишь
заложница. Она не роза, которую я прикалываю к сердцу. Она не
соловей, которого я люблю слушать в своём саду. Она не
лицо за решёткой, к которой я так стремился. Она не тот
фонтан, из которого я буду пить и пить снова.

_Нурмахал._ Но я не поеду с тобой вдаль и не оставлю
дочерей королей позади?

_Король Насрулла._ Король Востока...

_Нурмахал._ Я знаю. У короля Востока большая армия. Я должна
остаться в своём саду, иначе мне придётся провести всю жизнь, обсуждая с женщинами из его гарема то, что ему нравится или не нравится, его гнев и его привязанности.

 Она протягивает ему ногу, чтобы он помог ей спуститься с лошади.

_Король Насрулла._ Нурмахал!

_Нурмахал._ Да, я должна держать вуаль перед лицом и оставаться в своём саду.

 Он помогает ей спуститься, и она поворачивает голову лошади направо, в ту сторону, откуда они приехали.

_Король Насрулла._ Я возьму тебя, Нурмахал, и сделаю тебя королевой.

_Нурмахал._ Возьми меня! Возьми остальных и сделай их королевами. Они
будут достаточно счастливы, как и их матери, но ты не можешь
удержать ветер.

_Король Насрулла._ Быть твоим возлюбленным — не значит перестать быть королём. Разве
король не может просить у своих подданных того, чего пожелает? Что значит быть королём?

_Нурмахал (поворачиваясь, когда она проходит к воротам)._ Иногда
это делает мир более свежим и счастливым для тех, кто преклоняет колени
перед троном. Короли не всегда так мудры.

_Король Насрулла._ А когда они не так мудры, они думают о собственном счастье. Они впускают любовь во дворец, и перед любимой
королевой лежат богатства земли, усыпанные драгоценностями. Нежность луны сияет в застёжке её пояса, а великолепие солнца сверкает в венце на её голове.

_Нур-Махал._ И иногда, в поисках собственного удовольствия, короли
убийство тех, кто не является королём, доставляет им радость. Они учат всех мужчин быть солдатами, а всех солдат — быть безжалостными. Их женщины учатся наслаждаться отголосками сражений, а мужчину, на котором нет шрамов от множества битв, они жалеют и презирают. Поэтому женщины забывают о том, что нужно быть
нежными, а владыки и хозяева земли больше не присматривают за ними
и не заботятся о них, больше не защищают слабых и беззащитных,
больше не думают о правде и справедливости, потому что в их руках
копья могущества, и они научились метко их бросать.

_Король Насрулла._ Но я буду присматривать за тобой, как облако присматривает
за садом, где розы ждут дождя.

_Нурмахал._ Нет, у меня не будет короля, который присматривал бы за мной.
 Где-то нет королей. Королева ежедневно умирает от одиночества или
ежечасно живёт в жгучей ненависти всех своих сестёр-королев. Дышать воздухом,
где нет королев, было бы блаженством. Я не стану первой королевой короля, или его последней королевой, или его наложницей, или кем-то ещё, кого он может бросить ради новой прихоти, когда ему вздумается.

 Справа входит гонец, за которым следуют два слуги, несущие длинные, похожие на дыни фонари, которые сопровождают членов королевской семьи. Гонец кланяется Насрулле, опускаясь на одно колено.

_Гонец._ Ваше Королевское Высочество, я послан просить вас выслушать меня.

_Король Насрулла._ Мне приятно выслушать ваше послание. Говорите!

_Гонец._ Это говорю не я, Ваше Величество, а ваш слуга,
Хусейн.

_Король Насрулла._ Я слушаю слова Хусейна.

_Посланника._ Знай, о могущественный владыка Великого Центра Земли,
Посол к королю Востока возвращается по длинной дороге.

 Отец Нур-Махал, Мехраб, выходит из ворот в стене и
стоит, прислушиваясь.

_Король Насрулла._ Передайте Хусейну, что я увижу его и подготовлюсь к
приёму до наступления ночи.

_Посланник._ Он принёс очень важные вести, Ваше Величество. Прости
меня, о Повелитель жизней Твоих слуг. Я говорю лишь словами
Хусейна.

_Царя Насруллы._ Я слышу слова Хусейна.

_Посланника._ Послов следует принимать как можно раньше, это
слово Хусейна. Он знает волю Царя Востока, а Царь Востока знает твою волю, о Могущественнейший из Могущественных.

_Нур-Махал (падая перед ним на колени)._ Позволь мне также просить тебя,
царь Насрулла, чтобы ты немедленно принял посла, который
прибыл с посланием от Царя Востока.

_Царь Насрулла._ Я слушаю слова Нурмахала со словами
Хусейна.

_Посланника._ И я скажу премьер-министру Хусейну, что Его
Величество, Владыка Вечного Сияния, милостиво согласится
чтобы поговорить с ним до того, как солнце заглянет в его отражение в сосудах с водой.

_Нурмахал._ О царь Наср-Аллах, ради правления, которое досталось тебе от твоих отцов, ради сохранения мира на всех твоих границах, ради безопасности твоего народа, который живёт в страхе, позволь приблизить к тебе посла, возвращающегося от царя Востока.

_Царь Наср-Аллах._ Желание Нурмахала — приказ. Я иду готовиться к встрече посла, который прибыл с вестями от короля Востока.

_Нур-Махал._ И для дочери короля Востока, подайте
спасибо, о король Насрулла. Говорят, она очень красива, и
многие женихи тщетно добивались её расположения. Она была сохранена для радости,
великолепия и растущего могущества моего господина короля.

_Король Насрулла._ Объявите о моём прибытии моему премьер-министру Хусейну.

_Посланник (вставая)._ Ваше благородное величество очень милостивы. Я передам ваши слова Хусейну.

_Король Наср-улла._ Как король, я ухожу, но мои мысли — не королевские
мысли, и они остаются здесь. Может быть, я буду искать их снова,
как ищут любовь в сердце друга, возвращаясь домой.
Прощай!

_Нурмахал._ Я всегда буду думать о тебе, мой господин Насрулла, но
что касается короля и его пути — прощай!

 Два фонарщика, пришедшие с гонцом, поворачиваются направо, чтобы осветить путь королю, и, когда они уходят, он следует за ними. Нурмахал смотрит им вслед, пока они не исчезают, а
 Мехраб, отец Нурмахала, медленно подходит к ним.

_Мехраб._ Он угрожал тебе, не так ли?

_Нурмахал._ Угрожал! Нет, отец, он не угрожал мне.

_Мехраб._ Разве он не собирается сделать тебя королевой, хочешь ты того или
нет?

_Нурмахал._ Он не осмелится.

_Мехраб._ Я всего лишь торговец, всего лишь продавец инжира и оливок. Он
не должен меня бояться или принимать во внимание, как и те, кто его окружает.
 Он из тех, кто считает, что тебя можно взять, как он взял бы гранат из сада одного из своих сатрапов.

_Нурмахал._ Он не возьмёт меня.

_Мехраб._ Они презирают меня за то, что я хожу с караванами, но я кое-чему научился. Я знаю мир. Мои верблюды прошли по пескам сотни миль от Сараназетта, и есть места, где слова короля Насруллы значат меньше, чем слова торговца Мехраба.

_Нурмахал._ У них будут лошади, чтобы следовать за нами. Лошади быстрее
верблюдов.

_Мехраб._ У нас тоже будут лошади, и наши будут самыми быстрыми.
Всадники на королевских лошадях протянут руки за моим
серебром. Они будут знать, как легко опускать свои кнуты.

_Нурмахал (с нетерпением)._ Поедем завтра. Поедем до того, как дочь короля Востока прибудет во дворец в
паланкине. Я хочу увидеть все места, где ты побывал. Я хочу
узнать о странных вещах, которые ты видел.

_Мехраб._ Женщины Сараназетта никогда не путешествовали.

_Нурмахал._ Но я не буду женщиной из Сараназетта. Для меня есть другие
миры и другие пути, кроме путей Сараназетта.

_Мехраб._ Ты не будешь королевой сегодня, а кто-то другой королевой на твоём месте завтра. Я не была рождена, чтобы жить на вершинах мира, но и не была рождена, чтобы преклонять колени. Ты не пострадаешь,
потому что ты не дочь короля, а те, кто
являются дочерьми королей, улыбаются тебе из-за своих занавесок.

_Нурмахал (более мечтательно и неохотно). _ Если бы мы могли перенести Сараназетт
в новый мир.

_Мехраб._ Новый мир где-то в другом месте, Нурмахал. Пакуют вещи для верблюдов. Пусть твои женщины свяжут твою одежду, как будто это связки инжира. Послезавтра или на следующий день или через день мы сядем на лошадей и поедем следом. Мы отправимся в мир, который
стар, очень стар, мудрее нашего мира, в мир, где мысли мужчин
свободны, а глаза их женщин смотрят, куда им вздумается.

_Нурмахал (идёт к воротам)._ Женщины должны приготовиться.

_Мехраб._ Немедленно, и скажи Зулейке, что она идёт с тобой.

_Нурмахал._ Зулейка должна приготовиться.

 Она выходит через калитку в сад. Мехраб оборачивается и
видит вбитые в стену у башни колья. Мгновение он
удивлённо смотрит на них, замечая, что они наклонно опускаются на
землю, а затем, один за другим, вытаскивает их и с силой
швыряет на землю.




Старая тростниковая мельница

_Автор: Нелли Грегг Томлинсон_


 «Что такое сорго?» «Ты что, не знаешь, что такое сорго?»
 Сыну моей бабушки почти шестнадцать,
 разве парни в наши дни ничего не знают?
 Лучше всего, что я когда-либо видел.
 Сорго — самая крутая штука,
 которую я когда-либо ел.
 Вы намазываете его толстым слоем на домашний хлеб;
 Это самая обычная сладость.

 «Откуда она?» — лучше бы вам знать,
 что она не из банки.
 Просто сваренный сок из сахарного тростника,
 без всяких «отрубей».
 "Что такое тростник?" Знаешь, это что-то вроде кукурузы.,
 И увенчано перьями семян.
 Растет прямо и высоко на желтой глине.
 На ней не вырастет сорняк.

 Долгий сентябрь, когда все созрело,
 Поле битвы на заросшей тростником поляне
 Нас атаковали мальчишки с деревянными мечами,
 Добрый нрав у них со щитом.
 Они ободрали со стеблей все листья,
 Затем мужчины острыми стальными ножами
 Срубали головки и срезали стебли,
 Складывали их ровно и чисто.

 Верхушки оставляли на корм курам,
 А также для семян на следующий год.
 Фермер всегда должен что-то оставлять
 На случай будущих нужд.
 Соседи приходили издалека
 И они понесли тростник на мельницу.
 Они сложили его в кучу между двумя деревьями,
 У бабушки с дедушкой на холме.

 И старый конь повернул тростниковую мельницу,
 Он сам себя повел в сторону.
 Стебли попали в пресс,
 Из них вытек сок.
 Этот сок стекал в маленький жёлоб
 На поддоны под навесом;
 Там его варили, снимали пенку и снова варили,
 Пока он не стал густым и красным.

 Затем его охлаждали и разливали по бочкам
 И увозили в город,
 А мы, дети, облизывали поддоны,
 И эта работа была нам по душе.
 Ух ты! но мы неплохо провели время.
 В "taffy pullin' bees".
 Мы обвели девчонок вокруг пальца.--
 Боб был самым большим насмешником.

 Внутри печи, на раскаленных углях,
 Мы раскаляем стебли тростника докрасна,
 Затем сильно ударяем ими по земле--
 Вы должны услышать, как они хлопают!
 Иногда босоногий мальчик наступал
 В отверстие для слива,
 Он прищемлял пальцы на мельнице.,
 Он падал с шеста.

 Когда зимние ветры проносились сквозь
 Дверь и моталки трещин,
 И свалили это было снега улицы.
 Пока ты не видел твои следы,
 Потом мы все начертили Роун на стол
 И передал гречневые лепёшки,
Может, это был хороший кукурузный хлеб.
 «Что такое сорго?» Ради всего святого.

 Эй, сынок, я тебе сочувствую;
 Ты многое упустил, я полагаю.
 О, конечно, ты танцуешь и веселишься
 С вечера до рассвета,
 Ты играешь в футбол, катаешься на коньках и гоняешь в гольф,
 Чтобы скоротать время,
 Но верни мне воспоминания о детстве,
 О старой тростниковой фабрике.




Странная малышка

_Автор: Элеонора Хойт Брейнерд_


Бонита Аллен была странной малышкой. Все в школе, от
мисс Райдер до горничной, высказывались на этот счёт ещё до того, как ребёнок провёл в доме сорок восемь часов, но никто, казалось, не мог привести убедительных доводов в пользу общего впечатления.

Новая ученица была тихой, послушной, умеренно хорошо одетой, довольно симпатичной.
Она не делала ничего экстраординарного. На самом деле, она старалась не привлекать к себе внимания, но с самого начала вызвала переполох в спокойной школьной жизни, и её личность была отчётливо заметна.

"Я думаю, дело в её глазах, — предположила Белинда, когда они с мисс Барнс обсуждали новенькую в учительской. — Это совсем не девичьи глаза."

— Прекрасные глаза, — заявила учительница математики со своей обычной
прямотой.

Белинда энергично кивнула в знак согласия.  — Да, конечно, красивые, но такие большие,
жалкие и глупые.  Я чувствую себя нелепо виноватой каждый раз, когда
Ребёнок смотрит на меня, а что касается наказания — я бы скорее застрелил оленя с шести шагов. Это неправильно. Двенадцатилетняя девочка не имеет права на такие глаза. Если девочка несчастна, она должна выплакать двадцать пять носовых платков, как это сделала Эванджелин Мари, когда приехала, а потом забыть об этом. И если она счастлива, то должна улыбаться не только губами, но и глазами. Я терпеть не могу, когда дети сдерживают себя.

 «С ней всё будет в порядке, когда она побудет здесь подольше и почувствует себя как дома», — сказала мисс Барнс. Но Белинда с сомнением покачала головой.
она спустилась вниз, чтобы проконтролировать учебный час.

 Сидя за своим столом в большой классной комнате, она рассеянно смотрела на ряды девичьих голов, пока не остановилась на одной, stoicly склонившейся над книгой. Новая ученица не ёрзала, как её товарищи. Очевидно, все её мысли были сосредоточены на книге перед ней. Её локти лежали на столе, а одна худая маленькая коричневая рука поддерживала голову, на которой прямые чёрные волосы были разделены ровной белой линией и заплетены в две тугие косы. Лицо, обрамлённое гладкими блестящими волосами, было таким же худым, как и рука, но в нём не было и намёка на
плохое самочувствие. Они были гладко подстрижены, почти заостренные, коричневые с тем
коричневым оттенком, который приходит от ветра и солнца, странно твердые на подбородке и
губах, с высокими скулами, прямым носом.

Когда Белинда подняла взгляд от книги, два темных глаза встретились с ее собственными
мрачные глаза с болью в них - и неприятный комок подступил
к горлу самой Молодой учительницы. Она улыбнулась печальному личику,
но улыбка была невеселой. Каким-то непостижимым образом это говорило
о комке сочувствия в её горле, и Странная Малышка, казалось,
прочитала это послание, потому что на её лице появилась ответная улыбка
В коричневых глубинах что-то мелькнуло, прежде чем веки опустились.

Когда урок закончился, младшая учительница поспешила к двери, смутно
предполагая, что после успешной улыбки можно наладить дипломатические
отношения с новенькой, но она не успела. Бонита выскользнула в коридор и поспешила вверх по лестнице в свою комнату.

Пожав плечами, Белинда повернулась к двери мисс
Райдер вошел в кабинет и постучал.

"Войдите."

Голос был не слишком приветливым. Мисс Люцилла не любила, когда ей мешали.
в поздние вечерние часы, когда она сменила безупречно сидящий на ней чёрный шёлк на неряшливые складки фиолетового халата.

Узнав незваную гостью, она заметно расслабилась.

"О, мисс Кэрью! Входите. Что-то случилось?"

Белинда со вздохом опустилась в кресло.

"Ничего не случилось, кроме моего любопытства. Мисс Райдер, расскажите мне что-нибудь
об этом ребёнке Алленов.

Мисс Люцилла вопросительно посмотрела на свою подчинённую.

"Что она делала?"

"Совсем ничего. Я бы хотела, чтобы она что-нибудь сделала. Это то, чего она не делает.
Она делает и, похоже, способна на многое, что меня беспокоит. С ней просто невозможно справиться. Она ведь из Техаса, не так ли?

Директор внимательно посмотрела на виноградину, которую ела, и на какое-то время воцарилась тишина.

— Она странная малышка, — наконец признала мисс Люцилла. — Да,
она из Техаса, но это не повод считать её странной. У нас было несколько молодых леди из Техаса, и они были совсем как другие школьницы, только более утончённые. Между нами, мисс Кэрью, я думаю, что, должно быть, в ребёнке течёт индейская кровь, поэтому она кажется другой.

— Индианка? — Белинда выпрямилась, уловив романтический настрой в воздухе.

 — Да, её отец как-то вскользь упомянул об этом, когда писал.
 Это довольно древняя ветвь в семье, но он, кажется, думал, что это может объяснить сильную любовь девочки к природе и нелюбовь к условностям.  Миссис Аллен умерла при родах, и отец воспитывал ребёнка на ранчо. Он полностью поглощён
ею, но в конце концов понял, что ей нужно общаться с женщинами. Он
стоит несколько миллионов и хочет дать ей образование, чтобы она
наслаждалась деньгами — «была прекрасной леди», как он выражается. Признаюсь, он мне нравится
Описание девушки сначала встревожило меня, но он был так снисходителен к выражениям, что...

Мисс Люцилла оставила фразу незаконченной и задумчиво съела ещё одну гроздь винограда.

"Её отец приехал с ней?" — спросила Белинда.

"Нет, он отправил её с друзьями, которые случайно оказались рядом — очень респектабельная пара, но легкомысленная, очень легкомысленная. Они сказали мне, что Бонита
может оседлать любого коня на ранчо и подстрелить зайца на бегу. Похоже, они считали, что она станет отличным дополнением к нашему школьному кружку. Лично я очень рад, что
она такая покладистая и тихая, но я заметил в ней кое-что... ну... необычное.

Поднимаясь в спальню, Белинда встретила в коридоре стройную фигурку в варварском красно-жёлтом халате. На серьёзном детском личике читался робкий вызов, хотя маленькие ножки, обутые в мягкие мокасины с бусинами, ускорили шаг; и Белинда ответила на украдкой проявленное дружелюбие, обняв девочку за талию и заведя её в крошечную спальню в коридоре.

"Ты не заходила ко мне. Одно из правил гласит, что каждая девочка должна выпить со мной чашечку какао, прежде чем проведёт здесь три дня.
вечерами, - сказала она со смехом.

Странное Маленькое Создание трезво восприняло увертюру и, свернувшись калачиком в
единственном большом кресле, молча наблюдало за учительницей.

Вскоре подали какао. Затем хозяйка повернулась и откровенно улыбнулась
своей гостье. Улыбка Белинды вселяет уверенность.

"Тосковать дело, не так ли?" сказала она внезапно, с теплом к сведению
товарищество в ее голосе.

Напряженная фигурка в большом кресле наклонился вперед с внезапным,
Свифт доверия.

"Я иду домой", - заявила Бонита таким тоном, что стало не
оговорки.

Белинда восприняла эту новость без дрожи в ресницах и без признаков недоверия.

"Когда?" — спросила она с интересом, достаточно тёплым, чтобы побудить к признанию, но не настолько настойчивым, чтобы вызвать недоверие.

"Я не знаю, когда именно, но я должна уехать. Я не могу этого вынести, и я написала папе. Он поймёт. Здесь никто не знает. Они все к этому привыкли. Они всегда жили в таких домах, с маленькими задними двориками, окружёнными высокими стенами, с тротуарами и улицами прямо за окнами, с толпами странных людей, проходящих мимо
Всё время одни и те же правила, правила, правила, повсюду. У всех столько манер, и они говорят о вещах, в которых я ничего не понимаю, и никто бы не понял, если бы я говорила о настоящем.

— Может быть, я немного пойму, — пробормотала Белинда. Странная
малышка протянула руку и робко, ласково коснулась колена младшей учительницы.

— Нет, ты бы не понял, потому что не знаешь, но ты мог бы
научиться. Остальные не смогли бы. Прерия не стала бы с ними разговаривать, и
им было бы одиноко, как мне здесь. Дик говорит, что нужно учиться
язык, когда ты маленький, или у тебя есть талант к таким языкам, но когда ты его выучил, тебе уже не хочется слышать никакой другой.

 «Кто такой Дик?» — спросила Белинда.

 «Дик? О, он просто Дик. Он научил меня ездить верхом и стрелять, и он читал мне стихи, и рассказывал истории обо всём». Он
раньше ходил в большую школу под названием Гарвард, но ему было одиноко
там - так же, как мне здесь ".

"То, как я здесь" прозвучало в разговоре как настойчивый рефрен,
и в этом была душевная боль.

"Я хочу домой", - продолжал ребенок. Теперь, когда плотина молчания разрушена.
было подавлено, сдерживаемое чувство бурно вырвалось наружу. "Я хочу увидеть
Папа и ребята, и лошади, и скот, и я хочу посмотреть
солнце да не зайдет за край мира, а не просто падают вниз среди
грязные дома, и я хочу скакать по прерии, где нет
нет никаких дорог, и запах травы и наблюдать за птицами и облаками.
Видели бы вы, мисс Кэрью, какое там небо по ночам. Она такая большая,
чёрная, мягкая и полная ярких звёзд, и ты видишь, как она касается земли вокруг тебя, и дует ночной ветерок
Это круто, очень круто, и все мальчики играют на банджо и гитарах и поют, а мы с папой сидим на нашей веранде и слушаем. Из моего окна видна только узкая полоска неба с двумя-тремя звёздами, а на заднем дворе так шумно и беспорядочно, и я ненавижу ходить в процессии по уродливым старым улицам и делать что-то, когда звонят колокола. Я ненавижу это. Я ненавижу это.

 Её голос совсем не повысился, он становился всё более и более звонким
от страстного протеста. Острое личико было напряжённым и бледным,
но в больших трагических глазах не было слёз.

Белинде оставалось утешаться много тосковал маленьких девочек, но это был
другая проблема.

"Я сожалею," сказала она мягко. "Тебе не кажется, что будет легче после
какое-то время?"

Маленькая девочка со старческим лицом покачала головой.

"Нет, не будет. Мне все это не нравится. Мне так жаль, потому что
папа хочет, чтобы я была леди. Он сказал, что ему было так же тяжело отправлять меня,
как и мне приезжать, но я не могла научиться быть леди, когда у меня
было много денег, которые я могла тратить там, внизу, только с мальчиками и с ним. На ранчо вообще не было ни одной леди, кроме Мамушки Лу, кухарки, и
у неё не было много денег, чтобы их тратить, так что она была не такой, как он
имел в виду. Я думала, что приеду и попробую, но я не знала, что всё будет
так. Я не хочу быть леди, мисс Кэрью. Я не верю, что они могут быть
очень счастливы. Я видела их в экипажах, и они не выглядят очень
счастливыми. Ты милая. Ты мне нравишься, и я уверена, что ты понравилась бы папе, Дику и мальчикам, но у тебя ведь нет много денег, да? И ты родилась здесь, и ты всё равно ничего не знаешь.
Я иду домой.

Всплеск уверенности закончился там же, где и начался. Она шла домой.
и она была так тверда в своей вере, что Белинда, слушая, поверила
ей.

- Но если твой отец скажет "нет"?

Смуглое личико снова стало спокойным, все, кроме огромных глаз.

"Я пойду," маленький странное дело, - медленно заговорил.

Четыре дня спустя Мисс Люсилла Райдер позвонил молодой учитель в
исследования.

«Мисс Кэрью, я в замешательстве из-за этой маленькой мисс Аллен. Сегодня утром я получила письмо от её отца. Он пишет, что она написала, что очень скучает по дому, несчастна и не хочет оставаться. Конечно, ему очень жаль, но он очень мудро оставляет решение этого вопроса на наше усмотрение.
руки — говорит, что понимает, что она будет тосковать по дому, а ему будет одиноко, если она станет леди. Но он хочет, чтобы мы сделали всё возможное, чтобы она была довольна. Он очень великодушно присылает чек на пятьсот долларов, которые мы можем потратить на любые дополнительные расходы, связанные с её развлечением и счастьем. Теперь я подумала, что ты мог бы сводить её в театр, в художественный музей и в... в... в аквариум и познакомить её с радостями и преимуществами городской жизни. С ней скоро всё будет в порядке.

С упавшим сердцем Белинда отправилась на поиски девочки. Она нашла её
уныло упражняясь с пятью пальцами в одной из музыкальных комнат.
Когда Белинда вошла, девочка подняла голову и встретила дружелюбный,
сочувствующий взгляд. В ее собственных глазах вспыхнула немая мольба, и Белинда
поняла. Дело было слишком плохо, чтобы о нем говорить, и Младшая учительница
ни словом не обмолвилась о тоске по дому или ожидаемом письме.
Таким образом она укрепила свою дружбу с этим Странным Маленьким Существом.

Но, следуя указаниям директора, она постаралась продемонстрировать
Боните радость и блаженство жизни в Нью-Йорке. Девочка ушла,
Она тихо сидела везде, куда бы её ни брали, — немая, жалкая маленькая фигурка, для которой и аквариумные рыбки, и старые мастера, и последний утренний кумир были одинаково безразличны. Другие девочки завидовали её привилегиям и карманным деньгам, но не понимали. Никто не понимал, кроме Белинды, и она изо всех сил старалась забыть о старых чувствах, наслаждаясь новыми впечатлениями; но с самого начала она сердцем чувствовала, что обречена на неудачу. Девочка любила её, всегда была вежливой,
всегда послушной, всегда серьёзной. Ничто не могло заставить её глаза засиять или
на её губах появилась непроизвольная улыбка. Любой, кроме Белинды,
разозлился бы, потерял терпение. Она же стала ещё нежнее — и ещё более встревоженной. День за
днём она наблюдала, как худеет это печальное маленькое личико. Теперь оно было бледным,
а не смуглым, и высокие скулы резко выделялись.
Сжатые губы жалобно опустились в уголках,
а большие глаза были ещё более печальными, чем обычно; но девочка
не протестовала и не умоляла, и по молчаливому согласию они с Белиндой
не вспоминали о своём первом разговоре и никогда не упоминали Техас.

Часто Белинда решала отбросить сдержанность и говорить
свободно, как с любой другой девочкой, но в маленькой техасской
девчонке было что-то такое, что не позволяло ей распускать
язык, отпугивало незваных гостей, и
младшая учительница боялась потерять то немногое, что ей удалось
завоевать.

В конце концов она в отчаянии обратилась к мисс Райдер.

"Индианка — это слишком для меня, — призналась она со стоном,
половину шутливым, наполовину серьёзным. — Я сдаюсь.

— В чём дело? — спросила мисс Райдер.

— Ну, я таскала бедную Бониту Аллен по всему району
Манхэттен и Бронкс и потратил при этом много дукатов. Она была
очень вежлива по этому поводу, но так же опечалена чаепитием у Шерри, как
над могилой Гранта, и так же весела над коллекцией Cesnola, как
над клетками с обезьянами в зоопарке. Бедняжка так несчастна,
она выглядит как дикий зверек в капкане, и я думаю,
лучшее, что мы можем с ней сделать, - это отправить ее домой.

— Чепуха, — сказала мисс Люцилла. — Её отец платит восемнадцать сотен
долларов в год.

Белинда была непоколебима.

"Мне всё равно. Он должен забрать её домой.

"Мисс Carewe, вы антимонии. Можно подумать, что вы никогда не
видел тосковал девушкой".

"Она отличается от других девушек".

- Я сама с ней поговорю, - строго сказала мисс Люсилла.

Она так и сделала, но ситуация не изменилась, и когда она в следующий раз
упомянула Белинде о техасской проблеме, мисс Луцилла была менее позитивна
в своих взглядах.

«Она очень странный ребёнок, но мы должны сделать всё, что в наших силах, чтобы исполнить
желание её отца».

«Я бы отправила её домой», — сказала Белинда.

Вскоре после этого Кэтрин Холланд, сидевшая рядом с
Бонита за столом призналась Белинде, что эта забавная маленькая Аллен.
девочка ничего не ела. Официантка подошла к Белинде с тем же самым рассказом
а самая Младшая Учительница разыскала Бониту и поговорила с ней
.

"Тебе действительно нужно поесть, моя дорогая", - настаивала она.

"Почему?"

- Ты заболеешь, если не сделаешь этого.

— Как скоро?

Белинда выглядела ошеломлённой.

"Боюсь, я не понимаю."

— Как скоро мне станет плохо?

— Боюсь, очень скоро, — ответила озадаченная учительница.

"Это хорошо. Я чувствую, что не смогу долго ждать."

Белинда ахнула:

 «Ты хочешь сказать, что хочешь заболеть?»

«Если я сильно заболею, папа приедет за мной».

Учительница беспомощно посмотрела на спокойную девочку с большими глазами, а затем
принялась увещевать, спорить, умолять.

Бонита вежливо слушала, но это не произвело на неё никакого впечатления.

"Это плохо, дорогая. Это сделает твоего отца очень несчастным."

«Он был бы ужасно несчастен, если бы понял. Он думает, что я на самом деле не несчастна и что его долг — держать меня здесь и сделать из меня леди, как бы одиноко ему ни было без меня. Он написал мне об этом, но я знаю, что он был бы ужасно рад, если бы у него был настоящий повод забрать меня домой».

Белинда исчерпала все свои возможности и обратилась к мисс Люсильде, которая недоверчиво посмотрела на неё поверх очков и послала за Бонитой.

После собеседования она позвала Младшую учительницу, и две неудачницы беспомощно посмотрели друг на друга.

"Это поразительно," сказала мисс Люсильда своим самым властным тоном, "это совершенно поразительно. В моей практике такого не было.
Я ничего подобного не видел. Кажется, ничто не производит ни малейшего впечатления.
На девочку это не произвело ни малейшего впечатления. Она определенно сумасшедшая.

- Вы скажете ее отцу, чтобы он послал за ней, не так ли?

Мисс Луцилла упрямо покачала головой.

— Вовсе нет. Уступить её капризам и дурному нраву сейчас — значит погубить ребёнка. Если она не хочет слушать доводы разума, ей нужно позволить расплачиваться за свою глупость. Когда она проголодается, то поест. Стыдно говорить о том, что двенадцатилетний ребёнок настолько стоек, что морит себя голодом, чтобы заболеть, просто потому, что скучает по дому в школе-интернате.

Белинда вернулась к своему избитому аргументу:

«Но Бонита — другая, мисс Райдер».

«Она очень упрямый и эгоистичный ребёнок», — с негодованием сказала мисс Райдер,
повернулась к своему столу и сменила тему.

Несмотря на дисциплину, несмотря на мольбы, несмотря на уговоры, Бонита стояла на своем
твердо. Есть она не хотела, и когда однажды утром по дороге на занятия
образчик человечности с поджатыми губами и фиолетовыми тенями вокруг
глаз тихо упал в обморок, Белинда почувствовала, что виртуозное бездействие привело к тому, что она потеряла сознание.
перестал быть добродетелью.

Джеймс, слуга по дому, отнес девочку наверх, а Младший
Учительница уложила её в постель, где она открыла глаза, невидяще посмотрела на Белинду, а затем устало закрыла их и лежала неподвижно, обмякшее маленькое существо, чьё бледное лицо выглядело жалким, худым и безжизненным
на белой подушке. Желание Странной Малышки исполнилось, и болезнь пришла без промедления.

 На мгновение Белинда посмотрела на девочку. Затем она повернулась и быстро пошла в кабинет мисс Райдер, её глаза горели, а губы были так сурово сжаты, что Амелия Бауэрс, встретившая её на лестнице, поспешила разнести новость о том, что мисс Кэрью «отчего-то совершенно взбесилась».

Оказавшись в присутствии Августейшей Особы, маленькая учительница не теряла времени даром
вступила в переговоры.

- Мисс Райдер, - сказала она решительно, и от этого тона ее начальница подняла глаза
в изумлении: «Я рассказывал вам о Боните Аллен. Я снова и снова говорил с вами о ней. Вы знали, что она измучилась и чуть не заболела, а потом узнали, что она несколько дней ничего не ела. Я пытался объяснить вам, что дело серьёзное и что нужно что-то радикальное предпринять, но вы настаивали на том, что ребёнок успокоится и что мы не должны ей уступать. Я умолял вас послать за её отцом, но вы сказали, что в этом нет необходимости. Я здесь, чтобы выполнять ваши приказы, мисс Райдер,
но я не выношу подобных вещей. Я знаю эту девочку лучше, чем кто-либо из вас, и я знаю, что она ведёт себя так не из-за дурного характера. Теперь она больна — по-настоящему больна. Я только что уложила её в постель, и, честно говоря, мисс Райдер, если мы не пошлём за её отцом, у нас будет трагедия. Это звучит глупо, но это правда. Если никто не
еще телеграфов, чтобы мистер Аллен, Я собираюсь сделать это".

 * * * * *

Когда доктор пришел, там были ярко-красными пятнами на странный маленький
Щеки Твари, и она что-то бессвязно бормотала о прериях
цветы и лошадей и Дик и папа.

Между тем телеграмма ушла к папе и посыльный, который доставил
он услышал объем живописном комментарий, что удивляет и даже на
В Техасе ранчо.

"Иду", побежал отвечая отправки полученных Мисс Райдер, что
ночью; но было не до утра, что Бонита смог понять
новости.

«Он напуган, но я знаю, что он рад», — сказала она и безропотно проглотила бульон, от которого отказывалась даже в бреду.

 Однажды вечером, три дня спустя, к школе подъехал экипаж.
из-за угла выскочил высокий, широкоплечий мужчина в широкополой шляпе и
одежде, которая имела лишь отдалённое сходство с одеждой нью-йоркских
миллионеров, хотя и была хорошей по-своему, непринуждённой.

Громкий, энергичный голос, спрашивающий «Мой малыш», был слышен даже в
палате, и в глазах маленькой пациентки внезапно вспыхнул огонёк —
огонёк, который был светом и откровением.

«— Папа, — устало сказала она, и это слово отозвалось в её сердце болью.

Мистер Аллен не стал терять времени на вежливое общение с мисс Райдер.
Загипнотизированный его властностью, слуга провел его прямо наверх.
комната больного и открыл дверь.

Мужчина заполнил комнату; казалось, с ним дул легкий ветерок, и
жизненная сила исходила от него ощутимыми волнами. Белинда улыбнулась, но там бы
были слезы в глазах, на сердце у большого человека была в его лицо.

"Ребенок!"

"Папа!"

Белинда вспомнила, что ей нужно спуститься вниз.

Когда она вернулась, здоровяк-техасец сидел на краю кровати,
держа обе её худенькие маленькие ручки в своей большой мускулистой руке,
а другой рукой неловко приглаживая прямые чёрные волосы.

"Когда ты заберешь меня домой, папочка?" - спросила девочка с сияющими
глазами.

"Как только ты достаточно окрепнешь, Милый. Парни хотели, чтобы я позволил им
они всей толпой напали на Нью-Йорк и забрали тебя. Мне было ужасно одиноко
на том ранчо. Молю небеса, чтобы я никогда не был настолько глуп, чтобы позволить тебе уйти.
уходи.

Он повернулся к Белинде с вопросительной улыбкой, странно смотревшейся на его встревоженном лице.

"Я думаю, она может пойти, мисс. Я отправил ее в школу для благородных девиц, и, клянусь, она почти закончила ее."

В его голосе прозвучала нотка гордости, когда он задумчиво добавил:

«Я мог бы догадаться, что если она сказала, что ей нужно вернуться домой, то так оно и будет.
Переубедить её сложнее, чем любого мустанга, с которым я когда-либо боролся.
Странная малышка, эта крошка».

 Авторские права принадлежат издательству Doubleday, Page & Co.




«Американские похороны»

_Автор: Роуз А. Кроу_


Это была последняя ночь в старом доме, который служил приютом для пяти поколений
семьи. День был полон волнений, как это обычно бывает в последние дни. Последние приготовления были сделаны, сундуки и коробки надёжно закреплены и тщательно промаркированы. Всем этим занималась сама Маргарет, несмотря на
ее отвлекал выводок маленьких детей. Визиты друзей и
родственников, живущих на расстоянии, занимали большую часть дня; внимание
к бесчисленным мелочам занимало их всех до наступления темноты. Еще
тогда времени не было разрешено посетить храм.

Маргарет была фея храм, в который она несла заботы дня
и надежды на завтрашний день. Это очаровательное место было перелаз над
увитыми плющом стенами сада. Туда она принесла свои детские радости и
печали и в тишине обрела утешение. Она боролась с
Самые ожесточённые битвы в её жизни она вела, прислонившись головой к увитой плющом колонне. Сегодня вечером, когда она прощалась со своей страной и друзьями, у неё не было времени поговорить со своим молчаливым другом.

 Вскоре после наступления сумерек, в соответствии с местным этикетом, очень строгим в таких важных случаях, родственники, друзья и соседи, с которыми она прожила всю жизнь, начали приходить по двое и по трое, пока не заполнился каждый сантиметр стены.

Кто из всех собравшихся был более желанным гостем, чем «Джон-Скрипач»?
Он был любимцем и молодёжи, и стариков. При виде его с
его скрипка вызывала трепет в сердцах пожилых людей. Она напоминала о трагической истории отца Джона, который много лет назад
уехал в Америку, намереваясь отправить за женой и сыном-калекой.
Лихорадка, подхваченная на борту корабля, лишила их мужа и отца.
 Именно тогда Джон Дойл стал «Джоном-скрипачом».

Джона пригласили в «комнату», где вместе с отцом О’Коннеллом и
несколькими верными друзьями ему налили немного портера. Дэн
Монахан пожертвовал очень маленький кувшинчик для этого особого случая. Чтобы
дали первый выстрел из Дэн по-прежнему был не малую пользу, так как те
присутствующие знали. Прежде чем занять свое место в конце зала, Джон
выпил за здоровье Маргарет, пожелав ей и семье благополучного путешествия
по воде и счастливого дома в прериях Айовы.

Каждый гость понял, штамм пробор и щедро сделал
стремясь скрыть уныние с храбрым подобие радости. Там были
танцы, песни и обильное возлияние. Когда
стали настойчиво звать брата Маргарет, Джеймса, танцы прекратились.
 Пол освободили, и его внесли на плечах
Лидеры, которые нашли его, прислонившимся к увитой плющом стене,
смотрели на луну, плывущую над его старым домом, который, увы! он больше никогда не увидит.

 Джеймс МакНевин был великолепным образцом ирландской мужественности и
очаровательным певцом. Ему было около двадцати трёх лет, он был высоким и
широкоплечим, с красивой копной вьющихся каштановых волос. В его ясных
голубых глазах отражалась печаль собравшихся вокруг него людей, а
белые зубы сверкали в улыбке. В одной руке он сжимал носовой платок,
а другой нервно вертел веточку плюща.
Скрипка заиграла «Спокойной ночи и да пребудет с вами радость».
 На мгновение он заколебался, затем, откинув голову назад, запел песню, негромко, но с сильным чувством, выразительно и чистым звонким голосом. Казалось, песня отражала его собственные чувства, когда его грудь поднималась и опускалась. Он был уже не просто Джеймсом МакНевином, а пилигримом, путешествующим по чужой стране. Вся его душа была наполнена
чувствами, и в его голосе было столько пафоса, что
весь зал был растроган до слёз. Когда закончился последний куплет, он встал
на мгновение застыв взглядом, затем, очнувшись, поклонился, улыбнулся и,
держась одной рукой за руку сестры Маргарет, а другой сжимая веточку
плюща, навсегда покинул дом.




Рочестер, Миннесота.

(С извинениями перед Мэйо)

_Автор: Мари Г. Стэпп_


 У мистера Смита были камни в желчном пузыре,
у мистера Джонса была подагра,
 У Браунов были больные аппендиксы,
 Но теперь их вырезали.
 У Рейчел был зоб,
 У Сьюзан — странная селезёнка,
 Опухоль беспокоила миссис Райт,
 Хотя её не было видно.
 У Роберта были большие миндалины,
 И у Дика тоже были аденоиды,
 У Билла Грина никогда не было уха,
 Он сделал это, когда _они_ закончили.
 У Пегги было больное сердце,
 У её отца не было волос,
 И сердце, и голова теперь в порядке,
 И какая же это счастливая пара!
 А я... ну, со мной всё в порядке...
 Вот почему я чувствую себя не в своей тарелке;
 Я оплачу свой счёт в этом отеле
 И вернусь домой сегодня вечером.




«Божий задний двор»

_Джесси Уэлборн Смит_

Эпизод из третьего акта


 _Место действия — салун Тима Мёрфи. Время — вечер._

 Мужчины толпятся у барной стойки, пьют и грубо смеются.
 Жёны сидят на длинной скамье у стены.
 комната. Дети держатся поближе к своим матерям, но вытягивают шеи, чтобы посмотреть на танцы в задней части комнаты, где группа раскрашенных женщин танцует танго под хриплый аккомпанемент старого аккордеона. В углу пьяный мужчина растянулся на сломанном игровом столе.

_Дик Лонг (стучит кружкой по стойке и поёт)._ О, я
отправляюсь в ад, и мне наплевать. Я отправляюсь в ад. Я отправляюсь
в ... ад.

_Murphy (стучит в доску от ящика, который держит новый
никель в слот, как gramaphone)._ Вы идете куда быстрее, чем
Это так, Дикки Бёрд, но тебе придётся немного поторопиться, чтобы попасть на
концерт. Программа начинается ровно в восемь часов, как написано на
карточке в витрине, и все получают приглашения, но Карузо на этот раз не
поёт.

_Первая раскрашенная леди (останавливается и подходит к
Мерфи)._ Отпусти её, Мерф. Сыграйте нам «Слишком много горчицы». Пианист в «Лощине» прекрасно её исполняет, а ещё есть песня о девушке, которая не хотела его любить, но он заставил её. У этого автомата долгая история, Мёрф. Я прослушал их все по три раза. Отпусти её. Мы все здесь.

_Первая жена (наклонившись и взволнованно заговорив)._ Миссис Лонг не сможет прийти, Мерфи, и старая Молл сегодня вечером останется с ней. Я встретила Дока, когда шла сюда. Мальчик умер. Не вижу смысла ждать, когда мы все здесь.

_Рози Фелан (потянувшись и потянув Лонга за рукав)._ Ты слышал
это, Дик? Твой ребёнок мёртв. Твой ребёнок — мёртв. Ты меня понял?

_Мужчина в баре._ О, скажи ему помягче. Он ещё не знает, что он
отец. Пожалей его.

_Рози Фелан (с отвращением)._ «Пожалей его». Ну, что ты об этом думаешь
из-за этого? Для человека, который пьёт весь день, ты очень силён в
любовных похождениях. «Говори ласково с заблудшим». Не знал, что ты
религиозна. Это ты пригласила проповедника из Галча?

_Нелл (пережёвывая жвачку)._ Ну, он сидел у Бентона довольно одиноко, когда я проходила мимо. Я всегда следую за толпой.

_Мёрфи (горячо)._ И именно это придётся делать тому проповеднику, если он обратит кого-нибудь в свою веру здесь, на шахте. Я считаю, что с этим музыкальным автоматом я могу соперничать с любым проповедником, который заявится сюда.
где-то здесь, пока не наступит царствие Небесное. Он сказал, что спасет меня, если придется.
гонялся за мной в ад и обратно, не так ли? Что ж, этому парню стоит побеспокоиться. Это
бледная куриная печенка преследует меня... Разливай напитки, Боб. Это мое
угощение.

 Боб наливает немного виски в каждый стакан и кружку на стойке и
 пускает по кругу. Когда дело доходит до жен, они улыбаются, но качают
 головами. Мёрфи поднимает свой бокал.

_Мёрфи._ Не хотите ли вы, женщины, выпить за здоровье священника? А вы, дамы, Бетт? Нелл? Рози? Молли? Вы, девочки, никогда не отказываетесь от бесплатного
алкоголя, не так ли? Готовы? К чёрту священника.

_Бармен._ К черту каждую продажную девку, которая приходит сюда
молиться о спасении наших душ. Я считаю, что парень может делать со своей душой
всё, что ему, чёрт возьми, вздумается.

_Первый завсегдатай (лениво хвастливый)._ Я сказал своей старухе, что если я
застану её или детей слоняющимися вокруг и слушающими, как эта потаскуха
выпускает пар, я...

_Первая жена (зловеще)._ Нам, женщинам, не нужно обращаться к религии.
 Мы и так слишком кротки. Мой муж знает, что ему на голову свалится дикая кошка, когда он вернется с этой женщиной О’Грейди, но это ничего не изменит
Хорошо. Он не боится ничего, кроме дьявола. Ты не заставишь меня присоединиться, пока жив мой старик. Тебе нужна защита.
 Безопасность превыше всего, я так считаю.

_Вторая жена (робко)._ Говорят, «Голубые горы» — очень мелодичная песня. Моя сестра слышала это в «Смартис» на прошлой неделе.
«Спасибо». Можешь сказать, Мёрфи, твой пианист играет это?

_Вторая раскрашенная леди (покровительственно)._ Как ты можешь ожидать, что Мёрфи
знает, что хранится в этой машине? Ты платишь свои деньги, и твой выбор — это то, что она выдаст. Если ты ставишь свои деньги на
«Гарем» и рисует «Цветущие яблони в Нормандии», тебе нужно принять лекарство. Чего ты ждёшь, Мёрф? Мой друг-джентльмен приедет с перевала сегодня вечером, и я не могу торчать здесь всю ночь.

_ Рози (взволнованно отворачиваясь от окна, выходящего на улицу)._ У Бентона погас свет. Сюда идёт священник. Помни об этом и устрой ему взбучку. Пусть подставит другую щёку.

_Мёрфи._ Ни одна девственница с молитвенного собрания не будет вмешиваться в мои
дела.

 Дверь открывается, и священник входит внутрь. Мёрфи подходит и
 приветствует его с притворной вежливостью.

_Мёрфи._ Рози, ты сегодня главная распорядительница. Не найдёшь ли
для священника место? Садись сюда, Нелл. Между тобой и
Бетт хватит места для любого лётчика, который когда-либо поднимался в небо. Боб, налей проповеднику
выпить. Он выглядит немного уставшим. Спасать грешников в
Задний двор Бога. Я надеюсь, этот маленький концерт не помешает
вашему собранию, пастор.

_министр (стоя у бара со стаканом виски в руке)._ Вовсе нет,
друг. Что за меню?

_ Роузи (выходит вперед в своем красном платье с глубоким вырезом и взмахивает полной грудью).
юбки из стороны в сторону)._ Ради Боже, почему ты не сказал мне это
собирался быть религиозным? Я забыла, что это ночная молитва-встреча,
Мерф. (_She аккуратно укладывает ее платком по ее груди в
притворной скромности._) Я бы оделась, если бы я вспомнил.

_Нелл (протягивает нитку блестящих бусин)._ Вот, возьми это, Рози. Это кое-что прикроет. Я не принимаю активного участия, так что я не против.

_Рози (поднимает руки, чтобы приколоть бусы)._ Не принимаешь активного участия? Ты не понимаешь, что говоришь. Однажды я слышал об одном священнике
кто мог бы сделать ад таким чертовски милым, что захотелось бы сразу в него попасть
прямо сейчас. Разве такой парень не мог бы поставить небесные врата на попа?
(_Она поворачивается к священнику._) Где вы хотите сидеть? Там, рядом с
Молли? Выбирайте сами.

_Дочь старой Молл (спрыгивает со своего места в дальнем конце бара и
нагло подходит, чтобы бросить первый пятак в прорезь)._
Не могли бы вы расчистить путь? Я молюсь за «Обнимашки», и священник меня поддерживает. Ради всего святого, не могли бы вы расчистить пол? Вы хотите, чтобы музыка была наполовину готова, прежде чем вы найдёте себе партнёров? Я
буду вам признательна, пастор, если вы сохраните этот танец для меня. (_Она
делает паузу на мгновение, держа в руке пятицентовую монету._)

_Первый игрок в карты._ Ставлю десять к одному, что это будет «Пончиковые
носильщики на параде».

_Второй игрок (упрямо)._ Они всегда играют «Большого голубоглазого
ребёнка».

_Рози (качая головой и напевая, уперев руки в бока)._ «Мой гарем, мой
гарем, мой роли-поли-гарем».

_Нелл (с притворным чувством)._ «Потому что в Нормандии, в
Нормандии, в Нормандии, цветут яблони».

 Монетка звякает в прорези. Диск начинает вращаться.
 скрипит и начинает свое вступительное механическое "бряцанье-бряцанье"
 "бряцанье". Маленький ребенок жалобно плачет, когда музыка сотрясает
 комнату.

 "Иисус, возлюбленный моей души,
 Позволь мне улететь к Твоей груди.
 Пока катятся близкие воды.,
 Пока буря все еще сильна.
 Укрой меня, О, мой Спаситель, укройся
 Пока буря жизни не пройдет.
 «Введи меня в рай,
О, прими наконец мою душу».

 Руки Рози опускаются с бёдер, когда начинается песня. Танцевальный импульс покидает её тело. Даже мышцы её лица судорожно напрягаются.

_Рози (истерически)._ О, я не могу этого вынести, Мёрфи. Ради всего святого,
ты можешь это прекратить?

 Она импульсивно направляется к машине. Затем что-то
останавливает её, она замирает на мгновение, и суеверный страх
снова придаёт её глазам круглую форму, как в детстве.
 Она проводит тыльной стороной ладони по лбу в попытке
 вывести себя из оцепенения.

_рози (падает, рыдая, рядом со скамейкой)_. "О, прими, наконец, мою душу"
. Почему ты бросила свою маленькую Рози? Мама, о, мама. Я
я больше не могу приходить к тебе, мама, я больше не могу, я больше не могу.

 Одна из матерей протягивает руку и гладит её по волосам.

_Дочь старой Молл (открывает дверь и выходит на
пустынную улицу, безумно смеясь)._ Старик Мерфи в сговоре со
священником. О, чёрт!

 Дверь захлопывается. Стаканы на стойке резко позвякивают. С улицы доносится
 отрывок песни "Дерзко вызывающий": "Только не
 говори мне, что ты потерял свою собаку". Мерфи подходит и встает.
 смотрит на музыкальную шкатулку. Из нее все еще льется музыка.

 "Другого убежища у меня нет.
 Моя беспомощная душа вверена Тебе.
 Уходи, ах, уходи, не оставляй меня одну.
 По-прежнему поддерживай и утешай меня.
 Вся моя надежда на Тебя.
 Всю свою помощь я получаю от Тебя.
 Укрой мою беззащитную голову
 Тенью Твоего крыла.

 Все жены тихо плачут. Рози и Бетт рыдают с
 дикой необузданностью, свойственной таким натурам. Слезы катятся по
бездействующим рукам за карточным столом. Мужчины в баре странно
 молчаливы.

_Мужчина за столом для игры в фараон (поднимается на локте)._ Я ухожу
шинг-я-у-шинг-зэт-я-у-шинг-Иисус-Иисус-я-у-шинг-(_Он роняет голову на стол и пьяно рыдает._)

_Малышка (дергает мать за плечи и капризно хнычет)._ Кто такой Иисус, мама? Мы знаем Иисуса? (_Счастливо._) Он накроет мою голову крылышком красивой птички? (_Мать сотрясается от рыданий, а ребёнок говорит более ласково._) Не плачь, мама. Мне нравится моя шляпка с цветочками. Ты можешь взять себе перья, милая, хорошая мама. Не плачь.

_Мёрфи (отвлечённо, глядя на священника)._ Они пели это на
похороны. Салли не нужно было ничего скрывать. Она была такой
белой и чистой. Я всегда чувствовал, что она ускользает. В последние дни она так
переживала из-за маленького ребёнка. «Забери его домой,
Мёрф», — твердила она. «У маленького ребёнка должны быть
бабушки и дедушки».
Ребёнок должен ходить в воскресную школу, Тим, дорогой, а на Божьем заднем дворе никогда не бывает собраний.

_Мужчина у барной стойки (удручённо, направляясь к двери)._ Это хорошо для молодёжи, но когда человек испытывает жажду и ему не везёт, я не думаю, что Бог сильно поможет. Нужно их забрать.
Молодой священник, держите их в правильном направлении. Это ад — поворачивать назад. Я
пытался, но не смог заставить себя сделать это.

_Священник (мягко, как будто обращаясь к кому-то очень близкому)._ О, Иисус,
любимый всеми этими заблудшими душами, спустись в эту маленькую комнату
сегодня ночью, потому что здесь темно и, о, так холодно и уныло. Поговори с ними, Иисус, как Ты говорил со мной. Пусть они увидят славу Твоего лица.
 Кто-нибудь помолится?

_Мерфи (посмотрев на бездельников и произнеся это наполовину как приглашение, наполовину как приказ)._ Вы остаётесь, ребята?

_Один из мужчин (упрямо, пока они смущённо переглядываются и
никто не собирается уходить)._ Разве мы не всегда остаёмся до закрытия?

_Мерфи (с теплотой)._ Конечно, остаётесь, ребята. (_Он опускает голову на скрещенные руки,
накрывающие музыкальную шкатулку._) Это ваша идея, пастор.




 «Дикое яблоко»

_Джулия Эллен Роджерс_


Дикая, благоухающая яблоня! Одного упоминания её названия
достаточно, чтобы сердце забилось чаще, хотя до весны ещё
несколько месяцев, а нас окружают кирпичные стены. В углу заднего пастбища
стоит группа этих деревьев, сбившихся в кучу, как скот. Их плоские,
спутанные верхушки тянутся в стороны, пока не упираются в
короткий ствол соседнего дерева.
деревья встречаются. Никому не придет в голову назвать их красивыми деревьями.
Но подождите! Веточки покрываются молодой листвой, затем появляются коралловые бутоны
, густо усыпая зеленые листья. Теперь вся их резкость
смягчена, и великолепный взрыв розового цвета покрывает верхушки деревьев
и наполняет воздух ароматом. Это не просто сладость, а
изысканный, пряный, возбуждающий аромат, который принадлежит только диким
цветкам крабового яблока. Линней, вероятно, никогда не видел ничего, кроме засушенного
образца, но он дал этому дереву достойное название _coronaria_, «подходящее
для венков и гирлянд».

Сорвите охапку этих цветущих веточек и заберите их домой. Они
никогда не будут лишними. Будьте благодарны своим друзьям в отдаленные уголки
страны могут разделить ваше удовольствие, потому что, хотя этот конкретный вид
встречается не на всей территории Соединенных Штатов, тем не менее, в каждом регионе есть дикорастущий вид
крабовое яблоко.

Осенью дерево покрывается твердыми маленькими желтыми яблоками. У них
восхитительный аромат, но они не сладкие и не сочные.
Возьмите несколько штук домой и сделайте из них желе. Тогда вы поймете, почему
первые поселенцы собирали их для зимнего использования. В желе чувствуется дикая
острота, неописуемая пикантность вкуса, которая так же отличается от
обычного яблочного желе, как цветы по-своему очаровательны, чем
обычные appleblossoms. Это тот редкий душком вкус примитивный
яблоко.

Добросовестные садоводы пробовали, на что они способны к
одомашнивать это _Malus coronaria_. Усилия не был
успех. Плод остается терпкого и жесткий; дерево отказывается быть
"смягчены" для блага человечества. Правда, в конце концов,
безвозмездные офис? Разве нам не нужна наша дикая яблоня в том виде, в каком она есть,
так же, как нам нужны другие виды плодовых деревьев? Какая у неё энергичная и прекрасная
устойчивость! Кажется, что эта своенравная красавица из нашего леса
чащобник считал, что лучший способ послужить человечеству - это сохранить
в неприкосновенности те чары, которые отличают его от других деревьев и делают его
самое отдаленное пристанище Меккой нетерпеливых паломников каждую весну.

Дикой яблони-это не дерево посадить собой в парк или
сад. Сажайте его группами на опушке леса или в темных и
уродливых углах забора, где есть фон или где, по крайней мере,
каждое дерево может потерять свою индивидуальность в общей массе. А теперь уходите и оставьте их в покое. Они не нуждаются ни в мульчировании, ни в обрезке. Пусть они растут сами по себе
и через несколько лет у вас будет заросли дикой яблони. Вы также сможете привнести в свой дом частичку дикой природы, где вы их нашли.

 — Из «Книги о деревьях».




 Баллада о кукурузе

_Автор С. Х. М. Байерс_


 О, холмистые прерии,
 И поля жёлтой кукурузы,
 Словно миллион солдат, ожидающих битвы.
 О, шелест кукурузных листьев,
 Словно далёкий рожок феи,
 И звуки, которые, кажется, играют волшебные трубы.

 «Мы восстали из лона
 Прекрасной матери-земли,
 Где фермер пропахал свою борозду прямой и длинной.
 Там была радость и ликование
 Когда лето дало нам жизнь,
 В суматохе, танцах и песнях.

 "Когда сумах станет алым,
 И виноградные лозы вдоль дороги
 Оденутся в золотое вино осени--
 Тогда земля улыбнется изобилию,
 А труженик - своей боли,
 Когда солдаты нашей армии выстроятся в ряд,

 «С нашими сверкающими клинками перед нами,
И нашими развевающимися знамёнами вдали,
 Бедность и голод будут уничтожены навсегда.
 И владыка изобильных полей
 В своём покрытом золотом автомобиле
 Он остановится у дверей каждого счастливого труженика.

 О, солнечный свет и красота
 На полях созревшей кукурузы,
 И вигвамы, и кукурузные колосья, где они стоят.
 На просёлочных дорогах я слышу музыку
 Слабого звука рожка,
 И благословенное бабье лето на земле.




 Благословение детей

_ Вирджиния Родерик_


 На склоне холма, под серебристыми оливковыми деревьями, собралась группа
вокруг молодого незнакомца. Он вошёл в деревню только этим утром,
ища общества таких же назореев, как и он сам
там. И они вывели его сюда, на открытое место, чтобы выслушать его
послание. Но хотя он принёс им приветствия и новости от
отдалённых групп последователей Христа, было ясно, что он не был
послан к ним с миссией.

Они ждали, пока он будет готов объяснить, зачем пришёл.

"Значит, ты Его не видел?"

В глазах молодого человека появилась глубокая, тоскливая печаль. — Нет, —
ответил он. — Но вы, — нетерпеливо спросил он, — разве никто из вас не видел Его?

Все они покачали головами.

"Мы были слишком далеко, — пробормотал один из них.

"Но у меня был духовный отец, который видел Его", - сказал путешественник
, и его лицо просветлело. "Вы знаете, как Он благословил компанию
маленьких детей? Как Он возложил на них руки?" Он сделал паузу, и они
молча кивнули. "Мой учитель был одним из таких детей", - сказал он, его
темные глаза светились благоговейной гордостью.

Быстрый взгляд метнулся по группе, но никто не произнес ни слова, и
путешественник пошел дальше, сияние его лица снова погасло в
печали. "Именно потому, что он ушел, я теперь странник. Я был
всегда с ним, и мы ходили вместе, проповедуя Царство. IT
Всё было так ясно моему учителю, потому что он видел Его. Он рассказал мне о
Его чудесном облике.

Они замолчали, погрузившись в раздумья.

Затем один из них спросил: "На что было похоже благословение, которое Он дал твоему учителю?
Он разбогател и разжился?"

Глаза молодого путешественника широко раскрылись от удивления. "Конечно, нет! Как такое могло быть? «Мой учитель был похож на Него», — просто объяснил он.

Снова по кругу пробежал быстрый взгляд.  Наконец кто-то медленно произнёс:
«Здесь, в деревне, есть человек, который тоже был благословлён
детьми».

Юный путешественник радостно вскочил.  «Отведи меня к нему», — попросил он.
умолял. "Позволь мне поговорить с ним; это то, ради чего я пришел сюда"
"в поисках другого учителя".

"Нет, друг..." - начал один, но другой поспешно прошептал: "Давай не будем
говорить ему. Возможно, он сможет помочь". И на этом первый оратор закончил:
"Боюсь, ты не найдешь его таким, как твой учитель, но ты должен пойти; это
всего лишь шаг".

И они повели его, почти нетерпеливо, к убогой лачуге на окраине города. Там они его и оставили.

На стук ответил мужчина с мрачным, озлобленным лицом. «Могу я поговорить с Немуэлем?» — вежливо спросил незнакомец.

"Я и есть Немуэль," — коротко прорычал мужчина.

"Но я имею в виду Немуила, который был одним из детей, которых благословил Иисус",
настаивал молодой путешественник, его лицо слегка просветлело, когда имя
слетело с его губ.

"Входите, я мужчина". Он гордо выпрямился. "Я был ребенком семи
лет, когда я увидел Его ..."

Он остановился, потому что молодой незнакомец, бледный и задыхающийся, вмешался: "Ты
видел Его! Он прикасался к тебе! Ты видел Его лицо, и все же твое собственное
прости меня, друг. Но мой учитель тоже был одним из детей.
благословенный Христом, и он был... другой." Он колебался, все еще
озадаченно глядя на мрачное лицо.

Мужчина схватил молодого незнакомца за руку. «Ты знал кого-то из тех, кого Он
благословил? Скажи мне, у него было много богатства, дворцов, почестей? Долго ли он ждал? Долго ли благословение исполнялось, как в случае со мной?»

Молодой незнакомец в глубоком замешательстве покачал головой. «Я не
понимаю. Нет, у него не было ни богатства, ни дворцов, ни почестей. Он последовал за
Христом. Он был благословлен Его духом. Почему, как можно хотеть
благ и почестей, когда ты видел Его чудесную улыбку, когда Его
руки... - Он замолчал, уставившись на своего хозяина в ужасном непонимании.

Смуглое лицо Немюэля стало еще мрачнее, ожесточеннее. - Значит, в конце концов, нет никакого
благословения, - медленно произнес он. - Я ждал, веря,
доверяя. Я сохранил свою жизнь в чистоте. Я хранил себя святым ... вдали
от тех, кого Он не трогал ... - Незнакомец быстро вздохнул, и
его глаза смягчились от жалости. "Я никогда не забывал, что был
благословлен больше других. А теперь нет никакого благословения. — И он закрыл лицо руками.


Наступила тишина, а затем молодой незнакомец очень мягко сказал:
«Благословение, которому меня научил мой учитель, было для всех детей — для всех
детская вера, доверчивость и чистота. Это было освящение
детского духа".

Немюэль поднял голову и слушал, его глаза были прикованы к лицу незнакомца.
он с удивлением смотрел на него.

"И это не было благословением, чтобы быть завернуты в салфетку. Он не был
один, чтобы принести вам удачу, а если это был маг, и обаяние.
Это было благословением для тебя — взять и сделать, использовать и отдать
другим. Через тебя Он благословил _всех_ детей... И всё же, — голос незнакомца
стал ниже, — всё же было что-то особенное.

 — Что это было? — выдохнул Немуэль.

Незнакомец устремил на него взгляд, полный тоски. "Разве ты не запомнил его лицо?"
спросил он. "Его чудесный вид - только для тебя?" - Спросил он. "Его чудесный вид - только для тебя?"
В его голосе звучали умоляющие нотки упрека, когда он наклонился к Немюэлю.
Но лицо его было само любовь и нежность.

Nemuel начал трясти медленно головой, все еще не сводя с незнакомца с
его пристальный взгляд.

- Нет, - признался он. «Я не могла вспомнить — много лет.
Сначала я вспомнила. Потом я _знала_, что у него прекрасное лицо, но не могла его _увидеть_. Но теперь — теперь я начинаю вспоминать...»

Молодой незнакомец ждал, пока она закончит говорить, и его лицо озарилось
тихо, со святой надеждой и радостью.

"Почему, ваше лицо..." Немуэль всё ещё колебался, нащупывая путь, а затем внезапно его голос зазвенел от триумфа, и в его глазах ясно вспыхнуло воспоминание:
"почему, _ваше лицо_ — как _Его_! О, я помню! — и я начинаю понимать."




Банда Китченера

Из журнала «Атлантик Мансли»

_Автор: Джеймс Норман Холл_


 Нам больше по душе была траншейная стрельба. Это игра для пехотинцев, и, хотя она чрезвычайно опасна, у людей в траншеях есть
шанс проявить себя. Все забыли о завтраке, когда передали приказ.
линия, которую мы собирались «обстрелять» из миномётов. Наши снаряды
представляли собой огромные полые стальные шары, начинённые взрывчаткой.
 Мальчишки с нетерпением и ожиданием собрались в окопах первой линии, чтобы
посмотреть на это веселье. Сначала раздался глухой грохот из резервной траншеи в тылу, где
находился миномёт.

"Вот она!" "Видишь ее?" "Играю в кости!" Все мальчики бы
закричали одновременно.

Он летит вверх, переворачиваясь снова и снова, поднимаясь на высоту нескольких
сотен футов. Затем, если хорошо прицелиться, он достигает конца своего подъема
путешествие прямо над линией обороны противника и падает прямо в его
траншея. На мгновение воцаряется тишина, за которой следует оглушительный взрыв,
подбрасывающий в воздух грязь и обломки. К этому времени
солдаты по всей линии стоят на огневых позициях, возвышаясь над
парапетом, забыв об опасности в своём возбуждении, и кричат во
всё горло:

"'Ну что, фриц, как тебе это?"

— «Доброе утро, вы, проозианские сосисочные головорезы!»

 — «Сходи-ка домой к своей жене!»

 Но Фриц всегда доводил дело до конца. Он отвечал нам тем же, что и мы ему, и часто добавлял что-нибудь для пущей убедительности. Его
пакеты с сюрпризом представляли собой ракеты в форме сосисок, которые, покачиваясь, летели
к нам медленно, почти неуклюже; но падали они с молниеносной скоростью
. Взрыв был ужасен, и увы любому Томми, который
неверно оценил место его падения! Однако шанс был у каждого.
Окоп-минометные снаряды настолько велики, и они описывают так неторопливо
дугу, прежде чем они падают, что мужчины успели добежать.

Я всегда восхищался Томми Аткинсом за его чувство справедливости. Он любил
давать Фрицу «немножко спуску», но никогда не обижался,
когда Фриц развлекался за наш счёт. Раньше я верил, что
В те далёкие мирные дни я думал, что люди утратили свою первобытную любовь к опасным видам спорта, своё врождённое невосприимчивость к страху. Но в те дни, когда мы стреляли из траншей, я видел, как мальчишки с удовольствием играют со смертью, слышал, как они кричат и смеются, натыкаясь друг на друга в стремлении не погибнуть, и убеждался, что был неправ. Каждый день я видел, как люди с триумфом проходят испытание огнём,
и в конце концов, каким страшным было это испытание и как великолепно они его выдержали! В течение шести месяцев они постоянно находились под обстрелом
За всю свою жизнь я встретил меньше дюжины прирождённых трусов, и мой опыт
был в основном связан с клерками, парикмахерами, сантехниками, владельцами
магазинов, людьми, у которых не было боевых традиций, которые могли бы
сделать их героями вопреки их собственной воле.

 Чем лучше я узнавал Томми, тем больше он мне нравился.  В нём нет ни капли
сентиментальности.  В нём много чувств, искренних переживаний, но они очень хорошо
спрятаны. Я был солдатом короля уже много месяцев, прежде чем понял, что люди, с которыми я жил, делил еду и трудности, были кем угодно, но не
они выглядели здоровыми животными. Казалось, они жили ради еды. Они
говорили об этом, предвкушали это с энтузиазмом людей, которые
впервые испытывали радость от того, что по-настоящему голодны.
Они наблюдали, как напрягаются их мускулы, с удовлетворением, известным каждому
нормальному человеку, когда он впервые обретает физическую форму. Но
они ничего не сказали о патриотизме или долге англичан в
военное время. И если бы я попытался начать разговор по этой линии, они
прошли бы прямо по мне в своих ботинках.

Сначала это стало большим разочарованием. Я бы никогда не подумал,
от всего, что было сказано, что человек, из них перемешивали при той
думал, что борется за старую Англию. С Англией все было в порядке, но "Я
не в восторге от старого флага и всего такого". Многие из
они настаивали на том, что они попали в армию по личным и эгоистичным
одни причинам. Они вышли из их пути, чтобы высмеять любого и каждого
индикация настроений.

Например, были разговоры о матерях. Я не могу себе представить, чтобы такое происходило в добровольческой армии, состоящей из американских парней; но
за шестнадцать месяцев службы в британской армии я ни разу не слышал
разговор о матерях. Когда из Англии приходили еженедельные посылки,
и мальчики делились друг с другом пирожными, шоколадом и табаком,
один из них говорил: «Старая добрая мама. Она не так уж плоха».
В ответ раздавалось неохотное ворчание с набитым ртом или неодобрительные кивки. Что касается отцов, я часто думал про себя: «Это, конечно, огромная армия
посмертных сыновей!» За несколько месяцев до этого я бы удивился такой сдержанности. Но я научился понимать Томми. Его молчание было таким же красноречивым, как любые
яркие высказывания или восторженные похвалы. Это был вопрос
я постоянно удивлялся, что люди, живущие в ежедневном и ежечасном присутствии
смерти, могут так контролировать и скрывать свои чувства. Их разговоры были
о чем угодно, только не о доме; и все же я знал, что они ни о чем другом не думали.

Один из наших мальчиков был убит, и нужно было написать письмо
его родителям. Трое Томми, которые знали его лучше всех, должны были попытаться это сделать.
Они положили бесчисленное количество начал. Каждый из них боялся
ошибиться, причинить ненужную боль бестактным раскрытием
фактов. В их заботе была женская деликатность, которая
Это было прекрасно. Окончательный вариант письма был шедевром, но не в плане английского языка, а в плане проницательности; это было письмо, которое любой из нас хотел бы получить от своих родителей при подобных обстоятельствах. Не было забыто ничего, что могло бы хоть немного смягчить эту новость. Каждая мелочь была тщательно собрана и упакована в маленькую коробку, чтобы отправиться вместе с письмом. Всё это делалось под громкие шутки и весёлое пение под аккомпанемент старого губного органа. Но ни слова о доме, матерях или товарищах.

Редко какая ночь обходилась без похоронных процессий. «Копаем в
саду», — так Томми называет выкапывание могил. Тела, завернутые в одеяла
или водонепроницаемые брезентовые чехлы, поднимают над парадосами и
переносят на расстояние в двадцать или более ярдов. Опустошенность
этого сада была неописуемой. Он был усеян обломками, зиял
воронками от снарядов, был покрыт бесчисленными безымянными могилами,
это была безмолвно жалкая пустошь. Тополя и ивовые изгороди были
разбиты и расщеплены артиллерийским огнём. Томми называет их «Кайзер Билл».
цветы. Приехав из Англии, он чувствует себя более глубоко, чем хотел бы.
признать преступления, совершенные с деревьями во имя войны.

Наш капеллан был набожным человеком, но крайне осмотрительным. Он никогда не
у нас в окопах, поэтому наши захоронения стороны исходили
без обрядов церкви. Данное мероприятие было высоко
удовлетворительное Томми. Он любил "доставать посадки сделано" с
минимально возможной задержкой или суеты. Его шёпот во время рытья могил, мягко говоря, не соответствовал
духу момента. Однажды мы хоронили двух мальчиков, с которыми
за несколько часов до этого. Шла артиллерийская дуэль, снаряды свистели высоко над нашими головами и разрывались, оставляя большие пятна белого огня, далеко позади линии окопов противника. Копание могил шло быстро, пока землекопы шепотом спорили о калибре орудий. Одни говорили, что они шестидюймовые, другие — что девятидюймовые. Разговор на мгновение прервался, когда с линии фронта полетели траншейные ракеты.
Мы сидели неподвижно, пока снова не наступила долгожданная темнота.  А затем громким шепотом:

"'Ere! Если бы они были девятидюймовыми, они бы больше визжали ".

И кто-то, придерживающийся иного мнения, ответил бы:

"Не говори так чертовски глупо! Разве я-говорю тебе, ты не можешь всегда
размер их за визг?"

Не молитва. Ни слова осуждения или похвалы в адрес ушедших парней. Ни единого
выражения мнения о том, что значила для них эта великая перемена,
которая могла так же внезапно произойти с любым из нас или со всеми
нами. И всё же я знал, что каждый из нас думал об этом.


Бывали дни, когда на фронте было по-настоящему тихо. Тонкая струйка
Ружейная стрельба лишь подчёркивала тишину раннего летнего утра.
 Вдалеке, на линии фронта, можно было услышать, как какой-нибудь «Томми» напевает себе под нос, сидя в дверях своей землянки и чистя винтовку.  Раздавалось приятное потрескивание горящих сосновых веток, шипение жарящегося бекона, ленивое жужжание роёв синих мух.  Иногда, в полуденной тишине, мы слышали пение птиц, потому что они не покидали нас. Когда мы их выслушали, они изо всех сил старались нас
успокоить, уверяя, что в конце концов всё наладится. Как только мы
Я услышал жаворонка, английского жаворонка, и на какое-то время мир снова стал прекрасным. Было приятно смотреть на лица этих
английских парней, когда они слушали. Я был глубоко тронут, когда один из них
сказал: «Разве это не отважный маленький парень, поющий прямо перед
траншеями фрицев ради нас, англичан?»

Это была искренняя и прекрасная дань уважения.




Профессор

_Автор: Калиста Хэлси Пэтчин_


Профессор умер два месяца назад. Он покинул этот мир очень
спокойно, в тот самый час раннего вечера, когда он
Он привык говорить, что к нему приходят «друзья по духу». Медсестра в больнице заметила, что в сумерках у пациента всегда был хороший час, когда боль и беспокойство, казалось, отступали, и он не возражал против того, чтобы его оставили одного, и ему было всё равно, горит ли в комнате свет. Тогда те, кто ушёл, возвращались к нему тихим, дружелюбным образом и с любовью. Он ничего не говорил об этом медсестре. Это был мой старый друг, который
сказал мне, что это было его верой и утешением на протяжении многих лет.

Когда профессор впервые приехал в город, он говорил о жене, которая вскоре должна была приехать за ним с Востока. Он не показывал её фотографию, не рассказывал о ней достаточно, чтобы город, несмотря на все усилия, мог представить её. Она приедет — без сомнения, она приедет, — но не сейчас. Просто Восток всё ещё удерживал её. Постепенно он стал говорить о ней всё реже и реже, с достоинством, не допускавшим расспросов, и в конце концов перестал говорить совсем.

Город забыл о ней.  Только когда его болезнь стала настолько серьёзной,
Все чувствовали, что нужно кому-то написать, но оказалось, что
никого нет. Профессор, когда к нему обратились, так и сказал. Кроме того,
медсестра в больнице заметила, что в сумерках, когда он тихо разговаривал
со своими невидимыми друзьями, всегда был Один, кто оставался дольше
остальных.

Но прошло уже два месяца с тех пор, как он умер, и гробовщик
выставлял счёт, и были другие расходы, которые в то время охотно
покрывали друзья, и действительно, если бы не было другой причины,
то что-то должно было случиться с личным
имущество человека, не оставившего ни завещания, ни известных наследников. Таким образом, имущество профессора было оценено, и в ежедневной газете появилась короткая заметка, которая не выходила из головы у публики, пока не было объявлено, что его личное имущество будет выставлено на публичный аукцион в два часа дня в четверг в его комнатах на третьем этаже «Эврики».

 Меня привлекла к этой распродаже лишь капелька любопытства. Я
не хотел ничего покупать. Это было своего рода посмертное любопытство,
и оно касалось исключительно личности умершего. Не
Имея возможность хорошо узнать его при жизни и не зная, пока не прочла его некролог, чего я была лишена, я воспользовалась этим последним шансом попытаться воссоздать этого человека по его вещам. Всё, что я знала, — это то, что он был учителем музыки прошлого поколения в
западном городке, который рос так быстро, что из-за этого человек казался старше, чем он был на самом деле. Более того, он был композитором, музыкальным мастером, который брал грубые
молодые голоса, пронзительные от напряжения западных ветров и
электричества, и приручал и обучал их, пока они не влюблялись в него
гармония. Услышав голос, он узнал его. Одна из его контральто
сейчас поёт в большой опере за морем. Тенора, которых он открыл,
покорили мир своей «высокой нотой».

И всё же профессор состарился — появилось новое поколение,
которое не знало Джозефа; он не давал объявлений, и каждая молодая девушка,
которая «давала уроки», теснила его к стене. Время от времени в ежедневной газете — не на следующее утро, а через несколько дней после премьеры какой-нибудь оперы — появлялась колонка музыкальной критики, острая, тонкая, напоминающая о розмарине.
Воспоминания. Когда «Илия» была исполнена местными талантами с солистами,
приглашёнными из Чикаго, именно профессор любезно написал
заранее на этот раз блестящие статьи, полные сочувственного
восприятия великих мастеров. И время от времени он
публиковал сообщения о красоте лесов и полей, пригородов и
деревень, как будто был простым пророком природы, стоящим
на обочине. И это не было притворством. Долгие одинокие прогулки были его развлечением.

Это было что-то вроде ночлежки, состоящей из узких грязных лестниц.
Лестница на третий этаж «Эврики-Блока». Здесь жил и преподавал профессор. Две комнаты были отделены друг от друга перегородкой, которая не доходила до потолка — потолка, который по какой-то необъяснимой причине в некоторых местах был выше, чем в других.

 Голос аукциониста звучал профессионально. В комнате было столько же людей, сколько могло бы прийти на похороны, куда приглашены только друзья семьи. Было очень тихо. Аукционист говорил непринуждённо, как со
спутником.
В пяти роялях, стоявших в ряд, было какое-то безмолвное, обречённое достоинство, которое исключало профессиональные подшучивания и дешёвые шутки. Рояли ушли без особых проблем: большой рояль лучшей марки, старомодный кабинетный рояль, рояль с железным каркасом. Один из оценщиков, сам музыкант, стал помощником аукциониста и любезно сыграл немного — очень немного — на каждом инструменте по очереди.

Затем последовали безделушки и личные вещи — весь хлам, который годами
наполнял эти комнаты. Стены были
испещрённые изображениями, большими и маленькими. Это не было попыткой создать высокое
искусство; профессор купил картину так, как ребёнок покупает
игрушку, — потому что она ему понравилась. Это было любопытное
свидетельство того, что одна творческая способность может дремать,
в то время как другая развивается до предела. Но какой бы дешёвой ни была картина, она всегда была
аккуратно оформлена. И это очень помогало аукционисту.
Действительно, трудно было понять, как он вообще мог плакать над картинами
без рам.

 К этому времени в комнатах стало больше людей.  Были дамы, которые
они вошли тихо, просто чтобы взять какую-нибудь безделушку на память
о своем старом друге и учителе. Эти в основном шли прямо к
углу, где лежали ноты, и начинали искать что-нибудь из
"его". Если бы это была рукописная музыка, тем лучше. Но ее было
немного. Оказалось, что для профессора, как и для большинства из нас, самым продуктивным временем была ранняя и средняя зрелость, и это было достаточно давно, чтобы всё было должным образом опубликовано в виде статей и книг — достаточно давно, чтобы сами книги устарели.

Вот они - длинные зеленые тетради, на которых были написаны знакомые названия
известных издательств и с таким головокружительным названием, как "The
Селестина, или Новый Священный менестрель; Хранилище музыки, адаптированной для
любого вкуса и уровня возможностей, от миллиона до
любителя или профессора ".

Таких было четыре или пять. Рядом с кипой лежали ноты.
Там была опера «Иосиф», постановка которой стала
музыкальным событием.

Вскоре туда подошел аукционист. Он только что продал большую
олеографию в рамке, одну из тех великолепных исторических картин, которые
апофеоз хорошей одежды. Он подошёл к гравюре, на которой была изображена
старомодная дама в пышных муслиновых драпировках, с волосами,
уложенными от лица в стиле «Книги красоты».

"Ему_ это понравилось," — пробормотала дама.

"Что я слышу!" — тихо воскликнул аукционист. "О, такая маленькая ставка"
вот так - я совсем не вижу ее в этом темном углу. Предположим, мы добавим
эти персики - ужасно красивая вещь для столовой - и это
цветочек - объединим эти три?--итак, сколько за все? Ах,
вот они!"

"Вот, леди и джентльмены, трость с золотым набалдашником, которая была подарена
Покойному подарили его восхищённые друзья. Это чистое золото — вы _знаете_,
что они не дали бы ему ничего другого. Сколько за это? Сколько?
Нет, на нём _не_ выгравировано его имя — тем лучше — что я
слышу?

«Взгляните на этот телескоп, джентльмены, — хороший, — вы знаете, профессор
был неплохим астрономом в своём роде, — и этот телескоп в полном
порядке, — в хорошем состоянии, — аукционист накануне выступал на
распродаже имущества. — Через эту трубу вы можете заглянуть в будущее. Будущее за пять долларов? Пять — пять с половиной?
 В футляре и со всем необходимым».

Там было полно всякой всячины: золотые ручки, свинцовые карандаши, несколько
странных карманных ножей; эти незначительные мелочи принесли больше
денег, чем предметы, имеющие большую ценность. Очевидно, это был
аукцион воспоминаний, эмоций, чувств.

Там был кусок балки из сарая, который сгорел, когда корова опрокинула историческую лампу, ставшую причиной пожара в Чикаго. Не менее трёх человек были готовы подтвердить, что верят в подлинность реликвии, если бы кто-то захотел её оспорить. Но никто не стал. Почти все люди в комнате были мертвы
Друзья учителя музыки; они слышали историю обо всём этом; они знали, кто прислал ему чучело бурой степной куропатки, которая сидела, как ворон, над дверью, — маленький старомодный графин и позолоченные бокалы для вина, — искусственные бегонии — эта искусная имитация, которая заставляет навсегда отказаться от бегоний. Там были лампы разных форм и размеров,
набор инструментов для настройки пианино, похожий на набор
взломщика, маленький глобус — «Кому нужна Земля?» — спросил
аукционист. «Она нужна всем».

Там был метроном, который, заведённый, начал отсчитывать время металлическим шепотом для какого-то невидимого ученика. В углу, сразу за музыкальным инструментом, стояли книги профессора. Теперь мы его вычислим, потому что человек — это то, что он читает или хочет быть. Там было много хорошей спиритической литературы. Там была «История христианства и язычества» римского императора Юлиана,
экземпляр «Она», длинная полка, заполненная «Североамериканскими обозрениями»,
дюжина или около того альманахов, экземпляр «Синей Бороды».
«Популярные» журналы, а если бы и были газеты — эти бродяги литературы, — они бы ушли своим путём. Была рукопись пьесы для домашнего театра, с каждой репликой, написанной разборчивым почерком, под названием «Счастливая карта».

Всё это и многое другое, о чём могут знать только терпеливые ценители, было продано или отложено как непродаваемое, пока всё не было сделано.
А потом те, кто знал и любил его, и те, кто не знал его и не заботился о нём, вместе спустились по лестнице.

Судьба стояла на площадке.  Как всегда, Судьба была верна себе.  Она была
женщина, немного уставшая, как женщина может хорошо быть тем, кто пришел
тыс. миль; чуть запыхавшись от двух лестничных пролетов.
Старомодные драпировки облегали ее; волосы были убраны петлей
от лица в стиле "Книги красоты". Мужчина, который отступил в сторону, чтобы
пропустить ее, что-то говорил. - Конечно, - он говорил: "он был
отвлекаться человека. Но я считаю, что у него больше шансов запомниться, чем у любого другого человека в Айове.

От его первых слов её лицо омрачилось, но от последних — озарилось. Она слегка наклонилась вперёд и пошла вверх по лестнице одна.

Она пошатнулась в дверном проёме, хватаясь рукой за горло. Один из
мужчин, которые разговаривали внизу, поспешил к ней.

"Всё кончено," — сказал он, а затем добавил, увидев, как посерело её лицо: "— аукцион."

"Я... я... пришла не за этим," — в её голосе звучала апатия. «Я... я его жена. Его последнее письмо — он отправил его мне». Рыдание
прервало её речь. «Оно пришло на прошлой неделе — на два месяца позже».

[Иллюстрация: «Что мальчик из Айовы слышит в кукурузе»]




Лошадка моего малыша

_Автор Эмили Блэкмор Стэпп_


 Лошадка моего малыша — это папино колено;
 Когда наступает ночь, он уезжает прочь
 В Сонный городок у моря Страны Грез;
 Я люблю слышать их веселый смех.

 Скачи, детка, скачи, смелый Песочный человек
 Следует за тобой по пятам, дорогая,
 Но Папины руки обнимут тебя.
 И поэтому я не боюсь за тебя.

 Твой гарцующий конь замедляет ход.;
 Песочный человек скачет очень быстро.
 О, вот ты и в Сонногорске;
 Песочный человек наконец-то поймал тебя, дорогая.

 Он привяжет твоего коня у Моря Снов,
 И ты всю ночь будешь играть на его берегах,
 А потом вернёшься домой ко мне,
 Чтобы сделать жизнь ещё слаще.




Зов расы

_Автор: Элизабет Купер_


Был последний день сентября, клены краснели и золотились, в воздухе висела фиолетовая дымка, и вся Япония устремилась в парки и леса, чтобы насладиться красками, которые они так любили.

Трое мужчин вышли из американского посольства и на мгновение остановились, глядя на крыши внизу, вполуха прислушиваясь к красоте осени. Они поболтали несколько минут, затем один из них жестом
показал слуге, чтобы тот положил его сумку с почтой в рикшу, и, медленно
забравшись в крошечную повозку, уехал.

Остальные мужчины несколько мгновений молча наблюдали за ним, затем, когда они
повернулись, чтобы пойти в английский клуб, старший медленно покачал головой и
довольно злобно откусил кончик своей сигары.

"Фримен выставил себя на посмешище," — сказал он. "И при этом он хороший человек."

Младший посмотрел вслед быстро удаляющемуся рикше и после секундного колебания спросил:

— Он женился на японке, не так ли? Я здесь недавно, но слышал о нём кое-что странное.

 — Да, — ответил посол. — Женился на ней, священник, кольцо, всё
такое.

«Как это случилось? Почему он женился на ней?» — со смехом спросил молодой человек.


"Мы все говорили с ним. Я говорил с ним как отец, но он не
прислушивался к доводам. Увидел её в миссионерской школе, влюбился
по уши и не слушал никого. Даже миссионер был против. Сказал ему, что смешанные браки никогда не бывают
удачными, что девушка всегда возвращается к своему типу, — сказал посол
немного с горечью.

"Ну и как, всё вышло так, как они предсказывали?" — с интересом
спросил секретарь.

"Ну, нет, — признал посол. — Прошло два года, и
пока, кажется, все в порядке. Никто почти не видит
ни того, ни другого. Время от времени вы встречаете ее с ним в каком-нибудь саду.
любуетесь глицинией или лотосом. Она красавица - настоящая
красавица - и принадлежит к одной из старинных самурайских семей где-то на севере
".

"Как она попала на задание? Я думала, они больше подходят для
низших классов", - спросила секретарша.

«Ну, похоже, какой-то миссионер с севера увидел её и был
привлечён её умом и красивым лицом, и она убедила родителей девочки
отправить её сюда в школу. Они бедны, как Иов.
индюк; но они живут в огромном старинном дворце и соблюдают все старинные японские обычаи. Ничуть не изменились за столетия. Настоящая аристократия. Но миссионер каким-то образом пробрался к ним, и девушка спустилась — когда это было? — шесть лет назад, кажется. Миссионер говорит, что она умна, стала христианкой и, очевидно, забыла, что она японка.

«Возможно, это будет исключение, которое докажет, что все смешанные браки
не являются неудачными», — сказал оптимистичный секретарь.

 «Нет, — сказал пожилой мужчина, — я знаю Японию и японцев. Это не так».
В них есть что-то, что никогда не меняется, — зов крови или что-то в этом роде. Независимо от того, какое у них образование, какую религию они исповедуют, живут ли они в других странах — что угодно, — они японцы, и в кризисной ситуации они возвращаются к своим богам и инстинктам своей расы. Мы все говорили об этом Фримену — миссионер, я, все мы набросились на него, когда поняли, что он действительно настроен серьёзно, но он только смеялся. Он сказал, что Юки такая же европейка, как и он сам. Никогда не думал о
богах, едва помнил о своём народе и обо всей этой чепухе. Он должен был знать
Лучше: это его второй пост в Японии. Он был здесь двенадцать лет назад и попал в какую-то передрягу. Я был удивлён, когда правительство отправило его обратно; но, полагаю, они думали, что всё улеглось, и я полагаю, что так и есть, хотя японцы не забывают.

Посол несколько мгновений молчал, затем сказал:

«Нет, я совсем не верю в смешанные браки между восточными и западными народами». Их традиции, обычаи — всё отличается.
У них нет точек соприкосновения, и этот расовый инстинкт, это
врождённое что-то сильнее у восточных народов, чем у западных.
Женщину в этой стране, например, с детства учат тому, что она должна беспрекословно подчиняться своим родителям, своему клану. Её семья на первом месте, и она должна пожертвовать ради них своей жизнью, если потребуется, и они пойдут на всё ради этого послушания. Я сказал об этом Фримену, как и все остальные, но он лишь радостно рассмеялся и сказал, что его будущая жена по своим чувствам и настроениям не более японка, чем он сам, — что она переросла старую религию, старые убеждения. Он
рассмеялся при мысли о том, что её семья может как-то повлиять на неё
после того, как она стала его женой. Но ... я знаю этих людей, и всегда были
немного волновался----"

Двое мужчин болтали, пока они не вошли в двери английского клуба.

Моррис Фримен на своем быстром бегуне быстро пронесся по
современным улицам новой Японии, затем более медленно по маленьким
переулкам, где магазины были исключительно местными. Наконец он подъехал к входу
и остановился под крошечной крышей ворот. Очевидно, его ждали, потому что, как только он остановился, большие ворота распахнулись, и на пороге появился улыбающийся слуга.
Фримен передал ему сумку с почтой и сказал:

 «Передайте О-сан, что я вернусь примерно через час», — и быстро пошёл по улице. . Кучер у ворот всё ещё смотрел на исчезающую рикшу, когда к нему подошёл японец и, поклонившись слуге, спросил: «Ваша хозяйка дома?» Слуга ответил утвердительно, с интересом глядя на него, потому что он отличался от обычных людей, которых можно встретить в Токио. Он был одет в старомодный костюм,
который сразу подсказал слуге, что этот человек из какой-то
дальней провинции.

Гость прошёл на веранду, сбросил сандалии и вошёл в дом. Юная девушка стояла на коленях перед кото, слегка перебирая струны, и не слышала, как вошёл мужчина. Он постоял немного, оглядывая комнату, затем увидел Юки и, подойдя к ней, сел напротив. Юки сначала удивлённо посмотрела на него, затем в её чёрных глазах появился страх. Он молчал несколько минут, затем холодно заметил:

«Ты не разговариваешь со своим дядей. Тебе не хочется, чтобы я чувствовал себя желанным гостем в
этом твоём доме». Он презрительно посмотрел на неё сверху вниз.

Она поклонилась ему, коснувшись сложенными ладонями пола.
 После нескольких вежливых фраз она встала, подошла к хибати, немного раздула угли, налила воду из чайника в чайник и
принесла крошечный поднос, на котором стояли чашка и чайник с чаем. Она налила чай и, взяв чашку обеими руками, поднесла её к нему по полу; когда он взял её, она снова коснулась пола и спросила:

«Полагаю, мой почтенный дядюшка пребывает в добром здравии?»

Мужчина медленно потягивал чай, оглядывая комнату и всё в ней
его детали. Его взгляд особенно задержался на раке в углу.
Затем он долго и пристально рассматривал ее.

"Я вижу, вы перенесли свою семейную святыню в дом
иностранца, с которым вы живете - человека, который заставил вас забыть свой
народ. Вы открывали его; вы предлагаете ежедневные благовония; или это
просто предмет интерьера, которым может любоваться ваш муж-иностранец?"

Юки ничего не ответила; она не могла объяснить этому старику, что
святыня ничего для неё не значила, но, вернувшись из своего старого дома, она
сохранила её просто как напоминание о прошлом.

Не получив ответа, мужчина продолжил:

"Иностранец добр к тебе?"

Юки улыбнулась и тихо сказала про себя: "Добр, добр, мой Дана-сан."
Затем, видя, что дядя ждёт ответа, она тихо сказала:

"Очень добр, мой почтенный дядя."

"Ты удивляешься, почему я пришёл к тебе сегодня вечером?" — спросил он.

Юки взяла чайные принадлежности и поставила их позади себя, а затем сказала:

«Мой скромный дом рад вашему присутствию».

«Рад, да, — усмехнулся дядя. — Но ты всё равно удивляешься. Я расскажу тебе, почему пришёл к тебе сегодня вечером. Когда-то давно в
Япония - счастливая, почитаемая, гордящаяся своим титулом, своей историей - и,
больше всего, гордящаяся своим повелителем. Он был порывист и, как
многие пожилые японцы, возмущен вторжением иностранца.
Здесь, однажды во время визита в свою столицу, он встретил незнакомца, одного из
этой ненавистной расы, который пренебрежительно отзывался о своей стране, о своих богах.
Последовал быстрый ответный удар, и наш господин отправился в Страну Теней. Злые боги чужеземца защитили человека, который нанёс удар. Его имя так и не было раскрыто — утверждалось, что он совершил этот трусливый поступок в целях самообороны и благополучно скрылся.

Юки нетерпеливо наклонилась вперёд.

"О, вы говорите о моём благородном отце?"

"Да, я говорю о вашем отце," — сказал мужчина низким, горьким голосом.  "После его смерти боги не благоволили нашему дому; мы потеряли положение, деньги, всё.  Но наконец-то — наконец-то наши молитвы богам были услышаны. Враг нашего дома попал в наши руки — в _ваши_ руки.

Юки выглядел озадаченным.

"В _мои_ руки? Что вы имеете в виду, мой почтенный дядя?"

"Юки-сан, мы узнали имя человека, который ударил вашего
отца!" — воскликнул он низким напряженным голосом.

Юки мгновение смотрела на трагическое лицо перед собой, затем сказала: "
Наконец-то, наконец-то ты понимаешь?"

"Да", - ответил ее дядя. "Наконец-то, после всех этих лет терпения,
месть в наших руках. О, Юки Сан, иностранец, ваш муж, - это
человек, который убил вашего отца".

Юки отстранилась, ее лицо побледнело, тело сотрясала дрожь.

— Моррис, моя Дана Сан?

— Да, ваша Дана Сан.

Юки на мгновение растерялась, затем к ней вернулся румянец, и она нетерпеливо наклонилась вперёд.

— Но, милорд, милорд, он не мог этого сделать! Он такой добрый, такой хороший, он никогда в жизни никому не причинил вреда.

Мужчина наклонился вперед, пристально глядя ей в глаза.

- Этот незнакомец заставил тебя забыть твоего отца? Ты забыла
свою клятву, _your_ клятву? Ты забыл, почему твой отец сейчас
в Стране Теней? Он указал на святилище.

"Смотри, в этом святилище есть его табличка. Но двери
закрыты. В нашем доме, в нашем семейном храме есть таблички. Двери
святынь никогда не открывались. У его духа не было благовоний,
чтобы помочь ему в пути. Утреннее подношение не было его. Он
был вынужден отправиться в путь к богам в одиночестве, потому что мы, его
семья - ты и я - не отомстили за его смерть.

"Нет, не говори", - продолжил он, когда Юки собиралась прервать его. "Он
был убит, и до тех пор, пока человек, который послал его на пути к нему присоединяется в
его путешествие, его душа не может иметь мира. И ты, его дочь, не смеешь
из страха перед богами открывать святилище, чтобы совершить подношение, которое
самый бедный крестьянин делает своим мертвецам! Но сегодня вечером я приношу вам
последнее слово клана. Я отдаю вам честь совершить поступок, который
смоет пятно с нашего имени. Вы знаете, что слуга должен отомстить
смерть его господина, сына — смерть его отца, самурая — смерть его сюзерена, и я пришёл, чтобы отдать тебе — девушку, наследство, которое сделает тебя завидной партией.

«Я не понимаю, господин, вы имеете в виду…»

«Юки-сан, он убил твоего отца, главу нашего дома, и он должен умереть сегодня ночью».

Юки встал и подошёл к мужчине. Взяв его за руки, она с мольбой посмотрела ему в лицо широко раскрытыми испуганными глазами.

"Милорд, милорд, вы не можете этого хотеть — чтобы он умер — Моррис умер!"

Старик посмотрел на бледное лицо, на ищущий, жалкий взгляд.
но в его суровых глазах, встретивших умоляющий взгляд, не было милосердия.

"Да, и ты, единственный ребёнок человека, которого он убил, должен исполнить священную клятву и даровать покой благородной душе твоего отца."

Юки был совершенно сбит с толку и неуверенно сказал: "Я не понимаю... я не понимаю."

Монотонным голосом фаталиста дядя продолжал:

"Было бы лучше, если ребенок был рожден в Господа нашего,
как и его рука не дрогнет; но так же точно образом, если не
так же почетно, как меч. Вот средство. Он достал маленькую бутылочку.
из рукава его кимоно. «Немного этого, и он мгновенно и крепко заснёт».

Юки протянула руки к мужчине, сидевшему перед ней, как сама судьба.

"Мой господин, как я могу? Мы были так счастливы! Моя Дана-сан никогда не смотрела на меня недобро, никогда не причиняла мне ни капли горя. Я люблю его, дядя, не так, как японская женщина любит своего господина, а как иностранка из-за моря любит мужчину, которого она выбрала из всех на свете. Два года мы живём в этом маленьком домике, два года он — моя единственная отрада. Моя первая мысль по утрам — о нём.
Что касается Морриса, моя Дана-сан, моей последней мыслью перед сном была радость от того, что я принадлежу ему и что он любит меня. Иногда я просыпаюсь, смотрю на него и удивляюсь, как такой великий человек может заботиться о такой простой японской девушке, как я. И теперь вы просите меня причинить ему боль? — Она гордо вскинула голову. — Я не могу и не буду этого делать. Он мой муж,
и что бы он ни сделал, я буду защищать его — даже от тебя.

Мужчина встал и, подойдя к ней, грубо схватил за руку.

"Женщина, ты будешь делать то, что мы говорим. Ты японка и знаешь даже
«Ты должна повиноваться мне даже под страхом смерти. Я не боюсь. Это будет сделано — и тобой — сегодня ночью».

Он отпустил её руку, и она, опустив взгляд на татами, молча переступала с ноги на ногу, поглощённая этой трагедией, которая ворвалась в её счастливую жизнь. Затем ей в голову пришла мысль, которая вселила в неё надежду, и она с нетерпением подняла взгляд. «Может быть, это неправда — может быть, это был не Моррис…»

— Послушайте, — грубо сказал мужчина. — Это был он. Мы _знаем_. Но вы — если вы не верите — заставьте его признаться сегодня вечером. Если это был не он, то вы свободны. Если это был он, вы будете знать, что делать, — и это будет сделано
— Сегодня ночью — помни.

Юки посмотрела в жёсткие чёрные глаза, которые смотрели на неё, завораживали её,
высасывали из неё все силы, и она медленно, словно под гипнозом, сказала:

"Да — если он признается — если это был он — я знаю, что это будет сделано. Но — если
боги заберут его, они заберут и меня.

Дядя грубо встряхнул её за руку.

"_Нет!_ Послушай меня. Твоя работа ещё не закончена. Ты должен жить.
Было бы слишком большим счастьем, если бы твой дух путешествовал с ним по
одинокой дороге. Он должен идти по пути один, без любви, которая вела бы его.
Ты вернёшься ко мне сегодня вечером, вернёшься в свой дом и к своей семье, которая
ждут тебя. Наша месть была бы свершена лишь наполовину, если бы мы позволили тебе
отправиться с ним в Страну Теней. Иди ко мне... - и он привлек
ее к себе. - Посмотри на меня. Я буду ждать тебя в чайном домике "Ива".

Он взял ее лицо в ладони и, пристально глядя в глаза, сказал
низким, напряженным голосом:

"Я не боюсь - ты подчинишься. Разве вы не японец? Я
жду, что ты придёшь ко мне, когда закончишь свою работу, и боги будут с тобой. Сайонара.

Он надел сандалии у входа и ушёл, его фигура едва виднелась в темноте, пока он шёл по тропинке. Юки посмотрела
— крикнула она ему вслед, а затем с тихим стоном упала лицом на пол,
размахивая руками, как восточная женщина.

В комнате было абсолютно тихо, с улицы не доносилось ни звука,
кроме как далёкого женского голоса, нараспев произносившего
необычайно нежные слова, которые звучали в минорной тональности,
как тихие звуки флейты: «_Амма Конитчи Вахьяк Мо_», а затем между
этими нежными звуками раздался жалобный свист — одна протяжная
нота, затем две более короткие — крик слепой массажистки,
совершающей вечерний обход.

Крик затих, и только тихий стон был слышен в маленькой
номер. Моррис открыл ворота и вышел слегка вверх тропа,
насвистывая несколько тактов последней популярной песни. Он вошел внутрь
и, едва различая предметы, с удивлением огляделся по сторонам
затем, увидев Юки, лежащую там, где она бросилась, он
подошел к ней и поднял ее.

"Моя милая, в чем дело? — Что случилось? — Он сел на
длинный стул и прижал её к себе. — Расскажи мне, дорогая, расскажи.

Через несколько мгновений Моррис подошёл к лампе и зажег её, а затем
вернулся и показал Юки маленький подарок, который он ей принёс. Она взяла его и посмотрела на него глазами, полными трагического горя; затем, прижав его к лицу, положила голову ему на плечо и начала рыдать так, что Моррис был поражён.

 Она лежала, закрыв лицо, а он нежно гладил её по волосам. Наконец она сказала:

"Моррис, мы здесь уже два года. Скажи мне, я сделал тебя счастливой?

Моррис запрокинул голову и радостно рассмеялся.

"Счастливой, Юки, счастливой? Милая моя, я давно отбросил мысль о том, что любовь означает счастье, а счастье означает любовь. Теперь ты
ты научил меня, что одно не может существовать без другого. Я люблю тебя, я
живу с тобой, ты мой. Этим все сказано. Когда ты вошла в
мою жизнь, в мое сердце, я был испортились и озлобленный. Жизнь означала только
работа и обязанности сделала, после чего, комфорт и сигары-вот и все.
Но сейчас, я люблю свою работу, я делаю это так тщательно, но есть
что-то другое. Я знаю, что, когда я закрываю дверь кабинета, я могу прийти сюда,
куда никто не может войти. Я могу побыть наедине с женщиной, которую люблю и которая
любит меня. Не будет ни общества, ни ужинов, только мы вдвоём
одни, ты и я... И, - она подняла лицо, - ты счастлива со мной,
моя Юки-сан? Ты любишь меня?

Юки ответила не сразу. Затем тихим, нежным голосом она ответила::

"Моррис, то японские женщины никогда не говорят о любви. Это является для нас предметом
осталось пение девушки и гейш. Без этого мы женимся, и без этого мы живём, и это, если не считать случайностей, закрытая для нас книга. Я не знаю, люблю ли я тебя так, как женщины твоей расы любят своих Дана Сансов, — я знаю, что думаю о тебе днём и мечтаю о тебе ночью. Я живу только ради тебя — чтобы быть тем, кем ты хочешь меня видеть, — и когда ты берёшь меня в свои
«Обними меня, моя Юки-сан, моя возлюбленная, мне кажется, что моё
сердце разорвётся от счастья! Я не знаю, любовь ли это, но если это так, то я люблю тебя, моя Дана-сан, я люблю тебя».

Она лежала тихо, а он уткнулся лицом в её волосы, время от времени
прикасаясь к ним. После паузы он мягко спросил:

— А как насчёт ужина, Юки?

Юки снова притянула его к себе, потому что он сделал движение, словно собирался встать.

"Подожди, дорогой, давай немного поговорим. Расскажи мне, когда ты в первый раз приехал в Токио..."

— Двенадцать лет назад, когда О Юки-сан была маленькой девочкой.

"Двенадцать лет назад - тогда было много неприятностей между иностранцами и
Японский. У тебя и твоих друзей... были... были неприятности.

Моррис быстро взглянул на нее, и его глаза потемнели.

"Где ты это услышал?" - спросил он.

Юки небрежно: "О, на рыночной площади сплетничают".

Моррис встал и прошелся взад-вперед по комнате.

«Я не знаю, что вы слышали, но я могу рассказать вам всю историю. У меня действительно были неприятности здесь, в Японии. Однажды ночью мы с кем-то подрались — что-то вроде ссоры с японцем, и я не знаю, как это случилось — я никогда не знал, — но я ударил его и убил.
Он был в темноте, и я едва его видел.

После паузы Юки пробормотала: «Ты… убил его?»

«В целях самообороны, Юки-сан, — поспешно защищался Моррис, — это была самооборона. Но потом, что это было за время!» Смогу ли я когда-нибудь забыть
ту ночь, когда возвращался на свой корабль? Он провел рукой по лицу,
а затем вернулся на свое место рядом с ней на диване. "Не говорить
об этом; я не хочу думать об этом."

Юки упала на пол и сидела с ней башкой своей
колено. Она сидела очень тихо, потом, наконец, поднесла руку к цветку
Она расстегнула платье, медленно вытащила его и опустила на пол,
лепесток за лепестком, наблюдая, как падают листья. Затем, после долгого
молчания, она встала и направилась к чайному столику, помедлила,
прошла немного и вернулась к нему. Она опустилась на колени у дивана и
тихо сказала:

"Моррис, что бы ни случилось, чему бы ты ни научился, чему бы боги ни научили тебя в ближайшее время
помни, я люблю тебя всей любовью своей жизни.
Что я отдала бы, что жизнь для вас-да, с такой готовностью, если бы я только
может! Что через что вы проходите, я бы с удовольствием будет с вами; но
Я скоро приеду к тебе. Я не отправлю тебя туда, куда не смогу последовать за тобой. Я приеду. Я твой, и боги не могут позволить тебе отправиться в путь одной. Я нужен тебе, и я не буду бояться. Я люблю тебя — я хочу поехать с тобой — но
я японец — и я понимаю.

Она уронила лицо на руки и тихо опустилась на колени. Моррис
непонимающе смотрел на неё, думая, что она о чём-то беспокоится.
Наконец он поднял её лицо и поцеловал.

"Не волнуйся, дорогая. Я не знаю, что тебя беспокоит, но, конечно, ты пойдёшь со мной, куда бы я ни отправился. Ты нужна мне, и я не могу без моей Юки-сан."

Он начал читать газеты; она встала и немного постояла у дивана
мгновение, затем сделала шаг к чайным приборам:

"Не хочет ли моя Дана-Сан чашечку чая?"

Моррис, углубившись в свои бумаги, поддакивал. "Да, я не против, если я
делать".

Она повернулась и медленно подошла к хибачи, опустилась рядом с ним на колени, раздула
немного в огне, затем налила воду из железного чайника в
крошечный чайник, дайте ему немного постоять, глядя в сторону Морриса. Затем
она достала из рукава бутылочку и налила несколько капель в
чашку, наполнив ее чаем. Она медленно поднялась и подошла к длинному столику.
стул. Она посмотрела вниз на него, когда он лежал полулежала, колебался,
затем протянула ему кубок. Он взял его, и, глядя на ее половину
смеясь, воскликнул:

- За тебя, милая! - и выпил.

Он откинулся на спинку стула; чашка выпала у него из рук. Юки молча посмотрела на него, затем наклонилась к нему, с любовью сложила его руки на груди, нежно коснулась его лица пальцами, затем наклонилась и поцеловала его.

Она медленно повернулась, и, когда она повернулась, её взгляд упал на алтарь.  Она пристально посмотрела на него, медленно пересекла комнату и опустилась на колени перед ним.
это, склонила голову к полу; затем открыла двери и снова склонила
голову.

Она достала два подсвечника, два маленьких кувшинчика с благовониями, маленькую
миску для риса и еще одну для воды. Она зажгла свечи, зажгла
благовония, налила воды в одну чашу и риса в другую. Затем она
снова коснулась головой пола, раз-другой-третий - поднялась и
попятилась к открытому седзи.

Она постояла немного, оглядывая комнату, которую так любила;
 затем повернулась лицом к своему возлюбленному, так тихо лежавшему в кресле. Она
опустился на колени перед ним, коснулся ее голову к полу и поднимая в
коленях, сказал, протягивая руки к Моррис:

"Сайонара, моя Дана-Сан, до свидания, до свидания".




Один венок с руты

_ От Синтии Вестовер Олден_


 Мускулистому парню в костюме цвета хаки.,
 Мы справедливо радуемся. Увы,
 Мои глаза затуманиваются! Я на его стороне,
 Мальчик
 , Который не смог
 сдать экзамен.

 Ни у одного мужчины не могло быть более храброго сердца.,
 Его душа чиста, как стекло.
 Он с изюминкой прошел тест доктора.--
 Мальчик
 , Который не сдал
 Чтобы пройти.

 И теперь удар причиняет такую боль,
 Он видит, как собираются легионы.
 Они идут на войну. Пожалей
 Мальчика
 , Который не смог
 Пройти.

 Будущий грим пренебрегает им
 Как в классе слабаков.
 Хотя он прекрасен и правдив, ему мало лет.--
 Мальчик
 , Который не смог
 сдать экзамен.

 Для воинов гордо трубит горн.,
 Из серебра или из меди;
 Один венок из руты полагается
 Мальчику,
 Который не смог
 Пройти.




 Вудро Вильсон и Уэллс, великие авторы войны

_Интервью с Оноре Уиллси_


«Война к настоящему времени породила два великих литературных произведения. Одно из них — «Мистер Бритлинг в своём уме» Герберта Уэллса. Другое — «Послание о войне» президента Вильсона. Меня очень тронуло «Мистер Бритлинг в своём уме». Этот роман отвлёк меня от войны, позволил увидеть войну как грандиозное шествие на фоне горизонта.

«Все мои представления о правительстве, религии, этике были
разрушены событиями последних трёх лет. Но этот роман
показал мне, что может существовать кодекс — что-то последовательное и правдивое
необходимо выйти из хаоса. Читаю множество рукописей, как и я, я
черстветь на идеях. Я хочу прочитать из-и-из мусора или еще
то, что даст мне новую философию жизни. И скважин на
всяком случае, мне показали, что там может быть новая философия.

"Великая задача, стоящая сегодня перед нашими писателями, - сделать для человека
то, что объявление войны президентом Вильсоном сделало для народов мира
. Это самое важное, что может сделать писатель, — создать новый
кодекс для человечества. Я не могу вспомнить ни одного американского писателя, способного на это.
Но ожидал ли кто-нибудь из нас, что Уэллс напишет такую книгу, как «Мистер Бритлинг
видит это насквозь»?

"Одна важная особенность послания президента Вильсона заключается в том, что его
автор абсолютно уверен в загробной жизни. Он убеждён, что Бог
есть Вечная Доброта. Все его высказывания — это высказывания человека
с глубокой верой, которая никогда не подвергалась сомнению. И такой человек
по сути своей является государственным деятелем.

«Религиозный пыл был движущей силой отцов-основателей нашей страны.
 Для такого агностика, как я, наблюдать проявление этой силы —
с тоской смотреть на силу, которую невозможно понять. Это
дух маленькой красной школы, молитвенного дома,
городского собрания - дух американской государственной мудрости и американской
демократии.

"Человеческие существа недостаточно велики, чтобы обходиться без религии. Так или иначе,
у нас, современных людей, должна быть хоть какая-то вера - как это было у Линкольна,
и у Адамса, и у Вашингтона - как это было у Уилсона. Нам нужна новая религия.
Для Уилсона это не повторится очень часто.

"Послание президента Уилсона формулирует новую философию государственного управления.
Его послание пришло в Европу, как вспышка света во тьме битвы.

"Президент Вильсон, по-видимому, начал своё послание с твёрдой убеждённости в существовании Бога. Мистер Уэллс, должно быть, начал свой роман с надеждой найти Бога с его помощью. Я считаю Уэллса современным человеком с современной тягой к Богу. Уэллс не ведёт вас к Богу, но даёт вам представление о том, что Бог существует и находится где-то за пределами.

«Но ведь религия — излюбленная тема писателя. Уинстон
Черчилль в «Чаше» указал, что социальная служба
бы занять место религии. Ну, может быть, это для некоторых
люди. Но в наше время большинство людей нужна такая религия, которая говорит, что есть
загробная жизнь.

"Я думаю, что я единственный человек в плену, который прочитал всю
книгу Холта о космических отношениях. И что я из этого извлёк, так это не веру в спиритизм, а осознание того факта, что каждый, знатный и простой, богатый и бедный, образованный и неграмотный, жаждет знаний о жизни после смерти, жаждет верить в жизнь после смерти. И война возвела это чувство на небывалую высоту.
власть. Мы чувствуем, что сойдём с ума, если не будет загробной жизни. Мистер
Уэллс заставляет нас поверить, что он обнаружит, что загробная жизнь существует.
Президент Вильсон показывает нам, что он уверен в её существовании.

"Эта жажда уверенности в загробной жизни, усиленная войной,
неизбежно делает нашу литературу более духовной. Таким образом, мы видим, что
на какое-то время секс-романы и неприглядный реализм уходят в прошлое. Мы больше не
встречаем людей, которые считают, что раз вы художник, то должны
описывать содержимое мусорного бака. Душа человека, а также
Тело человека становится главной темой романа.

"И в этом виновата война. Ты не можешь высунуть язык и скорчить рожу Богу, когда снаряд может в любой момент оторвать тебя от земли.
И кому сейчас охота читать эротический роман? Что значат маленькие скандалы в спальне из легкомысленных романов, когда женское население Бельгии было обесчещено?

«Меня спрашивают, не ухудшилось ли качество наших писателей в последние годы. Я думаю, что уровень наших серийных писателей намного ниже, чем сорок или пятьдесят лет назад. Тогда наших романистов было меньше, и они были лучше.
Просмотрите подшивки старых журналов, и вы обнаружите, что
романы, которые выходили серийно в те дни, были намного лучше, чем
те, что появляются сегодня. Но один или два наших лучших романиста
ничуть не хуже любого из наших писателей ушедшего поколения - Маргарет
Деланд и Гертруда Атертон, например.

"И в других отраслях литературы, я думаю, что мы улучшили наши
предки. Американские поэты никогда прежде не создавали таких изысканных произведений, как сегодня, а один или два автора коротких рассказов создают произведения, которые никогда прежде не создавались в этой стране. Если
если вы сравните рассказы в старых номерах журналов с
теми, что публикуются в текущих номерах, вы обнаружите, что старые рассказы
так же уступают новым рассказам, как и старым романам -
сериализованные романы превосходят новые ".




Поле

_ Автор: Минни Стихтер_


Когда-нибудь я поверну за угол и встречусь лицом к лицу с самим собой, согласно древней пословице «крайности сходятся». Разве я не поклялся Четырём Великим Стенам, которые держали меня в заточении девять месяцев, что улечу в самые отдалённые уголки земли?
Разве отпуск не должен открывать двери? И разве я не провёл почти всё лето в пределах видимости своего дома, на поле площадью в несколько акров?

 Я заметил цветы, росшие прямо за колючей проволокой, огораживающей дорожку, и они были прекраснее всех, что я когда-либо собирал для своих ваз.
Как поётся в старой песне: «О, как ярче цветы на другой стороне!» Никто не видел, как я пролез под шестирядным забором из колючей проволоки, и я не собираюсь рассказывать, как мне это удалось. Но когда я выбрался наружу, я чувствовал себя в такой же безопасности, как если бы за мной следовала целая свита солдат. И я
Я оказалась в другом мире — в мире грёз!

Это было большое поле, поросшее красным клевером и высокой
тимофеевкой. Одно-единственное дерево блестело и заманчиво шелестело. В его тени
я отдыхала, наслаждаясь видами, звуками и ароматами поля. Было восхитительно находиться в центре такой красоты,
которая окружала меня. Тогда мне оставалось только прилечь на розовый
ковёр из клевера у подножия дерева, и высокая трава скрыла от меня
всё земное, кроме дерева, неба над головой и круглого коврика из
клевера под деревом, который окружала трава. Я часто
Я мечтала о волшебном плаще Зигфрида. Что ж, здесь было кое-что не менее
прекрасное, что, если и не делало меня невидимой для мира, то делало мир невидимым для меня. Кто из вас не был бы рад, если бы старый мир с его
«повседневными заботами и желаниями», его глупостью, его гордостью и его слезами на какое-то время исчез из виду, оставив вас в цветущей зоне абсолютной тишины и красоты, окружённой стеной из травы!

Было много «потом». И чудо заключалось в том, что, несмотря на все, что я мог сделать, поле сохранило своё первозданное великолепие и осталось
тайна моих входов и выходов была раскрыта самым неожиданным образом.

После маргариток наступил сезон черноглазок. Тогда трава была самой высокой, и ощущение таинственности было самым сильным. Я знаю, что был там много дней до того, как обнаружил мириады диких роз возле зарослей крушины — эти волшебные
цветы, такие изысканные в своей розовой хрупкости, что смертное дыхание кажется грубым.
Только когда я добрался до изгороди, окаймлявшей дальнюю сторону поля,
я вступил в свои законные владения. Вдоль забора из колючей проволоки
росли сумах, бузина, терновник и безымянные кусты ежевики, а
Повсюду вилась дикая виноградная лоза, на которой зрели самые совершенные
миниатюрные гроздья, достойные того, чтобы Трентано превратил их в
бессмертную красоту. И эта живая изгородь была источником всё
возрастающего удивления всё лето напролёт. Я полагался только на неё,
ожидая сенсационных событий после того, как скосят траву на сено. Когда
поле было скошено, как и другие поля вокруг него, я не смог бы прийти
сюда, если бы не живая изгородь. Там твёрдые зелёные ягоды необычной ежевики
созрели и превратились в восковидные белые шарики, собранные в гроздья на
на самом кораллово-розовом стебле, созданном морскими духами.

В своё время расцвела бузина, и её пурпурные плоды;
гранатовые плоды сумаха и его пылающая листва; длинные
лозы и их пурпурные гроздья — всё это и многое другое доставляло
мне удовольствие.

Примерно в то же время, когда зацвели золотарники, школьный звонок позвал меня с поля, но мне
удалось сделать перерыв достаточно долгим, чтобы полюбоваться калейдоскопическими видами,
которые открывались мне с каждым поворотом руки природы. Гладкая бархатистая зелень поля с золотистыми и лавандовыми краями — на большом расстоянии
Чертополох и золотарник вдоль забора были похожи на расшитую мантию какого-нибудь небесного сэра Уолтера Рэли, расстеленную для земных королев. Я не была королевой, но я не завидовала знати, поскольку сомневалась, что у них есть такие же любимые владения, как моё поле в разных его проявлениях.

  В ноябрьские дни яркость полей, казалось, менялась на противоположную и отражалась в опаловых оттенках неба. Тогда ясность атмосферы, более широкий горизонт, менее скрытые дома и дела людей говорили детям человеческим: «Если
Если в вашей жизни есть какой-то секрет, оставьте его при себе.

Когда на дворе декабрь, а поля слишком заснежены и продуты ветрами, чтобы
гулять по ним, и единственное, что радует глаз, — это алые бутоны шиповника,
приятно устроиться у уютного камина, снова вспомнить всё это и
наслаждаться ожиданием весны и лета.
Снова цветы, колышущаяся трава и сонное тепло летнего
дня; снова песни порхающих птиц, благоухание свежескошенного
сено. Снова работа на полях разворачивается передо мной, как
играть в пантомиме! Снова я провожаю взглядом мальчишек с их коровами,
пока они не скрываются за пурпурным краем холма, за который
когда-либо заходила только моя фантазия. Снова я прекращаю работу вместе с уставшим работником. Снова я мечтаю
об открытой, свободной, ничем не скованной песне, которой могла бы быть
жизнь, если бы она была проще, с меньшим количеством условностей. И снова ради
одного терпеливого труженика в городе, чья жизненная задача не допускает отдыха,
У меня есть милость вернуться туда и начать с того, с чего Я прервался —
жизнь, общая для нас с тобой, жизнь, предначертанная нам с самого
начала.




Твой мальчик и мой мальчик

_Рэндалл Пэрриш_


 Вниз, к тёмно-синим водам, маршируя под дробь барабанов,
 С городских улиц и просёлочных дорог идут ряды солдат в хаки;
 Грохочущие пушки, твёрдая поступь полны мрачного очарования,
 Лучи заходящего солнца отражаются от полированной стали.
 С горящими глазами и раскрасневшимися щеками шеренги солдат идут вперёд;
 И ваш дорогой мальчик, и мой дорогой мальчик, направляются во Францию.

 Рыдание застревает в горле, когда мимо проходят шеренга за шеренгой,
 Между этими ликующими толпами, туда, где стоят большие корабли;
 Батареи замолкают, колонны поворачиваются под звонкий сигнал горна,
 Расправив плечи и обратив лица вперед, они стоят стеной цвета хаки.
 Слезы блестят на щеках каждого наблюдателя, любовь читается в каждом взгляде.;
 Потому что твой дорогой мальчик и мой дорогой мальчик находятся на пути во Францию.

 Перед ними, сквозь туман лет, в солдатской форме, в зелёном или синем,
 отважные товарищи с тысяч полей сражений гордо смотрят на нас.
 Тот же старый флаг, та же старая вера — свобода мира —
 начертаны на этих развевающихся складках над длинными рядами развёрнутых знамён.
 Сильны сердца, которые несут демократию вперёд,
 когда ваш дорогой мальчик и мой дорогой мальчик отправляются во Францию.




 Мир и потом —

 _Автор: Детлев Фредрик Тиллиш_


 _Пригород Лондона. Три месяца после объявления мира.
 Время: полдень._

 РОЛИ

 Миссис Клэр Гамильтон — около 35 лет, полная, просто одета.

 Мистер Хэл Гамильтон — её сын — около 10 лет, полный жизни, одет в форму бойскаута.

 Мистер Джон Гамильтон — солдат, ботаник, около 39 лет, высокий, хорошо сложенный.

 Сержант, солдаты и пешеходы.

 Клэр Гамильтон закрепляет свою цветочную стойку на углу и пытается продать свои растения прохожим, но после трёх безуспешных попыток она устаёт стоять и садится на деревянную скамейку перед своей стойкой. Достаёт из кармана письмо, вздыхает и начинает читать его вслух.

_Миссис Гамильтон (читает)._ «Дорогая любовь и Хэл, мальчик мой, мы всё ещё в
преисподней, но даже это было бы пустяком, если бы я знала, что мой
близкие были здоровы и счастливы. (_ Она вытирает слезу и продолжает
чтение._) Только чудо может положить конец этой ужасной войне. Передай моему
дорогому мальчику Холли поцелуй от его тоскующего папочки". (_ Она кладет письмо
себе на колени и медитирует._) Пис (_ качает головой, смотрит на дату
письма._) 16 февраля — прошло шесть месяцев, и теперь всё кончено — три
месяца назад — о, Боже, верни его мне и моему мальчику. (_Она возвращается
к цветочному киоску и достаёт коробку с гвоздиками. Хэл вбегает
со стопкой газет и очень взволнован — его рукав
торн. Он стоит неподвижно и смотрит на маму довольно гордо и
вызывающе._)

_Мрс. Гамильтон._ Хэл, мальчик, в чем проблема?

_Хал._ Я лизнул Фрица.

_Мрс. Хэмилтон._ Зачем?

_Хал._ Он сказал, что потребовался весь мир, чтобы победить немцев.

_Мрс. Хэмилтон._ Но, Хэл, мой мальчик, война закончилась, ты не должен
быть злым, будь добрым и прощающим.

_Хэл._ Тогда пусть они вернут моего папу.

_Миссис. Гамильтон._ У тебя ещё есть мама...(_Хэл подбегает к маме и нежно обнимает её._)

_Миссис. Гамильтон._ Чей сегодня день рождения? (_Он задумывается — пауза._)
Сегодня 20 августа — а теперь хорошенько подумайте. (_Она ждёт
ответ — тишина — затем берёт коробку с гвоздиками._) Чей любимый цветок — гвоздика?

_Хэл._ Папин! Папин! (_Хлопает в ладоши по-мальчишески._)

_Миссис. Гамильтон._ Да, Хэл, сегодня папин день рождения, и мама вспоминает об этом, украшая нашу маленькую витрину цветами, которые вырастил твой папа. (_Он нежно гладит миниатюрные розы._)

_Хэл._ Дорогой папа, дорогие цветы, разве они не прекрасны, мама?

_Миссис Гамильтон._ Да, Хэл. (_Она вытирает слезу, пытаясь скрыть свои эмоции от сына._)

_Хэл._ Может быть, когда-нибудь я стану знаменитым ботаником, как папа, и тогда
у тебя будет две коробки. (_Мама молчит, пытаясь сдержать
слезы, и Хэл замечает это._) Папа скоро вернётся домой, да,
мама? (_Она лишь качает головой._)

_Миссис. Гамильтон._ Мы должны быть храбрыми.

_Хэл._ Когда я вырасту, я стану солдатом и буду храбрым, как
папа.

_Миссис. Гамильтон._ В этом больше не будет необходимости — это не люди
хотят воевать.

_Хэл._ Но папа хотел, и, держу пари, если кто-нибудь причинит мне боль, я тоже буду воевать.

_Миссис. Гамильтон._ Нет, мой мальчик, папа не хотел воевать...

_Хэл._ Тогда зачем он пошёл?

_Миссис Гамильтон._ Хэл, ты ещё маленький и не поймёшь, но
просто запомни, что говорит тебе мама: не будь эгоистом, будь
терпимым, честным и милосердным ко всем народам мира, большим и
малым. (_Входит прохожий, который останавливается, чтобы посмотреть
на растения. После того, как миссис Гамильтон показала ему несколько
растений и назвала цены, он берёт коробку с мини-розами._)

_Мужчина._ Я возьму эту коробку.

_Миссис Гамильтон (в замешательстве, не зная, рассказать ли незнакомцу об этой конкретной коробке с цветами или продать её, так как ей очень нужны деньги.
Затем она берёт другое растение, чтобы показать его.) Вот это очень крепкое
растение, сэр.

_Мужчина._ Но я хочу вот это. (_Указывает на коробку с мини-розами._) Сколько
это стоит? Я спешу.

_Хэл (подходит к незнакомцу и берёт коробку из его рук)._ Вы не можете их
взять — они папины.

_Мужчина (отталкивая его в сторону)._ Убирайся отсюда, маленький
хулиган.

_Миссис Гамильтон._ Это мой сын, сэр, он не хулиган. Его отец
не вернулся с фронта, и это...

_Мужчина (перебивая)._ О, да-да-да, мы слышим эти истории каждый день
теперь на каждом углу — это столица нищих. (_Он уходит
поспешно уходит, но Хэл со сжатым кулаком бежит за ним._)

_Миссис Гамильтон._ Хэл! Хэл! Что мама сказала тебе несколько минут назад?

_Хэл (возвращаясь)._ Но он меня разозлил.

_Миссис Гамильтон._ Какие новости... (_Хэл протягивает ей газету, целует ее
и уходит._)

_ал._ Бумага - лишняя-бумага! (_ Он исчезает._)

_Мрс. Гамильтон (привлеченный заголовками в газете, начинает читать
вслух)._ "Пятьдесят человек возвращаются сегодня с фронта, чтобы быть помещенными в
сумасшедший дом". (_Она закрывает лицо руками._) Лучше бы он был
мертв. (_ Слышен звук шагов. Входит отряд из десяти человек в
в форме под командованием сержанта. Они сворачивают за угол цветочного киоска, и
миссис Гамильтон смотрит на каждого из них, и воцаряется напряжённая тишина. Внезапно
миссис Гамильтон бросается к ним._)

_Миссис. Гамильтон._ Джон! Джон! Мой мальчик! (_Они останавливаются. Миссис Гамильтон
падает в обморок. Сержант подходит к ней и помогает сесть на скамейку перед
киоском. Она успокаивается и идёт к мужу с протянутыми
руками._) Ты меня не узнаёшь? Клэр, твоя жена! (_Он смотрит на неё, но
не проявляет никаких признаков узнавания._) Ты помнишь Хэла... Хэла, твоего сына... нашего маленького Джона! (_Он просто смотрит на неё и улыбается
глупо. Сержант мягко берёт её за руку, чтобы увести,
подумав, что она в истерике, как и многие другие._)

_Сержант._ Вы уверены, мадам, что это ваш муж?

_Миссис. Гамильтон._ Да, Джон Гамильтон, у вас нет записи...

_Сержант._ Пока нет. Но время развеет любые сомнения...

_Миссис. Гамильтон._ Время — время! Я достаточно долго ждала. Он мой, и я хочу его. (_Поворачивается к мужу._) Ты хочешь остаться здесь со мной и нашим мальчиком, Джон? (_Пауза._) Сержант, отдайте его мне.

_Сержант (пытаясь скрыть свои эмоции)._ Вы уверены?
мадам... (_Мрс. Гамильтон кивает, и сержант выводит Джона из рядов. Джон
просто смотрит. Миссис Гамильтон нежно подводит его к месту. Сержант приказывает
остальным маршировать._)

_Sergeant._ Я вернусь за ним после того, как доставлю этих людей. (_Mrs.
Гамильтон не обращает внимания на его замечания, и они маршируют прочь._)

_Mrs. Гамильтон (нежно целуя его руки и проявляя все признаки
любви и привязанности)._ Разве не здорово снова быть с нами? (_Он
глупо улыбается._) А наш мальчик Хэл — он такой большой теперь — ты скоро его
увидишь. Подумать только — ему десять лет. (_Входит Хэл и без
Заметив отца, он бросается к матери с пакетом в руке. Отец видит его и замечает его форму — быстро встает и
бросается к нему, но мать хватает его за руку и удерживает. Хэл
остается стоять._)

_Миссис Гамильтон._ Это Хэл — ваш сын. Хэл — ваш сын.

_Мистер Гамильтон (свирепо смотрит на Хэла)._ Внимание! (_Хэл выглядит озадаченным._)

_Миссис Гамильтон._ Это твой собственный папа — мой мальчик. (_Хэл бежит к нему, но останавливается._)

_Мистер Гамильтон._ Внимание! (_Он лезет в карман за револьвером, но не находит его._) Ты, прислуга, — это моя девочка! (_Разворачивается и складывает руки
рядом с миссис Гамильтон._) Не так ли, Сисси? (_Мрс. Гамильтон понимает
ситуацию и играет свою роль - подводит его к креслу - гладит его по волосам и
ласкает его._)

_Мрс. Гамильтон._ Что ты, Хэл?

_Hal._ Я продал все мои бумаги и принес тебе маленький торт для папы
день рождения.

_Mrs. Гамильтон (улыбается и качает головой. Она берёт коробку с
миниатюрами и показывает их мистеру Гамильтону.)._ Вы, конечно, помните
эти — ваши собственные миниатюры — ваш приз? (_Она молчит. Он нюхает
цветы — она с тревогой ждёт хоть каких-то признаков узнавания — долгая пауза —
легкая искра разума появляется в нем, когда он ласкает цветы.
Миссис Гамильтон очень напряжена, но ничего не говорит. Хэл остается.
стоит как вкопанный. Входит сержант._)

Сержант._ Я должен доставить его вместе с остальными, мадам. (_ Нет ответа._)
Это мой долг. (_ Он идет взять мистера Гамильтона под руку, но миссис
Вмешивается Гамильтон._)

_Мрс. Гамильтон._ Долг! Долг! Моим долгом было работать и
голодать - мой муж выполнил свой долг - он добровольно предложил свои услуги - Я
добровольно отпустила его - ради чего? Для кого? (_Pause._) Теперь все
за. Это результат для меня-тысячи, но сейчас ... (_stands
между мистером Гамильтоном и сержантом_) — Бог вернул его мне,
и Бог сохранит его со мной!

_Мистер Гамильтон (шепотом)._ Бог — (_протирает глаза руками_) — Бог —
(_чувствует аромат миндальниц. Он берёт миссис Гамильтон за руку,
а Хэл подбегает к нему и опускается на колени рядом._) Моя миндальница. (_Улыбается
миссис Гамильтон и Хэлу._) Мои миньонетки.




Semper Fidelis

_Адди Б. Биллингтон_


 Когда, освободившись от земных трудов и боли,
 гостья времени,
 обладающая большим сердцем и острым умом,
 обрела вечный покой.
 Добрые друзья распорядились, чтобы на крышке его гроба лежал,
 Украшенный цветами,
 Его последний роман, навеки скрытый
 От нашего взора.
 Эту незаконченную страницу не могла бы нажать никакая другая рука.,
 Где его сотворили,
 Ни Фантазии не плетут странных нитей - чтобы угадать
 Нити, которые он искал.
 Мотивы достойны, а поступок грандиозен,
 В верном доверии,
 Похоронить то, чего они не могли понять,
 С быстротечной пылью.
 И если в течение многих лет там хранились сокровища,
«Под покровом памяти»,
 В венке из незабудок, моя священная награда —
 романтическая история жизни —
 да не перевернёт безжалостная рука страницы,
 когда я уйду,
  стремясь постичь её сокровенный смысл;
  она принадлежит только мне.




 Наши друзья-птицы

_Автор: Маргарет Коулсон Уокер_


Любителям птиц, несомненно, будет приятно узнать, что некоторые из
самых приятных и интересных легенд прошлого были связаны с
этими гостями наших рощ, чьи действия легли в основу
бесчисленных фантазий и суеверий. Знакомство с
литература, а также история жизни наших пернатых друзей
не только повысят наш интерес к жизни птиц вокруг нас, но и
расширят наши симпатии.

Птицы оказали сильное влияние на доисторическую религию:
раньше им поклонялись как богам, а позже на них смотрели как на
представителей высших сил. Греки зашли так далеко, что
приписали происхождение самого мира яйцу какой-то таинственной
птицы. Для других эти маленькие существа, порхающие среди наших деревьев,
представляли собой видимых духов ушедших друзей. Ацтеки
Они верили, что добрые люди в награду за свои заслуги в конце жизни превращались в пернатых певцов и в таком виде могли провести некоторое время в прекрасных райских рощах. Для них, как и для всех индейцев Северной Америки, гром был облачной птицей, хлопающей своими могучими крыльями, а молния — вспышкой её глаз. Жители других стран верили, что высшие силы выражали своё недовольство, превращая грешников в птиц и животных в наказание за их преступления.

Во всех странах птицы наделялись даром пророчества. Они были
Считалось, что они обладают высшим разумом, потому что рождаются дважды:
сначала как яйцо, а потом как животное. Из-за их мудрости не только с ними, но и с их изображениями советовались по всем важным жизненным вопросам. Многие народы, в частности японцы, до сих пор верят в прямую связь между человеком и невидимыми существами через птиц и других посредников. В их стране птицы считаются священными, и по этой причине земледелец с радостью делится с ними плодами своего труда.

В то время как мы сегодня не придаем сверхъестественного значения присутствию
Эти пернатые певцы, и хотя мы не обладаем даром предвидения, мы можем получать огромное удовольствие, наблюдая за этими существами, чьи тревожные крики считались предзнаменованиями для величайших людей на земле — существ, чьи действия во времена Веспасиана считались жизненно важными для государства.

Помимо своего исторического и литературного интереса, эти многочисленные и зачастую противоречивые легенды и суеверия представляют для нас интерес как часть веры наших предков, многое из которой, в сочетании с другими, более возвышенными вещами, до сих пор живёт в нас. Эти их верования, как и
Многие из того, что мы сегодня считаем оригинальными идеями и мнениями,
передавались по наследству и во многом зависели от географии.

В древности главными предвестниками были ворон или ворона,
сова и дятел, хотя в списке пророчеств было и много других птиц.

В качестве интересного примера давайте рассмотрим нашего друга ворона и его
родственницу ворону, которых так часто путают в литературе, а также в
сознании тех, кто не знаком с орнитологической классификацией,
что их практически невозможно рассматривать по отдельности. Ворон — это
Это более крупная птица, и она не так широко распространена, как ворона, но по внешнему виду и повадкам они практически одинаковы.

Если верить преданию, мы в большей степени обязаны этой птице из древнего семейства, чем любому другому пернатому существу, потому что она сыграла важную роль в истории, священной и мирской, в литературе и искусстве.

Из Корана мы знаем, что именно она первой научила человека хоронить своих умерших. Когда Каин не знал, что делать с телом своего убитого брата,
«Бог послал ворона, который убил
другой ворон прилетел в его присутствии, а затем вырыл яму своим клювом и
когтями и похоронил его в ней". Это был ворон, которого Ной послал вперед
узнать, спала ли вода - один из редких случаев,
когда он когда-либо оказывался неверным своему доверию - и именно он дал
пропитание пророку Илии.

В скандинавской мифологии Один, величайший из всех богов, Бог ворона
своими главными советниками были два ворона, Хугин и Мунин (Разум и
Память), которых он каждое утро отправлял в путешествие за новостями
и которые возвращались к нему с наступлением темноты, чтобы взгромоздиться на его
Он садился на плечи Одину и шептал ему на ухо новости дня. Когда требовались новости особой важности, сам Один в облике ворона отправлялся на их поиски, а когда скандинавские армии шли в бой, они следовали за вороньим знаменем, под которым сражался Вильгельм Завоеватель. Когда знамя развевалось на ветру, это предвещало успех, но когда оно повисало, ожидалось только поражение.

Скандинавские мореплаватели брали с собой пару воронов, чтобы их
отпустить и использовать в качестве проводников. Если птица возвращалась, это означало, что в том направлении нет суши. Если нет, то следовали за ней.
Открытие Исландии и Гренландии приписывают их
руководству.

 Для римлян и греков ворон был главной птицей-предвестником,
изображение которой они носили на своих знамёнах и чьим предсказаниям
следовали с величайшим доверием, в то время как для немцев он был
сатанинским величием, воплощённым в перьях. В некоторых частях Германии
считается, что эти птицы уносят души проклятых, в то время как в других
Считается, что только европейские священники могут перевоплощаться.

В Швеции говорят, что вороны, каркающие по ночам на болотах, — это
призраки убитых людей, которым было отказано в христианском погребении,
и которым из-за этого Харон отказал в переправе через реку
Стикс.

 Будучи спутником святых, эта птица пережила слишком много, чтобы
упоминать об этом.

 У некоторых народов она считалась вестником благоприятных новостей от
богов — и священной, у других она была предвестником зла и объектом
ужаса. Обладая даром предвидения, который позволял ему на протяжении веков
предсказывать фермерам дождь, девушкам — приход возлюбленного,
а больным — смерть, он был встречен с радостью или
печаль, согласно посланиям, которые он приносил.

В Англии к нему относились с большим почтением; там одного
присутствия ворона на вершине дерева было достаточно, чтобы гарантировать
продолжение власти семьи, владеющей поместьем.

Обширная литература о вороне является несомненным свидетельством
интереса, который люди во все времена и во всех местах проявляли к этой
замечательной птице, — интереса, который, несомненно, возрастал по мере
знакомства с ней.

Для тех, кто открыт для сельской романтики, эта живописная птица, торжественно
вышагивающая по полям или величественно взмахивающая крыльями,
верхушки деревьев, это такая же часть пейзажа, как и сами поля,
или деревья по их границ; она имеет другой интерес
от любой другой твари пернатые. Хотя он не
больше преследует ремесло Авгур, его Высшего Разума,
большим достоинством и общую таинственность внушает уверенности в его
возможности в этой линии.

Какие полномочия были у него в прежние времена! Глупые девицы и невежественные
моряки могли верить в предсказательные способности легкомысленной
крапивницы; другие могли обращаться к ласточке и зимородку; но
К «многозимующему ворону» обращались за советом короли и великие мира сего, и он никогда их не подводил. Согласно
Плинию, он был единственной птицей, способной понимать смысл своих
предзнаменований.

 Сегодня на рассвете достойные преемники древних Хугина
и Мунина отправляются на поиски новостей, представляющих интерес для их клана,
как и те исторические посланники во времена, когда могущественные
Скандинавские боги ждали их возвращения, чтобы они могли действовать, опираясь на
сведения, собранные ими в светлое время суток; и когда
Косые лучи солнца пробуждают к вечерним песням более мелодичных птиц, и они
возвращаются, сопровождаемые длинными вереницами других ворон, на свои обычные места
на болотах. Поодиночке или длинными вереницами, но никогда не разрозненными
стаями, как дрозды, они прибывают со всех сторон, пока, должно быть, всё
племя не соберётся вместе — единая семья — для ночного отдыха.

Как там, на верхушках деревьев, ранним вечером, собравшись вместе, они обсуждают важные дела. Кто может сомневаться в том, что некоторые из них считаются лидерами и что они
какая-то форма правления среди них самих? Один за другим они
произносят речи, а затем все собравшиеся присоединяются к шумным
аплодисментам — или это неодобрение? Иногда кажется, что единственной целью
встречи является общение.

Как один старый ворон, более задумчивый, чем остальные, в конце
собрания всегда усаживается на одно и то же место — на одинокую,
выброшенную молнией верхушку дерева на склоне холма, — мы
решаем, что это старый Мунин, который выбрал это место для
медитации — место, где он может спокойно размышлять о событиях
дня.

У других членов группы есть такие же устойчивые и заметные привычки. Даже если кто-то приближается к своему насесту с противоположной стороны, можно заметить, что он кружит и приближается к нему с привычной стороны; некоторые из наиболее решительных птиц неизменно остаются там, где приземляются; другие разворачиваются и устраиваются на своих насестах на неопределённый срок. В полях можно заметить, что некоторые птицы общительны и кормятся группами, в то время как другие, по собственному выбору или по выбору своих соседей, более одиноки. Как члены
В человеческом обществе у каждого есть свои индивидуальные особенности.

 Хотя главным достоинством ворона является его ум, его достоинство
также привлекает наше внимание.  Кто когда-либо видел, чтобы кто-то из его племени
совершал что-то глупое или недостойное того, кем он был с момента
зарождения времени и кем он должен оставаться, пока существует время? Древние верили, что он способен учуять запах похорон за несколько дней до смерти, настолько он чувствителен к запахам смерти, и нет никаких сомнений, что он до сих пор обладает способностью распознавать
приближающаяся смерть многих существ, которые меньше его самого и которым он
собирается воздать почести. Снаружи и внутри он одет во всё чёрное; даже его язык и внутренняя сторона рта в траурной
одежде. Кажется, он считает своим долгом соответствовать
похоронному облачению и занятию, верен своему призванию и с
церковной торжественностью выполняет свои повседневные обязанности.

Глядя на них со своей сторожевой вышки на верхушках деревьев, что
думает это серьёзное создание о весёлых птицах, обитающих на лугах и
в рощах вокруг? Что он думает о клоуне-боболинге в пёстрой
брачная ливрея, изливающая его глупую душу в булькающей, весёлой песне, в его попытках угодить возможной партнёрше, а затем ссорящаяся и с ней, и с его соперниками, которые тоже надели колпаки и колокольчики, чтобы завоевать её расположение? А что насчёт непритязательного дома — просто углубления в земле, — куда беззаботная пара приходит, чтобы вести хозяйство? А как насчёт краснокрылых крапивников, которые вьют гнёзда среди тростника посреди болота, так низко, что почти касаются воды? А как насчёт непоседливого крапивника, который постоянно поёт о любви своей подруге, но не помогает ей строить гнездо и оказывается плохим добытчиком для своих птенцов?
О молодой семье? О одинокой пеночке, жалобно и таинственно
поющей для своего партнёра, который не отвечает на её печальные мольбы? О малиновке, которая делает рощу своим убежищем? Несомненно, у него есть своё мнение о каждой из них, потому что он наблюдает за ними с интересом. Завидует ли он им, когда слышит, как другие птицы поют о своей любви, и видит, как они завоевывают расположение своими яркими красками?

Согласно теории компенсации, его выдающиеся качества делают
достижения и декоративную одежду ненужными. Без песни в
Чтобы рассказать свою историю, и без ярких нарядов, привлекающих взгляд,
ворон должен прожить свою любовь — и он это делает — до конца. Он серьёзно
относится к выбору пары, которой остаётся верен навсегда. Для него брачные узы —
это не просто связь на один сезон, а то, что длится всю жизнь. Он
помогает смуглой невесте, которую выбрал, обустроить просторный
дом в самом выгодном месте — на верхушке самого высокого дерева на
опушке леса, которое, возможно, посадил кто-то из его предков. Он
помогает ей согревать их яйца
в гнезде. Он носит ей еду, пока она размышляет над ними. Он
преодолевает любую опасность, защищая ее и их обоих от хищных
ястребов, сов и резвящихся белок, среди которых он известен как
"ворон-воин". С нежной заботливостью он снимает свою половинку как далеко
как он может служить для своих птенцов.

И то, что молодые вороны в гнезде? Когда их старшие отправляются в
походы за провизией, молодые, почти постоянно оплакивающие
отсутствием родителей, всегда ждут их возвращения. Для них
приближение старших ворон, даже если это
слева, никогда не предвещает ничего, кроме хорошего. И когда после
множества вылазок детский аппетит удовлетворен, в своих высоких
колыбелях на верхушках деревьев воронята качаются на ветру,
и хотя из горла родителей не доносится ни звука, они не лишены
музыки, потому что их убаюкивают тихие колыбельные эоловой арфы.

Судя по разговорам фермеров, можно подумать, что рацион вороны состоит
исключительно из зерна, в то время как ни у одной другой птицы нет более гибкого аппетита;
всё съедобное вполне приемлемо — вредные личинки, жуки,
Черви, молодые крысы, мыши, змеи и кроты, а также моллюски,
жёлуди, орехи, дикие фрукты и ягоды — вот основные продукты его
рациона. И хотя больше не верят, что «он стряхивает заразу со своего зловещего крыла», он является причиной высокой детской смертности среди кроликов, белок и даже среди слабых
ногами ягнят, лишая их здоровья, сил и счастья — но не с помощью магии. Последних он поражает в глаз, как в наиболее уязвимое место. В былые времена он, как считается, пользовался большим успехом в качестве окулиста; его пациенты никогда не выздоравливали.

Зимой, когда запасы зерна и желудей, которые обеспечивают пропитание в это время года,
зарыты в снег, и когда такие животные, которые в юности были лёгкой добычей,
вырастают и становятся более грозными, вороны часто страдают и погибают от голода, а когда на земле долго лежит снег,
многие из них находят мёртвыми под своими гнёздами.

В голосе вороны, когда его слышишь отчётливо, есть что-то от
зимней суровости, и он, кажется, лучше всего гармонирует с зимними
звуками — скрипом ветвей и завыванием ветра, — но когда он доносится
с расстояния, он не лишён музыкальности. В сумерках, когда он зовёт
запоздавшие братья по ту сторону болот, его жуткий зов вполне мог быть
принят за крик заблудшей души, жаждущей христианского погребения. Но это
может зависеть от настроения. Каждому кажется, что он говорит на другом
языке. Святому Афанасию он сказал: "Cras, cras!" (Завтра,
завтра). Сочувствующему Теннисону он всегда с нежностью произносил имя «Мод».

Хотя считается, что у этой птицы нет языка для выражения радостных
эмоций, голос матери-вороны, когда она успокаивает своих птенцов
нежными булькающими звуками, нежен, как у малиновки, и
Глава семейства, хотя и издаёт свирепое «ква», когда его
супругу обижают, и хотя способен издать ликующее «ку-ку» вслед
отступающему врагу, никогда не опускается до того, чтобы браниться, как это делает сойка.

Какими бы ни были его недостатки — а их много, — для любого, кто возьмёт на себя труд изучить ворону в неволе или в естественной среде обитания, она окажется самым интересным представителем своего вида, приятным компаньоном, идеальным домоседом, бережливым существом, щедрым кормильцем, способным защитником своей семьи, истребителем вредных насекомых и животных, могильщиком мёртвых, существом
достоинство, проницательность и интеллектуальное чудо птичьего мира.




 Воз сена

_Автор: Джеймс Б. Уивер_


 Мощёные улицы и спешащие люди,
 Где при встрече старых друзей часто ограничиваются кивком,
 Грохот телег и визг клаксонов,
 Смеющаяся молодёжь и одинокие старики,
 Я спешу в офис,
 Когда мой автомобиль натыкается на воз сена!

 Ругательства шофера я едва слышу,
 Потому что вещи, которые я любил в детстве, кажутся близкими:
 Запах лугов ранним утром,
 Мили колышущихся кукурузных полей,
 Мычащий скот и играющие жеребята--
 Далеко меня занесло другим путем!

 Слышишь, как колокол возвещает о полудне?
 Мальчишки за работой, послушай, как они насвистывают!
 Двери амбара скрипят на ржавых петлях,
Звенит кукуруза в старом ящике для корма,
 В ответ на бросок сена раздается ржание —
 старые милые звуки далёкого дня.

 Вот мой возница резко останавливается;
 затем высоко в небо, к месту моей работы;
 Но весь день напролёт, среди городского шума,
 Моё сердце снова бьётся, как у мальчишки,
 Мои ноги блуждают по старым полям,
 Привлечённые запахом стога сена!




 Айова как литературная область

_Джонсон Бригам_[1]


ЛИТЕРАТУРНАЯ АЙОВА В ДЕВЯТНАДЦАТОМ ВЕКЕ

В конце прошлого века читатели книг осознали, что бескрайние, манящие к себе прерии долины Миссисипи больше не безмолвны; что в этом великом «сердце мира»
«Сердце», среди миллионов людей, которых привлекли эти прерийные
штаты, есть жизни, столь же богатые — во всём, что действительно обогащает, — как и те, что
увековечены в литературе Новой Англии или Тихоокеанского побережья. Не стоило ожидать, что импульс к созиданию, направленный на запад,
прекратится, когда мы доберёмся до реки Миссисипи.

 [1] Редактор «Мидленд Мансли» и автор «Жизни Джеймса Харлана», «Айова — её история и выдающиеся
 граждане», «Старик и его идиллия» и т. д.

 В первые годы существования Айовы в печать попадало мало оригинальных материалов,
кроме статей для грубоватой и прямолинейной журналистики того времени. Несколько писателей-первопроходцев, обладавших даром историка, оказали редкую услугу молодому государству,
передав будущим поколениям свои непосредственные знания о выдающихся людях и событиях первой половины века. Главным из них был
Это Теодор С. Парвин, Уильям Солтер, Александр Р. Фултон,
Сэмюэл С. Хоу и Чарльз Олдрич. Последние двое опубликовали
несколько серий «Анналов Айовы», которые остаются надёжным
источником информации для последующих историков и исследователей
истории Айовы. Масонство Айовы особенно обязано профессору Парвину
за его неоценимый вклад в историю ордена в Айове. Доктор.
Солтер написал первую известную биографию Айовы — о Джеймсе У.
Граймсе, опубликованную в 1876 году. «Краснокожие Айовы» Фултона так же ценны, как и редки, поскольку, несмотря на то, что они были написаны в 1882 году, это первая
исчерпывающая попытка описать племена, изначально населявшие Айову.

В период войны — 1861–1865 гг. — были написаны «Айова в военное время» С. Х. М.
Байерса и «Полковники и полки Айовы» А. А. Стюарта, а также множество
ценных личных очерков и историй полков.

Задолго до конца века имя Сэмюэля Хокинса
Маршалл Байерс стал известен жителям Айовы благодаря
популярности его песни «Марш Шермана к морю» и
тому, что современные историки, привлечённые её многозначительным названием,
адаптировали её как особенно подходящую для самого драматичного события в
история войны за Союз.

Самым значительным вкладом майора Байерса в литературу является его поэма "The
Марш к морю", эпическая по характеру и перемежающаяся текстами о
войне. Читая это, можно услышать волнующий звук горна и "увидеть
еще раз бивуаки в лесу".

Посмотрев еще раз, можно увидеть армию в движении--

 "Это было зрелище! это море армейской синевы,
 Наклонные орудия стремительного воинства,
 Прокладывающего свой путь по полям и лесам,,
 Как река медленно течет к побережью.
 Белоснежные поезда, мрачные батареи, а потом
 Неуклонное продвижение шестидесяти тысяч человек.

 Перелистывая страницы, заполненные рассказами о лагере и марше, а также
движущимися изображениями мрачной толпы обозников, которые видели в
приближении людей Шермана «новый Божий исход», мы подходим к
драматическому финалу:

 «Но однажды, когда они шли усталые и измученные,
 через холмы, откуда открывался свободный вид,
 Внезапно по рядам пронёсся крик;
 Они посмотрели и закричали: «Это море! Море!»
 И сразу же раздались тысячи радостных возгласов,
 И вся армия выкрикнула это славное слово.

 «Бронзовые солдаты стояли и пожимали друг другу руки;
 Некоторые плакали от радости, как будто нашли брата;
 И спускаясь по склонам, и с далёких песков,
 Они думали, что уже слышат радостный звук
 Старого океана, приветствующего их
 На пути к великой цели, которую они так честно завоевали».

 Я бы не стал забывать и о других заслугах нашего поэта из Айовы.
К концу столетия мистер Байерс написал «Швейцарию и
швейцарцев», «Что я видел в Дикси» и сборник стихов под названием
«Счастливые острова и другие стихотворения», а также множество отдельных стихотворений.
празднование событий в истории Айовы. Вклад майора
Байерса в такие мероприятия настолько велик и великолепен, что его
по праву называют «некоронованным поэтом-лауреатом Айовы». Это звание
подкрепляется двумя характерными для Айовы песнями: «Дикая роза
Айовы» — дань уважения нашему государственному цветку; другая песня
под названием «Айова» поётся на мелодию «Мой Мэриленд».

Один из поэтов-первопроходцев Айовы удостоился особой чести, когда общественность заявила,
что его «лебединая песня» была песней другого, более великого поэта. В июле 1863 года Джон Л. МакКрири из Дели, штат Айова, опубликовал в журнале «Дом Артура»
В журнале «Magazine» было опубликовано стихотворение под названием «Смерти нет». Стихотворение
разошлось по прессе, и его приписали Бульверу Литтону. Последовала газетная
полемика, в результате которой поэту из Айовы в целом была присуждена
пальма первенства. Но иногда кажется, что ошибка обладает большей
жизненностью, чем правда! Каждые несколько лет после этого стихотворение
МакКрири снова появлялось в прессе с именем Бульвера
Литтона! Наконец, в ответ на срочный запрос,
скромный автор опубликовал свою историю о стихотворении.

Интересно отметить обстоятельства, при которых впервые
Была задумана лучшая строфа. Автор ехал верхом по прерии, когда его настигла ночь. Орион «триумфально скакал по западному небу». «Приглушённое и спокойное сияние небесного воинства» придало его мрачным размышлениям о жизни и смерти оттенок надежды, и под впечатлением от этой сцены он сочинил строки:

 «Смерти нет; звёзды гаснут
 Чтобы взойти на каком-нибудь другом берегу;
 И ярко сиять в драгоценной короне небес,
 Они будут сиять вечно.

 На следующее утро он написал другие строфы, последняя из которых гласит:

 «И всегда рядом с нами, хоть и невидимые,
 ступают дорогие, бессмертные духи;
 ибо вся безграничная вселенная
 есть жизнь — мёртвых нет».

 Одной из литературных диковин является тот факт, что имя Бульвера было подставлено вместо имени автора из-за того, что стихотворение МакКрири (без указания авторства) было включено в статью «Бессмертие», подписанную «Э. Балмер. В ходе обмена копиями стихотворение с именем Балмер
 «исправили» на Балвер, и так оно пошло по рукам. Даже в 1870 году в «Пятом читателе» Харпера стихотворение приписали лорду Литтону!
Грейнджер в «Указателе поэзии» (1904) должным образом приписывает его автору из Айовы.

Интересно отметить, что нигде в штате и за его пределами не
удалось найти экземпляр небольшого сборника МакКрири «Песни труда и
триумфа», опубликованного издательством Putnam's Sons в 1883 году,
нераспроданные экземпляры которого, по словам автора, он купил, «тем самым
приобретя библиотеку из нескольких сотен томов».

Похоже, что поэтам-первопроходцам из Айовы суждено было
найти свои стихи, приписанные другим. Так случилось с известным стихотворением Белль Э. Смит
«Если я умру сегодня ночью». Под влиянием Бенджамина Франклина
Благодаря остроумной пародии Кинга у газетных критиков вошло в привычку посмеиваться над стихотворением мисс Смит. Но когда мы вспоминаем тот факт, что несколько поэтов сочли его достаточно хорошим, чтобы поставить на него свою репутацию, и что в ходе его путешествия по всему англоязычному миру его приписывали то Генри Уорду Бичеру, то Ф. К.
Кросби, Роберт К. В. Майерс, Люси Хупер, Летиция Э. Лэндон и
другие, а также то, что Райдер Хаггард использовал его в искажённом виде в
«Джесс», оставив читателю возможность предположить, что это было частью его собственного произведения
литературное произведение, не можем ли мы сделать вывод, что этот стих — настоящая поэма,
достойная своего места в антологиях? В «Индексе Грейнджера» (1904) он
приписан Роберту К. В. Майерсу, а затем следуют слова:
"Приписывается Арабелле Э. Смит"!

Если вы хотите поддержать мисс Смит, которая не заявляла о своих правах на стихотворение, но теперь они неоспоримы, то вы можете найти подтверждение этому в статье профессора У. У. Гиста «Является ли это бессознательной
ассимиляцией?»[2] Мисс Смит, которая долгое время жила в Ньютоне, штат Айова, а затем до своей недавней смерти жила в Калифорнии, была
необычайно замкнутая натура. Она много жила внутри себя и размышляла
глубоко, о чем свидетельствуют ее поэтические вклады в _Midland Monthly_
. Ни в одном из других своих стихотворений она не раскрывала себя так ярко
, как в рассматриваемом стихотворении. Оно состоит из четырех строф. В
первой из них эта тонкая строчка относится к ее собственному лицу, спокойному в смерти:
"И считают, что смерть сделала это почти справедливым".

 [2] «Мидленд Мансли», март 1894 г.

 Стихотворение завершается трогательными словами, обращёнными к живым:

 «О! друзья, я молюсь сегодня ночью,
 Не храните ваши поцелуи для моего мёртвого, холодного лба —
 Путь одинок, позволь мне почувствовать это сейчас.
 Думай обо мне с нежностью; я измучен путешествием;
 Мои неверные ноги утыканы множеством шипов.
 Простите, о далёкие сердца; простите, я умоляю!
 Когда я обрету безмятежный сон, мне не понадобится
 Нежность, по которой я тоскую сегодня ночью!

Мне нравится думать о ветеране Таците Хасси из Де-Мойна как о
восьмидесятилетнем старике с сердцем юноши. Этот добродушный поэт и чудаковатый
философ внёс значительный вклад в литературу века, написав сборник
юмористических и сентиментальных стихотворений под названием «
«Изгиб реки и другие стихотворения». Этот автор написал слова
песни, которая, несомненно, станет бессмертной. Я имею в виду «Айову,
прекрасную землю», положенную на музыку конгрессменом Х. М. Таунером. Она
сама по себе ложится на мелодию.

 «Кукурузные поля, колышущиеся золотом,
 В Айове, «прекрасной земле»,
 Улыбаются несметным сокровищам,
 В Айове, «прекрасной стране».

Следующая строфа, хотя и содержит одну прозаическую строку, приобрела новое
поэтическое значение с тех пор, как пострадавшие от войны страны старого света
обратились к Америке за продовольствием. Строфа заканчивается так:

 «Надежда на пропитание для народов — это она,
 переполненная любовью и свободная.
 И её реки, которые текут к морю,
 В Айове, «Прекрасной земле».»

Среди жителей Айовы среднего и старшего возраста имя Роберта Дж. Бёрдетта,
или «Боба» Бёрдетта, как его обычно называли, живо напоминает
о добродушном, жизнерадостном маленьком человечке из Берлингтона, который
творил добро, заставляя людей забывать о своих бедах, принимая его философию —
простую философию, которая заключается в том, чтобы смотреть на светлую сторону жизни. «Звон
колоколов шута» до сих пор звучит в наших ушах, хотя шут уже
ушёл.

Упоминается журнал-первопроходец из Айовы,
_Midland Monthly_, из Де-Мойна. Поскольку в его одиннадцати выпусках
были опубликованы первые работы значительного числа авторов из Айовы,
которые впоследствии стали знаменитыми, можно сказать, что это издание
открыло эру интеллектуальной деятельности в Айове. В первом выпуске
был опубликован оригинальный рассказ «Канадский чертополох» Октава Тане.
(Мисс Френч), подборка стихотворений Хэмлина Гарленда из предварительных оттисков
его «Песен прерий», оригинальный рассказ С. Х. М. Байерса и другие
интересные материалы.

Оглядываясь на поле Айовы с точки зрения 1894 года, когда журнал
_Iowa Magazine_ начал свою недолгую карьеру (1894–1899), я
нахожу, помимо уже упомянутых авторов и работ, интересный для всей страны эпизод, связанный с набегом Джона Брауна, описанный губернатором Б.
Ф. Гуэ. Мод Мередит (миссис Дуайт Смит), Калиста Хэлси Пэтчин и
Элис Ильгенфриц Джонс, одна из трёх писательниц-первопроходцев из Айовы, была
среди авторов журнала. В 1879 году Липпинкоттс опубликовали
«Пик» миссис Джонс. В 1881 году вышла книга Мод Мередит
«Ручеёк и цветы клевера», а два года спустя — «Дочь Сент-Жюльена».
«Двое из нас» миссис Пэтчин появились примерно в то же время.

Мисс Элис Френч, "Октав Танет" в литературном мире, была
известной личностью с 1887 года, когда ее прекрасная группа рассказов,
"Вязальщицы на солнце", вывела Айову на литературную карту. За ними последовали "Искупление", "Мы
Все", книга для мальчиков, "Истории западного городка" и "Приключение
в фотографии". Мисс Френч продолжала писать романы
и рассказы вплоть до нового века. На самом деле некоторые из них
Самые сильные его произведения относятся к двадцатому веку.

Хэмлин Гарленд был известен и читаем многими ещё в восьмидесятых годах. Он тоже прославился благодаря рассказам, и Айова была его полем деятельности. Из своего литературного убежища в Бостоне молодой автор писал под видом художественных произведений свои яркие воспоминания о детстве и юности в северо-восточной Айове и юго-западном Висконсине.
Его «Главные дороги», первое из многих изданий, вышедших в 1891 году, прославили его. Хотя в рассказах и проскальзывали юмористические нотки,
преобладающей была серьёзная тональность, как и подобает Западу 1870-х годов
в котором автор, будучи мальчиком и мужчиной, боролся с неблагоприятными условиями.
Но радость юности преодолела бы любые обстоятельства, о чём свидетельствует очаровательный очерк «Жизнь мальчика на Западе»[3]. Мне нравится
вспоминать стихотворение в прозе, которым он заканчивается:

 [3] Midland Monthly, февраль 1894 г.

"Интересно, играют ли мальчики в «Шпион» в далёкой Айове?
вокруг стогов соломы... Это руническое песнопение с его бесконечными
повторами, несомненно, звучит в любую лунную ночь в далёкой
Айове. Я бы хотел снова присоединиться к игре, но боюсь, что не смогу
Я бы с удовольствием посмотрел «Привет, шпион», даже если бы меня пригласили. Но я вздыхаю с тоской по чему-то, что было у меня в те дни на заснеженных равнинах Айовы. Что это было? Блеск зимних дней? Величественное шествие луны? Присутствие дорогих друзей? Да, всё это и даже больше — это была юность!

Прежде чем столетие подошло к концу, этот переселенец из Айовы также написал
«Джейсона Эдвардса» — рассказ о политике в Айове, «Ухаживания в Уэйсайде»,
«Людей прерий», «Дух Суитуотера», «Тропу золотоискателей»,
и множество рассказов, впервые опубликованных в журналах.

В двадцатом веке мистер Гарланд написал множество популярных
романов и рассказов. Его последняя книга «Сын Среднего Запада»
была названа Уильямом Дином Хоуэллсом уникальным достижением
и вошла в число лучших автобиографий в мире.

 В конце прошлого века с Айовой стало ассоциироваться новое имя —
Эмерсон Хаф. «Историю ковбоя» (1897) вряд ли можно
отнести к художественной литературе, и всё же она «читается как роман». Мистер Хаф, долгое время
работавший разъездным корреспондентом журнала «Форест энд Стрим», впервые попробовал «свой
«Прентис Хэн» в качестве автора рассказов в «Розах Белль» — напряжённой истории о жизни в армии на равнинах.[4] За этим последовало несколько многообещающих рассказов, а в 1902 году — «Пузырь Миссисипи» — качественный исторический роман, основанный на авантюрной карьере Джона Лоу, первопроходца в области спекуляций. Три года спустя вышло его произведение
"Желание сердца", прекрасная история любви Юго-Запада. В 1907 году
появились его "Путь человека" и "История преступника". Несколько других
романов вышли из-под его легкого пера. Наиболее подвергнутый жесткой критике и
Лучшим бестселлером серии является его роман «54-40 или Сражение», исторический роман,
основанный на дипломатическом споре из-за Орегона в 1845–1846 годах. Мистер Хаф — самый успешный выпускник Университета штата Айова в
сложной области художественной литературы.

 [4] Midland Monthly, июнь-июль 1895 года.

Заглядывая в указатель к одиннадцати томам журнала «Пионер» из Айовы, я испытываю искушение упомянуть вскользь несколько других имён, которые
надолго остаются в памяти читателей «Мидленда».

 Миссис Вирджиния Х. Райхард написала интересную статью «Взгляд
из Аркадии". Миссис Кэролайн М. Хоули представила ценный иллюстрированный доклад
об "Американской керамике". Миссис Адди Б. Биллингтон, миссис Вирджиния К.
Беррихилл, миссис Клара Адель Нейдиг и другие жители Айовы внесли свой вклад в создание
стихотворений в колонках журнала. Достопочтенный. Джонатан П. Долливер, достопочтенный.
Уильям Б. Эллисон, генерал. Джеймс Б. Уивер и многие другие видные деятели общественной жизни Айовы публиковали статьи, которые до сих пор представляют ценность.
Миссис Кора Басси Хиллис была автором статьи «Дух соперницы мадам Дезере».
Редактор Ингхэм из «Реджистера», а затем из «Алгоны», редактор
Мурхед, тогда из Кеокука, ныне журналистка из Де-Мойна, Минни Стихтер
(миссис К. Дж. Фултон из Фэрфилда), миссис Харриет К. Таунер из Корнинга,
Чарльз Юджин Бэнкс, уроженец округа Клинтон, ныне известный
журналист и литератор в Сиэтле, доктор Дж. Фостер Бэйн, в то время
помощник государственного геолога, ныне житель Лондона, и один из
самый известный геолог-консультант в мире Бартиниус Л. Вик из
Сидар-Рапидс, обширный историограф, входит в число многих, кто,
в течение последних пяти лет "старого века" внесли свой вклад в то, чтобы
включить Айову в литературную карту.

Ирвинг Бердин Ричман из Маскатина уже написал «Аппенцелль» —
исследование о швейцарцах, с которыми он прожил несколько лет в качестве генерального консула. За его очерком «Битва при Стоссе» в «Мидленде»
последовал небольшой сборник «Джон Браун среди квакеров и другие
Очерки». Но две великие исторические работы, которым он посвятил годы
увлечённого исследования, были опубликованы только в двадцатом веке. Первая из них, «Род-Айленд: исследование
разделения», была удостоена предисловия Джона Брайса. Она была настолько
«Исследование» было настолько хорошо принято, что его расширили до двухтомного труда
«Род-Айленд: его становление и значение». Второй том, основанный на
многолетних исследованиях в старой Мексике и Испании, называется «Калифорния
под властью Испании и Мексики». Уже одно это даёт историку из Айовы
завидную мировую репутацию.


ЛИТЕРАТУРНАЯ АЙОВА В ДВАДЦАТОМ ВЕКЕ

Наше исследование выдающихся произведений литературы Айовы уже
несколько расширено и охватывает новый век. В 1898 году журнал «Айова»
был перенесён в Сент-Луис, а вскоре после этого закрылся
Это не помешало многим жителям Айовы продолжать писать. Как бы трудно ни было нашим неизвестным авторам найти рынок сбыта для своих произведений в восточных журналах и издательствах, те немногие упорные, которые знали, что у них есть то, чего хочет публика, «стучались» снова и снова «в золотые врата утра», и в своё время врата открылись перед ними.

Первым эссе Эдвина Легранжа Сэбена в _Midland_ fiction было "A
Призрачный кутеж", полное обещаний. Его первая книга "Волшебный Мэши
и другие истории о золотых рыбках", как и все другие его произведения, волнует
с сердцем молодежи. Его журнал стих, в основном юмористические, есть
же качества. В последнее время он освещает историю, и
особенно быстро исчезающую дикую жизнь Запада, с помощью историй
строго придерживающихся фактов и в то же время изобилующих приключениями - своего рода
книги, которые наши мальчики-гуляки берут с собой в постель! Для своих читателей Кит
Карсон, Фремонт, Буффало Билл живы так же, как и герои "
стадиона, теннисного корта и полей для гольфа". Но под этой восхитительно лёгкой литературой почти
незаметно скрывается поэт типа Суинберна, о чём свидетельствует
этот отрывок из стихотворения:

 «На пурпурном склоне холма, покрытом виноградными лозами,
 В сонной истоме лежит октябрь,
 Словно тот, кто осушил кубок на пиру,
 И смотрит вдаль очарованными глазами».[5]

 [5] «Сельская жизнь в Америке», октябрь 1902 г.

В очерке миссис Берты М. Шамбо «Колония Амана:
взгляд на сообщество истинного вдохновения»[6] было нечто большее, чем «взгляд», и в 1908 году появилось исчерпывающее исследование этого «особых людей» под названием «Амана, сообщество истинного
вдохновения» — ценный вклад в историю Айовы.

 [6] В журнале Midland Monthly, т. 6, стр. 27.

 Профессор Селден Л. Уиткомб из Гриннелла ранее опубликовал
несколько очерков по изучению литературы, но его первый сборник
«Лирические стихи» вышел в 1898 году. За ним последовали ещё два сборника стихов:
один в 1912 году, другой в 1914 году. Его стихи отличаются изяществом поэтических образов и совершенством рифмы и ритма.

Джордж Мейсон Уичер из Нью-Йорка, чьё имя сейчас часто встречается в
_The Continent_ в Чикаго, является автором «Из Мускатина и других
стихотворений», а также недавней прозы с итальянскими и латинскими мотивами.
Уичер — автор четырёх стихотворений в «Мидленде», все они посвящены
детству поэта в Маскатине, штат Айова.

 Доктор Фрэнк Ирвинг Херриотт, декан факультета социологии в Университете Дрейка,
многочисленный автор работ по истории и социологии, имеет длинный список
своих работ, все они датированы двадцатым веком, кроме одной, опубликованной Американской академией в 1892 году.
Он написал для «Мидленда» убедительную статью в защиту публичных библиотек,
которая, несомненно, повлияла на развитие библиотечного движения в Айове в начале нового века.

Другим учёным-социологом, произведшим впечатление на тысячи студентов и взрослых читателей, является доктор Фрэнк Л. Маквей, президент Университета Северной Дакоты. За его историческим очерком «Состязание в долине Моми», опубликованным в «Мидленде», последовали другие статьи, а затем несколько книг на социологические темы, в том числе «Современный индустриализм» и «Создание города».

Среди литературных критиков мало кто может сравниться в научной
подкованности с Уэлкером Гивеном из Клинтона, штат Айова. Его исследования Шекспира и классической литературы получили
Он занимает завидное место среди знатоков классической литературы.

 Миссис Анна Хауэлл Кларксон из Нью-Йорка, жена достопочтенного Дж. С. Кларксона,
долгое время занимавшего видное место в журналистике Айовы и в национальной политике,
вслед за своей статьёй в «Мидленде» «Эволюция политики Айовы»
выпустила книгу под названием «Прекрасная жизнь и её связи» — дань
любви и уважения бывшей учительнице и подруге, миссис Друзилле Олден
Стоддард.

Критическая статья «Наша поздняя литература и Роберт Браунинг» в журнале «Айова»
в апреле 1897 года, возможно, повлияла на ход событий, а возможно, и нет.
Льюис Уортингтон Смит всю жизнь; но его критическая сила приобрела
профессора из Небраски как друзей, так и теплый прием, оказанный ему
когда в 1902 году он приступил к работе на английском факультете Дрейка
Университет Де-Мойна. Хотя профессор Смит опубликовал несколько
работ по языку и литературе и актерскую драму под названием "Искусство
жизни", его литературная репутация основана главным образом на его поэзии. С
начала нового века за томом следовал том: сначала
«Божий свет», затем «В борозде», а в 1916 году — «Англичанин».
«Язык» и «Корабли в порту». Многие стихотворения из двух последних сборников
свидетельствуют о влиянии Первой мировой войны на душу с сильной
чувствительностью. Соблазняясь процитировать целые стихотворения,
чтобы показать широту взглядов этого поэта, я ограничусь первой строфой
«Английского языка»:

 «Слова, которые падали и катились по Эйвону и Клайду
 Туда, где Инд и Ганг впадают в море.
 Слова, которые жили, которые чувствовали, которые собирались и
росли.
 Слова! Разве это не то, чего не знали другие народы?
 Речь с таким множеством голосов, такая полная и свободная,
 «Песня у камина и раскаты грома в море?»

Джесси Уэлборн Смит, жена профессора Смита, часто
публикует рассказы и очерки в популярных журналах.

Покойный Генри Уоллес, хотя и был много лет редактором сельскохозяйственного журнала
в Айове, скромно начал свой вклад в литературу в журнале
«Мидленд» с рассказа о шотландско-ирландских иммигрантах в Америке.
Впоследствии он написал «Письма дяди Генри фермерскому мальчику», которые
выдержали множество переизданий, а также «Доверие и как с ним обращаться»
и «Письма фермерскому народу».

Юджин Секор из Форест-Сити публиковал стихи в «Мидленде», за которыми последовали «Стихи для маленьких людей и других», «Взгляд на Элизиум» и «Голоса деревьев».

Скромная «Деревенская романтика» Хелен Хойт Шерман положила начало длинному списку популярных книг, опубликованных после её замужества и под фамилией мужа — Хелен Шерман Гриффитс. Она родилась в Де-Мойне, а сейчас живёт в Цинциннати.

Герберт Бэсфорд, родившийся в Су-Сити, а сейчас живущий в Вашингтоне и
Калифорнии, опубликовал в «Мидленде» полдюжины многообещающих стихотворений. Мистер Бэсфорд сейчас работает литературным редактором в «Сан
«Сан-Франциско Буллетин» и несколько сборников стихов, а также несколько популярных драм.

Миссис Элла Гамильтон Дурли из Лос-Анджелеса, ранее жившая в Де-Мойне,
президент-основатель нашего Клуба прессы и авторов, а также плодовитый
писатель для прессы, после успеха в журналах и газетах выпустила два романа:
«Моя леди-солдат» и «Стоячая вода» — роман о любви и политике в Южной
Калифорнии.

Кэролайн М. Шелдон, профессор романских языков в Гриннелл-колледже
продолжила своё исследование американской поэзии в «Мидленде»
«Принцессой и пилигримом в Англии», а также переводом и изучением
Пьеса Эчегари «Великий Галеото».

Многие до сих пор с интересом вспоминают реалистический сериал, который выходил в
_Midland_ под названием «Молодые поселенцы», а также ряд коротких зарисовок и рассказов о жизни первопроходцев на Западе, написанных Фрэнком Уэллсом
Калкинсом, который тогда жил в Спенсере, штат Айова, а сейчас живёт в Миннесоте. С тех пор мистер Калкинс стал частым автором статей в журналах и книг о жизни на природе и приключениях. Его последний роман «Ухаживание за Такалой» вышел в 1907 году.

 Одним из заметных успехов в мире книг и периодических изданий является
Джулия Эллен Роджерс, долгое время преподававшая естественные науки в старших классах школ Айовы.
Живя в Де-Мойне, она написала для «Мидленда»
описательную статью «Кемпинг и скалолазание в Биг-Хорн», в которой
проявилась её любовь ко «всему, что связано с природой» и её
способность описывать увиденное. Её сотрудничество с «Сельской жизнью в Америке»
и её популярная серия статей о природе «Среди зелёных деревьев», «Деревья»
«Каждый ребёнок должен знать», «Земля и небо», «Дикие животные, которых должен знать каждый ребёнок»
получили тёплый приём от автора и её книг от Мэна до Калифорнии.

Одна из ярких звёзд на нашем небосклоне, остававшаяся почти
неизвестной до конца первого десятилетия XX века, — это
Артур Дэвисон Фик из Давенпорта. Обстоятельства —
превосходство его отца в адвокатской практике — вынудили молодого
поэта стать юристом, но он не мог долго не прислушиваться к
зову музы и часто отправлялся в погоню за неуловимой
Эвтерпа. Хотя я по-прежнему адвокат, внутренний зов души
вскоре станет слишком сильным, чтобы ему можно было противиться. _Поэт рождается._ Я могу
посмотрите на молодого юриста-поэта в его собственной "Гавани мечты" и почувствуйте его
радостный отклик на зов из мира грез:

 "Южные ветры с солнечных пляжей
 Взывают ко мне под мысом;
 И я устал от пурпурных просторов,
 Окаймленных оливами, у спокойного моря.

 "Где низкие волны Юга зовут меня"
 Из тихой сапфировой бухты,
 И медленные волны поднимаются и опускаются
 Под скалами, где играет рябь.

 Было естественно, что сыновья покойного Генри Сабина должны были писать
приемлемо. Хотя Элбридж Х. Сабин был немного старше,
В литературе он был моложе своего брата «Эда». Первое десятилетие нового века уже прошло, когда Элбридж переключил своё внимание с юриспруденции на литературу. Возможно, на смену его карьере повлиял краткий опыт жизни на открытом воздухе, который он приобрёл во время службы в армии во время испано-американской войны. Его первым авторским эссе была «Ранняя
американская история для молодых американцев» (1904). Затем он обратил свой взор
ввысь, и в 1907 году появились «Приключения Стеллы в Стране звёзд».
Затем его пригласила Фея, и в 1910 году появились «Волшебный человек из
Веселье", за которым вскоре последовала "Королева города веселья". В 1913 году
появился его "Принц Трикси".

Джеймс Б. Уивер, сын генерала Уивера, еще один юрист с душой поэта
но с несколько более твердым пониманием "того, что есть",
написал много прозы, которая требует только прикосновения _vers
редактор libre_, чтобы превратить это в поэзию. Его любовь к Киплингу
и другим поэтам, а также его прекрасные зарисовки персонажей, например, Мартина Бёрка, первопроходца, возчика и фермера, вспоминаются с восторгом. Лишь однажды, много лет назад, когда он, счастливый отец,
впервые над своим "Малышом" поэт по натуре своей
одержал верх над юристом, и он написал:

 "О золотая голова! О солнечное сердце!
 Да будет вечно радостна твоя роль
 В этом прекрасном мире; и пусть никакие заботы
 Не оборвут твою молодость, и пусть никакие сети
 Не поймают твои стопы! Я молю тебя, Боже,,
 О более гладких путях, чем те, по которым я ходил".[7]

 [7] Midland Monthly, март 1897 г.

 Мистер Уивер был президентом Клуба прессы и авторов Айовы в 1914–1915 гг.
и успех знаменитого «Возвращения авторов Айовы» в октябре 1914 г. во многом был обусловлен его неустанными усилиями.

В этой Великой Американской Пустыне «свободного стиха» чикагский журнал
_«Поэзия»_, упорный искатель может найти то тут, то там оазис,
который сполна окупит его поиски. Один из таких сюрпризов — стихотворение
под названием «Жена»[8] миссис Хелен Коулз Лекрон из Де-Мойна. Это
мольба измученной души о спасении от «угрюмого молчания».
и «великие измождённые тени» «лохматых гор», и возвращение
на «мягкую землю», и «беззаботные часы, когда жизнь была
очень сладкой». Миссис Лекрон — плодовитый автор умных и своевременных
стихи для прессы, и она — поэт с множеством возможностей.

 [8] Поэзия, Чикаго, июнь 1913.

 Оноре Уиллси (девичья фамилия Данбар) родилась в Оттумве, штат Айова, окончила Висконсинский университет и живёт в Нью-Йорке. Благодаря её умелому редактированию журнал _The Delineator_ приобрёл новое литературное качество. Миссис Уиллси
Она добилась различных успехов как автор статей о социальных проблемах, зарисовок,
рассказов и серийных произведений, которые принесли ей должность литературного редактора
этого популярного журнала. Её успех как романистки в основном обусловлен
«Сердце пустыни», «Всё ещё Джим» и «Лидия из Сосен» — все
эти книги были опубликованы в течение последних четырёх лет, и каждая из них
сильнее предыдущей.

 Успешный арт-издатель и увлечённый путешественник Томас Д.
Мерфи, уроженец Айовы, долгое время проживающий в Ред-Оук, является автором
группы хорошо написанных и богато иллюстрированных книг о путешествиях, все
написано в течение последнего десятилетия следующим образом: "Британские автомобильные дороги и
Закоулки"; "В незнакомой Англии"; "Три страны чудес американского
Запада"; "На дорогах Старого света"; и "На закатных дорогах".

Аллан Апдеграфф — уроженец штата Айова, прославившийся в раннем возрасте. Его
«Вторая молодость» (1917) получила похвалу критиков как «приятный
контраст с душноватой атмосферой многих книг того времени», как
освежающий «скромный юмор» и как произведение, в котором «есть
черты характера и серьёзные чувства», поддерживающие интерес до
самого конца.

Среди уроженцев Айовы, прославившихся в литературе, — Уиллис Джордж Эмерсон из Денвера, родившийся недалеко от Блейксберга, штат Айова. Мистер Эмерсон — автор «Бьюэлла Хэмптона» и полудюжины других произведений.
романы, последний из которых — «Сокровище Спрятанной Горы», а также более сотни очерков и рассказов о путешествиях.

 Из известных авторов, которые в годы своей впечатлительной юности какое-то время жили в Айове, самым знаменитым является Марк
Твен» (Сэмюэл Л. Клеменс), который после своего «странствия» в конце лета 1854 года сел на пароход «Кеокук» и прибыл в Маскатин, штат Айова, где стал гостем своего брата Оррина и сестры Джейн. Ранней весной 1855 года, когда его брат женился и переехал в Кеокук, штат Айова, он снова навестил своего брата.
Посетить. Оррин предложил ему пять долларов в неделю и питание, чтобы он остался и
помогал ему в его типографии. Предложение было немедленно принято. The
Эпизод с Кеокуком растянулся почти на два года, "два жизненно важных
года, без сомнения, если знать все ориентиры". Здесь он произнес свою
первую послеобеденную речь, которая привела в восторг его аудиторию. Здесь он сделал
рекорд в дискуссионном обществе. Не имея возможности платить брату жалованье,
Оррин взял его к себе в партнёры! Удачная находка пятидесятидолларовой купюры
позволила Твену отправиться в путешествие. Тем временем он заключил контракт
напишите путевые очерки для "Кеокук Сатурдэй пост". Его первое письмо
было датировано "Цинциннати, 14 ноября 1856 года". "Это было написано на
преувеличенном диалекте, который тогда считался юмористическим. Гений, который чуть больше
десяти лет спустя восхитит мир, слабо мерцал
достаточно в двадцать один год ".[9] Второе письмо завершило серию! Несколько лет спустя, незадолго до того, как он отправился в паломничество по Святой земле, из которого выросла его книга «Невинные за границей», он посетил Кеокук и выступил с лекцией. Он снова приехал после возвращения из поездки, чтобы прочитать свою триумфальную лекцию
турне по континенту. Много лет спустя он и Кейбл выступали с чтением стихов в
Кеокуке, и там он нашёл постоянное жильё для своей
матери. В 1886 году он с женой и дочерью навестил свою
мать, возобновив старые знакомства и заведя новых друзей. В августе
1890 года его вызвали в Кеокук из-за тяжёлой болезни матери. Таким образом, можно увидеть, что рядом с его домом в Эльмире, штат Нью-Йорк, его «сердцем» был Киокук.

 [9] Пейн — «Жизнь Марка Твена».

Никсон Уотерман, писатель, журналист и лектор, родился в Ньюарке,
Иллинойс, и долгое время проживал в Бостоне, в течение нескольких лет был
атташе небольшой ежедневной газеты в Крестоне, штат Айова. Среди его опубликованных
работ - комедия под названием "Ио, из Айовы". В нескольких его сборниках
стихов много стихотворений, очевидно, навеянных воспоминаниями о старых временах в
прериях юго-западной Айовы. Вот отголосок
потерянной юности поэта:

 "Странно, как память всколыхнет ее "
 Вспоминая некоторые сцены, которые мы ей приносим,
 И пролетевшие годы лишь делают их милее.
 Хоть я и странствую далеко и печально
 От того милого старого дома, как я рад
 Я вспоминаю дорогие сердцу сцены из далёкого прошлого![10]

 [10] «Воспоминания» из «Книги стихов» Никсона Уотермана, 1900 г.

 Уильям Отис Лиллибридж из Су-Фолс, чья блестящая карьера писателя оборвалась в 1909 году, в 1898 году окончил стоматологический колледж Университета штата Айова. Его «Бен Блэр» и
«Там, где расходятся тропы» подавали большие надежды.

Рэндалл Пэриш, хотя и родился в Иллинойсе, был принят в коллегию адвокатов в
Айове и какое-то время работал в газете в Су-Сити.
С 1904 года, когда он прославился своим историческим романом «Когда
дикая природа была королевой», из печати выходили один за другим его тома, и
каждый из них быстро находил отклик у публики.

Герберта Кика трудно не заметить. Он родился на ферме в Гранди
Округа Айова, учитель в Мейсон-Сити и других районах Айовы, юрист
в Су-Сити, мэр Су-Сити на три срока, телефонный
менеджер, редактор еженедельника Ла Фоллетт_, редактор журнала _Farm and
Fireside_, политик-демократ, в настоящее время активный член
Федерального совета по сельскохозяйственным займам - со всем этим послужным списком, г-н
С 1904 года Квик каким-то образом находил время, чтобы сделать себе имя и прославиться как автор статей в журналах, а также как писатель, который сочиняет настолько оригинальные романы, что у них находятся тысячи читателей! Среди его самых известных книг — «Аладдин и компания», «Вирджиния с воздушных путей» и «На борту доброго корабля Земля». Мистер Квик — прежде всего деятель двадцатого века. Учитывая, что сейчас он погружён в проблемы фермерских кредитов, его друзья не удивятся, если он в любой момент выпустит ещё один захватывающий роман!

 Руперт Хьюз, чрезвычайно успешный писатель и драматург,
Хотя Хьюз родился в Миссури, он много лет жил в Кеокуке, штат Айова, и его связи с Айовой были настолько крепкими, что он бросил всё и проделал путь через весь континент, чтобы принять участие в собрании авторов из Айовы в 1914 году. Книги мистера Хьюза входят в число самых продаваемых, а его пьесы — в число самых популярных. Этот популярный писатель стал военным. Он был офицером Национальной гвардии Нью-Йорка
в Мексике, а когда была объявлена война с Германией, он одним из первых откликнулся на призыв о помощи.

Доктор Эдвард А. Штайнер из Гриннелла, штат Айова, социолог с широким кругозором,
Он сделал больше, чем кто-либо другой, для того, чтобы объединить в дружеских рабочих отношениях американцев, родившихся в нашей стране, и американцев, родившихся за границей. Он не только путешествовал по миру, проповедуя прикладное христианство, но и написал почти дюжину книг, у каждой из которых было много читателей. В них он делился своим опытом, полученным в старом и новом мире, и ценными наблюдениями — наблюдениями профессионального социолога, стремящегося исправить ошибки, вызванные невежеством и эгоизмом, которые он обнаружил в обычаях и законах. Первая мировая война открыла перед Гриннеллом
широкие возможностипокровитель национальной и международной
праведности.

Ньюэлл Дуайт Хиллис, популярный бруклинский проповедник, лектор и
писатель, родился в Макуокете, штат Айова, но большую часть жизни провёл за пределами штата.

Новое имя в художественной литературе — Этель Пауэлсон Хьюстон.
Миссис Хьюстон выросла в семье, где было одиннадцать детей, и её
первая популярная книга «Благоразумие в пасторском доме», написанная в
Айдахо, когда она ухаживала за своим мужем-инвалидом, умершим в 1915 году, — это
история её собственного опыта жизни в пасторском доме в Маунт-Плезант, штат Айова.
«Прюденс говорит, что так и было» — это продолжение истории. Миссис Хьюстон недавно вышла замуж за лейтенанта Эдварда Дж. Беста в Голден, штат Колорадо.

 Маргарет Коулсон Уокер и Ида М. Хантингтон из Де-Мойна
дополнили информацию и порадовали детей несколькими иллюстрированными книгами. «Легенды и жизнь птиц» мисс Уокер и «Леди»
«Холлихок и её друзья», «Сад сердечного
удовольствия» мисс Хантингтон и «Питер Пэн в Стране чудес» — любимые книги многих.

 Мисс Эмили Блэкмор Стэпп, литературный редактор «Де-Мойн»
Capital_, написала ряд популярных рассказов для детей. Ее
"Леди Скво", "Дядя Питер язычник" и "Тропа ястребов"
нашли много читателей. Она сделала больше, чем просто писала рассказы. Она
организовала национальный клуб под названием "Счастливое племя охотников", и
Племя взяло на себя обязательство собрать миллион пенни, чтобы помочь купить еду для
голодающих детей во Франции и Бельгии. Общая сумма пенни,
выпущенных в сентябре 1917 года, составила 255 000!

 Эдна Фербер, известная по роману «Эмма Макчесни» и автор полудюжины
умных романов, последний из которых называется «Сама Фанни», родилась в
Висконсин, но большую часть своей юности она провела в Оттумве, штат Айова, где её
отец был успешным торговцем.

Оней Фред Свит, родившийся в Хэмптоне, штат Айова, и некоторое время работавший журналистом в
Де-Мойне, приобрёл национальную известность как автор статей в
_Чикаго Трибьюн_ и как автор стихов и зарисовок для журналов.

Лора Л. Хинкли из Маунт-Вернона, штат Айова, часто публикуется в
ведущих журналах. Недавние статьи в _Saturday Evening Post_
и в _Woman's Home Companion_ свидетельствуют о её способностях в этой
сложной области.

Многообещающая молодая претендентка на литературные награды — (Лотта) Аллен
Мичем из Нью-Йорка, уроженка округа Вашингтон, штат Айова. После
нескольких хороших рассказов, опубликованных в журналах, она
выпустила книгу «Белль Джонс — история самореализации»,
изданную издательством «Даттон».

Элеонора Хойт Брейнерд, родившаяся в Айова-Сити, а ныне проживающая в Нью-Йорке,
в молодости была учительницей, но с 1898 года работает в газете
«Нью-Йорк Сан». Её «Проступки Нэнси», опубликованные в 1892 году,
стали началом успешной писательской карьеры. Её «Нэнси», «Беттина»
и «Белинда» известны многим лучше, чем их собственные соседи.

Мужчины, которые не научились отрицать присущее им вечное мальчишество, находят
такое же удовольствие, как и сами мальчики, в чтении "Книги вдовы О'Каллахан
Мальчики", и всем нравится "Мэгги Макланехан", оба творения
Гулиельмы Золлингер из Ньютона, Айова. Три другие книги, не столь известные
, добавлены к списку достижений мисс Золлингер в области
литературы.

Миссис Элизабет (Эслик) Купер, родившаяся в Гомере, штат Айова, провела большую часть своей взрослой жизни на Востоке и является авторитетным специалистом по положению женщин на Востоке. Она является автором пьесы «Сайонара».
Макс Эллиот — автор множества статей в журналах и полудюжины книг,
изданных с 1910 года. Её книги — это яркие картины жизни в Китае, Египте, Турции и Японии.


 Среди самых известных авторов журналов и журналистов того времени — Джадсон Уэлливер. Несколько лет назад он окончил Университет Айовы
журналистика вышла на более широкую арену, в национальную столицу, и в последнее время
стала одним из постоянных авторов _Munsey's_, а также часто публикуется в других периодических изданиях.

 Другим известным автором журналов является Джо Митчелл Чаппл, который в начале
лайф-редактор еженедельника "Ла Порт", штат Айова. Мистер Чаппл - основатель,
издатель и редактор бостонского "Национального журнала", а также
автор романа "Босс Барт" и редактор популярного сборника
стихов.

Одним из самых молодых журнальных авторов, пробивающихся на передовую, является Гораций М.
Таунер-младший из Корнинга, Айова, сын конгрессмена Таунера. Длинный список
можно составить из его недавних публикаций в ведущих журналах.

Группа новых писателей, некоторые из которых родом из Айовы, с радостью получила
возможность донести свои произведения до широкой публики с помощью нового журнала _Midland_ из Айовы
Город. Мистер Фредерик, редактор, в основном проявил себя превосходно
разборчиво подобрал рассказы, зарисовки и стихи и заслужил
похвалу от наших самых суровых критиков с Востока. Новая _Midland_,
несомненно, положила начало немалому количеству авторов со Среднего Запада на их пути к
передовым позициям в области литературы.

Первая Мировая война уже добавил имена нескольких жителей Айовы до
литература о великой борьбе. Самый известный из них — Джеймс Норман Холл
из Колфакса, штат Айова, чьи «Банды Китченера» и статьи в
«Атлантик» значительно расширили представления широкой публики об условиях жизни
на фронте. Уже дважды ранен, в первый раз в окопах;
В последний раз — и пусть это будет в последний раз! — в воздухе этот храбрый молодой американец
может сказать вместе с Вергилием: «Всё это я видел и частью этого был».
После увольнения из английской армии мистер Холл отправился за границу,
чтобы работать литературным агентом в Houghton, Mifflin & Company, но
его рвение в борьбе за дело союзников, возможно, в сочетании с
любовью молодого человека к приключениям, привело его к тому, что он
снова поступил на службу, на этот раз в авиационный корпус. Сейчас (в сентябре 1917 года) он медленно восстанавливается
после ранения в левое лёгкое.

Глисоны, мистер и миссис Артур Глисон из Сидар-Рапидс, штат Айова, и
из Нью-Йорка, оба получили награды за работу в Красном Кресте в
Бельгии и, кстати, внесли ценный вклад в историю Первой мировой войны с точки зрения
«человеческих интересов». Миссис Хелен Хейс Глисон стала первой американкой,
которую король Альберт посвятил в рыцари за заслуги на фронте. Мистер Глисон в своей книге «Юная Хильда на войне»
Он начинает свою очаровательную историю о Хильде с этой отсылки к штату, в котором его жена впервые увидела свет:

"Она была американкой из очень процветающего штата Айова,
которая, если и не является матерью президентов, то, по крайней мере, породила
множество энергичных и полезных людей. Сила воли произрастает там, как один из видов
сельскохозяйственных культур.

«Золотые парни» мистера и миссис Глисон — это яркое повествование о
пережитом в санитарном корпусе Гектора Манро на фронте в
Бельгии.

Хотя оценки, приведённые в этом обзоре, относятся в основном к изящной
словесности, было бы несправедливо по отношению к читателю не упомянуть о том, что штат в значительной степени обязан доктору Б. Ф. Шамбо и его коллегам-учёным из Государственного исторического общества в Айова-Сити за их многочисленные ценные
за вклад в общую, социальную и экономическую историю Айовы;
доктору Джесси Мэйси из Гриннелла за его ценные исследования в области
государственного управления; покойному Сэмюэлю Кэлвину, а также доктору Томасу Х.
Макбрайду из Государственного университета, доктору Луису Х. Пэммелу из Государственного университета
Колледж и доктор Чарльз Киз из Де-Мойна за их вклад в науку; доктору Чарльзу Х. Уэллеру из Государственного университета за его книгу «Афины и их памятники» и другие работы, проливающие свет на древнюю цивилизацию; Джорджу Э. Робертсу из Нью-Йорка, уроженцу
Айвоуну — за его ясное изложение национальных и мировых проблем;
покойным судьям Кинну, Димеру и Маклину, а также другим юристам — за
классические труды по юриспруденции; Карлу Снайдеру, Вудсу Хатчинсону и
множеству других жителей Айвоуна, которые вносят свой вклад в современную литературу.

Этот обзор, в лучшем случае неполный, был бы несправедливым по отношению к президенту
Клуба прессы и авторов Айвоуна, если бы он заканчивался без упоминания о
её вдохновляющем руководстве. Миссис Элис Уилсон Вайтц начала свою карьеру
в качестве журналистки в газете «Столица штата Айова». В ходе своей активной деятельности
и успешной дальнейшей карьере в качестве жены, матери и активной гражданки, она каким-то образом находила время, чтобы писать на литературные и актуальные темы. Её последним вкладом в развитие штата, в котором она родилась, стал сценарий под названием «Дикая роза Айовы», который должен был быть показан на экранах во всех городах штата. Но, к сожалению, фильм, снятый с большим трудом и затратами, с участием лучших актёров Айовы, был уничтожен или потерян по дороге из Чикаго в Де-Мойн. Будем надеяться, что его скоро восстановят, потому что сценарий миссис Вейц
Замечательно, что в этом символе представлена вся история удивительного развития Айовы от дикости до цивилизации XX века.

 Список публикаций Университета штата Айова — брошюра на 41 странице — включает сотни монографий, диссертаций и т. д., охватывающих широкий спектр оригинальных исследований.

 Из этого неполного обзора должно было стать ясно, что Айова, мягко говоря, больше не безмолвна в литературном плане. Для тех, кто действительно знает свою Айову, очевидно, что наш штат не просто находится на
уровне безжизненного, неинтересного процветания, а богат
наводящий на размышления литературный материал, готовый и ожидающий авторов из будущего
. Топографически Айова изобилует сюрпризами. Посреди
ее империи богатых холмистых прерий находятся озера и реки, скалистые утесы
и лесистые холмы, деревни и города, расположенные на холмах с видом на
красивые долины, через которые ручьи прокладывают свой путь к морю, ее
восточная и западная границы защищены зубчатыми скалами, возвышающимися над нашими землями
две великие реки. С этнической точки зрения, в пределах этих границ находятся общины
индейцев-покрывал, которые все еще живут в вигвамах, окруженные общинами
в которой практикуются все искусства развитой цивилизации.
 С точки зрения социологии, бок о бок с коренными жителями и уроженцами страны находятся общины христианских социалистов, а также остатки французского коммунистического эксперимента, квакеры, меннониты, антиполигамные мормоны и целые регионы, в которых эмигранты из Голландии, Германии и Скандинавии медленно, но верно перенимают американские
образ мыслей и образ жизни. С исторической точки зрения, у нас есть ранний и поздний период освоения новых территорий с быстрой адаптацией к новым условиям, с Многообразные опасности, пробуждающие скрытый героизм,
дают возможность для формирования характера и служения обществу.