Машка

– Ну и громкая ж она! – классная учительница Татьяна Ивановна вновь вздохнула, глядя на пружинистую, юркую и быструю, как сверчок, девочку.
Машка опять нашкодила.
И все как всегда: подумать только, сидит весь класс в тишине, от первой парты до предпоследней, уважительно дремлет под глухой бубнёж старого педагога, и только Машка с последней парты, потому что у неё к тому ж самое зоркое зрение, наводит средь учеников непозволительный кипишь.
Машке скучно.
Приглашенный из соседнего села преподаватель арифметики слишком стар, лямку свою тянет до того неохотно, что сам предмет в его исполнении превращается из захватывающего приключения в сухие безжизненные термины, суть которых учитель в силу возраста уж и сам улавливает смутно, будто совсем потеряв нить собственного повествования.
– Машка, куда ж ты? Авось как уши надерут!
– Ну и пусть надерут, коли за дело. А за просто так уши не дергают. Вот увидите, ещё спасибо скажут, ну или хоть промолчат, да про себя подумают, «дело дети придумали».
Машка не боялась.
Каждый раз при столкновении с авторитетными взрослыми она вспоминала, что и они когда-то были такими же, как и она – детьми. Мысль эта её радовала, потому что за ней следом тянулась ещё одна – погодите, вот и я вырасту, уважаемые тёти и дяди, и стану по росту с вами.
Отца у Машки считай, что не было, так рано он ушел из Машкиной семьи в другую. Никого близких, кроме строгой матери и доброй бабули. Но зато уж людьми они сорта такого были, что собою в случае крайней нужды могли хоть двадцать человек заменить. Вот как Машке повезло! «Мало кому в жизни счастье такое выпадает», – в особенно холодные времена согревалась этой мыслью девочка.
– Петька, эй! Начинаем! – Машка всегда брала самого дельного мальчишку в классе в сообщники. – Нельзя, чтоб наш граммофон из школы уносили, никак нельзя!
Петька и Машка одновременно вытянули руки.
Старый учитель опустил голову и спросил поверх очков:
– Дети, вопрос у вас? – в руках он держал длинную указку, оказавшуюся по недосмотру прямо на плече у ученика с первой парты.
– Нам бы выйти, Юрий Михайлович… Очень нужно… Невтерпёж! – Машка старалась всем своим видом донести до доброго учителя, что не пускать их сейчас вместе с Петькой из класса просто нельзя.
Преподаватель медленно кивнул и продолжил свой монотонный рассказ.
– Бежим скорее, только б не опоздать, – только Машка с одноклассником вышли за дверь, как сразу во весь опор рванули по коридору.
Граммофон оказался в земской школе полгода назад. Его оставил в подарок детям серьезный столичный меценат, когда по важным делам своим навещал местных малочисленных педагогов. «Надо с измальства приучать поколение молодое к изящному, тонкому, великому», – говорил благодетель, несколько увлекшись, одновременно передавая классному учителю несколько граммофонных дисков. Подарок был дорогой и особенный, даже удивительный – сельские дети впервые увидели механический музыкальный аппарат и сразу же его полюбили. Записи, правда, были иностранные – впрочем, это только еще больше радовало ребят, будто соприкасающихся с неведомой пока им далекой чужеземной культурой.
Машка с одноклассником остановились перед белой дверью – комната для учителей во время занятий никогда не запиралась.
– Машка, страшно мне… Без спроса же нельзя… Внутри ж нет никого… Как оправдаться, если изловят нас тут? – Петька давал заднюю и был готов немедленно ретироваться. «Так и дружи с отличниками!» – мелькнуло в голове Машки, быстро соображавшей, как верно использовать удачную возможность.
– Ты на меня вали всё, понял? Мол, «я ж-то ей говорил-говорил, куда идешь, запрещено, а она…» – ну и придумай сам дальше! А пока задача твоя – тут стоять, пока я записку на верное место положу. До ста сосчитать не успеешь, как я уж и выйду, вот увидишь, – Машка скрылась за дверью кабинета для учителей.
План детей был простой. Ровным аккуратным почерком Машка написала обращение директору школы, в котором в красках, на какие только был способен ученик десяти лет, было описано, что граммофон должен непременно оставаться в школе ради блага всех учеников нынешних и тех, кто в школу эту еще будет когда-либо зачислен.
Под обращением, как и положено в серьезных взрослых бумагах, были перечислены имена всех учеников ее класса, кто был с этой петицией солидарен. В конце красовались несколько рисунков, на которых по задумке детей были изображены иностранные артисты, поющие в унисон.
Отдавать обращение в руки директору не годилось – во-первых, от детей бы она, конечно, сама ничего не взяла. Будучи чиновником Министерства народного просвещения, школу директор посещала крайне редко, только если с проверкой, строго определенной в особые дни. Однако завтра, а это дети знали доподлинно от классного учителя, она заедет внепланово, чтобы «сдвинуть процесс с мертвой точки». Какой процесс и зачем его было куда-то сдвигать, дети не знали, но предчувствовали скорые перемены в своей маленькой школе.
Машка стояла в учительской и спешно искала глазами музыкальный аппарат. Нужно быстро положить записку рядом с ним, чтобы директор непременно ее обнаружила самолично и передумала передавать такой замечательный граммофон каким-то незнакомым заезжим артистам.
«Если его отдать, в школе нашей опять обыденность настанет. Скажут, мало вам, дети, баяна, что ли? А все промолчат, мол, да, баянист хоть и старый, да весело с нами обходится! Да и зачем нам диски эти ваши, песни иностранные… Промолчат, только потом ой как жалеть будут… Но уж куда там, проехали, граммофон-то из-под носа увели…» – Машка откинула тяжелую штору, за которой на добротной тумбе притаился заветный инструмент.
«Ну уж если это не сработает, тогда придется самим такую вещь мастерить!» – Машка знала, что задача это слишком сложная, почти мечта, но ведь и до звезд самых дальних люди когда-нибудь дотянуться смогут.
– Это что еще за экзерсисы? – классная учительница Татьяна Ивановна стояла в дверях и грозно смотрела на ребенка.
Петька сбежал. Машку взяли с поличным.
– Татьяна Ивановна, прошу прощения, мне к граммофону очень надо было…
– А ты что ж, забыла, что без спроса в кабинет этот не входят?
– Почему ж, помнила. Только Вас не было весь день, у кого ж мне еще спрашивать… Я Петьку сторожить поставила, только струсил он… А времени в обрез было, понимаете…Ведь увезут граммофон уже завтра…
– Граммофон? Ничего не понимаю. Зато вижу лишь одно: такие проделки розгой исправляют. Вот что я думаю. Да причем так, чтоб не жалеть.
– Можно и розгой. Только граммофон школе оставьте. Вы ж и сами знаете, что другим детям, кто в сословии высоком, такие аппараты – лишь забава одна, а нам здесь – это все впрок, в пользу, мы ж лучше станем, умнее… Розгу эту я сама заслужила, отвечу, только граммофон тут оставьте… – совсем не по-детски взглянула Машка на учителя.
В шторы дунул теплый весенний ветер. Лист с детской просьбой тихо слетел с тумбы прямо под ноги Татьяны Ивановны.
– Ну посмотрим… – учительница, скользнув глазами по старательно написанному тексту, продолжила, – Это что ж, ты, выходит, детям приказала? – спросила она, оторвавшись от чтения. Машка с нескрываемым удивлением прямым взглядом смотрела в глаза учителю.
– Кто сам хотел, тот и поддержал. Просто вас, взрослых, с приказами вашими, нравоучениями, запугиваниями – боятся, оттого только с вами и соглашаются. Особенно те, кто шибко жалостливый к себе, кто в ваших глазах хочет хорошим, «воспитанным» казаться, кто розги боится. Но только согласие такое – это ж все не по-настоящему, а так, ради вашего взрослого спокойствия. Потом ведь все равно и думают, да и делают достойно лишь только, что по душе, что истинно сами желают. А коли дети чего захотели, так они ведь всё равно свое возьмут, даже если и ценой вашего взрослого порицания.
Машка понимала, что из всего класса своего лишь одна она такое учителю и скажет. Потому что Петька – трус, а другие – они лишь за спиной чьей-то силу обретают, а как в первый ряд встают, так их словно ветром сначала гнёт, а потом и вовсе, внезапно, словно вихрем, за горизонт сносит. Но ведь это и хорошо, что разные все. Разница эта в себе необходимое обновление несет. Ведь без него – это как, имея граммофон с песнями удивительными, диковинными, иностранными, продолжать старого баяниста чересчур нахваливать, надоевшие куплеты с ним хором тянуть, да еще и улыбаться натужно ради порядка…
Учительница вздохнула.
– Ну и громкая ж она… – Татьяна Ивановна не хотела спорить со своенравным директором и пытаться ее переубедить, тем более, что дорогой граммофон очевидно был обещан гастролирующим артистам, возможно, в счет какой-то услуги, детали чего знать простой классной учительнице было не дозволено.
Женщина смотрела на ребенка и подбирала слова, чтобы объяснить доступно детскому пониманию сложившуюся ситуацию, при которой граммофон не сможет дольше в школе оставаться.
– Татьяна Ивановна… Могу уже я идти? Вы молчите так, что и говорить не нужно, все ясно уже … – Машка кинула прощальный взгляд на граммофон, – Зато мы с ребятами хотя бы поборолись за него. А директор наш, вы еще узнаете, и сама тому не поверит – увидит еще граммофон такой в школе нашей, а может, и лучше еще. Дорастем и сами его сконструируем! – девочка бодрилась, ей было жаль, что миг удивительной музыки в их школе оказался настолько кратким, – Мечтать о таком сложном – это же так удивительно, ведь правда, Татьяна Ивановна? – внутренне Машка уже пережила неминуемое расставание с граммофоном.
Учительница устало улыбнулась.
 – Беги домой, музыкантша. Уроки-то уж кончились. Так и быть – на этот раз прощаю, но больше спуску не дам, – Машка уважительно кивнула и скрылась из учительской.
Татьяна Ивановна вновь взглянула на граммофон.
«Пришлый, прежде совсем незнакомый аппарат, а какие дела ты у нас натворил… А что, может и вправду, из одной малой детской мечты вырастет мечта большая, взрослая? Идеалистическая, гуманная – но станет она проводником, маяком, опорой и для самого человека, и для всех тех, кто в орбите его внезапно окажется… За обыденным, типичным станет видеться при раскладе таком чудо, или возможность его, пусть и иллюзорная. Возвышенные мечты именно что и должны быть недостижимыми, но ведь на пути к ним шаги человека мизерные станут твердой дорогой, шириной во всю душу человеческую.
И дорога такая, однажды проложенная в самых далёких уголках, непроходимых чащобах, совершенно точно переживет и самого человека, того, кто однажды создал её, но станет, возможно, путеводителем для людей следующих, для тех, кто вновь народится на нашей красивой земле…» – учительница задернула шторы, погасила свет, на мгновение лишь остановившись в дверях, окинула взглядом спокойную темноту, а затем стремительно вышла из кабинета.