Л. Н. Толстой. Чечня. Современность. Часть 6

Л. Н. Толстой, приехавший на Кавказ в 1851 году и Л. Н. Толстой, уехавший из Чечни в 1854 году, были совершенно разными людьми. Полагавший, что встретит диких горцев, писатель приобрел здесь друзей, навечно влюбился в край и уехал, чтобы прославить его, донести до всего мира правду о войне.
Почему бы нам не задаться вопросом, как получилось, что человек, горевший желанием добиться успехов на военном поприще, вдруг проявил симпатию к противнику, борющемуся за свою землю. Почему не нашел ни одного человека среди соратников по общей борьбе, с которым можно было бы общаться? Не думаю, что ответ представляет какую-то сложность. Стоит только обратиться к словам, которыми писатель характеризует военных. Если среди такого количества людей он не нашел никого, с кем можно было бы просто пообщаться, это означает, что они были абсолютно разными по характеру и внутреннему содержанию. А с чеченцами получилось и общение и дружба, причем, не только с ними одними, но и с их семьями. Он чувствовал теплое отношение к себе, человеку, явившемуся на чужую землю не с особо дружественной миссией. В свою очередь они познали его внутренний мир; их подкупила справедливость молодого человека, желание видеть и знать ситуацию в регионе самому, а не от вечно подпитых сослуживцев. Все это привело писателя к осознанию правды о войне.
Не малую роль сыграло его участие в походах, где он мог наблюдать за командирами, солдатами. Молодой человек сам узнал правду о «хищниках», как с легкой руки завоевателей стали называть в России горцев. Никто не желал подумать над тем, почему хищниками зовут тех, кто защищает свою землю, а не завоевателей и грабителей. Переменив взгляд на войну, Л. Н. Толстой не перестал любить родину и свой народ, но у него уже были особые требования к ним. Он хотел видеть свободный, образованный русский народ, процветающий сам и не мешающий делать это другим. Желал видеть справедливых правителей, а не притеснителей, как своего, так и соседних народов.
То, что на Кавказе изменились жизненные устои и внутренний мир писателя, российская сторона согласна признать, но сознательно умалчивает заслугу в этом чеченцев. В то время когда им она принадлежит в большей степени, чем кому-либо. Очень несправедливо проявлять по отношению к нам необъективность. Но к подобным вещам мы привыкли. Не первый и, увы, не последний раз. Более всего обидно, что это несправедливо по отношению к великому писателю и проявляют ее не какие-то далекие от родства с ним люди, а те, кто считается преемником наследия писателя. Не будь на то их воля, никто не осмелился бы писать что-либо, без должного основания. Героическое сопротивление чеченцев и чеченские друзья, дали ему много информации о народе, о войне.
Именно это выразил в своем труде «Двадцать пять лет на Кавказе» А. Л. Зиссерман, как никто другой знавший великого писателя. Он прямо указывает, когда бы Лев Николаевич не на Левом фланге, (Чечне), а в Дагестане, из него не получился бы вообще писатель или он писал бы романы, «в которых преобладало бы едко саркастическое мировоззрение». Он так же указывает причины, по которым писатель был бы иным, нежели в Чечне и они « заключались и в природе, и в характере неприятеля, с которым приходилось иметь столкновения ...». По его мнению, и по мнению многих его друзей, жизнь на Левом фланге, где неприятелем были чеченцы кипела  «той воинственной, кровь волнующей поэзией, которую так рельефно изобразил граф Л. Толстой в своем Набеге и других рассказах. Если лагерь отряда в Дагестане или стоянку в каком-нибудь мрачном ауле можно было сравнить со ставкою партии квакеров, то на левом фланге лагерь следовало сравнивать с цыганским табором».
Почему пребывание писателя на нашей земле, не стало предметом детального изучения чеченских литераторов? Кого, если не нас, должно интересовать наше прошлое, тем более будущее?  Пробудитесь, дорогие! Приписывать небылицы, выставлять себя на посмешище, как это делают ближайшие соседи, не предлагаю, но искать и излагать факты таковыми как они есть, мы обязаны. Люди, не изучающие, не знающие свою историю, свою культуру, свои обычаи, свой язык, это сборище особей, которые рано или поздно растворятся среди других этносов.
Что дает нам право на заявление о симпатиях Льва Николаевича к горцам Кавказа? Прежде всего, сами труды писателя, его повести, его дружба с чеченцами, его любовь к нашему устному народному творчеству. Почти во всех кавказских повестях писатель стоит на стороне горцев. И это тогда, когда цензоры безжалостно убирали из текстов «крамольные» высказывания, чем вызывали его недовольство. Когда «Набег» вышел в изуродованном виде, писатель укажет в дневнике от 27 апреля 1853 года: - «Получил книгу с своим рассказом, приведенным в самое жалкое положение. Это расстроило меня».
Человечество не увидело его рассказ о семействе Джеми, сюжет которого ему был поведан другим его чеченским другом Балта. Полагаю, что отдельный рассказ не появился в печати по соображениям цензуры. Возможно, писатель не желал травмировать психику российских читателей, раскрывая всю трагедию, творящую царскими войсками на Кавказе. Можете представить его гуманность, ели он жалел тех, чьи дети и мужья бесчинствовали на чужой земле. Мало кто сочувствовал горцам, над которыми производили эти «зверские опыты» и которые были «натурщиками» для  армии России? Если это читать больно, можно представить, каково было чеченцам и другим горцам Кавказа, на которых практиковались садисты евдокимовы, зассы, цициановы и иже с ними.
Однако Л. Н. Толстой пожелал сохранить текст в черновиках для потомства, пожелал отразить свою позицию по отношению к войне. Предлагаю вам эти строки: «На чьей стороне чувство самосохранения и следовательно справедливость: на стороне-ли того оборванца, какого нибудь Джеми, который, услыхав о приближении русских с проклятием снимет со стены старую винтовку и с тремя, четырьмя зарядами в заправах, которые он выпустит не даром, побежит навстречу гяурам, который, увидав, что русские все-таки идут вперед, подвигаются к его засеянному полю, которое они вытопчут, к его сакле, которую сожгут, и к тому оврагу, в котором, дрожа от испуга, спрятались его мать, жена, дети, подумает, что все, что только может составит eго счастие, все отнимут у него, - в безсильной злобе, с криком отчаяния, сорвет с себя оборванный зипунишко, бросит винтовку на землю и, надвинув на глаза попаху, запоет предсмертную песню и с одним кинжалом в руках, очертя голову, бросится на штыки русских»?
Эти десять строк  великого писателя дают ответ на все вопросы о войне. Мы видим, кто агрессор, кто, бросив на долгие годы свою землю, свою семью, свой народ, вооружился до зубов и пришел в чужой дом отнимать, убивать, насиловать, топтать и жечь все, что попадется на пути. С легкой руки Ермолова, внезапные нападения на аулы стали совершать в зимнее время. Единственная цель внезапных ночных нападений заключалась в том, чтобы как можно больше захватить скот, лошадей, овец, корма для скота. Оставшиеся в живых люди вынуждены были бежать в лес, без каких либо припасов еды и одежды. Русские радовались тому, что те окоченеют от холода или умрут от голода. Нападения не завершались на одном ауле, грабили и жгли дома всех ближайших аулов. Делалось это специально, чтобы люди не могли получить ни помощь, ни еду, ни одежду у своих соседей.
Если бы завоеватель остался у себя дома и занимался бы своим делом, а не лез через десять заборов к далекому соседу, то он не знал бы, что мы, горцы, существуем на земле. А почему не знал бы? Да потому, что мы никогда не лезли в земли их обитания, жили рожая и воспитывая детей, заботясь о стариках, тяжело добывая хлеб, но никогда не жалея и хлеб, и кров, и сердечное тепло для гостя. Вы же, вкупе с иностранцами со всех окраин земли, побросали жен (неизвестно на чье попечение),  детей (не понятно на чье воспитании), родителей (неизвестно на чье содержании), и массово устремились в чужую обитель с одной единственной целью – разрушать.
Л. Н. Толстой очень быстро понял кто хищник, кто убийца, кто грабитель, а кто защищает своих детей, свою свободу. Это почему то не могут понять очень многие даже в наши дни. У нашего совместного проживания в едином государстве могло бы быть будущее, если бы, хотя бы один руководитель, за долгие годы, при множестве менявшихся форм власти, искренне обратился бы с покаянием ко всем Северокавказским народам за принесшее им горе. А принесли, ох как много, особенно чеченцам и черкесам, которые более и яростнее всех сражались за свое отечество.
Далее писатель продолжает: «Вдруг нас поразил крик, похожий на гикание, но более поразительный и звонкий; мы оглянулись. Саженях в 30 от нас бежала из аула к обрыву женщина с мешком и ребенком на руках. Лицо ея и голова были закрыты белым платком, но по складкам синей рубашки было заметно, что она еще молода. Она бежала с неестественной быстротой и, подняв руку над головой, кричала. Вслед за ней еще быстрее бежало несколько пехотных солдат. Один молодой Карабинер в одной рубашке с ружьем в руке обогнал всех и почти догонял ее. - Его, должно быть, соблазнял мешок с деньгами, который она несла».
 Вопреки крикам капитана, такого же сердобольного человека, как и Л. Толстой, солдат убил девушку. Когда капитан «подошел к женщине, повернул ее и когда увидал заплаканное лицо гологоловаго ребенка и прелестное бледное лицо 18-ти летней женщины, изо рта котораго текла кровь, бросился бежать … Я видел, что на глазах его были слезы».
 Разумеется, никаких денег в мешке не было, была наспех собранная еда для ребенка и детская одежда. Но ослепленные ненавистью ко всем, кроме себя любимых, солдаты и казаки рушили на своем пути все, что веками берегли и лелеяли народы.
Такая же позиция симпатии к горцам у писателя и в повести «Хаджи-Мурат», которую он при жизни запретил печатать. Нет сомнения, что писатель остерегался гнева царской администрации. Да и издали ее в 1912 году со многими сокращениями. Полная ее версия первой вышла в Берлине, а уже в 1917 году в России. Большевики на первых порах решили разыграть карту справедливого отношения к национальным меньшинствам и заручиться поддержкой народных масс для укрепления своей власти. Поэтому издали, ради своей выгоды, а не по причине любви к нам. «Любовь» они проявили чуть позже, массово истребляя лучших людей из горцев. А еще в 1966 году, запретив Г. Данелия ставить фильм по этой повести.
Отмечается, что писатель Расул Гамзатов оставил на рукописи сценария такую запись: - Лихой наиб, в отчаянном бою, Давно срубили голову твою. Покоится близ отчего предела, В могиле обезглавленное тело. Но почему, хоть ты погиб давно, Тебя еще боится Госкино?
 Строки хорошие, но поэт не мог не знать, что отказ экранизации, не зависел от Госкино. Назвать истинных виновников, что правили балом, поэт видимо опасался, ибо это могло отразиться на его карьере, а она оказалась важнее истины.
Отношения Льва Николаевича к горцам отражены во всех его произведениях. К слову, писатель Ф. Ф. Тютчев отреагировал на повесть «Казаки» следующей эпиграммой:
Затею этого рассказа
Определить мы можем так:
То грязный русский наш кабак
Придвинут к высотам Кавказа.
Мой вывод, что симпатии писателя были на стороне борющихся горцев, подтверждают еще и слова писателя, где отражено состояние чеченских стариков, после очередного налета на аул. В повести «Хаджи-Мурат» писатель говорит о том, каким увидел Садо свое село и дом, после налета русских войск: - «Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была провалена, и дверь и столбы галерейки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезен мертвым к мечети на покрытой буркой  лошади. Он был проткнут штыком в спину. Благообразная женщина, служившая, во время его  посещения, Хаджи-Мурату, теперь, в разорванной на груди  рубахе, открывавшей ее старые, обвисшие груди, с распущенными волосами, стояла над сыном и царапала себе в кровь лицо и не переставая выла. Садо с киркой и лопатой ушел с родными копать могилу сыну. Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся с своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены все ульи с пчелами. Вой женщин слышался во всех домах и на площади, куда  были привезены еще два тела. Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела и голодная скотина, которой нечего было дать. Взрослые дети не играли, а испуганными глазами смотрели на старших.Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал ее.
Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения».
Вы же не столь наивны, что можете подумать, будто чеченцы диктовали писателю эти слова, или принуждали его к их написанию. Они исходили из его сердца, из его души. Он ставил себя на место горцев, которых днем и ночью, летом и зимой, в жару и холод, убивали, изгоняли из жилищ, унося все ценное, годами нажитое, угоняя скот, поджигая не только дома, но и несозревшие посевы, корм для скота, дабы голод и холод обрушились на наши головы.
Представить только, как надо достать своей нечеловеческой жестокостью того, кто плечом к плечу с ними воюет за Россию, но всегда остается настоящим русским и настоящим человеком! Льву Николаевичу Толстому, чтобы написать выше приведенные слова, надо было иметь мужество, человеколюбие и истинный патриотизм, а не ложное представление о нем. Это качества он имел, и потому, остался в памяти человечества и горцев Кавказа, как истинный Человек и Гуманист.
Нет никакого сомнения, что с такими справедливыми русскими людьми как он,  горцы готовы были жить в мире и согласии. Л. Н. Толстой смотрел на много вперед и знал, что у совместного проживания есть только один способ – торжество законов, ведение диалога, забота о народе, просвещение его.
По своему личному опыту знаю, что даже при падении всеобщей духовности и скудости знаний, вопрос преемственности поколений в России стоит на высоком уровне. Преемники Ермолова Куликов, Шаманов и другие, снабжали нужными памятками каждого своего солдата. Многие  не знали родной язык, свою историю, своих отцов, но по памяткам утвердились в том, что Ермолов был прав, убивая чеченцев.
И еще один из фактов этой войны. Когда в 1995 году мы заехали в свой покинутый из-за войны дом в Грозном, то первое что бросилось в глаза – простреленные аппаратура, мебель и громадная куча испражнений в центре каждой комнаты, навалить которую могли разом только несколько бегемотов. Самое интересное, как военные обставили весь этот процесс – в самом низу  лежали одеяла, на них куча раскрытых книг из домашней библиотеки, а уже сверху все, что они выдавили из себя. По выдавленному, можно было сделать вывод – голод им был неведом.
Думая о Л. Н. Толстом и его работе над Хаджи-Муратом мне приходит на ум песня замечательного и талантливого человека - гуманиста, Булата Шалвовича Окуджавы «Я пишу исторический роман». Где есть такие строки: - «И пока еще жива, Роза красная в бутылке, Дайте выкрикнуть слова, Что давно лежат в копилке».
Как давно выше приведенные слова лежали в копилке Льва Николаевича! Как давно желал он их «выкрикнуть», дабы мир содрогнулся, узнав всю правду о войне, о горцах, об их вековых страданиях из-за высокомерия российской власти, и невиданной жестокости ее армии. Разве не это имел в виду писатель?
Лев Николаевич долго работал над повестью «Хаджи-Мурат» - более 8 лет. И это несмотря на то, что повесть объемом много уступала другим его произведениям. Мне думается, затянул не потому, что не хватало вдохновения, а по причине того, что царская власть и народ России не были готовы к восприятию правды о горцах, о войне. Все российское общество, от верха до низа, неспособно было спокойно реагировать на откровения великого русского писателя. Потому он и запретил ее печать при жизни. Горцы Кавказа и чеченцы в частности,  должны быть в вечном долгу Льву Николаевичу, за правдивое освещение войны тех лет. Подобно ему, это не сделал никто: ни до него, ни после него.
Чтобы читатель лучше представлял масштабы грабежа царской армии, приведу данные собранные одним из участников боев на Кавказе, генералом Яковом Баклановым. На страницах интернета об этом генерале пишется: - «Будучи на пенсии, Яков подсчитал, что за все годы его бойцы отобрали у врага 12 тысяч единиц скота, а овец - сорок тысяч. За такие успехи и за доблесть в боях Бакланова наградили многочисленными орденами и золотым оружием».
По его «работе над прошлым» читатель сам, по мере своей воспитанности, может судить о духовности тех людей. Нормальные люди, хотя бы на старости лет каются в своих грехах, просят прощение у Бога. Этот, вместо покаяния, ведет подсчет украденных голов скота и, скорее всего, вел счет и убитым людям. Просто кто - то из сегодняшних цензоров посчитал эту цифру лишней. Если учесть, что десять лет войны выше названный грабитель провел на Левом фланге, что означает в войне с чеченцами, то выходит, он преуспел в изъятии имущества наших предков. А сколько таких бакланов воевало на наших землях, и каков был масштаб грабежа по всему Кавказу, можно только представить.
Не кажется ли вам странным то, что официальная  власть раздает награды за грабежи населения? Или в России это узаконенный бизнес? И как после таких деяний можно заикаться о том, что горские абреки нападали на станицы? Да потому и нападали, что желали вернуть отнятое у них.
В такой ситуации, когда вас хотят физически уничтожить и истребить, вскипает законная ярость и ответная реакция к тем, кто не дает тебе покоя в твоем доме. Поэтому все нападения чеченцев и других горцев на русские поселения, что располагались на наших землях, были как ответные меры и, уверен, оправданы.
 У горцев Кавказа был ограниченный выбор - умереть от голода и холода или попытаться вернуть себе то, что российские вояки с завидным постоянством у них отнимали. Разве вы поступали бы иначе? Потому обвинения в наш адрес об ответных мерах необоснованны и беспочвенны, а навешанный нам ярлык «грабители» и «хищники», больше подходит русской армии, чем горцам Кавказа. Абреков и народных мстителей, среди горцев породили и увеличили действия царских грабительских скопищ. 
 Известно, что любые недоразумения и конфликты между людьми, устраняются путем выяснения причин их возникновения, путем взаимных договоренностей и уступок. Подобно действуют и в случаях конфликтов между странами и группою людей. Разумеется, подобное происходит, если наличествует разум и есть стремление сторон к миру и согласию. В первую очередь стремление к миру должно быть у сильной стороны, у стороны, напавшей на слабого, а точнее малочисленного.
 В отношениях с Россией такого подхода не было никогда, она не только не желала выяснения причин возникавших споров и разногласий, а выжигала огнем и мечом всякое стремление к инакомыслию. Ее горделивость и самооценка была столь высока, что разговаривать с малыми народами считала ниже своего достоинства.
 А ведь именно отношение сильной стороны к тем, кто малочислен или слаб и отличает истинно великодушных людей, отличает демократическое государство от тоталитарного режима. Наш враг во много крат превосходил нас в количественном отношении, но особенно преуспел в коварстве и подлости.
Учитывая, что активными участниками всех зверств на Кавказе были принятые и обогретые нами казаки, следует сказать, что наша доброта и наше гостеприимство вышли нам боком. Зная наш язык, наши потайные тропы и менталитет, казаки предали тех, кто им помогал и поддерживал. А что может быть хуже предательства и как после этого вести дела с такими людьми. Неужели писатель, со столь возвышенной душой, повышенным чувством справедливости, восхищался бы их поступками или желал бы им подражать? НИКОГДА!
Поэтому нет сомнения в том, что Лев Николаевич был на стороне свободолюбивых горцев. Он был уверен, что все они готовы жить в мире и согласии при соблюдении особенностей их уклада жизни и религии. Он это понял на примере беглых людей, принятых и обогретых нами, с которыми более ста лет жили в ладах, понял на примере поведения своих друзей - чеченцев.
За годы пребывания в Чечне Лев Николаевич имел возможность ближе узнать горцев, узнал, что для них значит свобода, вера, дружба. Он понял, что в бесконечной кавказской войне, Россия желает иметь земли горцев, без присутствия самих горцев. Ему, не хуже чем русским генералам, стало понятно, что чеченцы не помышляли бы о войне, жили бы в мире и согласии, если бы на то была воля и желание царской власти и царских генералов. Здесь вопрос даже не столько в царе, сколько в военных, он знал лишь то, что ему докладывали. Желание военных было одно – нещадно убивать и грабить горцев, получая звания и награды от царя.
О том, что военное руководство России не было заинтересовано в мирном решении вопроса с чеченцами, пишет и А. Л. Зиссерман. Он указывает, что Чечня до 1840 года была покорна и не помышляла о военных действиях, пока генерал Граббе не повредил делу мира, а другой генерал, Пулло не допустил «вопиющие злоупотребления … грубую бестактность …».
Генералы И. В. Гудович, А. П. Тормасов, Н. Ф. Ртищев проводили с горцами политику торгово-экономического сближения. В Науре были открыты меновые пункты. Генерал И. П. Дельпоццо писал, что: что горцы «гораздо более имеют желание привозить свои продукты в наши границы и продавать оные по сходным ценам сами… Кроме того, от чеченцев и горцев вообще приходит множество мастеровых людей, которые проживают в наших границах в городах и селениях по целому лету, даже круглый год, как то серебряки, слесаря, кузнецы, седельники и прочие».
А. П. Тормасов, Н. Ф. Ртищев, зная, что кордонные командиры часто допускают жестокости в операциях против горцев, провоцируя новые витки напряжения, запретили своим войскам и казакам переходить через кордон. Это положительно сказалось на взаимоотношениях и могло быть основой для мирного сожительства, но заменившие их «ястребы войны» решили вопрос иначе и подтолкнули народы на вооруженную борьбу. Все эти вопросы прошлых отношений с горцами знали и А. Л. Зиссерман и Л. Н. Толстой.
Кроме того в формат крепостной России не вписывались свойственные чеченцам качества как личная свобода, управлением народом избранными людьми – Мехк Кьхел. Чужды были такие понятия как великодушие, преданность дружбе, верность слову, уважение к гостю. Все эти качества чеченцев Лев Николаевич испытал лично на себе и бесспорно, они ему нравились.
Не от того ли его перу принадлежат слова, дающие характеристику завоевательной политике России, они родились в результате увиденного писателем на Кавказе. Я их приводил в других повествованиях, но они столь ценны для понимания той ситуации и поведения царизма в нашем крае, что о них следует вновь напомнить читателю. Напрягите свои мысли, вдумайтесь в них, представьте себя на месте горцев Кавказа, на которых веками клевещет Россия: - «То, что происходит на Кавказе, есть то, что всегда случается, когда государство, обладающее огромной военной мощью, вступает во взаимоотношения с примитивными маленькими народами, живущими своей независимой жизнью. Под предлогом самообороны (даже тогда, когда нападение этих народов спровоцированы могущественным соседом), или под предлогом цивилизации диких народов, (даже если дикие народы живут несравнимо лучшей и более мирной жизнью, чем цивилизаторы), или под каким - либо еще предлогом подданные огромного военного государства совершают всевозможные формы насилия по отношению к малым народам, утверждая, что с ними невозможно иметь дело».
Человеку хотя бы поверхностно знакомому с творчеством писателя будет ясно, как он относился к предательству. Помните строки из письма к брату, написанному в 1851 году, где он говорит о переходе к русским наиба Хаджи-Мурата? Лев Николаевич пишет: … «второе лицо после Шамиля, некто Хаджи-Мурат, на днях передался русскому правительству. Это был первый лихач и молодец во всей Чечне, а сделал подлость».
Основываясь на том, что симпатии писателя были на стороне горцев, мы можем сделать другой вывод, на который доселе не решился никто, а именно: - сложившаяся ситуация вынудила Л. Н. Толстого подать рапорт об увольнении из армии. Писатель не желал убивать братьев и сестер своих друзей-чеченцев, которые так искренне любили его и так тяжело выживали в сложных условиях войны, грабежей и безземелья. Когда это у него не вышло, он добился перевода на другой театр военных действий.
20 июля 1853 года Лев Николаевич пишет брату: - «Я уже писал тебе, кажется, что я подал в отставку…». В декабре 1853 года уже в другом письме он указывает: - « вот уже год скоро, как я только о том и думаю, как бы положить в ножны свой меч, и не могу. Но так как я принужден воевать где бы то ни было, то нахожу более приятным воевать в Турции, чем здесь... Во всяком случае, к Новому году я ожидаю перемены в своем образе жизни, который, признаюсь, невыносимо надоел мне. Глупые офицеры, глупые разговоры, больше ничего. Хоть бы был один человек, с которым бы можно было поговорить от души».
Не будь мои слова правдой, он никогда не оставил бы своего брата одного. Нам известно как он любил Николая Николаевича. О нем он пишет: - «Мало того, что это один из лучших людей, которых я встречал в жизни, что он был брат, что с ним связаны лучшие воспоминания моей жизни – это был лучший мой друг». Теперь можно представить, какие веские причины должны были быть у Л. Н. Толстого, чтобы расстаться с любимым братом.
Если зададите вопрос, почему с ним не уехал старший брат, есть ответ. При всей своей доброте и мягкости, он был сильно подвержен алкогольной зависимости и, как пишет сам Л. Н. Толстой «Все, особенно брат, пьют, и мне это очень неприятно. Война - такое несправедливое и дурное дело, что те, которые воюют, стараются заглушить в себе голос совести». Для Николая Николаевича, не особо любившего перемены в жизни, было бы тягостно менять привычный образ жизни, место, друзей и командиров, знавших и прощавших его слабости.
В заключении рассмотрим вопрос, куда же держал свой последний путь, великий писатель, покинув семью и дом? Писатель и краевед В. А. Гиляровский по этому поводу пишет – ,,Пребывание Льва Николаевича Толстого в дни его юности в гребенских казачьих станицах, впечатления, рожденные в широкой вольной душе особыми условиями боевой и свободной жизни среди опасностей и патриархальной простоты казачества, ярко отразились на всем его последующем творчестве…Я думаю, что и умереть ему хотелось там же. Недаром ведь, когда через шестьдесят лет после того, как он жил в этих местах, Толстой ушел из Ясной Поляны, покинул роскошь, славу и почет, железнодорожный билет, найденный в его кармане, был до Владикавказа: он стремился в казачьи станицы! Там, на воле, в жизненной простоте, в тихой пустыне, он искал, видимо, последнего покоя... ''.
   Прочитав слова В. А. Гиляровского, имею дополнить. Лев Николаевич Толстой был мудрым человеком и не в том возрасте, чтобы его прельщали пустопорожние пьяные разговоры или количество хмельного, что без меры лилось в казачьих станицах. Уверен, ему были симпатичны не люди, попусту сотрясающие воздух, а люди конкретных благородных поступков. Именно это, в самый сложный период жизни писатель получил от чеченцев. Единственный человек из казаков, с которым будущий писатель общался в Старогладовской, был старик Епишка. Он вечно пил, рассказывал разные байки, а немногословный Садо и жизнь спас и от тяжкого карточного бремени освободил. И самое главное, не меньше Льва Николаевича радовался тому, что смог это сделать.
А что касается тяги писателя до вольной души и то, что ему за это нравились казаки, отмечу, что дух свободы казаки переняли от горцев, но на очень короткий период, ибо потом, вновь надели на себя царское ярмо. Поэтому возникает законный вопрос, разве не лучше восторгаться оригиналом - горцами, а не грубой подделкой – казаками?
Следует учесть, что к тому времени Л. Н. Толстой уже давно был настроен против христианской религиозной верхушки, отлучен от церкви, усиленно изучал ислам, лично переводил хадисы пророка Мухаммада (САС). Здесь уместно напомнить и об одном письме писателя в адрес А. А. Толстой, от 22-23 апреля 1884 года, где он пишет: - «Я бы очень рад был, если бы вы были бы одной веры со мной; но если вы другой веры, то я очень понимаю, как сделалось то, что вы другой веры, и ваше различие со мной не может раздражать меня… Одни - либералы и естетики считают меня сумасшедшим или слабоумным вроде Гоголя; другие - революционеры, радикалы считают меня мистиком, болтуном; правительственные люди считают меня зловредным революционером; православные считают меня диаволом. Признаюсь, что это тяжело мне, не потому, что обидно, а тяжело то, что нарушается то, что составляет главную цель и счастье моей жизни - любовное общение с людьми: оно труднее, когда всякий налетает на тебя с злобой и упреком. И потому, пожалуйста, смотрите на меня, как на доброго магометанина, тогда все будет прекрасно».
Исходя из всего сказанного, нет сомнения в том, к кому и куда желал вернуться Гений русской классической литературы. Билет во Владикавказ означает всего лишь то, что эта была единственная станция и единственный легкий путь, по которому он мог попасть в Чечню. Читатель по первым частям должен помнить, что с этим городом его ничего не связывало. Здесь он вынужденно провел одну ночь, по причине отсутствия свежих лошадей для упряжки, когда возвращался в Чечню из Тифлиса.
В 2014 году в Осетии побывала праправнучка Льва Николаевича, Наталья Толстая. Ей задали вопрос о том, что в кармане писателя после его ухода из дома был найден билет до Владикавказа. Наталья Толстая ответила - «Да, билет на самом деле существовал, но поскольку он был очень сложным человеком, непредсказуемым, то сегодня уже невозможно сказать, как он оказался у него и к кому он ехал».
Когда не хочется сказать правду, то люди выражаются так расплывчато и не конкретно. Сложности с гением бывают от того, что окружение далеко отстало от его дара и человеколюбия. Поскольку бесталанных больше и им не понятно поведения гения, они скопом набрасываются на него, желая количеством и массой взять над ним верх. Выходит даже так, что по вине подобных близких, некоторые задумки гения остаются не реализованными. Не случайно, что еще в 1853 году Толстой запишет в дневнике: - «Холодность ко мне моих родных мучает меня... Отчего никто не любит меня? Я не дурак, не урод, не дурной человек, не невежда. Непостижимо. Или я не для этого круга?». Следует признать, что в жизни писателя было много счастливых моментов, но были и периоды, когда выше приведенные слова соответствовали действительности.
В семье ревностно относились к дружбе Льва Николаевича с людьми, которые были его единомышленниками, и это не могло его не огорчать. К примеру, в 1889 году молодой Максим Горький, в большей части пешком, добрался до Ясной Поляны, чтобы пообщаться и получить совет ото Льва Николаевича. Уже на месте он узнал, что писатель находиться в Москве и поехал к нему туда. Вышедшая навстречу Софья Андреевна сказала, что муж болен и никого не принимает при этом добавив: «что к Льву Николаевичу шляется очень много бездельников и что Россия вообще изобилует бездельниками».
Иногда талант близкого человека, родные используют для удовлетворения своих материальных потребностей – они посредством его приобретают финансы, закрепляются во властных структурах. Все поколение Толстых должно быть благодарно Льву Николаевичу за то, что они до сей поры получают выгоду и иные блага от его литературной деятельности.
Еще один очень важный момент, который я выношу на суд читателя. Говорят, что природа отдыхает на детях гения. Как видно из жизни нескольких поколений Толстого, природа просто заснула на всех, кто имеет отношение ко Льву Николаевичу Толстому. Возможно, в каких - то вопросах они были и есть талантливы, но точно, что им не досталось, так это свойственной их предку объективности и справедливости. Пишу эти слова по причине того, что они, на протяжении всех лет после кончины писателя, явно пренебрегая всеми фактами, не желают признать влияние и роль чеченцев на становление Л. Н. Толстого. Ни чеченцы, ни горцы Кавказа ничем не обязаны этим людям, наоборот, мы делали благие дела по отношению к их предку. Будь у них капля справедливости, они помнили бы и старались вернуть долг. Мне не стыдно называть вещи своими именами. Как может быть иначе, когда за содеянное благое дело, на вас выливают ушат помой?
Акцентируя внимание на этом вопросе, начинаешь понимать, почему великий писатель и гуманист ушел из дома. В письме к С.А. Толстой от 1897 г. он пишет: «Уж давно меня мучает несоответствие моей жизни с моими верованиями. Заставить вас изменить вашу жизнь, ваши привычки, к которым я же приучил вас, я не мог, уйти от вас до сих пор я тоже не мог, думая, что я лишу детей, пока они были малы, хоть того малого влияния, которое я мог иметь на них, и огорчу вас, продолжать жить так, как я жил эти 16 лет, то борясь и раздражая вас, то сам подпадая под те соблазны, к которым я привык и которыми я окружен, я тоже не могу больше, и я решил теперь сделать то, что я давно хотел сделать, -- уйти…».
Ответы на вопрос по поводу его ухода из дому и железнодорожного билета, просты до невозможности. Билет в кармане Л. Н. Толстого оказался по причине того, что его купили. Бесплатно не дают. А покупают, заранее зная, куда и к кому едут. Поставьте себя на его месте и подумайте – поехали бы вы на склоне лет в места, где вас никто не знает и никто не ждет?
Вот здесь нам следует обратиться к статьям советского и российского филолога, общественно-политического деятеля, журналиста, исследователя творчества М. Ю. Лермонтова, А. С. Пушкина,  Л. Н. Толстого, М. А. Вахидовой. Ее заслуги на этом поприще несомненны, она удостоилась таких наград как Диплом почетного доктора философии Оксфордского университета, награждена медалью Достоевского «За Красоту. Гуманизм. Справедливость» и орденом «Честь и Мужество». В 2017 году получила Диплом почётного гранд - доктора в области искусства и культуры, а в 2018 году Диплом гранд - доктора в области журналистики и литературы.
Так вот, Марьям Адыевна в своих публикациях пишет, что Л. Н. Толстой перед отъездом из Чечни «дожидался в Старом Юрте Балту Исаева. Почему Толстому так важно было увидеть на прощание Балту? Какую важную услугу мог оказать Балта русскому другу, уезжающему навсегда из Чечни? Во всяком случае, 23 января в 1856 году Балта напишет "интересное" письмо Толстому в Ясную Поляну, которое якобы не сохранилось. О чем таком интересном мог написать обыкновенный чеченец, сельский юноша, никогда не выезжавший за пределы Чечни, русскому графу, уже ставшему известным в России писателем? Кто читал это письмо кроме Толстого? Кто назвал это письмо "интересным"? И почему такое интересное письмо не сохранилось, а память о нем осталась?».
Вы помните по моим прошлым публикациям, что «исчезло» много записей, писем, рассказов, что связывали обоих братьев с чеченцами. В царской России, в СССР и снова в России, игнорируется знакомство Льва Николаевича Толстого с основоположником мировой теории непротивления злу насилием чеченским Устазом Кунта - Хаджи Кишиевым. В результате долгих поисков мне удалось найти записи литературоведа К. С. Шохор - Троцкого, где он указывает, что друг Л. Н. Толстого Садо Мисербиев работал переводчиком у начальника Аргунского округа А. П. Ипполитова, который по заданию командования, общался с Кунта – Хаджи. А. П. Ипполитов написал об этом подробный отчет, который тоже дошел до нас в виде нескольких строчек. Во всяком случае, на сегодняшний день основная часть отчета сокрыта от народа.
Так же совершенно исключено, чтобы лучший друг Льва Николаевича Садо, не делился с ним информацией о религиозном деятеле, что был на слуху не только в Чечне, Ингушетии, Осетии, но был известен и царствующей особе России. Исключено, что и сам Лев Николаевич, при его жажде знаний всего, что делается на Кавказе, не пожелал бы видеть и общаться с этим человеком.
В свете ухода писателя из дому, нам особенно интересно было бы знать содержание рассказа Николая Николаевича «Чеченка», рассказа, что заставил плакать Льва Николаевича. Не с этим ли рассказом связана история, которую Марьям Адыевна узнала из книги писателя Султана Яшуркаева (Ю. Сэшил) «Царапины на осколках». Не о женщине ли, что хорошо была знакома писателю, идет речь в этой повести? Если принять во внимание, что из писем и дневников писателя мало какие записи пропадали, то «утрата» именно всего того, что связано с чеченцами, наталкивает на мысль об их умышленном сокрытии. По иному это трактовать невозможно.
В своей книге Султан Сайдалиевич приводит беседу с писателем, поэтом, членом Союза писателей СССР, врачом М. А. Сулаевым. Приведу текст из статьи М.А. Вахидовой «Мысли, которых Толстой боялся» - «В здании Дома печати увидев сухонькую старушку, похожую на эсерку, Султан узнал от своего друга, что она ни кто иная как правнучка самого Л. Н. Толстого. Оказывается, Лави, как звали его чеченцы, во время своей службы в Чечне был женат на чеченке Заза, ради которой прошел обряд, свидетельствующий принятие мусульманской веры. После отъезда Льва из Чечни, Заза родила ему двойню. (Не об этом ли интересном событии написал Балта другу в Ясную Поляну? Спустя два года! Когда стало понятно, судя по всему, что Толстой не вернется. И при этом письмо было интересным для Толстого, а не для Балты! Не Балте ли поручил свою Зазу Толстой, непременно желая увидеть его перед отъездом из Чечни?». К тому же М. А. Сулаев добавил, что «наверху» знают этот факт, но запрещают его обнародовать.
О том, что писатель симпатизировал исламу факт известный. По этому поводу есть  его ответ на письмо Е.Е. Векиловой от марта 1909 года, где он пишет: «Что касается до самого предпочтения магометанства правоґславию и в особенности по тем благородным мотивам, которые выставляют ваши сыновья, я могу только всей душой сочувґствовать такому переходу. Как ни странно это сказать, для меня, ставящего выше всего христианские идеалы и христианское учение в его истинном смысле, для меня не может быть никаґкого сомнения в том, что магометанство по своим внешним формам стоит несравненно выше церковного православия. Так что если человеку поставлено только два выбора: держаться церковного православия или магометанства, то для всякого разумного человека не может быть сомнения в выборе и всякий предпочтет маґгометанство с признанием одного догмата единого Бога и его проґрока, вместо того сложного и непонятного богословия -- троицы, искупления, таинств, богородицы, святых и их изображений и сложных богослужений».
Не сомневаюсь, что любые попытки доказать эти факты будут отвергаться. В целом российская общественность не доросла до того, чтобы признать за малыми народами, особенно исповедующими ислам, положительных качеств. Они должны быть ущербны, управляемы «старшим братом» и полностью зависеть от воли и ума титульной нации. Что очень печально, так это то, что титульная нация сама не осознает свое предназначение и отдала власть на откуп тем, которые в трудную минуту, вместе с финансовыми накоплениями, смываются за бугор.
В итоге, не зависимо от того, приятно кому то это читать или нет, следует признать, что писатель ехал в те места и к тем людям, что повлияли на его становление и были ему преданы в годы его безвестности, а именно к чеченцам, в Старый Юрт.
Сами посудите, кто мог его опекать в Старогладовской? Дед Епифан умер, других  знакомых в станице не имел. Лев Николаевич давно перестал пить спиртное, общения с женщинами не искал. С чеченцами дружил искренне, знал, что они без внимания и заботы его не оставят. А возможно, имел цель встретиться со своей Зазой и дочерьми? Им было, что вспомнить, было о чем говорить.
Однако истину знает один Всевышний. Мы можем только предполагать. И да упокоиться душа великого человека, под сенью Господа миров.