Рабыня гл 4. москва, наши дни. спустя сто лет

        Напрасно Анатас искал причины не появляться больше в Москве. Чего он ещё не видел! Оказалось, такого и не видывал.
Анатас переводил взгляд от cтарейшего  Соборного храма  Новодевичьего монастыря к радостным куполам Храма Покрова Пресвятой Богородицы над южными воротами, отводил глаза  - а перед ним Покровская надвратная церковь. Тихо как, словно и не в мегаполисе. Утром стоял на Волхонке перед бело-золотым Храмом Христа. "Веруете, значит? Поглядим."- усмехнулся.
Анатас слышал из недавнего далёка:"Я ни за что  не берусь уже давно, так как не распоряжаюсь ни одним моим шагом, а судьба берёт меня за горло". И увидел, как суетятся вокруг того, настоящего, храма Христа Спасителя рабочие, орут люди с портфелями - и взрыв. И Москва покрыта тяжёлым слоем жёлтой пыли. А в комнате писатель рубит икону и вдруг видит своё перекошенное лицо в зеркале, и с ужасом смотрит на то, что у него в руках, и то ли всхлипывая, то ли хохоча бросается к письменному столу…
Анатас сидел на скамейке, памятуя, что здесь была колокольня Страстного монастыря, а бронзовый Пушкин на её месте по-прежнему был уверен в пробуждении добрых чувств в народе. «Поглядим,» - в который раз усмешка пробежала по лицу господина преклонного возраста и в который раз пристукнул он тростью, на которую опирался сейчас обеими руками, положив на них седую голову. Назвать Анатаса старым мужчиной никоим образом не получалось из-за статной осанки, вырубленных природой глубоких морщин, которые делали крупной формы лицо ещё более благородным. И элегантность его твидового костюма с шёлковым шейным платком и хорошей обуви вне моды были визитной карточкой именно господина.
«Сударь, Вы позволите присесть рядом?» - услышал он. Это редкое обращение было достойно внимания. Стоящая у скамьи женщина смотрела в ожидании ответа и повела рукой в сторону всех занятых скамеек.
- Прошу, мадам,- привстав, полупоклоном поприветствовал Анатас. Женщина так же полупоклоном молча ответила и села, глядя на памятник Пушкина.
- Вы в это верите? - прервал молчание господин, тростью в сторону пьедестала.
- Про чувства добрые - нет.- Дама поняла вопрос, усмехнулась горько. - Но поэту грешно жаловаться на свою судьбу: и при жизни славу снискал, и по сей день по крайней мере имя помнят. Пушкину и в голову не могло прийти, а уж какую мог бы колкую с Гоголем пьеску сочинить, коль им самим пришлось бы издателям платить!- Собеседник отметил и литературный язык дамы, и усталость, долгую усталость и в лице, и в сложенных на сумке руках.
- Значит, всё начиналось с подвешенного к потолку рояля, а нынче писатели выплачивают жалованье издателям?- переспросил господин. Ответом был молчаливый кивок, и видно было, что дама едва сдерживает слёзы.-  И кто же оберегает пишущих дам? Я к тому, что у всех творцов-мужчин были свои берегини.
- Нас всех берегут наши заказчики. - категорично горький ответ. - Неужели правда творить можно где-то в другом мире, где вечный покой? - прозвучал её вопрос то ли собеседнику, то ли Пушкину, то ли вечности.
- По-моему, господин Булгаков погорячился, отправив своего героя в вечный дом. - Анатас отвечал не даме, а себе. - Вообразите: вечно, вечно (какое страшное слово) видеть одни и те же лица, слушать одну и ту же музыку, одни и те же разговоры! Это наказание, а не освобождение.
- Никогда не думала с этой точки зрения. А вы правы. Нет и не было справедливости в этом подлунном мире.
- Справедливость, мадам? Вспомните Цицерона, этого певца Римской республики. Его отрубленную голову доставили жене Марка Антония Фульвии, которая булавки втыкала в мёртвый уже язык. Считала, что это справедливо по отношению к оратору-философу. А вечная борьба за власть, ради которой все умерщвляли всех? Или вот...- он достал из кармана сложенную газету с пометками, - все рвутся в Турцию отдыхать, хочется верить, что не только из-за моря и дешевизны туров. А как им не быть дешёвыми, коль продают осколки великой Византии, которую сами же османы и разрушили!
Теперь женщина внимательно смотрела на собеседника, чей голос поднимался над площадью. Газета, которой похлопали о скамью, снова была сложена и спрятана в карман.
Почему-то пронеслось в голове:»Никогда не разговаривайте с незнакомцами.» Пока искала в сумке носовой платок и  собиралась попрощаться, незнакомец исчез. «Морок»,- сказала себе дама.
   А господин уже был в гостинице, признаваясь себе, что малодушно бежал от интересной собеседницы. Бежал, потому как готов был расспросить её, что же произошло, и готов был помочь. Именно это ему строжайше запрещено. Строжайше! «Вечно (снова это слово, напоминающее о длительности службы), вечно Вы спасаете всех Вам симпатичных людей и путаете историю. Разве кто-либо из тех, кому помогли, Вас поблагодарил?» Этот не единожды высказанный упрёк вселенского разума  требовал не ответа, а признания своих ошибок. И расплаты за них. Поплатился: свита его разбежалась, в командировки отправляют по одним и тем же пунктам с интервалом в сто лет.
Остановился Анатас в «Национале», где он своим вечно модным твидовым пиджаком и шёлковым шейным платком, как и лайковыми перчатками в летний день не особо привлекал внимание. Приезжали сюда из старой Европы  подобные осколки ушедшей культуры, ещё ценившие булавки для галстухов и запонки. На таких, как они, держались  фамильные бутики в Вене и Лондоне. И хлопчатобумажные, в клетку, носовые платки!
Большевистская униформа - чёрная кожаная тужурка, чёрные сапоги и чёрная кепка, эта тёмная кожаная броня - введена Янкелем Мираимовичем  Свердлиным. Ах, сорри, в ту пору звался он Яков Свердлов.  Мода возвращается, неблагодарно забыв своего автора. К чему этот экскурс?..Рядом с Анатасом с пивными банками в руках разговаривала компания обоих полов, едва различимая и внешне, и голосами, с подведёнными чёрным глазами, все в кожаном с металлическими шипами.
  Мимо него прошлёпали в прямом смысле этого слова девицы с неприбранными волосами в ...неглиже? Информаторы успокоили: это пижамный стиль, а меховые шлёпанцы называются «мюли». Из архива памяти всплыл Дом мадам Жужу, полуодетые девицы в корсетах и шлёпанцах, призывные оценивающие взгляды. Такие откровенные  женские взгляды ловил на себе господин всё время, пока сидел в Александровском баре с чаем в серебряном подстаканнике за газетами.
Политика его никогда не интересовала. Там, «на олимпах или в высших эшелонах» в дьяволе не нуждались. Никакому Высшему разуму это не подчинялось никогда. Посему первые страницы газет переворачивались, торопясь к разделу культуры. Но из газеты в газету кричали то обманутые вкладчики, то обманутые туристы, то обобранные застройщиками дольщики. «Всё тот же квартирный вопрос! Нынче он издьяволил людей окончательно.»
Что же господа литераторы? Имена лауреатов всевозможный премий господин уже выучил: они кочевали из одного списка в другой, а вот уже и в числе уважаемого жюри.
«Лохотроны» для авторов...Какой звучный неологизм! Информаторы пояснили и этот феномен: мошенники от имени известнейших зарубежных издательств приглашали автора личным письмом принять участие в престижной мировой книжной ярмарке. Стоимость участия переведите скорее, и начнём сотрудничество!
 Условия издания в разномастных печатных изданиях сводились к одному- платить. Те же издательства, что действовали по старой методе — присылайте, мы ответим в течение нескольких месяцев, и редко снисходили до незнакомого имени — покрывались пылью забвения в своей надменности. 
Выбросив последнюю из пролистанных газет, Анатас подошёл к высокому окну, хохотнул, глядя на улицу: «Веруете, значит?..» И заказал русской водки «Онегин». Конец фрагмента. Заходите в мой телеграмм, можно увидеть книгу и буктрейлер : t.me/vivat1965