Головешки

                Пьеса в одном действии.

Действующие лица:

София Яковлевна Змудь – капитан медслужбы. Начальник госпиталя.
Василич – комиссованный молодой солдат, оставшийся при госпитале. 24 – 25 лет.
Николай Иванович – выздоравливающий раненный. 42 – 45 лет.
Андрей - выздоравливающий обожженный пациент. 22 – 23 лет.
Иван Савельевич - выздоравливающий обожженный пациент . 35 – 37 лет.
Андрон – обожженный пациент. 23 – 24 года.
Глотин -  выздоравливающий обожжённый пациент. 23 – 26 лет.
Айбар  Котынбаев – бессловесная роль. Умирающий, обгоревший в танке боец.
Медсёстры;  Шура, Таня, Настя, Вера.
Местные жительницы; Надя, Любовь.

      То ли завалинка, то ли развалины какого-то строения возле госпиталя. Выздоравливающие раненные в нижнем белье, нежатся и балагурят в лучах весеннего солнца. Костыли. Гипсы. Повязки. Двое, в две здоровые руки, вместе безуспешно пытаются скрутить самокрутку. Один из выздоравливающих –  с перебинтованной головой, пытается высечь искру кресалом.

Ник Ив:          Да брось ты свою «катюшу»! Со здоровыми руками вряд
                справиться, а так  остальные силы потравишь!
Андрей:          С такой кормёжкой силой не разживёшься, … мне от
                этого пшена кроме крапивы уже ничего и не снится!
Глотин:          А ты чего хотел? Барышень в два ряда и все руки к тебе
                тянут? Тебя на передке то больно кормили? Уже и то
                хорошо, что докторша наша у председателя колхоза
                тутошнего масла постного для нас выговорила.
Андрей:          Во, во! Одно сказать – «постного»! Великий  пост! Скоро,
                как херувим стану!  Молебен затяну!
Ник Ив:          Ага! Святой – как есть! Ты, как сестричка к тебе
                приближается, на кота начинаешь смахивать! /смех/
Андрей:  /нарочито удивлён/  Какая сестричка?!
Ник Ив:          А любая!  /смех/ Тебе разницы нет! Вот, вот,  мурзиться
                начнёшь! Того и гляди из бинтов наизнанку вывернешься! /смех/
Андрей:          Из бинтов, – хорошо бы. Карболкой весь, как есть
                провонял…
Глотин:          Ага! Тебя бы «Шипром» сейчас освежить с ног до
                головы, прям поверх кальсон и на танцы к барышням! 

              Сзади  к раненым входит обеспокоенная медсестра.

Шура:             Ребятки! Родненькие! Градусник один опять найти не
                могу! Мне дежурство сдавать, а без градусника Вера
                дежурство не примет! Может, кто отдать забыл? Может,
                кто засунул куда?
Ник Ив:           Шура! Кто куда его засунул, -  я вслух сказать не
                решаюсь, /смех/ – военная  тайна, …  но если ты вот
                этого ханурика в оборот возьмёшь, он тебе ещё три
                градусника найдёт…
Андрей:           Хватит лясы точить, обормоты траченные, видите – у
                человека беда горькая!Идёмте, Шурочка! Мы сейчас с
                вами расследование по полной форме проведём. И градусник
                найдём, и может ещё чего… /уходят/
Ник Ив:           Вот баламут! Сам, поди, градусник припрятал, … но
                ходок! Вот ведь натура! Вся голова, как Луна – в
                рытвинах, дыра на дыре, волосы, - как на собаке
                лишай, а всё туда же лыжи навострил!
Глотин:           А ты, Николай Иваныч, откуда знаешь, что Луна
                дырковатая?
Ник Ив:           А я до войны на выставке достижений в Москве был,
                вот там в планетарии кино видел. Луна, как после
                артподготовки, в воронках вся. Они – воронки эти,
                кратерами называются. Дырка на дырке, как башка у
                Андрюхи, только волос нету.
Таня:             Ребятки! Обход! Давайте быстрей! Третью палату уже
                осматривают.
Ник Ив:           Идём, Тань, идём… давай, увечные, шевели копытами!

                Затемнение.

                Картина вторая.

     «Ординаторская» госпиталя – отгороженный бинтами и простынёй  закуток от основной палаты. Возле сколоченного из досок стола заставленного мединструментами дремлет  молодая женщина, закутанная шерстяным платком,  из-под которого проглядывает военная форма. В палату входит медсестра.

Шура:        Товарищ военврач, … София Яковлевна!
С.Я:         Да,… что?
Шура:        Василич воду привёз, говорит  - в Грабово ещё эшелон
             разгружают.
С.Я:         Нам вряд ли пришлют, знают, что нам их разместить
             некуда…

   Звонит, затерявшийся среди стоящих на столе бикс, телефон.

С.Я:          Эвакогоспиталь 14-37, слушает… да, товарищ майор, я.
              Слушаюсь! Начальник эвакогоспиталя 14-37, капитан
              медслужбы Змудь у телефона! Поняла, товарищ майор.
              Записываю… сколько?! И куда же нам их? Тогда хоть
              палатки и доски  для нар пришлите. Да нет, кому сбить
              нары найду, перевязочного материала не хватает,  старые
              бинты по четыре раза стираем, расползаются, а про вату
              мы забыли уже. Да не мой это стон, товарищ майор! Есть!
              Когда раненых ждать? Часа три хоть дайте, времянки
              соорудить, не на землю же мне их укладывать, пока
              палатки натянем!  Да бани согреть, на них же горячей
              воды не одну бочку надо! Хорошо, попробуем успеть.
              Успеем, товарищ майор. (Кладёт трубку)  Если успеем…
              Шура, Василича позови.

В отгороженное пространство входит Василич. Он в защитной фуфайке, одна нога на деревянном протезе.

Вас:          Разрешите, товарищ капитан?
С.Я:          Не шуми так, входи…
Вас:          Отставных дел гвардии рядовой Доронин по вашему
              приказанию пришкандыбал!
С.Я:          Ты, Саша, похоже, и в гробу смеяться будешь?
Вас:          Буду, товарищ доктор. Вот, можа, когда свою вторую
              ногу откопаю, смеяться брошу, только подскажите где
              вы её горемычную закопали.
С. Я:         Не знаю Саша… Рассказывай, что в Грабово видел.
Вас:          А что видел…  состав санитарный, теплушек двадцать.
              Сказывают, поезд этот шестнадцать суток до нас шёл и
              дальше его аж до Вешняков должны были гнать, да,
              говорят раненые, - живые которые, двери теплушек
              откатили и взмолились, чтоб или  их сняли, или 
              померших из вагонов вынесли. Ну, комендант
              грабовский – майор и решил всех снимать. Я пока в
              очереди на заливку стоял,  разглядел, головешки все –
              танкисты горелые, и бинты – что тряпьё-грязь. Три
              вагона выгрузили, - живых мало, а тех, которые того, 
              сразу в гробы складывали. Станционные говорят –
              гробов заготовленных – на всех не хватит. Вот так вот…
              Шура говорит и нам пополнение?
С.Я:          Ты вот что, Александр Василич, из наших ходячих
              бригаду собери нары сколачивать.
Вас:          Соберу. А селянам скажу, которые к нам ближе, чтоб
              бани топили.
С.Я:          Давай, Саша, ты у нас теперь вроде коменданта.
Вас:          Радый стараться, товарищ доктор, а ежели ещё
              жалование положите, граммов  этак сто пятьдесят, жуть
              как расстараюсь!
С.Я:          Вот как разберёмся с пополнением, к Татьяне подойди,
              я распоряжусь.
Вас:          Есть такое дело!  /довольный уходит/
С.Я:          Из всех медикаментов спирта – сливать некуда… хоть
                руки мой.

                Картина третья.

 Рядом с раненным, - с письмом в руках, сидит медицинская сестра. У раненного повязки на глазах и руках.

 Иван:             Ты читай, сестрица, читай. Мне не так больно будет, мне
                от моих весточка лучше ваших микстур. Читай… только
                всё читай, чего меня жалеть, жить буду и то ладно…
Таня:              И жить будешь, и читать будешь, и на свадьбе своей
                погулеванишь. Наша докторша говорит, - ты у нас в
                рубашке родился, правая рука целёхонька…
Иван:              За то в другой, пальцев поубавилось.
Таня:              Погоди, вот как повязку с глаз снимем, увидишь, какие
                вокруг калечные лежат. Сам себе позавидуешь.
Иван:              Ладно, сестричка мне хвалебные петь, почитай лучше.
Таня:              Да ты уж письмо это, поди наизусть выучил, чего душу
                то травить…
Иван:              А ты читай, сестра! Мне это письмо злости даёт. Я с
                ним, как с хоругвей в драку пойду, коли на передок
                пустят. Читай, сестра! Пусть все слышат, какой  бедой
                наши дома полнятся, читай, ну?
Таня:              «Здравствуй, брательник! Кланяются тебе …»
Иван:              Ты начало пропусти и прямо с амбара начни, где про
                зерно…
Таня:               «Бомбили как-то не так, как всегда, всего два самолёта
                было. И не по станции метили, а на село бросали - по
                амбарам. Две бомбы мимо, а третья в зерновой угодила.
                Там всего-то мешков пять ржи было – на посевную
                оставили. По всему селу потом разметавшиеся зерна
                бабы наши ползали, собирали. Мешок почти набрали, а
                амбар в щепки и занялся сразу. А потом они на дома
                бомбы бросать стали. Как будто выбирали - крепкие
                дома бомбили, - Вырубовых, Томских, Кичкиных,
                Андриановых. Ты Тоню Ветрову помнишь? Она перед   
                самой войной замуж за Мишу Андрианова вышла. Она
                бабу Марфу из дома выводила, тут их и накрыло. Тоню
                так в свадебном платье и похоронили. Всё
                село по ним воем выло. А через два дня и на Мишу
                похоронка пришла…»
Андрон:  /почти воет/  Хватит! Слышите, хватит! Тебе хоть письма
                пишут, а мне их писать некому! Некому, понятно вам?!
                Моих всех разом, заживо жгли, в сарае! Всех!
                Слышите?! Всех!!! У тебя хоть надежда поквитаться с
                ними есть! А мне как? Мне как?! Я бы зубами их грыз!
                А дотянуться до них как? Где ноги взять? А?!/воет/
                Сволочи! Сволочи…
 
       На шум в палату почти вбегает ещё одна медсестра.

Вера:              А ну, уймись, Андрон! Ишь, разошёлся! Весь госпиталь
                перебулгачил! Ну? Таня, успокоительное давай… Не
                один ты такой! Вон Котынбаев – не рук, не ног! Считай,
                головёшка сплошная, а молчит. Зубы стиснул и молчит.
                Ты его историю слышал? Слышал, нет?! Вот в
                следующий раз я читать стану, … а ну подвинься чуток
                … /ставит укол/ вот так, … спи, друг сердешный.
                Отдыхай…

            Обе медсестры стоят над забывшимся раненым.

Таня:              Как же потом-то он?
Вера:              Они, Танюша, они! Это у нас их три палаты, а по всей
                стране сколько?
                Что с ними потом, - не знаю, милая моя, не знаю.

    Из дальнего угла палаты слышен не то всхлип, не то хрип, не то стон.
                Затемнение.

                Картина 4

        Во дворе госпиталя медицинские сёстры скатывают выстиранные бинты, снимая их с натянутых верёвок.

Шура:            Настён! Ты туже скатывай, потом сама же на перевязке
                замаешься.
Настя:           Да куда туже то?! Нога уже совсем деревянная! Саднит
                аж!
Шура:            Деревянная, – ладно! Вот когда синюшная станет, тогда
                беда! Тань, покажи ей…

       Таня откидывает полу халата и показывает синяк на бедре.*

Настя:           Батюшки! Гангрена что ли?!

                Опытные медсёстры хохочут.

Таня:             Ага! Послезавтра пилить будут! (медсёстры снова
                смеются).
Настя:            Да ну вас, девки! Только как же так то? Страшно аж!
Вера:             А ты вот покатаешь каждый день штук по сто, совсем
                почернеет.
Настя:            Жуть! И что у всех так?
Шура:             Нет, теперь уже пообвыклись. А по началу – у всех … Ты
                этот обтрёпник скомкай и сюда брось, столы вытирать
                пригодится.
Вера:             Совсем с бинтами беда. Ты костыли Глотину приготовила?
Настя:            Тьфу ты, бестолочь! Забыла!
Вера:             Ты  Михееву старые дай, а его костыли Глотину, -
                поначалу ему понадёжнее надо.
Таня:             Ага! Они, как маленькие, - попервости старым костылям
                не больно доверяют.

             Настя убегает за костылями. Вера кричит ей в след.

Вера:             На подплечниках бинты поменяй!
Настя: /из-за кулис/ Знаю!
Шура: /снимает с верёвки очередной совсем рваный бинт/ Во, -
                совсем  кружево. Хоть вместо фаты примеряй…
             /прилаживает рваный бинт к голове и кружится, как у зеркала /
                Только сверху собрать и цветами украсить.

                В госпитальном дворе появляется Василич. 

Вера:            С могил, что ли цветы собирать станешь? Уже двадцать
                две похоронки на село. Сколько мужиков да парней
                после войны домой воротятся? Один на семь дворов?
                Мужики к жёнам, а нам? Долго, девоньки, нам своих
                свадеб ждать, повыбила война наших женихов…
Василич:         Оно, конечно, - «повыбила», но опять же – вы в первом
                ряду на смотринах!
Вера:            Кого высматривать то, Василич?
Василич:         Женихов по койкам госпитальным. Какой живой да не
                больно калечный уже претендент! А такой как я и вовсе
                на вес золота! Руки есть, голова варит, а то, что
                деревяшка  заместо ноги – считай привесок!

         С костылями в руках на площадку выходит Настя. Она прилаживается к
            костылям и, поводя плечами, танцуя, подходит к Василичу.

Настя:           А чего?! Чем я тебе не невеста?! /поёт/ И петь буду, и
                плясать буду! А война уйдёт, целовать буду! Эх-ха!
Таня: /смеётся/  Во, шерочка с машерочкой! Когда свадьба то?!
Настя:           А как Василич мне на костылях бинты заменить
                поможет, я ему хомутом на шею и сяду!
Василич:         Тпррру! Не балуй, вот вожжей то! /смеются/ Давай
                левый костыль, помогу.
Настя:  /озадаченно/ Который левый то?

              Опытные медсёстры и Василич хохочут.

Настя:           Тьфу ты! Опять я попалась! На! /протягивает Василичу костыль/
Василич:         Не-е… Я так не согласный.
Настя:           С чем не согласный?
Василич:         Войны окончанья ждать не согласный. Я, пока война
                кончится, целоваться разучусь. Вот и выходит –
                оставаться тебе Настёна не целованной. /Хохочат/
Таня:            Тю, Василич! Да её ещё до войны её жених - Витька
                Шалавин, как дитё леденец чуть не всю излизал.
                /Хохочет/ Ты лучше, на меня глаза направь, чем не
                невеста!
Шура:            А я уже и фату примерила…
Василич:         Да я вас, девки, всех бы в жёны взял, да веры я
                православной, мне - в моём гареме, одна жена
                положена.
Вера:            Зря стараетесь, девочки, на него его хозяйка глаз
                положила. А веры он православной!

                За пределами площадки слышен голос С.Я.

С.Я:             Хватит балагурить, девчата, тяжёлых на осмотр в
                операционную давайте…

                Затемнение.

                Картина пятая.

   Снова палата. На нарах, спустив ноги вниз, с котылями в руках, сидит Глотин. С обеих сторон Вера и Шура. Чуть позади Настя.

Шура:            Ты сразу не больно-то напирай, аккуратненько. Мы
                тебя приподнимем и костыли подставим, а ты, как
                бы наляг на них и пока что устоять попробуй.
Вера:            Ты, - главное не бойся, мы подстрахуем чуть, чего,
                ну? Не одного уже на ноги ставили, … давай!
Глотин:          Боязно…
Настя:           Вот чудной, как в бой идти – не боялся, а тут труса
                празднуешь!
Глотин:          И там поначалу боязно было…
Вера:            Ладно тебе! Говори меньше, … вставай, давай!
Глотин:          Погодите, девоньки, пот утру. Вот. Вот ведь
                комиссия! Боюсь и всё!
Шура:            Ты, Сёма, костыли – под мышки, а руки нам на плечи
                положи и всё хорошо будет…
Вера:            Дня три так помаешься, а там уж сам по нужде
                побежишь, главное в себя поверить…
Глотин:          Боязно, понимаешь.  Как - не получится ничего.
Настя:           Чего «не получится», чего « не получится»! У тебя же
                без ампутации обошлось! Ну, подгорели ноги
                малость, поджарился чуток, так ведь зажило почти!
                Через месяц и бинтовать не придётся! Штаны
                напялишь и забудешь совсем! Давай!
Глотин:          Давайте я сам, девоньки!
Вера:            Чего «сам», чего «сам»! Три месяца пластом лежал!
                У тебя ноги сейчас, как у цапли! Ходули! В твоих
                ногах силы сейчас, как у ребёнка малого! Мы
                тебя поднимем, а ты хоть устоять попробуй! «Сам!»
                Сам по двору с топором ходит, а ты и пера не
                удержишь! Всё! Поднимай его, девоньки!
Глотин:          Да вы чего!? Стой! Стой! Стой, говорю, … стой…
               /чуть задержавшись на костылях, снова садится на нары/
                Я же сказал, не держат ноги пока!
Шура:            Это не ноги не держат, а голова твоя
                сопротивляется! Ну-ка, Настя, Василича зови! Он
                без Василича, -  похоже, не встанет …

 В палату входит Василич. Оценив обстановку, Василич садится на нары рядом  с Глотиным.
Василич:         Вы, девчата, пойдите, подышите пока. /санитарки
                уходят/ Ну? Чего ты?
Глотин:          Боюсь, понимаешь, голова, как каруселька кружится.
                И руки дрожат, вот.
Василич:         И пот глаза заливает?
Глотин:          И пот…
Василич:         А ещё чего?
Глотин:          Чего?
Василич:         Тошнит там, на двор часто бегаешь?


109
Глотин:          Скажешь, Василич! На моих головешках далеко убежишь!
Василич:         Ты, Семён мне про свои головешки не парь! Я тебя
                пару раз сам на  перевязках перекладывал. Оно,
                конечно, поджарило тебя хорошо, но до головешки
                тебе, как до Камчатки  на корячках! Вон Котынбаев  -
                головёшка, живого места нет, выберется, иль помрёт,
                – вопрос, а тебе жалиться не след. На фронт боишься?
Глотин:          Ты чего, Василич?! Я фронт видел! Я за ноги свои
                боюсь! На костылях боюсь!
Василич:         А ты не боись, Семён. Похуже тебя поднялись и в
                строй встали.
Глотин:          А ты то, не встал?! Тебе хорошо рассуждать с
                деревяшкой своей! Тебя  начисто списали, тебе
                передовая не светит. А мне опять в железяку за
                рычаги! Трое нас тогда осталось! Трое! Из шести
                экипажей трое живыми  выбрались! До передовой два
                километра не дошли, а они, как черти из табакерки!
                Прямой наводкой! С двух залпов! Мы и развернуться
                не успели, а горели уже! Ты, как танки горят, видел?!
                Видел, как броня плавится?
Василич:         Видел, Сёма! Видел! А ещё видел, как другие парни, -
                не чета тебе, с гранатами под их танки кидаются! А
                что до меня, я бы деревяшку свою на место в окопе
                сменял, понял?! В общем так, - я помолчу пока, а ты
                думай,  давай. Только, -  не долго думай! … Девчата!
                /В палату входят медсёстры/.
Василич:         Девчата, вы не больно-то на него наседайте.  Он
                справится. Вы ему только костыли посправнее
                приспособьте, чтоб подмышками не натирали. … Ну,
                Семён, шагай, давай! Как говорится – скатертью дорога!

                Затемнение.

                Картина шестая
 И снова госпитальная палата. В пространстве между нарами  с
ранеными вперемешку устроились выздоравливающие и санитарки.
Перед ними, с вырезкой из фронтовой газеты, стоит  С.Я. и зачитывает статью. Место, где раньше лежал Котынбаев пустует.

С.Я.:                «… вытащить командира танка Айбар не мог,
                крышку башенного люка заклинило, ещё в самом
                начале боя, а из люка механика уже поднимался дым
                Прислонив к дереву
                раненного в голову стрелка-радиста, Айбар ещё раз
                оглядел поле боя и снова пересчитал горящие перед
                ним немецкие танки. Три из семи были точно его.
                Точно! Два с права - возле сломанной осины и
                свалившийся в овраг с  задранным стволом «Тигр».
                На долю секунды Айбар опередил фашистского
                наводчика. Ещё бы чуть-чуть и ствол «Тигра» нашёл
                бы их танк. «Я быстрей, - с гордостью подумал он, -
                Теперь так и валяйся!»  Перетащив механика в
                ближайший окоп и уложив его рядом с радистом,
                Айбар ещё раз выбрался из окопа и побежал к своей
                горящей машине за автоматом, который он оставил 
                возле танка, вытаскивая своих. Он не добежал
                метров пять. Взорвавшийся в танке боекомплект
                подбросил башню высоко к небу и разлившееся
                вокруг пламя отшвырнуло факелом горящего
                Айбара назад к окопу - в залитую водой воронку.
                Через два часа Айбара подобрали полковые
                санитары». Вот так. Записано со слов
                механика-водителя А. Корнеева, сослуживца
                Котынбева, спасённого Айбаром в танковом бою
                под деревней Самошкино.

     С.Я. сворачивает заметку и  кладёт её на стол. Шура
              утыкается в платок и безмолвно плачет.

С.Я.:                Вот так…
Вера:                Два года уже одного за другим хороним, а
                привыкнуть не могу.
Василич:             Разве к смерти привыкнешь…
Иван:                Выходит героем Котынбаев… был.
Ник. Иваныч:         Выходит - был.
С.Я.:                Вот его награда.
                /С.Я выкладывает на стол Орден Славы./
Ник. Иваныч:         Успели прислать?
С.Я.:                Это за тот бой , а к нам он с новым ожогом попал.
Андрон:              Как это?
С.Я.:                Орден и газета эта из вещмешка его . 
 Андрон:             Во как!
Вера:                А я то, понять не могла, как это, – на голове ожоги
                зарубцевались, а руки, спина, и ноги мокреть
                сплошная, бинтовать боязно! 
Глотин:              Выходит, -  его из госпиталя снова на передок
                направили?
Василич:             Не думаю. После таких ранений списать должны.
                Сам, похоже, попросился.
Андрон:              Во как!

          Глотин падает головой в подушку и трясётся в истерике.

Василич: /Глотину/   Его жалко или себя?

                На столе возле С.Я. звонит телефон. 

С.Я.:                Эвакогоспиталь 14-37, слушает… да, товарищ
                майор, капитан медслужбы   Змудь у телефона! 
                Спасибо, товарищ майор. Очень! Спасибо, мы
                марлю на бинты разрежем, опыт есть. Ваты нет.
                Нет, спирта у нас хватает, -  костылей бы, -  пары
                четыре, а то выздоравливающих ходить учим
                попеременно, - один с костылём ходит, другой
                своей очереди дожидается.  … Шестеро – на
                выписку, трое – убыло. Сама комиссовать не стану,
                пусть районная комиссия разбирается. Всё равно
                перепроверять станут.               
                Рапортичку с Дорониным завтра пришлю. Ещё раз
                спасибо за марлю,  товарищ майор, и то – праздник!

Во время телефонного разговора весь основной свет фокусируется на С.Я. Вперёд выходят девушки медперсонала, все остальные, как бы уходят в тень и, к концу разговора, кроме девушек, возле С.Я. никого нет. 
    
 С.Я:                Ещё раз напоминаю, -  раненным необходимы
                положительные эмоции, -  это закон, Шура! Твои
                слёзы – хуже инфекции, души им разъедает!
Шура:                Жалко их…
С. Я.:                У меня, Шура, тоже сердце есть. Держаться надо.
                Это наша передовая,  нюни распускать, - позорное
                отступление!
Шура:                Простите.
С.Я.:                Ставлю на вид!
Настя:                Может праздник им какой устроить?
Таня:                Ага, первое сентября - через неделю по
                календарю… чего смеяться то!
Настя:                Ну, тогда… осенний бал, что ли?
Вера:                С танцами! Я до войны вальс научилась танцевать!
Таня:                С костылями?
Вера:                Ну, чего ты, Тань?!
Таня:                Чего, чего? Какой им праздник, когда у них душа –
                в чём только держится?! Большинство из них и на
                ногах то не стоят.
С.Я.:                А я поддерживаю. Вот и повод у них будет на ноги
                встать.
Вера:                Эх, гармошку бы!
С.Я.:                Я патефон принесу. И граммов по пятьдесят им,
                думаю, Таня выделит.
Таня:                Выделю. По пятьдесят, выделю!
Василич.                А я яблок у своей хозяйки спрошу…
Шура.                Когда же назначите, товарищ военврач?
                Котынбаева только похоронили…
С.Я.                Вот через неделю и назначим, Шура. Сентябрьский
                осенний бал.
Вера:                Я вас вальсу научу, девочки!

                Затемнение

                Картина седьмая.

Та же госпитальная палата. Но возле стола сидит Василич. Большинство раненных уже в ранге «выздоравливающих» и только Глотин всё ещё лежит в дальнем углу палаты. Андрон сидит прислонившись к столу.

Василич:                Ну, бойцы, бросай костыли, начищай голенища!
                Наш медперсонал вам решил праздник устроить. С
                танцами под патефон в придачу!
Андрон:                Во как! Это когда же?   
Василич:                Аккурат, - первого сентября. «Детки в школу
                собирайтесь!» А замес-то букваря - фронтовые 50
                грамм нальют.
Ник Ив:                Так фронтовых то 100 граммов положено.
Василич:                Так чистого, Николай Иваныч!
Андрон:                Во как!
Ник Ив:                Это кто же такое выдумал?
Василич:                Настёна, кажись…
Иван:                Вот пичуга, голова два уха! И начальство одобрило?
Андрон:                Без начальства фронтовые не дали бы!
Андрей:                Слышь, это что же, в нижнем белье польку
                «Бабочку» плясать?
Василич:                Оно, конечно, ваша одёжа не парадный френч, но
                наших девчат вы своими кальсонами уже не
                напугаете. Ну, если у кого чё – не в том месте, -
                постираете, а у кого есть медали – начищайте и, как
                есть, на нательную рубаху цепляйте, форс держать.
Глотин:                А у кого нет?
Василич:                А у кого наград нет, и ноги не держат, - лежи,
                постанывай. Праздник, он для бойцов-орлов, а за
                кого другого, я его фронтовые выпью. 
Глотин:                А ты- то тут причём?
Василич:                А я и приглашённый, и среди организаторов.    
Андрей:                Хорошо устроился! Сразу две пайки тебе.
Василич:                Не-е, медперсоналу и организаторам пайки не   
                положены. Только болезным и приглашённым.
Андрон:                Ну, чего, болезные, парадная форма – исподнее!
                Василич, тащи утюги, -  кальсоны гладить станем!

                Затемнение.

                Картина восьмая.
Сценическое пространство поделено марлей на три части. Первый
 план – слева от первой кулисы на треть площадки, второй план –
 от второй правой кулисы на треть площадки, третий план – слева от третей кулисы на треть площадки. Таким образом,  середина сцены от первого плана до задника остаётся просматриваемой. По первому плану, - чуть правее от кулисы,  на столе стоит патефон и рядом со стопкой пластинок устроился Василич.

Василич:                По заявкам болезных радиослушателей первой
                палаты Вазерского эвакогоспиталя, многоуважаемая
                заслуженная артистка певица Лидия Русланова
                исполнит  любимую народом, народную же песню
                «Валенки!»  Девушек просьба не волноваться, а если
                волноваться, то полной грудью!               
Таня:                Василич! Хватит нам «Валенок», третий раз уже
                крутишь! Поищи, может кадриль найдёшь, а и того
                лучше - вальс!
Андрей:                Александр Василич, народ вальс желает танцевать,
                уважь выздоравливающее население.
Василич:                Вот для кого другого, я может и долго бы думал, но
                для хранительницы ценного жидкого продукта я с
                полным уважением!
 
     Василич меняет пластинку на патефоне, крутит ручку завода и опускает звукосниматель. За прозрачной пеленой марли видны танцующие или едва двигающиеся пары. На свободный центр сценической площадки выходит кружащаяся в вальсе улыбающаяся Вера. Когда она освобождает центр, зрители видят у задника
девушек с тарелками наполненными яблоками. Они не очень уверенно проходят к центру сцены и занимают место Веры.

Василич:                Товарищи раненные и выздоравливающие!
                Представительницы местного населения, - узнав об
                осеннем празднике в нашем госпитале, принесли
                вам дары осени. Оно, конечно, кому то, может, и
                покажется простым подарком, а я скажу, что
                …очень даже не простым. У них, конечно, хоть и
                тыл, но тоже… не очень сытый. В общем, … они
                это от чистого сердца!
Люба:                Товарищи раненные и выздоравливающие!
                Угощайтесь, пожалуйста!
Надя:                Угощайтесь, товарищи!
Люба:                Вы угощайтесь и выздоравливайте скорей, …
                пожалуйста, угощайтесь…
Надя:                Угощайтесь, пожалуйста! Мы от чистого сердца!

Один из выздоравливающих берёт из рук Надежды тарелку с яблоками, передаёт её рядом стоящим раненным и начинает кружиться с гостьей в вальсе на третьем плане сценической площадки. Общий свет сцены гаснет. Перед ними затягивается полог марли третьего плана. Но направленный на них свет акцентирует их присутствие. И громкое эхо разговора этой пары транслируется на весь зал.

Иван:                Спасибо за яблоки! Аромат на весь госпиталь!
Надя:                Антоновка! Бабушка говорила, что у нас в саду
                самая вкусная антоновка.
Иван:                И от вас антоновкой пахнет! Вкусней одеколонов
                столичных!
Надя:                Ну, скажете прямо!
Иван:                И скажу! Точно, - вкусней, чистое яблоко! Так бы и
                откусил чуток!
Надя: /заливисто смеётся/ А вы теперь в тылу останетесь?
Иван:                Нет, я на фронт попрошусь, я им ещё не все долги
                роздал…

                Свет с их пары снимается и снова вспыхивает общий
                свет сцены.

Любовь:                Мы от чистого сердца! Пожалуйста, угощайтесь!

Люба, раздав яблоки раненным, подходит с последним яблоком к стоящему в центре первого плана Андрею
.
Люба:                Вот, - для вас, угощайтесь…
Андрей:               С нашим удовольствием. Спасибо!

Пара Любовь и Андрей, - с яблоком в протянутых друг к другу руках, останавливается в центре сценического пространства и будто бы в вальсе едва заметно кружатся, очарованные друг другом. В луче прожектора на авансцене появляется София. Яковлевна.

С.Я.:                «И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и
                что оно приятно для  глаз и вожделенно, потому
                что дает знание; и взяла плодов его и ела; и  дала
                также мужу своему, и он ел»…*

      Перед парой Любы и Андрея медленно затягивается полог марли первого плана. Свет с Любы и Андрея снимается и только С.Я. остаётся в свете прожектора.

С.Я:                Господи! Каждый раз, склоняясь над их
                изувеченными телами,  осознавая всю боль и
                беспощадность свалившийся на нас огромной
                войны, я успокаивала свои дрожащие от
                напряжения руки и не переставала верить, что вот
                этот, обожжённый, иссечённый осколками,
                истерзанный пулями и бесконечными
                фронтовыми дорогами солдат на моём
                хирургическом столе, - последний! И уже завтра
                мне не сообщат со станции о пришедшем новом
                эшелоне! Уже завтра где-то там, - в конце войны,
                рычащие и злобно урчащие ржавчиной
117                стальные машины беззлобно замрут и затихнут!
                Господи!  Если бы, - уже завтра…

 Алый свет заливает фигуры произвольно стоящих в глубине сцены солдат. И снова эхом звучат над залом  их голоса.

Иван:                А ты читай, сестра! Читай! Мне это письмо злости
                даёт. Я с ним, как с хоругвей в драку пойду, коли
                на передок пустят.
Андрей:                Идёмте, Шура! Мы сейчас с вами расследование
                по полной форме проведём. И градусник найдём,
                и может ещё чего…
Андрон:                Хватит! Слышите, хватит! Тебе хоть письма
                пишут, а мне их писать некому! Некому, понятно
                вам?! Моих всех разом, заживо жгли, в сарае!
                Всех!
Вас:                Отставных дел гвардии рядовой Доронин по
                вашему приказанию пришкандыбал! Софь
                Якыльна, ты мне скажи, где ты мою вторую ногу
                закопала? А?
Вера:                Уже двадцать две похоронки на село! Сколько
                мужиков да парней после войны домой воротятся?
                Долго, девоньки, нам своих свадеб ждать.
                Повыбила война наших женихов…
С.Я.                Если бы, завтра… слышите?

              Слышится сообщение диктора Информбюро Левитана об
               окончании ВОВ.
ПРИКАЗ
Верховного Главнокомандующего
                ПО ВОЙСКАМ КРАСНОЙ АРМИИ
                И ВОЕННО-МОРСКОМУ ФЛОТУ
8 мая 1945 года в Берлине представителями германского верховного командования подписан акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил.
Великая Отечественная война, которую вел советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершена, Германия полностью разгромлена.
Товарищи красноармейцы, краснофлотцы, сержанты, старшины, офицеры армии и флота, генералы, адмиралы и маршалы, поздравляю вас с победоносным завершением Великой Отечественной войны.
В ознаменование полной победы над Германией сегодня, 9 мая, в День Победы, в 22 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам Красной Армии, кораблям и частям Военно-Морского Флота, одержавшим эту блестящую победу, тридцатью артиллерийскими залпами из тысячи орудий.
Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!
Да здравствуют победоносная Красная Армия и Военно-Морской Флот!
Слушая приказ, раздвигая марлевые занавесы, на первый план, становясь рядом с С.Я., выходят из-за кулис девушки – медперсонал госпиталя, Василич и Надя с Любой. По окончании приказа вышедшие на авансцену кланяются залу и расходятся к порталам, освобождая центр сцены исполнителям основных ролей, стоящих до этого в алом свете прожекторов. Исполнители ролей раненных уходят из алого освещения, на авансцену, закрывая за собой марлевые занавесы. Алый гаснет. Общий поклон.
                Занавес.
 
*         «И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и
          что оно приятно для  глаз и вожделенно, потому
          что дает знание; и взяла плодов его и ела; и  дала
          также мужу своему, и он ел»… -
                выдержка из Библии.
            
• Синяк на бедре медсестер образовывался от постоянного плотного скручивания стиранных бинтов, которые они скручивали, положив для удобства поверх халата на бедро, что старший медперсонал не одобрял.