Глава 4. Утро вечера мудренее

– Коля, я занят! Охота – это ваша забава, а у меня, знаешь, сколько дел? Санька ушёл с оружием, одет тепло, погода хорошая. Вернётся. – Отмахнулся начальник, но тут же возвысил голос. – А вот за то, что он на работу не явился, я могу поставить вопрос об увольнении. Зашёл к кому-нибудь и обмывает добычу.
– Саня – человек ответственный! Вот я, да, бывало, запивал. А он всегда на работу, как штык! – Горячился Николай.
– Вот с тебя-то он пример и взял!  Спаиваешь молодёжь! А какой мастер был, какой наставник – всё утопил в водяре! Спичку поднеси, вспыхнешь. Иди отсюда...
– А ежели замёрзнет он? Кто отвечать будет? Я людям скажу, что к тебе обращался. Ты здесь власть. У нас даже участкового нет, до него сто пятьдесят километров. Телефон молчит.
Начальник присмотрелся к лиловому лицу Николая.
– Да ты пьян! Решил, что без напарника работать не пошлю? Всё, с меня хватит! Ты уволен. Завтра решим вопрос в бухгалтерии. И лети домой.
Николай, понурившись, вышел. Он понимал, что не только его состояние разозлило шефа – не в первый раз тот видит его нетрезвым в рабочий день. Но прежде только штрафовал. Сегодня начальника взбесило упорство, с которым Николай просил за Саньку. Год назад бригада бастовала из-за невыплаты зарплат, с тех пор начальник избавлялся от подчинённых, способных перечить ему. Видимо, заметил в Николае нечто опасное.
– Может оно к лучшему. Напугал ежа голой... Новый год дома встречу, теперь мне Липецк курортом покажется. – Ворчал Николай, возвращаясь к общежитию. Он дозвонился в районную полицию, оттуда обещали прислать людей. Нина пошла к незаменимой соседке, собрались несколько человек искать Саню. Соседка Нюра заглянула к Матвею, но тот не открыл – то ли пошёл проверить загон с оленями, то ли спал, выпив.
Из райцентра приехали несколько полицейских на снегоходах, объединились с местными. Саню искали до сумерек, побывали в лесу, видели много следов и ни души.
Нина несколько раз прошлась по посёлку, при этом за ней увязался пёс Матвея. Добродушный, но вороватый. Нина припомнила его кличку, которая нередко звучала из уст местных жителей вкупе с крепкими выражениями. Тришка воровал не только еду, он мог стащить что угодно. Например, сапог от крыльца или кофту с бельевой верёвки. Пёс был молодой и видел в чужих вещах игрушки, которые можно таскать и рвать зубами. Матвей убеждал соседей, что Тришка повзрослеет и угомонится. Пытался задобрить обворованных олениной или рыбой – чтобы не пристрелили пса. Привязывал Тришку, но тот умудрялся вывернуться из ошейника.

Николай не был настроен на выходной, ему хотелось действовать. Но что он мог предпринять? Старый сварщик вышел из посёлка. Перед ним сверкала равнина, слева она сливалась с небом, справа виднелась тёмная линия леса. Николай вспомнил, что в старые времена северяне носили повязки с узкими прорезями, спасающие глаза от этого блеска – Акай рассказывал. Николай жаловался ему, что зрение испортил, глядя на сварку. Сколько сил работа забрала...
Николай вынул из кармана бутылку.
– За свободу! Хватит ишачить на дядю.
Отхлебнул. Водка, словно тонкий язык пламени, скользнула вниз и окатила приятным жаром. Всё вокруг стало мило глазу – и небо с низким солнцем, по которому с запада накатывали тучи. И сверкающая тундра, где синие росчерки теней лежали в колеях снегоходов и лыжне. Следы уходили и влево, и прямо, и вправо. Какой из них Санин – неясно.
– Ночью снег обещали, всё занесёт. – Вздохнул Николай. Он сунул бутылку в карман и огляделся. В стороне вертелся песец.
– Эх, братец, жрать хочешь, не иначе. – Николай пошарил в карманах, обнаружил кусок батона. Он отломил часть и бросил песцу. Снова достал бутылку.
– За здоровье! И за твоё тоже. А то застрелит какой-нибудь дурень. – Он снова отхлебнул. Тепло разошлось по телу. Душа тоже согрелась. Хотелось откровенного разговора с понимающим человеком. Как раньше, со стариком Акаем.
– Пойду, навещу. – Решил Николай. Он подумал, что на могилу нужно что-то положить из съестного, такова нганасанская традиция, но возвращаться с полпути нельзя, это русская примета. Николай нашёл баланс между двумя суевериями – решил, что пожертвует кусок батона. Всё равно Акай не пил, не курил, значит, остатки водки или сигареты ему оставлять не стоит – обидится.
Николай брёл по насту, рассуждал сам с собой, улыбался суетливым птичкам, кивал редким деревьям. Потом обратился к покойному товарищу.
– Вот, Акай, пропал напарник мой. Замёрз, должно быть. Бедняга! Двадцать шесть годов. Хороший парень, работящий.  Внучку твою любил, хотел увезти на Кубань. А ты бранился на них. За что? Мы намучались, пусть молодёжь поживёт. Выдал бы её замуж, отпустил. А ты завидного жениха гнал. И что теперь? Девка одна, парень пропал. Нехорошо. Нельзя чужой век заедать...
Николай размахивал руками, качал головой, оглядывался. Со стороны казалось, что он видит рядом собеседника, спорит, осуждает. Потом сунул бутылку в карман и затянул хрипловатым голосом:
Мы шли под конвоем морозной тайгой,
покорные каторжной доле.
– Бежим, – закричал мне напарник лихой,
уж лучше погибнуть на воле. 
Он споткнулся, сел, погрозил пальцем кочке:
– Не прыгай под ноги!
Поднялся и побрел дальше, порой проваливаясь в снег.