Часть 5-ая. Незабытые сыновья

Ушла Федосьевна на большак, а Иваныч посидел-посидел на крыльце, да и пошел в избу. Как-то ему было не по себе. Изба его стояла крепко, крыльцо было надежное, а вот здоровье в последнее время сильно пошатнулось. Стал он задыхаться ночью, во сне. Звала дочка в город — не хотел. Детей у дочки не было, муж давно ушел, одинока. Состарилась уже, пятьдесят ей. Давно ли девчонкой была…

Не мог старик Куропаткино свое бросить, избу, кладбище родное. Тут ему уже и место рядом с Клавдией приготовлено. Десять лет минуло, как упокоилась, оставила ему и кур, и поросенка, и огород. Да на что ему? Сил-то уже нет.

Попил Иваныч чаю, посмотрел новости по телевизору, да и лег спать. А заснуть не может. Будто изба потревожена. Так и кажется, что углы оседают. Дождями размыты, надо земли подсыпать, думает старик. В погреб придется лезть, завалинку обойти. Каменные плиты не гниют, не тлеют, да вот поди ж ты… Принесло сюда эту старуху богомольную, видишь, праведная она, совестит и наставляет. Зачем, мол, попираете?

Долго не спал Иваныч, ворочался с боку на бок. А лучше бы и совсем не спал. Заснул — война приснилась. Дым, грохот, взрывы, крики, стрельба… Рушились дома какие-то, летели с неба камни увесистые, все на него, а он пытался увернуться и забился, как суслик дрожащий, в щель в овраге. А будто в горах он. И много бойцов убитых лежит по склону, среди камней. Рядом один, молодой, весь в крови, стонет, помирает. Пригляделся Иваныч — сын это его, Сережка! Закричал старик дурным голосом, а голоса нет, сипение одно. Очнулся — кто-то ему лицо облизывает. А это Булька, песик его… и скулит, скулит. Сел Иваныч на кровати, согнулся, голову зажал руками и заплакал навзрыд, по-стариковски горько. Нету сына. И не вернешь его оттуда…

Утром приехала скорая, забрала старика в больницу. Сердце совсем плохое стало. Прибежала в палату дочка, сидит рядом такая же бледная. И просит он ее, когда в палате одни остались:

— Оля, дочь, послушай просьбу мою. Продай избу на дрова. Срочно продай. Для жизни ее не купят, никто в Куропаткине поселиться не хочет, а на дрова возьмут.

Дочь молчит и кивает, отца слушает.

— А как разберут избу, пусть большие камни все перевернут. Под каким-то прабабкины деньги должны быть спрятаны, старинные, может, обменяешь. Камни тоже продашь, если на них надписи какие найдешь. Их или музей заберет, или Троицкой церкви батюшка. Выполнишь?

— Выполню, папочка. Только не умирай!

— Не помру. К тебе переезжаю, согласен.

Знал Иваныч, что денег за камни не дадут. И клада там нет. Лукавил он, чтоб Ольгу соблазнить. Главное, пусть камням этим найдут место подходящее. Может, и права богомольная, в камнях все дело… несчастливая его изба.

***

Все в точности был исполнено, как Иваныч дочери в больнице объяснил. Сам он оправился, сил набрался, в городе теперь живет, в окно смотрит с пятого этажа. Никогда так высоко не взлетал. Хорошо, лифт есть, а то и не взобрался бы наверх по лестницам — сердечко слабое стало. Ведь девятый десяток ему, зажился он. Ну, тут долго не загостится…

Избу его на дрова купили быстро, не успел еще и первый снег лечь. Тут же приехали мужики на двух синих тракторах, крышу раскидали, бревна своротили, хорошие доски отдельно в кузова у бортов сложили. Сначала грохот стоял, потом пилы жужжали, потом чурбаки да кряжи работники покидали наверх в тележки, чтобы везти все в соседнее село, где жизнь еще теплилась — на большаке оно стоит, удобно подъехать.

Иваныч начал было смотреть, как с избой его управляются, да сердце у него защемило так, что ни вздохнуть, ни охнуть. Махнул он рукой и согласился, чтоб дочь его на такси в город отправила. А больше не на чем. Дочь вещи домашние в сумки да чемодан покидала и денег таксисту дала, чтобы в квартиру занес, а сама за разборкой избы наблюдала.

Огород было жаль, конечно. Лук убрали, морковь выкопали, теперь некому тут будет ковыряться в земле. Ждала Ольга, когда мужики пол дощатый крашеный снимут и до камней больших в подвале доберутся. Копать ей самой было не под силу. А камни перевернуть надо, откатить. Заплатит она мужикам — выдернут из земли, не надорвутся, их пятеро. Главное, чтобы никто раньше, чем она, клад не увидел. Поэтому она глаз не сводила с мужиков, переминалась с ноги на ногу у забора или сидела на соседской лавке. Соседи померли — изба стоит, только рамы оконные давно вытащены и печь на кирпич разобрана. Изнутри нежилым воздухом тянет, и пусто внутри, как на новоселье. А правильнее сказать, как в гробу, из которого убежал покойник. Тоже на дрова можно разбирать, бесплатно, да бревна трухлявые — нет на гнилушки спроса…

Мужикам пристальное внимание хозяйки избы очень не нравилось. Стоит над душой, сама мается и им мешается. Деньги ведь отдали, какое теперь ей дело до бревен? Считать, что ль, чурбаны будет?

— Хозяюшка, ты ехала бы домой, отцу ты нужнее, чем нам, — выговорил наконец самый пожилой из мужиков, лет пятидесяти.

— Я подвалом интересуюсь. Денег вам дам, чтобы несколько камней перевернули.

— Смотря какие камни — может, они с тонну весом. Килу наживать никому не хочется, — ответил мужик. — Что там под камнями? Золото спрятано?

И мужики засмеялись. Видели они этого золота немало: битые черепки да ржавые железки. Ну, ложка блестящая заваляется. Не факт, что серебряная — хорошо, если никелированная. Правда, может случайно оказаться и сокровище: глиняный горшок, а в нем деньги медные, старинные, рубли да полтины. Копари такие находки любят, но тут они не бродят.

Когда разобрали избу всю до бревнышка, выворотили доски половые, открылся и подвал. Он был не очень глубокий. Иваныч в него всегда согнувшись заползал, когда таскал на зимнее хранение картошку, а при жене еще и банки с соленьями. Пахло гнилью, сыростью. Это была утоптанная яма внутри фундамента, выложенного из камней разной величины. По углам лежали камни огромные, гранитные, тесаные.

— Видать, памятники могильные, гранитные, — переговаривались мужики. — Тут, может, потайное кладбище у вас? Гробы в земле гниют? Вы часом не чернокнижники?

И было непонятно, шутят они или побаиваются уже. Наконец, старшой спросил:

— Может, полицию вызвать, на всякий случай? А то мы сейчас такое тут откопаем…

Ольга молчала. Действительно, чего тут рыться? Отец чудит перед смертью… Ни о каком прабабкином золоте родня никогда не слыхивала.

— Ну давайте хоть один камень отвернем, — попросила она.

Смеркалось, начинал крапать дождь. Мужики сердились. Лишь когда она добавила им денежку, принялись они подкапывать один из угловых камней. Подкопали, пошевелили его, покряхтели, поплевали на руки, кое-как опрокинули набок, потом еще раз кувырнули, и он завалился тыльной стороной наземь, лицевой кверху. Понять, где какая сторона, было трудно, но все-таки на одной проступили буквы — видимо, это и была фасадная сторона надгробия. Прочесть надпись без навыка было трудно, а иные буквы — невозможно.

— «Орденов кавалер», — закричал, присмотревшись, парень, самый из всех зоркий и начитанный.

— Ого! Это ж дворянского звания человек, барин, — загудели мужики. — Важная особа! Вот так находка! Неужели тут его могила?

— Могилы тут не может быть. Камни от церкви взяты, после революции. Копайте, не бойтесь.

Ольга повеселела. Может, прав отец, что-нибудь получится, премию какую-нибудь дадут за находку. Надо в районный музей сообщить. А вдруг там что-то ценное под камнем было спрятано?

Покопались в ямке, оставшейся на месте, откуда оттащили камень. Ничего там не было, кроме глины и песка. Конечно, букашки были, муравьи рыжие, червь извивался, разрубленный лопатой. Нету котелка с денежкой. Нету сундука кованого. Или он глубже закопан? Усталые мужики наотрез отказались ворочать остальные камни: никаких денег не хотим, темень подступает, по домам надо! И уехали на своих двух тракторах. Всего и дров-то…

А Ольга, свидетельница смерти отеческого дома, где мать ее жила, где их с братом детство промелькнуло, пошла к большаку, с которого можно уехать в город, домой. И было ей просто не по себе, очень грустно было. Нету больше дома родительского. Аж слезы из глаз капали, да еще и дождик сеял, лицо умывал. Шла она три километра проселочной дорогой и не боялась ни волков, ни медведей. Тут они в сентябре близко к жилью еще не ходят, кругом поля да поля. Жаль, песика пришлось отдать старухе на краю деревни: в городе он лишний.

…Жизнь как-то не сложилась у Ольги. Муж давно ушел от нее и спился, пропал. Детей не было. Замуж вышла рано, в восемнадцать, а хорошей замужней жизни не повидала… Со свадьбы еще не заладилось. И вспомнила Ольгуша свою свадьбу.

Как раз в сентябре играли свадьбу, по крестьянскому экономному обычаю, чтобы на огурцы да помидоры не тратиться, на картошечку да капустку — со своего огорода взять. Свинью надо зарезать, баранчика, котлет наделать, холодца… Все равно накануне мать с отцом ездили в Москву — колбасы вареной да копченой только там и можно было купить в восьмидесятые… Там и конфет шоколадных набрали, и даже пару тортов больших привезли. Застолье намечалось по деревенским меркам знатное. Водки, которую по талонам тогда покупали, пять ящиков стояло в избе, самогонки тоже порядочно запасли, как положено… Исстари ведется обычай всю деревню пригласить, а тут полсотни жителей, да еще сколько незваных явится, из окрестных сел — повсюду друзья да кумовья. Холодильник всех мясных запасов не вмещал; благо подпол прохладный, да не все и туда поставишь, пропахнет. Волновались, как бы продукты не попортились, никто чтобы желудком не пострадал.

А какое у нее было платье красивое, белое, атласное, с декольте, с рукавчиками капроновыми прозрачными, фонариком! А фата с венчиком! Сто раз перед зеркалом примерила: хороша невеста, как на картинке! Жених был свой, куропаткинский парень, тракторист. В армии отслужил уже, возмужал. Завидовали все: ай да пара!

За три дня до свадьбы сильный ливень прошел, всю ночь хлестал, все дороги развезло. Утром облетела деревню страшная весть: парнишка куропаткинский на мотоцикле насмерть разбился, под грузовик на шоссе влетел. Народ весь всполошился, помрачнел, бабы плакали, мужики охали и матерились, все боялись и глядеть в сторону Сашкиного дома, где выли его несчастные родители. Сашка был любимец всей деревни: простой, ласковый мальчишка, трудовой. И всего-то он прожил шестнадцать лет… И зачем его понесло в город?
Хоронить Сашку нужно было на третий день, в субботу. А на субботу и свадьба Ольгина намечена… Что делать? Темнее тучи ходили родители жениха и невесты. Свадьбу перенести? А продукты? Сколько деньжищ угрохано, все привезено, того гляди испортится… Выкинуть все? Ой, беда… Да и жених с невестой в печали и тоске: в загсе-то волокита, свадьбы только по субботам. И решили тогда свадьбу не переносить. Всегда так: кто-то помирает, кто-то родится…

Всегда, да не всегда. Вспомнила Ольга, шагая к большаку в слезах, как утром все куропаткинские жители гроб Сашкин на кладбище провожали, где накануне свои же мужики могилу копали, как прошла это траурная процессия с венками и слезами по всему Куропаткину, как шли потом обратно мужики понурые и бабы зареванные, вели под руки мать Сашкину, почерневшую от горя. Конечно, там у могилы и поминали, водку пили за упокой…

И вся деревня была на похоронах, одни только жених и невеста да их родители не ходили, молодых наряжали да столы накрывали. Съездили жених и невеста в райцентр, где расписали их, и вернулись в обед домой…

А кто их встречал? Тот же народ погребальный, куропаткинский. Другого-то в Куропаткине нет. Кто-то дома умылся, переоделся, а кто из соседних деревень, прямиком так и пришел, с кладбища. Сапоги резиновые в сенях поставили, а с них грязи, глины навалилось — еле отмыли потом. Словом, притащили глины с кладбища… И за стол сели, и пили — теперь за здравие, и поздравляли, и горько им было, и песни-танцы потом пошли, до позднего вечера… Упились тогда многие до ползанья на карачках, начали ведь пить еще около Сашкиного гроба…

И никто не сказал вслух то, о чем все думали: на этом конце деревни свадьба веселится, а на том конце в избе мать-отец по сыночку убиваются… Самые древние старухи только скорбно головами покачивали да на молодых с упреком и жалостью поглядывали. Нельзя было в тот день свадьбу играть. Отложить надо было. А лучше бы ее и вообще не было. Жизнь-то у молодых не сложилась… Через полгода и старший брат Ольги в Афганистане погиб…

Камни, камни… Порой сердца наши каменные. Бывает, камень на душе всю жизнь лежит, не сбросишь.

Села Ольга в автобус — и поехала домой, в город. Там отец заждался.
— Ну что, повернули камни? Что там на них?
— Имена чьи-то.
— Ну и слава Богу.

Через неделю Ольга опять в Куропаткино съездила, с ней музейный работник отправился. Надгробие осмотрел, сфотографировал. Сказал, что потомки помещика за границей живут, вот обрадуются. Приедут обязательно. Может, и денег дадут, на восстановление храма. Отца ее, Иваныча, благодарить будут: какой он молодец, надгробие спрятал, укрыл в советские годы, а то и пропало бы где-нибудь, в болоте окрестном увязло или на строительство дороги пошло, как кирпич да гранит с церкви. И остальные надгробия музейщики теперь изучат.

Словом, возопили камни, и услышали их.