Снегопад, летящий вдоль линии горизонта

Рассказ 1-й.  Предчувствие циклона

Камчатка. Конец ноября. Холодно, вьюжисто, дерзко. Снег летит строго горизонтально. Наблюдаю особое атмосферное гулянье – слоистая позёмка медленно, как змея во время охоты, крадётся вдоль горизонта – приближается циклон!
Выхожу из братского корпуса. Навстречу поднимается по ступеням монах Павел. Спрашиваю:
– Все твердят: циклон-циклон. Что такое циклон?
– Циклон?.. – Павел хмурится и улыбается одновременно. – Это полёт с приоткрытой форточкой, как с лопнувшим иллюминатором. Так понятно?
– Не очень…
– Поймёте, когда откроете!
Расходимся, но как-то странно, будто делим друг друга на живых и мёртвых. Слышу отрывистые разговоры:
– Занесли рулоны?
– Ещё нет.
– Вы с ума сошли, циклон же идёт!
– Ах ты, мать честная!..
Закрадывается подленький испуг.
– Хватит уже! – мысленно ору на себя. – Вот привяжусь к перилам и встречу этого атмосферного лихоимца! 
– И чем всё закончилось? – слышу вопрос читателя сквозь нарастающий шум ветра.
– Да ничем не закончилось, – отвечаю, перекрикивая непогоду, – фронт прошёл стороной.
– Как это стороной? – удивляется мой визави. – Он же фронт!
– А я почём знаю. Здесь всё случается так или иначе. Это же Камчатка!



Рассказ 2-й.  На Тихом берегу

В ночь перед поездкой на берег Тихого океана я долго не мог заснуть – мерещились медведи. Это смешно, и друзья правильно делают, что смеются надо мной. На море я панически боюсь акул, на суше – медведей. И хотя стрелка моего жизненного хронометра одолела отметку в пятьдесят световых лет, я, как в детстве, впечатляюсь смелостью девочки Маши (ребёнок же!), не побоявшейся дружить с медведем в одноимённой сказке.
Камчатка – страна медведей. Эти ушастые твари могут появиться в любой момент и откуда угодно. Сегодня первое декабря. Камчадалы говорят, что большинство медведей залегло в спячку. Но, – думаю я, – если есть большинство, значит, есть и меньшинство! Именно это малое количество медведей-бодрячков, озверевшее от осеннего голода и сезонного недосыпа, мерещилось мне и не давало уснуть до двух часов ночи. Я ворочался, вставал, зажигал свет и придумывал одну за другой инструкции к собственному поведению в случае…
Утром, когда мы сели в джип и тронулись в сторону побережья, я спросил водителя:
– Нет ли сегодня возможности увидеть медведя?
Он ответил с сожалением:
– Нет. Впрочем, всё может быть. Недавно я видел на песке следы. Может, и вам повезёт.
Ему хотелось порадовать меня. Я вежливо улыбнулся и затих на всю оставшуюся дорогу.
Целью путешествия был уникальный тридцатикилометровый пляж с чёрным вулканическим песком. «Тихий!..» – подумали мы, когда через час езды по дорожным перепадам сверкнула вода. Робея от нарастающего величия природы, мы влипли в окна. «Тихий! Тихий!..»  – бились наши сердца. Наконец расступился придорожный кустарник, машина выехала на пляжную косу и остановилась. Мы вышли. Ровная линия горизонта казалась обыкновенной, как на прочей большой воде. Но сердце не обманешь. Перед нами был Он. Хотелось кричать, рвать горло и криком хоть чуть-чуть взъерошить бесконечную литу;ю поверхность этого «тихого» природного чудища.
Много раз в непогоду мне случалось бывать у большой воды. Прячась за камни от шквалистого ветра, я вглядывался в серую черноморскую плавь ненастного Коктебеля, в осенний сезон дождей выходил с огромным зонтом на побережье испанского Аликанте и наблюдал «асфальтовые» буруны средиземноморья. Но всё это померкло при взгляде на свинцовую зыбь Тихого! Подобно тому, как формы игрушечного «Лего» теряют в значимости по соседству с самым большим небоскрёбом Нью-Йорка – 104-этажным зданием One World Trade Center – мои прежние воспоминания о водных количествах поникли и превратились в мелкие дробные числа перед величием Тихого! Человек любой социальной значимости, оказавшись вблизи этого океана, превращается в жертву. Моряк, уходящий в плавание, – в игрока русской рулетки. Турист – в ничто.
Пока мы подпитывали нашу коллективную харизму превосходством Тихого над прочими существующими на Земле формами, на походном мангале поспел рубленный палтус. В Москве палтус запредельно дорогой, здесь – намного дешевле. Несложно найти свежий палтус и приготовить самостоятельно.
– А какой запах! – расчувствовался Виталий Сергеевич, наш главный исследователь земных и человеческих тайн.
– Да-а… – подтвердил я и вдруг…
Меня пробило знакомое ощущение страха. Запах! Говорят, медведи чуют запах на расстоянии километра. Я прикинул: "Если средняя маршевая скорость медведя двадцать километров в час, то ровно через три минуты эта тварь будет здесь, даже если между нами целый километр..." БЯ стал беспорядочно оглядываться по сторонам, попытаясь определить направление ветра, иными словами, выяснить – откуда ждать нападение. Ветер дул с материка. Это меня успокоило и вернуло мысли к запечённому на мангале палтусу. Закусив этой волшебной рыбой припасённый в дорогу коньяк, я ощутил существенные перемены в сознании: во-первых, перестал бояться медведей, во-вторых, мне захотелось взглянуть на них в естественной, так сказать, среде обитания. Я подмигнул водиле: где же твои хвалёные мишки? Тот пожал плечами и ответил:
– С медведями нам сегодня не повезло.
Пригубив в четвёртый, пятый и шестой разы армянский спецрезерв, мы с товарищами обняли друг друга и в неспешном ритме сиртаки направились к береговой кромке. Казалось, океан ждёт нас. К нашей встрече Тихий припас океанического вещества столько, что как он ни двоился у нас в глазах, – воды не прибавлялось!
Вдруг метрах в десяти от берега показались две забавные чёрные морды – нерпы! – казалось, они вылеплены из вулканического песка. С минуту нерпы с любопытством рассматривали нас, потом исчезли. Их поведение осталось загадкой. А жаль, о Камчатке хочется знать всё!   


Рассказ 3-й.  Соборяне

В аэропорту Петропавловска-Камчатского меня встретили два худющих монаха и на потёртом японском внедорожнике доставили в монастырь. Пригласили в трапезную, накормили и заселили в пустующую келью, объяснив главные дисциплинарные особенности монастырского быта.
Измотанный многочасовым перелётом, я упал на кровать и тотчас уснул. С наступлением ночи проснулся. Между Москвой и Петропавловском-Камчатским разница во времени девять часов. Адаптация к местному времени длится дней десять. Поэтому первую ночь десятидневного курса "Здравствуй, Камчатка!" я пролежал до утра с открытыми глазами.

В 5-30 меня «разбудил» громкий перезвон колокольчика и сонные голоса пробудившейся братии. От сего часа потекли мои «монастырские» будни. Слово «монастырские» я взял в кавычки неспроста. Ну какой я монах? Да, верующий человек, моя работа напрямую связана с церковными нуждами, но я не монах, обыкновенный добропорядочный Homo sapiens, у которого есть жена, собака и огромное количество на первый взгляд обязательных для всякого светского человека страстишек и привязанностей.

Ранняя побудка звала монахов на утреннее молитвенное правило. И только я под призывный клик колокольчика переворачивался на другой бок и вместо того, чтобы спешить с братией на встречу с Богом, пускался в размышления о тяготах монашеской жизни и блаженно досыпал в мёртвой тишине опустевшего келейного корпуса.

Сегодня 4-ое декабря, праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы. По ранним голосам в коридоре чувствую приподнятое настроение братии. Праздник Введения, как и другие церковные события годового круга, насельники монастыря ощущают причастно – радость в глазах, улыбки на лицах. Вслушиваюсь в разговоры за дверью. Общение монахов просто, без пустых, принятых в миру, шутливых интонаций. Порой кажется, иноки щебечут, аки птицы, будто напрямую общаются с Богом. Приходит на ум сравнение монастырской братии с птичьей стаей. Подоспел праздник – встрепенулась стая, запела божественные гимны. Окончилось праздничное время – перешли твари небесные на тихий прикровенный клёкот.

Я работал и исподволь наблюдал монашескую жизнь. В минуты усталости и искушений позволял себе "небратский" ропот: мол, собрались под церковную крышу бездельники и житейские неудачники, прибились на всё готовенькое. Обман и подделка! Но странное дело, строгий общежитийный распорядок и неизменная приветливость, с какой «братки» сносили бытовые и климатические тяготы, постепенно изменили моё отношение к монастырскому образу жизни. Уже вскоре я вслушивался в утренние шаги иноков, уходящих на раннее моление, и думал не о минутах "праведного" сна в безлюдном келейном корпусе, но испытывал внутреннее сожаление, что не нахожу сил следовать за ними.
Шли дни. Монахи, молодые симпатичные ребята, удивляли меня всё больше. Перед трапезой, на которой не присутствовал ни настоятель, ни какое-либо другое начальство, они дотошно вычитывали внушительные молитвенные славословия. Не занятые в неотложных делах, не косили в сторону и не прятались по кельям с мобильниками, но выстаивали в храме долгие часы всенощного и литургического действия.
В начале моего пребывания в монастыре мне казались странными бесконечные повторения одних и тех же молебных текстов. Я видел в этом бесцельную потерю времени. «Зачем, – возмущался я, – по десять раз повторять одно и тоже, одно и то же?!» Зачем понятную фразу «Господи помилуй!» проговаривать сорок(!) раз? Однако, спустя дни, когда внутренняя душевная вьюга поутихла, мне пришло на ум сравнение молящейся братии с часовыми, выходящими на ежедневное духовное дежурство. И если ослабить охранные усилия – жди непрошенных гостей.
«Выходит, – думал я, – монастыри это сторожевые крепости, призванные оградить мир от всякого зла, а монашество – духовный спецназ! Ослабь инок молитвенное служение – зло просочиться в мир».
Подумалось: в духовной среде всё не от мира сего. Поэтому ратная служба Христова войска непонятна, странна и пугающе однообразна. Мы привыкли к калейдоскопу событий. Но в монастыре времени нет. Это не сложно доказать:

Свойство времени – вечное движение.  Монастырь – это обитель Бога на земле, иными словами – рай. В раю всё вечно и время в том числе. Значит, в монастыре того, что мир понимает под словом «время» – нет!


Я пробыл в обители около месяца. На исходе четвёртой недели произошла непредвиденная деструктивная вещь! Я стал по-другому смотреть на мир. Новое жертвенное понимание жизни – что отдал, то твоё! –  представилось мне более важными, чем существование по рецептам телевизионных шоу Малахова, Познера или Урганта. Сколько времени я отдал этим социальным клоунам, получив в обмен пачку весёлых удостоверений, писанных исчезающими на свету чернилами! 
И пусть мне предстоит ещё много раз встречать поставленные на человека силки;-голоса, надеюсь, они не смогут, как раньше, беспардонно выкусывать из меня жизненные силы, ведь всё, что откликалось во мне на их «вечерний колокольчик», потеряло значимость.