Товарищи учёные, доценты с кандидатами

На снимке: - Что день грядущий..?

(Продолжение саги об одесской девочке)

           Коловращение штатов

    Трудно оторваться от детей, когда пишешь историю жизни, но ещё труднее оторваться от них, когда больше года я ни капельки не вспоминала ни о квартальных планах, ни о цезиевых и водородных стандартах частоты, ни об утверждённом плане диссертации. Всё же в начале 1969 года мне пришлось оторваться от семейного очага и выйти на работу. Там меня ждало много нового. Во-первых, Мишу Болотникова уволили вчистую из армии по медицинским показателям, и это значило, что продолжать работу над диссертацией мне придётся без него. Во-вторых, в моё отсутствие НИИ-4 распался на две части: собственно НИИ-4, который должен теперь заниматься только ракетами, и его филиал, который впоследствии оформился как институт космических исследований. Я смело упоминаю эти организации, потому что с тех пор прошло более полувека и нет уже давно ни НИИ-4, ни его филиала, ничего...

    К моему большому огорчению, из нашего отдела в филиал ушли многие симпатичные мне сотрудники. Может быть, если бы я не была в длительном отпуске, мне бы удалось тоже перейти в филиал, но теперь все штаты были укомплектованы.  Начальником лаборатории стал Борис Николаевич Фокин, тот самый очкарик с железными руками. А прежний начлаб, Валентин Петрович Кузнецов, стал начальником отдела.

Наш бывший одиннадцатый отдел стал  пятьдесят первым, потому что он теперь принадлежал пятому управлению, занимавшемуся измерениями. Тон в отделе задавала телеметрическая лаборатория, возглавляемая Виктором Афанасьевичем Рубцовым. В 1969 году в телеметрической лаборатории работали люди, уже мало знакомые мне, но, к моей радости, в этой лаборатории я обнаружила Инну Попову, которую грубо оторвали от коллектива, в котором она стала кандидатом наук, и перевели в наш отдел, где для неё нашлась ставка старшего научного сотрудника (коловращение штатов!).

    А что же мой дорогой муж Вова? А он, между тем, времени не терял и в 1968 году защитил кандидатскую под научным руководством одного из наших корифеев – Николая Петровича Паройского, и тоже попал под коловращение штатов. Он навсегда покинул ряды программистов вычислительного центра, гениев полётных заданий, и перешёл в научный отдел Паройского. Кстати, его кандидатская стала одной из глав докторской диссертации руководителя. И это естественно.

К тому времени Вова из лейтенанта, пройдя положенные звания,  превратился в  майора и был назначен  начальником лаборатории бортовых систем автономного управления. К моему огорчению, он для солидности кардинально изменил причёску и из романтического лейтенанта превратился в сурового воина времён Цезаря. Но всё равно, ему пришлось туго с той буйной командой, которая набилась в отдел благодушного Николая Петровича. Там постоянно кипели страсти, нарушался режим и все прочие приличия.

    Бедный Вова иногда с тоской вспоминал своих отцов-командиров Михалёва, Ястребова и Колчеева, которые и учили, и умели держать в руках вольницу - молодых и кипучих программистов. Но так или иначе, ему удалось поставить расчёт бортовых систем на твёрдую основу новых мощных ЭВМ. Для души он занимался Астрогридом – древним, но вечно молодым способом навигации по звёздам, только теперь - спутниковой. А ещё он покупал в Доме книги зарубежные издания Брэдбери, Шекли, Стаута, переводил их и печатал на машинке. Стопка папок с этими переводами  напоминает нам об этом. Он очень сердился, когда дети или я отвлекали его от этого занятия…

      Как много девушек хороших…

     Конечно, хорошо было бы вспомнить всех, с кем так или иначе сводила меня работа, но это уже невозможно. Так много было симпатичных молодых лиц вокруг. Взять хотя бы выпускниц минского университета, которые прекрасно дополнили «десант-200», высадившийся в ВЦ. Володя находился в опасной близости к этой компании энергичных математических девиц. Почти все они вскоре благополучно вышли замуж за программистов,  красавцев-моряков.

   Мне, конечно, ближе были девочки из харьковского политехнического, которых тоже было немало, и работали они в соседних отделах. В тот год, когда я мотала ячейки для «Сигнала», примерно тем же занималась Галя Карбовская, девушка с располагающей улыбкой и пулемётной харьковской скороговоркой. Удивительным образом наши вкусы совпадали, и мы не раз оказывались в похожих одеждах, а наших старших детей мы не сговариваясь отправили в медики.

    В дружной харьковской колонии была ещё одна девушка, Аллочка Гуревич, кудрявая, милая и простодушная. Только ей удалось растопить сердце моего однокурсника-женоненавистника Лёни Лугового и стать Аллочкой Луговой. Другая харьковчанка, Нила Сушинская, вышла замуж за другого моего однокурсника, Алёшу Терещенко, которого в Одессе безуспешно атаковали наши первые невесты.  С харьковчанкой Любой Гулего мы вместе работали, вместе катали коляски, а потом вместе водили детей в садик. Эти и другие девушки из харьковского политехнического держались очень дружно и тогда, и всю последующую жизнь. К ним примыкала Женя Ингель из Горького, по макушку погружённая в книги, театр и турпоходы... Надо признать, что я тоже примкнула к ним, и эти славные харьковчанки охотно включили меня в своё землячество. Да, наверное, в харьковском политехническом девушек-радиоинженеров отбирал какой-то придирчивый и проницательный начальник с недурным вкусом!

          Двое с Кубани

     Но вернёмся в мой отдел. После ухода моей благодетельницы, вездесущей Зины Ермаковой довольно долго (с 1959 по 1967) в нашей лаборатории было всего две женщины: Таня Козорезова и я. Увлечённая рассказом о перипетиях своей жизни, я забыла рассказать о Тане, а она была очень заметной, даже яркой женщиной. Расскажу о ней и заодно - о Васе Полякове, потому что они пришли в наш отдел одновременно в августе 1959 года.

Таня Козорезова была родом из Краснодара, где её мама была самым известным в городе косметологом. Таня окончила московский институт связи (МЭИС), как и я, распределилась в НИИ-4, но тут совпадения заканчиваются. Она не стала жить в общежитии, сняла комнату и вела жизнь, скрытую от общественности. Когда она шла по служебной территории, её провожали глазами и мужчины, и женщины, потому что она резко отличалась от типовой сотрудницы института.

У Тани  был хороший рост, большие зелёные глаза в длинных ресницах под роскошными  дугами бровей, крупный, яркий рот, нежный румянец и две косы до пояса. По вискам у Тани всегда вились две длинные пряди, предвосхищая нынешнюю моду, а ногти на холёных пальчиках были покрыты ярким малиновым лаком. Таня всегда следовала советам мамы-косметолога и пришла в ужас, когда узнала, что я каждое утро умываюсь с мылом. Сама она, оказывается, никогда не драила лицо мылом, а только протирала его  косметическими сливками. Пришла моя очередь поразиться.

К моменту появления Тани в отделе я уже вышла замуж, но (о, женская душа!) была как-то уязвлена тем вниманием, каким окружили Таню наши мужчины, особенно – Толя Анохин. Мы с Толей были участниками всех спортивных мероприятий: бегали кроссы и на лыжах, метали гранату, стреляли в тире и сдавали нормы ГТО, поэтому я была уверена, что спортивный Толя никогда не заинтересуется неспортивной девушкой. Я даже втайне жалела его: вот, мол, я вышла замуж, а где же бедный Толя теперь найдёт невесту? (- Ха-ха-ха, - смеюсь я теперь). Оказывается, что спортивные мальчики иногда любят как раз неспортивных девочек… Через год Толя и Таня сыграли в столовой свадьбу при участии всего отдела, и Таня Козорезова стала Таней Анохиной.

Одновременно с Таней Козорезовой в нашу лабораторию пришёл Вася Поляков, тоже выпускник МЭИС. По странному совпадению Вася тоже был с Кубани, он вырос в семье сельских интеллигентов, одарённых многими талантами. Василий Михайлович Поляков стал толковым старшим инженером и многолетним профоргом отдела, но все любили его не за это. Вася был романтик, писал хорошие стихи и был душой компании молодых сотрудников. К несчастью, Вася ушёл из жизни обидно рано, в 1981 году.В память о нём я храню его стихотворное поздравление от имени отдела по поводу моего дня рождения, где пафос счастливо разбавлен юмором.

      Наш коллектив всегда по праву
      Считал тебя большой находкой.
     Шагаешь ты на фланге правом
     Вполне уверенной походкой.
          Ты – спринтер, лекарь, поэтесса,
          И, как сказал майор Ткаченко,
          Ты двигатель н.-т. прогресса,
          Ты – Келдыш  наш, ты – наш Бусленко !..


           Нашего полку прибыло

      Уволилась Зина Ермакова, перешла в космический филиал Таня Анохина. И быть бы мне единственной женщиной в лаборатории СЕВ, если бы наш суховатый с виду, но, как оказалось, романтик в душе, Валентин Петрович Кузнецов не набрал в лабораторию несколько прекрасных женщин. Они пришли к нам одна за другой: Валя Калинникова, Лариса Чуканина и Лариса Алексеева. Все они уже были замужем, у всех мужья работали в НИИ-4, так что у всех нас был одинаковый статус, но в 1967 году я была, увы, старше их всех. Тем не менее, у нас получилась тёплая чайная (и не только чайная) компания.

   В те годы самой яркой молодой дамой у нас была Валя Калинникова. Она окончила физмат Свердловского университета и в 1967 году ей шёл всего двадцать восьмой год. Валины параметры вызывали моё искреннее восхищение:

- рост метр семьдесят три;
- талия 61 см;
- ноги стройные и крепкие;
- размер ступни 36;
- волосы тёмный каштан, очень пышные;
- глаза серые;
- ресницы длинные.

   При таких статях Валя могла, следуя моде того времени, носить юбки на 10 см выше колен, вызывая по признанию одного из мужчин отдела, смятение в их умах. У неё была очень изящная «балетная» походка, к тому же она сама шила себе очаровательные наряды.

    Была в Валиных серых глазах какая-то тайна, она не была душа нараспашку, но чувствовала сильно. Понятное дело, в неё сразу и не в шутку влюбились горячие хохлы 51-го отдела Жора Сухой и Виталий Полищук. Валя была замужем, оба офицера – женаты и члены партии, так что оба скоро, от греха подальше, покинули отдел, перейдя в другие подразделения. Да, красота – это страшная сила…

   Ко всем своим достоинствам Валя была ещё и умницей. Без шума и помпы она спустя лет восемь  защитила кандидатскую диссертацию, и только "женоненавистническая" штатная политика НИИ-4 не позволила ей занять подобающее место в лаборатории СЕВ. Валя вела самостоятельную тематику, несправедливо  оставаясь младшим научным сотрудником

    Однажды кто-то постучал, щёлкнул наш чудо-замок, и в комнату несмело вошла молодая женщина с кудрявой русой головкой, губками бантиком и прекрасным цветом лица . Наш "прямой, но посредственный" начальник Борис Николаевич Фокин представил новенькую: - Это наш новый инженер Лариса Борисовна Чуканина! – Лариса Борисовна улыбнулась и выдала свой фирменный взгляд из-под прищуренных ресниц. Ещё через некоторое время мы узнали, что у неё чудный, звучный грудной голос, который особенно звучал, когда Лариса волновалась.

    Прошло немного времени, и Лариса прекрасно вписалась в наш коллектив. У неё была какая-то особенная чуткость, позволявшая угадывать тревоги и заботы сотрудников, и мало кто мог скрыть их от неё. Но и она не таилась от друзей, поэтому мы узнали и о том, что её муж – тот самый Володя Чуканин, который так славно играет на гитаре на институтских вечерах, и что он работает техником в ВЦ и учится на заочном в МЭИ, а сынок Саша ходит в детский сад. Мы заочно полюбили Ларисину сестричку Маечку, которая живёт в Серпухове и преподаёт английский, и сердились на непутёвого Володиного брата, который обижает маму.

     Скоро мы догадались, как героически преодолевает Лариса хроническое безденежье. Сто десять  плюс восемьдесят – вот и весь их с Володей бюджет, вот и попробуй тут прилично существовать. Помню, как мы с Валей вместе шили Ларисе крепдешиновое платье, тщетно стараясь скрыть великолепные формы, которые Лариса стыдливо прятала. Но эти формы не мешали Ларисе прекрасно играть в волейбол и быть членом институтской сборной, которую тренировал не кто иной, как Борис Игнатьевич Голубов, в то время – техник ВЦ, а десяток лет спустя – мэр нашего города.

    У нас с Ларисой был период особенно тесного сотрудничества, когда маленькой женской группе (Инна Попова, Лариса и я) было поручено создать модель СЕВ как системы массового обслуживания. Ларисе досталось задание, связанное со сбором данных о работе многочисленных наземных измерительных пунктов, и тут пригодился её талант общения. Перегруженные специалисты ИПов не могли отказать очаровательной представительнице НИИ-4 и выкладывали ей все нужные сведения, которые Лариса аккуратно заносила в большой толстый журнал, я потом превращала их в параметры системы массового обслуживания, а Инна Попова втискивала эти параметры в модель. Расчёты на БЭСМ-6 делала я, и было всё это уже после моей защиты.

    Так мы работали и дружили. В одиннадцать часов утра начиналась чайная церемония, на которую сходилась вся лаборатория, кроме начальства. И как же мы, женщины отдела,  были поражены, когда случайно узнали, что наш зануда и сухарь Валентин Петрович Кузнецов в это же время идёт пить чай к женщинам другого отдела! Это просто не укладывалось в голове.

        В поте лица

    Утверждая в конце 1967 года план работы над диссертацией и срок её защиты, я беспечно надеялась, что всё буду делать под руководством Миши Болотникова. Но к моему возвращению в отдел после годичного отпуска Миша уже был уволен. Я только изредка могла застать его не в госпитале, а дома, чтобы показать ему, что; у меня получается. Официальным моим руководителем Кузнецов назначил Виталия Полищука, но он тоже ушёл из отдела и следил только за тем, чтобы я не нарушала сроков. И пришлось мне самостоятельно расхлёбывать заваренную кашу.

     Можно было бы потихоньку спустить всё на тормозах, и причина была уважительная: как никак – мать двоих  малых детей,  родителей рядом нет. Моя чёртова добросовестность не позволяла мне так поступить. К тому же было жаль бросать сделанную нами с Мишей модель СЕВ, она работала и давала ответы, несмотря на получающиеся иногда «бзухецы». Но ведь надо было дать, как теперь говорят, адекватный математический аппарат и исполнить ещё кучу всяких ритуальных танцев, чтобы доказать, что работа новая и актуальная. Ещё полгода после возвращения на работу я раскачивалась и возвращала спортивную форму, но хитроумный начальник каждую главу моей будущей диссертации стал включать в квартальный план отдела, и это был беспощадный кнут.

    К счастью, Миша Болотников успел научить меня искать ответы в книжках и справочниках. Я обложилась ими и принялась с невероятными усилиями выбирать из них полезные крупицы. После работы приходилось сидеть ещё часа два до самого закрытия и опечатывания корпуса (брать домой материалы категорически запрещалось из-за режима). Всю рутинную работу я делала сама: выплакивала машинное время и ходила по ночам в ВЦ, рисовала плакаты начерно для предзащиты, готовила так называемые «белки;», вписывала в них формулы, схемы и графики, потом переносила материал на кальку, снова всё вписывала тушью, синила .

  Надо было отправить на отзыв в белый свет, часто наугад десятки экземпляров реферата и получить  нужное количество отзывов, а это, ох, как непросто! Ну, кому охота разбираться в скороговорке реферата от неизвестного соискателя? Значит, нужно ехать, рассказывать и убеждать, что без моей диссертации научно-технический прогресс остановится. А сколько нужно  было пройти так называемых предзащит: в лаборатории, в отделе, в управлении, у рецензента, у оппонентов!

     Между этой суетой  я сама рисовала теперь уже огромные плакаты тушью и рейсфедером на ватмане для окончательной защиты. . И всё это сопровождалось героической борьбой с машбюро, возглавляемым легендарной  Софьей Михайловной. У неё ответ был один: «Не морочь мне голову, у меня свободных машинисток нет!». А у меня не было административного ресурса, как теперь говорят…

          Где водятся оппоненты и головные предприятия

   Каждый соискатель знает, что половина времени и сил уходит на поиски головного предприятия и хотя бы видимости внедрения своей работы. Для меня таким предприятием стал горьковский институт приборостроения ГНИПИ, который разрабатывал и производил всю номенклатуру приборов для СЕВ: цезиевые и кварцевые стандарты частоты, делители, генераторы импульсов, устройства выдачи сигналов времени и целый сонм усилителей. Работала там молодёжь, сплошь выпускники радиофизического факультета местного политеха. Мне здорово помог Адольф Алексеевич Ульянов, начальник лаборатории, очень толковый инженер, который согласился включить мою методику прогноза точности привязки шкал в одну из глав эскизного проекта. Он же выступил как один из оппонентов на защите.

    Вторым оппонентом был Василий Иванович Лукьященко, доктор, профессор, начальник отделения в ЦНИИМАШе, человек крайне занятой и целеустремлённый. Помнится, в студенческие времена Вася внешне ничем не выделялся среди сокурсников, носил очки с сильными линзами, слегка сутулился и ходил вразвалочку. Почти все пять лет в лекционной аудитории мы с Нилой сидели за первой партой, а Вася – за второй, дыша нам в спину. И если на первых курсах по отметкам в зачётке мы были впереди, то на последних безусловным лидером стал Вася. В НИИ-4, пока я устраивала личную жизнь и не помышляла о науке, Вася Лукьященко усердно грыз её гранит. В результате Вася первым из наших ребят «остепенился», перевёлся в ЦНИИМАШ, эпицентр космической отрасли, и быстро зашагал по научной и административной лестнице. И вот теперь он подставил мне свою широкую спину.

     Поездки в Горький (ныне – Нижний Новгород) были приятным разнообразием в трудной жизни соискателя. Обычно я поселялась в большой новой гостинице «Нижегородская» напротив стрелки, где встречаются Волга и Ока. ГНИПИ находился далеко от центра в районе со странным названием «Мыза». Этот некрасивый промышленный район тянулся на десятки километров вдоль Оки. После умных разговоров, которые очень утомляли меня, я с облегчением возвращалась в центр, бродила по старым улочкам Нижнего, любовалась старинными купеческими особняками с кружевными деревянными наличниками и карнизами, кремлём, который, как в сказке о царе Салтане, картинно спускался к Волге, стояла перед замечательным памятником Чкалову над рекой.

               Кандидат родился!

    Защита – это целый роман с захватывающими поворотами. Это длинная череда представлений: сначала в отделе, потом на НТС управления, потом в ГНИПИ и в Менделееве, где хранился главный эталон времени, отдельно - перед заместителем начальника института по науке, наконец, в третьем управлении, где работал мой рецензент Константин Ильич Прошляков. Между прочим, в одной комнате с ним работали Михаил Михайлович Бордюков и Владимир Зиновьевич Дворкин, будущее начальство института, а тогда - простые старшие научные сотрудники. Они тоже навострили уши, когда я пришла докладывать, и задали мне кучу вопросов. К окончательной защите у меня совсем разладился сон и в области сердца стало что-то трещать со звуком разрываемой ткани. И я ещё легко отделалась, а вот бедный Константин Ильич, готовивший докторскую, вскоре умер.

    Я учила свой доклад, записав его на магнитофон и хронометрируя. Выучила, уложилась в 19 минут при норме 20. Лариса и Валя взяли все оргвопросы на себя и заказали знаменитый спартаковский ресторан грузинской кухни «Кооператор» в Тарасовке. Из Харькова приехала Ирочка и вела наше хозяйство в эти безумные дни.

    Дело было летом 1972 года, когда в Москве стояла небывалая жара, на Балчуге 7 июля был зафиксирован рекорд: +38 градусов в тени. И именно в этот день я защищалась. Защита проходила в конференц-зале, большими окнами которого я уже 50 лет могу любоваться из дома, прямо со своего рабочего места у компьютера. Вот и сейчас взглянула на эти окна и вздохнула почему-то.

     Неожиданно за час до защиты появился Миша Болотников, только что выписавшийся из госпиталя после очередного облучения. Он похудел и отрастил бородку. Эта бородка и мученический взгляд делали его похожим на Христа. Тем не менее, он быстро оглядел развешанные плакаты и остановился у одного из них. Там была приведена формула для расчёта погрешности привязки в зависимости от разных факторов и в том числе – от интервала между сеансами. Формула давала правдоподобный результат для реальных интервалов и, между прочим, показывала, что с ростом интервала погрешность растёт, как и положено. Но Миша устремил интервал к нулю, и тут выяснилось, что проклятая погрешность стремится при этом к бесконечности. В спешке я забыла указать пределы, в которых работала эта формула.! Миша сурово и без тени улыбки сказал:

- Мэгги, отложи защиту.

- Миша, ты что, шутишь?! Весь синклит в сборе, пришёл Лукьященко, приехал Ульянов, приехала из Харькова моя сестра, заказан ресторан…

- Отложи защиту!

- Не отложу!

- Тогда я выступлю и покажу всем твою ошибку!

- Не выступишь! – хоть и дрожащими губами, но твёрдо сказала я.

    Миша отвернулся и сел в последнем ряду. К моему штатному волнению теперь прибавилось волнение от Мишиной угрозы. Механически я проговорила свой доклад, почти не слышала выступлений Полищука и оппонентов, так же механически ответила на вопросы, а сама всё думала: скажет или не скажет?

 Говорят, что Вася Лукьященко выступил веско, отметил сильные стороны работы и тактично упомянул некоторые недостатки, Ульянов напирал на практическое применение, получалось, что без моих рекомендаций по привязке шкал СЕВ ВТ пропал бы. Жара размягчила мозги всего учёного совета и настроила их благодушно, так что подготовленные вопросы, которые должны были задать мне Вася Поляков и Жора Сухой в неблагоприятном случае, не пригодились. Миша смотрел сурово и печально, но промолчал. Члены совета проголосовали единогласно, и новый триста шестьдесят тысяч первый кандидат  наук родился.  Я так никогда и не узнала, почему Миша так остро отреагировал на эту несчастную формулу.

    В тот день в «Кооператоре» отмечали ещё одну защиту, поэтому в небольшом банкетном зале набилось больше ста человек. Чтобы посторонние не проникли к нам, администрация ресторана закрыла все окна и двери. Гости обливались потом и пили какой-то кисленький холодный напиток, который непрерывно разносили по столам в запотевших графинах. Не помню застольных речей да и не люблю я, признаться, этот вид искусства. Танцевать мне совсем не хотелось. Вова остался дома с детьми. Миша смотрел на меня отчуждённо и танцевал только с Инной Поповой. Ирочка кружилась с харьковчанином Виталием Юревичем из другой команды, который был очарован своей землячкой и не отпускал её руку

    Когда пришла пора уходить, расторопные мои подруги увязали в скатерть несъеденных цыплят-табака, гору салатов и невыпитое вино и вся компания пешком отправилась домой вдоль берега Клязьмы. Дневная жара спала, от реки повеяло прохладой и только теперь все развеселились, стали петь и дурачиться, а тут и аппетит вернулся. Тогда раскинули скатерть-самобранку и с большим подъёмом съели всех цыплят, запивая их вином. Эта часть программы запомнилась всем ярче всего остального, что было в тот день.