Л. Н. Толстой. Чечня. Современность. Часть 4

Писательский талант Льва Николаевича Толстого до прибытия на Кавказ и до начала его дружбы с казаками и чеченцами не был открыт. Не было не только издано, но даже начато, ни одно его произведение. Потому не может быть сомнения в том, что движущим моментом в становлении будущего писателя, был Кавказ. Но, как известно, Кавказ велик, потому в статье рассмотрим эти вопросы более подробно и попытаемся сузить круг регионов, более всех повлиявших на становление писателя. И здесь особой сложности нет, обо известно, за малым исключением,все свое время он провел в Чечне.
Среди казаков в приятелях обеих братьев был девяностолетний дед Епифан Сехин, с которым они часто общались и ходили на охоту. Как пишут братья, дед Епишка был одним из последних казаков старой эпохи, что был кунаком чеченцев и тесно дружил с ними. Его с почетом принимали в чеченских аулах, он радушно принимал своих чеченских друзей. И этот момент взаимной дружбы, особенно нравиться обоим братьям и потому они с удовольствием слушают деда. Им нравиться, не то, что есть сегодня: злоба, вражда, война, порча природы. Они восхищаются тем, как было раньше, когда горцы и казаки жили в мире и согласии. Поэтому Л. Толстой вкладывает в своего героя Оленина слова Епишки:  «Прошло ты, мое времечко, не воротишься», «Нынче уж и казаков таких нету. Глядеть скверно...».
Не о войне мечтали и русские солдаты, загнанные по воле царя в непривычные для них условия. Война с такими же, как и они, трудовыми людьми, с мозолями на руках, солдатам была чужда. Поэтому при первом же случае, они пытались вступить в диалог с горцами и расспросить о жизни, о семье. Думается, что  Лев Николаевич не раз был свидетелем таких ситуаций и потому в повести «Хаджи-Мурат» писатель вкладывает в уста солдата Авдеева слова его беседы с чеченцем: «Право, совсем как российские …Так разговорились хорошо. Хорошие ребята». Оба брата не скрывают свои симпатии к трудовым людям и с той и с этой стороны. А Лев Николаевич, уяснив всю правду о войне, открыто обвиняет в ней царя и военное руководство. Доказательством тому служат следующие слова, выведенные им после долгих размышлений в повести «Хаджи-Мурат»: «То, что происходит на Кавказе, есть то, что всегда случается, когда государство, обладающее огромной военной мощью, вступает во взаимоотношения с примитивными маленькими народами, живущими своей независимой жизнью. Под предлогом самообороны (даже тогда, когда нападение этих народов спровоцированы могущественным соседом), или под предлогом цивилизации диких народов, (даже если дикие народы живут несравнимо лучшей и более мирной жизнью, чем цивилизаторы), или под каким - либо еще предлогом подданные огромного военного государства совершают всевозможные формы насилия по отношению к малым народам, утверждая, что с ними невозможно иметь дело».
Моя бабушка Хадижат, отличалась повышенным чувством доброты и мудрости. На любое действие людей с дурным характером и нравом, она говорила: - «Если взывать на их головы проклятья или гнев Божий - уподобишься им. Лучше попросите Творца дать им ума». Исходя из этого, дай Всевышний ума всем, кто общается с нами, живет в соседних домах или на соседних землях.
Если среди казаков у братьев был ограниченный круг знакомств, то среди чеченцев их было много больше. Почти все они из числа лиц, работавших в российской администрации. Только от них Лев Николаевич и Николай Николаевич получали информацию о жизни, быте, традициях, как чеченцев, так и всех горцев Кавказа. Насколько сильна была их дружба видно и по тому, как писатель часто ездил к ним домой, общался с домочадцами, а покидая наш край, последний прощальный визит совершил в чеченский аул Старый-Юрт, откуда взял путь домой в Россию. Разве это не есть свидетельство крепкой дружбы писателя с представителями нашего народа? Мы не можем отрицать и того, что в доме у Садо или у Балты, писателя могли дожидаться и остальные его приятели из чеченцев. Так в нашем народе принято, собираться для прощания в одном месте, чтобы не доставлять неудобства отъезжающему.
Дружба чеченцев с будущим писателем, была чистой, в ней не было ни корысти, ни желания вписать свое имя в историю. Ведь в те годы Лев Николаевич был очень молод и никому не известен. Его поразила первозданная красота Кавказских гор, простые дружеские отношения людей, не предусматривающие никаких обязательств. Все это изменило внутренний мир Льва Николаевича, его сердце наполнилось новым смыслом, заставило пересмотреть свои взгляды на жизнь. Он увидел другой мир, без одурманивающего алкоголя, другие отношения между людьми, у которых свобода превыше всего, где слово свято, а дружба верна.
Что следует из этого? Чечня и новое окружение, дали ему импульс и свежее дыхание для раскрытия таланта писателя, они разбудили в нем внутренние силы, доселе спавшие. Талант в нем бушевал, словно подземный вулкан, стремящийся наружу. Для его реализации требовались яркие события, новые душевные переживания, общение с людьми, в корне отличающимися от его друзей из столицы России. Все это Лев Николаевич нашел на Кавказе, а точнее в Чечне, среди чеченцев и казаков.
Каждый справедливый человек, изучив письма и дневники Льва Николаевича, ясно осознает, с какого момента и под воздействием каких впечатлений, начался внутренний перелом в его душе. Вместе с вами, любезный читатель, я попытаюсь по записям писателя, определить этот самый начальный период. Определив его, мы смело можем утверждать, что для Льва Толстого явилось толчком раскрытия дара писателя и гуманиста. Свои выводы я сделал, хочу, чтобы и вы подумали.
 Прежде всего, начало заложено в Старом-Юрте, с той самой картины на водах, которую  Л. Н. Толстой выразил в письме к тете Т. А. Ергольской 5 - 6 июня 1851 года. Думаю, не стоит повторять, о чем идет речь, письмо мною приведено выше.
Следующее, что повлияло на становлении писателя и человека – размышления в ночи, постигшие его через 5 дней, в том же Старом - Юрте. Нет никаких сомнений, что мысли, навеянные ему, были продолжением душевного взлета пятидневной давности у горячих источников. 11 июня 1851 года Л. Толстой записывает: «Вчера я почти всю ночь не спал; пописавши дневник, я стал молиться Богу. Сладость чувства, которую я испытал на молитве, передать невозможно. Я прочел все молитвы, которые обыкновенно творю: отче, богородицу, троицу, милосердия двери, воззвание к ангелу хранителю, и потом остался еще на молитве. Ежели определять молитву просьбой или благодарностью, то я не молился. Я желал чего-то высочайшего и хорошего; но чего,-;я передать не могу, хотя и ясно сознавал, чего я желаю. Мне хотелось слиться с существом всеобъемлющим, я просил его простить преступления мои; но нет, я не просил этого, ибо я чувствовал, что ежели оно дало мне эту блаженную минуту, то оно простило меня. Я просил и вместе с тем чувствовал, что мне нечего просить, и что я не могу и не умею просить. Я благодарил его, но не словами, не мыслями. Я в одном чувстве соединял все - и мольбу, и благодарность. Чувство страха совершенно исчезло. Ни одного из чувств - веры, надежды и любви -;я не мог бы отделить от общего чувства. Нет, вот оно чувство, которое я испытал вчера,-;это любовь к Богу. Любовь высокую, соединяющую в себе все хорошее, отрицающую все дурное. … от чистого сердца просил я Бога принять меня в лоно свое. Я не чувствовал плоти, я был - один дух».
 Посмотрите как искренне, от всего сердца Лев Николаевич молится Богу. Он не знает многие тонкости молитв, не знает, на каком языке ее совершать, но уверен, что язык сердца самый действенный при обращении к Нему, поэтому он и молится с сердцем, полным любви к Богу. Молится не из-за страха, молится не в суете дня, а в тишине, глубокой ночью, до самого утра. Разве можно отрицать, что в этот момент Лев Николаевич не был на той самой высоте душевного вдохновения, о котором он позже напишет, что живя на Кавказе: «Я стал думать так, как только раз в жизни люди имеют силу думать. У меня есть мои записки того времени, и теперь, перечитывая их, я не мог понять, чтобы человек мог дойти до такой степени умственной экзальтации, до которой я дошёл тогда. Это было и мучительное, и хорошее время. Никогда, ни прежде, ни после, я не доходил до такой высоты мысли и не заглядывал туда, как в это время, продолжавшееся два года. И всё, что я нашёл тогда, навсегда останется моим убеждением».
Думаю, вы понимаете, о каких ДВУХ годах пишет Л. Толстой. Это годы, проведенные им в Чечне, в общении с приятелями из Старогладовской, Старого-Юрта, Мамакай-Юрта и других населенных пунктов. В этих словах плод его размышлений в военных походах, размышления по рассказам друзей, бесед с солдатами и офицерами по службе.
Порой у человека, какие - то суждения или высказывания, рождаются экспромтом, от яркого впечатления, от речей и поступков близких и знакомых людей. Спустя время, осознав, что это был временный, одноразовый всплеск эмоций, взгляды могут меняться. Если они были коротким, сиюминутным возбуждением, они уходят. Если пустили корни и задели глубинные струны души, остаются достоянием всей жизни. Например, к сиюминутным, к исчезнувшим, можно отнести высказывание Л. Толстого и записанное им в дневнике от 13 ноября 1852 года: «Николенька очень огорчает; он не любит и не понимает меня». Мы знаем насколько братья были привязаны и любили друг  друга. И эта оценка ничего общего не имеет с его постоянными чувствами к брату.
Любовью на всю жизнь, можно назвать и отношение писателя к Кавказу. Он полюбил Кавказ на всю жизнь, всей душой, и зародилась эта любовь у него именно в Чечне. Здесь он понял свое предназначение на земле и потому написал: «Есть во мне что-то, что заставляет меня верить, что я рожден не для того, чтобы быть таким, как все». Это не хвастливое выражение человека, это плод кропотливой работы над собой, плод долгих размышлений.
Как бы ни прельщала Льва Толстого красота Кавказа, ее было бы мало, если бы ему не были по нраву люди, живущие здесь, если бы ему, не было приятно общение с ними, если бы ему, не нравился их образ жизни и поведение. Чтобы остаться навечно в сердце, любая внешняя красота должна быть подкреплена человеческим фактором. Когда все эти составляющие объединяются, сливаются в одно целое, то человек может сделать вывод на всю жизнь. Лев Николаевич Толстой этот вывод сделал. Он озвучил его сначала супруге, Софье Андреевне, сказав, что «лучшие воспоминания его жизни принадлежат Кавказу». Подобное повторил в беседе и со своим биографом П. И. Бирюковым, назвав пребывание на Кавказе «одним из лучших периодов своей жизни».
Вам известно, где он постоянно жил на Кавказе, с кем он плотно общался, известно кто, рискуя своей, спасал его жизнь. Кто искренне от всего сердца делал ему подарки и радовался тому, что на это у него есть возможность. Мы знаем, кто дал ему первые и последние представления об обычаях, традициях, истории кавказских народов. Знаем, кто рассказывал случаи из военных стычек и с чьих слов он записывал наши песни. Известно что, даже покидая навсегда Чечню, он посчитал своим долгом совершить прощальный визит к друзьям - чеченцам в Старом-Юрте. Это  говорит о чистоте и прочности их дружбы, о человеческих качествах самого писателя.
Все перечисленное мною, есть факты, которые невозможно отрицать, но которые упорно замалчиваются почти всеми историками и литераторами России, как раньше, так и сейчас. Они умышленно скрываются большинством ответственных лиц, работающих в музеях писателя в Москве, в усадьбе Льва Николаевича Толстого в Ясной Поляне.
Анализируя этот и другие факты, замалчивания добрых дел со стороны чеченцев, невольно  напрашивается вывод, что в российском обществе, есть некие силы поддерживающие это. Казалось бы, умри один наш ненавистник, на его место мог бы явиться человек, симпатизирующий нам. С нами такое не случается – у всех всегда, на протяжении веков, одна и та же установка - безмерно раздувать о нас негатив и как можно меньше писать положительное.
Хотелось бы, чтобы наши невидимые, не понятно по какому поводу ставшие ими, враги, пояснили причину такого отношения. То, что такая ситуация существует на протяжении веков, нет сомнения. Таковы факты. Чеченцам следует серьезно изучить причину такого явления, иначе замкнутый цикл, заключающийся в истреблении народа, разрушении всего и вся, с последующим «восстановлением», в процессе которого главной задачей является не забота о народе, а кража финансируемых средств, будет продолжаться. Ни дворцами, ни небоскребами, что после очередного убиения народа возводят у нас, ущерб не восстановить. Уничтожая города и селения, древние городища и склепы, в нас хотят видеть шариковых. Это приведет к исчезновению чеченцев как самобытного народа Ноя, как этноса, имеющего свою историю, культуру, устоявшиеся традиции, обычаи и ценности.
В 1996 году вышла в свет книга чеченского писателя Зайнди Шахбиева «Судьба чечено-ингушского народа». В ней он пишет, что работая над книгой, бывал во всех известных библиотеках России. Даже в самой главной из них, в Ленинской (ныне Российская государственная библиотека), он находил вырванными листы, где речь шла об истории чеченцев, где она освещалась более менее правдоподобна. Так некие силы пытаются вычеркнуть нас из истории человечества, лишить нас прошлого.
Тот же автор рассказывает случай, происшедший с ним во время поездки в Кению. Их делегацию возглавлял президент Калмыкии Кирсан Николаевич Илюмжинов. На месте они повстречали кенийца, закончившего три курса университета им. Патриса Лумумбы в Москве. Узнав, что его собеседник чеченец, тот рассказал один интересный случай, происшедший с ним и с его земляками в Москве. В их общежитии чеченцы творили много плохих дел и всегда подчеркивали свою национальную принадлежность. Однажды они продали радиоаппаратуру двум незнакомым парням, говорившим на чистом русском языке. Рассчитавшись за товар, ребята хотели уйти, но их поведение было столь приятным, что африканцы решили угостить их чаем. Когда они допивали чай, к ним в комнату, сорвав петлю на двери, заскочило человек семь, и молча стали выносить их сумки, аппаратуру. На вопрос, кто вы такие и почему забираете наши вещи, один грубо ответил: «Мы чеченцы» и дав понять, что за следующим вопросом последует наказание, продолжил свое дело. Один из парней, спокойно допивавший свой чай сказал тем; Ассаламу Алейкум! Ребята замешкались и, воспользовавшись этим, оба парня набросились на грабителей и сразу вырубили двоих. Другие, побросав вещи, убежали.  Оказалось, что чеченцами были два их покупателя, которых они угощали чаем, а те, представляясь ими, грабили иностранцев. Таким образом, по России компрометировали наш народ.В наши дни, такое нередко встречается уже в Европе.               
Подобные методы часто применяли на Кавказе и царские войска. Особенно этим пользовался против черкесов, откровенный садист и убийца, русский генерал Засс, которому даже сегодня ставят  памятники.
Возвращаясь ко Льву Николаевичу, смело можно сказать, что все народы мира вместе взятые, не могут похвастаться тем, что сделал для него Садо. В то же время, ни одно из благих дел чеченцев, не афишируется. А ведь это самый лучший способ воспитания подрастающего поколения, укрепления единства и сплоченности народов страны. На что еще должны опираться учителя школ, если не на такие добрые примеры взаимоотношений людей разных национальностей.
От имени жителей Чеченской республики, посредством этой публикации, мне  хотелось бы обратиться к Владимиру Ильичу Толстому, правнуку Льва Николаевича и его супруге, Екатерине Александровне Толстой, ныне директору Музея - усадьбы Л. Н. Толстого «Ясная Поляна». Если для торжества справедливости, к которой всегда стремился ваш пращур, вам недостает аргументов, что исходят из его дневников и произведений, прошу перечитать строки из письма  Льва Николаевича от 6 января 1852 года к Т. А. Ергольской: «Ложась спать, я думал: но как же возможно мне помочь? Ничего не может произойти такого, чтобы я смог уплатить долг. Я представлял себе все неприятности по службе, которые мне предстоят в связи с этим... Помоги мне Господи, — сказалъ я и заснулъ. Сегодня утром я получаю письмо от Николеньки вместе с вашим и другими — он мне пишет: На дняхъ былъ у меня Садо, онъ выигралъ у Кноринга твои векселя и привезъ ихъ мне. Онъ такъ былъ доволенъ этому выигрышу, такъ счастливь и такъ много меня спрашивалъ «какъ думаешь, братъ радъ будетъ, что я это сделалъ» .
 И вот после такого искреннего обращения к Богу, Милостивый и Милосердный, послал писателю избавление в лице Садо Мисербиева. Не знаю, сколько на тот период в мире было людей, не знаю, сколько было христиан, мусульман, иудеев и буддистов, но знаю, что население России было 60 миллионов. Бог не выбрал никого иного, для облегчения участи своего раба, кроме как чеченца, народ которого нещадно истреблялся и численность которого не составлял 500 тысяч человек. 
А теперь строки лично для Владимира Ильича Толстого. Представьте, что сегодня к Богу, подобно Льву Николаевичу Толстому, обращается Садо Мисербиев: - «О Милостивый, прошу Тебя! Восстанови справедливость по отношению к моему маленькому, вечно гонимому народу. Я и мои приятели чеченцы, искренне дружили со Львом Николаевичем. Наши отношения были чисты и в годы его безвестности, и в годы его мировой славы. Прошу Тебя, всемогущий и Милосердный, сделай так, чтобы наши с ним былые отношения не утаивались потомками».
Остается надеяться, что мольба Садо будет услышана, так же как Он услышал просьбу Льва Николаевича. Прошу Вас, уважаемый Владимир Ильич, разобраться во всем, восстановить справедливость. Это будет честно и по отношению к памяти Л. Н. Толстого, С. Мисербиева и к нашим народам. Уверен, что Ваш поступок одобрил бы ваш великий предок!
Дополнения к этим, более года назад написанным строкам. Как вы думаете, каким образом отреагировали на наше письмо? Нас не заметили. Людям, пожинающим мирские блага от таланта своего великого прапра, нет дела, как до нас, так и до правды. На другое мы и не рассчитывали. Нам главное было утвердиться во мнении, которое у нас сложилось по этому поводу. 
С момента написания Львом Николаевичем выше указанного письма, прошло более 172 лет. За это время очень малое количество литераторов и историков России, написали статьи о дружбе Л. Н. Толстого с чеченцами. Музейные работники так же игнорируют факты и не отражают их в стенах музеев. Мы не просим никаких снисхождений, но напоминаем, что долг каждого человека, поступать по справедливости. К сожалению, ни в вас, ни в ваших деяниях, мы ее не находим.Неужели фальсификаторам истории перед самим собой не стыдно поступать не по совести?
Завершая эту часть повествования, хочется сказать. Светлая память наших ушедших людей, о которых мы вели речь, требует торжества справедливости. Это будет правильно и по отношению к ним и по отношению к нашим народам. Те, кто и без нашего обращения, по документам и письмам самого Льва Николаевича, обязаны были освещать правду, не думайте, что чеченцы просят у вас  милости. Мы только напоминаем об исторических фактах, на которые не влияют ни мои слова, ни ваше утаивание. Они были, и это главное.
Никогда не акцентировал бы внимание на Чечне и чеченцах, если бы, не явное искажение былого, если бы, не осознанное сокрытие совершенных нами благородных поступков. Мы по природе скромный народ, любим, совершать благие дела, не афишируя их. Но тут нас просто вынуждают отстаивать правду, откровенной ложью.
Повторюсь, что каждый верующий человек осознает, что талант и жизнь Льву Николаевичу даны Богом. Он это признавал и всегда благодарил Творца. Далее заслуга его самого, проявившего усердие. Другой вопрос, что заставило его сконцентрировать свои силы и волю, для претворения в жизнь целей, ради которых он явлен миру. Тут двоякого мнения тоже не может быть. На Кавказе Лев Николаевич провел два года, семь месяцев и двадцать дней, или 964 дня. За исключением нескольких месяцев, что был на лечении, сдавал экзамены, он провел в Чечне – в походах в нашем крае, с казаками, сослуживцами, чеченцами. Поэтому точный ответ на поставленный вопрос, есть ЧЕЧНЯ, расположенная на Кавказе.
Жизнь и общение Льва Николаевича в Чечне с казаками и чеченцами были тем двигателем, после которого его талант превратился в гения, перед которым робел и М. Горький. Интересно вспомнить следующий эпизод из жизни пролетарского писателя. О нем пишет журналист и писатель С. Г. Петров. Он совместно с М. Горьким, Ф. Шаляпиным оказался в Крыму, где рядом с ними отдыхал Лев Николаевич. Максим Горький был знаком с писателем, и он с Ф. Шаляпиным решил навестить Л. Толстого. С. Г. Петров пишет: «Я попросил их взять меня с собою. Горький, не раз бывавший у Толстого в Ясной Поляне, стал меня отговаривать. Не советую! - сказал он. - Неприятно вам будет! Я вот про себя скажу: ведь какой ни на есть, а все-таки я - писатель, но, когда говоришь с Толстым, черт знает отчего, чувствуешь себя каким-то мальчишкой, ей-богу! Не человек говорит, гора говорит!».
Следует учесть, что оба брата Толстых очень ценили и дорожили дружбой с чеченцами. Я писал, что Николай Николаевич печатал свой очерк «Охота на Кавказе» в журнале «Современник». Но для нас ценным был бы и его очерк под названием «Чеченка», который "утрачен" нашими недругами все по той же причине - скрывать от общественности все положительное, что написано о нас. О том, что рассказ был увлекательным, с интересными сведениями, и что они затрагивали за живое читателя, свидетельствуют записи Л. Н. Толстого в дневниках от 13 и 14 июня 1856 года. В первый день записано: «Читал прелестнейший рассказ «Чеченка» Николеньки. Вот эпический талант громадный». На следующий день писатель записал: «Читал Николенькин рассказ, опять заплакал». Получается, что Льву Николаевичу рассказ очень понравился, и он его с удовольствием перечитывал, и каждый раз он вызывал у него слезу.
Обратите внимание, что записи писателя сделаны в момент его пребывания в Севастополе. А значит, Николай Николаевич послал ему копию рассказа. Это никак не мог быть оригинал. Ни один здравомыслящий писатель не отправит оригинал, не оставив у себя его копию. Нет уверенности, что так же как и брату, Н. Толстой мог направить рассказ и другим адресатам. Не удивительно ли, что пропадают все: и оригинал и копии его рассказов, тогда как написанное самим Л. Толстым в Севастополе сохранилось в полном объёме. Он не мог, сохранив свои записи, так небрежно отнестись к рассказу брата и утерять его. Потому и в этом случае, есть над чем подумать. И здесь чувствуется «рука» наших недругов, упрятавших ценное свидетельство. Много документов из переписки Садо Мисербиева и Л.Толстого «исчезло». Выходит, там было что - то интересное для нас всех.
Как известно, все тайное, когда то становится явным. При написании статей о Л.Н. Толстом я не обладал некоторой информацией которую нашел позже. В декабре 2024 года нами найдены два журнала «Кавказский Горец», вышедшие в Праге в 1924 и 1925 годах. Эти печатные издания эмигрантов с Кавказа. Среди миллионов эмигрантов, вынужденных покинуть революционную Россию после 1917 года, оказалось и много горцев Кавказа: адыги, азербайджанцы, армяне, балкарцы, грузины, дагестанцы, ингуши, кабардинцы, карачаевцы, кумыки, осетины, чеченцы. В их числе были бывшие члены Горского правительства во главе с его Председателем Тапой Чермоевым, известным чеченским нефтепромышленником, офицером царского конвоя.
Во втором номере журнала за 1925 год имеется статья правнука шейха Мансура по имени Нарт. В ней указано, что у шейха Мансура был сын по имени Мисирби, который дожил до преклонных лет и имел сына Садо. Именно он, внук шейха Мансура и был другом Л.Н. Толстого. Сам же Нарт, является внуком Садо. Но и это еще не все. Нарт пишет, что «Лев Толстой до самой смерти любил и не забывал Садо и имел с ним постоянную переписку. Он увековечил имя своего спасителя в романе «Хаджи-Мурат». Переписка хранится у пишущего эти строки)».
Вот такие весьма ценные сведения нами получены в прошлом году, надеемся, что и переписка писателя и Садо тоже найдется. Но опять возникает вопрос. Почему российская сторона скрыла факт родства Садо и шейха Мансура? Невозможно представить, что при столь частых встречах оба молодых человека не затрагивали эту тему. Тем более нами установлен и другой факт умышленного сокрытия того, что Садо работал переводчиком и был знаком с начальником Аргунского округа А.П. Ипполитовым. И здесь выявляется главная причина сокрытия - российска сторона не желает оглашения факта знакомства Льва Николаевича с основоположником теории непротивления злу насилием, Кунта Хаджи Кишиевым. Сведения об этом имеются у биографа Л.Н. Толстого, Шохор-Троцкого, приезжавшего в Чечню, для встречи с Садо.

Вызывает недоумение и пропажа письма, написанного в Ясную Поляну другим чеченцем, Балтой Исаевым. Об этом  в статье «Мысли, которых Толстой боялся» пишет Марьям Вахидова, журналист, филолог, общественно-политический деятель, почётный доктор философии Оксфордского университета. Марьям Адыевна пишет: «20 января 1854 года Толстой покинет Чечню. Но перед отъездом он «дожидался» в Старом Юрте Балту Исаева. Почему Толстому так важно было увидеть на прощание Балту? Какую важную услугу мог оказать Балта русскому другу, уезжающему навсегда из Чечни? Во всяком случае, 23 января в 1856 году Балта напишет "интересное" письмо Толстому в Ясную Поляну, которое якобы не сохранилось. О чем таком интересном мог написать обыкновенный чеченец, сельский юноша, никогда не выезжавший за пределы Чечни, русскому графу, уже ставшему известным в России писателем? Кто читал это письмо кроме Толстого? Кто назвал это письмо "интересным"? И почему такое интересное письмо не сохранилось, а память о нем осталась»?
Точно так же пропали письма, написанные Львом Николаевичем своему другу Садо. Это тем более странно, что Лев Николаевич хранил черновики своих писем. Письма, написанные им, другим адресатам сохранились, а то, что написано чеченцам, исчезло. Не странно ли и не много ли таких странностей по отношению к нам? Почему пропадает только то, что связано с чеченцами и обязательно письма и произведения, где чеченцы показаны с хорошей стороны. Почему то никогда не пропадают глупые, оскорбительные и необъективные высказывания о нас. К ним отношение бережное во все века.
То,что ценные документы и письма пропадают в Чечне,не удивительно. На нас регулярно, словно гром с небес, налетала одна орда за другой. Письма, подарок и разорванные векселя своего русского кунака, Садо хранил до конца жизни. В 1927 году в Чечню, в селение Старый-Юрт приезжает биограф Льва Николаевича Константин Семенович Шохор-Троцкий. Самого Садо в живых в тот момент уже не было, а сын его рассказал, что белые казаки разграбившие их аул в 1918 году унесли или уничтожили все, что было в их доме. Как мало они любили Л. Н. Толстого, если уничтожили наследие великого писателя, уже ставшего всемирно известным.
А теперь предлагаю вашему вниманию версию российских исследователей на причины душевных изменений в характере Льва Николаевича на Кавказе. Они разные, но всем присуще следующее: - «Чудная природа Северного Кавказа, и горы, и Терек, и казацкая удаль, и почти первобытная простота жизни - все это в своем гармоническом целом послужило колыбелью этим первым плодам и указало путь всемирному гению, вышедшему на борьбу за идеал, за искание истины, смысла человеческой жизни». Ни один автор, ни единого слова о чеченцах. Все авторы разных регионов, незнакомые друг с другом, единодушны в умалчивании наших заслуг. Я не желаю называть их фамилии, они достойны только одного названия «клеветники» и «фальсификаторы».               
Нас в упор не видят и не хотят признать очевидные факты. На лицо не только умалчивание, а открытое и беспардонное игнорирование наших заслуг. Фактически, читая дневники Льва Николаевича, приходишь к выводу, что чеченских друзей у него было больше, чем среди казаков и сослуживцев вместе взятых. И нет сомнения, что быт и образ жизни казаков Л. Толстому нравился по одной причине, что они жили, породнившись и переняв образ жизни, манеры поведения и одежду горцев. Не только простой люд, но и царские особы носили кавказскую одежду. Казаки даже в седле пытались сидеть как чеченцы. Разве плохие обычаи, традиции, танцы, одежду будут перенимать, если это не лучше собственных? Как пишет писатель в повести «Казаки»:  - «Живя между чеченцами, казаки перероднились с ними и усвоили себе обычаи, образ жизни и нравы горцев». Он знает, что беглые люди из разных окраин России были дружелюбно приняты горцами. Что между ними не было трений, пока царская власть силой и подкупом, не заставила их воевать против людей, что дали им приют и роднились с ними. Даже сегодня среди чеченцев есть тейпы, происшедшие от совместных браков и сложно сказать, кто более соблюдает народные традиции: считающие себя чистыми по крови или люди от совместных браков. Мне, уверен и многим другим, известны имена былых и нынешних чеченцев, чтящих наш кодекс НОХЧОЛЛА, у которых мать русская, а отец чеченец. Все дело в воспитании и личном желании каждого - БЫТЬ, а не казаться.
Точно так же было много случаев, когда казаки, вопреки указам военных, оказывали поддержку своим друзьям и знакомым из числа горцев, давали им кров и еду, за что и были наказаны. Они это делали осознанно, зная, что их ждет наказание, ибо были уверены, что военные часто преследовали многих ради забавы, а не вследствие их вины. Такие случаи благородства казаков, происходили повсеместно по всему Северному Кавказу.
Если бы один эпизод благих деяний, что сделали чеченцы по отношению ко Льву Николаевичу, сделал представитель титульной нации, об этом вещали бы годами и круглосуточно по всем средствам массовых информаций, вплоть до утюгов. О нас же нет ни единой строчки ни в музее Льва Толстого в Москве, ни в доме усадьбе Ясная Поляна. Это никоим образом не унижает нас, это очередное свидетельство нечистоплотности ответственных работников, стоящих на службе народу. Если им не стыдно скрывать явное и писать ложное, почему мы должны стесняться разоблачать их?
Недоумение по поводу умолчания по всей России влияния Чечни на становление великого писателя, высказал и Салавди Загибов, директор музея Льва Толстого в станице Старогладовской. В журнале «Это Кавказ», в статье Азы Исаевой от 20 февраля 2020 года сказано: - «Почему-то нигде не упоминают о влиянии Кавказа на жизнь и творчество писателя. Я как-то был на экскурсии в Ясной Поляне. Ни слова о Старогладовской. А ведь именно здесь он написал «Детство», именно на «Кавказе он стал думать, как люди только раз в жизни имеют силу думать». Я заговорил про это, но меня начали разубеждать. Но одну вещь нужно признать точно: сюда Лёвушка приехал молодым разгульным человеком, а уехал отсюда талантливым писателем». 
Понимаю недоумение населения республики подобным отношением к нам. Но и мы обязаны измениться и "сделавть работу над ошибками". Почему грузинам, не имеющим никакого документального подкрепления, удаются столь тесные связи с исследователями жизни и деятельности писателя, с музеями и усадьбой в Ясной поляне? Почему мы не можем закрепить за собой хотя бы один из многочисленных фактов его связи с чеченцами. Значит не тем занимаемся или, не так занимаемся. Чем больше мы стараемся быть понятыми и принятыми в сообщество народов федерации, тем сильнее этому противодействие. Любая выдержанная во всех отношениях статья от нас, подвергается массированной атаке явных фальсификаторов.
Но более чем к нашим недоброжелателям, у меня претензии к нам самим. Почему мы ждем нашего упоминания от других лиц? Кто нам мешает заниматься самим своими делами? Как было сказано в одном из советских фильмов, пусть у них будет своя свадьба, у нас своя. Почему нас самих не интересует и не волнует наша родная история? Не умеем писать? Не поверю! Если да, то следует пригласить знатоков, умеющих найти иголку в стоге сена. За ними далеко ходить не надо, они рядом. Деньги сегодня, (как и всегда) решают все. Поэтому  обвинять других, следует в последнюю очередь. Чеченцы скромный народ, мы любим, совершать благое, без приукрашиваний, как это делают другие. Но скромность, предусматривает меру. Нельзя быть скромными до умопомрачения. Надо вещи называть своими именами, добиваться своего, а не ходить вокруг да около, ожидая, когда и кто напишет о нас правду. По отношению к нам ее никогда не было, не стоит и далее ожидать. Самим следует заниматься своими вопросами.
Время, проведенное Л. Н. Толстым в Чечне: его общение с казаками, чеченцами, размышления во время походов, анализ поведения солдат, казаков и офицеров, в стычках с горцами, все это расширило кругозор и изменило взгляды писателя. Он стал понимать, что война это зло, что она не нужна ни горцам, ни солдатам России, насильно загнанным в эту мясорубку человеческих жизней. Скорее это понимание и вылилось в строки: «Было время, когда я гордился своим умом, своим положением в свете, своей фамилией, но теперь я сознаю и чувствую, что ежели во мне есть что хорошего, то только доброе сердце, чуткое и любящее». Под этими его словами подпишется любой, кто знаком с его жизнью и творчеством.
Разве без любви к чеченцам у писателя могло быть желание и терпение слушать и записывать наши песни, наши традиции. Разве он посещал бы так часто своих друзей из Старого-Юрта, или принимал бы их безропотно у себя, когда они порой и мешали ему заниматься литературной деятельностью. По дневникам писателя видно, с каким энтузиазмом он брался писать очерки по рассказам Садо, Балты, Мамакхи. Когда не выходило написать отдельные очерки, он обязательно вставлял сюжеты из них, во все свои кавказские произведения.
Еще один момент из жизни писателя, которому я ранее посвятил отдельные статьи. Это возможное знакомство Льва Николаевича с основоположником теории непротивления злу насилием, чеченским Устазом Кунта-Хаджи Кишиевым. Мне было известно, что фотокопии записей высказываний Устаза и дневники человека, бывшего  мюридом Кунта-Хаджи и сопровождавшего последнего во время ареста, Абдул-Салама Тутгиреева, из селения Алхан-Юрт, хранились у директора Чечено-Ингушского научно-исследовательского института А. А. Саламова, где некогда работал и я. При подробном ознакомлении с материалом об Устазе, я был поражен тем, что изучением его теории и жизни, занимались ученые Англии, Турции, России. Ознакомившись с оценкой русских офицеров и военных историков, которую они дали Кунта-Хаджи, назвав его состоящим «из массы симпатий и благородства», я написал о нем статью.
Еще до приезда будущего писателя в Чечню, здесь широко распространялось учение чеченского святого. О нем не мог не знать Лев Николаевич, и он не мог не желать с ним встречи. Во - первых селение Иласхан-Юрт, где жил Кунта-Хаджи, было по соседству со Старогладовской. Но важнее всего то, что я нашел новую информацию на эту тему, которая  мне не была известна при написании статей о нем. Новое заключается, во-первых, в том, что по данным литературоведа и друга Л. Толстого К. С. Шохор-Троцкого -  «Садо Мисербиев (1832—1900), чеченец, житель аула Старый Юрт, принадлежал к тем «замиренным» чеченцам, которые не уклонялись от службы в русском военном лагере. В 1850-ых гг. Садо Мисербиев служил переводчиком при полковнике Ипполитове в крепости Воздвиженской». Во-вторых, мне удалось найти запись в дневнике самого Льва Николаевича от 1 января 1854 года, где он записал: «Встал нынче поздно и разные посетители заняли все время до обеда. Воздвиженский Чеченец - кунак Ипполитова, которого я принял слишком хорошо».
Если в ранних статьях я допускал, что писатель Л. Н. Толстой и гуманист Кунта-Хаджи Кишиев, могли быть знакомы, то теперь Я УВЕРЕН, ЧТО ТАК И БЫЛО. Тот, кто «подчищал» дневники и записи Л.Н. Толстого о связях с чеченцами, сработал не столь четко и против своей воли оставил свидетельства, подтверждающие мои слова. Сами проследите за складывающейся цепочкой: - Садо Мисербиев был переводчиком у А. П. Ипполитова, русского офицера при крепости Воздвиженской. Позже Садо стал лучшим другом Льва Николаевича Толстого. О том, что Садо и Лев Николаевич часто навещали крепость видно и из того, что им однажды пришлось спасаться от группы чеченских конников. Позже, скорее и при содействии Садо, А. П. Ипполитов выучил чеченский язык, женился на чеченке Мударовой Медине из Старых Атагов. По заданию военной администрации он имел встречу с Кунта-Хаджи Кишиевым, после чего написал, что его учение и сам человек, представляют вред для России. Возможно, что при беседе с Кунта - Хаджи, переводчиком у них был сам Садо. Другой военный историк Иван Михайлович Попов, которому так же, было поручено выяснить степень грамотности и познания Кунта-Хаджи Кишиева, написал: - «Я был поражен его тактом, умением держать себя, вести беседу, улыбкой, жестами, его величественной осанкой. Одним словом, человек этот был создан из массы симпатий и благородства. Это был обаятельный человек и опасен в смысле политическом».
Из подробного отчета И. М. Попова сегодня до нас дошли, а точнее, пока нам известны, только эти слова. Каждому из нас должно быть понятно, что отчет не заключался в четырех строчках, а сокрытые всего материала, есть новое подтверждение тому, что нашу историю скрывают. Теперь подумайте сами, мог ли Лев Николаевич, с его жаждой познания жизни горцев, не слышать или не желать встречи с таким знающим и благородным человеком, как Кунта-Хаджи Кишиев, когда этого человека знало все его окружение, да к тому же, Л. Толстой «слишком хорошо» принимал чеченца от Ипполитова? Абсолютно исключается, чтобы и сами чеченские друзья, не рассказали писателю о человеке, проповедовавшем мирное сожительство разных народов. За неимением надобности, я не буду приводить предлагаемые чеченским Устазом принципы совместного проживания человечеству, о них мною сказано в статье «Учение Кунта-Хаджи Кишиева». Но точно то, что уже в поздние годы Лев Николаевич вплотную займется этой теорией, которая имела начало в Чечне.
Известный ученый, доктор исторических наук, профессор Ян Вениаминович Чеснов, наш земляк и достойнейший Человек написал: - «Выразив интересы своего народа Кунта-Хаджи тем самым внес неоценимую лепту в духовное развитие всего человечества: его учение о непротивлении злу насилием явно коснулось пребывавшего в начале 1850-х годов в Чечне Льва Толстого. Нравственное и художественное воздействие последнего на современную цивилизацию вне всяких сомнений обязано чеченским истокам». Ян Вениаминович не без основания считает, что: - «Имя Кунта-Хаджи Кишиева должно встать в ряд великих гуманистов современности наряду с именами Толстого, Ганди, Швейцера, матери Терезы».
Даже покинув Кавказ, Льва Николаевича тянуло к рассказам и стихам русских поэтов о нашем крае. 9 июля 1854 года он напишет в дневнике: «Я нашел начало «Измаил-Бея» весьма хорошим. Может быть, это показалось мне более потому, что я начинаю любить Кавказ, хотя посмертной, но сильной любовью. Действительно, хорош этот край дикий, в котором так странно и поэтически соединяются две самые противоположные вещи война и свобода». И первое, что в этих стихах ему было по нраву это следующие строки:
Как я любил, Кавказ мой величавый,
Твоих сынов воинственные нравы,
Твоих небес прозрачную лазурь
И чудный вой мгновенных, громких бурь.
За творчеством Льва Толстого и за его романами, связанными с Кавказской тематикой внимательно следили русские писатели, поэты, просвещенные офицеры со всей России и служившие на нашей земле. Одним из них был автор книги «Двадцать пять лет на Кавказе», человек более-менее объективно отзывавшийся о горцах, полковник, военный врач и историк А. Л. Зиссерман. С юношеских лет он восхищался Кавказом и написал: «Мне было 17 лет, когда, живя в одном из губернских городов, я в первый раз прочитал некоторые сочинения Марлинского… Чтение это родило во мне мысль бросить все и лететь на Кавказ, в эту обетованную землю, с ее грозной природой, воинственными обитателями, чудными женщинами, поэтическим небом, вечно покрытыми снегами горами и прочими прелестями, неминуемо воспламеняющими воображение…». О нем и Льве Николаевиче Толстом, поговорим в следующей части.