ФАРТ

Я простой российский мужик. Все время хочется сказать парень, но нет – давно уже мужик: не за горами пятидесятилетний юбилей. Только все равно не чувствую себя на столь солидный возраст – шалю, прикалываюсь, отмачиваю сальные шуточки, периодами напиваюсь в лоскуты, потом «болею». Жизненный опыт у меня приличный, да и башка варит – дай Бог каждому, а чувствую себя порою, чуть ли не пацаном. А поэтому всегда честен, непосредственен, категоричен (иногда до резкости). Опыт, общая эрудированность и быстрота мышления позволяют почти мгновенно просчитывать варианты своего поведения в щекотливых ситуациях, а мальчишеское упрямство и обостренное чувство социальной справедливости часто нивелируют это неоценимое достоинство, и заставляют поступать вопреки здравому смыслу. При этом – не поверите – я прекрасно понимаю, что, то слово или действие, которое сейчас скажу или сделаю, только навредит мне, но пру буром, мысленно махнув рукой на последствия: будь, что будет! Так уж устроен: люблю до безумия, дружу до смерти, прощаю – навсегда, помню – до конца. Коммуникабелен и обаятелен, легко нахожу контакт с людьми, но знакомиться при этом не люблю. Привязчив. Дел не ищу, но если за что-то берусь, и это в человеческих силах – за исход мероприятия можно не беспокоиться, все будет путем. В Бога не верю, но периодами крещусь перед иконой спасителя, прося его о помощи или совете, но чаще благодарю за то, что позволил осуществить те или иные мои планы или задумки. Лик сына Божьего в серебряном окладе достался мне от бабушки, которая пережила с ним блокаду Ленинграда в Великой Отечественной войне, а ей – от ее бабки. В общем, полон противоречий и ничего с этим не поделаешь.
Итак, мне сорок семь, выгляжу на несколько лет моложе, военный пенсионер, но работаю. Не женат, но имею взрослого сына, живу один в небольшой «двушке», которая для меня является оазисом справедливого общества в окружении юристко-торгашеской пустыне. О большем не мечтаю – не честолюбив, но склонен периодами загораться авантюрными идеями, совершенно не заботясь о финансовой составляющей их реализации.  Денег, впрочем, на все хватает – созданная мною собственная система заработков, позволяет большую их часть тратить на увлечения и хобби, или просто откладывать с последующим вложением в банк под проценты. Физически развит хорошо – «качаюсь железом», абсолютно (на сколько возможно в мои года) здоров.
И вот представьте себе этого постаревшего мальчишку, который в своем не иллюзорном возрасте неожиданно попал в удивительную историю. А началось все довольно банально – был я зван на день рождение одного моего товарища. Посидели душевно, при этом, в самый разгар веселья я, зная за собой грешок не чувствовать меры в употреблении спиртных напитков, извинился перед гостями, распрощался с хозяином и поехал домой. Но выпитые триста грамм белой уже сделали свое коварное дело – добавить хотелось невыносимо и, выйдя на конечной метро, свернул на рынок. Купил в овощных рядах свежепросоленный огурец, зашел в «Крымские вина» и, взяв стопятьдесят «Перцовки», отошел к стойке. Употребил обжигающий напиток, смачно зажевал овощем и собрался идти домой – тут пять минут ходу, но неожиданно у меня на пути вырос маленьких худой мужичок с редкой растрепанной шевелюрой, в стареньком полупальтишке до колен, какой-то уркаганской кепочке, и загородил выход.
– Не желаете в картишки перекинутся? – Ехидно улыбаясь, предложил он, сверкнув золотой фиксой, и ловко достал из внутреннего кармана запечатанную колоду карт.
Вопрос обескуражил бы любого – вот Вам часто на улице незнакомые люди предлагаю ни с того, ни с сего во что-нибудь сыграть? Нет? Вот, и мне нет, и я, было, хотел просто обойти его, не удостоив ответом, сделал шаг в сторону, но он опять заступил дорогу.
– У вас в кармане пятьдесят тысяч, – сказал, будто мы уже обо всем договорились и я сам поставил его в известность о содержимом моего кошелька, – у меня столько же. Я отдам их вам, будет сто – это минимальная сумма для вхождения в игру. Играть будете вы, но выигрыш мы поделим пополам.
Я действительно не успел выложить из кармана премию за квартал, так как на праздник поехал прямо с работы, но откуда об этом мог знать незнакомец? Стало немного страшно, но любопытно. Впрочем, пока ничего сверхъестественного не было – он мог быть работником финансового отдела, где мне насчитывали деньги, или видеть, как я снимал их с карты – да, мало ли что!
– Не то и не другое, – неожиданно сказал он, – просто я… – он замялся, – экстрасенс, что ли – для простоты вашего понимания.
Этого мне только не хватало.
– Что вам надо? – Очень захотелось домой – эта авантюра мне не нравилась.
– Бросьте, – незнакомец опять оскалился, – вы же играли, и играли удачно. Вспомните курсантские годы, парадный полк, палатки на Центральном аэродроме. Вы приехали туда с тридцатью рублями в кармане, больше месяца жили там, через день ходили в баню, а после в чебуречную. Отшагав по Красной площади седьмого ноября, укатили в Питер все с той же тридцаткой в портмоне из кожзама. А?
Я был обескуражен. До чудес было далеко – я нередко рассказывал про этот факт из моей биографии, про портмоне, правда, сам не помнил – но осведомленность собеседник проявлял ошеломительную.
– Игра, – продолжил он, – это ваше! Только не как тогда – в секу, а в благородный покер. Вы же хорошо выучили правила, постоянно упражняясь на компьютерных симуляторах.
И это не было тайной за семью печатями, но откуда такая информированность?! Он приблизил плохо выбритое, морщинистое лицо к моему уху.
– Сегодня ваш день! – Зашептал он. – Верьте – все получится, богатство само идет к вам в руки, а вместе с вами и я наживусь. Ну же, соглашайтесь!
«Сумасшедший, – подумал я и отступил на шаг».
– Товарищ, – выставил вперед открытую ладонь, – я вас не знаю; где вы разузнали столько про меня, тоже выяснять не собираюсь. Идите своей дорогой, а я пойду своей.
До этой минуты, я ни разу не взглянул ему в глаза, точнее, не концентрировался на них, но вот взгляды встретились. И вдруг я со всей очевидностью проникся, что – да! – настал мой час! Сегодня я сяду за игорный стол и мне пофартит, обязательно сорву большой куш! Не знаю, какой он там экстрасенс, но гипнотизер был, видимо, неплохой, а то, как бы я так сразу загорелся этой глупой уверенностью? Впрочем, во всем остальном я оставался самим собой – мальчишкой предпенсионного возраста.
– А зовут-то тебя как? – Возникшая решимость на участие в авантюре отразилась и на манере общения – перешел на уличный сленг.
– Мотя… Э-э… – Помотал головой собеседник, – Митяем кличат; по-разному можно.
– Ну, так веди, многоликий искуситель, – я фамильярно хлопнул его по плечу и подмигнул.
За доли секунды, пока мои веки прикрывали сетчатку глаза, обстановка вокруг неузнаваемо изменилась – точнее, вполне себе узнаваемо, бывал здесь тысячу раз: гранитные парапеты, еще теплые от солнечных лучей погожего дня, снизу слышен тихий плеск темно-коричневых волн большой реки, с другой стороны довольно реденький поток машин – странно, время еще не позднее – по набережной Робеспьера, ныне Воскресенской. Как я очутился на брегах Невы? Чудеса-а!
– Уже пришли, – услышал я голос Митяя, – нам туда.
Он ткнул пальцем в сторону большой деревянной двери парадной дома через проезжую часть. Я, конечно, удивился такому способу перемещения, но почему-то вопрос предстоящей игры волновал меня куда больше. Нарушая правила ПДД, мы перешли дорогу в неположенном месте, и Мотя несколько раз повернул по часовой стрелке рычажок старомодного звонка – ничего удивительного – в этой части города все дома ровесники чуть ли не самого Петра I, вполне мог бы висеть и колокольчик.
Дверь открыл здоровенный верзила, со зверским лицом, одетый в какой-то пестро разукрашенный кардиган – я определил его, как ливрею.
– А-а, – протянул он и склонил голову в знак приветствия, – прибыли, значит? Давно ждем, проходите.
Я перешагнул низенький порог и очутился сразу в большущей прихожей. «Странно, – подумал, а где же сама парадная, где лестничные пролеты, выходящие на них квартирные двери?»
Сзади послышалась какая-то возня, обернулся – швейцар, или как его там, уперся здоровенной похожей на оглоблю ручищей в дверной косяк, перегородив Митяю доступ в помещение.
– А ты куда? – Услышал я.
– Туда, – засуетился мой проводник, пытаясь пролезть под мышкой у амбала, – мне надо.
– А ну, пошел отсюда – пущать не велено. Доступ только одному игроку.
– Но как же, – Мотя не оставлял своих попыток протиснуться внутрь, – я же его уговорил, привел, сами же просили – да, без меня бы вообще игра не состоялась!
Верзила свободной рукой ухватил его за шиворот, развернул спиной к себе.
– Вот и молодец, – осклабился он, – а теперь гуляй, дружочек.
И легонько так коленом под зад скандалисту поддал. Легонько, не легонько, а на улицу Митяй вылетел, как пробка из бутылки теплого шампанского. Дверь захлопнулась, но тут же в нее раздался частый-частый стук.
– Ну, что еще? – Швейчар приоткрыл щелку.
– Деньги, деньги ему отдай, – он просунул пачку тысячных купюр, перетянутых розового цвета резинкой, – я тоже в доле, у него своих не хватит.
– Хватит, – сказал здоровяк, но деньги взял; дверь захлопнулась, – а не хватит – в долг поверят.
Он спрятал пачку за обшлаг рукава.
– Иш! В доле он, дурак какой, – шевелил пухлыми губами, – компаньон нашелся… Лишь бы нахаляву, лишь бы чужими руками… Пойдемте, Александр Васильевич, заждались вас, поди.
После столь чудесного моего здесь появления, удивляться тому, что меня называет по имени и отчеству незнакомый человек, было бы, мягко говоря, странно.
Верзила указал на вход в другой стороне огромного холла. Прошли. Сопровождающий в ливрее забежал вперед и распахнул тяжелую дубовую дверь. Передо мной открылась просторная комната, не такая большая, как зал, где я был принят, но размеров тоже впечатляющих; на пятиметровом потолке лепниной был выложен какой-то замысловатый узор – не рассмотрел. Посреди помещения располагался внушительных размеров стол на широких изогнутых ножках, покрытый зеленым сукном. За столом сидело три человека, комплекцией не уступающие встретившему меня громиле. Похоже, здесь все было «выше среднего».
– Приветствуем вас, дорогой Александр Васильевич, – из-за стола поднялся высокий полный мужчина с двойным подбородком, одетый во фрак, – словами не выразить, как мы рады появлению здесь столь славного представителя эпохи века нынешнего.
Он поклонился. Встали и остальные – один в смокинге, со странно темным землистого цвета лицом, второй во вполне современном костюме тройка и огромным золотым перстнем на безымянном пальце левой руки. «Швейцар» до поры испарился.
– Понимаем и одобряем ваше желание испытать свою судьбу, – подхватил последний, – и, возможно, поймав фарт, выйти на совершенно новый уровень жизни.
Он тоже поклонился; при этом, что я должен был понимать под «совершенно новым уровнем жизни», никто не уточнил.
– Предлагаем, – на этот раз говорил тот, что во фраке, – занять свое место и… начнем!
Я несколько растерялся – слишком стремительно развивались события; но делать нечего – сел за стол.
– Во что будем играть? – Чтобы как-то скрыть смущение, задал я вопрос.
– Я бы предложил «Штосс», – улыбнулся высокий с двойным подбородком, – но боюсь, что его давно забыли и в России, и в Европе.
Он мечтательно подкатил глаза.
– Не поверите, милостивый государь, – продолжил он, – но когда-то здесь понтировал сам Александр Сергеевич Пушкин!
Я не поверил, но озвучивать это не стал.
– Так что предлагаю «Покер». Ведь вам хорошо знакомы правила этой игры?
– Знакомы, – согласился, – только мне сказали, что минимальная сумма, с которой начинают игру, составляет сто тысяч – у меня есть лишь половина.
– Это плохо, – как-то беспокойно кивнул смокинг, – но ведь это не все деньги, которыми вы располагаете? Мы готовы поверить вам на слово.
– Я не играю в долг, – с облегчением поднялся из-за стола – хмель и гипнотическое воздействие Митяя пошли на убыль, и я был бы рад покинуть странную квартиру.
– Подождите, подождите, – трое хозяев быстро посовещались, – вы, кажется, недурно играете в шахматы?
– Когда-то играл, – уточнил я, – сейчас не знаю.
– Я тоже неплохо знаком с предтечей чатуранги. Проверим, – высокий щелкнул пальцами.
Верзила в ливрее вкатил в комнату элегантный столик с диковинными бутылками и легкими закусками. Налил что-то бордового цвета в бокалы, поставил перед каждым и, ловко сняв со столешницы шахматную доску с уже расставленными фигурами, водрузил ее между мной и предложившим партию мужчиной.
– Сыграем на все? – Сказал он и выложил на стол десять пятитысячных купюр.
Он поднял бокал и отсалютовал мне, я последовал его примеру. Выпили и – о чудо! Во мне снова появилась уверенность и желание испытать фортуну.
– Годиться! – Кивнул и быстро перетащил белую пешку с d2 на d4.
Разыгранный мною ферзевый гамбит блестяще привел к победе белых на двадцать втором ходу.
– Вам везет, – почему-то удовлетворенно улыбнулся визави. – Что ж, теперь у вас есть требуемая сумма, и повода отказываться от игры больше не существует.
– Я и не собирался, – с каждым глотком бордового напитка моя уверенность крепла в арифметической прогрессии, – только…
– Что только? – Вскинулись все трое.
– Вам известно мое имя, а вот, как мне обращаться к оппонентам – не ведаю. По-моему, это не справедливо.
Троица переглянулась и каждый кивнул.
– Вениамин Аристархович Купцов-Новодворский, – представился первым тот, у кого был перстень.
– Калганов Петр Петрович, – склонил голову высокий, только что проигравший изрядную сумму.
– Иоганн Фридрихович, – не называя фамилии, обозвался последний, и, поправляя атласные отвороты смокинга, пояснил, – немец, обрусевший.
– Что ж, – я совсем освоился, и допив бокал, указал ладонью на середину стола, – теперь можно и начинать. Ставка?
– Десять штук, – довольно фамильярно объявил банкир.
Все скинули в банк требуемую сумму. Тот час подали колоду. Хрустящая обертка полетела в сторону.
– Историки утверждают, что покер произошел примерно в IХ - Х веке от некой китайской игры, в которой использовались как карты, так и домино, – говорил Петр Петрович, тасуя картонные прямоугольнички, – а вот европейский предок самой популярной карточной игры современности возник во Франции только в XVII веке. Позднее французские колонисты привезли игру с собой в поселения Нового Света. После того как Соединенные Штаты выкупили Луизиану у Франции в 1803 году, англоговорящие жители этой территории дали игре современное название "Покер", а через тридцать лет стали использовать колоду из 52-х карт и игра приобрела правила, которые сохранились до сегодняшних дней.
Он ловко раскидал по две карты всем игрокам и выложил три открытые на флоп.
– В 1871 году американцы привезли покер в Европу. По историческим сведениям, сама королева Виктория заинтересовалась новой игрой во время визита премьер-министра США в Лондон. Через несколько десятков лет покер получил широкое распространение по всему Старому Свету, включая Россию. – Закончил Калганов краткий экскурс в историю.
Я аккуратно отогнул уголки карт – две дамы! Неплохо для начала. На флопе лежала тройка, девятка и валет – еще лучше, даже если у кого-то есть совпадение, комбинация хуже, чем у меня, при условии, что ни у кого на руках нет двух королей или тузов, что маловероятно, или вдруг не образовалась тройка, что еще более сомнительно.
– Чек.
– Чек.
Я повысил ставку до двадцатки.
– Пас, – Петр Петрович скинул карты.
– Пас, – сморщился Купцов-Новодворский.
– Кол, – поддержал обрусевший немец.
На терне вышла двойка, я уже не сомневался, что наверняка возьму этот кон.
– Удваиваю.
Как я и думал, до ривера не добрались – куда иноземцу против русского натиска! Что ж, еще плюс сорок тысяч – день пока заканчивался удачно. А день ли? Я осмотрелся: два больших окна были завешаны плотными бордового цвета драпри, ни щелочки. Часов нигде видно не было – все в лучших традициях игорных заведений. Осторожно посмотрел на наручные часы – секундная стрелка замерла на отметке «8», встали! Странно, я помню, как заводил их прошлым вечером. Ладно, разберемся, сейчас главное сосредоточиться на игре.
Следующие четыре раздачи каждый остался при своих; потом Иоганн опять продул – сначала Калганову двадцатку, потом мне тридцать тысяч. Раздали снова – на трех королях я легко сорвал банк и, таким образом, более чем в два раза увеличил свой первоначальный капитал. Господин в смокинге совсем приуныл – чувствовал, что оставшуюся двадцатку он проиграет быстро. Так и случилось, только выиграл ее не я, а Петр Петрович. Итак, за зеленым сукном осталось трое: Калганов в своем фраке, Купцов-Новодворский, который снял пиджак, и остался в жилетке – было, действительно, душновато – и ваш покорный слуга.
Вообще, складывалось такое впечатление, что сейчас не двадцать первый, а девятнадцатый или даже восемнадцатый век, может быть не за окном, но в этом помещении точно. Я огляделся – зал был полон людьми, даже не людьми – призрачными силуэтами. Одни стояли чуть в стороне и наблюдали игру, другие неслышно скользили по паркету изредка перебрасываясь какими-то фразами, впрочем, что они говорили друг другу было не разобрать. Мелькнула кудрявая голова с боков увенчанная широкими бакенбардами. «А вот и Пушкин, – подумал я». На фоне этого жутковатого маскарада выделялся четкостью форм обрусевший немец Иоганн Фридрихович. Был он мрачен и, отойдя в угол, оттуда наблюдал за действом.
Дважды пришлось пасануть – мелочь, да еще и не в масть. Зато потом я лихо сгреб шестьдесят штук, почти полностью «раздев» Вениамина Аристарховича. Его землистое лицо, хотя это казалось невозможным, стало еще серее, и теперь расцветкой он больше напоминал афро-американца. В следующем кону его последние десять тысяч выиграл Петр Петрович. Теперь за столом остались двое – хозяин (как я определил для себя) он же банкир со ста двадцатью тысячами – можно сказать, при своих, – и я, почти утроивший стек .
Верзила в ливрее не забывал подливать нам в бокалы; мы пили, но странно – вино не оказывало хмельного действия, наоборот – добавляло сил и уверенности в себе.
– Ну-с, Александр Васильевич, продолжим.
– Конечно, – я чувствовал себя в ударе, мне явно фартило, – мечите карты.
Две двойки. На флопе пятерка, тройка и еще одна двойка – хорошая комбинация – три малявы. Терн и ривер мне не шли.
– Ва-банк! – Услышал я и не поверил своему счастью – сейчас я предъявлю расклад этому надутому индюку и закончу игру!
– Вскрываю, – сказал и выложил карты, – тройка на двойках!
– Маловато, – удовлетворенно крякнул толстяк и объявил стрит, по очереди выложив двойку, тройку, четверку, пятерку и шестерку, – стрит, однако.
– Маловато, – повторил он и сгреб внушительный банк.
Что ж, теперь он становился чип-лидером  – двести сорок тысяч против моих ста шестидесяти. Две следующих раздачи существенно положения не изменили, а вот на третьей после ривера у меня на руках оказался фул-хаус – три десятки и две дамы.
– Oll-in! – Я двинул все деньги в центр стола.
– Поддерживаю, – Калганов сделал тоже самое.
Я открыл свои карты, он свои, и уверенную улыбку на моем лице, как губкой стерло – каре на дамах – черт! Продул! Что ж, где-то теряем, где-то находим.
– Ставок больше нет, – сказал я и поднялся.
– Не торопитесь, уважаемый, – Петр Петрович самочинно наполнил мой бокал восхитительным вином.
Я вопросительно посмотрел на него.
– У вас ведь есть вклады в банках, – больше констатировал, чем спросил он, – да, вы не играете в долг – слышал, но это единственный способ отыграться, а я не столь принципиален и весьма доверчив. Повысим ставки?
Я отхлебнул напиток  и вместе с живительной влагой получил очередную дозу уверенности.
– Что вы предлагаете? – Спросил.
– Здесь, – он выложил на стол непонятно откуда взявшиеся двадцать пачек пятитысячных купюр, – ровно та сумма, что лежит на ваших счетах – без какой-то мелочи десять миллионов. Хотите сыграть по крупному? Только вы и я?
Я прекрасно понимал, что со стороны, даже если отбросить всю чертовщину происходящего, это должно было выглядеть глупейшим образом: приперся по неизвестному адресу, зачем-то сел играть в карты на деньги с абсолютно незнакомыми людьми, поначалу неплохо поднялся, но очень быстро все проиграл – напоминало классический развод шулеров в поездах дальнего следования. И хорошо, что проиграл, а то дали бы по башке и сбросили в Неву. Но каким-то непостижимым образом я точно знал, что ни какой это не развод, никто меня убивать не будет, а сама игра ведется честно. Вот, правда, конечная цель этой игры была не ясна – ну, не походила эта публика на ту, которой были бы интересны мои пятьдесят тысяч. Да, и десять миллионов их вряд ли интересовали. Очень захотелось узреть финал. И ведь ясно понимал, что может быть только хуже, но во мне уже проснулся тот человек, который прет буром, мысленно махнув рукой на последствия: будь, что будет!
– Коли так, – развел руками, – рискнем. Поехали!
– Только, – Калганов наклонил голову на бок, – с возможностью разового отыгрыша.
– То есть, – догадался я, – вы предлагаете метать банк до двух побед подряд? Так раньше в волейболе выигрывали очко?
– Именно так, уважаемый, именно так. И ставка каждый раз равна победной сумме.
Что ж, нельзя сказать, что это меня устраивало, но снявши голову – по волосам не плачут; только я не представлял, где возьму деньги в случае проигрыша на ставку для реванша. Но очередной глоток чудодейственного зелья вселил в меня очередной мощный заряд уверенности в собственных силах. Кивнул в знак согласия.
Раздали, и я легко сорвал банк всего лишь двойкой на вальтах против его пары девяток. Петр Петрович посерел лицом. Полдела было сделано, осталось только выиграть финальную раздачу на реванше.
Призрачные фигуры нависали над игровым столом так плотно, что стало трудно дышать. Отмахнулся рукой – рассек пополам чей-то бестелесный абрис – отстранились, стало немного легче. Вениамин Аристархович Купцов-Новодворский и Иоганн Фридрихович по-прежнему каменными изваяниями стояли у закрытого тяжелыми шторами окна – рассчитывать на выигрыш они уже не могли, но результат игры их явно интересовал. Теперь банк составлял сорок миллионов.
Раскидали. На руках оказались девятка и восьмерка, одномастные – так себе раскладец. Да, какое там «так себе»! Откровенно хреновая комбинация, спасибо хоть обе черви.
На флопе две тройки и десятка, то же красная. Терн – червовый валет! Восемь, девять, десять, валет в масть! Даму! Любую даму и я сделаю игру! И она пришла – на ривере вскрыли даму, и не какую-то, а червовой масти!!! Стрит-флеш – одна масть в ряд, почти самая высокая комбинация в покере. Я не верил своим глазам: так не бывает – в решающей партии такое счастье выпадает один раз на миллион! Вот фартануло, так фартануло! С трудом протолкнул слюну в пересохшее горло, и уже было совсем собрался вскрыть карты, но вдруг услышал голос Калганова:
– Александр Васильевич, предлагаю поднять ставки.
Я вопросительно посмотрел на него.
– Все просто, – он улыбнулся, – вы ставите свою квартиру со всем имуществом (это не стоит и десяти миллионов), я же со своей стороны вношу в банк пятьдесят!
Он щелкнул пальцами и верзила швейцар внес и поставил в центр стола большой кожаный саквояж. Открыл, чтобы я мог видеть красные пачки пятитысячных купюр.
– Но, позвольте, – я был ошеломлен, – а где же я буду жить?
Понял, что звучит глупо, и поправился:
– Это ладно – мои проблемы, но вещи? Там же документы, ружья охотничьи, предметы гардероба, фотографии, наконец…
– Я думаю, – Калганов был великодушен, – этот вопрос мы решим: заберете все, что сможете унести, кроме…
– Кроме? – У меня как-то в уме не укладывалось, что здесь могут быть еще и «кроме».
– Кроме одной безделицы, – продолжил Петр Петрович, – иконы вашей бабушки.
Я просто обалдел – это-то здесь причем? Но тут вспомнил, что у меня на руках «небитка», ну, почти «небитка». С вероятностью 99%. Тряхнул головой.
– Идет, – сказал просто.
Человек с двойным подбородком протянул через стол фрачный рукав, из которого торчала сухая жилистая кисть.
– Скрепим договоренности рукопожатием, – предложил он.
Мы пожали друг другу руки. Его хватка оказалась неожиданно сильной.
– Вскрываемся, – я был уверен в своей победе, и мысленно прикидывал, куда можно потратить такую уйму денег – целое состояние!
Небрежно кинул на стол карты, которые вместе с открытым прикупом составили стрит-флеш: восемь, девять, десять, валет, дама одной масти. И откинулся в кресле, победно с усмешкой на губах смотря на Петра Петровича.
Усмехнулся и он. Его карты лежали на столе, рубашкой вверх. Калганов перевернул одну – червовый король! Волосы зашевелились у меня на голове: если оставшаяся закрытая карта червовый туз – у него флеш-рояль, самая высокая масть в ряд!!! Чистая «небитка», без всяких «почти».
Усмешка не сходила с его лица.
– Маловато, – услышал я уже знакомое слово из уст Петра Петровича.
Он протянул руку, собираясь открыть последнюю карту.
– Стойте! – Заорал я, цепляясь за мизерную временную отсрочку признания своего поражения, – стойте… Здесь слишком душно…
Я схватил со стола бокал с остатками волшебного напитка, и одним глотком осушил его до дна. На этот раз уверенности у меня не прибавилось. Встал, огляделся вокруг невидящим взглядом – все плыло и качалось. На фоне этого волнистого восприятия действительности, кровавыми вертикальными полосами на стене выделялись плотные драпри. Шагнул, протянул вперед руку.
– Не-е-ет!!! – Услышал оглушительный протяжный крик.
Краем глаза заметил, как вскочил из-за стола Петр Петрович, как рванулись ко мне немец и Вениамин Аристархович, как вломился в приоткрытую дверь слоноподобный швейцар, как испуганно разлетелись по сторонам призраки… Рванул руками в разные стороны портьеры, и яркие солнечные лучи чуть не ослепили меня. Призраки сразу растворились в утренних лучах восходящего светила, как и не было их.
Попавшие под солнечный свет Иоганн Фридрихович и Купцов-Новодворский внезапно утратили человеческий облик, и я явственно различил кривоватые желтые клыки, загнутые вверх, длиной не меньшие, чем у кабана, серую кожу бородавчатых лиц, желтые глаза, с вертикальными полосками зрачков. Ощутил зловонное дыхание безгубых ртов; увидел узловатые трехпалые кисти с длинными перкрученными когтями, тянущиеся к моему горлу.
«Какой ужас! Как в фильме «От заката до рассвета», – мелькнула дурацкая мысль, и сразу за ней страшная, но уже вполне конструктивная, – это конец – спаси меня Боже!»
И вдруг эти двое вспыхнули таким ярким пламенем, что на мгновение затмили даже солнечное сияние. Комната наполнилась пронзительными криками сжигаемых заживо, которые потихоньку превратились в предсмертные хрипы, а потом и вовсе затихли. На полу рядом с оконным проемом остались только две горстки дурно пахнущего пепла. Я распахнул тяжелые створки, шаркнул ногой и серую пыль, подхваченную сквозняком, выдуло на улицу.
Глаза уже адаптировались к световой какофонии; я огляделся. В дальнем углу, отрезанные от выхода солнечными лучами, стояли швейцар и Калганов. Ну, это я просто догадался по их костюмам, потому что внешний облик обоих было не узнать. Похожие, как братья близнецы, они являли собой нечто ужасное. Свиноподобные рыла с обвислыми щеками были покрыты жесткой седой щетиной, огромные зобы свисали на грудь, изо рта не прекращая, вытекала зловонная слюна, налившая уже изрядную лужу у ног оборотней. Из рукавов высовывались узловатые конечности, сравнить которые я не нашел с чем. Оба монстра скалились и рычали. Во рту торчали длинные редкие зубы, как у мурены.
Я уже понял, что дневной свет не позволит им выйти из своего укрытия – единственного места в комнате, куда он не доставал. Уверенность вернулась ко мне. Обойдя стол с другой от чудовищ стороны, собрал все валяющиеся на нем деньги в саквояж, полюбовался огромным богатством и закрыл его.
– Игра сделана, господа, – сказал.
Вернулся к окну. Еще раз окинул взглядом жутких тварей, развернулся и резким рывком сдернул драпри на пол. Жуткий вой заложил уши, но я даже не стал оборачиваться, абсолютно уверенный, что там уже кроме серого пепла ничего не осталось.
Прошел к выходу и уже собирался перешагнуть порог, как вдруг пронзило чувство непреодолимого любопытства: какая была последняя неоткрытая карта? Вернулся к столу.
«Может не стоит? – Мелькнула трезвая мысль. – Зачем мне знать это, ведь сейчас я вроде как выиграл».
Но и на этот раз победил неистребимый авантюризм. Я перевернул карту – туз червей! У Калганова был флеш-рояль!! Я проиграл!!!
И в тот же миг, как я осознал это, саквояж вспыхнул таким же ярким пламенем, как и монстры, пятью минутами раньше. Я отпустил ручку и отскочил в сторону. На это раз огонь не остановился на одном объекте – он перекинулся на зеленое сукно игрального стола, с него на лежащие на полу драпри, на деревянную обшивку стен. Через минуту комната была охвачена пламенем полностью, пожар вот-вот грозил перейти в объемный. Я едва успел выскочить в холл, как это и случилось. Бросился к входной двери, казалось, бесконечно долго возился с щеколдой замка. Наконец, вывалился на набережную. Дверь захлопнулась сама.
Не успел перевести дух, как ко мне подскочил Митяй.
– Ну?! И?! Александр Васильевич, любезный, не томите, – запричитал он, – выиграли? Узнали?
– Пожар… – Тяжело и отрывисто дыша, сказал я, и тихо повторил, – пожар…
– Да, пес с ним, с пожаром, – он досадливо и нетерпеливо махнул рукой, – есть результат?
– Ты что, дубина, не понимаешь?! – Заорал я, схватив его за грудки; босяцкая кепка слетела с головы проводника, – дом горит! Пожарных надо вызывать!
– Да, Бог с вами, Александр Васильевич, – на этот раз вкрадчиво и миролюбиво произнес Мотя, – померещилось, наверно; сами посмотрите – ни огонечка.
Он кулем висел у меня в руках, плетьми свесив свои вдоль тела. Я разжал хватку, медленно повернул голову – дом, как дом, все спокойно. Развернулся, взялся за ручку двери, потянул…
– Не туда, – подсказал Митяй.
Толкнул вперед: передо мной открылся обычный подъезд дома старой постройки, с уходящим вверх лестничным пролетом с гранитными ступеньками, по которым вниз спускалась какая-то бабулька. Я остолбенел.
– Ай, ай, – посетовала она, проходя мимо, – снова домофон и замок сломали, фулюганы, опять кому не лень ходить станут. Что делается-то, что-о-о…
– А-а г-где?? – Больше я ничего вымолвить не смог.
– Вот видите, – Мотя осторожно прикрыл дверь; он успел поднять свою кепку и водрузить ее на растрепанную шевелюру, – все в порядке. А теперь к делу, к делу… Так как? А? Победа?!
– Тебе-то что? – Потихоньку приходил в себя.
– Как что? Как что? – Забеспокоился он, – я же вас привел, денег дал, значит тоже в доле.
– Не брал я твоих денег, их швейцар помылил.
Лицо у Митяя вытянулось, он скосил глаза в сторону, на лбу явственно проявились морщины, так и застыл – напряженно думал.
– Не-е, – наконец ожил он, – без моих денег в игру бы не взяли.
– Говорю тебе, – я отодвинул его в сторону и шагнул от двери, – не видел я твоих денег. Мне предложили в шахматы сыграть на все, я и выиграл вторую половину.
Митяй почему-то сразу мне поверил. Он тяжело вздохнул, опустил голову, пробубнил что-то типа «се ля ви» , и побрел прочь. А мне вдруг стало жаль его.
– Да, деньги-то все равно сгорели, – крикнул я в согбенную спину.
Он остановился, постоял немного, глядя в асфальт, потом повернул голову.
– Причем здесь деньги, – грустно усмехнулся он, – моей доли на кону все равно ведь не было. Вещь! Вещь должны были назвать…
И побрел дальше.
«Какую вещь?» – Подумал я и двинулся в другую сторону.
Домой, понятно, добрался теперь уже традиционным способом, не телепортировался. Разделся, наскоро помылся и рухнул в постель – спать хотелось неимоверно. Вырубился сразу. Во сне тяжело прокручивались страшные события прошедшей ночи: и так не слишком симпатичные лица троицы игроков и швейцара медленно превращались в зверские морды, с клыков которых стекала зловонная слизь, потом эти рожи тусовались между собой, будто колода карт и выкладывались на стол в ряд – флоп, терн – четыре открытые карты; ривер лежал тальей  вверх. Все повторялось заново – злобные хари могли меняться местами, но ривер оставался закрытым.
«Что там? Что же там? – Лихорадочно думал я во сне».
«Не открывай! – Скалились уродливые монстры».
Но рука сама тянулась перевернуть карту. Стол с прикупом отдалялся, а рука все тянулась и тянулась за ним, пока не стала чудовищно длинной. Под собственной тяжестью она упала на пол и поползла к столу словно змея. И вот этот боа-констриктор,  наконец залез на стол, добрался до заветной карты и резким движением перевернул ее. С тонкой картонной пластинки на меня смотрело лицо Митяя.
«Вещ-щь! Вещ-щ-щь! – Зашипело изображение».
«Замолчи! Заткнись! Заглохни! – Заголосили чудовища».
Они вдруг вновь обрели тела и потянулись своими жуткими трехпалыми когтистыми конечностями ко мне. Ближе, ближе…
– А-а! – Я резко сел в кровати, еще не поняв до конца, проснулся ли или кошмар продолжается.
Вдохнул, выдохнул, вытер пот со лба и груди – кажется, не сплю. И тут вдруг осенило – вещь! Предмет, то есть должны были назвать. А что за предмет? О чем мы говорили? Квартира? Ну, это как-то слишком абстрактно. Все имущество в ней – слишком много. Конкретика, нужна конкретика… Поковырялся в памяти – всплыло: икона! Бабушкина старинная икона! Именно она не подлежала возврату в случае проигрыша. Интересно, чем же лик Божий может привлекать нечистую силу?
Поднялся, включил свет, прошел в соседнюю комнату, где за стеклом изящного польской сборки книжного шкафчика стояла та самая реликвия, с которой моя бабушка пережила блокаду, а ее мама – гражданскую войну. Достал – ничего особенного: обычная икона, вся ценность которой заключалась в серебряном окладе, да том обстоятельстве, что ей лет под двести. Рамка, пожалуй, слишком громоздка. Откинул верхнюю панель со стеклом, вынул дощечку с изображением строгого лика сына Господня, отложил ее в сторону. Повертел деревянную раму в руках – коробка коробкой. Правда, задняя стенка толстовата. Взял со стола нож, поддел прибитую миниатюрными гвоздиками филенку – отошла легко, но не до конца.
«Дин-дон, дин-дон!» – Я вздрогнул, как от удара хлыстом, чуть не выронил деревяшку из рук.
«Господи, – подумал, – совсем нервы ни к черту – это же сынишка пришел, еще второго дня, как обещал заскочить на часок-другой».
Положил рамку с наполовину отодранным задником на стол, прошкандыбал к двери, открыл. Обнялись, расцеловались.
– Есть будешь? – Спросил я.
– Не, – он помотал головой, – только чаю.
Подумал и добавил:
– С бутербродами.
Глеб (так звали моего сына) прошел в свою комнату и пока я возился на кухне, переоделся в домашнее. Обычно после этого он двигал помогать мне, но сейчас традиция была нарушена. Впрочем, я и без него лихо управился.
– Ого! – Услышал я громкое восклицание из соседнего помещения, – смотри, чего нашел!
Подхватив поднос с кофе и бутербродами с колбасой, я заспешил в комнату. Глеб сидел в кресле за столом и держал в руках потрепанную колоду карт, рядом лежала рамка от иконы с полностью снятой задней филенкой.
– Ты это оттуда достал, – я аккуратно поставил поднос на край стола и указал пальцем на разобранное обрамление.
– Ага, – кивнул он.
– Дай-ка сюда.
Он протянул мне находку. Колода была, как колода – ничего необычного, только очень старая. Четыре масти, пятьдесят две карты –  джокеров не было; картинки не такие, как принято рисовать сейчас, но тоже совершенно понятно, где валет, где король, а где десятка. Вот только на тузах не просто масть обозначена, а я узнал изображение четырех зверских морд  – троих ночных игроков и их швейцара, уже преображенных солнечным светом.
«Те-екс, – подумал, – так вот что было настоящей ставкой в игре».
Я, по ходу, уже все понял, но надо было кое-что проверить.
– Сыграем? – Предложил Глебу.
– Неохота, па.
– Так надо, – отрезал я, – спорим, что выиграю у тебя десять партий в «очко»?
Я выиграл все десять, потом еще столько же и еще пять контрольных. Каждый раз с минимальным или около того перевесом – у сына 17, у меня 18; у него 19, у меня очко; у него 15, у меня на одно больше и так далее.
– Везет тебе, – усмехнулся Глеб.
– Везение здесь не причем – все дело в колоде. Сегодня ночью я стал полноправным владельцем этого чуда: если буду играть этой колодой – мне не знать проигрыша.
Парень недоверчиво усмехнулся.
– Я и не заставляю тебя верить, – пожал плечами, – сыграем еще?
За следующие полтора часа игры Глебу ни разу не повезло, а я сбился со счета, сколько раз праздновал победу.
Сменили игру, но и в «дурака» он не смог у меня выиграть. Наконец, Глеб откинулся на спинку кресла.
– Хватит, – сказал он, – положим, убедил. И что теперь?            
Я задумался.
– Знаешь второй закон термодинамики? – Спросил через несколько минут.
– Нет, а что?
– А то, что согласно ему энтропия изолированной системы не может уменьшаться.
– Ты это к чему?
– А к тому, что моя квартира – это уголок стабильности, своеобразный кусочек СССР, перенесенный сюда из восьмидесятых годов прошлого века. Мне здесь хорошо и уютно. А несколько часов назад я видел, что делают эти карты с людьми. Их надо уничтожить!
– Что за глупости? Я их только что нашел!
– Ты – да. Но ведь кто-то владел ими раньше, кто-то запрятал их в святое творение, и наверняка не для того, чтобы они вновь попали в руки дьявольским отродьям. Не знаю точно, но, похоже, что заполучить их можно было только в честной игре…
Я опять задумался, на этот раз надолго. Глеб не мешал, он рассматривал картинки, изображенные на тузах.
– Где-то они лопухнулись, – нарушил я тишину.
– Кто? – Не понял парень.
– Они, – по очереди ткнул пальцем в каждое изображение монстров, – а в рамке больше ничего не было?
Глеб взял деревянное обрамление в руки, потряс и оттуда выпал пожелтевший листок бумаги. Буквы на нем сильно потускнели, кое-где совсем стерлись, да и написано было языком замысловатым, непонятным. Однако общий смысл разобрать удалось, пусть и не сразу. Если перевести текст на примерно современный язык, то его можно было прочитать как-то так:
«Писано сие мая двенадцатого новолетия 7228 по Коляды Дару монахом-иноком Иннокентием, который и заховал бесовскую колоду в им же специально изготовленное обрамление для лика сына Божьего Иисуса Христа. (Далее неразборчиво несколько строк) …и оскотинились они, и превратились в отродия дьявольские, ни пощады не знавшие, ни жалости. Одной лишь жадностью проживалися, и чинили разорение всем, кто по малому разумению или от большой уверенности за стол с ними играть садился… (Опять стерто) …проклял их и, как есть один из высших адептов истинной веры, наложил заклятие – не владеть бесовской колодой никому, кто из них в честной игре ее не выиграет, и сидеть им на месте одном, за пределы круга не вышедши. Но знать будут, в чем спрятана. (Неразборчиво, кое-где даже дыры) …а знать про то, что она схоронена где-то в предмете малом лишь Митяю Норкину, передвижения по миру не лишенному, но в наказание за нечестность, и жадность, и гордыню приговоренному к мучениям жизни вечной, пока не уничтожены карты те чертовы будут. Сам же он играть не моги, и знать, что за предмет сей и где он, тоже. А узнать про то он от сотоварищей своих по бесовскому кругу должон через посредника чистога, в игру им вовлеченного, и деньги свои ему для игры вручившего суммой не менее пятидесяти тыщ. Общая же ставка при этом (затерто до дыр) …Аминь».
Ну, вот, теперь кое-что стало понятно: Норкин – это тот самый Мотя-Митяй, что на рынке ко мне подошел; те, с кем за стол играть сел – проклятые каким-то высшим адептом истинной веры в 7228 году. Видно флеш-рояль их липовый был, а то раздели бы меня вчистую. Нехорошо жульничать, даже нечистой силе. Этот Мотя меня («посредника чистога» – даже приятно стало) нашел как-то и привел на игрище, где и предполагал сыграть со мной, что называется «на один карман». В его времена сумма «пятьдесят тыщ» была только очень состоятельным людям под силу, что ограничивало его возможности, а в наше – любой дурак скопить или заработать может. Ну, и выиграть ясно планировал. Узнать, где колода волшебная. А дальше я его планов не ведаю: то ли продолжить простаков облапошивать, то ли сжечь ее к чертям, да покой обрести. А что за маскарад с такой долгой игрой устроили – кто его знает? Может, соскучились, или замаскировать истинную ставку хотели, а может, по привычке и от природной жадности решили разорить партнера. Тут вообще, много неясного, и первое – зачем такое сложное заклятие? Ох, и выдумщики последователи истинной веры раньше были!
– Ну, и фартануло тебе, пап! – Вывел меня из раздумий Глеб. – Прямо, дьявольски фортануло!
– То-то и оно, что дьявольски.
Я встал, прошел на балкон, взял большое железное ведро.
– Неси сюда это сокровище! – Крикнул сыну.
Через пять минут от чудесной колоды осталась лишь кучка пепла. Горела она таким же ясным пламенем, как и чудовища, ночью со мной «катавшие» за столом игорным.
– Зря ты это, – посожалел Глеб.
– Пусть Митяй с миром упокоиться, а нам с тобой в этой квартире социализма достаточно. А чего хватать не будет – сами на то заработаем. Знаешь такое выражение:  не выпрашивай, обращаясь к Всевышнему, а скажи: «Прикрой, Боже, а дальше я сам попробую»?
– Теперь знаю, – вздохнул парень, высыпая пепел с восьмого этажа вниз, – а что за год такой странный – 7228? Это когда же?
– В 1700 году нашей эры Петр I ввел западный Юлианский календарь в России, фактически украв у жителей страны 5508 лет! То есть 1700 год по нашему нынешнему летоисчислению – это 7208 год в его время, прибавляем двадцать лет до указанного в письме значения и получаем 1720 год! Уже Петербург семнадцать лет, как строился, и к новому календарю привыкли все. Да-а, точно старовер какой-то писал, Иннокентий этот. А иконка-то куда как более древняя оказалась, ей, почитай, почти триста лет! Пойдем, поставим ее на место.
Вскоре Глеб ушел. Я остался один.
«А может, зря я так? – Думал, расстилая постель. – Ведь такое раз в жизни бывает и у одного на миллиард, а может и реже. Такой фарт профукал, еще и премия, выданная вполне заслуженно, сгорела, причем в буквальном смысле. Хотя вряд ли бы со мной сели играть одной какой-то старой колодой серьезные люди; может, триста лет назад это и прокатывало, но в наше время – вряд ли. Э-эх! Ладно, пора ложиться – утро вечера мудренее».