Про Володю Матьева

Каюта была наполнена солнцем. Через открытые иллюминаторы пришвартованного корабля доносились крики чаек, треск сварочного аппарата с причала и близкий гудок наливного танкера, приближающегося к левому борту, вдоль которого выстроилась уже швартовая команда.
      Наш герой, Владимир Матьев, заканчивал ставить бушприт и крепить к нему кливера и стаксели. Оставалось довести до ума ахтерштевень, и прикрепить к нему руль. И можно было считать модель законченной – сегодня 52-пушечный фрегат «Паллада» должен был сойти с рук мастера и занять достойное место, на полочке между иллюминаторами, на линейной подставке.
       Зазвонили колокола громкого боя, корабль качнуло, и прошла команда «Задраить иллюминаторы». Владимир сложил миниатюрный рангоут в коробку с множеством ячеек для различных деталей, аккуратно опустил в неё модель, протёр ладони и пальцы ацетоном, удаляя остатки клея и пеньки, застегнул крючки на кителе, задраил оба иллюминатора, затянув накрепко надраенные медные барашки, вышел в коридор и спустился в ЦПУ. Вахтенный моторист поприветствовал командира БЧ-5 и доложил о переводе корабля на бортовое питание и готовности к приёму топлива. Владимир Матьев, механик корабля, сел за пульт, выполнил ряд манипуляций, доложил на Главный командный пункт о готовности боевой части и откинулся на спинку кресла. Окинув взглядом матроса, он вспомнил свою первую вахту, когда он, 16-летний курсант Ленинградского Нахимовского училища, заступил “на тумбочку”, дневальным по роте. Воспоминание двадцатилетней давности, то самое волнение от ночного одиночества и оцепенения, в ожидании какого-нибудь проверяющего офицера, накатило, подступило к горлу, протиснулось в желудок и упало вниз живота, придавив мочевой пузырь. Владимир терпеливо вздохнул, привстал и обратился к матросу:
– Кощеев, как дела, домой пишешь?
– Да, товарищ командир, так точно! регулярно!
– Молодец. Это у тебя первая вахта?
– Так точно!
– В гальюн хочешь? Сходи там, и на палубу выгляни – как там дела. Только не долго, мне в каюту подняться надо.
       Моторист выскочил и поспешил в кормовой гальюн. А механик проверил уровень топлива по цистернам, матюгнулся, постучав пальцем по мигающим лампочкам на схеме открытия /закрытия топливных приёмных и переливных клапанов, принял с ГКП команду дежурного по кораблю и приступил к приёмке топлива.
       Мощные насосы танкера перекачивали топливо из своих танков в пустые цистерны корабля. Удушливые пары свежей солярки начали заполнять коридор, потянуло уже и в ЦПУ и механик задраил броняху и включил вентиляцию.

Володя слыл примерным внуком.
Володя деда обожал.

       Мальчик родился натурально графских-княжеских кровей по материнской линии: от Рюриковичей к Вяземским, от Вяземских к Шереметевым, и, наконец, до – Матьева. Он был оставлен родителями на воспитание деду, герою Советского Союза, полному Адмиралу, Матьеву Петру Николаевичу. Сами родители, “по совету друзей”, мигрировали далеко за Урал, откуда носу им было велено не показывать – слишком много мнили о себе и обижали, без всякого тому повода, Советскую власть. В боях с врагами социалистических устоев они не участвовали, целину поднимать не хотели и амурские магистраль строить тоже, а только из-под тишка клеймили на чём свет стоит, через вражескую прессу и “голоса”, убийц Царя, писали о надругательстве государства над церковью, об отсутствие свободы слова и “невыносимости условий бытия”.   
         Бабушка Володи, Анастасия Матьева, в девичестве Шереметева, потомственная княгиня, отправилась с дочкой и её тунеядцем мужем по местам декабристов и там, через несколько лет, умерла от тоски.
        Дед остался командовать факультетом в Военно-морской академии, где на протяжении многих лет преподавал офицерам Военную историю.
        На стенах аудитории, где проводил лекции Пётр Николаевич, выстроились в ряд портреты великих русских адмиралов: Ивана Фёдоровича Крузенштерна, Павла Степановича Нахимова и Фёдора Фёдоровича Ушакова, и советских флотоводцев: Николая Герасимовича Кузнецова, Сергея Георгиевича Горшкова и Владимира Николаевича Чернавина.
         Было ещё два портрета, русских поэтов Александра Сергеевича Пушкина и Петра Андреевича Вяземского, который и был прапрапрадедушкой нашего героя.
Над кафедрой были начертаны стихи:
                “Открой нам новый мир за новым небосклоном!
                Пловцов ты приведи на тот счастливый брег,
                Где царствует в согласии с законом
                Свобода смелая, народов божество;
                Где рабства нет вериг, оков немеют звуки,
                Где благоденствуют торговля, мир, науки,
                И счастие граждан — владыки торжество!”
                (“К Кораблю” П.А. Вяземский)

10 ноября 1878 г. он скончался на 87-м году жизни «от старческой слабости» в отеле «Beausejour» одного из своих любимых европейских курортов — Баден-Баден, которому князь посвятил множество стихотворений, в том числе «Уж если умереть мне на чужбине, так лучше здесь, в виду родных могил…» (в этом же городе скончались 2 его близких друга, дочь, внук, а впоследствии и жена).
Сын поэта, Павел Петрович Вяземский (1820—1888), стал известным историком, внук, Петр Павлович (1854—1931), участвовал в русско-турецкой войне 1877-78 гг., дослужился до чина генерал-майора, впоследствии эмигрировал, умер в Ментоне. На нём эта ветвь рода князей Вяземских угасла. Внучка поэта графиня Екатерина Павловна Шереметева (1849—1929) — фрейлина, благотворительница, историк; правнук, граф Павел Сергеевич Шереметев (1871—1943) — хранитель Остафьевского музея после революции.

После смерти князя Вяземского усадьбу унаследовал его сын Петр Павлович Вяземский (1854-1931гг.), генерал-майор Гренадерского лейб-гвардии полка, шталмейстер двора, адъютант великого князя Михаила Николаевича, участник Русско-турецкой войны 1877-1878 гг.
Для Петра Павловича Остафьево стало непосильной ношей. В 1898 году он продал усадьбу Остафьево мужу своей сестры Екатерины Павловны графу Сергею Дмитриевичу Шереметеву. 
Выйдя в отставку после 1910 года, он жил в Петербурге, затем эмигрировал во Францию. Умер в 1931 году в Ментоне.

(Продолжение следует)