Похмелье

Эпиграф 1

КАРСОН: Большой ли военно-морской флот у Эквадора?
КАПИТАН: Четыре подводные лодки. Они постоянно находятся под водой и никогда не всплывают.
КАРСОН: Не всплывают?
КАПИТАН: Никогда. Уже многие годы.
КАРСОН: Но с ними поддерживают радиосвязь?
КАПИТАН: Нет. Они хранят радиомолчание. Это их собственная инициатива. Мы бы и рады были поддерживать с ними связь, но они предпочитают молчать.
КАРСОН: А почему они так долго остаются под водой?
КАПИТАН: Об этом вам лучше спросить их самих. Видите ли, Эквадор – демократическая страна. Даже те из нас, кто служит на флоте, действуют в очень широких рамках дозволенного.
<…>
КАРСОН: У меня есть еще один вопрос, который просили задать вам несколько дам. Быть может, он слишком личного свойства…
КАПИТАН: Почему столь красивый и обворожительный мужчина, как я, ни разу не испытал радости брака? <…> Пойти на это было бы с моей стороны бесчестно по отношению к женщине.
КАРСОН: Хм, разговор наш принимает слишком интимный характер. Давайте лучше поговорим о синелапых олушах. Может быть, самое время показать фильм, который вы нам привезли?
КАПИТАН: Нет-нет! Я полон желания обсудить свой отказ вручать кому-либо руку и сердце. С моей стороны было бы бесчестно жениться, поскольку в любой момент мне могут поручить командование подлодкой.
КАРСОН: И тогда вам придется уйти под воду и никогда больше не всплывать?
КАПИТАН: Такова традиция.

К. Воннегут «Галапагосы»

Эпиграф 2

Лучшая девушка может дать
Не больше, чем она есть
Редкая птица долетит
Если не будет есть

Алексей Лавров (мл.)



Пролог

Мне снилось, что я сижу на жесткой скамейке пригородной электрички, и у меня ужасно болит голова, особенно невыносимо дергает в области правого виска в моменты, когда колеса делают своё «тыдыщ-тыдыщ». В вагон входит старая знакомая с каким-то парнем, она видит меня и радостно устремляется к моей скамейке.
- Привет! Как давно не виделись! Познакомься, это мой муж.
Она еще что-то говорит, парень тоже говорит, а я не понимаю ни слова, эти слова бьются мне в голову, заполняя паузы между ударами колес уже какой-то полной невыносимостью. Я хочу сказать: «Замолчите хоть на секунду!», но сил нет, рот не открывается, язык не шевелится, только веки медленно сползают на глаза, становится темно, потом тихо.

Наверное, от тишины я и проснулся. И от неподвижности. И от боли в правом виске. И еще тошнило.
Прямо напротив меня падающий в окно желтоватый свет вырезает из темноты лицо Антона. Судя по блеску глаз, они открыты, но направление взгляда не читается. Он опирается на столик и слегка покачивается, как будто вагон продолжает ехать. Но вагон не едет, а стоит неподвижно. Лампочки выключены. Тишина.
Это был плацкартный вагон, который на вокзале неожиданно подали вместо обычной электрички. В нем даже имелась проводница, которая охотно объяснила, что на ветке ремонтируют контактную сеть, поэтому собрали состав из чего бог послал, а таскает его маневровый дизель. И чтобы садились и не переживали. Да хоть бы и ложились, но белья не даст, и сапоги снимайте. И зовут ее Света, очень приятно, молодые люди. Ну, давайте, только по чуть-чуть. Это когда от перрона отойдем, не раньше. На закуску есть сыр и вареные яйца.
- Почему мы стоим? Где все?
Антон замер, прекратив свои колебательные движения. Тени на лице шевельнулись, я угадал поворот в мою сторону. Небольшой, градусов на пять.
- Приятно видеть, что ты снова с нами, дорогой друг.
Особой радости в голосе не ощущалось.
- Илья спит в соседнем купе, он туда ушел первый. Олег собирался открыть дверь, чтобы можно было прогуляться. А я проснулся минут на пять раньше тебя. Это ответ на второй вопрос.
- Заканчивай с сарказмом, и так тошно.
- Стоим мы здесь, потому что кто-то читал расписание жопой. И это не сарказм, а ответ на первый вопрос.
- Это не ответ!
- Если бы ты посмотрел не только время отправления, а еще и время прибытия, тебе могло бы показаться странным, что разница между ними составляет не час десять, которые обычно идет электричка, а шесть с половиной часов. От вокзала он отходит в 23:05, а в Благодарск прибывает в 5:38.
- Что за бред?
- Это не бред. Это такой специальный поезд. В Благодарске он поворачивает на другую ветку, где сейчас меняют контактную сеть, поэтому не электричка, а дизель.
- Про дизель проводница говорила, я помню…
- Так она и про стоянку говорила.
- А вот этого не помню.
- Странно, ты же тогда еще не отрубился. В общем, поезд не доезжает до нашей станции двух остановок и встает на ночевку. Вагоны закрывают, свет выключают, проводники уходят. Пассажиры, кстати, тоже, но нам разрешили остаться. Если будем хорошо себя вести. Утром двери откроют, сядут, может быть, еще пассажиры, и в 5:28 поезд отправится в путь. Спустя 10 минут он прибудет в Благодарск, мы выйдем, а поезд поедет туда, куда Макар телят не гонял.
- Дерьмо!
- Очень точная формулировка.
- А чего ты все в окно смотришь?
- Я не смотрю, мне не хочется голову поворачивать. Она от этого кружиться начинает сильнее.

Свет в окне перекрыла фигура, в окно постучали. Антон нехотя приподнялся и опустил окно. Внутрь заглянуло круглое лицо Олега.
- Прикиньте, вообще ничего и никого! Вокзал закрыт.
- А домик станционного смотрителя, или как он там называется?
- Да, блин, все умерли. Или все ушли на фронт. Вместе с проводниками и пассажирами. Или в лесу спрятались. Короче, мы тут одни.
- И сортир закрыт?
- Поссы с платформы.
- Мы же культурные люди с высшим образованием!
- Вот на следующей неделе выжму в зале соточку и покажу тебе, у кого тут высшее образование, а кому западло с друзьями с одной платформы поссать!
В окне показалась здоровенная рука, держащая нечто металлическое и блестящее.
- Держи спецалку. Трехгранником откроешь сортир в вагоне. Это, кстати, на стоянках запрещено. Будешь точно так же ссать на рельсы, только не гордо на свежем воздухе, а в вонючем толчке, как баба.
- Спасибо, друг!

Я взял ключи и поднялся. Вагон немедленно пришел в движение, качнулся, пнул меня подножкой и уронил обратно на сиденье, после чего снова застыл. Подлый вагон! Следующая попытка была удачнее: я знал, откуда ждать подставы, поэтому уцепился за опущенную верхнюю полку и удержался на ногах. Тошнота поднялась практически до уровня языка, надо было поспешать. В соседнем купе на нижней полке в своей вечной пиджачной паре горчичного цвета лежал на спине Илья. Бородка задралась кверху, в пробивающихся сквозь занавеску желтых лучах фонаря он удивительно напоминал Ленина в мавзолее, картину портил легкий храп и сильный запах перегара. Перехватывая руками полки, я двинулся в конец вагона. Коридор казался бесконечным. Природа этой бесконечности быстро определилась - дверь в тамбур с сортиром была с зеркалом, а не с прозрачным стеклом, и вскоре моя похмельная рожа уперлась в свое отражение.

И тут нечто странное обнаружилось слева на той части сидения, куда не доходил свет фонаря. Девочка лет десяти внимательно смотрела на меня. Ее черты лица и детали одежды выступили из темноты не сразу, глаз выцеплял их по одной. Спокойный, но не очень дружелюбный взгляд, два рыжих хвостика над ушами, оранжевый свитер поверх светлой рубашки, коричневая короткая юбка, белые кроссовки. Сидела и пялилась на меня. Я повернулся.
Поворот был слишком резким для моей больной головы. В глазах все качнулось, снова больно ударила подножка, что-то очень кислое и вонючее колыхнулось возле самого языка. Это было сложно, но я удержался на ногах и удержал в себе все, что рвалось наружу.
Никого в вагоне не было. Никакой девочки. Даже ничего такого, что можно было за нее принять.
Уже плавно, во избежание неприятностей, я повернулся обратно к зеркальной двери. Девочка на месте, смотрит на меня с тем же выражением. Только уже не сидит, а как бы висит в воздухе, приклеившись к верхней полке. Я дотронулся до нее и почувствовал, что палец не скользит.
Черт, да это же наклейка! Кто-то приклеил картинку с девочкой на зеркало, а я в потемках решил, что это отражение. Интересно, что за персонаж.
Я на секунду прикрыл глаза, резко вышел в тамбур и закрыл за собой дверь. Расслабься. Иди пописай, проблюйся, умойся холодной водой. И всё пройдет, все будет хорошо.
Трехгранник в темноте нашелся в связке последним.

***
Антон с Олегом курили в конусе света от фонаря на платформе, я подошел к ним. Вода в умывальнике оказалась недостаточно холодной, ночная прохлада сделала для моего самочувствия гораздо больше. Больше, но недостаточно.
Олег был бодр, как всегда. И мог стоять. Антон сидел на корточках, прислонясь спиной и затылком к фонарю. Я просто оперся рукой об фонарь.
- Короче, господа творческая интеллигенция, мы в жопе. До утра податься некуда, магазины закрыты, кругом лес, дикие волки и комары. Предлагаю последовать примеру нашего басиста и лечь спать.
- А это что за свет в конце тоннеля?
Олег подошел к краю освещенного круга, чтобы фонарь не слепил глаза. С той стороны платформы, где внизу блестели рельсы, а сразу за ними начиналось нечто черное, огромное и бесформенное с несколькими тусклыми звездочками, виднелись два огонька. Один, побольше и пожелтее, горел ровно, а другой, поменьше и побелее, мерцал и, казалось, был готов погаснуть в любой момент.
- У меня есть предчувствие. Это хорошее предчувствие.
Антон, наконец, оторвался от фонаря и с мучительным вздохом принял вертикальное положение.
- Это должен быть ночной ларек. Тут не может не быть ночного ларька, в котором есть хотя бы пиво. Это же железнодорожная станция. Цивилизация.
Мысль о пиве как бы включила лампочку в голове. Внутренний планировщик начал рисовать маршрут.
- Пройдем по платформе поближе.

От фонаря к фонарю, через участки полной темноты мы двинулись в сторону огоньков. Вскоре мы стояли в начале платформы спиной к локомотиву и глядели на дорожку, еле угадывающуюся по ту сторону рельсов.
- А если заблудимся?
- Это каким же образом? По-твоему, тут есть еще платформы, освещенные парой десятков фонарей?
Олег спрыгнул на рельсы. Я – за ним. Антон снова тяжело вздохнул и полез за нами.

***
Два огонька в конце тропинки подсвечивали ее, как луна рисует светящуюся дорожку на поверхности озера. Слева и справа угадывались кусты и ёлки, в которых что-то временами шуршало. Большой огонек постепенно принимал форму, в которой без труда угадывался ларек, а маленький задрался повыше, явно собираясь превратиться в фонарь.
Так и случилось. Мы вышли на круглую площадку, огороженную непроглядной стеной кустов. Посередине ее находилась бетонная чаша фонтана. Фонтан пересох много лет назад, и, очевидно, в те же далекие времена его последний раз красили то ли синей, то ли фиолетовой краской, в мерцающем свете неисправного фонаря было не понять. На каждую вспышку света из недр фонтана отвечали сотни и тысячи маленьких разноцветных бликов – чаша была завалена невероятным количеством битого стекла. Как будто несколько поколений местных алкоголиков всю жизнь каждый день без праздников и выходных приходили сюда выпить по бутылочке, а потом разбить ее о дно фонтана. Над этим мрачным великолепием возвышался ларек, как дворец на берегу озера. Он был ярко освещен и абсолютно пуст.
Стекла целы, дверь заперта. Виднелись полки, на которых еще недавно что-то стояло. На прилавке выделялся пыльный квадрат, явно место кассового аппарата. Лампочка под потолком, и всё.
Даже говорить не хотелось.

Я обошел ларек. Никаких признаков дороги. Похоже, тропинка, по которой мы шли, была единственной нитью, связывающей это место с миром, населенным людьми. Еще несколько шагов в сторону от света – и я заметил в черных кустах несколько зеленоватых огоньков. Городской житель редко встречает такое в своей жизни.
- Светлячки! Парни, идите смотреть!
- Где?
- Тут, за ларьком. Идите на голос.
Я направился к светлячкам, и они тоже начали двигаться. Светлячки вдруг сделались заметно крупнее, чем казалось со стороны. Они разделились на пары, разошлись полукругом вокруг нас. Я сделал шаг назад и уперся спиной в стену ларька. Кусты зашуршали, заскрипел песок. Пять пар. Или шесть? Или восемь? Нет, все-таки пять.
Отвратительный холод возник в области затылка, прокатился по спине и ушел в ноги, как молния в громоотвод. Потом звук, похожий на негромкий смешок. Да, смеются. Радуются удаче.
Двинуться невозможно. Ноги отказали. Из груди рвется крик, но горло не хочет его пропускать.

***
- Эй, чувак, проснись!
Антон тряс меня за плечо. Голос его был раздраженным, поверхность, на которой я лежал – жесткой, а в окно падал желтый свет фонаря.
- Ты стонешь, как будто тебя домовой душит. Приснилось что-то?
- Ага… Нас сожрали какие-то оборотни.
- В погонах?
- Нет, в кустах. Почему мы стоим? Где проводница? Где все?
- Олег и Илья спят в соседнем купе. Ну, не купе, как это называется у электрички, отсек? Вон, посмотри, ноги торчат. Я только что проснулся от твоих душераздирающих стонов. Это ответ на третий вопрос.
- Заканчивай с сарказмом, и так тошно.
- Стоим мы здесь, потому что кто-то читал расписание жопой. И это не сарказм, а ответ на первый вопрос.
- Это не ответ!
- Если бы ты посмотрел не только время отправления, а еще и время прибытия, тебе могло бы показаться странным, что разница между ними составляет не час десять, которые обычно идет электричка, а шесть с половиной часов. От вокзала он отходит в 23:05, а в Благодарск прибывает в 5:38.
- Что за бред?
- Это не бред. Это такая специальная электричка для идиотов. В общем, она не доезжает до нашей станции двух остановок и встает на ночевку. Вагоны закрывают, свет выключают, пассажиры уходят. Мы сделали вид, что нас тут нет. Утром двери откроют, сядут, может быть, другие пассажиры, и в 5:28 поезд отправится в путь. Через 10 минут мы выйдем в Благодарске, а электричка покатит дальше.
- Проводница говорила, я помню…
- И, да, по второму вопросу, о проводнице. Ты бы проснулся, ёжик. Какие проводницы в электричке?
Я сел. Действительно, вагон электрички. Неподвижный, тихий. На платформе горит фонарь, вот и весь свет. Торчат две пары ног с соседних скамеек.
- А выпить-закусить осталось?
- Ты же обещал всё купить. А сам прибежал к отправлению, и пустой. Тут все закрыто, ночью спят. Так что до утра страдай от голода и жажды. Только тихо это делай, не буди меня больше.

Он лег на скамейку, поправил рюкзак под головой и поджал ноги.
Я подвинулся к окну и стал смотреть вдаль. Говорят, это помогает забыть кошмар и заснуть спокойно, без сновидений. Особой дали я не увидел. Сразу за освещенной платформой начиналось нечто черное, огромное и бесформенное, украшенное сверху несколькими тусклыми звездочками. Я уставился на эти звездочки сквозь полуопущенные ресницы. Сон заливал глаза своим теплым черным молоком. Но едва веки окончательно сомкнулись, как звезды вспыхнули зеленым огнем тварей из недавнего кошмара, скамейка как будто провалилась, и меня выкинуло обратно в пустой жесткий вагон.
Это повторилось еще дважды, прежде чем я, наконец, заснул.

Глава 1. Прибытие

В 5:40 мы стояли на платформе и смотрели на здание вокзала. Выспавшаяся за ночь электричка доставила нас согласно расписанию и укатила по своему тайному пути. Больше никто ехать на ней не пожелал. Кроме вокзала, смотреть было особенно не на что. Слева от путей сплошной стеной стоял лес, с правой стороны всё, кроме вокзала, как бы стыдливо пряталось в кусты. Из кустов выглядывало нечто вроде гаража, возле которого на наклонном бетонном постаменте располагалось чучело трактора времен первых пятилеток, выкрашенное в ярко-оранжевый цвет. Отходящая вправо однопутная ветка упиралась тоже в кусты, в которых специально для этого имелись ржавые металлические ворота. За воротами угадывалась кран-балка, далее все терялось в суровых силуэтах елок. Асфальтированная дорога, идущая вроде бы параллельно железной, тоже заворачивала куда-то вправо и исчезала за кустами.
Вокзал радовал своей неоклассической архитектурой. Верхушки строгих колонн дорического ордера были щедро декорированы ласточкиными гнездами, а дверь украшала табличка, обещавшая, что вокзал откроется в 7:00. Очень крупная рыжая кошка глядела на нас из окна запертого вокзала. В ее круглых оранжевых глазах имелся интерес, но не было ни грамма симпатии. Больше никого живого не наблюдалось.

- Благодарск, - прочитал я надпись над входом. - Это же, вроде, город такой? А где сам город? То, что я вижу, даже на деревню не тянет.
Олег сказал:
- Чувак, ты когда на самолете куда-нибудь летишь, то ведь не в центре города садишься, верно? Ты высаживаешься где-то в пригороде, кругом летное поле и больше нифига, ты залезаешь в автобус и едешь, едешь, приезжаешь в аэропорт, где еще долго ждешь багаж. Потом выходишь из аэропорта – и снова нифига, нужно ехать на другом автобусе или на такси до города еще часа полтора. Вот и тут так же. Только без самолета, такси и автобуса. И вокзал закрыт.
Антон сказал:
- Представь, что ты приглашен в замок сказочного волшебника. У тебя есть карта. Ты скачешь день и ночь, и вот – впереди высокая гора. Дальше лошадь не пройдет. Ты привязываешь ее и идешь пешком по извилистой горной тропе. Камни осыпаются под ногами, ветви деревьев норовят спихнуть в пропасть. Но ты преодолел опасный участок – и вот он, замок. Волшебник встречает у ворот и спрашивает: - Какие дары привез ты из дальних странствий, о, смелый воин?
Я порылся в рюкзаке.
- Вот, кассеты с демками есть. И майонез даже неначатый.
Илья перехватил бас-гитару в чехле, провел по воображаемым струнам и запел:

Домашний майонез над нами проплывает
Над тамбуром горит домашний майонез
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает
Что с девушкой у нас…

- Да какой к чертям домашний. Магазинный, одни консерванты. За такие дары нормальный волшебник сразу превратит нас во что-нибудь такое. Ну, допустим, в котов. Будем тут на вокзале жить подаянием. А зимой нас волки съедят.
За вокзалом нашлась маленькая привокзальная площадь, уставленная спящими автобусами. В центре площади градостроительной доминантой высилась трансформаторная будка.
- Смотри, тут разные маршруты. Она говорила, какой нам номер подходит?
- Сказала, на любом до центральной площади. Там гостиница, а если еще одну остановку – будет администрация. Но типа вроде пешком совсем рядом.

***
«Она» - это девушка Таня, втравившая нас в эту историю. После недавнего концерта в «Циркуле» она непонятным образом оказалась в гримерке, куда ее никто не приводил и не приглашал. Долговязая, угловатая, одетая в черно-белую офисную униформу, она смотрела на нас слегка удивленными глазами и с абсолютно серьезным видом несла дикую чушь. Тезисно это выглядело так:

- она, Таня, является нашей давней поклонницей. Ладно, пускай, как стартовое допущение.
- она, Таня, не первый раз приходит на наши концерты и высоко ценит наш артистизм. А вот это уже вранье неприкрытое. На наши концерты приходит человек по двадцать, почти все знакомые. Такое чудо точно бы заметили.
- очень, очень жалко, что концерты такой прекрасной группы столь редки. Так ведь и репетировать когда-то надо, а еще работать и учиться.
- она, Таня, от своего имени, а также как официальный представитель отдела культуры администрации города Благодарска, приглашает нас принять участие в музыкальном представлении на городском празднике. Это важнейшее событие в культурной жизни города состоится 14 июня, в воскресенье. Давайте обсудим условия.

Слегка подавившись пивом, я задал, как впоследствии оказалось, самый правильный вопрос: - А что послужило главным критерием выбора нашей группы для этого концерта?
Она слегка запнулась, а потом сказала: - Ваше имя.

Дальнейшие объяснения выглядели полным бредом сумасшедшего.
14 июня в Благодарске будут отмечать праздник, сравнимый по значимости с днём города – 50-летний юбилей знаменитейшего уроженца Благодарска. Это популярный писатель и литератор, музыкант и исполнитель собственных песен, журналист и политический деятель, активист и благотворитель Алексей Григорьевич Лавров. Такой простой и народный.  И он мой тезка. Мало того, наша музыка немного напоминает ранний период творчества этого прекрасного человека. Не до смешения, но сходство есть.
Это еще не всё. В празднике также примет участие официальная кавер-группа музыкального проекта Алексея Григорьевича под названием «Гектор Сазан» под управлением Карла Ренштальбальданкена. Ничего себе имячко, ага. И теперь, если мы согласимся, у фестиваля будет целых два хедлайнера!

Вздрогнув еще раз от слова «хедлайнер», я поинтересовался, выступит ли на празднике сам герой торжества. Таня поглядела на нас строго и сказала:
- Уважаемый юбиляр скорее всего не сможет принять личное участие по Объективным Причинам. Нам нужно будет справиться с задачей самостоятельно!
Чувство ответственности тяжелой ношей легло на наши плечи.
- Вы что-то говорили про условия.
- Да, конечно! Мы обеспечиваем вам проживание в лучшей гостинице Благодарска. Питание, напитки – за наш счет. При необходимости предоставим место для репетиции. Приезжайте в пятницу или в субботу. Разместитесь, отдохнете с дороги, познакомитесь с нашими активистами, обсудим программу. А в воскресенье с раннего утра начнется фестиваль. Будут мероприятия на открытом воздухе и в оборудованном зале. Аппаратура есть, можете даже не брать инструмент – всё найдется.

- Теперь, возможно, не о самом приятном. Мероприятие некоммерческое, вход для зрителей свободный, финансирование идет из бюджета администрации, поэтому мы не можем предложить вам гонорара в денежном эквиваленте. Зато мы предлагаем вам два незабываемых дня на всём готовом в маленьком курортном городке на берегу озера, в окружении лесов. Вы получите внимательную заинтересованную аудиторию и известную свободу в выборе репертуара. И сможете продавать свой мерч.

Я попросил минутку на совещание и с трудом выставил Таню за дверь гримерки. Ее глаза вновь сменили выражение со смертельной серьезности на легкое удивление. Действительно, что же в таком шикарном предложении можно еще обсуждать?
Олег сказал:
- Она просто больная. Девка свихнулась, зуб даю. Или на веществах. Какой на хер фестиваль, я в первый раз слышу про эту звезду мирового масштаба. Она это только что придумала. Давайте на всё согласимся, покиваем, а потом сделаем ноги. Можно еще в баре с ней посидеть, поналивать, чтобы она размякла и за нами вслед не бросилась.
- В принципе, нормальная идея. Но она уже нас нашла. Значит, и еще раз найдет, ты ее глаза видел? Насчет бара не согласен, вдруг у нее от бухла планка совсем падает.
Антон сказал:
- Тут замут покруче. Она явно работает не одна. Это банда. Может быть, целый город живет тем, что заманивает к себе малоизвестных музыкантов, а потом превращает их в рабов. Заставляют за еду работать день и ночь на птицефабрике, а за попытку побега приносят в жертву местным богам. Или вообще сразу разбирают на органы.
- Звучит убедительно. Но зачем тогда прислали эту психическую с таким странным предложением? Могла бы приехать красотка с вот такими сиськами, обещала бы богатого продюсера и реактивный старт карьеры. А тут и олигофрен заметит, что оффер какой-то тухлый.
Илья сказал:
- На выходных обещали ясную безветренную погоду, температура воздуха до +25 градусов. Вода в водоемах прогреется до +22. До Благодарска ехать полтора часа. Там есть река и озеро. Что мы теряем? Если нас начнут порабощать, убивать или жрать заживо, мы просто вернемся домой.
- Скажи честно, тебе просто нравятся девки с придурью!

В результате постановили:
а) предложение принять;
б) инструменты брать свои;
в) предупредить родных и близких, куда едем, а то мало ли что.
Последний пункт с Таней обсуждать не стали. Она восторженно обняла нас всех по очереди, слегка задержав объятия вокруг шеи басиста (как догадалась, что его мнение было решающим?), вручила заранее заготовленный документ (который мы немедленно назвали «Листами Татианы») с подробными указаниями по доставке наших бренных тел в нужное ей и городской администрации место, выразила глубокую благодарность и признательность от имени городской администрации, после чего, наконец, исчезла.

***
И вот на вокзальной площади Благодарска в 6 часов утра перед строем запертых холодных автобусов стоял музыкальный коллектив АРРА, что расшифровывается как «Автоматическое Регулирование Разумного Абсурда», в составе меня (голос, клавиши, тексты, общее руководство), Олега (гитара, ритм, временами соло и нечеловеческие усилия по утягиванию саунда в область металла), Ильи (бас, иногда контрабас, замогильный бэк-вокал и тихий голос разума в ключевых моментах) и Антона (ударные, перкуссия, лирическая компонента и услада девичьих глаз).
Внезапно в одном из автобусов наметилось некоторое движение. Даже не движение, а намек на движение, легкое изменение энергетического баланса, которое может засечь лишь очень настороженный взгляд. Мы уставились на автобус, как охотники на утренней зорьке напряженно глядят на кусты, из которых вот-вот вылетит птичка.
Птичка вылезала неохотно. Заскрежетала, распахиваясь, дверь. Пауза. Потом изнутри осторожно высунулся козырек кепки. Кепка внимательно обнюхала нас и спросила:
- Ребята, вы чего, музыканты?
Олег не выдержал искушения сарказмом и бодро ответил:
- Да не, отец, мы лесорубы. Приехали лес тут весь нахер вырубить, а то больно много наросло. В чехлах – топоры. Где бы их тут наточить, а то затупились за ночь?
Владелец кепки на сарказм не среагировал:
- На фестиваль приехали?
Я на всякий случай снизил эмоциональный градус:
- Вот, именно, на фестиваль. Нам бы в центр попасть. Вы когда поедете?
- В 6:30 электричка с города подойдет, заберем с нее народ и поедем. Раньше не могу, у меня расписание. Залазьте пока внутрь, я печку включу, утро прохладное.
Заработал двигатель, мы полезли внутрь. Сначала было холоднее, чем снаружи, потом воздух начал нагреваться, а окна - запотевать, поэтому мы пропустили момент, когда ушел водитель. Кепка, впрочем, осталась лежать на руле. Нас тянуло в сон.

***
Город Благодарск был древним. Таким древним, что историческая наука не могла с уверенностью предположить, когда и какой князь основал это поселение. Мало того, не сохранилось даже первоначального названия. Первое название появилось в летописях уже тогда, когда восточные славяне потеряли контроль над этим регионом, и сюда пришли новые хозяева. Они назвали городок Дартбургом, построили небольшую крепостишку на случай попытки военного реванша и принялись занимать тем же, чем занимались прежние обыватели – ловить рыбу и рубить лес. Рыба в реке не переводилась, а лес рос чуть ли не быстрее, чем его рубили. За три или четыре сотни лет в городе мало что изменилось, только деревянная крепость сначала обветшала, а потом совсем сгнила. Никакого гарнизона, конечно, не наблюдалось, поэтому, когда русская армия пришла возвращать исконные земли, некому было оказать героическое сопротивление. Старое население уходить не стало, им было все равно. Новое население с трудом выговаривало слово «Дартбург», и долгое время местечко называли Даргородом, потом проснулись органы государственного управления, и в рамках русификации репатриированных земель городу было дано звучное имя Благодарск. Какие именно благие дары имелись в виду – не уточнялось. Видимо, те же самые рыба и древесина.

Потом бодро пошло развитие капитализма, сквозь бескрайние леса прорубили железную дорогу, на реке поставили плотину, что повлекло за собой образование Благодарского озера, скрывшего остатки фундамента Дартбургской крепости. Плотина обросла фабриками, сам город – предместьями, где бараки для рабочих перемежались съемными дачами, наполнявшимися в летний сезон небогатыми столичными жителями, которые приезжали за целебным сосновым воздухом и черникой. Остатки коренного населения поднялись на возвышенность, где продолжали жить вековым укладом, иногда спускаясь вниз, чтобы продать мешок сушеной малины и купить новый топор.
Буйные ветры двадцатого века сильно потрепали городок, через него прокатилось несколько войн, не один и не два раза он менял подданство. Горели старые дома, поднимались новые, население эвакуировалось, возвращалось, снова эвакуировалось. Наконец, все затихло. Построили десяток пятиэтажек, машинно-тракторную станцию, бетонный завод и несколько воинских частей. На окраинах множились дачные садоводства. Фундаменты домов прежних поселенцев зарастали мхом и скрывались под лесной подстилкой.

И в какой-то момент Благодарск породил человека, ставшего гордостью этого города. Человека, на юбилей которого мы приехали. Про которого мы не знали ровным счетом ничего.

***
Да, через полчаса прибыла электричка. В отличие от нашей, она неожиданно оказалась полна пассажирами, эта полнота по закону сообщающихся сосудов захватила и наш автобус, и соседние, которые тоже проснулись, едва загудел поезд, подходя к станции. Примяли нас не сильно, но плотно. Владелец кепки вернулся за руль минут через 5 после того, как целых два автобуса, кренясь, развернулись и укатили за кусты, куда уходила местная автотрасса. Видимо, расписание здесь соблюдалось строго. Дверь закрылась, сидящие качнулись, стоящие схватились за поручни и тоже качнулись, в окне замелькали до чертиков надоевшие кусты. Несколько раз автобус останавливался, у передней двери возникала раздраженная толчея, кто-то протискивался, с облегчением выскакивал наружу – и мы ехали дальше. Кусты сменились какими-то постройками, мелькнул подъезд многоквартирного дома, потом - другой. Как такие огромные дома могли скрываться за кустами? Пассажиры вокруг вдруг зашевелились, принялись трогать свои сумки, выглядывать в окно и привставать. Автобус затормозил – и все почти одновременно вскочили.
Я переглянулся с товарищами. На странице номер два «Листов Татианы» значилось: «Вы можете попросить водителя предупредить вас, когда будет остановка «Рыночная площадь», но если выйдете, когда будет выходить весь автобус – не ошибетесь». Мы подхватили вещи и двинулись к выходу.

***
Небольшая толпа, вылезшая из автобуса, неожиданно быстро рассосалась. Одних вобрали в себя две стоявшие неподалеку пятиэтажки, другие затерялись среди деревянного частного сектора, несколько человек исчезли за пустыми рядами рынка через дорогу. Мы вчетвером остались наблюдать величественный восход над пустым городком.
«Листы Татианы» гласили: «От остановки по ходу движения автобуса пройдите около ста метров. Справа будет старинное двухэтажное здание зеленого цвета – это гостиница. Номера забронированы и оплачены. В холле вас встретит Катя, она предупреждена. Вы сможете оставить вещи в гостинице и отдохнуть с дороги».

Гостиница возникла сразу за пятиэтажкой, и поразила в самое сердце своей архитектурной неуместностью. Двухэтажный каменный дом, на одном углу круглая башенка с остроконечной крышей, на другом – огромный балкон с шикарной кованой решеткой. Крыша вся в изломах и выступах, как будто строители до самого конца не могли решить, сколько делать этажей, и отыгрались на мансарде. На фоне утилитарных бетонных построек 60-х годов и каркасных деревянных избушек это строение выглядело настоящим замком волшебника. На главном фасаде красовалась надпись: «Гостиница «Улыбка»».

Массовая истерика, поразившая наш коллектив после прочтения названия, длилась минут пять. Потом мы дергали закрытую дверь, долго звонили в дверной звонок, прислушиваясь к звукам внутри гостиницы, стучали, заглядывали в окно. Разглядели барную стойку и стеллаж с бутылками. В другое окно разглядели другую стойку, спящую на ней серую кошку и доску с ключами на стене. Но никто не вышел, ничто не шевельнулось нам навстречу.

Итак, этот пункт программы был полностью провален. 7 утра субботы – слишком раннее время для Благодарска. Гости города спят, хозяева – спят. И неизвестная нам Катя тоже наверняка спит.

Далее «Листы Татианы» предлагали: «Выйдя из гостиницы, поверните направо и продолжите движение по ходу автобуса. Минуйте перекресток, сквер и городскую больницу. За больницей расположено длинное двухэтажное здание – это администрация. Поднимитесь на второй этаж, кабинет №24. Там мы встретимся».

Олег сказал:
- Она что, живет в кабинете №24, что так уверенно обещает встречу?
Антон сказал:
- Нет, наверное, предполагалось, что эта неведомая Катя, пока мы будем заселяться в гостиницу, сообщит Тане, мол, приехали, та прибежит в кабинет и встретит нас.
Илья сказал:
- Судя по местному жизненному укладу, надеяться на работающую в 7 утра субботы городскую администрацию было бы наивно. Там упоминался сквер. В сквере могут быть скамейки. Дождемся хотя бы открытия магазинов, а там, глядишь, и петухи пропоют надо всем городом.

Сквер оказался размером весьма невелик, но скамейки в нем имелись. Также имелись деревья с побеленными от саблезубых зайцев стволами, вымощенные бетонными пятаками дорожки, детская площадка и фонтан со скульптурной группой.
В центре фонтана на трехметровом столбе располагался геральдический латунный кованый кот. Кот стоял на задних лапах, а в передних держал свиток и очень приблизительное гусиное перо. На свитке художник изобразил какие-то буквы, но трудно было уверенно сказать, кириллица это, латиница или скандинавские руны.

По четырем углам фонтана на бетонных плитах стояли еще четыре металлических изваяния. На первом некая дама с длинным английским лицом и в сарафане, изображающем хитон, страстно прижималась к стилизованному стволу дерева. Наиболее диким в этой композиции была голова Ленина, приваренный к обрубку ствола чуть выше макушки древолюбивой дамы. В металлических корнях блестела оставленная кем-то водочная бутылка.

Вторая скульптура изображала избушку с открытыми настежь окнами. По-простому: двускатная крыша, труба, две стены и ставни в стороны. Внутри щекастая девушка с прялкой. На девушке кика рогатая, больше напоминающая кошачьи уши. А сама избушка – на кошачьих лапах вместо куриных ног. И этих лап, разумеется, четыре.

Источником вдохновения для третьей скульптуры явно послужила русалка с логотипа Старбакса. Да что там – вдохновения, неведомый кузнец старательно повторил в металле классический образ, внеся лишь два значимых изменения. Во-первых, исчезла корона, и русалка была простоволоса. Во-вторых, русалка лишилась второго хвоста, и эту утрату никто даже не попытался сгладить или замаскировать.

И, наконец, четвертая композиция изображала куст неведомой широколиственной породы. Каждый листик, напоминающий лаврушку из супа, был отдельно выкован и аккуратно приварен к скелету куста. В просвете железной листвы виднелась пугающая зубастая пасть и антропоморфная рука со звериными когтями, вцепившаяся в ствол.

Олег сказал:
- Тут же детская площадка рядом. И больница. А что, очень удобно: детишки насмотрятся на это творчество душевнобольных – и сразу не переходя дорогу могут бежать к докторам лечить энурез.
- Мы еще не весь город видели. Возможно, причин для энуреза тут больше, чем кажется на первый взгляд, и решение ехать сюда было трагической ошибкой.
Антон сказал:
- В этом городе процветают языческие культы. Перед нами центральное капище с идолами местных духов, которым приносят кровавые жертвы. Нетрудно догадаться, кто назначен на роль жертв.
- Ага, а прямо через дорогу стоит православная церковь. Ничего себе такая веротерпимость и мультиконфессионализм.
Илья, глядя на последнюю скульптуру, процитировал:

В густых металлургических лесах
Где шел процесс созданья хлорофилла
Сорвался лист. Уж осень наступила
В густых металлургических лесах

- До осени еще нужно дожить. А сначала – до открытия магазинов.

***
- Эй, музыканты! Ауу!
Девичий крик донесся откуда-то чуть ли не сверху. Я вскочил и принялся озираться.
- Музыканты! Смотрите направо и вверх!
К кому из нас она обращалась? Я прямо-таки физически ощутил, как недовольно заворочался город от такого возмутительного покушения на утренний сон. Еще один такой крик – и случится что-то ужасное. А виноваты будем мы.
В мансардном окне гостиницы, замечательно просматривающейся из сквера, маячила фигура, махала нам рукой, и той же самой рукой показывала вниз. Я тоже замахал руками и зачем-то шепотом засипел товарищам:
- Хватайте вещи, пошли обратно.
Мы перебежали пустынную улицу. На этот раз дверь гостиницы открылась.

Глава 2. Катя

За дверью показалась невысокая брюнетка в длинном почти вечернем черном платье с голыми плечами и тонкими бретельками. Она высунула голову в дверь, радостно нас осмотрела и, кажется, пересчитала. После чего отскочила внутрь и сделала приглашающий жест. Олег зашел первым, я за ним, потом Илья, и Антон закрыл за нами дверь. Девушка куда-то исчезла, но быстро обнаружилась стоящей за стойкой администратора. Барная стойка напротив поблескивала из полумрака бутылками на полках. Хозяйка все так же радостно глядела на нас поверх круглых очков в тонкой темной оправе.
- Музыканты! – повторила она, как будто сам звук этого слова доставлял ей удовольствие.
- Да, это мы, - ответил Олег. – А Вы Катя?
- Катя, самая настоящая! Вы извините, я спала, не слышала, как вы пришли. Тут стены толстые, не слышно ничего. А я в мансарде спала. Не за стойкой же спать, весь холл просматривается, вдруг у меня во сне вид некрасивый будет, или платье помнется. Надо папу попросить, пусть пришлет электрика, чтобы он звонок в мансарду провел. Вы давно приехали?
- Да с полчаса, ничего страшного. Вот, изучали садовые скульптуры в сквере.
- Ой, да, это наша достопримечательность! Кузнец в нашем городе живет, мы его очень ценим, он у нас дома решетку делал, прямо как во дворце получилась.
- А здесь решетку балконную тоже он делал?
- Нет, она реально старинная. Историческая ценность! Но он бы тоже так смог, я уверена. Давайте ваши документы, буду вас регистрировать.

Первым, конечно же, пролез Олег со своим паспортом.
- Олег Денисов, приветствую Вас в гостинице «Улыбка»! Олег, можно Вас попросить об одном одолжении?
- Пожалуйста, мадемуазель! Только давайте на «ты», если можно.
Пока он говорил эту фразу, Катя успела вписать его данные в книгу регистрации.
- Конечно, можно. Олег, можно, я потрогаю твою гитару? Я обожаю музыку, сама учусь немножко играть, но настоящих музыкантов встречаю впервые в жизни. Я осторожно!
Олег, которого впервые в жизни назвали «настоящим музыкантом», расплылся, растаял, растекся и выхватил, как катану из ножен, свою полуакустику. Катя двумя руками, как ту самую катану, благоговейно взяла инструмент.
- Это Гибсон?
В лице Олега что-то дрогнуло.
- Отечественная. Но очень хорошая копия. Чувствуешь, какая тяжелая? Это не пластик, это дерево. Звучки перемотаны, разъемы перепаяны, все вручную доводили. Звучит, как молот Тора!
Катя погладила кончиками пальцев коричневый лак, зажмурилась от удовольствия и неохотно вернула гитару хозяину.

Илья просто положил паспорт на стойку.
- Илья Миллер, приветствую Вас в гостинице «Улыбка»! Илья, а у Вас…
- Пожалуйста!
Илья водрузил на стойку чехол и открыл его. Внутри лежал здоровенный черный бас с белой накладкой. Форма деки вызывала мысль о морской волне, застывшей на краю крышки гроба. Катя попыталась его поднять и изумленно поглядела на Илью. Он кивнул:
- Да, он еще тяжелее, чем олеговы дрова. И, да, я с ним справляюсь.
- А как же?... – Катя провела рукой по накладке, где должны были находиться ручки громкости и тембра, а имелись только дырки в пластике.
- Сдохли, -  кратко ответил басист, - подкручиваю на примочке.

Я улыбнулся, вручая девушке паспорт.
- Гитары у меня нет, потому что я клавишник и вокалист. Могу предъявить голосовые связи, только фонариком надо посветить.
Катя засмеялась:
- А клавиши тоже с фонариком будем искать?
- Ваша вербовщица сказала, что у вас тут есть.
- Обязательно скажу Тане, что Вы её назвали вербовщицей! Охотница за головами! Какая чеканная формулировка!
- Так есть клавиши? Или мне все-таки бежать за фонариком?
- В клубе были, если Денис никуда не увез. На самый крайний случай имеется пианино, - Катя показала пальцем куда-то за мою спину. Я обернулся – действительно, там стоял пыльный черный инструмент.
- Эх, прямо-таки вечер камерной музыки получится! Но лучше все-таки найдите какой-нибудь завалящий Roland.

- У вас очень уютно, - Антон подошел к стойке, - сразу хочется остаться тут надолго, может быть, даже навсегда.
Катя чуть смущенно взяла его паспорт.
- Меня зовут Антон Кашин. Буду рад перейти на «ты». Я тоже музыкант, представляешь? В группе я делаю вот так.
Он вынул из кармашка в рюкзаке барабанные палочки, трижды ударил одну о другую, пробил дробь по краю столешницы и протянул их Кате. Она взяла палочки, крепко стиснула в ладонях, удивленно сказала:
- Какие гладкие!
Приложила палочки к щекам, провела по скулам и подняла глаза на Антона. Сказала:
- Как, наверное, хорошо каждый день держать их в руках!
И вернула хозяину.

- Теперь, когда формальности соблюдены, - Катя вернулась к обязанностям хозяйки, -  давайте, я объясню и покажу, где вы будете жить. У меня гостиница маленькая, всего пять номеров! На случай внезапного наплыва гостей есть резервные комнаты в мансарде, но основные все на втором этаже. Четыре номера почти одинаковые, а пятый – люкс для новобрачных. Сейчас все свободны. Кто-нибудь хочет занять люкс?
Я глянул на доску с ключами. Там и вправду висели четыре одинаковых ключа и один длинный латунный с брелком в виде сердечка.
- Согласен на стандарт, если там есть кровать. Старики говорят: всякий, кто хотя бы ночь проведет в номере для новобрачных, в течении года обязательно женится. Я ведь еще такой молодой!
Катя рассмеялась:
- А когда кошка дорогу перебегает – ты домой идешь или через левое плечо плюешь?
И, уже обращаясь к остальным:
- Вы, молодые люди, тоже суеверные? Опасаетесь цепей брака?

Олег сказал:
- Мне кажется, нет смысла занимать романтические апартаменты, если ты один. Ближе к вечеру захочется подыскать компаньонку. А я сюда работать приехал!
- Олег, какой ты серьезный мужчина! Если захочешь вечером устроить концерт для особо приближенных – я дам тебе ключ. Там прекрасный балкон, можно прямо с него решить вопрос поиска спутницы!
Илья сказал:
- Между роскошью и аскезой я всегда выбираю аскезу.
- У самурая нет цели, да?
- Именно. Есть путь в сто ли и бас весом 16 тонн.
Антон спросил:
- А где кошка?
Катя уставилась на него с искренним удивлением:
- Какая кошка?
- Серая такая. Когда мы стучались в дверь, а ты спала, она лежала вот тут, - Антон показал на стойку. – Тоже, кстати, спала и на звонки не отвечала.
Катя пожала плечами:
- У меня нет кошек. Вообще. Я бы и рада, но у меня аллергия. Хочешь, чихну для убедительности?
- Я верю. Но кошка тут была, и я ее видел. И остальные видели. Все видели кошку?

Я сказал:
- Была кошка.
Олег сказал:
- Я не приглядывался.
Илья сказал:
- Да, огромная. Зубы как у тигра. И не спала она. Смотрела на меня так недобро.

Катя захихикала:
- Вы меня разыгрываете! Ну, правда. Если бы кошка правда заскочила с улицы и где-то тут спряталась – я бы сейчас соплями заливалась и чихала как Карабас-Барабас.
Мы переглянулись. Ладно, черт с ней, с кошкой.
Антон продолжил:
- Я заметил эту эмблему, - он показал на дверь рядом с барной стойкой. – У вас там фотомагазин?
На двери был приклеен оранжевый квадрат, на фоне которого красный треугольник наносил тяжелые повреждения столь же красной стене. Вместе они образовывали букву «К».
У Кати сразу загорелись глаза:
- Там фотолаборатория. Раньше был магазин, не фото, обычный, а в той каморке сидел фотограф, люди приносили ему проявлять и печатать свои пленки. Самые лучшие фотографии он вешал на стены, если хозяева снимков были не против.

Стены, действительно, представляли собой выставку «От Луи Дагера до наших дней». На фотографиях ехали конные экипажи, господа в цилиндрах и дамы в смешных шляпах встречали на платформе паровоз, маршировали солдаты с длинными винтовками, солдаты в незнакомой форме и без винтовок уныло брели под конвоем, строители тащили бревна, школьники в одинаковых курточках шли в школу, стадо коров паслось на лугу, куда-то мчалась пожарная машина.

Катя продолжала:
- Он работал много-много лет, а потом состарился и умер. И папа сказал: «Зачем нанимать чужих людей? Хочешь начать зарабатывать – вот тебе бизнес, пока маленький. Осилишь – расширим». И купил кодаковскую лабу, чтобы печатать цветные фото, а я стала брать заказы вместо старого фотографа. Мне очень нравилась эта работа, я даже подала документы в училище, чтобы выучиться на настоящего фотохудожника. Но папа решил, что магазинов в центре и так хватает, и перестроил здание в гостиницу. И теперь я тут одна отвечаю за всё. И гостей принимаю, и за порядком слежу, и комнаты убираю, и бар работает до полуночи. Я не могу оставить гостиницу, а на лабу пока не хватает рук. Но я хочу ее снова запустить! Я вернула все снимки туда, где они висели до ремонта. И добавляю новые.

Яркими пятнами среди черно-белых снимков выделялись цветные фотографии неба. Облака, подсвеченные рассветными лучами, кипящие холодным огнем закаты, самолетный след над восходящей луной, грозовая туча размером с полнеба.
Я перевел взгляд со снимков на Катю, она смущенно кивнула:
- У меня в мансарде несколько камер и набор объективов, и даже телескоп! Такая маленькая обсерватория. Хочу звезды поснимать, даже пленку специальную заказала, но к ночи обычно уже сил нет, с ног валюсь. Ой, я тут заболталась совсем, а вы с дороги! Пойдемте наверх, я покажу ваши комнаты, а потом спускайтесь, придумаем, как вас покормить.

Катя одним движением сняла со стены все четыре ключа и легко побежала к лестнице, ведущей на второй этаж. Мы подхватили вещи и последовали за ней. Наверху Катя прошла по коридору, открывая одну за другой двери и оставляя ключи в замочных скважинах.
- Все номера свободные, выбирайте, кому какой приглянулся.

Я зашел в номер прямо напротив лестницы, остальные двинулись дальше. В конце коридора выделялась двустворчатая резная дверь, очевидно, ведущая в люкс.
Номер неожиданно оказался внутри полностью обшит светлой вагонкой, даже потолок. Наверное, это должно было создавать сельский колорит, но у меня вызвало ощущение бани. Две узкие кровати вдоль стен, разделенные тумбочкой и пестрой деревенской дорожкой на полу. Над изголовьем каждой кровати располагалось столь же узкое окно, завешенное бежевым тюлем. На стенах висели репродукции: на одной «Утро в сосновом лесу», на другой офорт со сфинксами на набережной. Я закрыл дверь, кинул рюкзак на кровать под медведями, а сам улегся под сфинксами. Спине было жестковато, я засунул руку под матрас и наткнулся на доски. Ощущение бани усилилось. Похоже, катин папа не особо сильно вкладывался в эту гостиницу. Ну, да не мое это дело. Одну ночь поспать можно и на полу, лишь бы дождь не капал.
Прямо надо мной из дырки от сучка в вагонке свисал на прозрачной нити небольшой паучок. Он неспешно шевелил конечностями и, казалось, не мог решить: спуститься, или все же подняться наверх и поискать место поинтереснее. Солнце пробивалось сквозь занавески и окрашивало комнату в желтоватые тона. После беспокойной ночи в электричке глаза закрывались сами собой.

Нет, так можно весь день проспать. Я резко встал и вышел в коридор. Из-за других дверей не доносилось ни звука. Я медленно спустился по лестнице.
Холл тоже заливал желтоватый свет, больше похожий на вечерний. Кати видно не было, зато на стойке сидела кошка, внимательно глядела на меня. Все-таки кошка. Интересно, почему Катя так упорно отрицала ее существование? Или не знала, что хитрая тварь сюда заходит?

Я погладил кошку по ее круглой британской голове и стал рассматривать фотографии на стенах. Покойный фотограф любил жанровые сценки и не любил безлюдные пейзажи: на каждом снимке были люди, и помногу. Вот по улице, запруженной толпой, едет открытая машина, в ней стоит бородатый человек в военной форме и что-то говорит, окружающие тянутся к нему. Очень знакомое лицо, я был уверен, что видел его много раз, и не лично, а именно на фотографиях. Ну, конечно, Фидель Кастро! Значит, сюда он тоже заезжал, церковь на заднем плане была вполне узнаваема, только деревья вокруг пониже, чем сейчас. На другом снимке в компании рыбаков на мосту замахивался спиннингом Виктор Цой в дурацкой панамке. А вот от третьего кадра мне стало не по себе. На платформе перед заснеженным вокзалом стояли лыжники, и самый правый из них был нашим ударником Антоном. Одетый в шапку-ушанку и пальто с воротником из овчины по моде 70-х годов, Антон узнавался с первого взгляда. На соседней фотографии я узнал помещение, где сейчас находился, и увешанные снимками стены, правда, снимков было намного меньше.  Холл перегораживал прилавок, у которого стояла группа из пяти девушек. Камера смотрела на их спины, но одна слегка повернулась к фотографу, и я был готов поклясться, что это Катя.
Кто-то прошел на улице мимо окна, раздались шаги и стук в дверь. Я замер. Стук повторился.

- Музыканты, спускайтесь завтракать!
Шаги по коридору, стук, снова голос Кати, уже тише.
Я открыл глаза. Паук, похоже, все-таки принял решение и втянулся за обшивку. Свет был яркий, утренний. Сон не освежил, но делать было нечего. Я поднялся и побрел к лестнице. Парни, выходившие из своих номеров, тоже не выглядели бодрыми.

Зато внизу восхитительно пахло кофе. Катя накрывала стол прямо на барной стойке, включенная подсветка бара озаряла блюда с пухлыми слойками, нарезанный хлеб со здоровенными дырками внутри, напоминающий о детских мультиках, где мыши обитали внутри сыра, ломтики холодного мяса. Когда я подошел, запах выпечки даже перебил аромат кофе. Все было свежайшее.
- Это из пекарни «Алессандро» только что принесли. Слойки с сыром, с ветчиной, с вишней, чиабатта. Хватайте, а то  остынет! Кофе сейчас налью.
И она отвернулась к кофе-машине.
Очень вкусно. Мы, конечно, были голодные, и съели бы все что угодно, но вкус этих слоек заставлял хватать их и запихивать в рот даже когда муки голода были побеждены, и оставались неудовлетворенными только алчность и чревоугодие. А Катя говорила:
- Они еще пиццу пекут совершенно волшебную. Но это было бы слишком долго, да и тяжело с утра. Пиццу закажу позже, согласны?
Да, мы были согласны.

- У нас тут действует правило: все алкогольные напитки подаются с 11 часов утра. Сейчас только кофе. А скоро придет Таня и заберет вас по организационным вопросам. Когда вернетесь – как раз бар и открою. Мой папа большой ценитель, привозит из своих поездок напитки со всех концов Земли. Этот бар – часть его коллекции, и это действующая коллекция, а не какой-нибудь там музей. Приходите, будем дегустировать. Я лично люблю придумывать коктейли, а еще играть в игры. Правила сочиняю сама. Ведь скучно же просто хлебать что-то одно. Не возражаете?
Мы не возражали.

Наевшись, я поднял глаза от остатков итальянских яств. Собрание бутылок на полках за катиной спиной действительно впечатляло. Этикетки пестрели всеми цветами, как в магазине игрушек. Имелся винный шкаф с тонированной стеклянной дверцей, и сквозь тонировку было видно, что бутылки темного стекла лежат, а не стоят. Над стойкой в стальных держателях висели рядами всевозможные бокалы и рюмки. Всю конструкцию бара венчал герб: на зеленом щите красный кот на задних лапах, держащий в передних лапах свиток.
Я спросил:
- Не по мотивам ли этого герба украшен фонтан в сквере напротив?
- Не по мотивам, а он и есть! Это герб Благодарска, его тут много где можно встретить.
- А что он означает?
- Не знаю. И никто не знает. Может, ученые что-то раскопали, но не говорят. Герб очень старый. Все, что мы про него знаем – там изображен не кот, а кошка. Но как это определили – тоже неизвестно, вроде как память веков.
- А что написано на свитке?
- Тайна! Зато у этой кошки есть имя и даже фамилия.
- Ух ты! Тоже память веков сохранила?
- Вот и нет. У нас есть футбольная команда, чемпион области, между прочим. Называется «Даргород», это старое неофициальное имя города. Ему одна школьница придумала эмблему – нарисовала свою рыжую кошку в образе девушки. Все ее очень полюбили, и не только футболисты – весь город. И зовут ее Ася Верещагина. Ася – имя кошки, а Верещагина – фамилия девочки, чья кошка.

Катя сняла с полки и поставила на стойку передо мной плоскую фигурку высотой сантиметров 20 на подставке. Огненно-рыжая красавица в оранжевом свитере, короткой юбке и красных кедах властно обнимала футбольный мяч и строго смотрела на меня из-под челки.
- Видишь, у нее два коротких хвостика на голове? Это типа уши. Забавная, правда?
- А хвост?
- Хвоста нет. Все-таки, человек.
- Это ее канонический образ?
- Канонического нет. Куча вариантов – и с мячом, и без мяча, и совсем девочка, и взрослая тётя. Её и на билетах на матчи печатают, и вот такие фигурки делают, и наклейки по всему городу встретить можно. В канцелярском магазине продаются, если захотите сувенир домой захватить – лучше не придумаешь.

Хлопнула дверь, я оглянулся. В гостиницу вошла высокая худая девушка в ярко-красном платье. В принципе, платье прикрывало всё, что должно было прикрывать по своей конструкции, но настолько не подходило девушке по росту, что это было попросту некрасиво. Отдельные пряди волос тонированы тоже в красный. И этот немного удивленный взгляд… Где-то я его уже видел.
- А вот и Таня пришла за вами, хорошо, что поесть успели, - Катя замахала ей рукой. – Таня, ты их надолго забираешь?

Это был, конечно, шок. Всем известно, как женщин преображает одежда и новая прическа. Но Татьяна в образе бизнес-леди и Татьяна в красном сарафанчике вообще никак не складывались в одного персонажа.

- Доброе утро! Большое спасибо, что приехали! Добрались без приключений? Успели передохнуть? Готовы потратить немного времени на нашу скромную провинциальную бюрократию?
Таня говорила ровно, без пауз и не интонируя. Получать ответы на все эти вопросы она явно не собиралась и задавала их исключительно в рамках ритуала. Проходить внутрь Таня тоже не спешила и замерла возле двери. Катя в свою очередь не приглашала ее войти и не угощала кофе. Подчеркнуто деловой подход? Скрытые противоречия?
Мы переглянулись, пожали плечами, поднялись и двинулись к выходу, не забыв поблагодарить Катю за изысканный завтрак.

Глава 3. Таня и Денис

На улице Антон сразу принялся распускать хвост:
- Татьяна, Вы великолепно выглядите! Такой чудесный летний образ, мы Вас даже не сразу узнали. Скажите, а какая Вы настоящая: та строгая деловая барышня в черном, которую мы видели на концерте, или та строгая девушка в красном, которую мы видим сейчас?
Таня ответила без тени смущения:
- Я была в вашем городе по делам. Институт социальных взаимодействий и управления проводил конференцию на очень важную тему, руководство отправило меня принять в ней участие и набраться опыта. Я только начинаю свою карьеру в сфере городского управления, сейчас я секретарь начальника департамента культуры. Это очень полезный опыт, я занимаюсь черновой работой и вижу всю систему администрации изнутри. Руководство говорит, что у меня талант управленца.
- Кресло мэра не предел Ваших амбиций?
- Важна не должность, которую ты занимаешь, а дело, к которому прикладываешь свои старания.
- Как хорошо сказано! А на какую тему была конференция?
- Влияние восточных религиозно-философских систем на нравственное воспитание молодежи. Это крайне недооцененное направление в идеологической работе. Я уверена, будущее идет к нам с Востока. И руководство поддерживает меня в этом устремлении.

Дальше мы шли в молчании. Уже возле здания администрации Таня добавила чуть более человеческим тоном:
- В вашем городе я была не просто по работе, я была, так сказать, «в гостях». Я официально представляла власть и культуру своего города, и оскорблением для всех стало бы, оденься я как для похода в магазин. Только строгий деловой стиль, согласованный с отделом по связям с общественностью. А здесь я дома. Дом – это место, где ты чувствуешь себя комфортно. И одеваешься так, чтобы было удобно. И красиво.

Небольшое двухэтажное вытянутое здание могло бы претендовать на роль представителя благодарского брутализма, но кому-то, вряд ли автору проекта, пришло в голову покрасить выступы между окнами веселенькой светло-бирюзовой краской. И теперь оплот государственной власти выглядел то ли детским садом, то ли приморским домом культуры. Стоял оплот на склоне холма, к дверям от тротуара вела небольшая лестница.
Мы поднялись на второй этаж, Таня уверенно повернула ручку двери с табличкой «Департамент по делам культуры». Дверь не открылась, для Тани это стало неприятным сюрпризом. Отомкнув замок своим ключом, она стремительно вошла в кабинет. Нас Таня пригласить забыла, но распахнутая настежь дверь выглядела как неформальное разрешение, и мы вошли.

Небольшая приемная со столом секретаря, пишущая машинка, несколько телефонных аппаратов. Дальше была дверь в кабинет, куда в этот момент заглядывала Таня. Не обнаружив никого, она резко захлопнула дверь, подошла к столу, взяла трубку и принялась набирать номер на одном из аппаратов.
- Светлана Игоревна, доброе утро! Денис Владимирович к Вам не заходил? И давно? Большое спасибо.
- Ирочка, ты Дениса сегодня не видела? И он сказал, когда придет? Его ждут музыканты в отделе, скажи, если снова появится.
- Михаил, почему трубку не берете? Шеф у Вас? А кто должен знать? Немедленно перезвоните мне, как только увидите.
- Ксения Степановна, здравствуйте! Да, это Татьяна. Скажите пожалуйста, Денис Владимирович давно вышел из дома? Мы его очень ждем на работе, люди приехали издалека. Да, это все по фестивальным делам. Во сколько, Вы говорите? Огромное спасибо, всего доброго.

Прошло совсем немного времени, в коридоре застучали быстрые шаги, и в приемную вбежал высокий худой господин в светло-сером костюме. Короткие светлые волосы, зеленые кошачьи глаза. Увидев нас, резко затормозил, обвел всех взглядом, прижал ладонь к груди:
- Прошу извинить за опоздание. Поверьте, не по моей вине. Танечка, представь меня товарищам.
- Денис Владимирович Писчебумажный, начальник департамента культуры городской администрации города Благодарска. Именно он официально пригласил вас принять участие в фестивале, посвященном 50-летнему юбилею бессменного мэра нашего города Алексея Григорьевича Лаврова.
- Так этот знаменитый деятель культуры – ваш мэр?
- Танечка, позволь я сам объясню товарищам некоторые важные нюансы.

Денис Владимирович присел на угол секретарского стола и обвел нас дружелюбным взглядом. Таня занимала секретарское место за столом и смотрела на шефа строго, с тревогой. Мы же сидели на длиннющем кожаном диване, заставшим, наверное, еще времена имперского правления.
- Алексей Григорьевич – это наша гордость, наше сердце, наш символ. И, как всякий символ, он, как бы это сказать… э-э-э… символичен. Не сочтите за тавтологию. Формально он занимает должность мэра города и переизбирается каждые четыре года уже много-много лет. Потому что нет никого более достойного этой должности. Фактически же у него слишком много гораздо более важных дел, и он нечасто может уделять свое время городскому управлению. Поэтому мэр Благодарска – должность, скорее, почетная. Реальные управленческие решения принимает комитет глав департаментов, в который входит и ваш покорный слуга.

Дав нам несколько секунд на осмысление своей роли в механизме власти, Денис Владимирович продолжил:
- Разумеется, при желании Алексей Григорьевич может вмешаться в любое заседание комитета и повлиять на любое его решение. На моей памяти за последние годы такое случилось всего дважды, и оба раза дело касалось вопросов, которые совершенно невозможно вынести на публичное обсуждение.

По лицу Тани прошла непонятная гримаса, но она быстро взяла себя в руки. Лишь взгляд стал чуть-чуть печальнее.

- Так что, да, формально – он наш мэр. С другой стороны – это знаменитый деятель русской культуры, Леонардо Да Винчи нашего времени, и три коротких слова «мэр города Благодарска» - лишь строчка в длинном списке его почетных званий и должностей, которые он навряд ли все помнит.
- Денис Владимирович, можно вопрос? – подал голос я.
- Просто Денис.
- Денис, Таня говорила, что сам юбиляр не будет принимать участие в мероприятии. Это так?
- Скорее всего, да. Мало шансов, что он сможет лично присутствовать на фестивале. Да что я говорю, эти шансы исчезающе малы. Нам нужно будет справиться самостоятельно. И именно поэтому я пригласил сюда вас.

Денис наклонился чуть вперед и принял позу поудобнее.
- Понимаете, ребята, - начал он, - музыка – это огромный мир. Вы сами понимаете это, вы – музыканты. А рок-музыка – часть этого мира, да такая часть, которая сама по себе – огромный мир, и этот огромный мир даже немного больше, чем тот мир, частью которого он является. Это очень сложно осознать на понятийном уровне. Действительно, как часть может быть больше целого? Абсурд, скажете вы. А я вам в ответ расскажу одну историю из своей юности про то, как я столкнулся с настоящей рок-музыкой, и как она раз и навсегда вошла в мою жизнь.

- Я в то лето закончил четвертый курс в институте. Тогда военная служба была обязательна для всех с 18 лет, но для студентов вузов действовала отсрочка. А если в вузе была военная кафедра – после её окончания давали звание «лейтенант запаса» - и свободен, пока Родина не позовет. Но надо было обязательно пройти военные сборы: на два месяца тебя отправляли в воинскую часть спать в казарме, пришивать подворотнички и бегать в сапогах по плацу. Сейчас есть такое?

- Нет, сейчас служат добровольно. Платят в армии хорошо, поэтому желающих сколько угодно.

- Вот, видишь, тогда солдатам не платили вообще, а служить заставляли. Поэтому, когда имелся выбор: два года в сапогах или два месяца, любой идиот, способный считать до двух, принимал единственно верное решение. И, вот, после окончания четвертого курса, собрали мы вещи, сели на поезд и поехали в далекий военный лагерь ускоренно учиться быть офицерами.
Денис гордо расправил свои худые плечи:
- Я и сейчас в неплохой физической форме, а тогда был довольно спортивным парнем: КМС по легкой атлетике, чемпион факультета по фехтованию, еще и танцами увлекался. А армия – это что такое вообще, как вы думаете?

Мы промолчали, сочтя вопрос риторическим. Денис выждал паузу и продолжил:
- Армия – это, во-первых, порядок, дисциплина. Тут, на гражданке, даже представить себе трудно, насколько не хватает порядка в повседневной жизни. А, во-вторых, армия – это физическая культура. Постоянные нагрузки, выработка выносливости, морально-волевых качеств. Если ты слабак – плохой из тебя солдат!
Было видно, что воспоминания доставляют ему удовольствие.

- Я отличился в первый же день. Утро, подъем, зарядка… А какая в армии зарядка? Первым делом, кросс бежать. Прапорщик так хитро спрашивает: «Три километра бежать хотите или пять?» Я говорю: «Пять». И еще трое так сказали, остальные задохлики три побежали. Так вот из этих четырех я один до финиша дошел, остальные попадали. А про тех, кто три бежал, и говорить не буду. Потом подтягивания, отжимания. Я подтянулся двадцать раз, отжался – тридцать. Они, представляете, спецом комчасти позвали, чтобы он на меня посмотрел. А я еще и для него десять раз подтянулся. Потом, после завтрака, марш-бросок двадцать километров. В полной выкладке, в противогазе. Тяжело было, конечно. После мне сказали, что противогаз-то надевать было не обязательно, только сумку с ним тащить. В общем, как с обеда вышли, объявили общее построение. Мне перед строем объявили благодарность и досрочно присвоили воинское звание «сержант». Неплохо для первого дня, верно?

- А потом дали увольнительную до вечерней поверки. Иди, говорят, гуляй, пока остальные будут курс молодого бойца проходить. И, вот, выхожу я за ворота части, а кругом лес. Куда идти? Спрашиваю часового, где тут ближайшая деревня. Он говорит: «Ты что, сержант недоделанный, хочешь, чтобы я тебе военную тайну сразу так и выдал?» Делать нечего, пошел я куда глаза глядят. Лес густой, кругом сосны да ёлки, промеж ними муравейники. Солнце еле-еле просвечивает сквозь кроны, да тропинка под ногами вьется узкая, двум енотовидным собакам на ней не разойтись.
 
- Шел я, шел, незнамо сколько времени прошло, вдруг лес кончился. Глядь – поле картофельное, а на нем колхозники работают. Комбайн прошел, картошку из-под земли выкопал, ботву размочалил, а они за комбайном идут, картошку в ведра собирают, как ведро наполнится – высыпают его в мешок, как мешок наполнится – грузят мешок в телегу. Увидели меня – обрадовались, говорят: «Солдатик, помоги нам убрать картошку! Не управимся до ночи – выйдут ночью из леса кабаны да пожрут всё, что не убрано. А уж мы тебя отблагодарим!» Ну, думаю, делать-то мне все равно нечего. Взял ведро да пошел за комбайном.

- А я же парень сильный, спортивный! Час, может, полтора – и вот увозит трактор телегу с последним мешком. Колхозники говорят: «Спасибо, солдат! Вот тебе ведро картошки самой отборной за твою работу. Ведро пустое можешь не возвращать». А я им говорю: «Я не солдат, я сержант!», и лычки свежие показываю, как раз перед увольнительной пришил. Махнули колхозники рукой да ушли.

- Иду я дальше, ведро картошки тащу. И слышу страшный грохот и скрежет. Вижу, стоит изба черная вся, прокопченая. Из трубы дым черный идет. Я заглянул в дверь приоткрытую и вижу: кузница. Двое кузнецов стучат молотами по наковальне: один – большущим молотом, еле двумя руками поднимает, другой – молотками поменьше, зато почаще. А на наковальне-то и нет ничего, пустая. Еще двое кузнецов на гитарах играют, один - на ритме, другой – на басу. Комбики у них дрянь полнейшая, один фон да скрежет, а они и рады – дисторшн без примочки получается. И пятый на вокале, рычит и воет как стая волков зимней ночью. И такой кач смертный от них идет, такая бешеная энергия, что я как стоял – так и сел, ведро свое уронил, и давай в ладоши хлопать на слабую долю. Вокалист послушал-послушал, как я хлопаю, потом дает мне большую черную балалайку и говорит: «Играй!» А меня два раза просить не надо, посмотрел, какие аккорды гитарист зажимает – и давай туда соло им в песню пристраивать. И вот в этой дымной темной кузне и открылось мне, что такое – настоящий рок-н-ролл. Который от сердца и от печени идет, а не от головы.

Денис замолчал, глядя в распахнутую дверь и видя там что-то, недоступно нашим взорам. Таня с утомленным лицом листала какой-то документ. Похоже было, что она слышит эту историю уже далеко не в первый раз.

- Сколько мы так играли – не скажу, счет времени потерял. Но вот молотобойцы остановились и говорят: «Ты, солдат, конечно, виртуоз струнных щипковых, кто бы спорил. Но дело к вечеру, а ночью тебе тут находится очень сильно не советуем. Заходи в другой раз, поджемуем». Поклонился я им со всей благодарностью, ведро схватил – и наружу. Бегу, думаю: «Сколько ж времени до вечерней поверки осталось?» Чую, не успеть мне. Да и тропинки-что-то не видно. Тут нагоняет меня трактор, который давеча картошку возил, тракторист кричит: «Эй, сержант, подвезти тебя?» Сел я к нему в кабину, он как поддаст газа – в момент долетели до ворот моей части. Я тракториста прямо расцеловал – и бегом в казарму. Самый последний в строй встал, но успел!

- А ночью наше отделение дождалось, пока дневальный заснет, и побежали все в лесок за казармой, развели костер – и до утра пекли картошку, которую я принес, да ели. И не было в нашей жизни картошки вкуснее, потому что на свежем воздухе и после физической нагрузки.

Денис внезапно стукнул кулаком по столу:
- Понимаете, как это происходит? Какая-то вещь, о которой ты даже и не подозревал, или знал, но относился несерьезно, вдруг с ноги распахивает твои двери восприятия – и всё, вылупился на свет. Обратно влупиться уже не получится. Потому я и говорю, что часть может быть больше целого. Рок-музыки это касается в самую первую очередь. Теперь она всегда со мной. А я – в ней.

Он перевел дух:
- Ну, не всё было так трудно и тяжко. Потом был день присяги, и нам выдали автоматы. Настоящие, боевые, потому что присягу всякий военный принимает с боевым оружием в руках. Всем дали АК-74, а на меня не хватило, и выдали мне старый АКМ калибра 7,62 мм. На присягу приехали в часть наши друзья и родственники. Танюша вот тоже приехала. Видите, какие у нее тонкие пальчики? Так вот она умудрилась мизинец засунуть в ствол моего АКМ-а – и он там не застрял. Представляете?

Таня подняла потемневшие от возмущения глаза и ледяным голосом произнесла:
- Денис Владимирович, когда Вы проходили военные сборы, я еще не имела чести быть с Вами знакомой. Очевидно, что пальцы в ствол вашего автомата, или куда там еще, засовывал другой человек. Может быть, это была Ксения Степановна?
- Точно, это Ксюша была! У нее тоже тогда пальчики тоненькие такие были, не то, что сейчас. А был бы у меня, как у всех, АК-74 – ничего туда засунуть не удалось бы, потому что у него калибр 5,45 мм. Эх, молодость…

Денис посмотрел на нас:
- В общем, товарищи музыканты, вы понимаете, какая на вас теперь лежит ответственность? Я прошу вас сегодня походить по нашему городу, вслушаться в его звуки, потрогать рукой. Постойте на плотине, поглядите, как бурлит вода. Полежите на траве, походите босиком по песку, окунитесь в озеро. Посмотрите на наших людей, постарайтесь постичь их природу. Представьте, что вы на балу-маскараде, и вдруг звучит песня, под которую все снимают маски и показывают свои истинные лица. Я хочу, чтобы вы завтра исполнили такую песню. А сегодня пофантазируйте, что же откроется под этими масками. Ступайте пока в гостиницу, пообщайтесь с Катериной, а вскорости Таня зайдет за вами и устроит вам специальную ознакомительную экскурсию по знаменательным местам нашего старинного города. Сейчас прошу вас извинить, нам с Татьяной надо еще многое подготовить к завтрашнему дню. Не смею вас задерживать. Вы еще встретите нас, Таню – очень скоро, меня – чуть позже. Хорошего дня!

И как-то очень ловко оказалось, что мы находимся уже в коридоре, а дверь закрыта, и нет никакой возможности открыть её снова.

На улице Олег сказал:
- У меня один вопрос. Этот Денис из психбольницы сбежал сам, или его выписали из милосердия к персоналу?
Антон сказал:
- Мне кажется, он качественно валяет дурака. А сам очень хитрый и себе на уме.
Илья сказал:
- Это он правильно Таню к нам подослал, а не сам приперся. У себя в кабинете он, конечно, беркут, но у нас в гримерке мог и пострадать.
Я сказал:
- У меня плохие предчувствия насчет этой экскурсии. Они страшные люди. Причем оба. И это – наши заказчики. Про завтрашний концерт пока даже думать не хочу.

Тем временем, по улицам Благодарска шли люди, ехали автомобили, солнце стремилось к зениту, а, значит, время открытия бара в гостинице «Улыбка» либо настало, либо вот-вот должно было наступить.

Глава 4. Ника

На подходе к гостинице у меня возникла новая мысль:
- Слушайте, день только начался, и нахерачиться мы всегда успеем. Пока не самая жара, предлагаю осмотреть окрестности на трезвую голову.
Олег сказал:
- Мне лично уже жарко и лениво.
Антон сказал:
- Думаю, что на нетрезвую голову осматривать будет еще интереснее.
Илья сказал:
- Тане и так начальство велело нас выгулять. Терпеть не могу делать чужую работу. Пусть ведет и показывает, ей за это деньги платят.
- Ну, как знаете. Постарайтесь не убраться в полную хламину, пока я для вас произвожу рекогносцировку.
- Удачи, - сказал Антон. – Не задерживайся особо.

Я перешел улицу. Там стояла длинная одноэтажная мазанка с внезапным вкраплением дорического ордера. Надпись крупными буквами гласила: «Дом Сад Огород». Далее маленькая каменная будка веломастерской, прилепившаяся к магазину-стекляшке. За магазином начинался рынок. Для бизнеса было рановато, но кое-где торговые ряды уже работали, а в глубине темные фигуры разгружали плоские ящики из пикапа. За рынком дорога раздваивалась: налево уходила улица, по которой автобус привез нас со станции, а направо заворачивала пыльная грунтовка, и заворачивала достаточно круто, чтобы скрыть перспективу. Выбор был очевиден, я пошел направо.

За поворотом обнаружилось здание со здоровенной черной дымовой трубой, как будто снятой со старинного парохода и вытянутой в длину. Дым, шедший из трубы, был не менее черен. Котельная? Подошел ближе – баня. Общественная баня. Еще закрыта, но уже топится. Может, там парная есть? Надо вечером зайти.

За баней сразу начался лес. По правую сторону – совершенно бескомпромиссный ельник, а слева внезапно нарисовалась канава, за которой тянулся длинный ряд сараев. Двух одинаковых не наблюдалось, тут были и обычные избушки, и строительные бытовки, и кузов буханки с наваренными на окна стальными листами, и какие-то шалаши из палок и шифера, скрепленные проволокой. Перед каждой дверью или подобием двери через канаву лежала пара досок, под этими досками по водной глади курсировала утка с утятами. За сараями поднимались сосны. Уже начинало припекать.

Из тени пенька, торчащего из обочины, вышло что-то маленькое, резко остановилось, завидев меня, выждало пару секунд и побежало навстречу. Кошка, и вправду, очень небольшая, но по морде видно, что не котенок. Практически белая, с еле заметной рыжиной на ушах и на кончиках лап. Она принялась отираться об мои штаны, задирая морду вверх, чтобы не терять зрительного контакта, и издавая короткие хрипловато-пронзительные мявы. Я присел, чтобы погладить зверюшку. Она вся изогнулась под рукой, задрала хвост, тоже рыжеватый, и приблизила свои глаза к моим. Голубые, очень светлые. Усы щекотнули щеку.

- У нее есть дом, просто кошка не любит, когда ограничивают ее свободу.

Возле меня возникли чьи-то тощие ноги. Я поднял глаза. Судя по юбке, да и по голосу, рядом стояла девушка и держала в руках непонятную здоровенную посудину.
Поднявшись, я обнаружил, что девушка невелика ростом, худа, и коротко, хоть и довольно давно пострижена. Волосы крашены в блонд, но изрядно отросшие корни русые. Посудина в ее руке… Наверное, это все-таки кружка, но огромная, почти как пивная. Керамическая, сложной формы, с лепными подсолнухами по бокам. Над кружкой поднимался пар.

Она отследила мой взгляд.
- Это кофе. Хочешь глоточек? Осторожно, горячий, обжечься можно.
- Спасибо, я недавно пил. Какая интересная кружка!
- Это мне подарил знакомый мальчик. Он срочно уехал отсюда, может быть, навсегда, и попросил меня позаботиться об этой кружке. У него тут больше нету близких людей, на кого бы он мог положиться.
- И ты теперь используешь ее по назначению?
- Нет, я несу ее домой. Он мне ее отдал вместе с содержимым, а я не очень люблю кофе. Этот выпью, конечно, не выливать же. А кружку использую как вазу для цветов. Или как подставку под кисточки.
- Но кофе еще горячий. Значит, он отдал тебе кружку только что?
- Да, пару минут назад. И сразу побежал на вокзал, чтобы не пропустить поезд. Это было внезапное решение. Он очень импульсивный человек.
- Вы близко знакомы?
- Мы были как брат и сестра. Мы даже иногда ложились спать в обнимку, и ничего между нами не было. Он даже часто раздевался полностью, обнимал меня – а у него даже член не вставал, представляешь!

Я старался не представлять. И вообще был несколько подавлен ее напором.

- А один раз, прикинь, все-таки встал! Мы так смеялись! Понимаешь, у мальчика эрекция, а это для нас обоих вообще ничего не значит. Вот такие у нас отношения. Потом я просто в шутку дотронулась до головки пальцем – и он сразу кончил. Понимаешь, что это значит? Мы преодолели сексуальную зависимость и сохранили чистоту помыслов. А мальчик получил разрядку.

Я снова не нашелся, что ответить.

- Но вчера него случился душевный надлом. Я не смогла ему помочь, и он уехал. Буду беречь его кружку. Меня Ника зовут.

Я открыл рот, чтобы представиться, но не успел.

- Ты из музыкантов, которые сегодня приехали на фестиваль? Я видела, как вы в сквере тусили. Скажи, классные там фигуры стоят?

На этот раз я хотя бы успел кивнуть.

- Это Степаныч, кузнец наш делал. Он для церкви ограду ковал и решетки на окна. А в основном такие фигурки делает, и для нас, и для соседних поселков. Поп как увидел их – сразу его уволил и велел никаких духовных заказов ему не давать, мол, языческое капище тут устроил. А Степанычу с того ни жарко ни холодно, у него заказы от детского дома, от санаториев, от музейного ведомства… Только коза у него после этого заболела, и ветеринары не знают, что с ней делать. Вы у Кати в «Улыбке» остановились?

Я обнаружил, что мы уже не стоим, а прогулочным шагом следуем вдоль канавы и сараев.
- Ага, в «Улыбке». Красивое здание.

Ника отхлебнула из кружки. Лес резко закончился, между стволами показались две серые пятиэтажки и водонапорная башня из силикатного кирпича.
- Времени уже больше 11, а от тебя бухлом не несет. Я Катю знаю, она всех постояльцев коктейлями своими дикими поит в дрова. Ты что, трезвенник?
- Нет, просто когда мы заселялись, 11 еще не было. А потом я гулять пошел. Вы с Катей подруги, раз ты и про 11 часов знаешь?
- Ну, не так, чтобы совсем подруги… Просто я тут всех знаю, понимаешь? Могу тебе всё по Катю рассказать.
- Расскажи.
- Она еще до конца не определилась, кто ей больше нравится, мальчики или девочки. Но Катя -  хорошая девочка, и непременно придет к правильному решению. Ты знаешь, кто ее родители?
- Не знаю.
- Им половина Благодарска принадлежит. Магазины, санатории, просто дома. Кучу дач в сезон в наем сдают. А дочке сказали: хочешь быть в семейном бизнесе - начинай смолоду. И теперь бедная девочка привязана к этой древней гостинице. Какие там доходы, все нормальные клиенты едут в "Дартбург" на правом берегу. Там и ремонт современный, и сауна, и штат. Горничные, блин, в фартучках.

Ника свободной от кружки рукой приподняла край юбки, видимо, изображая фартучек. Мне показалось, что трусов под юбкой у нее не было.

- Там одних шлюх целый профсоюз. А Катя в "Улыбке" одна за всех. Вот вы сейчас там остановились, горсовет все оплатит. А дальше как?
За домами была уже улица, прохожие, машины.
- Понимаешь, ей крайне нужна помощь. Очень определенная и очень, ну, специфическая. Но это всё не мои секреты, ничего не знаю и знать не хочу, в чужие дела не лезу!

Мы вышли из двора на улицу. На противоположной стороне улицы я увидел «Дом Сад Огород», длинный, белый и одноэтажный. Веломастерская, магазин, рынок. Я повернул голову направо. Гостиница «Улыбка». Налево – автобусная остановка.

- Ника, что за фигня тут происходит?
- Какую именно фигню ты имеешь в виду? Кругом такой богатый выбор!
- Мы не могли тут оказаться. Топологически.
- Чего логически?

Я постарался собрать разбежавшиеся мысли.
- Смотри. Мы с ребятами возвращались из администрации, все пошли с Катей играть в какую-то игру, а я решил прогуляться. Вот с этого самого места перешел улицу, повернул налево, туда, за баню, - я показал рукой, - там были сараи, потом я встретил тебя с твоим кофе, мы пошли дальше, вышли из леса, через двор – и я снова там, где был!
- Ты сделал круг. Чего тут странного?
- Послушай внимательно. Я ПЕРЕШЕЛ УЛИЦУ!
- Ну, перешел и перешел, что ты нервничаешь?
- За всю прогулку я не пересекал больше ни одной дороги. А оказался с той же самой стороны улицы, с которой начинал путь. Я шел все время в одном направлении – а вернулся с противоположного. Как будто сделал кругосветное путешествие. Это все геометрически невозможно!

Ника посмотрела на меня серьезно и с некоторым сочувствием.
- Логически-геометрически… Смотри, я тебе могу назвать два объяснения происходящего. Одно, хе-хе, логическое, другое – геометрическое. С какого начать?
- Давай, с логического.
- Логика гласит, что ты, скорее всего, не заметил дорогу, когда переходил ее. Отвлекся на что-то. Тут городок маленький, асфальт далеко не везде, одна и та же улица на разных участках может быть и бетонкой и лесной тропинкой. Местность ты не знаешь, и легко мог сделать круг по околице. Просто, логично и неопровергаемо. Годится такое объяснение?
- Это объяснение ничего не объясняет. Оно только успокаивает.
- А ты, значит, хочешь покоя лишиться. Хорошо. Да будет тебе известно, что на окраинах и в окрестностях Благодарска расположены несколько десятков пространственно-временных порталов, связанных между собой крайне сложными закономерностями перехода. Глазами ты ничего не заметишь, просто шел в одно место – а оказался в другом. Еще со временем случаются странности, куда-то теряются целые часы. Я слыхала, есть порталы, забрасывающие в прошлое на много лет назад.

Я вглядывался в ее лицо, пытаясь прочесть: шутит, не шутит?
- Скажи честно, это местная городская легенда, или ты только что всё сама сочинила?

Выражение лица не изменилась. Ника некоторое время смотрела на меня своими голубоватыми почти бесцветными глазами, потом сказала:
- Ты сейчас не поверишь ни одному моему слову. Мне и не нужна твоя вера. Мне нужно, чтобы ты сам все увидел и убедился. Если захочешь, сможешь потом извиниться.
- Извиниться – за что?
- За недоверие, глупый. Это, знаешь ли, очень обидно, когда ты говоришь правду, а тебе не верят.
- Хорошо-хорошо! Это не займет много времени?
- Нет. Но нам придется немного прокатиться на автобусе. Можно было бы и пешком дошлепать, городок-то маленький, но автобусом будет быстрее, а от него все равно еще идти.

Я, действительно, ни на секунду не поверил ни в какие порталы. Но предстояло убить еще немало времени, а эта девушка была все-таки каким-то развлечением, хоть и специфическим.
- Поехали! Только давай сначала зайдем в магазин, возьмем чего-нибудь съедобного.

На самом деле, я хотел взять пива. Мои друзья сейчас сидят в баре гостиницы и вкушают разные интересные напитки, а я сам, хоть и тоже довольно любопытно провожу время, остаюсь трезвым как стеклышко.

Ника покачала головой. Мы уже двигались к той самой автобусной остановке, на который я выгрузился сегодня ранним утром.
Но когда мы перешли улицу и подошли к дверям стекляшки, эти двери закрывала на ключ девушка с длинными белыми волосами. Она обернулась на наши шаги.
- Обед, Тина. Кодекс законов о труде позволяет труженикам торговли так делать с 14:00 до 15:00. Я лично иду на рынок ловить прибытие свежей рыбы. На неё законы о труде не распространяются.
Глянула на меня:
- На фестиваль?
- Да.
- Что ж так неаккуратно, сразу раз - и…
Сказав эту странную фразу, девушка взяла прислоненную к двери магазина трость и захромала к рынку.

- Ника, - сказал я, - ответь, пожалуйста, на три вопроса.
- Ого, уже списками мыслишь! Ну, давай.
- Во-первых, что она имела в виду?
- Насчет обеда? Не работают магазины в обед. У вас, что ли работают?
- Нет, насчет фестиваля и «неаккуратно».
- Это я тоже не поняла.
- Хорошо, пусть так. Вы с ней знакомы, как я вижу?
- Да, я тут всех знаю.
- Что у нее с ногой?
- Нет у нее ноги. Ехала с мужем на мотоцикле, а он спьяну в дерево въехал. Самому хоть бы что, а Анечке ногу в фарш. Теперь на протезе ходит.
- Ага, значит, ее зовут Анна. Тогда объясни, почему она назвала тебя Тина?
- Если я скажу, что у меня есть сестра-близнец, и она нас перепутала, тебя такой ответ устроит?
- Вообще нет.
- Ну, тогда это прозвище такое, в честь одной старой песенки. Ничего интересного. Смотри, автобус идет! Побежали!

Могли бы и не бежать. Из автобуса неспешно выходили все, кто на нем приехал. Когда мы, наконец, залезли внутрь, салон был пуст.
Я с тоской поглядел в окно на уплывающий назад магазин. Удивительно быстро тут летит время, только что было утро – и уже обед. Одного пива, действительно, будет маловато, надо бы и пожрать.
Посмотрел в другое окно. Как раз проезжали администрацию. Ника поймала мой взгляд.
- Танюха вас сюда притащила?
- И её ты, конечно, тоже знаешь.
- Я же говорю – я всех тут знаю. И эту красавицу тоже. У Сереженьки, который сегодня уехал, тоже с ней было, недолго. И другого её бывшего знаю. Оба говорят, что, ну, как бы сказать поприличнее, в общем, эта сторона жизни ей не особо интересна. Вот, скажи, зачем девочка бегает от мальчика к мальчику, если от мальчиков ей по большому счету ничего не надо? Мозги им делать, разве что. С начальником у нее служебный роман - только искры летят. Не от страсти, от скандалов.
- Это с Денисом, что ли, который по культурной части?
- Он вообще-то нормальный мужик. И культуру нормально так в массы продвигает. Но слабое его место, как это часто бывает у мужиков, располагается между ног. И западает, что особо смешно, исключительно на секретарш. Еще в институте у него случился роман с секретаршей декана. Девочка залетела, свадьба, конечно. Говорили, у декана на нее свои планы были, и неизвестно, чей это вообще ребенок. В общем, с работой на кафедре не сложилось, а ведь собирался. Зато тут административная карьера пошла хорошо, до зама мэра по культурной части дорос. А к этому стульчику положен персональный секретарь. Вот и получил он секретаршу Танечку и на стульчике, и на столе, может, и в кресле тоже. Над ним теперь весь город потешается, когда они с Танечкой друг на друга орут шепотом. Город-то маленький, шепот в каждом уголке слышно.
- А чего орут?
- Да понятно, чего. Она ему: "Когда ты с женой разведешься, сколько мне еще в любовницах ходить?" Он ей: "Хватит бухать как сапожник, ты нас всех позоришь!"

Ника согнала муху, севшую на стекло прямо рядом с ее лицом.
- Говорят, в большом городе у нее вечная несчастная любовь чуть не со школы, сердце разбито, вот и пьет. Я думаю - нет там никакого сердца, а вот голову лечить надо обязательно.

Я заметил на стекле, куда садилась муха, наклейку. Рыжая геральдическая футболистка с озабоченным выражением лица грозила кому-то пальцем. Под картинкой виднелись следы надписи, но буквы уже кто-то старательно отскоблил. Как ее там зовут? Ася?

За окном тем временем мелькнуло здание кинотеатра, автобус повернул направо, потом налево – и всякие каменные строения пропали, кругом царствовало сплошное деревянное зодчество. Потом кончилось и оно, слева вытянулось поле с пробивающимися ростками картофеля, справа поднимался заросший редкими деревьями и частыми кустами холм. Посреди картофельного поля высилась водонапорная башня, и я напрягся. Очень уж эта башня походила на ту, которую я видел, выходя из аномалии за баней. Две одинаковые башни в одном маленьком городке?

Автобус вильнул, таинственная башня исчезла за деревьями, и вот, пожалуйста, конечная. Подгнивший деревянный домик остановки, помойка, круговой разворот – и композиция из валунов посередине. Автобус, высадив нас, не стал никого ждать и бодро укатил туда же, откуда прибыл.

Ника развела руки в стороны, как бы приглашая меня оглядеться, не пролив при этом ни капли из своей чудовищной кружки.
- Вот, смотри. В сказках всякие чудеса происходят на перекрестках. А это практически полная противоположность перекрестка. Сюда дороги приходят со всех сторон – но там, где они соединяются, никаких дорог нет. Только кольцо и эти камни. Но чудеса тебя поджидают именно здесь.

Действительно, кроме асфальтированного шоссе, по которому ходил автобус, от кольца отходило несколько грунтовок. Одна поднималась в гору резко, другая - плавно, еще две уходили куда-то вниз в леса. Несколько деревянных домов проглядывали сквозь деревья. Признаков чудесного не наблюдалось.
- Ника, зачем мы сюда приехали?
- Я хотела тебе кое-что показать. Скажи, сколько тут дорог.
- Считая ту, по которой мы приехали -  пять.
- Плохо считаешь. Пойдем.

Мы перешли кольцо и остановились между двумя домами, отвоевавшим своими огородами жизненное пространство у болота.
- Опять не видишь?
- Не вижу.
Ника вздохнула и ковырнула ботинком мох.
- А теперь?

Подо мхом обнаружилась бетонная плита. Ника скользнула вперед под ветви березы, я двинулся за ней. Мох неохотно разошелся в стороны, открывая уходящий вдаль двойной ряд одинаковых плит. Из каждой плиты торчали по четыре стальных проушины, за которые когда-то кран поднял их и опустил на землю. Строители честно пытались эти проушины загнуть, но старались плохо, и идти по плитам следовало аккуратно, не цепляя ногами за толстые стальные петли. Вдобавок, между плитами были зазоры порою в руку толщиной, что тоже сбивало шаг и не добавляло комфорта прогулке. К этой импровизированной бетонке жались деревянные домики, некоторые довольно старые. Улица отчетливо поворачивала влево, и от автобусной остановки была совершенно не видна, скрытая лесом и домами, стоящими вдоль асфальтового шоссе.
Ника излучала энтузиазм:
- Вот сейчас мы пройдем по этой дороге, и ты поймешь, что это такое – заблудиться в трех соснах.

Она сошла с плиты, подошла к сосновому пеньку и поставила на него свою кружку.
- Не волнуйся, никто ее не тронет. А мы сможем точно узнать, проходили тут или нет.
Идея показалась мне странной, но обсуждать ее желания не было. А вот другое волновало уже серьезно.
- Погляди, тучи идут. Темнеет как вечером, а еще только середина дня. Мы тут в дождь попадем, вымокнем, простудимся и заболеем. Тебе, может, и все равно, а мне петь завтра.
- Дождь сюда не дойдет, не бойся. Прольется над центром. А болеть… Болеть мне тоже не с руки. И гораздо в большей степени, чем тебе.
- Это почему еще?
- У меня очень большая проблема со здоровьем. Даже не проблема. Скорее беда. И каждая простуда может стать для меня последней.
- Так все плохо?
- Понимаешь, я только вчера сюда приехала. Сбежала из больницы. Мне стало страшно. Скажи, ты куришь?
- Раньше курил, бросил.
- Вот, тогда ты поймешь. Я там лежала в палате с другими больными и мне представилось, что больница – это пачка сигарет. В каждой сигарете – табак, смолы, запах дыма, кашель, хронический бронхит, рак… А я – тоже сигарета, но во мне нет ничего плохого: лекарственные травы, аромат, теплый ласковый дым. Но выкурят всех, и меня тоже. И никто не заметит, что по вкусу эта сигарета была совсем другая – Курильщик слабо различает вкусы, ему все равно. Я тогда тоже решила бросить курить, хоть это уже и не имеет значения.

Я вгляделся в нее. Выглядела она, действительно, неважно. Покрасневшие опухшие веки и ободки ноздрей, спутанные волосы, мятая и не особо чистая одежда. В вырезе футболки виднелся уголок пластыря под ключицей. Но движения вполне свободные, голос – бодрый, и впечатление она производила не умирающей, а скорее неумеренно выпивавшей накануне.
- И какой диагноз?
- Саркома легкого.
Я несколько опешил, поэтому мой следующий вопрос оказался совсем дурацким:
- Какого легкого?
- Левого. Но имеются метастазы и в правое.

В лице Ники не было даже намека на улыбку.
- Мне там делали операцию, немного продлевающую жизнь, - она коснулась пальцами пластыря. – Удалили часть ткани легкого. Надо было еще две недели лежать под наблюдением врачей, потом родители забрали бы меня либо домой либо в хоспис. Но я украла одежду у соседки, села на поезд и поехала куда глаза глядят. На конечной остановке вышла. Смотрю – название станции «Благодарск». Самое место для таких, как я, кому больше некуда идти.

- Погоди-погоди! То есть ты приехала сюда вчера первый раз в жизни? Тогда объясни, пожалуйста, каким образом ты при этом знаешь тут кучу народу, да еще со сплетнями и всякими подробностями? Как-то всё это не складывается, не находишь? Либо одно, либо другое.
- Я так и думала, что ты мне не поверишь. Ты и про порталы вокруг Благодарска не поверил. Но зачем-то поехал со мной. Скажи, зачем? Думал, девочку нетребовательную легко подцепил, в лес завел, а что она там языком мелет – это дело десятое?

Вся эта история мне совершенно перестала нравиться.
- Вообще-то большой вопрос, кто кого в лес завел.
Теперь Ника посмотрела на меня с явной насмешкой.
- Запомни, я никогда не вру! Иногда мои слова могут показаться странными, но им всегда найдется объяснение. Пусть и не сразу. Кстати говоря, вот тебе и доказательство моих слов про пространственный портал. Погляди, мы возвращаемся туда, откуда пришли.

Бетонные плиты закончились у асфальтовой дороги. На углу стоял большой желтый дом с башенкой, из-за забора на нас глядели две совершенно одинаковые рыжие остроухие собаки. Справа посреди картофельного поля торчала проклятая водонапорная башня. А слева было автобусное кольцо.

Я повернулся к Нике:
- Ты что, издеваешься? Это просто кривая улица. Сразу было видно, что она круто заворачивает, и в полном соответствии с Евклидовой геометрией выходит обратно к шоссе. С той же самой стороны. Хватит с меня твоих фантазий, я поеду в гостиницу!

Я быстро двинулся к автобусной остановке. Настроение было близкое к бешенству. Ника не отставала.
- Ты обратил внимание на башню? Мы можем сейчас опять пойти, как утром, и очень быстро оказаться у твоей гостиницы, не дожидаясь автобуса.
- Вот и иди сама. Я предпочитаю автобус.
Дальше шли молча. На остановке по-прежнему не было ни души. Я шлепнулся на скамейку, Ника присела на самый край. Ничего не говорила.

К тому времени темно-сизая туча, шедшая со стороны центра, затянула все небо. Потемнело настолько, что на фонарном столбе щелкнуло реле фотоэлемента и загорелась ядовито-желтая лампа. В окнах домов тоже зажглись огни. Часы я оставил в номере, и поэтому не знал, сколько времени на самом деле, но по ощущениям надвигалась ночь. На западе сквозь тучи пробился бледный луч заходящего солнца, и в свете его я увидел пелену дождя, льющегося на центр Благодарска. Автобус все не шел.

Ника шевельнулась на своем конце скамейки.
- Слушай, ты можешь думать обо мне все, что угодно. У меня к тебе только одна просьба. Я хочу забрать кружку, которую оставила там, на дороге. Сходи со мной, пожалуйста.
- А сама ты это сделать не можешь?
- Темно…
- Темноты боишься, что ли?
Она быстро кивнула.
- О, господи, на фига я вообще тебя встретил! Пойдем.
Я встал и сделал шаг вперед. И тут ударила молния.

Молния была просто ослепительна после всего этого унылого сумрака. На мгновение стало светло как днем. А потом свет выключился.
Он выключился везде. Когда по ушам ударил гром, а это произошло очень быстро после разряда, уже не горел фонарь, не горели окна домов, потухло зарево на севере. Только синее пятно от вспышки расползалось и пульсировало на сетчатке. Гром затих, наступила тишина.
- Это в подстанцию попало, - прошептала Ника. – Она тут рядом, на горе. Весь город вырубило. Ни фига себе!

Мы оказались посреди локальной ночи. В небе виднелись отдельные просветы, но всё это были градации от черного к серому. Серого едва хватало, чтобы ночь не казалась непроглядной. Нику в паре шагов от себя я еще видел. Смутно различал гору валунов. Вычленял глазом силуэты деревьев на фоне мрачного неба. И всё.
Вдали послышался гул мотора. Свет фар еще не пробился сюда, но как бы предощущался. Надеюсь, это все-таки автобус. Я повернулся к Нике.
- Давай бегом за твоей кружкой. Ноги бы не сломать в этих потемках.

Никаких бетонных плит я, конечно, разглядеть не мог. Они сами нашли меня, больно ударив оголившейся арматуриной по ноге. Пришлось перейти на шаг.
- Ты как вообще собираешься искать кружку? На ощупь?
- Не волнуйся, найду.
- Я больше волнуюсь, что автобус уйдет.
Ника промолчала.

Домов вокруг видно не было, зато было полное ощущение, что мы идем по лесу. Вроде бы даже чуть посветлело, я уже различал какой-то подлесок, пятна болотин, муравейник у самой дороги. Мне казалось, что кружку Ника оставила почти у самого кольца, но мы шли и шли, а никаких пеньков с правой стороны не торчало. Зато было ясно, что домов вокруг точно нет – по обеим сторонам расстилалась чуть поросшая мелким ельником вырубка, вдали поднималась стена леса. Я оглянулся – сзади та же картина. Только проклятая дорога из плит, совершенно прямая.

Я остановился.
- Ника, где мы? Куда мы идем?
Она повернулась:
- Мы идем вперед. Чего ты боишься? Тут одна-единственная дорога, всегда можно повернуть и пойти обратно.
- Мы же недавно шли по ней, и это было совсем другое место.
- Место другое, а дорога та же самая. Так бывает. Я же говорила, а ты мне не верил.
- А как же кружка? И автобус...

Ника ничего не ответила и двинулась дальше. Я пошел следом - меньше всего мне хотелось остаться на этой дороге одному. Хотел еще что-то спросить у нее, но мысли путались, и осмысленного вопроса не получилось. Я понял – мне просто страшно.

Молча мы подошли к опушке, молча вошли под арки елей. Вскоре впереди темной громадой возникло какое-то сооружение. Это оказался мост, здоровенный каменный мост. Невидимая вода шумела глубоко внизу. За мостом дорогу перегораживали ворота, ржавые и полуоткрытые. У ворот – пустая будка охраны с выбитыми стеклами. Тут бетонные плиты кончались, дальше бежала заросшая травой грунтовка, стояли какие-то домики, тоже брошенные и пустые, небольшая площадь с флагштоком, дорога окончательно превратилась в тропинку и уперлась в полуразрушенное двухэтажное кирпичное здание, крыша его шла зубчатыми выступами, напоминавшими то ли крепостную стену, то ли оскаленную пасть. Ни души, ни огонька. Небо внезапно очистилось, показались первые звезды, но закат еще горел желто-оранжевым заревом.

Молчать больше не было сил.
- Что это? Турбаза? Или пионерлагерь?
Ника, наконец, остановилась. Посмотрела на меня. Подошла ближе.
- Ну, с порталами мы, кажется, разобрались. Разобрались же, правда? Не в том смысле, как они работают, а в том, что они есть. Сомнения отпали?
Я не знал, что сказать.
Не дождавшись ответа, она продолжила:
- Теперь, давай поговорим о моем здоровье. Хочешь, покажу фокус?

Ника потянула за край зеленой футболки, по-мужски через голову сняла ее и бросила на землю. Маленькая грудь на худом теле не так привлекла мой взгляд, как здоровенный грязный пластырь под левой ключицей. Она повернулась ко мне боком, и я увидел, что другой пластырь наклеен на спине под лопаткой.
- Читал ли ты Библию? Там есть один момент, мне он очень нравится. Про Фому.

Одним движением Ника отодрала пластырь от груди. Под ним оказалась круглая черная дыра диаметром с пятак. Или красная? Слишком темно. Да как я вообще все это разглядел при свете звезд?
Ника подошла совсем близко, закинула руку за спину, оторвала второй пластырь и повернулась ко мне спиной. На спине дыра была с кулак размером, бесформенная и уродливая, в ней виднелась кость лопатки и обломок ребра. И что-то еще…
Ника снова повернулась лицом, и я понял, что еще. Дыра была сквозная. В просвете виднелось здание за ней и кусочек леса. На коже никакой крови. Только огромная страшная дыра.
- Хочешь вложить персты? Чтобы поверить.

Она взяла меня за руку двумя пальцами. Это было, как если бы руку зажали в тисках и потащили. Я чуть не упал, но она не дала мне грохнуться, сжав кисть и чуть повернув ее. Потом перехватила мой указательный палец и сунула в дырку на груди.

Сильный холод и сильный жар ощущаются одинаково. Сначала мне показалось, что ее грудь изнутри горит огнем, но это все-таки был холод. Как будто к дыре сзади подключили компрессор, всасывающий воздух с чудовищной силой. Я даже почти услышал свист ветра, но смотрел в глаза Нике, не будучи в силах перевести взгляд. Ледяной ветер срывал с пальца частицы тепла, холод расползался по всей руке. Шевельнуться я не мог. Ника хотела, чтобы я стоял, засунув палец ей под ключицу, и каждая клетка моего тела делала так, как она хочет. А взгляд ее был теплый и ласковый, она глядела на меня почти с любовью.
- Видишь, какая у меня беда? Пожалеешь? Как ту кошку на дороге? Приласкаешь?

Она приблизила свое лицо к моему. Обожгла уголок рта холодным дыханием. Потерлась щекой. Лизнула ухо. И вцепилась зубами в шею прямо под этим ухом.

Очень больно. Страшно больно. Но позволения кричать клетки моего тела не получили, поэтому крик метался внутри головы, заглушая бульканье льющейся крови и жадные глотки присосавшейся ко мне твари.
Что-то странное происходило со зрением. Как будто в глаза вставили хрусталики с широкоугольной оптикой: то, что было рядом, стало еще больше, а всё остальное стало маленьким и отодвинулось куда-то на край вселенной. И ко всему добавился красноватый оттенок.

Ника наконец отпустила мой палец и шею, непонятным образом перехватила мое безвольное тело и опустила на землю. Встала на колени рядом. С улыбающихся губ капала кровь.
Когда вернулась способность говорить, я спросил:
- Тот мальчик, который подарил тебе кофе, он так же уехал, как ты меня сейчас «уезжаешь»?
Ника нахмурилась.
- Нет, он сорвался. Я его уговорила бросить пить. Для его же блага. Два месяца держался, а вчера вечером… Я как только узнала, прибежала, но было уже утро, он дверь открывает, бледный такой, смотрит на меня с ужасом и говорит: «Ты вообще что такое?» Я спрашиваю его: «Милый, можно мне войти?» А он дверь захлопнул, и из окна с другой стороны дома дёру дал.
Она помолчала, облизала губы.
- На подоконнике кружка с кофе осталась. Я рассматриваю это как прощальный подарок.

Я спросил:
- Догнала?
Ника поморщилась:
- У него в крови больше двух промилле было. Я такое пить не буду, я не животное.

Я задал вопрос, который почему-то мучил меня более всего:
- Скажи мне, только честно. Если сможешь. Ты же все время врешь. А потом вдруг не врешь. А потом опять врешь, но то, что врала раньше, оказывается правдой. Но не всё, а только часть. Как так вообще можно? В этом есть хоть какая-то система?
Она усмехнулась:
- Знаешь, в мире есть только две абсолютно честные вещи. Первая – это материнское молоко. Вторая – это секс.

Ника расстегнула мои джинсы. Пальцы были каменно твердыми, ледяными, но очень нежными.
- О, уже встал! А ты, небось, и не знал. Бесподобно!
Я не понял, сняла она с меня штаны или разорвала. А вот свою юбку сняла аккуратно и положила рядом. Трусов под ней, действительно, не было. Перекинула ногу, уселась сверху.
- Знаешь, как делают искусственное дыхание? Сначала – 30 нажатий. Положено нажимать на грудину, но мне интереснее – так.
Бедрами она показала, как - интереснее.
- Потом – два вдоха рот-в-рот.
Она наклонилась, скользнула губами по уголку моего рта и вновь впилась в шею. Два глотка, отозвавшихся двумя волнами холода.
- Но мы немного изменим процедуру, чтобы не заскучать. Десять нажатий – два глотка. Десять нажатий…
Бедра пришли в движение.
- Два глотка…

Главное, что я ощущал – это холод. Боль от укуса прошла. Каждый глоток из шеи вызывал яркую ледяную вспышку, она ударяла в голову, на мгновение пропадали зрение и слух, волна ударяла в свод черепа, отражалась и быстро затухала, за ней возвращались чувства. Когда Ника отрывалась от шеи и приступала к «десяти нажатиям», холод был не столь ослепляющим, но волны от паха расходились по всему телу и не исчезали, каждая такая волна делала меня все холоднее и холоднее. Даже в сумерках я видел, как уменьшается дыра под ее ключицей, как сходит бледность с лица, как сальные недокрашенные волосы изгибаются блестящей волной и укладываются в прическу.
И кружилась вокруг нас стая каких-то светящихся насекомых. Мотыльки? Комары?

А я как будто пустел, уменьшался, терял цвет и вес. Ника возвышалась надо мной огромной горой, сотрясаемой землетрясением, а когда наклонялась к горлу – укрывала меня бескрайним одеялом, от которого не становилось теплее. Я видел только ее лицо и пару звездочек, горевших в вечернем небе.

Внезапно Ника остановилась. Провела рукой по моей щеке. Я не почувствовал прикосновения, только увидел, что она делает.
- Сейчас все закончится.
Язык уже почти не слушался, но я как-то прошелестел:
- Что будет дальше?
- Я не знаю. Дальше ты не в моей власти.
- А в чьей?
- Сам увидишь.
Она глубоко вздохнула, дернулась всем телом и застонала. Холод, который пронизал тело от паха до головы, был сильнее всего, что я когда-либо ощущал. Ника смотрела на меня с чудовищной высоты и улыбалась. Потом наклонилась и слизнула с шеи последнюю каплю.

Стая мотыльков подлетела ближе, и я увидел, что это никакие не мотыльки. Крохотные Ники с дрожащими крылышками зависли вокруг моего лица. Они не улыбались. Сотни голодных мрачных глаз видели пищу. Я не почувствовал, как они садятся на меня. А чуть позже перестал и видеть.

Не было холода, боли, давления. Пропали лес, Ника, ночь и я сам. Не было звезд, верха, низа, света, тьмы, звуков. Просто всё красное.
Бесконечный отрезок времени я был бесконечно малой точкой в точном геометрическом центре этого красного. Потом что-то изменилось, и я увидел женщину. Лет тридцати, огненно-рыжая, с двумя пышными хвостами на голове, она строго смотрела на меня и гладила кошку, сидевшую у нее на руках. Ту самую тайку, которую я видел у сараев перед встречей с Никой. Конечно, она была тут с самого начала, и только сейчас позволила себя заметить.

- Кто ты?
Я попытался говорить, но у меня не было ни рта, ни языка, ни голосовых связок, ни легких. Да и воздуха-то вокруг не было, так что даже будь всё это в наличии – ничего бы не получилось. Но оказалось достаточно просто подумать вопрос – и пришел ответ.
- Меня зовут Ася Верещагина.
- Где я?
- Нигде.
- Я умер?
- Да.
- А ты кто?
- Ты только что спрашивал.
- Что теперь будет?
- А что бы ты хотел?

Я не нашелся, что сказать. Ася вздохнула и посадила кошку себе на голову. Та покорно расслабилась в ее волосах между двумя стянутыми резинками хвостами и свесила лапки. Некоторое время они обе глядели на меня в четыре глаза: кошка – грустно и с сочувствием, Ася – по-прежнему строго. Наконец, она прервала молчание.
- Ты знаешь, что такое квантовое бессмертие?
- Нет.
- А про кота Шредингера что-нибудь слышал?
- Ну, это, вроде, кот, сидящий в коробке, который ни жив ни мертв…
- Хорошо, что хоть что-то слышал. На самом деле, нет ни кота, ни коробки. Вот, как тебя сейчас нет. Видишь себя?
- Не вижу.
- Правильно. Это воображаемый кот, которого Шредингер придумал, чтобы посмеяться над копенгагенской интерпретацией квантовой механики. Кот заперт в коробке вместе с машинкой, которая убьет его, если в пробирке распадется радиоактивный атом. Однако, пока распад атома не зафиксирован наблюдателем, невозможно определить, жив кот или нет. То есть кот одновременно и жив и мертв. Как электрон одновременно и частица и волна. Понимаешь?
- С трудом.
- Вот ты сейчас жив или мертв?
- Не знаю. Ты говорила, что я умер.
- Но ведь ты слышишь меня, видишь, говоришь со мной. Мертвые разве так могут?
- Не знаю. Со мной такое впервые, знаешь ли.
- Да, тяжело это объяснить музыканту… В общем, ты в суперпозиции. Как тот кот. Ни мертв ни жив. И, одновременно, и жив и мертв. Как увидит наблюдатель.
- А кто наблюдатель? Ты?
- Нет, ты.

Ум окончательно уперся в тупик. Ася это, конечно, почувствовала. Взгляд ее слегка смягчился.
- Ну, хорошо. По крайней мере, на эмоциональном уровне ты осознал всю противоречивость копенгагенской интерпретации квантовой механики?
Я представил, что киваю головой.
- Неплохо для покойника и музыканта. Тогда переходим ко вкусному – многомировой интерпретации. Согласно этой концепции в любой момент выбора Вселенная распадается на две ветви: в одной, допустим, электрон – это волна, и кот жив; в другой, например, электрон – частица, и кот мертв. Пока понятно?
- Наверное.
- Таких ветвлений бесконечное множество, и ветвей реальности – бесконечное множество. Если брать тебя, то каждый твой выбор ведет к удаче или неудаче, к смерти или к жизни. И все эти варианты существуют каждый в своей Вселенной. Это тоже уяснил?
- Не могу себе представить себе все эти бесконечные Вселенные, но звучит логично.
- Не волнуйся, никто не может это представить. Вернемся к тебе. Ты вообще – что такое?
Я не нашелся, что ответить.
- Ладно, придется еще проще. Тебе дали на выбор конфету и мороженое. Что ты выбираешь?

При слове «мороженое» я вспомнил Нику и ее ледяное изнасилование. Меня передернуло. То есть, меня бы передернуло, если бы я существовал, но Ася это заметила.
- Значит, выбираешь конфету. Верно?
Я снова мысленно кивнул.
Ася протянула мне конфету. Я взял. Шоколадная конфета «Красный мак», слегка помятая. Развернул обертку положил в рот. И понял: что-то тут не то.
- Понял? Прочувствовал?
- Что-то странное…
- Ага. У тебя ведь не было ни руки, чтобы взять и развернуть конфету, ни рта, чтобы ее туда положить, ни языка, чтобы ощутить вкус. Они возникли именно тогда, когда ты сделал выбор в пользу конфеты. Ты попал в тот мир, где есть ты и есть конфета. Где ты можешь ее съесть. Так кто ты такой?
- Тот, кто съел конфету?
- Теплее. Но не совсем. Где сейчас конфета?
- Нету.
- А что есть?
- Обертка?
- Холоднее. Кто вообще знает про эту конфету?
- Ты?
- Говори за себя.
- Хорошо, я помню, что конфета была, что я ее съел.
- Вот, горячо! Вводим новый термин: внутренний наблюдатель. Этот внутренний наблюдатель – то, что ты обычно считаешь собой. Бывает, это называют личностью, душой, разными другими словами. Но, по сути, это именно наблюдатель – тот, кто фиксирует факт твоего бытия. Он ощущает съеденную конфету и замечает, что ты жив. А у того тебя, кто умер, никакого наблюдателя нет. Теперь понятно?
- Кажется, да.
- Вот, это и есть квантовое бессмертие. Ты делаешь выбор, Вселенная ветвится, но внутренний наблюдатель будет только у той версии тебя, которая выбрала ветвь, где ты выживаешь. И так при каждом выборе. Те ветви, где ты мертв, существуют только как возможности, и бог весть как и зачем они вообще существуют, если их некому наблюдать. А для наблюдателя никаких ветвлений и разрывов нет, с его точки зрения ты всегда делаешь правильные выборы и никогда не умираешь.
- А что сейчас?
- Я же сказала, сейчас ты в суперпозиции. Ты тут специально задержался, чтобы я тебе прочитала эту маленькую лекцию. И еще один очень важный момент. Ощущаешь себя котом?
- Котом?
- Да, котом, который сидит в коробке, ни жив ни мертв.
- Ну, допустим…
- Отлично! Сколько жизней у кота?
- Говорят, девять. Ну, поговорка такая.
- Вот, и у тебя их тоже девять. Было. И две ты уже потратил впустую. Одну, когда вы нажрались в поезде и ночью пошли искать ларек…
- Погоди, это же был сон!
- Сном это стало потому, что ты опаздывал на вокзал и не успел купить водки.
- Ты хочешь сказать, что на самом деле я водку купил…
- Не знаю, что ты называешь «самым делом». Ты сейчас в той ветке Вселенной, где вы благополучно добрались до Благодарска на электричке. Все шло нормально, пока ты не пошел в одиночку гулять за баню. Вместо того, чтобы пойти в гостиницу выпить с друзьями и милой девушкой Катериной.
- Подожди, в первый раз надо было не пить, чтобы выжить, а во второй раз – пить?
- Что тебя удивляет? Вселенная – это не общество борьбы за трезвость. Хочешь – пей, хочешь – не пей. В одном случае это тебя спасет, в другом – погубит, в третьем – вообще ни на что не повлияет. Встретил бы ты Нику пьяным – она бы тебя пальцем не тронула, вампиры алкоголь не переносят.

Я не выдержал.
- А ничего, что меня в этой твоей Вселенной жрут то вампиры то оборотни? Может быть, я как раз сейчас сплю, и мне снится этот бред.
Ася покачала головой.
- Ты не спишь, ты умер.
Я не нашелся, что ответить.
Ася тоже молчала.
Прошло несколько минут.
Я спросил:
- Что теперь будет?
- Ну, здешняя волновая функция сейчас схлопнется, и говорить будет не с кем и не о чем. А твой внутренний наблюдатель будет ждать тебя перед дверями гостиницы.
- Я буду помнить, что здесь произошло?
- Не знаю, я не психиатр. Я знаю, что, почему и где происходит, а как ты это воспринимаешь своей хрупкой психикой – полностью твое личное дело. Ладно, лекция затянулась. Пристегнитесь, экипаж желает вам приятного путешествия.

Глава 5. Катя

На подходе к гостинице у меня возникла новая мысль:
- Слушайте, день только начался, и нахерачиться мы всегда успеем. Пока не самая жара, предлагаю осмотреть окрестности на трезвую голову.
Олег сказал:
- Мне лично уже жарко и лениво.
Антон сказал:
- Думаю, что на нетрезвую голову осматривать будет еще интереснее.
Илья сказал:
- Тане и так начальство велело нас выгулять. Терпеть не могу делать чужую работу. Пусть ведет и показывает, ей за это деньги платят.
Антон добавил:
- Я всё-таки предлагаю и тебе начать с того, что нахерачиться. А когда придет Таня, мы по ситуации решим, пойдем мы культурно с ней или некультурно сами по себе. Не будем разделяться, пока еще трезвые.
- Ладно, уговорил.

Олег распахнул дверь, и мы вошли в холл гостиницы. Кати видно не было. Мы расселись на табуретках у барной стойки и стали ждать. Минута, другая... Пять, десять…
Первым не выдержал Олег. Сложив ладони рупором, он закричал в направлении лестницы:
- Хозяйка, компания ковбоев помирает от жажды! Если мы не промочим горло, кому-то придется нас пристрелить из милосердия!
- Потому что мы плохие ковбои, и у нас нет своих револьверов, - прокомментировал Илья.
Из глубины гостиницы никто не отозвался.

Антон встал и подошел к стойке администратора, заглянул за стойку, потом зачем-то под стойку, распрямился и стукнул по механическому звонку, стоявшему на столе. Звонок брякнул. Позвонил еще раз, другой. Вернулся к бару, сел рядом со мной, сунул мне под нос указательный палец и сказал:
- Гляди!
Я пригляделся. На пальце темнело несколько серых ворсинок.
- И?
- Это шерсть. Кошачья шерсть. Тут есть кошка. Зачем она её скрывает?
- Может, ей папа запретил, а она боится, что ему донесут.
- Мы-то кому можем рассказать?
- Ну, допустим, Тане.
- Ладно, логика есть…

Цокот туфель донесся со второго этажа, и Катя молнией скатилась по лестнице к нам.
- Простите, музыканты, вам опять пришлось меня ждать!
Она проскользнула за стойку, глянула на настенные часы:
- Теперь я полностью в вашем распоряжении. А вы, хе-хе-хе, полностью в моем! Таня вас отпустила?
- Пока да. Но обещала через некоторое время зайти и отвести нас на пляж для культурного досуга.
Катя слегка помрачнела:
- Ох, знаю я ее культурный досуг… И вы узнаете, и не факт, что вам сильно понравится. Ну, да ладно! У нас есть немного времени, и мы его проведем с пользой и интересом!
Она поправила очки:
- Если вы думаете, что сейчас закажете напитки и будете их уныло цедить, тихо пьянея на июньской жаре – разочарую. Мой бар работает не так. Я сейчас придумаю дурацкую игру, и мы в нее сыграем. И к концу игры она уже не будет казаться вам такой уж дурацкой. Готовы?

Олег сказал:
- Я готов выигрывать в любой игре, которую ты придумаешь!
Илья сказал:
- Только не «Бурый медведь пришел». Я сразу залезу под стойку и там засну.
Антон сказал:
- Главное, чтобы никто не пострадал.
Я сказал:
- Готовы.

Катя сказала:
- Раз вы музыканты, я решила, что темой нашей игры станет музыка. Сейчас вы каждый загадаете название музыкальной группы или имя исполнителя. Но сначала выберем букву.
Она вытащила из-под стойки два куска фанеры. На одном, побольше, были выжжены буквы от А до Я. Другой, маленький, был в форме сердечка и имел посередине круглое отверстие.
- Мы будем вызывать духов?
- Да, и это будет конкретный дух – дух Аси Верещагиной, маскота нашего футбольного клуба.
Она снова сняла с полки фигурку рыжей футболистки и поставила на стойку рядом со спиритической доской.
- Беремся за указатель – и поехали!
Мы сдвинулись к доске, и каждый положил палец на дощечку-указатель. Катя заунывно затянула:
- Ася Верещагина, яви нам свою великую мудрость и священную волю, укажи символ, буквой именуемый…
Олег не удержался и фыркнул. Я заржал в голос. От легкого сотрясения баланс нарушился, указатель сдвинулся, немного проехал по доске и остановился. Это было неожиданно.
Катя склонилась над доской:
- Буква «С»! Ася приняла решение!
Моментально она убрала спиритическую доску под стойку и вернула фигурку на полку.
- Загадывайте группу на букву «С». Каждый свою, без повторов.
- А как мы узнаем, что без повторов?
- Сами скажете и, если повтор – будете перезагадывать.
- Начинаем по часовой стрелке. Илья?
- «Sex Pistols».
- Олег?
- Patti Smith.
- Патти?
- Но фамилия-то Смит.
- Принято. Ты кого назовешь?
- Пусть будет «Slade», - ответил я.
- И, последний?
- Выбираю «Странные Игры», - сказал Антон.
- Отлично! Теперь выбираю я.

Катя повернулась к полкам и несколько секунд глядела на них. Потом поставила перед нами 3 бутылки:
- текила «Sauza»;
- водка «Столичная» с экспортной этикеткой;
- австрийский суперкрепкий ром «Stroh 60».
- На всякий случай уточняю, если сами не заметили: все эти напитки тоже называются на букву «С». И в этом кране, - она дотронулась до одного из трех торчащих из стойки кранов, - сидр. Яблочный. Четыре напитка, по числу игроков.

Текила, водка, штро и сидр. Адская смесь!

- Теперь, следующий этап. Загадайте альбом выбранной группы. Буква не важна. Что важно – узнаете чуть позже, -  Катя хитро улыбнулась. – Ну, тут особо думать не надо, давайте снова по часовой стрелке. «Sex Pistols»? – она повернулась к Илье.
- Выбор, прямо скажем, отсутствует. «Never Mind The Bollocks».
- Хорошо. Патти Смит?
- «Easter», - Олег улыбнулся, - самый красивый ее альбом.
- Что из «Slade»?
- «You Boyz Make Big Noize». Не самый известный, зато самый эпичный.
- И, Антон, что выбираешь ты?
- «Метаморфозы». Первый альбом.

- Отлично. Теперь пришла пора вам узнать правила этой игры! Каждый из вас по очереди будет поднимать тосты, а все вместе – их пить. Тостующий выбирает, кому что наливать, в том числе себе, из этих четырех напитков. Менять нельзя, отказываться нельзя. Ну, можно, конечно, но это – проигрыш. Просто называйте, я налью. И у каждого столько тостов, сколько слов в названии альбома!
Илья немедленно поднял руку:
- Я должен уточнить! Полное название единственного студийного альбома Sex Pistols – «Never Mind The Bollocks Here’s The Sex Pistols». Общеупотребима краткая форма, однако…
- Ну нифига себе какой хитрый выискался! – Олег был само негодование. – Хочешь за восемь тостов всех нас под стол свалить? Как сказал в начале – так и будет. И так кусок не по зубам отхватил, как бы не подавиться!
- Завидовать нехорошо. Игра должна быть честной.
- Вот именно, что честной! Катя, скажи!
- Успокойтесь, молодые люди! Действительно, заявлено было название из 4 слов.
- Да я, в сущности, и не спорю.
- Хорошо. И постарайтесь, чтобы тосты были интересные и тематические. Наша цель – не упиться в дрова, как вы, наверное, подумали, а вспомнить любимую музыку. Илья, твой первый ход. Что наливать?

Илья не особо задумывался:
- Всем по стопке штро. Мне – бокал сидра.
Катя подхватила три стопки и бокал и моментально их наполнила.
Олег покачал головой.
Илья поднял бокал:
- Предлагаю выпить первый тост за анархию, живущую внутри любого фашистского режима.
Чокнулись. Выпил залпом. Да, 60 градусов есть 60 градусов. Хоть и мягонько так стекает по пищеводу.
- Давайте второй, - Илья не собирался притормаживать, - всем – штро, мне – сидр.
Олег даже запыхтел от возмущения.
- За Сида Вишеза, не чокаясь!
Второй шот был чуть жестче и горячее. Все-таки эти ароматизированные ромы надо чем-то разбавлять.
- Третий, то же самое и мне и всем!
Олег стукнул стопкой о стол, Катя рассмеялась и принялась наливать.
- Теперь за Нэнси Спанжен, тоже не чокаясь!
Вкус не особо ощущался, зато на звон в голове, а в голове уже звенело, наложилась какая-то модуляция. Не панк, что-то более сложное.
- Ну, и последний. Всем по бокалу сидра, а мне – рюмочку «Столичной».
Олег просто взвыл:
- Играешь на понижение градуса! И с этим человеком я в одной группе!
- No future for you!
Сидр пролился как вода по обожженной слизистой.

- У тебя один ход, Олег, - Катя старательно пыталась быть серьезной. – Постарайся распорядиться им наилучшим способом.
Олег был мрачен:
- Мне – текилы, этому подлецу – штро, пусть полирнет свой сидр. Остальным водки. Выпьем за прекрасную женщину, которая играла панк, когда никаких Sex Pistols еще в проекте не было. Выпьем за ночь. Потому что ночь. И нехер тут объяснять.
Он хлопнул свою текилу, ни с кем не чокаясь. Посидел молча. Понемногу лицо его разгладилось и расслабилось.

Катя повернулась ко мне:
- У тебя, любитель Slade, если я правильно посчитала, пять тостов?
- Да, неплохо я выбрал альбом!
- Постарайся быть милосерднее, чем ваш бессердечный басист. У меня еще куча интересных идей!
- Кстати говоря, почему это мы все пьем, а ты – нет?
- Я же бармен!
- Тренер тоже бывает играющий.
- Хорошо, следующую игру я играю вместе с вами. Вот вам лишний повод проявить стойкость.
- Ну, приступаем. Катенька, налей мне, пожалуйста, текилы. Соли не надо, а лайм подойдет.
- Лайма нет, прости. Лимончик?
- Пускай лимончик. Нарежь его побольше. Чтобы на каждый мой тост у меня была текила – и лимончик. Теперь, Илья. Наливай ему штро на каждый мой тост. Круговорот добра в природе.
Олег злорадно захохотал.
- Олегу – водки. Антону – сидра. Поднимаю эту стопку за шляпу Нодди Холдера, за каждое зеркальце на ее поверхности.
Закусывать ром лимоном – варварство, а вот с текилой он вполне сочетается. Лайм, конечно, был бы лучше.
- Теперь – наоборот. Антону – водки, а Олегу – сидра. Выпьем за волосы Нодди Холдера, за его чудесную вьющуюся шевелюру.
Мне казалось, что новая стопка уже слегка подразмывала мое восприятие. Хотя, конечно, еще предыдущая толком не дошла. Я глянул на Илью, он честно пил свой ром, но глаза были тусклые, и смотрели прямо в столешницу.
- И, опять меняемся. Олег – водка, Антон – сидр. Нам с басистом – как обычно. Выпьем за неземной голос Нодди Холдера. С тех пор, как он покинул Slade – это не Slade, а одно название.
Олег с Антоном печально посмотрели на меня. Антон спросил:
- Что, сейчас опять?
- Угадал! Хотите, этот раз пропустим перемену, сделаем то же самое, что прошлый раз?
- Лучше умереть лежа, чем жить как попало.
- Как скажешь. Катя, гитаристу – сидра, ударнику – водки. И выпьем за бессменного барабанщика Дона Пауэлла, чтобы он был здоров и всех нас пережил.
Тут и я осознал, что переоценил свои силы. Какие-то горячие волны накрывали меня с головой, табуретка норовила скинуть мою задницу, играла музыка из невидимых колонок. Открыты у меня глаза или закрыты? Кажется, открыты. Я вцепился зубами в лимон и поймал взгляд Кати.
- Что говорят правила твоей игры? Я могу пропустить ход?
Катя сделала вид, что глубоко задумалась:
- Правила говорят – главное не победа, а участие!

Антон посмотрел на меня с благодарностью. Потом обратился к Кате:
- Дебютный альбом группы «Странные Игры» назывался «Мтамрфозы». М-м-тамрфозы – это то, что щасс происходит с нашим сознанием, соз-на-ни-я-ми. Но ведь со-зна-ни-е определяется… бытием? Значит, и бытие должен захватить процесс м-м-тмрфоза. Эти фужеры, наполненные напитками на букву… какую букву? должны превратиться в чашки кофе, которые мы с удвльствием поднимем… - тут он выдохся.
Катя зааплодировала:
- Очень изящно, Антон! Я уверена, что дух Аси Верещагиной будет только рад волшебным превращениям. Кофе сейчас будет. Может быть, позвонить, чтобы нам принесли пиццу?
Против пиццы никто не возражал.

Кажется, некоторый отрезок времени выпал из моей памяти. Вряд ли я спал, скорее, куда-то отошел, пока тело продолжало сидеть на табурете. Обратно меня вернул запах кофе, к которому примешивалось что-то сладковатое. Я поднял голову и увидел серые глаза Кати очень близко от себя.
- Я добавила в кофе немножко рома. Это поможет тебе слегка взбодриться и остаться в этом состоянии. Похмелье, конечно, придет, но позже, не сейчас. А сейчас пей. И закусывай.
Она подвинула ко мне чашку и коробку с пиццей, которую, оказывается, уже принесли. Я благодарно замычал, и принялся делать именно то, что мне велели – пить и закусывать. Сначала было тяжело, потом я осознал, что это вкусно, потом глаза начали видеть, а шея – удерживать голову в заданном положении. Гвоздь в правом виске, предвестник расплаты за выпитое, растворился. Стало возможно осмотреться вокруг.

Мои товарищи жевали пиццу и, подобно мне, осторожно прислушивались к своим ощущениям. Антон нежно держал чашку обеими руками, как бы баюкая её. В конце стойки обнаружилась неведомо когда появившаяся Таня, которая что-то негромко выговаривала Кате с крайне недовольным видом. Та невозмутимо улыбалась и качала головой:
- Четверть часа – и все будут в норме. Танюша, ты же не хочешь сказать, что ваши посиделки на пленэре предполагали что-то другое? Но у меня все будет спокойно и без последствий. И потом, если что-то пойдет так, как оно обычно у тебя идет… Ой, ну не смотри ты на меня этим своим фирменным взглядом, пожалуйста, у меня от него зрение упадет еще на две диоптрии и пломбы из зубов повылетают. Всё вообще нормально!
Катя обратилась к нам:
- Музыканты, как дела? Как ваша бодрость духа?
Олег сказал:
- Панкс нот дэд! Но пасаран!
Антон сказал:
- Немного свежего воздуха и холодной воды могут сотворить чудо.
Илья спросил:
- А еще остался этот чудесный ром?
Я сказал:
- Спасибо!
- Рок-н-ролл жив! – подвела итог Катя. – За вами пришли. Сейчас вас отведут туда, где будет свежий, насколько это возможно при такой погоде, воздух и прохладная вода. А также зеленая трава, пение птиц и прекрасная Татьяна в качестве компаньонки. Что берете с собой?
Олег сказал:
- Я бы взял гитару.
- Могу дать свою акустику, она легонькая.
Антон сказал:
- Неплохо бы захватить остаток пиццы.
- Да тут уже есть нечего. Я скажу, чтобы вам прямо туда принесли свежую.
Илья сказал:
- Ром?
- Вот это лучше отложить до вечера.
Я спросил:
- А ты с нами пойдешь?
Катя помотала головой:
- Я не могу оставить гостиницу. Желаю вам приятно провести время!
Она быстро взбежала по лестнице и почти сразу вернулась с гитарным футляром, протянула Олегу:
- Недавно настраивала.

Потом повернулась ко мне. Посмотрела в глаза долгим взглядом:
- Хочу предложить на дорожку сыграть еще в одну небольшую игру.
Таня на своем конце стойки шевельнулась, распрямила спину и замерла в напряженной позе, взгляд ее выражал нетерпение и осуждение.
- Не надо нервничать, Таня, - продолжала Катя, не повернув к ней головы, - это совсем быстрая игра, ничего экстремального, никаких неприятностей. Я же имею право на одну маленькую игру?
- Имеешь, - голос Тани был холоден. – Могла с нее и начать вместо этой попойки.
- Ты все время держишь свое воображение в узде, не выпускаешь его погулять. А когда оно прорывается наружу, всем чертям становится тошно, и тебе в первую очередь, - Катя, наконец, повернулась к Тане. – Баланс, гармония, романтика, наконец! Слышала что-нибудь об этом?
Таня поджала губы и промолчала.

Катя снова посмотрела на меня:
- Да, романтика. На эту тему как раз и будет наша игра. Тебе кто больше нравится, девочки или мальчики?
Пауза, тишина.
- В каком смысле?
- В том самом. Так кто же?
Олег уставился на меня с ехидным интересом.
- Не смотри на него, смотри на меня! – Катя была смертельно серьезна.
- Ну, девушки…
- Очень хорошо! Продолжай смотреть на меня. Смотри мне в глаза и представляй девушку, которая тебе нравится. Представь ее лицо. Представил?
- Да…
- Не отводи взгляд! Теперь представь, что она называет тебя по имени. Она назвала тебя по имени?
- Да.
Катя взяла бутылку с полки, поставила стопку передо мной. Налила до половины.
- Твое имя начинается на «А». Я наливаю Араку. Как зовут эту девушку? Не отводи глаз!
Я молчал. Не мог произнести.
- Скажи мне, как зовут девушку, которая тебе нравится. Не смотри на них! Тут никого нет, только ты и я. Как ее зовут?
- Катя…
Катя взяла с полки синюю бутылку с надписью «Curaсao» и долила в стопку почти до верха.
- Скажи мне, она ждет тебя? Это счастливая история?
- Нет.
Катя уронила в стопку одну красную каплю из маленькой бутылочки.
- Это табаско. Если бы ты сказал «да» - я бы добавила гренадина. И теперь последний вопрос, самый важный. Не отводи взгляд!
Я уже и сам не мог перестать смотреть в ее глаза за слегка дымчатыми стеклами очков.
- Ответь мне честно, от всего сердца. Ты сожалеешь?
- Нет!
Катя взяла стопку, залпом выпила и со стуком поставила обратно. Все молчали. Я боялся пошевелиться.
Катя вдруг улыбнулась:
- Выиграл! Теперь ты можешь задать мне те же вопросы. А последний вопрос придумай сам. Любой. Но не сейчас, а когда придешь с пляжа.
Она щелкнула выключателем, и лампочки, подсвечивающие бутылки в баре погасли. Как будто опустили занавес.

Таня поднялась:
- Нам совсем недалеко, не успеете притомиться.
Я выходил последним и заметил, как Илья прячет под пиджак стянутую со стойки бутылку.

***
Едва мы выбрались на улицу, как солнце нанесло по нам удар по всю июньскую мощь. Я не заметил в гостинице кондиционеров, и было там душновато, но по сравнению с улицей это «душновато» теперь казалось почти прохладой. Таня в своем красном сарафанчике единственная из нас была одета по погоде, мы все выехали из города, ожидая худшего – и, похоже, просчитались. Тут и трезвому человеку было невыносимо, а после катиных игр… И вообще, мы не доиграли. Зачем я иду куда-то, зачем теряю время.
- Таня, я возвращаюсь. Желаю всем приятной прогулки. Лично мне полезнее будет провести остаток дня под крышей.
Таня посмотрела на меня, поджав губы, потом кивнула:
- Выбор за тобой.
Илья отсалютовал мне бутылкой, Илья подмигнул, Антон, кажется, вообще не заметил, что происходит, придавленный выпитым и солнечным жаром.

Гостиница снаружи показалась какой-то маленькой, а входная дверь – совсем крохотной, войти в которую, не зацепившись плечом, было попросту невозможно.
- Катя! – закричал я сразу с порога. – Катя!
Серая кошка испуганно спрыгнула с барной стойки и бросилась вверх по лестнице. Кати видно не было. Я зачем-то заглянул за обе стойки, подергал запертую дверь фотолаборатории и тоже стал подниматься на второй этаж, сильно помогая себе руками и временами повисая на перилах.  В коридоре тоже было пусто, зато узкая дверь в углу рядом с дверью в мой номер была чуть приоткрыта. Я хотел открыть ее полностью, но внезапно чувство приличия проснулось в моей нетрезвой голове, и я постучал.

Сначала не было ничего, потом послышались шаги, причем откуда-то сверху. Дверь распахнулась, и я увидел Катю. Она успела сменить парадное черное платье на шелковый серый халатик, а за ее спиной закручивалась вверх винтовая лестница. От вида этой лестницы закружилась и моя голова. Но и халатик был тоже чертовски хорош. И вся Катя. Она не могла сойти с последней ступени, потому что на пороге стоял я, и поэтому возвышалась надо мной, а свет с мансарды золотил кончики ее темных волос. Я сделал шаг назад.
- Уже нагулялся?
- Я нагулялся. А они, - я махнул рукой куда-то в сторону, - еще нагуливаются. Пока они там догуливают, нам нужно доиграть. Мы не доиграли.
- А ты уверен, что хочешь доиграть? Что тебе не достаточно уже?
- Мне не достаточно. Ты обещала. Одна маленькая игра. Я выиграл, теперь попробуй ты.
Катя сошла наконец с лестницы и остановилась рядом со мной. В глазах ее мелькнуло сомнение, потом она приняла решение.
- Прямо по коридору рядом с люксом ванная. Умойся и приходи в бар.
Она легонько толкнула меня пальцем в грудь по направлению к ванной, я покачнулся, и этого оказалось достаточно, чтобы Катя проскользнула мимо меня и побежала вниз по лестнице.

В большом зеркале над раковиной мое лицо выглядело незнакомым. Глазницы казались больше, а сами глаза – меньше, рот куда-то уползал, рука сама тянулась его поправить. И щетина. Она лезла, как будто я не брился неделю. Я поглядел на упаковку одноразовых бритв, оценил свои способности к мелкой моторике – и решил оставить это на потом, просто из соображений безопасности. Плеснул в лицо холодной водой, размазал воду по волосам и ушам, ткнулся носом в полотенце и вышел.

Внизу в баре Катя сидела на табуретке у стойки со стороны гостей. Перед ней уже стояли несколько бутылок.
- Садись, музыкант, - она показала на табуретку рядом с собой. – Нет, не музыкант. Ты теперь Игрок! Или хочешь встать за стойку? Это будет правильно, если ты встанешь за стойку.
Я помедлил, потом прошел за стойку. Катя заулыбалась, оперлась на локти и вытянулась ко мне.
- Ты выбрал правильное решение. В игре очень важно верно занять место. А ведь все в мире по большому счету - игра. И не всегда в ней знаешь правила. Но в этой, - она кивнула на бутылки, - ты правила знаешь. А дальше я подскажу.
Я стоял, держась за стойку, и не знал, что же делать. Но Катя не дала мне затянуть паузу.
- Первым делом – зрительный контакт. Мы не должны его разрывать. Я смотрю на тебя. А ты задаешь мне вопросы. Помнишь, какие вопросы я тебе задавала?
Я кивнул.
- Хочешь, я сниму очки?
Я кивнул.
- Я жду, - Катя сняла очки и положила их на столешницу. – За стойкой ты еще не очень ориентируешься, поэтому наливать буду я сама. Ты просто говори то, что надо говорить. Начинай.
- Тебе… тебе кто больше нравится, мальчики или девочки?
- Я люблю ма-а-альчиков! – протянула она. – Красивых, стройных, не качков, не спортсменов. Дизайнеров, музыкантов… Кем они еще там работают, хорошие мальчики?
- Представь лицо парня, который тебе нравится…
Катя подняла глаза к потолку и тут же в притворном ужасе прикрыла рот рукой.
- Ой, я же нарушаю правила, мне нельзя прерывать зрительный контакт! Прости, больше не повторится!
Она смотрела мне в глаза, ослепительно улыбаясь.
- Я представляю его. Хочешь, опишу? Ой, нет, не буду. Но я представила. И не только лицо!
- Представь, что он называет тебя по имени…
- Он говорит: «Катя!» Нет, на самом деле он говорит по-другому. Но это я не скажу. Пусть он говорит – «Катя», - она взяла бутылку. – Это кальвадос. Он из яблок. Любишь яблоки? Кальвадос – он тоже на букву «К».
Катя налила бледно-желтую жидкость в стопку до половину, а потом подвинула другую стопку и налила в нее тоже.
- Иногда правила приходится менять прямо во время партии. Но ты не бойся. Смотри мне в глаза и продолжай.
- Как зовут этого парня?
- Ты хочешь знать, как его зовут? А почему я должна тебе сказать, как зовут парня, который мне нравится? Разве ты имеешь право спрашивать?
- Да, имею. Таковы правила. Я задаю вопрос, ты отвечаешь. Честно. Иначе, зачем играть?
- Молодец, начинаешь понимать! А если я все-таки не скажу?
- Да пожалуйста, мне не интересно его имя целиком. Только первая буква.
Катя взяла бутылку.
- Ирландский виски «Джеймесон». Любишь такой? Ему нравился. Как думаешь, «В» или «Д»? «Виски» или «Джеймесон»?
- Думаю, «Д».
- В точку! – Катя долила в каждую из стопок. – Виски с кальвадосом… Представляешь, какая дрянь!
Она взяла в одну руку бутылочку с табаско, в другую – с гренадином.
- Следующий вопрос!
- Я кажется, и так догадался, каков будет ответ. Но спрашиваю: это хорошая история?
- Как сказать. Так же часто бывает: сначала всё хорошо, - она капнула в стопку гренадина, - а потом раз, и всё плохо, - она капнула в другую стопку табаско. - Но ведь жизнь продолжается!
Катя взяла пальцами за ободки обе стопки и с ловкостью опытного наперсточника принялась менять их местами. Раз, другой, третий. Красные капли размазались в толще напитка.
- Всё, теперь не различишь, где добро, а где зло! Придумал последний вопрос?
- Придумал.
- Слушаю!
- К тебе или ко мне?
Катя взяла со стойки очки, надела их и долго смотрела мне в глаза, не говоря ничего. Потом звонко расхохоталась:
- Ну, ты даешь, музыкант! Это же глупый вопрос. Тут всё моё!
Она подняла стопку и выпила ее в один глоток. И положила на столешницу ключ от номера-люкс.

***
Когда я открыл глаза, была глубокая ночь. Или это черное постельное бельё номера для новобрачных у меня перед глазами?
Открывать глаза было больно. И поднимать голову от подушки было больно. Если бы оказалось, что кругом дневной или хотя бы вечерний свет – голова бы лопнула, и глаза бы лопнули, и желудок бы лопнул, и мочевой пузырь бы лопнул. Но, все-таки, была ночь. И черное постельное белье. И похмелье.

Катя вчера говорила, что похмелье придет, но позже. Оно пришло. Сразу за всё. И за эту последнюю стопку. Хотя, последнюю стопку я, кажется, так и не выпил. Кстати, где Катя?
Я пощупал кровать рядом с собой. Холодная. Это ничего не значило. Кровать здоровенная, в каком ее месте я нахожусь – неизвестно. Звуков дыхания не слышно. Надо все-таки подключать зрение.

Я встал на четвереньки. Сразу закружилась голова, и я упал обратно. Выждал немного, сконцентрировался и поднялся снова. Кружится, но чуть меньше. Держимся. Поднимаем голову. Пожалуйста.
В номере мало света. Чуть светятся занавески. Там балкон. Свежий воздух. Надо ползти.

В номере никого нет.
Где мои трусы?

Трусы нашлись на полу, куда я свалился с кровати. Это был тяжкий удар, но голова не пострадала. Наверное, мера страданий головы была переполнена, и какой-то пол был для нее совершенно неинтересен. Брюки тоже лежали на полу, но это потом.
Оказалось, что положение на полу на четвереньках с опущенной головой – идеальное. Если лежать – все кружится. Если сесть – падаю.
Все-таки надо сесть. Держаться за кровать и не падать. Не падать. И не блевать.
Как хорошо, что Кати здесь нет, и она всё это не видит.
По полу тянет сквозняком. Приятно. Наверное, балкон открыт. Ползти.

У балкона. Тут прохладнее. Приятно. Очень чешется лицо.
Надо встать.
Нет! Вдруг я упаду с балкона!
Ползти.

Я перевалил через порог. Занавеска пыталась меня задержать. Я человек, я сильнее.
Прислонился спиной к балконной двери. Сел на пороге. Раскаленный висок прислонил к холодному металлу. Приятно. Я на балконе. Ветерок. Прохладный. Подо мной город. Надо мной пролетают какие-то ночные птицы.

Сквозь ночное небо тянулись светящиеся нити. Сначала казалось – в полном беспорядке, потом я заметил, что нити протянуты между крышами домов. Днем я не обращал внимания, как много в этом городе башенок с заостренными крышами. А теперь из каждого шпиля тянулись к соседним эти огненные лучи. Они не провисали, как провода, их как будто провели по линейке. И еще одно. Они огораживали гостиницу со всех сторон. В несколько рядов. На разной высоте.

Я стал присматриваться. Не все нити шли от крыши к крыше. Некоторые оканчивались в ветках деревьев, там, куда упирался луч, пульсировали тусклые пятна света и шевелилось что-то темное. Другие уходили прямо в землю, в какие-то норы. И по этим лучам что-то ползло. Что-то маленькое, тоже светящееся. Какие-то насекомые? Животные?

Я набрался решимости и встал, держась за решетку. Картинка дрожала и шаталась перед глазами. Но так я разглядел луч, проходящий совсем близко прямо под балконом. Никакой это был не луч. То, что я принял за насекомых, это были колючки. Дом был со всех сторон окружен светящейся колючей проволокой. И эта проволока непрерывно двигалась. Колючки возникали из точек крепления, медленно ползли по проволоке и исчезали в противоположной точке. Я был в тюрьме.

Это было совершенно дико, ненормально. Я забыл про боль в голове, про похмелье, тошноту и переполненный мочевой пузырь. Я смотрел на ползущую со всех сторон лучезарную колючую проволоку, и к горлу подступала уже не кислая блевотина, а крик. А потом увидел кентавра.

Сначала я подумал, что это конный милиционер возвращается с патруля. Потом заметил, что лошадь шатается из стороны в сторону.
Кентавр был совершенно пьян. Фуражку он, однако, не потерял. Милицейская форма косо сидела на упитанном человеческом туловище, которое раскачивалось в противофазе с движениями лошадиной базы. Седла, конечно, никакого не было, только белый ремень с ружейной кобурой. Копыта заплетались, грозили разъехаться, но исправно тащили всю расслабленную тушу туда, куда эта туша стремилась. И кентавр проходил сквозь колючую проволоку, как будто ее не было вовсе. Он ее просто не замечал.

Когда чудовище было уже близко, я услышал, как оно что-то напевает себе под нос. Я расслышал слова: «…выпьем за ментов, за ментов-кентавров». Ментавр поднял голову, мутно поглядел на меня, погрозил пальцем и поковылял дальше. Еще несколько метров – и он пропал за углом.

И как только он исчез, нечто шевельнулось сверху. То, что я до этого принимал за деталь причудливой балконной решетки, открыло грустные карие глаза и дернуло острым ухом. Ухо было ниже, чем глаза, а рот с черными пухлыми губами открылся над глазами. Картинка сложилась и перевернулась, когда гигантская летучая мышь блеснула золотой фиксой и отчетливо произнесла: - Добрый вечер!

Меня как пинком закинуло в номер. Я захлопнул дверь, повис на шпингалете, убедился, что он заперт, задернул шторы и сел на пол рядом с дверью в коридор.
Надо валить! Где все? Надо валить! Надо проснуться! Что со мной?
Что-то большое пролетело за балконной дверью, на мгновение заслонив тусклый свет, и снова все замерло.

Я принялся собирать остаток одежды. Где брюки, я уже знал, футболка обнаружилась с другой стороны кровати, рядом носки. Куртка осталась в моем номере, кроссовок нигде не было. Черт с ними, с кроссовками.
Лицо продолжало чесаться. Я дотронулся до щеки, и пальцы утонули в густой бороде. Господи, сколько же прошло времени? В какой ад я попал?

В одних носках, неслышно ступая, я вышел в коридор. Никого. Ни шороха, ни движения. Почему-то было страшно спускаться в холл. Я прокрался к дальней лестнице, по которой можно было выйти с другой стороны гостиницы рядом с отделением милиции. От пьяного ментавра я как-нибудь убегу даже в носках.
На лестнице стояла забытая швабра, я прихватил ее с собой. Так себе оружие, но с палкой в руках все равно спокойнее.
Входная дверь легко открылась. Первое, что я увидел, была светящаяся колючка, медленно ползущая в метре от двери. Я видел, как легко шел сквозь нее загулявший мент, но на всякий случай дотронулся до нее ручкой швабры. Та вспыхнула, как электросварка, меня обдало жаром, посыпались искры, щетка с дымящимся куском ручки осталась в руке. А при свете вспышки я заметил какие-то низкорослые фигуры, притаившиеся под деревьями и наблюдающие за мной.

Я захлопнул дверь. Нащупал защелку, повернул. Здесь перекрыто. Все-таки через главный вход?
Снова поднялся на второй этаж, подошел к лестнице в холл и в квадрате света, падающего из окна, увидел внизу кошку. Она смотрела на меня. Потом поставила лапку на ступеньку. Запрыгнула на ступень, поставила лапу на другую.

Я стал медленно отступать назад по коридору, не отрывая взгляд от лестницы. Шаг за шагом продвигался в сторону люкса. И слышал шаги кошки по ступеням. Медленные, тяжелые. Скрип ступени, мягкий удар, скрежет когтей.
Серые уши показались над полом. Потом голова. Большая голова, очень большая. Грудь, лапы. Зверь размером с крупную рысь ступил на половицы и двинулся ко мне. И очки. На носу у кошки были круглые очки в тонкой темной оправе.

Я рванул дверь ванной, влетел туда спиной вперед, захлопнул дверь, защелкнул замок. Внутри горел свет. Этот свет настолько перечеркивал весь мрак, в котором я только что находился, что на краткий миг мелькнула надежда - кошмар закончился. Но в дверь осторожно поскреблись. А потом постучали. Очень по-человечески.

Я оперся руками о раковину, чтобы унять дрожь. Я в ловушке. Сам загнал себя. Некуда бежать.
Поднял глаза, чтобы увидеть себя последний раз. Перед чем? Вот это и было самое страшное – я не знал, перед чем. Не знал, что случится через секунду. Вот сейчас откроется дверь...

В зеркале меня не было. Ванная была. Раковина, смеситель, душевая кабинка и шкафчик – все отражалось в зеркале, кроме меня.

А потом дверь открылась, и в ванную вошла Ася Верещагина. Точь-в-точь, как на фигурке в баре, только настоящая, и без мяча. Встала перед зеркалом там, где должно было находиться мое отражение.
Я обернулся. Сзади никого не было, и дверь была закрыта.
- Не крути башкой! – голос раздался со стороны зеркала.
Я повернулся. Рыжая футболистка в оранжевом свитере смотрела на меня из зеркала.
- Да, я к тебе обращаюсь. Или ты видишь тут кого-то еще?
Я видел ее совсем близко. Яркие светло-карие, почти оранжевые глаза. Два хвостика на голове. Тщательно отглаженная рубашка выглядывает из-под свитера. Молодая, лет 20 от силы.

- Прежде всего, прекрати трястись. Поверь, пожалуйста, здесь и сейчас тебе ничто и никто не угрожает. Я понимаю, что все это осознать непросто, но, повторяю, опасности нет. Это ты себе уяснил?
Я попытался кивнуть, но вместо этого громко стукнул зубами. Ася усмехнулась:
- Ладно, не сразу, но пройдет. Теперь, давай по существу. Судя по тому, что ты оказался здесь, про тебя можно наверняка утверждать три факта. Во-первых, ты не дурак выпить.
- Значит, все-таки, белая горячка?
- Белая горячка, рыжая стоячка, серая котячка… Пойми, это все просто слова, которые можно наполнять тем или другим смыслом. Но все эти смыслы просто рисуют картины, которые вешают на стену, чтобы не были видны пятен на обоях. Андестенд?
- Нет…
- Хорошо, тоже мимо. По сути: ты, наверное, заметил, что мир тут устроен несколько не так, как ты привык, а мы все – не особенно люди. Ну, или не только люди.
- Заметил.
- Правильно. А заметить это можно только в особенном состоянии. А именно – с похмелья. Это та точка, с которой к нам можно войти. И ты вошел.
- А выйти отсюда можно?
- Можно вообще всё. Но не сразу. Теперь, второй факт о тебе. Ты любишь игры. Не важно, умеешь ли ты играть, выигрываешь обычно или проигрываешь. Но любишь. И в этот уютный санузел тебя привела игра, верно?
- В общем, да.
- Тогда ты должен понимать, что суть игры – не развлечение. Развлечение – это, так сказать, замануха. А самое важное в игре – это правила. Игра вообще существует только до тех пор, пока все участники соблюдают правила. Иначе – либо развал игры, либо другая игра, с другими правилами. Пока понятно?
- Понятно.
- И, теперь, третий факт. Тебе очень не хватает женской ласки. Не только сам понимаешь чего, а вообще: заботы, внимания, тепла и прочих глупостей. Тут даже спрашивать не буду, чтобы тебя не смущать, и так понятно.
Я опустил глаза.

- Ты вообще понимаешь, кто такая Катя?
- Нет.
- А если подумать? Кто живет в доме и не может его покинуть? Кто следит за всем и заботится обо всём? Кто всех развлекает и над всеми подшучивает? Кто может превращаться в большую кошку?
- Не знаю. Домовой?
- Тепло. Но домовой – это мальчик. А если девочка?
- Домовая?
- Кикимора, неуч! Кикимора – жена домового. Не знаю, кто придумал эту глупость про болото. Но ты обратил внимание, что наша Катя не замужем?
- Кажется, да.
- Ну, вот. После всего, что между вами произошло, тебе, как порядочному человеку, следовало бы на ней жениться. И, падададам, домовым станешь ты!
- Я?
- Вот именно. Обязанности есть, но они весьма необременительны. Ничего такого, что не осилит здоровый мужик. Следи за хозяйством да веди учет. А возможности… Возможности просто колоссальные!

Ася раскинула руки в стороны, чтобы показать наглядно, какие колоссальные возможности предоставляет должность домового.
- Во-первых, конечно, сама Катя. Нравится?
- Нравится, но…
- Да какие там «но»! К зоофилии тебя никто не толкает. Только если сам захочешь, хи-хи-хи! Кстати, кроме шуток. Век домового долог. Сколько стоит дом – столько живет домовой. Эта гостиница простоит еще лет триста. За такое время любая раскрасавица может приесться. А пушистая шерстка порой очень разнообразит личную жизнь. Потому что изменять, вот прямо скажу – не советую. Поверь, не стоит этого делать. Даже не пробуй.

Видимо, выражение моего лица было красноречивым, потому что Ася заржала в голос:
- Да ладно, расслабься, шучу я. Катя наша – золото. Умница, красавица, мастерица и талантище. А еще добрая. И тебе приглянулась. И ты ей. Так что, с этим вопросом понятно. Теперь, остальное. Про долголетие я уже упомянула. Стареть будешь очень-очень медленно. Болеть вообще не будешь. Сейчас объяснить не смогу, но со временем будут добавляться возможности, о которых ты даже не подозревал, но которых в бытность обычным человеком ты не получишь ни за какие деньги. И восприятие мира будет меняться. В общем, скучно не будет точно.
- А что я буду делать, кроме как за хозяйством следить?
- Да что хочешь! Свободного времени будет навалом. Пиши свою музыку, устраивай концерты. Малюй картины, выпиливай лобзиком, сочиняй стихи. В вашей гостинице будут останавливаться интереснейшие люди, и не только люди. С тестем познакомишься, мировой мужик. С придурью, конечно, но мы тут все, как говорится, немного не в своем уме. В городе полно интересного народу живет, есть с кем поговорить или какой проект замутить. Все пути открыты.

- Но ведь не может быть, чтобы все это было просто так. Должна быть какая-то подлянка. Сноска в договоре мелкими буквами.
- Не подлянка. Правила. Те самые правила игры. Соблюдаешь – играешь. Не соблюдаешь – не играешь.
- Ну, не тяни. Какие правила?
- Всего два. Первое: ты никогда не переступишь порог этого Дома и не выйдешь наружу. Домовой и Дом – это одно и то же. Заметил, что происходит, когда ты пытаешься выйти? Вот так будет всегда. А когда дом разрушится – ты умрешь вместе с ним. Понятное правило?
- Да уж…
- И к этому правилу есть сноска мелкими буквами. Катя сможет покидать Дом. На время. Сейчас она, как незамужняя кикимора, несет на себя все обязанности по Дому. Когда вы их разделите, она сможет заняться чем-то еще. Поступит, наконец, в училище. Выучится на дизайнера. Устроит в большом городе выставку своих фотографий. Съездит с детьми на море. У вас же наверняка будут дети. Умные, красивые и немножечко волшебные. Она никуда не денется от тебя, и всегда будет возвращаться. Но она будет иметь возможность, а ты нет.

Ася помолчала, чтобы я переварил эту информацию.
- Хорошо, я понял. Ты говорила, есть и второе правило.
- А, совсем пустяки. Нельзя стричь бороду. Это как униформа. Домовой без бороды – курам на смех.
Я подергал бороду, которой еще вчера не было.
- Как я понял, обратной дороги у меня нет?
- Ничего ты не понял. Сейчас ты можешь покинуть это мир очень простым и элегантным способом. Конечно, у тебя останутся возможности попасть в него снова, но это будет уже другая игра и по другим правилам. Не факт, что тебе понравится. Ну, или открыть дверь и принять свою судьбу. Решать тебе. А мне пора.
- Погоди, еще вопрос. А что с моими друзьями?
- Об этом тебе беспокоиться совершенно не стоит. Каждый из них способен самостоятельно сделать правильный или неправильный выбор. И в конечном итоге всё решится наилучшим способом. Как всегда!

Ася грустно улыбнулась и исчезла. Не вышла в ненастоящую дверь, не растворилась, а просто перестала быть, а на ее месте в зеркале возникла моя неузнаваемая из-за бороды напуганная похмельная рожа. Снова раздался осторожный стук в дверь.

Тут я заметил еще кое-что. На раковине перед зеркалом стояла стопка с желтоватой жидкостью, в которой медленно расплывалась ярко-красная капля. Я зажмурил глаза и представил смеющееся катино лицо. Представил, как она называет меня по имени. Потом представил огненную колючую изгородь вокруг гостиницы. Открыл глаза, взял стопку и выпил ее залпом. Все-таки, там был табаско.

***
- Начинаем по часовой стрелке. Илья?
- «Sex Pistols».
- Олег?
- Patti Smith.
- Патти?
- Но фамилия-то Смит.
- Принято. Ты кого назовешь?
- Пусть будет «Slade», - ответил я.
- И, последний?
- Выбираю «Странные Игры», - сказал Антон.
- Антош, ну, давай все выступим единым фронтом, и ты тоже назовешь какую-нибудь импортную команду.
- Это ты мне как художественный руководитель приказываешь?
- Это я тебя как друг и соратник прошу.
- Ну, если как друг… «Sparks»

- Отлично! Теперь выбираю я.
Катя повернулась к полкам и несколько секунд глядела на них. Потом поставила перед нами 3 бутылки:
- текила «Sauza»;
- водка «Столичная» с экспортной этикеткой;
- австрийский ром «Stroh 40».
- На всякий случай уточняю, если сами не заметили: все эти напитки тоже называются на букву «С». И в этом кране, - она дотронулась до одного из трех торчащих из стойки кранов, - сидр. Яблочный. Четыре напитка, по числу игроков.
Текила, водка, штро и сидр. Адская смесь!

- Теперь, следующий этап. Загадайте альбом выбранной группы. Буква не важна. Что важно – узнаете чуть позже, -  Катя хитро улыбнулась. – Ну, тут особо думать не надо, давайте снова по часовой стрелке. «Sex Pistols»? – она повернулась к Илье.
- Выбор, прямо скажем, отсутствует. «Never Mind The Bollocks Here’s the Seх Pistols».
- Хорошо. Патти Смит?
- «Easter», - Олег улыбнулся, - самый красивый ее альбом.
- Что из «Slade»?
- «Slade in Flame». Классика.
- И, Антон, что выбираешь ты?
- «Indiscreet». Самый зрелый из ранних.
- Отлично. Теперь пришла пора вам узнать правила этой игры! Каждый из вас по очереди будет поднимать тосты, а все вместе – их пить. Тостующий выбирает, кому что наливать, в том числе себе, из этих четырех напитков. Менять нельзя, отказываться нельзя. Ну, можно, конечно, но это – проигрыш. Просто называйте, я налью. И у каждого столько тостов, сколько слов в названии альбома!

Я по-школьному поднял руку:
- А в каком порядке мы будем говорить тосты?
- Да, наверное, как называли – так и будете.
- Тогда получается полное безобразие. Первым пойдет Илья, у него, сейчас посчитаю… Восемь тостов! До меня с моими тремя тостами даже очередь не дойдет, про Олега с Ильей и говорить нечего -  все уже будем лежать вповалку. Это несправедливо и неспортивно.
Катя задумалась:
- Пожалуй, ты прав. Надо внести элемент случайности, чтобы никому не было обидно.

Она достала из-под стойки салфетку, разорвала ее на 4 части, на каждой что-то написала карандашом, потом сложила каждый обрывок в четыре раза и бросила их всех в большой винный бокал. Потрясла и протянула мне:
- Тяни по одной, разворачивай и говори, что написано.
Я развернул первую бумажку, вгляделся в небрежные буквы:
- Написано, что это я.
- Значит, будешь первый. Тяни дальше.
- Теперь Олег.
- Второй.
- Теперь Антон.
- Третий.
- Илья.
- Последний.
Я посмотрел на Илью:
- Под твои восемь тостов про Sex Pistols мы в любом случае будем падать под стол, как убитые солдаты рок-н-рольного фронта. Но хотя бы это произойдет не в самом начале игры.
Илья ухмыльнулся.

Катя торжественно подняла ладонь:
- Великий Закон Случайности назначил тебя первым игроком. Делай свой первый ход! Что наливать?
- Значит, группа Slade. Пусть все сейчас пьют штро. Его сладкий ароматный вкус настроит нас на настоящий праздник!
Катя налила 4 стопки из большой плоской бутылки.
- Поднимаю этот кубок за шляпу Нодди Холдера, за каждое зеркальце на ее поверхности.
Слишком много травяных ароматов. Но вкусно. Вполне вкусно.
Я пересекся взглядами с Ильей, он явно смаковал напиток и был очень доволен результатом дегустации.
- Катенька, а не найдется у тебя лайма?
- Лайма нет, прости. Лимончик?
- Давай лимончик. И всем текилы за счет заведения!
- Платит департамент культуры, так что разорить меня у вас не получится!
Закусывать ром лимоном – варварство, а вот с текилой он вполне сочетается. Лайм, конечно, был бы лучше.
- Выпьем за волосы Нодди Холдера, за его чудесную вьющуюся шевелюру.
Мне казалось, что новая стопка уже слегка подразмывала мое восприятие. Хотя, конечно, еще предыдущая толком не дошла. Я глянул на Илью, он допивал текилу, но глаза его были прикованы к бутылке Stroh, и в них горело затаённое желание.
- Ну и, напоследок, давайте выпьем «Столичной» за неземной голос Нодди Холдера. С тех пор, как он покинул Slade – это не Slade, а одно название. Как и «Столичная», когда ее стали делать из «Люкса», а не из «Альфы».
- Эта, кстати, из «Альфы», -  подала голос Катя. – Никакого картофеля в своем баре я не потреплю! Только в жареном виде.
Водка шлепнулась на ром с текилой. Ну, ничего, пока жить можно.

- Олег, Ваш ход!
Олега, казалось, совершенно не задел невыгодный выбор альбома. Он заказал себе текилы, мне – водки, Антону – сидра, а Илье – штро, от чего тот весь засветился, как кот при виде сметаны. Таким образом, одним ходом были задействованы все напитки.
- Выпьем за прекрасную женщину Патрицию Смит, которая играла панк, когда никаких Sex Pistols еще в проекте не было. Выпьем за ночь. Потому что ночь. И нехер тут объяснять.
Он хлопнул свою текилу, ни с кем не чокаясь. Нам осталось только последовать его примеру, каждый со своим напитком.

Антон не спешил с выбором. Кажется, он что-то надумал и прикидывал, как это лучше сделать.
- Послушай, - обратился он ко мне, - помнишь, как мы для новогоднего концерта делали кавер на «Профиль»? Еще не забыл аккорды?
- Вспомню, не проблема.
Антон посмотрел на Катю:
- У меня всего один ход, и я хочу сделать его максимально интересным для всех нас. На бонусном треке альбома «Indiscreet» группы Sparks была записана песня «Profile». Она про то, как парень смотрит весь вечер на девушку, а она сидит, отвернувшись от него, и он видит ее только в профиль, и никак иначе. Мы ее однажды подобрали и перевели слова. Очень хорошая песня. Я хочу исполнить ее камерно, под фортепьяно, - Антон кивнул на меня, я утвердительно кивнул Кате. – А напитки… Пусть каждый себе нальет, что захочет. Катя, даёшь добро?
Катя захлопала в ладоши:
- Какая же я дура! Надо было сразу заставить вас вместо этих глупых тостов петь песни! Обязательно, Антон, давай.
Олег поднялся:
- Пойду принесу гитару, подбренчу вам немного.
Катя подскочила:
- Сиди, я дам свою акустику. Она будет звучать громче, электричку здесь включить некуда.
Илья сказал:
- Справитесь без меня? У меня контрабаса нет, зато есть вот это!

И он показал бутылку «Stroh», из которой уже наливал себе в стопку.
Я сел за пианино, наскоро проверил строй (ну, сойдет), вспомнил, как играется песня и приготовился. Олег потрогал струны катиной гитары. Антон взял из-под стойки небольшое ведерко, наверное, для шампанского, перевернул его, зажал коленями, несколько раз стукнул по дну пальцами и приготовился использовать в качестве перкуссии. Я взял вступительные аккорды, выдержал положенную паузу, тут вступили одновременно гитара и ведро, и на втором квадрате Антон запел:

В мире правит Власть и Сила
Мы беспомощны и хилы
Что же ты не смотришь на меня?

У тебя есть правый глаз
У тебя есть левый
Как бы оба увидать мне одновременно

На припеве подключили свои голоса и мы с Олегом:

Профиль, профиль
Вижу я лишь только гордый профиль
Профиль, профиль
Разве твой портрет есть только в профиль?

Песня была не самая простая, да и репетировали мы ее последний раз полгода назад, так что исполнение не отличалось особым блеском. Но наша единственная слушательница не замечала косяков и огрехов. Мы все сидели, а она стояла за своей барной стойкой. И не стояла, а покачивалась и пританцовывала, жмурилась на барную подсветку, как на огни рампы, блаженно улыбалась, мотала головой и отстукивала пальцами по столешнице.

Я твою одну лишь щёку
Вижу. Как мне одиноко!
Или просто встать щекой к щеке

Маша любит Сашу
Саша ждет Наташу
А Наташа любит плавать в лодке по реке

Я никогда не замечал за Антоном амбиций солиста или фронтмена. Он всегда был хорошим ударником, на пару с Ильей они отлично держали ритм и давали нам с Олегом надежную основу для творчества. Но вот эту песенку он как бы целиком вобрал, пропустил через себя и теперь представлял миру. Ну, не то, чтобы совсем уж миру. Кате. Мы по большому счету просто помогали ему. Но нам не было жалко. Мне, по крайней мере, точно не было.

Пусть дурацкие причины
Не смущают. Я мужчина
И способен сделать первый шаг

Раз уж ты сюда попала
Повернись на звук гитары
Убедись, что я тебе не враг

На последнем куплете открылась входная дверь, заглянула Таня, прислушалась, осторожно прошла к стойке и села, пристроив на соседний стул увесистую сумку.

Профиль на камее
Каменная грудь
Что случится, если мне ее перевернуть?

Профиль, профиль
Вижу я лишь только гордый профиль
Профиль, профиль
Разве твой портрет есть только в профиль

Мы допели песню со всеми положенными повторами в финале. Дальше всё было как положено: несколько секунд восторженной тишины, потом бешеные аплодисменты в исполнении трех пар рук. Да, Илья, неплохо накидавшийся ромом, пока мы играли, тоже присоединился к овациям.

- Это было воистину правильное решение – пригласить именно вас на наш фестиваль! – говорила Таня. – Если вы выступите завтра хотя бы вполовину так классно, как сейчас – старожилы будут вспоминать этот концерт как минимум до следующего юбилея!
- И это мы еще не включали свои гитары в усилители! – смеялся Олег.
- Вообще-то, песня не наша, - уточнил я, - это классика мирового рока, пусть и в нашем переложении.
- Спасибо! – сказал Антон.
Катя ничего не говорила. Смотрела на нас, смотрела на Антона.

- Вообще-то я пришла за вами, - сказала Таня. – Как мы договаривались. Рекомендованный руководством пикник на свежем воздухе, знакомство с рекреационной зоной нашего города, установление неформальных личных связей…
- Позвольте-позвольте! – включился в разговор Илья. – Я не предлагаю срывать рабочий график культурного мероприятия, но чем мы тут, собственно, занимаемся, как не установлением неформальных личных связей в рекреационной зоне? Что может быть более рекреационным, чем бар? А если мы откроем окно, поток свежего воздуха сдует все сомнения.
- Тебе просто лень идти на пляж, - сказал я. – Жарковато, конечно, но там можно искупаться. А тут – нет. Тут можно только нажраться.
- Нажраться можно где угодно. Для этого не нужно никуда ходить. И вообще, мы не доиграли в игру. Все отыграли, некоторые даже с музыкой и танцами, а теперь хотят сделать вид, что меня тут не стояло. А у меня восемь ходов. Я не отступлюсь!
- Опять твои дурацкие игры? – Таня с неодобрением поглядела на Катю. – Я все понимаю, конечно, но за срыв программы даже у тебя могут случиться неприятности, ты это понимаешь?
- Давай не будем ссориться в такой прекрасный день и поищем компромисс, - Катя улыбалась Тане очень-очень холодно, совсем не по-июньски. – Илья, ты имеешь полное право доиграть, и никто не волен помешать тебе. Однако, ты сам только что высказал мудрую мысль: «нажраться можно где угодно». Что ты думаешь о том, чтобы продолжить игру не здесь, а на пляже, куда зовет тебя могучая воля городской администрации? Если ты думаешь, что на пикнике будет исключительно напиток «Буратино» с печеньем, тебя ждет приятное разочарование. Со своей стороны, я выдам столько полюбившегося тебе рома, сколько ты пожелаешь.
- Не возражаю. А ты с нами пойдешь?
- К сожалению, нет. Я не могу оставить гостиницу без присмотра. Олег, можешь захватить гитару, она не такая тяжелая, как твоя.
- Спасибо, постараюсь ее не утопить!

- И на дорожку хочу предложить сыграть в одну небольшую игру, - Катя смотрела Тане прямо в глаза.
Таня неуютно повела плечами.
- Не надо нервничать, Таня, - продолжала Катя, не отрывая взгляда, - это совсем быстрая игра, ничего экстремального, никаких неприятностей. Я же имею право на одну маленькую игру?
- Имеешь, - голос Тани звучал отстраненно. – Могла с нее и начать вместо этой попойки.
- Пошла бы ты работать вместо меня за стойкой, общество трезвости выдало бы тебе медаль. Такую, знаешь, тяжеленную, на цепи в руку толщиной. Денис бы, правда, не одобрил.
Обе замолчали.

- Антон, сыграешь со мной? – Катя не смотрела в его сторону.
- В какую игру, Катя?
- Ты сейчас быстро всё поймешь.
Катя поставила на стол стопку и налила до половины из зеленой бутылки с наклоненным горлышком.
- Это арманьяк. Я налила напиток, который начинается на ту же букву, что и твоё имя. Скажи мне имя девушки, о которой ты последний раз думал. Ответь честно.
Антон некоторое время молчал. Потом встал, прошел за стойку, молча взял с полки бутылку текилы «Ольмека» и налил в ту же стопку до верха. Остался стоять рядом, но на Катю не смотрел, смотрел куда-то в окно.
- «Т» или «О»? – спросила Катя, тоже на него не смотря.
- Какая разница…
- Это счастливая история?
- Уже нет.
Катя капнула из маленькой бутылочки красную каплю в стопку.
- Это табаско. Для счастливой истории припасен гренадин. И, последний вопрос, самый важный. Ты хотел бы всё вернуть?
- Нет!
Катя выпила стопку залпом и медленно поставила ее обратно на стойку.
- Ты выиграл эту игру, и право задавать вопросы переходит к тебе. Хочешь это сделать сейчас? Или, может быть, вечером, после культурных мероприятий?
- Я думаю, - Антон говорил медленно, но уверенно, - нам не следует откладывать эту игру. Не ждите меня, друзья, я присоединюсь к вам позже. Желаю всем приятно провести время.

Таня встала, взяла сумку, и ни слова не говоря двинулась к выходу. За ней шел Олег с гитарой, за ним я налегке, замыкал процессию Илья с двумя бутылками штро.
А эти двое остались стоять за стойкой, глядя нам вслед.

Глава 6. Таня

Едва мы выбрались на улицу, как солнце нанесло по нам удар по всю июньскую мощь. Я не заметил в гостинице кондиционеров, и было там душновато, но по сравнению с улицей это «душновато» теперь казалось почти прохладой. Таня в своем красном сарафанчике единственная из нас была одета по погоде, мы все выехали из города, ожидая худшего – и, похоже, просчитались.
- Сейчас спустимся к воде, там тень, и попрохладнее, - Таня уловила общий настрой. – Да, трудный день, к вечеру еще может гроза прийти. Хочу взять отпуск после этого фестиваля и отдохнуть как следует. Наше северное лето может внезапно закончиться в любой момент.
Она повернулась к Илье:
- Вы бы не могли помочь мне это нести? Тяжелая. Только осторожно.
Илья без слов подхватил танину сумку. Брякнуло стекло.
- Я же говорю, осторожно!

Мы перешли улицу и повернули направо, в сторону церкви. Олег спросил:
- А как уживаются храм божий по эту сторону, - он махнул левой рукой, - и фонтан со скульптурами мифологической нечисти по ту сторону, - грифом гитары он указал на сквер.
- Прекрасно уживаются, - Таня ничуть не удивилась вопросу. – Фонтан – это еще цветочки. Саму церковь строили на месте старинного кладбища, еще дохристианского. Там и святилище какое-то стояло на холме – его разобрали, а могилы никто и пальцем не трогал. Потому что земля. Земля – это такая стихия, которая все принимает в себя, без разбору. А у христианства магия основывается на стихии Воды. Вино, кровь, вода. Вот они святой водой окропили землю, внутри которой языческие захоронения – и всё, можно ставить храм. Храм на поверхности, какая разница, что внутри. Редко-редко, когда они залезают глубже. Обычно это бывает, когда умирает старый настоятель, и его хоронят во дворе церкви. Тогда есть шанс при рытье могилы наткнуться на древнюю языческую кость. Неприятно, конечно, но если снова добавить святой воды – всё пройдет. Вот где сила веры!

Таня показала в сторону площадки со стеллой, украшенной пятиконечной звездой:
- А это воинское кладбище. Братская могила. Тут никакой святой воды, только кровь и слезы. Где-то здесь есть и кладбище для собак и кошек, но оно хитро запрятано, и к нему можно выйти не всякий раз. Весь этот берег – царство смерти. Но - в глубине. А на поверхности – жизнь. Растут трава и деревья, мыши и лисы роют норы, птицы вьют гнезда, жители города в погожий день жарят шашлыки, молодежь обнимается по кустам. Давайте спускаться к воде.

Берег довольно круто уходил вниз, представляя определенную опасность для нетрезвого человека. Я, впрочем, больше переживал за сохранность сумки в руках Ильи. Но опасался я напрасно, Илья был несгибаем. Да и деревья не только давали столь желаемую всеми тень, но и позволяли перемещаться от ствола к стволу короткими перебежками. И вот мы уже на берегу. Узкая полоска песка вдоль воды чуть поодаль от того места, где мы спустились, превращалась в полноценный пляж с жестяными раздевалками и деревянными топчанами, а здесь ивы склонялись над водой и ветерок шелестел их ветвями.

- Илья, спасибо, можно мне мою сумку, - Таня взяла сумку из рук Ильи, поставила на землю и достала оттуда бутылку водки. – Вы уже давно участвуете в культурной программе нашего гостеприимного города, а я вот буквально только что оторвалась от непростого рабочего процесса. Мне нужно срочно достичь вашего уровня осознанности, и далее пребывать с вами в одном слое бытия.
С этими словами Татьяна свинтила крышку и припала губами к горлу бутылки. Глоток следовал за глотком, жидкость лилась как вода. Когда девушка наконец оторвалась от бутылки и перевела дух, там недоставало граммов примерно двухсот.
- Вы, наверное, думаете, что находитесь на берегу озера. Не совсем так. Это не озеро, а водохранилище, оно возникло на месте запруженной реки. Если пойти по берегу в ту сторону, откуда мы пришли – там будет плотина. Довольно старинное сооружение, весьма живописное, наша городская достопримечательность. Но мы сейчас туда не пойдем. Нет, не сейчас. Не в этот раз.

Илья тем временем вынул из кармана пиджака захваченную в баре плоскую бутылку с ромом, и мы сделали каждый по паре глотков, чтобы тоже не покидать текущий слой бытия слишком быстро. Таня поглядела на него и спросила:
- Илья, а Вам не говорили, что Вы очень похожи на Ленина? Только волос побольше и ростом повыше.
Олег засмеялся:
- Еще бы ему не говорили! Он наверняка бороду отпустил и всюду в костюме ходит, чтобы его за памятник принимали.
Илья принял горделивую позу, поднял руку в монументальном жесте и произнес:

Эй, врача! Скорей, врача!
Разбудите Ильича
Пусть он вешает буржуев
Инфернально хохоча

Эти слова что-то переключили в Тане. Она поставила бутылку на землю – и, вдруг, быстро полезла на дерево. Ива росла в сторону воды, и когда Таня добралась до первой развилки и повернулась к нам, она одновременно возвышалась над нами – и висела над озером. Таня держалась за ветки, раскинув руки в стороны, и снизу были отчетливо видны ее небритые подмышки.
- А вы знаете, - начала она свою речь, - что могила Владимира Ульянова-Ленина на Волковом кладбище – это кенотаф? Люди несут цветы и подношения к пустой пирамиде. И это даже особо не скрывается. Если бы там и правда находился прах – то стояла бы ступа, а не пирамида. И, кроме того, помните надпись на могиле? Пять букв: «Л-Е-Н-И-Н». И всё. Ни даты рождения, ни даты смерти. Как будто этот человек не рождался и не умирал. Это же не просто так, верно?
Таня по-обезьяньи подтянулась на ветках и уселась в развилке удобнее.
- В тех местах, откуда я родом, знают об этом кое-что еще.
- А откуда ты родом? – спросил Илья.
- С берегов реки Сестры. Там тоже ивы растут над водой. В наших краях рассказывают, что с древних времен была одна дорожка в лесу. Никто ее не протаптывал, никуда она не вела. В одном месте начиналась, в другом исчезала. Незачем было по ней ходить ни человеку, ни зверю. Но те, кто все-таки ходили по этой тропе, рассказывали, что иногда там можно встретить странного человека. Он всегда идет по своим делам, ни с кем не заговаривая, ни во что не вмешиваясь. Невысокий, лысый, с бородкой. И, что самое удивительное, его встречали мои родители, мои деды, прадеды, прапрадеды… И всегда это был один и тот же человек. А если встретишь его и узнаешь – можешь задать ему один вопрос или попросить дать один совет. Он может ничего тебе не сказать и просто пройти мимо, а может и ответить, и посоветовать. Это будет самый важный совет в твоей жизни, и самый правильный ответ.
Таня взволнованно вскочила на ноги, умело балансируя руками.
- А потом Петр I запрудил реку Сестру. Разлилось огромное озеро, и тайная дорога стала проходить по самому его берегу. Начали по этой дороге шляться толпы людей, разошлась по всей округе легенда о Ленине – так звали этого человека. Как узнали имя? Однажды сестрорецкий печник встретил его, и единственное, что догадался спросить – «как тебя зовут». Но в один прекрасный день Ленин взял и сошел со своей тропы. Что тогда случилось – знает весь мир.

Она надолго замолчала. Мы тоже ничего не говорили, один только Илья со скрипом откручивал пробку на бутылке. Таня сбежала по стволу на землю, взяла из его руки бутылку и сделала несколько глотков. Облизала губы.

- Махатма Ленин не умер. Он закончил дела в нашем мире и вернулся на свой Путь. Его и сейчас можно встретить на этой дороге. Только гораздо реже, чем раньше. И разговаривает он с людьми совсем неохотно. Но дорога очень красивая. Почти как здесь. Берег водоема – это место, где встречаются сразу четыре стихии: земля, вода, дерево, воздух… А давайте еще и огонь разожжем! Во имя вселенской гармонии!
Глаза ее загорелись, будто готовясь поджечь этот самый костер.
- Несите сюда сухие ветки деревьев. Но берите только те, что лежат на земле и не прикреплены к корню или стволу! Такие ветви мертвые, и ждут погребения. Огненное погребение дерева угодно Небу. А воздушное погребение лучше всего подходит для теплокровных, например, для нас с вами. Но христианство победило, и всех зарывают в землю, в землю… Пока победило. И долготерпение Земли тоже не бесконечно.
Илья протянул Тане бутылку, но она помотала головой и снова взялась за свою водку. Тот пожал плечами и пошел искать хворост. А Таня достала из сумки покрывало, расстелила его на земле и принялась раскладывать и расставлять яства.

Когда мы вернулись с топливом, нас встретила уже накрытая поляна. Набор закусок был довольно специфичен. Огурцы маринованные. Грибы опята соленые. Патиссоны консервированные. Тонкие лепешки неправильной формы, норовящие расслоиться на еще более тонкие лоскуты. Банка с какой-то бледной субстанцией, из которой торчал столовый нож. Судок с крупно нарезанной капустой в ярко-желтом соусе. И три бутылки водки, систершипы той, которую Таня уже, похоже, добила. Что, впрочем, отразилось только в блеске ее глаз и некоторой резковатости движений.
Олег взял на себя добывание огня, Илья уселся на землю и скептически уставился на водочные бутылки. А я решил изучить банку с непонятным содержимым. Что-то жирное и неприятное на вид.
- Это масло гхи. Или топленое масло, как проще. В этом северном краю очень трудно приготовить полноценный прасад – если следовать строгим правилам. Приходится идти путем метафор. Ну, например, в нашей культуре распространены мясные закуски, что совершенно недопустимо. Зато столь же распространены соления и маринады. Кроме того, что на эти блюда не падает тень насилия, они включают в себя массу специй и приправ, которыми традиционная русская кухня крайне бедна. И, самое главное…
Таня взяла в руки бутылку:
- Пища становится прасадом только после того, как ее пожертвуют богам. А мы, к сожалению, потеряли своих богов. Мы их забыли, они от нас отвернулись. Христианскому богу не нужны благородные бескровные жертвы, он сам кормит нас плотью и кровью своего сына. Вино навеки отравлено для людей тем, что простое заклинание жреца может превратить его в кровавую чашу скорби и страдания. А спирт трижды чист. Он очищен огнем при возгонке, он очищен воздухом при конденсации, он очищен деревом при фильтрации через уголь. И когда мы пьем его – в земле, на которой мы сидим, пробуждаются духи наших предков и древних богов. А мы на время становимся равными им.
Она откуда-то достала бумажные стаканчики и разлила бутылку ровно на четыре порции.
- Теперь это ритуал и магическое действие. Чокаться не обязательно. Просто подумайте о том, что на сердце.

Я подумал о том, что недостаточно пьян для того, чтобы мазать лаваш топленым маслом, и взял на закуску огурец. Остальные ухватились за грибы. Илья, впрочем, грибы отложил, запил водку ромом из все никак не кончающейся бутылки и стал глядеть в пламя костерка, над которым кружились, как насекомые, частички золы. Пробормотал:
- Торшер мягко горит, отражая нелепость сонных мух…
Таня с интересом обратилась к нему:
- Илья, скажи, если не секрет, что за слова ты периодически произносишь?
- Понятия не имею. У меня в голове каша из когда-то слышанных или прочитанных стихов. Когда что-то всплывает на поверхность, я это говорю вслух. Но если ты хочешь знать, кто их написал – это не ко мне. Моя память -  просто сундук с обрывками рукописей. Сундук вещей.
Я подозревал, что все эти отрывки и фразочки он просто сочиняет, но прямо обвинить Илью в тайном стихотворчестве без доказательств как-то язык не поворачивался.
Таня не удовлетворилась:
- А если твою память подтолкнуть? Что она может сказать про нашу отрешенность от корней, за которую мы сейчас пили, не чокаясь?
Илья задумался. Почесал затылок. Потом, уже не столь изящно – спину о ствол ивы. И произнес:

В лаптях был бог. Вы это позабыли?
Примите дар. Он не тяжел, увы
По облакам гремят автомобили
А у ворот негромко дремлют львы
И яростно блистает гладь лазури
От их великолепной синевы

Олег поинтересовался:
- То есть, эти львы настолько синие, что вызывают ярость неба? Ну, или воды. В общем, чего-то лазурного.
У Тани вновь прорезался тот удивленный взгляд, который впечатлил меня еще в гримерке:
- Тут не всё так просто, я даже немножко потрясена таким точным попаданием. Про бога в лаптях говорить не буду, эта метафора довольно прозрачна. А вот синие львы, и даже больше, чем синие… Сам лев – это и Солнце, и сила, и мудрость Будды, и Закон. Индуистских богов часто изображают с синей кожей. Но это на самом деле не синий цвет, а божественный цвет шьям, его нельзя увидеть человеческим глазом. Ближе всего к нему цвет грозовой тучи. Вон, поглядите!

Солнечному деньку явно приходил конец. Противоположный берег был уже весь в тени, над ним нависала та самая грозовая туча, раскрашенная в оттенки божественного индуистского цвета. Через вуаль листьев эти ультра-синие тона выглядели почти черными.
Олег провел пальцами по струнам гитары и запел:

Я смотрю на небо сквозь густые ветви
А вокруг просторы – глаз не оторвешь
Утонул в озерах тополиный вечер
Знаю, не обманешь, знаю, что придешь

Таня зашептала:
- Не бойтесь, у нас есть время. Гроза придет сюда еще не скоро.

Местные жители, похоже, были с ней солидарны. Парочка отдыхающих собирала свои вещи, остальные так и остались лежать на песке, подставив солнцу еще бледные с весны плечи, спины и животы. Мое внимание привлекла девушка, разлегшаяся возле самой воды, почти касаясь ее пальцами ног. Возле нее на песке стояла большая клетка, в которой жизнерадостно прыгал серый оранжевощёкий попугай корелла. Я не заметил рядом одежды, наверное, она жила неподалеку и пришла сразу в купальнике. Но чтобы с попугаем…
- Как вы думаете, - спросил я, - что случится с попугаем, если хозяйка пойдет купаться, заплывет за буйки, там с ней случится судорога и она утонет? Собака, допустим, убежала бы. А попугай в клетке? Если его кто-нибудь не заберет – он либо с голода помрет, либо муравьи съедят.
- Можно выпустить на волю, - заметил Илья. - До осени полетает, а потом, если вороны не склюют, отправится на юг вместе с гусями-лебедями.
- А если она не будет заплывать за буйки?
- Ты думаешь, утонуть можно только за буйками? – удивленно спросил Олег.
- Ну, зачем-то ведь их ставят. Видимо, до буйков – жизнь, а после буйков – смерть.
- Илья, а что на этот счет скажет твое хранилище стихотворных фраз? – спросила Таня.
Илья немного подумал и выдал:

Маяковский был грузин
Написал он Мойдодыр
Написал он Байконур
А потом пошел на буй

Олег возмутился:
- А это тут к чему? Там же наверняка не «буй» был, а совсем другое слово.
- Нет, это как раз я помню хорошо – именно «буй», и никак иначе.
- Но имелся-то в виду не «буй»!
Таня вклинилась:
- Наверное, включилась внутренняя цензура. Автор понял, что напрямую сообщение будет слишком однозначным и прямолинейным, а эвфемизм неожиданно добавил глубины и смысла. В книге Агни-йоги сказано: «Сквернословие, как зараза пространства, несет понижение всего интеллекта». А отказ от сквернословия, значит, этот интеллект повысил. Всё просто.
- Иными словами, девушке надо взять клетку с собой в заплыв, доплыть, держа одной рукой над водой, до буйка, поставить на буёк и плыть дальше, пока не утонет. Или просто не мучить птичку и отпустить ее на…
- Ты понимаешь, что несешь дичь?
Таня разлила по стаканам вторую бутылку.
- Выпьем за четыре отрицательные кармы речи: ложь, пустословие, сквернословие и клевету. Чтобы они нас не коснулись.
Олег ударил по струнам:

Я в 16 лет первый раз дала
Первый раз дала клятву верную
Было больно мне, когда он на мне
Взгляд своих очей останавливал

Вдруг Таня насторожилась. Повела головой, осмотрелась, чуть ли не принюхалась. Схватила последнюю бутылку водки, сунула ее в сумку, а вместо нее вынула и поставила на покрывало зеленую бутыль портвейна «Анапа». Самым странным было то, что бутыль оказалась уже открытой и ополовиненной. Пустые бутылки исчезли еще ранее как бы сами собой. Таня показала Илье на карман, где он хранил фляжку с ромом, и погрозила пальцем. Потом тем же пальцем ткнула себе за спину. Мы все посмотрели в том направлении.

По берегу вышагивали две лошади: одна белая, другая серая в гречку. На белой восседал толстый пожилой милиционер в белой парадной рубашке и в фуражке с ремешком под подбородок. Милиционеру было жарко, лошади тоже. На серой лошади ехал бравый господин в гимнастерке времен первой мировой и в диковатых ярко-синих галифе, наверное, представитель недавно возрожденных казачьих войск. Этому явно было еще жарче, и фуражка его была почти вдвое больше, чем у напарника, но держался он молодцом. Направлялись всадники к нам. Самым пугающим в их облике были огромные кобуры на лошадиных боках, из которых торчали приклады коротких двустволок.
- Старший сержант Поливанов, - представился Белая Рубашка, - патрульно-постовая служба. Как отдыхается, молодые люди? Чем заняты? Есть ли при вас документы, удостоверяющие личность?
Таня схватилась за свою сумку, вынула красную корочку с гербом:
- Я представитель городской администрации, вот мое удостоверение. Это приглашенные музыканты из столицы, они официальные участники Фестиваля. Их документы находятся в гостинице, здесь они в сфере моей ответственности. Сейчас мы проводим рабочее мероприятие, входящее в утвержденный регламент Фестиваля под номером 14.
Старший сержант взял у Тани корочку, достал из нагрудного кармана очки, нацепил на нос, вгляделся в документ:
- Так-так, ужель та самая Татьяна? Наслышан, но лично знаком не был, очень приятно! Что ж молодые люди, к вам вопросов нет, вы под защитой куратора. Вот только скажите, а что вы там такое пьете? Не могу разглядеть.
Олег поднял бутылку портвейна и продемонстрировал ее конному стражу.
- Так, портвейн «Анапа», 17 оборотов. Что ж, мера воздействия за распитие в общественном месте алкогольных напитков крепостью до 20 градусов – предупреждение. Я предупреждаю вас, молодые люди. Вторичное нарушение может повлечь менее приятные последствия. Так что постарайтесь с этой, - он выделил интонацией слово «этой», - бутылкой сегодня мне лучше не попадаться. Вопросы, жалобы, предложения?
Воодушевленный снисходительностью властей, я решил спросить:
- Товарищ милиционер, у меня вопрос. Я заметил, у вас ружья, прямо как у ковбоев в кино. Неужели в Благодарске такая серьезная криминогенная обстановка? Извините, если что, я человек не местный, просто непривычно как-то.
Старший сержант Поливанов поглядел на меня с мягкой печалью:
- Молодой человек, вы думаете, мы тут только следим, чтобы люди на улицах водку не пили да в кустах общественный порядок не нарушали? Мы ведь еще и лес патрулируем. А в лесу всякое бывает.
Он кивнул напарнику, и они двинулись дальше вдоль кромки воды. Напарник напоследок оглянулся и неожиданно низким голосом спросил:
- Как вы вообще эту дрянь пьете?
Ответа дожидаться не стал.

Его слова оказались тяжелы для меня. В памяти всплыл случай, как подобной «Анапой» догонялись после пива, во рту возник букет вкусов от спирта до глицерина, вспомнилось, что тогда со мной было наутро. Заодно накатило осознание, что пью я с 11 утра, а сейчас уже дело к вечеру, и сколько разных напитков за это время смешались в моем желудке и всосались в кровь. Я понял, что уже давно слышу звон в ушах, этот звук нарастает и сдавливает обручем голову. В правом виске зашевелился и дернулся знакомый гвоздь.

А Таня убрала в сумку зеленую бутылку и достала прозрачную. Я уже знал: если сейчас не выдержать паузу, эта порция провалится в меня, как вода, не опьяняя, но и не похмеляя. А гвоздь в голове войдет еще глубже.
Я прослушал, что говорил Илья, что отвечала ему Таня. Взял протянутый мне стакан, сел, прислонился спиной к дереву и закрыл глаза.

***
Когда я открыл глаза, то не понял, сколько же прошло времени. Пара секунд, несколько минут, час… Тучи окончательно затянули небо, потускнели цвета, зеленая листва казалось серой. Даже языки костра уныло и бесцветно жались к земле, ожидая скорой смерти от неминуемого ливня. Ветер гнал озерную волну, она плескалась уже в полуметре от меня.

Правое бедро ощущало холодную влагу. Я шевельнул рукой и понял: пальцы еще сжимают бумажный стаканчик, но водка вылилось на землю и мне на ногу. Значит, я был в отрубе совсем недолго, спирт не успел испариться. Но похмелье уже успело выпустить свои щупальца из пучин моего краткого сна, эти щупальца полезли изнутри в висок, в глаза, в горло, в желудок. А пить больше было нечего.
Таня что-то рассказывала Илье о стихотворении Лермонтова «Три пальмы» и про три костра, горящие в ночной степи. Увидела, что я открыл глаза, резко замолчала. А потом мир изменился.

Вообще-то мир изменился уже тогда, когда я проснулся, но понял я это только сейчас, когда Таня внезапно исчезла там, где она сидела рядом с моими друзьями, и появилась чуть ближе ко мне, стояла и пристально на меня смотрела. Не было момента, когда она встает и идет ногами по песчаному берегу. Просто кто-то убрал фигурку с одной позиции и переставил на другую.
Тогда проявились и другие странности. Цвета не просто потускнели, они исчезли. Всё кругом было черно-белым. Туча была не синей, а серой. Серыми были деревья, их листья и стволы. Серая трава, серая вода. Серый Олег и серый Антон. Серый я. Серое лицо Тани.
А вот ее красное платье подергивалось и пламенело, и белые звездочки на нем мерцали, гасли, загорались снова, отливали желтоватым и голубоватым. Ветер, дующий от озера, трепал короткое платье, и это был действительно настоящий огонь, а не жалкое серое шевеление среди черных углей, в которое Илья подкидывал очередную серую веточку.
И еще, Илья не заметил, что Тани больше нет на месте. И Олег не заметил. Они что-то говорили побегу ивы за спиной у Тани, а она снова исчезла и снова возникла, уже совсем рядом со мной. Протянула мне руку.
- Пойдем.
- Куда?
- Как куда? За водкой. Ты же видишь, всё кончилось.

Я взялся за ее ладонь. Кожа была сухая и шершавая, как будто она всё лето работала на археологических раскопках и махала лопатой с утра до вечера. А сила в руке говорила о том, что эти раскопки не прошли даром – меня как краном вздернуло вверх, миг – и я уже стою на ногах.
- Мы не будем возвращаться в центр, рядом есть магазин.
- А они? – я мотнул головой в сторону друзей. Илья увлеченно беседовал с пустотой, Олег заиграл очередную смутно знакомую мелодию.
- Они разберутся без нас.

Таня потянула меня в сторону пляжа. Там уже не было никого, кроме девушки с попугаем. Она как раз вставала, чтобы уходить. Кивнула Тане, как старой знакомой, покосилась на меня. Взяла клетку и пошла в воду.
Я остановился посмотреть. Таня один раз дернула меня за руку, однако не стала настаивать и тоже встала рядом.

Купальщица шла в глубину, прижимая клетку к себе правой рукой. Попугай спокойно сидел на жердочке, и я заметил, что его клетка – не совсем клетка, скорее, какой-то цилиндрический стеклянный резервуар с крышкой и на массивном металлическом основании. Вода дошла до пояса девушки, лизнула клетку, поднялась выше, еще несколько шагов – и там, где она только что была, разошлись круги.
Таня потянула меня снова:
- Пойдем уже. Сейчас начнется дождь, но рядом со мной дождя ты можешь не бояться.
Я пошел. Оглянулся – поверхность воды была пустынна, только линия кипения от капель начинающегося дождя медленно приближалась к нашему берегу.

Мы поднимались по небольшому склону. Стало совсем темно. Дождь настиг нас, со всех сторон стеной низвергался ливень, но ни одна капля не падала сверху, как будто Таня держала надо мной невидимый зонт. Ноги, впрочем, тонули в потоках воды и грязи. Вскоре рощица кончилась, и взору открылось небольшое футбольное поле. Ни ограждений, ни разметки, пара ворот со рваной сеткой, да несколько вкопанных в землю лавочек для зрителей. Странно было то, что поле располагалось не на ровной площадке, а с ощутимым наклоном в сторону берега.
- Здесь тренируется наша футбольная команда, - сказала Таня. – Видишь, поле наклонное, по нему неудобно бегать, и мяч норовит укатиться. Это сделано специально, чтобы усложнить им задачу. Зато на соревнованиях, на обычном ровном поле они побеждают всех, им это раз плюнуть. Настоящие чемпионы! И тренируются тут каждый день, в любую погоду.
По полю, действительно бегали какие-то темные фигуры. Пелена дождя мешала их рассмотреть, но мне показалось, что глаза игроков горят бледным зеленоватым светом, и такие же зеленоватые отблески носятся по полю вслед за невидимым в сумерках мячом.

Дальше была дорога, слева темнело большое здание с неоновой вывеской «Кинотеатр «Кориолан»», а сразу за дорогой светились окна и открытая настежь дверь магазина.
Оставляя мокрые следы хлюпающими ботинками, мы вошли внутрь. Тусклые желтоватые лампочки освещали протянувшиеся вдоль стен прилавки: «Овощи и фрукты», «Бакалея», «Гастрономия», «Кондитерские изделия». Бледная фигура продавщицы обнаружилась только в отделе «Соки и воды». На полках за вывеской стояли не только соки и воды, но и алкогольные бутылки. Выбор не такой изысканный, как в баре гостиницы, но водка имелась. Продавщица, нахохлившись, сидела за прилавком и куталась в пушистый плед.
- Бутылку «Пшеничной» ноль семь, пожалуйста.
Продавщица подняла глаза, как будто только что заметила наше присутствие. Взгляд был тяжелым и невеселым.
- Паспорт покажите. На время праздника спиртные напитки только совершеннолетним, распоряжение мэра.
Рука Тани дернулась к плечу и застыла. Сумка осталась на берегу. Она повернулась ко мне:
- У тебя документы с собой?
- Нет, всё в гостинице, - я обратился к продавщице, - разве мы так молодо выглядим?
- Я по выражению лица возраст не определяю. Раз – проверка, нафига работу терять. Покажите паспорт, молодые люди, хотя бы один. Или берите лимонад, он тоже вкусный.

Я только собрался предложить Тане вернуться за сумкой, как обнаружил, что ее уже рядом нет. Таня повторила свой фокус с внезапным перемещением в пространстве, сейчас она стояла за прилавком мясного отдела и что-то искала под ним.
Продавщица слегка приподнялась:
- Девушка, что Вам там нужно?
Смена кадра – и Таня снова возникла рядом. В руке она держала здоровенный тесак для разделки мяса.
Брови продавщицы поползли вверх:
- Ты что, гнилушка, меня грабить собралась?
Как курица на насест, вспрыгнула она на прилавок, расправила черные с пеплом крылья, острые когти одной лапы со скрежетом вцепились в прилавок, вторая поднялась над головой, готовая нанести удар.
- Вы так не волнуйтесь, - Таня положила левую руку на прилавок и оперлась на локоть. – Просто я вспомнила об одном забавном способе подтвердить свой возраст.
Она взмахнула тесаком и со всей силы рубанула по руке чуть выше запястья.

Я не успел ничего сказать или сделать. Деревянный стук лезвия, глубоко вошедшего в столешницу, шум дождя за открытой дверью.
Таня отпустила рукоятку тесака и подняла правой рукой отсеченную левую кисть с куском предплечья. Никакой крови. Срез ровный, как будто кукле отпилили руку циркуляркой.
- Посчитайте годовые кольца, - она подвинула обрубок продавщице. Та подцепила его когтем, поднесла к лицу и, близоруко щурясь, зашевелила губами. Потом бросила руку обратно на прилавок.
- Неплохо сохранилась для своих лет. Заведи дупло для паспорта, а то рук не напасешься. И инструмент верни на место.
Продавщица окинула взглядом стеллаж.
- Ноль семь нету. Ноль пять – пять двадцать пять. Брать будете?
- Будем, - Таня повернулась ко мне. – Заплати, пожалуйста, деньги тоже в сумке остались. Потом отдам.

***
Я стоял перед входом в магазин, держал в одной руке бутылку водки, в другой – отрубленную руку Тани, и думал, куда же мне её девать. Рука была твердая, пальцы не гнулись. Дождь кончился, слегка посветлело. В голове звенела пустота, от мокрых ног поднимался пар и почему-то тянуло теплом.
- Брось ты её, - Таня вынула из моих пальцев отсеченную конечность и кинула в лужу. – Мертвая ветвь. Новая вырастет, смотри.
Она показала мне культю. Срез ровный, кости не торчат, крови нет, действительно, есть что-то напоминающее годовые кольца. И с края обреза уже торчит двухсантиметровый побег с крохотным листочком и двумя еще не распустившимися почками.
- Надо только следить, чтобы в самом начале ветвления не было, а то получатся две руки на одном локте, это смешно и неудобно.
- И что, совсем не больно?
- Так, чешется немножко. Пойдем?
Таня отняла у меня бутылку, свинтила пробку и отпила три глотка, немного подумала и добавила еще два. Глянула на меня, внезапно рассмеялась и побежала во двор между магазином и каким-то запертым сараем, над дверью которого висела доска с надписью «Прокат пианино». Вглубь двора уходила тропинка, она огибала двухэтажный кирпичный домик и терялась в деревьях. Красное платье мелькнуло между ветвей, и я прибавил хода.

Деревья были цветущими яблонями. Тропинка вилась сквозь одичавший сад, листья плохо пропускали остатки закатного солнца, выглянувшего из-за уходящей тучи, но лучи все-таки пробивались, возвращая миру пропавшие недавно цвета. Впереди возник заросший вьюнком забор из металлической сетки на раме. Тропинка упиралась в деревянную калитку, нелепо смотрящуюся на фоне железного забора и, кажется, даже не прикрепленную к нему. Таня глядела на меня, держась оставшейся рукой за приоткрытую дверь. Убедилась, что я ее вижу, скользнула внутрь и захлопнула калитку за собой.
Я подошел. Высокая трава, вьюнок и сумерки мешали увидеть, что находится за забором. Я открыл калитку и шагнул вперед. Яркий белый свет. Исчезая в нём, я ощутил разочарование банальностью мизансцены.

***
Я стоял, зажимая глаза руками, и всем телом ощущал поток света. Это не было палящее солнце, под которым мы шли днем из гостиницы на пляж. Это не напоминало и дальний свет автомобиля, ослепляющий среди ночной дороги. Что-то большое, спокойное и холодное. Я убрал руки от лица, еще немного постоял и осторожно приоткрыл глаза.
Вокруг был лес и песчаная дорога. День, бледное небо в легкой дымке озаряло лес скупым равномерным светом, как бестеневая лампа. Никаких признаков забора, да и города вообще. Стройные сосновые стволы перемежались столь же стройными березами. Росли они редко, свободно, но не было видно им конца. И медленно падали между стволами желтые осенние листья.
Их было немного, березы еще владели своей поблекшей зеленью. Но желтый цвет, оставивший небо и тепло воздуха, уверенно вгрызался в листву.
Я оглянулся. Сзади дорога немного поворачивала и спускалась вниз, где голубела водная гладь, озеро или река. А впереди петляла и терялась среди стволов.
Из-за поворота выскочил маленький шерстяной клубок и покатился мне навстречу. Приблизившись, клубок оказался карликовым шпицем. Он семенил своими крохотными ножками, не обращая на меня ни малейшего внимания, и непрерывно чихал. Хвост его был выкрашен в фиолетовый цвет, весь остальной шпиц был рыжим.

- Как ты думаешь, почему он чихает?
Я резко обернулся. Таня стояла у меня за спиной и провожала взглядом собачонку, которая уже бодро скакала по склону в сторону далекой воды.
- Он не простужен, просто у него аллергия на эту краску. На текущей неделе метки установлены лилового цвета. Немножко почихает, ничего страшного. Зато его не съедят. А с понедельника будет другой цвет. Я не помню, надо спросить Дениса, какой именно. Вон, гляди, хозяева его идут.
По дороге брели две фигуры в темной одежде и в капюшонах. Каждая фигура держала в руке что-то округлое, размером с голову младенца.

- Ладно, давай дальше!
Таня отхлебнула из бутылки и смешно побежала по черничнику, высоко поднимая ноги и размахивая обрубком левой руки. Я двинулся вслед не торопясь. Красное платье – приметное пятно, его далеко видно на фоне белых березовых стволов. Две сороки взлетели там, где пробегала Таня, закружились над лесом.

Я шел и смотрел себе под ноги. Под ногами попадалось много яркого: красные ягоды брусники, темно-оранжевые ягоды ландыша, алые пупырчатые грибы, старая конфетная обертка. И на всё это падали желтые листья. Красное пятно платья мелькнуло уже довольно далеко, и я прибавил скорости.
Когда я подошел к оврагу, ошибка была уже очевидна. На краю росла молоденькая осина в рост человека. Ее красные листья я и принял за платье. А Тани нигде не было. Она могла прятаться в соседнем овраге, или в яме, или за холмом, или вообще бесследно исчезнуть по своему обыкновению. Важно, что я ее потерял, и куда теперь идти – абсолютно непонятно.

Я побрел обратно к дороге, когда за спиной снова раздалось:
- Ты знаешь, откуда в этом лесу берутся дубы?
Таня стояла на краю оврага как раз там, где только что была осина и отвинчивала пробку двумя пальцами, продолжая удерживать бутылку остальными тремя.
- Вообще-то здесь дубов нету. Но время от времени попадаются маленькие росточки с дубовыми листьями. Вот такого размера.
Она подняла левую руку. Из обрубка рос уже примерно тридцатисантиметровый прутик с пятью красными осиновыми листьями.
- Ой, прости, забыла убрать камуфляж! – Таня тряхнула рукой, и на моих глазах осиновые зубчатые медальоны превратились в резные дубовые листья.
- Вот, такие тут растут дубы. То там, то здесь. Нигде вокруг нет ни одного взрослого дуба, чьи желуди могли бы давать эту поросль. Так кто же их сеет? Летающие свиньи? Совы-вегетарианцы? Тайна. Сама не знаю.

Она повернулась к обрыву и внезапно рухнула со склона в овраг, раскинув в стороны руки. Я бросился к месту, где она только что стояла, и увидел, как Таня скользит по воздуху к пологому склону оврага, растопырив руки и ноги, как красный кленовый лист, как гигантская белка-летяга. Плавно опустилась, махнула мне бутылкой и побежала прочь.
Я бодро побрел вслед, огибая овраг справа. Местность явно кренилась в котловину. Ветра не было, листья падали густо, и не только желтые, но и коричневые, а некоторые – почти черные. Под ногами скользила и хлюпала мокрая темная прелая листва. Ни грибов ни ягод, сквозь ветви облетевших деревьев светило холодное голубое небо. Цвета снова покинули мир, приближалась зима.

Таню я догнал в небольшом болотце. По краям водяных ям блестели первые льдинки. Сначала мне бросились в глаза красные ягоды болотной каллы в пожухшей, покрытой инеем траве, но это был ложный след. Ну, а потом обнаружилась рябина, сбросившая все листья и склоняющая ветви под тяжестью пламенеющих ягод. Я даже подыграл и прожевал одну ягоду, сочную и кисло-горькую. Рябина пьяно захихикала и превратилась в Таню.
- Щекотно! – она почесала мочку уха. – Знаешь, наши благодарские девки – они такие бессовестные шлюхи. Летят, как мотыльки, на пряный запах залупы – и норовят друг другу хоботки отъесть. Хоботки, - она заржала в голос, - для нектара!
Таня протянула ко мне левую руку. Из обрубка росла уже приличных размеров ветка с несколькими отростками. Листья облетели, но бугрились спящие почки, ожидая весны. Она погладила меня тонкой веточкой по щеке.
- Ты не смотри, что корявая. Клиника папы Карло все поправит, запилит и отшлифует. Папа – он столяр. Крас-но-де-рев-щик! Практически ювелир.
Она приблизила лицо к моему, глядя прямо в глаза:
- Поздняя осень. Грачи улетели. Лес обнажился. Об-на-жил-ся!

Пустая бутылка покатилась по склону, Таня поскакала вслед за ней, на бегу срывая с себя платье. Она подкинула красную тряпку вверх, и та рассыпалась в воздухе на пригоршню красных листочков, которые скрючились и почернели, пока летели до земли. Куда-то пропали и туфли. Тощая бледная розоволосая голая девушка, размахивая растущей из локтя суковатой веткой, быстро спускалась на дно котловины. Там между обнажившихся стволов блестело зеркало лесного озера, такое же бледно-голубое, как и небесная чаша над ним. И с этого безоблачного неба начали падать первые снежинки.

***
Мы стояли возле самой воды на бетонной плите, брошенной здесь неведомо когда, расколотой временем и заросшей травой. Рядом, как артефакт погибшей цивилизации, торчала из земли низкая бетонная будка, увенчанная зеленым железным кубом, к которому крепились два здоровенных вентилятора. От куба в никуда уходили зеленые трубы. Лопасти медленно вращались от ветра.
А ветер крепчал, сыпалась снежная крупа, больно колола лицо и не таяла на холодной земле. Таня стояла возле камышей в позе купальщицы и трогала воду ногой. Потом сказала:
- В платье было легко. Пора переходить на следующий уровень.
Сделала шаг, второй, третий. Я старался не думать, каково ей без одежды в воде под снегом и холодным ветром. Мне и самому было неуютно, хоть я и ожидал худшего.

Таня уходила по поверхности воды всё дальше от берега. Там, где она ставила ногу, вода мгновенно превращалась в лед, и волны кристаллизации расходились медленными кругами. За Таней тянулась расширяющаяся и крепнущая ледяная дорога.
Я подошел к камышам. Вокруг стеблей голубел лёд, в котором до весны застыли зеленые чешуйки ряски. В маленькой полынье плыл последний опавший лист, на моих глазах тонкая корочка льда остановила его движение, и снег принялся заметать его желтый остов.

Я потрогал ногой лед там, где прошла Таня. Ничего не хрустнуло. Нажал посильнее. Монолит. Перенес на ногу вес тела и осторожно встал обеими ногами. Держит. И пошел. А что делать.
Когда я дошел до середины озера, снег уже валил, как из мешка. Небо от земли отделяли лишь черные зубцы елей на берегу. Таню я уже не видел, цепочку следов заносило на глазах. Надо было спешить.

У берега я вломился в хрусткие от мороза камыши и с трудом взобрался на скользкий берег. Снегопад внезапно кончился, в небе появились голубые разводы. Берег встретил густыми зарослями, ветки пригибались под тяжестью нападавшего снега. Ноги провалились по колено, потом глубже. Танины следы шли еле заметными лунками через сплошной сугроб, в который превратился лес. И внезапно кончились.
Как будто в насмешку, небо полностью очистилось, яркое солнце осветило всю эту зимнюю сказку, лес засверкал миллиардами крохотных ледяных кристалликов. Последний след Тани выглядел как совершенно четкий, ничем не запорошенный отпечаток узкой босой ноги. Дальше ничего, снежная целина. Ни следа, ни отметины.
Я попытался найти красные отметины вокруг. Их не было. Белый снег, черные ветви и голубое небо, более никаких цветов. Я догадывался: когда Таня избавилась от платья, правила изменились, и теперь её надо было искать как-то по-другому. Но как? Намеков она не оставила.

Я попробовал пройти еще немного вперед – и провалился по пояс. Одна нога зацепилась за укрытое снегом корневище куста, а вторая ни во что не уперлась, ушла в пустоту, и я задергался, как купальщик, не чувствующий дна. Тело погрузилось еще глубже, я вцепился руками в куст, сверху с ветвей упали на голову несколько тяжелых снежных пластов.
Это не было совсем уж снежной могилой. Над лицом слой снега был совсем тонкий, сквозь него пробивался солнечный свет. Но дышать так было невозможно.
Продолжая держаться за куст левой рукой, правой я разрыл снег вокруг головы, как-то подтянулся, уперся ногами в корни и выглянул наружу. Сейчас над сугробом торчали только мои плечи с головой. На лице таяли снежинки. Внезапно вернулись нормальные ощущения. Я почувствовал, что вокруг мороз градусов десять, я в летней одежде сижу по уши в сугробе, не могу из него вылезти, и ничем хорошим это всё кончиться ну никак не может.

Ветка перед мои лицом шевельнулась, и из-за куста вышла кошка. В первый момент я подумал, что это рысь, и сейчас случится быстрый, но очень неприятный финал, но это была всего лишь очень крупная рыжая кошка. Ее пушистые лапы не проваливались в снег, а круглые желтые глаза смотрели на меня с интересом, но без симпатии. Именно так кошка глядела на меня совсем в другом мире утром на вокзале Благодарска сквозь оконную решетку. Она подошла и неожиданно лизнула меня шершавым языком в нос. Потом повернулась и двинулась прочь.
Кошки – не собаки. Они не уходят далеко от дома. Значит, человеческое жилье рядом! Я вцепился рукой и ногой в куст, а оставшимися конечностями принялся выкапываться, помогая себе всем телом, раскачивался, тряс куст, уминал снег вокруг, выпихивал себя ногами, руками делал плавательные движения. Наверное, со стороны это выглядело глупо и некрасиво, но вскоре я уже полз по-пластунски по следу маленьких кошачьих лап. Кошка периодически оглядывалась, садилась, ждала, пока я подползу поближе, потом вставала и семенила дальше.

Вскоре сугробы кончились, я заскользил в какой-то снежной каше, и стало понятно, что уже можно встать на ноги. В снегу чернели проталины, кошка прыгала с одного сухого участка на другой, а я шел напролом, потому что насквозь мокрому, грязному и замерзшему мне было всё равно. Сугробы покрывались черными точками и превращались в грязные лужи, лужи высыхали, из земли поднимались зеленые ростки, расцветали лесные анемоны и кислица, лезли и распрямлялись спирали папоротника, пробивался частокол хвощей. Над нагретой солнцем землей полетели шмели, запели птицы, черные прошлогодние листья скрылись за ярко-зеленой травой. От моей мокрой одежды поднимался пар. Кошка-проводница вышла на полянку и исчезла за сосновым стволом. А когда на поляну вышел я, встречала меня уже не кошка.

Ася Верещагина, точь-в точь как на сувенирной фигурке в гостинице, стояла в солнечном пятне и глядела на меня все тем же холодно-изучающим взглядом. Рыжие шикарные волосы, оранжевый свитер, короткая юбка, красные кеды.
Красные кеды… Наверное, из-за этого цвета я и спросил вместо того, чтобы поблагодарить её:
- А где Таня?
Ася рассмеялась:
- Успел соскучиться? Если хочешь, можешь вернуться. Найти ее несложно, Танечка никогда не задает своим кавалерам слишком сложные загадки. Посидишь еще немножко в сугробе, напряжешь извилины – и всё поймешь.
Я яростно замотал головой. Ася хмыкнула:
- Я тоже подумала, что Буратино из тебя получился так себе. У нее таких буратин парочка официальных и еще пяток на скамейке запасных. Любишь в очереди стоять? Тем более, что бревно – оно и есть бревно. Да еще и нетрезвое.
- Спасибо, - выдавил я из себя наконец.
- Не за что. Я просто слежу за порядком и имею свой интерес. Ты не друид, не лесовик, и даже, как я уже сказала, не буратино. Значит, для тебя это тупиковая ветвь. Которую следует отсечь. Вот как она себе руку оттяпала.
Меня передернуло.
- Понимаешь, давным-давно Тане повезло, или не повезло, вступить в контакт с одной надмирной сущностью. Она, сама того не зная, оказала услугу не кому-нибудь, а Махатме. Не буду называть имен. А такие услуги порождают мощную карму, которая меняет даже не один мир, а целый пучок миров.
- Пучок?
- Вот именно. Таня, если ты заметил, не человек, а дриада. Вообще-то дриада и дерево, в котором она живет – это одно и то же. Пока живо дерево – жива и дриада. Вот и Таня так жила. Была она ивой на берегу Сестрорецкого разлива. И однажды мимо этой ивы проходил Махатма. Махатмы – существа могущественные, но даже у них бывают проблемы. Этому Махатме нужен был дом. Вот прямо сейчас и срочно. Хоть маленький, хоть временный. Хоть шалаш. Но именно в том времени и месте. Таня отдала ему часть своих ветвей. Живых, между прочим. Он построил из этих ветвей шалаш и обрёл Убежище.
Я вспомнил речь Тани на берегу Благодарского озера и, кажется, начал что-то понимать.
Ася продолжала:
- У этого события было множество последствий, но нам важно два из них. Во-первых, Таня получила свободу. Она теперь не привязана к конкретному дереву. Может расти где угодно, воплощаться любой древесной породой, хоть ёлкой, хоть баобабом. Соответственно, и смерть от вырубания или высыхания ей не грозит. Во-вторых, там, где она в данный момент растет, мир изменяет свою природу и сам становится подобен дереву. У дерева есть ствол и ветки. Так вот, ветки – это варианты развития событий. Их бесконечное множество, и все они существуют одновременно. Поэтому я и сказала – пучок. Пучок миров, древо миров. В этой ветке Таня напоила тебя, заморочила и не дала опохмелиться. В результате – ты здесь.
- А ты?
- А я как бы вижу все ветки сразу. Могу подрезать, могу привить. Садовник.
- И эта ветка тебе не нравится?
- А тебе она нравится?
- Да не, ерунда какая-то.
- Вот и я говорю, дурацкая ветка. Потому что не твоя.
- А какая моя?
- Я садовник, а не господь бог. Могу вернуть тебя к той почке, из которой выросла эта кривая ветка. А там разбирайся сам.
- Прямо сейчас?
- Хочешь подождать, пока от валяния в сугробе пневмония начнется?
- Нет.
- Тогда держи.
Ася протянула мне бумажный стаканчик. Точь-в-точь такой, из каких мы пили на берегу.
- Крепко держи!
Я взял стаканчик, понюхал. Водка. Поднял глаза – никого. Я один на поляне.
Что-то мягкое и неотвратимое ударило меня под колени. Падая на землю, я думал об одном – только бы не пролить!

***
Когда я открыл глаза, то не понял, сколько же прошло времени. Пара секунд, несколько минут, час… Тучи окончательно затянули небо, потускнели цвета, зеленая листва казалось серой. Даже языки костра уныло и бесцветно жались к земле, ожидая скорой смерти от неминуемого ливня. Ветер гнал озерную волну, она плескалась уже в полуметре от меня.
Я шевельнул рукой и понял: пальцы еще сжимают бумажный стаканчик с водкой. Одним глотком я влил в себя его содержимое и стал с удовольствием наблюдать, как цвета возвращаются в мир.

Глава 7. Аня

Таня что-то рассказывала Илье о стихотворении Лермонтова «Три пальмы» и про три костра, горящие в ночной степи. Увидела, что я открыл глаза, приветственно помахала рукой.
- Я думала, ты дольше спать будешь. У меня плохая новость: ты только что допил последние капли. Надо идти за добавкой.
- Звучит, как предложение этим заняться мне? Я не хочу идти один. Илья, давай сходим.
Илья поболтал в воздухе ромовой фляжкой:
- У меня еще есть, но не это главное. Главное то, что мне, похоже, хватит. А идти я не смогу, уже пытался. Падаю, понимаешь. Разум чист, а ноги не держат.
- Точно чист?
- Ну, спроси у Тани. Таня, мой разум чист, или еще почистить надо?
- Если бы ты пил водку, а не это австрийское пойло, было бы гораздо чище. Но я знаю, какая медитативная практика тебе поможет.
- Этому тоже учат на конференции по управлении молодежью?
- Управлять молодежью вообще очень просто, для этого никаких практик не нужно. Секс, наркотики, рок-н-ролл, всё придумано до нас.
- Олег, пойдем, сходим за водкой. Пусть эти просветленные тут обсуждают влияние звука «ом» на русскую поэзию Золотого Века.
- Пошли, - Олег быстро сунул гитару в чехол. – Тот, кто вовремя не закупился, будет не догоняться, а опохмеляться.
- Великая мудрость в словах твоих.
И мы поковыляли.

Я помнил стеклянный магазинчик напротив автобусной остановки. Вроде, это было совсем рядом. Но теперь дорога растянулась. Сначала от дерева к дереву по склону, и некоторые деревья довольно больно пинались. Потом по тротуару, и трещины на асфальте были просто удивительно прекрасными, хотелось останавливаться у каждой и восхищаться её протяженностью и красотой. Но если я останавливался, сразу тянуло сесть рядом или даже прилечь, рассмотреть трещину вблизи, почувствовать себя муравьем или червяком. А червяк, это я знал хорошо, никогда не доберется до магазина, а если и доберется – его не пустят на порог. Поэтому я поднимал клонящуюся голову, делал шаг, за ним другой, третий… Считать шаги было увлекательно, но трудно, потому что названия цифр оказались очень сложными. Олег шел бодрее, чем я, его почти не качало, но он тоже норовил остановиться и зависнуть на какой-то ерунде.

Наконец, полил давно собиравшийся дождь. Полил мощно, сразу возникли лужи и покрылись непрерывно лопающимися пузырями. Мы спрятались под навес автобусной остановки.
- Гляди, - сказал Олег, - вон едет автобус. Проедем одну остановку, меньше вымокнем.
- Олежка, - ответил я, - меня и так в этих ЛиАЗах укачивает, а в теперешнем состоянии я его заблюю до краёв. Лучше уж промокнуть.
- Тогда, давай, я съезжу, куплю да приеду обратно. А ты пока посидишь, воздухом подышишь, дождиком умоешься. Вернусь, а ты – как огурчик.
- Нафига я тогда вообще пошел?
- Пошел и пошел. Зато под крышей сейчас. А эти, небось, купаются уже там голышом.
- Ну, и пусть купаются. У тебя деньги есть?
- На пару пузырей хватит.
- Татьяне эта пара пузырей на один зуб.
- Вот, пускай сама и ходит за ними. Пригласили, блин, на всё готовое, а бухло за свои покупай. Одно слово, провинция.

Подъехал автобус, Олег влез в него, махнул мне на прощание гитарой и укатил.
Едва он уехал, как дождь стал слабеть, а мне стало скучно сидеть одному на остановке. Зря не поехал. Может, и не проблевался бы. Всего одна остановка, пустяки какие. Глупо. Пойду пешком.
Сложным оказался переход через улицу возле церкви. Те две с половиной машины в час, что проезжают тут субботним вечером, представились мне непреодолимой преградой, и я сначала долго стоял на краю пустой улицы, не решаясь сделать шаг, а потом, дождавшись, наконец, одинокого грузовика, перебежал прямо перед ним, ловя вдогонку скрежет тормозов и поток ругательств.

На подходе к магазину я слегка протрезвел, немного промок и ощутил голод. Похоже, Кате с Антоном абсолютно не до нас, и про доставку пиццу на наш пикник так никто и не вспомнил. А татьянины соленья не имели в себе ничего питательного, кроме воды.

У дверей магазина стоял старый мотоцикл с коляской, то ли Урал, то ли Днепр, старательно, кисточкой покрашенный в ярко-синий цвет. Точно такого же оттенка краска покрывала рамы и дверь магазина.
Магазинчик узкий, невысокий и вытянутый, как и многое в этом городе. Дождь снова превратился в ливень, когда я уже открывал синюю дверь. К моему удивлению, Олега там не было. Наверное, наткнулся на какой-то другой магазин и пережидает там непогоду. Прямо при входе нашелся хлебный отдел, где я купил яблочный рогалик у средних лет продавщицы, чьи волосы были обесцвечены в такой степени, что напоминали черно-белое изображение и придавали ей сходство с Мэрилин Монро из старого телевизора. Я вгрызся в рогалик, потом завертел головой, приметил слева блеск бутылок и направился туда.

За прилавком винного отдела сидело юное чудо с натурально белыми длиннющими волосами. Сомнения в натуральности не возникали, потому что и вся дева была бледна и бела на грани альбиносности. Худое, скуластое и, одновременно, по-детски припухшее лицо, голубые глаза с азиатским разрезом. Кожа на веках, вокруг ноздрей и накрашенных холодной красной помадой губ просвечивала розовым, и столь же розовое коралловое ожерелье украшало длинную шею. Вся она была длинная, бело-розовая и в белом сарафанчике с подсолнухами.

Некоторое время мы разглядывали друг друга молча. Потом я сказал:
- Добрый вечер!
- Привет, виделись уже.
- Когда? Я бы Вас запомнил.
- Ну, значит, никогда, раз не запомнил. Что будешь брать?
Ладно, на «ты» так на «ты».
- А что посоветуешь из ассортимента? На троих парней и одну девушку, на природе.
- Девушку? Розовое полусладкое – народный выбор.
- Мне кажется, ей больше нравится крепкое.
- Мне кажется, я знаю, что это у вас за девушка. «Пшеничная» будет в самый раз.
- Вы тут все друг друга знаете, что ли?
- Город маленький.
- А зачем тогда розовое предлагала, раз и так знаешь?
- Интересно было увидеть выражение твоего лица. Судя по тому, что я увидела, вы уже познакомились с предпочтениями и возможностями нашей Тани. Итак, «Пшеничная» для Тани. А вы с друзьями что будете?
- Так это я как раз и спрашивал, с самого начала. С девушкой понятно, ладно. Что юношам посоветуешь?
- Юношам я бы не советовала пить то же, что и девушка. Вы ее всё равно не перепьете, а завтра выступать.
- И про выступление знаешь?
- Да помилуйте, про это выступление весь город знает. На вас тут все смотрят, изо всех окон. Даже если кажется, что смотрят в противоположную сторону. Ощущаешь это мягкое и ненавязчивое внимание?

Она повернулась к хлебному отделу.
- Нина, ты знаешь, кто этот молодой человек?
- Я, Анечка, со столичными музыкантами не имею чести быть знакомой.

- Вот, об этом и речь, господин столичный музыкант. Вы тут как на сцене, а завтра вообще на нормальную сцену полезете. Наверное, классно сыграете, раз вас сам мэр выбрал.
- Мэр?
- А вы что думали? Юбиляр все по своему вкусу подбирал.
- В администрации говорили, что он сам присутствовать не будет…
- Это да. Вряд ли. Очень-очень вряд ли он будет присутствовать. Всё надо делать самим.
- Ладно, хорошо. Вернемся к напиткам.
- Да. Ваша, то есть, наша прекрасная дама будет пить «Пшеничную», и ничто ее не остановит. Прекрасным юношам я бы рекомендовала не понижать градус, но и не пытаться соревноваться с дамой в минимализме. Для смягчения ситуации можно порекомендовать настойку «Рябина на коньяке». Просто коньяк, кстати, тоже есть, но не советую, дрянь и палёнка.
- А есть альтернативы? У меня, честно говоря, с этой рябиной связаны определенные тяжелые воспоминания…
- У каждого есть неприятные воспоминания, связанные с «Рябиной на коньяке». Но вы же мужчины! Мужчина должен преодолевать и побеждать. В первую очередь – самого себя. А какую-то дурацкую настойку – вообще раз плюнуть.
- Так какие альтернативы?
- Ну, вот, например, «Старка». По легенде – благородный польский ржаной вискарь. По технологии – ректификат, разбавленный чернилами и настоянный на венике. Вкус сбалансированный, похмелье гарантированное.
- Прекрасная рекомендация! Что еще в винной карте?
- Пожалуйста, спиртной напиток «Ром» производства Армении. Спирт виноградный, ароматизатор пищевой «Ром», вода питьевая исправленная. Вкус и аромат – как у ароматизатора пищевого. Но спирт вполне приличный, не отравитесь.
- А вот у вас тут настойки стоят на отдельной полке. Лимонная, сливовая, вишневая…
- Не бери это. Просто не бери. От всего сердца. Не спрашивай.
- Получается, при всем богатстве выбора, единственный здравый вариант – это продолжить употреблять «Пшеничную», пока не случится что-нибудь плохое? Кстати, мой друг сюда не заходил? Такой высокий, круглолицый, веселый. Тоже музыкант.
- Нет, не заходил. Но наверняка еще зайдет.

Тут как раз случилось кое-что плохое. Сначала шарахнула молния и почти сразу ударил гром. А потом погас свет. Лампы в магазине, фонари на улице, огни в домах – всё угасло.
Из хлебного отдела донесся мучительный стон:
- Господи, она же в подстанцию саданула! Это до утра теперь как минимум. У меня Сашка с ума сойдет, я побежала.

- Беги, Нина, беги, - произнесла в спину ей Аня, потом повернулась ко мне. – У ней сыну 7 лет, большой уже, вроде, а темноты боится панически. Вот, побежала домой, чтобы он не один там сидел боялся. А ты темноты боишься?
- Да, вроде, не особенно.
- Вот и я не боюсь. Но со светом веселее.

За прилавком чиркнула и загорелась спичка, Аня зажгла свечу и поставила её в стилизованный под керосиновую лампу подсвечник со следами частого использования.
- Тут часто отключают электричество, - сказала она. – Вообще-то, без электричества касса не работает, и продать ничего я тебе не смогу. Ты можешь пока остаться. Мне надо понять, боюсь ли тебя я.
- А я тебя чем-то пугаю?
- Я же совсем не знаю тебя. Мы одни в пустом темном магазине. Никто сюда не зайдет. А я такая слабая, такая беспомощная…

Аня нагнулась через прилавок ко мне. Глаза, смотрящие на меня из-под белой челки, в свете свечи казались совсем черными на бесцветном лице. Еще неизвестно, кому именно тут надо было пугаться.
- Ты даже не представляешь, насколько я беспомощна. Но ведь ты меня не обидишь?

Я не нашелся, что ответить.
- Ну, хорошо, - сказала Аня мягко и склонила голову влево, - хорошо, можешь меня немножко обидеть. Но, давай, не сильно и не очень больно. Представь, что я специально выключила свет в городе, чтобы запереть тебя в своём темном магазине. Что бы ты сделал с такой коварной девушкой? Как бы ее наказал?
При свече все это выглядело довольно эффектно, и я решил подыграть.
- Я бы ничего у тебя не купил. Да и что ты можешь мне продать с неработающей кассой. Встал бы, попрощался и вышел бы наружу в эту страшную темень под струи дождя. Там на меня напало бы какое-нибудь чудовище, я бы моментально прибежал обратно и оказался бы полностью в твоей власти. Вот это была бы настоящая мышеловка.
- А ты попробуй! - Аня улыбалась. - Вдруг всё обстоит именно так, и ты всё понял правильно. А когда ты, мокрый и жалкий, вбежишь сюда обратно, я сделаю вот так, - и она дунула в стекло подсвечника. Огонек заметался, но выдержал. - Дуну сильнее, свеча погаснет, и тебе придется на своей шкуре узнать, где чудовища страшнее: внутри или снаружи.

Аня откинулась на спинку стула, и выражение ее лица потерялось в полумраке.
- Теперь ты видишь, как вероломна может быть простая провинциальная продавщица. Я очень виновата перед тобой, и прошу тебя об одном: возьми плату за мою вину, не жизнью, не болью, а удовольствием.
Видимо, моя гримаса была красноречивой, потому что Аня довольно засмеялась.
- Ах, какая страсть во взгляде! Но, погоди, столичный музыкант, мы пока еще плохо знакомы. А что нужно, чтобы лучше друг друга узнать?
Она нырнула под прилавок, некоторое время чем-то там шуршала и звякала, потом появилась снова и поставила на стол большую квадратную в сечении бутыль темного стекла с удивительной этикеткой.

На каждой грани бутылки на черном фоне имелись картинки, вместе составляющие историю. На первой картинке был изображен стакан с ядовито-зеленой жидкостью, а высоко над ним помещалось некое мелкое крылатое существо наподобие мотылька. На следующей грани существо было изображено крупнее, это оказалась девушка-фея размером со спичечный коробок, со стрекозиными крылышками и в коротком зеленом платье, а внизу в отдельной врезке крупно демонстрировалось лицо феи, тронутое гримасой мрачности и целеустремленности. Третья картинка была посвящена безумному прыжку героини вниз головой, а на четвертой феечка блаженно плескалась в зеленой жиже, наполнявшей стакан, и была совершенно счастлива. Я повернул бутылку снова первой гранью к себе, на этикетке в черном пространстве между феей и стаканом горела неоном надпись: «Absinthe Green Fairy».

Аня достала две стопки:
- Пил когда-нибудь абсент?
- Нет, конечно. А что, его еще выпускают?
- Ну, кое-где выпускают жалкую пародию - анисовую настойку, подкрашенную зеленым красителем. В Чехословакии и еще где-то. Такой же позор, как наша «Старка» и армянский, прости господи, ром. Этот абсент не такой. Он настоящий.
- Сохранился со времен Ван Гога, что ли?
- Абсент, простоявший сто лет? Интересная мысль. Но он не был бы зеленого цвета. Знаешь, почему абсент зеленый? Просто хлорофилл. Специально подкрашивают сухими травами уже после приготовления. И со временем он выцветает. Выдержанный абсент был бы желтоватым или вообще бесцветным. Да и зачем его выдерживать? Вкус абсента закладывается сразу, и никакая многолетняя бочка не перебьет вкус и запах полыни с анисом. Зато бочку потом надо будет выбросить.

Аня налила в обе стопки жидкость грязноватого желто-зеленого цвета. В воздухе разлился аптечный аромат.
- Этот абсент сделали мои друзья. Ничего технически сложного в его изготовлении нет, а рецепт давно никто не держит в секрете. Несколько трав, часть из которых можно купить в аптеке, а часть – собрать на лугу или вырастить самому; спирт, а лучше – хороший самогон; да отдельный самогонный аппарат, который не жалко, потому что отмыть его от запаха будет очень сложно. Спирт настаивают на травах, потом перегоняют вместе с травами – это называется «болотом», потом настаивают на другом наборе трав для цвета и дополнительного аромата – и, вот, таинственный напиток готов. Знаешь, почему никто его не делает?
- Почему?
- Вот сейчас ты мне поможешь. Надо сходить в молочный отдел и кое-что там взять. Пойду я сама, а ты мне будешь светить. А потом, если всё ещё будет интересно, я тебе открою тайну абсента.
Она сунула мне электрический фонарик.
- Пойду за прилавками, а ты свети вниз мне под ноги и на стеллажи.

Мне подумалось, что ей самой было бы удобнее себе светить, зная, куда она сейчас будет ставить ногу, но спорить не стал. Фонарь давал совсем небольшой конус света, и мне в глаза бросились сразу две странности. Во-первых, в свете фонаря я не заметил подсолнухов на анином платье. Просто растительный орнамент в мелкий листик на белом фоне. Во-вторых, ее походка. Она держалась одной рукой за прилавок, другой – за стеллажи, и явно волокла ноги, но передвигалась при этом весьма шустро и явно привычными движениями. В молочном отделе она прихватила бутылку молока, сунула ее подмышку и двинулась в обратный путь. Как бы случайно я слегка не довел луч и осветил ноги Ани сзади. Что-то было очень неладное с её правой ногой. То есть вообще непорядок.

Аня сгрузила молочную бутылку рядом с абсентовой и хитро на меня посмотрела:
- Ну, что заметил? Наблюдательный столичный музыкант!
Она уселась на свой стул:
- А теперь смотри мне в глаза и не смотри на мои руки.
Руки исчезли под прилавком.
- Я же говорю, в глаза. Расскажи, на кого я похожа?
- Ну, если поменять одежду – на девушку из готического романа ужасов. Только неясно – вампир или его жертва.
- Ага, ты пока не понял, охотник я или добыча. Очень, очень интересно! Теперь можешь смотреть.

И ее тонкие белые руки положили на прилавок длинный металлически брякнувший предмет. При свете свечи я разглядел непонятный механизм с шарниром посередине, на одном конце - какие-то ремни, а на другой почему-то ботинок.
- Титан, алюминий. В районной больнице такой не поставят, этот делали по спецзаказу, эскиз мы с дизайнером вдвоем прорисовывали. А сколько это стоило – не знаю и знать не хочу. Всё муж оплачивал. Бывший.
Картинка наконец сложилась. Передо мной лежал протез ноги где-то до середины бедра, напоминающий стальную конечность инопланетного робокузнечика из фантастического фильма. Синий ботиночек на этом высокотехнологическом изделии выглядел совершенно чужеродно.
- Так что, нога у меня ненастоящая. Абсент – настоящий, а нога – нет. Был у меня муж, любимый, кстати. И была нога. А теперь нет ни ноги, ни мужа.
Аня оперлась локтями о стол, наклонилась вперед, взяла свое лицо в ладони и посмотрела на меня глазами, лишенными радужки:
- Да, что я всё – о себе да о себе. О себе потом. Вернемся к нашему напитку. Он ведь наш, мы его будем пить, правда?
Я кивнул.
- Ну, так вот. Жили-были на свете французы. Больше всего на свете они любили виноград, из которого делали вино и коньяк, и пили их, и ужас повседневного существования становился для них не таким уж невыносимым. Но вот неведомым образом прилетела из Америки маленькая зловредная дрянь.
Она показала на рисунок на этикетке:
- Вот такая зловредная, только гораздо мельче. Звали ее Филоксера, она убивала виноградную лозу, размножалась и стремительно захватывала виноградники. Скоро она жрала виноградники по всей Европе, а во Франции ей кушать было уже нечего – кончилась лоза.
Аня развела руками:
- Что теперь было делать бедным французам с ужасом повседневного существования? Это всё могло кончиться плохо для бедной прекрасной Франции. Но нашлось решение, и благодаря этому решению все кончилось не просто плохо, а гораздо хуже.
Она подвинула одну стопку ко мне, другую – к себе.
- Мудрые предприимчивые люди долго думали, как бы заставить людей покупать и пить технический спирт вместо вина и коньяка. И вспомнили лекарственный ликер на травах, который раньше давали солдатам африканских колониальных войск, чтобы они с его помощью обеззараживали воду и боролись с малярией.
Аня вынула из-под прилавка два граненых стакана.
- Спирт тогда делали хоть и промышленно, но по примитивной технологии, и качество его было примерно как у современного денатурата. Но чудная смесь трав, использовавшаяся для этого ликера, перебивала омерзительный вкус спирта, а про запах и говорить нечего. А стоил получающийся напиток копейки. И это пойло, которое раньше пили солдаты от безысходности, да полтора десятка извращенцев - из-за необычного вкуса, ушло в массы.
Она содрала пробку с молочной бутылки и разлила молоко по стаканам.
- Представляешь, люди столетиями пили вино. Слабоалкогольный, в сущности, напиток. А тут вдруг раз – и вместо привычного вина, которое пьют стаканами и кувшинами, у тебя 70-градусный ароматизированный спирт. Который в неразбавленном виде пить не только трудно, но и вообще опасно.

Я взял стопку и осторожно понюхал. Мне как-то доводилось пить 50-градусную анисовую водку, напиток специфический, но вполне питейный. Но 70…
- Они понимали, что разбавлять как-то надо, - продолжала Аня. – Придумывали всякие пафосные ритуалы с поджиганием кусочка сахара, политого абсентом, а потом тушения его холодной водой. Если заняться нечем – можно и так. А обычный человек либо просто доливал воды, либо пил неразбавленным. Мы будем пить неразбавленным.
Она тоже взяла стопку в руку.
- У тебя желудок крепкий?
- Не жалуюсь.
- А то бывают кадры, которых даже от айриш крима на понос пробивает. В общем, технология простая: выпиваешь стопку абсента – и тут же, ни секунды не медля, запиваешь его холодным молоком. Весь стакан можешь не выпивать, сколько потребуется.

Аня хлопнула стопку и схватилась за стакан. Я зажмурился и влил в себя абсент. Вкус был резкий, не неприятный, а какой-то несъедобный, лекарственный, что ли. И когда я уже подумал, что, может, и запивать-то не надо, в желудке разорвалась бомба, носоглотку оглушило запахом, а обожженный язык распознал полынную горечь, всё ещё текущую внутрь меня. Я ощутил себя хрупким сосудом тонкого стекла, заполненным пылающим ракетным топливом. И вылил в себя стакан молока целиком, не ощущая собственных глотков.
И кошмар закончился так же быстро, как и начался. Осталась только аптечная горечь во рту, которая медленно рассасывалась.
- Видишь, раз – и всё. Как пальчик уколоть, когда кровь на анализ сдаешь. Теперь отвернись на минутку.

Я повернулся к ней спиной и принялся прислушиваться к своим ощущениям. Кажется, ничего не изменилось, только все линии вокруг стали чуть прямее и резче. И какое-то непривычное переживание зависло невидимым облачком чуть впереди и вправо. От этого облачка чуть туманилось в голове, из него приходило чувство неправильности и легкого обмана.

- Можно поворачиваться.
Я повернулся слишком быстро, изображение не успело за движением глаз и слегка смазалось. Когда штрихи и полосы сложились обратно, и резкость настроилась, я заметил, что протеза на столе уже нет, а Аня одета в черное платье с кружевами и корсетом. Остались коралловые бусы, совершенно не подходящие для этого образа.
- Ты говорил, что надо поменять одежду, - пояснила она. – Я с тобой полностью согласна. Может быть, простая смена внешней оболочки не подскажет тебе, жертва я или охотник. Но ты попробуй понять это теперь. Теперь, когда наступает ночь, над которой властвует страсть!
Аня захихикала и стала наливать нам новую порцию абсента.
- Ты теперь знаешь, где молоко, будь так добр и принеси еще бутылочку. Или две. Мы ведь только начали. Фонарик у тебя.
Я принес молока и наполнил стаканы.
- Мне, наверное, следует оплатить это молоко, когда дадут свет и заработает касса.
- Не бери в голову. Тут мой магазин. Могу позволить угостить молочком заезжего музыканта. Ну, между первой и второй перерыва нет вообще.

Опять эта странная мазохистская процедура по вливанию в себя холодного огня и последующего заливания молоком маленького зеленого пожара. Кажется, воображаемое облако впереди меня разрослось, потяжелело и балансирует на грани видимости, по крайней мере, для меня самого. Интересно, если у Ани тоже есть такое облако, что случится, когда они дотянутся и наложатся друг на друга? Наверное, она это видит как-то по-другому. Не буду спрашивать, как.

Аня сделала вид, что смотрит на меня сквозь бутылку абсента. Вид, потому что сквозь четырехстороннюю этикетку обычным зрением увидеть хоть что-то не представлялось возможным, и с тем же успехом можно было смотреть сквозь бутылку молока.
- Как ты вообще попал в этот город?
- Нас Таня пригласила. Пришла на концерт, потом вломилась в гримерку, несла какую-то дичь. Когда приехали, оказалось, степень дичи значительно превышает ожидаемую.
- Это понятно. Я имею в виду – как ты оказался в такой ситуации, что за тобой пришла Таня.
- Ну, не знаю. Жил, учился, работал, музыку играл. Она что, типа как Харон, переправляет в загробный мир?
- Да не в Тане дело. Могла быть не Таня, а Тина, или Катя. Хотя, Катя уже не могла. Но это все внешние и не особо важные детали. Я говорю про твои личные причины.
- Не знаю, что тебе ответить. Вообще не понимаю, что я должен искать и найти. Вот, приехал выступить черт знает где. И пью аж с 11 часов утра. Если в этом и есть какая-то высшая мистика, ее нетрудно спутать с пьяным бредом. А завтра еще выступать с похмелья.
- Да, это может стать проблемой, и ты сам не представляешь, в какой мере. Но до этой проблемы еще надо добраться, а мы сейчас говорим о начале пути, а не о его финале.
- Хватит меня пугать!
- А чтобы не было страшно, надо еще выпить! – Аня налила очередные порции абсента и запивки.
- Мы не очень спешим? 70 градусов, все-таки.
- Молоко творит чудеса. От похмелья оно тебя, конечно, не спасет, но, повторюсь, это будет не сейчас. Знай мы всю цепь последствий каждого своего поступка, то не смели бы пальцем шевельнуть, а просто выли бы от ужаса. Вместо это мы хлещем легендарное пойло в темном провинциальном магазине. Выпьем же за культурную преемственность!
Она выпила. Я тоже.

- Меня сюда привела любовь к переодеванию. Только не смейся. Слышал, наверное, про ролевиков?
- Это которые переодеваются в героев любимых книг и устраивают представления?
- Не представления. У представления обычно есть зритель. А в Игре участники. И мы не просто переодеваемся – мы перевоплощаемся. Играем. Книга – это готовый сценарий, в Игре же персонажи и мир могут быть взяты из книги, а события придумывает Мастер Игры, или вообще происходят спонтанно, исходя из логики мира.
- Импровизация на тему?
- Бывает и импровизация, бывает и жесткий отыгрыш. Я же говорю, поле вариантов. Главное – на время Игры ты живешь в описанном кем-то мире, а не притворяешься. Можешь, конечно, и притворяться, но тогда долго тут не задержишься – скучно станет.
Аня налила снова.
- Не трогай пока, это чтобы потом не отвлекаться, чтобы в нужный момент всё было готово. В общем, дошли до меня слухи, что в Благодарске какой-то новый Мастер запускает Игру по «Трудно быть богом» Стругацких. Тема, в принципе, не моя, но обещали на третий день устроить кроссовер с Мэд Максом. Кроссовер – это когда берутся два несвязанных друг с другом мира, и на их основе конструируется общий, по возможности – непротиворечивый. Ну, типа «Янки при дворе короля Артура», или, скажем, «Три мушкетера триста лет спустя в окопах Сталинграда».
- Понял.
- Вот. Для мира Мэд Макса из хлама можно совершенно фантастических костюмов понаделать. И, самое главное – там мотоциклы! Обожаю! А если весь этот постапокалипсис слить с инопланетным средневековьем, да добавить романтического героя из высокоразвитой цивилизации…
Аня грустно вздохнула.
- В общем, набрала я шмоток, села на свой «Днепр» и покатила сюда. Никто из нашей тусовки со мной не поехал – решили, что слишком экстремальный кроссовер, чушь получится. В принципе, чушь и получилась. Зато Румата Эсторский тоже приехал на мотике. И оказался такой лапочка…
Она подняла стопку:
- За Румату Эсторского, не чокаясь! Горько!
Да, эту горечь уже не перебивало даже молоко…

Аня отпила чуть больше молока, чем обычно, и продолжала:
- В миру его тоже звали не по-человечески – Неждан. Но на тот момент меня не очень волновало, что обрекаю своих детей носить дурацкое отчество. Осталась я, короче, в Благодарске. Даже за вещами не вернулась. Через год дочка родилась. Дом тут неподалеку. Игровая тусовка – дай бог каждому. Жить бы да радоваться.
Она помолчала, потом налила следующую порцию.
- Ты, наверное, заметил, что тут все пьют. Так и есть. На то имеются причины, но временами кажется, что бухали бы и безо всяких причин. Мой Нежданчик тоже не дурак был по этому делу, да еще и что-то помощнее употреблял, я потом догадалась. И вот, был отвратительный вечер, как сейчас, лил дождь, вырубилось электричество, он заехал за мной совсем кривой. Я сдуру села пассажиром на его байк, а он возьми и въедь в дерево на хорошей скорости.

Аня подняла стопку, я тоже потянулся, стопка оказалась очень далеко, не достать, но рука удлинилась, дотянулась, схватила, не пролила ни капли. Облако неведомого превратилось в настоящую тучу, я мог смотреть как бы со стороны из любой точки этого облака на нас обоих. Из случайно выбранной точки я видел, как то, что я привык считать собой, подтаскивает к себе посудину в этой изменившейся перспективе, и приблизившаяся к нему (мне) стопка огромна, размером с бочку, и он (то есть, я) может, подобно фее с этикетки, нырнуть в абсент и найти там… Я не придумал, что можно найти в бочке абсента. Аня говорила, абсент в бочках не держат. Если я нырну в бочку, то не смогу больше выпить молока. Просто не дотянусь.

А та область пространства, которая условно называлась Аней, продолжала говорить:
- Когда я пришла в себя в больнице и поняла, что ноги больше нет, у меня как будто вместе с этой ногой всё отрезало, вообще всё. Этот сукин сын отделался несколькими царапинами, весь удар получили мы с мотоциклом. Он сразу всё понял. В больнице вообще не появлялся. Боялся. Я его, собаку драную, голыми руками бы задушила. Правильно боялся. Чутьё звериное.
- По решению суда с дочкой он может видеться только в моем присутствии.
- Отец его такая же скотина.
- Всё это рекламная легенда, и ничего более. Фея эта зеленая. Красят обычными чернилами. Бывает, и в красный красят, и в синий.
- Представляешь, есть даже специальный протез с хвостовым плавником. Не металлический, понятное дело, легкий такой. Носком второй ноги можно степень раскрытия регулировать.
- У Женьки там тоже наверняка света нет. Она не чета этому заморышу, темноты не боится... Но я волнуюсь. Чертов сучёнок может в темноте пробраться к ней, а сегодня не его очередь!
- Лезь в коляску. Нету у меня для тебя шлема. Мы медленно поедем и плавно. Всё равно я правой ногой тормозить не могу. Не ссы, музыкант!

Каким образом эта безногая уговорила меня сесть с ней на один мотоцикл? Тот самый синий, что стоял перед магазином. Что я тут делаю?

Город тонул в дожде и мраке. Единственным светом была фара мотоцикла, но всё, что она освещала, являлось дождем. Аня сидела за рулем тоже без шлема, без куртки, мокрые волосы облепили ее до пояса, превратив в обтекаемую бледную фигуру вроде очень худого тюленя. И я слышал, как она поет. При этом губы не шевелились, оглушительно трещал и трясся мотоцикл, а голос Ани звучал прямо в моей голове. Наконец, наши невидимые абсентные облака наложились, и я могу слышать её мысли. Но действительно ли это мысли, а не то, что она хочет мне передать? И работает ли эта связь в обратную сторону?

Ты мне больше, сволочь, гад, не нужен!
Лучше б ты пошел задохся в луже
Я тебя, подлюку, так любила
А теперь я, на фиг, всё забыла!

Нет, эта песня адресована явно не мне. Я тут простой слушатель и свидетель. Но что же этому свидетелю предстоит увидеть?

Уходи, в общем
Забирай ночи
Да! Да! Да!
До утра
Ты не муж больше
И никто, в общем
Да! Да! Да!
До утра

В свете фары блеснули мокрые бревна и черная вода слева. Кто-то повернул колесико настройки у меня в голове, песня пропала, зашелестело, хриплый женский голос произнес: «…can’t touch you now…», Аня крутанула руль вправо и попыталась затормозить. Я почувствовал, как колесо отрывается от дороги, всё вокруг повернулось по часовой стрелке, а я вылетел из коляски, как камень из пращи, описал пологую дугу и головой вперед ушел глубоко в воду.

***
Я плыл на левом боку в дурацкой позе, вытянув вперед левую руку и положив голову на плечо. Прочие части моего тела препятствовали течению воды не более, чем скопление водорослей, и, как и водоросли, были напрочь лишены какой-либо собственной воли. Задрав голову, можно было увидеть своё дрожащее отражение на границе воды и воздуха. Я плыл не туда. И вовсе не я это плыл, а меня плыло.
Рыбы, видевшие меня, могли подумать, что я утопленник. В какой-то мере так оно и было. От прекращения бытия меня отделял ровно один вдох. Но точно так же, как я не мог шевельнуть рукой или ногой, так и грудная клетка отказывалась расправиться, чтобы легкие выпустили остаток давно пережеванного воздуха и наполнились озерной водой. Этот последний вздох был отложен когда-нибудь на потом.

Рыбы ладно. То самое ощущение, что отовсюду на тебя смотрят, о котором говорила Аня давным-давно, когда всё еще не началось и даже свет не погас, навалилось многократно. В этом озере были тысячи очень любопытных глаз. Мне представилось, как на дне стоит девушка и держит в руках стеклянную колбу, а в колбе, в пузыре воздуха, сидит на жердочке строгий попугай корелла. Попугай смотрит на меня, а девушка тоже смотрит, но больше смотрит на попугая, на подводную клетку, переживая, как бы она не протекла, как бы птичка не пострадала. Вокруг девушки стоят люди. Течение шевелит их одежду и волосы, плывут рыбы с человеческими лицами, что-то длинное и темное струится по самому дну, поднимая за собой извивающуюся дорогу бурлящего взбаламученного ила. И все смотрят, как я проплываю над их головами совсем близко к спасительной для меня поверхности.
В голове снова возникли звуки радионастройки, я догадался, что Аня меня догоняет. Она плыла как опытный ныряльщик, прижав руки к туловищу и работая единственной ногой. Вторая штанина, пустая, полосатой ленточкой струилась вслед за ней. Когда она приблизилась, я расслышал слова:

- …личество отравлений и психозов, причинений увечий другим и самому себе, вплоть до убийств и самоубийств. Так легенда о таинственном веществе «туйон», запущенная маркетологами компании «Перно», обернулась против заказчика. Разумеется, конкуренты ухватились…

Аня обогнала меня, внезапно резко нырнула, развернулась и проплыла обратно подо мной. Этот разворот сорвал с её тела одежду, и я увидел, что второй ноги тоже нет, зато есть хвост. Крупная чешуя покрывала хвост, поднималась по тому, что в одежде было похоже на бедра, редела на животе и заканчивалась почти под самой грудью. Белые волосы шевелились, как щупальца медузы, а в голове вновь зазвучало:

- …современные исследования не показали какой-либо галлюциногенности туйона. Трудно сказать, что именно стало причиной массовых помешательств. Распространенное мнение, что всё дело в низком качестве тогдашнего ректификата и отсутствии культуры употребления сверхкрепкого алкоголя, представляется…

Новый разворот, и Аня снова меня догнала. Она проплыла совсем рядом, царапнув чешуей мое бесчувственное тело. Ареолы были такими же розовыми, как её коралловое ожерелье, и хвостовой плавник тоже был розовый. А сама она была белая и светилась. Под водой светилось уже много чего, но Аня светилась ярче всех, особенно волосы.

- …во многих странах до сих пор запрещен, или ограничен процент содержания в напитке…

Меня несло на что-то огромное и черное, стоящее безразмерной стеной от земли до неба. Там гасли все огни, там ничего не было, оттуда тянуло страхом и слышался мерный шипящий грохот. Мы подплыли к препятствию одновременно, но Аня вновь повторила свой финт с нырком и затормозила, а я с размаху впечатался в стену, и занавес, наконец, опустился.

***
Я лежал на чем-то мокром, твердом и холодном. Очень твердом, больно лежать. И очень холодном. Я мог дышать. Это был воздух, не вода. Воздух входил в горло со свистом и болью. Болью же отзывались и легкие. Боль струилась изо лба вниз вдоль носа и мешала открыть глаза.

Холодные пальцы взялись за мою руку, и глаза распахнулись сами собой.
Прямо перед собой, буквально в двадцати сантиметрах, я увидел мокрое лицо Ани. Лицо поднималось из воды, вода шевелилась почти вровень с бетонной плитой, на краю которой я лежал. Волосы расплывались по воде бледным островком бесцветных водорослей. Рука, которой она держала меня, была черной и резиновой, между пальцами тянулись перепонки. Другая черная рука схватилась за край плиты, Аня приподнялась, и я увидел, что черный гидрокостюм скрывает ее целиком, оставив снаружи только голову и половину шеи.
- Давай, вставай.
Я попытался вытянуть ее на берег, но она отдернула руку.
- Вставай.

Какое блаженное ощущение, когда тело подчиняется тебе. Пускай плохо и через боль.
Дождь продолжал лить. За спиной что-то ровно шумело. Голова кружилась. Я повернулся, сделал два шага, и голова закружилась в пять раз сильнее.
Я стоял на плотине. С той стороны, где плескалась Аня, было озеро, а прямо под моими ногами начинался водопад, вода делилась на два рукава, один из них каскадом спускался по направлению к кирпичному зданию у берега, а другой бурлил, кружился на огромном плоском бетонном языке, а потом падал вниз, образуя шумную речку, уходящую в заросли ив.

- Эй, хорош там пялиться, - раздалось сзади. – Пора открывать шлюз.
Я оглянулся. Аня смотрела на меня из воды.
- Видишь механизм? – она головой показала налево вверх.
На ржавом двутавре, закрепленном над водой, росли огромные ржавые шестерни. Вниз уходили зубчатые рейки-тяги, тоже ржавые. Из центра одной шестерни вверх торчала изогнутая ручка, как на колодезном вороте.
- Берись за ручку. Сразу не пойдет, надо сначала раскачать туда-сюда. Когда увидишь, что зубцы пошли – делаешь шесть полных оборотов против часовой. Дальше сам поймешь.
- Зачем?
- Послушай, - Аня положила на бетон черные блестящие руки, - ты находишься здесь условно. Ты успешно выполнил предыдущее задание, и Мастер позволил переход. Но это локация с ограниченным временем на выполнение нового задания, и если ты не успеешь – то автоматически вернешься в предыдущую локацию. Но меня там уже не будет, а без меня механика не даст выйти. По сути, это косяк сюжета, но его чаще всего не замечают, потому что задачка-то простая, тем более я имею право подсказать решение. Но если ты будешь спрашивать меня про каждую мелочь – ты пролетишь чисто по времени, и после озера придется возвращаться даже не в магазин, а как минимум в гостиницу, или как там сейчас прописано в сценарии, уже не помню. Поэтому, пожалуйста, возьмись за ручку, раскачай её и шесть раз поверни налево. Иначе мне тебя будет очень не хватать.

Я не понял ни слова из того, что она сказала, но руки сами взялись за рукоять. Потому что мне было страшно. В люльке мотоцикла - не было, под водой - не было, а теперь – стало.
Нажать – потянуть.
Нажать – потянуть.
Нажать – потянуть.
Нажать – потянуть.
- Хватит, - раздался голос от воды. – Давай, крути со всей дури.
Я налег на ручку. Ничего. Усилил нажатие. Нажал ещё. Скрежетнуло, ощутимо качнуло – зуб перещелкнулся, шестерня пошла, тяжко, но неотвратимо, надо было только слегка сопровождать ручку, чтобы движение не прекратилось. Шум воды за спиной изменился, общий тон стал громче, добавилось больше высоких нот, как будто я качал меха огромного органа и сейчас заставил петь самые тонкие трубы. Ручка, да и весь механизм, заметно завибрировали. На пятом обороте всё чуть опять не застряло, шестой прошел как по маслу.

Аня висела, держась черными перепончатыми пальцами за край плотины, а вода стремительно уходила, блестела где-то далеко внизу. Я попытался перехватить ее за запястье и втащить наверх, но она широко улыбнулась и отпустила руки. Видя, как она падает в пустоту вслед за ушедшей водой, я ощутил, что тоже падаю, лечу, ускоряюсь, желудок поднялся ко рту, и, хотя я понимал, что ноги мои прочно стоят на твердой поверхности, противиться наваждению не смог и закрыл глаза.

***
Ноги мои стояли на твердой поверхности. Никто никуда не падал. Дождь прекратился. Исчезло успевшее надоесть постоянное ощущение воды на теле. И, главное, было тихо.
Открывать глаза этим вечером – утомительное испытание. Черт бы побрал бесконечные сюрпризы.
Ноги мои стояли на стенке плотины. Впереди блестела гладь озера, чуть журчала вода. Но это были другое озеро, другая вода и другая плотина.

Маленькое озерцо в лесной котловине, травяные островки с хилыми березками. Черные силуэты ёлок на фоне закатного зарева.
Из озера вытекал ручей. Когда-то уровень воды был ощутимо выше, и плотина действительно запирала поток, но со временем озеро обмелело, ручей промыл себе другое русло, а бетонный брус плотины повис мостиком над оврагом. Посередине мостика сохранились остатки запорного механизма. Тут я и стоял, а с другой стороны покрытого ржавчиной музейного экспоната куталась в зеленоватый плащ Аня.

- Тебя, наверное, всё это немного утомляет с непривычки. Но мы тут давно живем. И если я знаю, что скорейший способ попасть сюда – сначала утонуть в Благодарском озере, а потом спустить из него воду, то буду добираться именно так.
- И что теперь будет с озером?
- То, что было все предыдущие разы. Ничего. Любая локация в Игре существует только пока ты там находишься. Когда заходит другой игрок, она собирается снова. А уж будет это озеро, болото или пересохший ручей – зависит от сценария и от экспы игрока, а не от того, что натворили прошлый раз другие игроки в совсем другой Игре.

Она повернулась и двинулась по узкому мостику без перил на другой берег. Шла быстро, совершенно не хромая. Я следовал за ней.
Закат угасал на глазах, зажигались звезды. Сквозь стволы пробивался желтый фонарь подымающейся над лесом луны.
За плотиной поросший соснами берег резко задрался вверх. Мы карабкались по крутой тропинке, вившейся между деревьями, к вершине, где глухим пятном громоздилось здание без единого освещенного окна.

Где-то впереди зародился звук. Он прокатился по земле, пробуя и заполняя пространство, потом поднялся выше, заметался от дерева к дереву, отражался, накладывался и усиливался, и, наконец, взмыл к звездам и начал слабеть, отдаляясь. Обиженный, томительный и грозный волчий вой.

Аня остановилась, закрутила головой, прислушалась. Сказала:
- Конечно, кто бы сомневался. Но мы успели вовремя. Давай поднимемся.

Мы уже почти поднялись. Прямо перед нами возвышался очень старый деревянный дом. При свете луны и догорающего неба нельзя было сказать, в какой цвет этот дом красили последний раз, и сколько десятилетий назад это случилось. Двухэтажное строение с эркером и башенками, с высоким крыльцом и странной формой крыши. Стены второго этажа и мансарды декорированы деревянной чешуёй, каждая чешуйка с ладонь размером. Вместо фундамента черные обтесанные камни, лежащие прямо на земле. Часть окон забиты досками, стекла целы не везде, но на втором этаже всё более-менее в норме. Четыре угрожающего вида ступени вели к заколоченной двери. Аня вставила ключ в замочную скважину, повернула два раза, потом потянула, и дверь легко открылась – доски, набитые поверх двери, оказались бутафорией. Аня остановилась на пороге, гордо подняла голову и произнесла:
- Я обитаю здесь только для того, чтобы быть ближе к моему ребенку!

И вошла внутрь. Cквозь окна и многочисленные щели били лунные лучи, в свете которых я разглядел винтовую лестницу на второй этаж. Аня привычным шагом поднималась наверх. Наверху были короткий темный коридор и тяжелая двустворчатая дверь.

За дверью оказалась большая проходная комната, пытающаяся притвориться бальным залом. Слева и справа два полукруглых эркера, слева – на три окошка, справа – на целых семь. Слева от двери, в которую мы вошли, стояла одноногая разлапистая вешалка с несколькими парами ботинок под ней, а возле неё – оттоманка. В противоположном углу помещался отделанный голубыми изразцами камин. Мансарда тоже оказалась фальшивой, вместо потолка нависали стропила, с них спускалась на длинном проводе люстра с прозрачными пластмассовыми подвесками. Больше ничего примечательного в комнате не было, даже обоев.

Аня уселась на диван, а я подошел к камину. К моему удивлению, оттуда светили красные угли и тянуло приятным теплом – кто-то недавно его топил. Я немного помолчал, потом спросил:
- И что же твоя нога? И где протез?
Аня рассмеялась:
- Наверное, на дне озера. Ты погляди вокруг и сам подумай, как бы в эти декорации вписалась хромая пьяная девка на киберпанковском протезе?
Она демонстративно закинула ногу на ногу, достала длинную сигарету, чиркнула спичкой и закурила.

Повисла пауза. Начиная раздражаться, я спросил:
- А чего мы, собственно говоря, ждём?
- Вот, слушай, - Аня подняла палец, и за окнами снова завибрировал волчий вой. Ближе, чем прошлый раз.
- А теперь, - она показала пальцем на дверь, и что-то небольшое, но тяжелое, принялось яростно царапать её с той стороны.
- И, вот, ещё – она снова подняла палец.
Вой раздался совсем рядом, чуть не во дворе, на последней ноте сорвался на визг и закончился явственным рычанием.
- Ну, и, - приглашающий жест руки, и к царапанью под дверью добавилось поскуливание.
- Мы можем её впустить, как ты думаешь? – спросила Аня. – Ведь она хорошо себя вела.

Дверь распахнулась сама, бодрый и пухлый щенок ввалился в комнату, принялся скакать вокруг аниных ног, норовя запрыгнуть на диван. Она опустилась на корточки, прижала к себе зверюгу, стала тискать и что-то приговаривать в её висячие уши. По-моему, это был ньюфаундленд - уже большой, но еще совсем маленький.

Отворилась другая дверь, и в комнату зашел волк. Не слишком крупный экземпляр, но точно не собака, не перепутаешь. По-летнему клочковатая шерсть с рыжиной, худой, голенастый. Поглядел на меня больными желтыми глазами и направился к дивану. Щенок замер и вжался в пол. Аня же подняла голову и заорала:
- Куда своими погаными лапами?

Волк остановился и негромко, но очень убедительно зарычал. От этого звука щенок мелко затрясся и напустил лужу.
На Аню это произвело куда меньше впечатления:
- Приперся среди ночи, ребенка напугал. И, главное, уверенно так заходит, будто право имеет! Знаешь, какое у тебя право? Право вытереть эту лужу, а потом попросить прощения. У меня, у Жени и у нашего дорогого гостя.

Волк внезапно разогнул спину и оказался стоящим на задних лапах. Позвоночник распрямило, как будто в него вставили несколько новых шарниров и подключили гидропривод. По очереди тряся и расправляя задние лапы, от чего они удлинились, но остались такими же тощими, волк размял плечи, ухватился передними лапами за голову и аккуратно её снял. На плечи упал поток длинных белых волос, и показалось бледное человеческое лицо. Он повесил волчью голову на вешалку, как шляпу, нащупал на горле молнию и расстегнул меховой комбинезон. Под ним оказался серый свитер с вышивкой и зеленоватые вытертые джинсы. Высокий худой блондин надел стоявшие под вешалкой ботинки, повесил шкуру на вешалку, распахнул дверь и вышел из комнаты. Отсутствовал он секунд пятнадцать, вернулся с тряпкой, встал на колени и принялся вытирать лужу на полу. Рядом с его головой болтала ногами сидящая на оттоманке девочка лет пяти в коричневом платье и с улыбающейся античной маской на лице. Аня гладила девочку по голове.

- Мог бы и шкурой своей вытереть, всё равно она ни на что другое не годится.
- Родная, - ответил блондин довольно высоким для мужчины голосом, - мысль, конечно, интересная, но как ты себе представляешь охоту, когда от тебя пахнет мочой конкурирующего вида? Меня пацаны не поймут.
- Ага, мнение пацанов - это для тебя самое главное!
- Самое главное для меня - охота. И тебе это прекрасно известно. Если бы я не охотился, мы бы питались одной рыбой. А ты бы уговаривала есть её сырой потому, что так, якобы, вкуснее. Ага. Тина и паразиты, паразиты и тина. Очень вкусно. Ням-ням.

Он поднялся, небрежно кинул тряпку за диван и повернулся ко мне.
- Позвольте представиться, Неждан. Здешний хозяин. А Вы, значит, мой гость. Гость Неждана, нежданный гость. Так как, хуже татарина или лучше?
Он захохотал, хлопнув ладонями себя по бедрам.
Аня скорчила презрительную гримасу:
- Я тебя умоляю, прекрати позорить нас своими примитивными шуточками. Это человек из столицы, а не алкаш с рынка.
- Как будто в столице нет своих алкашей, - хихикнул Неждан. - Но этот молодой еще. Не успел слишком сильно отравить организм. По крайней мере, самое вкусное пока цело.
И снова заржал.

Неждан сел на диван рядом с Аней. Она сделала вид, что отодвигается. Рядом эти двое выглядели, как представители одного, но не совсем человеческого, вида. Оба очень высокие и худые, совершенно одинаковые длинные белые волосы. У Ани глаза голубые, а у Неждана желтые.
Девочка залезла на диван с ногами, спряталась за спинами родителей и поглядывала оттуда на меня сквозь прорези в маске.

Глава семьи внезапно повел носом, повернулся к Ане, отчетливо принюхался, внимательно посмотрел на меня и снова повернулся к жене:
- Анюта, запах табака я почувствовал еще на лестнице, ладно, но ты не могла бы мне объяснить одну непонятную для меня вещь. Мы с тобой говорили, обсуждали и пришли к решению, что алкоголю в нашей жизни места больше нет. Ты уверяла меня, что всё, больше ни капли и никогда. Ведь та поездка могла оказаться для нас последней. Даже мои способности к регенерации не беспредельны. Я уж не говорю о том, какой пример для ребенка. И что же я вижу? Ты приводишь гостя, и от вас обоих несет абсентом, как из могилы Шарля Бодлера. Что случилось? Ты так постарела, что неспособна вызвать низменные чувства у трезвого человека?
- Прекрати хамить, животное! Кому, как не тебе, должно быть известно, что переход без применения алкоголя невозможен технически.
- Для него! – Неждан ткнул пальцем в мою сторону. – Для него невозможен. Вы могли прекрасно доехать по дорожке. Чай не в Сибири живем, расстояния всего ничего, даже пешком дошли бы не вспотев. Но тебе-то зачем было это пить?
- Ты совсем одичал в своем лесу. Милый, у социальных взаимодействий свои законы. Чтобы человека напоить, нужно пить с ним вместе, так всё устроено. Ты же знаешь мой метаболизм, такие дозы я перерабатываю без какого-либо вреда для тела и души.
- Именно поэтому ты всегда выбираешь для своих «социальных взаимодействий» самое крепкое пойло, какое сможешь найти. Семьдесят градусов, ага. Он вообще после этого на что-то способен будет? И, кстати, почему такой выбор? Чем он тебя так привлек?
- А ты посмотри на него внимательно.

Неждан вскочил с дивана и в три шага оказался рядом со мной. Белые брови, бело-розовая, как у жены, кожа. Очень красивое лицо. Ни дружелюбия, ни угрозы. Он просто нюхал. Смотрел и нюхал. Потом, ни слова ни говоря, вернулся на диван, сел и откинулся на спинку.
- Что я должен был увидеть?
- Ничего.
- И что дальше?
- Да, интеллект – не самая твоя сильная сторона. Милый, ты увидел, вернее, не увидел главное. Вот, скажи, кто он?
- Да никто. Просто человек.
- Вот именно! Он просто человек.
- Тебе нравятся просто люди?
- Господи, какой же ты идиот! Родной, это человек. А это значит, он не останется здесь. Завтра он покинет Благодарск, и мы его больше не увидим. Никогда. В отличие от других членов нашего маленького клуба, с которыми мы обречены сталкиваться каждый день до конца наших дней. Ну, или их дней, это как повезет.
- Хочешь сказать, тебя привлекла перспектива безответственности?
- Называй это как угодно. Для тебя – безответственность. Для меня – новый опыт, раскрепощенность, свобода. В том числе – свобода от осуждения.
- Ага, - протянул Неждан, - разговор приобретает интересный оборот. Женечка, будь так добра, оставь нас с мамой и нашим гостем. Тут у нас будет взрослая беседа. Можешь пока погулять вокруг дома, поохотиться. Но за забор ни шагу! И лягушек не трогай, завтра нам дождь ни к чему.

Девочка, которая в этот момент ковыряла пальцем диванный валик, подняла голову. Маска на ее лице была уже трагическая, с опущенными уголками рта. Отец глядел на нее сурово, не отводя глаз и не мигая. Та вздохнула, послушно спрыгнула с дивана и засеменила босыми ногами к двери.

Когда дверь закрылась и шаги по коридору стихли, Неждан продолжил:
- Ты что-то говорила про раскрепощенность и свободу. Хотелось бы поподробнее. Какая именно закрепощенность в наших с тобой отношениях мешает твоей свободе? Не стесняйся, тут все свои. Этот молодой человек, как ты сама сказала, завтра исчезнет из нашей жизни. А почему, кстати, завтра? Можно и прямо сегодня.
- Господи боже мой, опять эта сказка про белого бычка. Нежданчик, миленький, а не ты ли первый начал все эти разговоры про усталость в браке, про временное повышение разнообразия и прочую хрень? Не ты ли убеждал, что так будет лучше? Так что же случилось? Когда ты тащишь сюда своих лохматых девок – это нормально, это в порядке вещей, не надо критиковать и калечить их тонкую душевную организацию. Стоит мне привести хоть самого расчудесного парня – и то нехорошо, и это плохо. Лично я вижу три проблемы: первая, это лицемерие, вторая, это тоже лицемерие, и третья, это ревность.
- Дело не в ревности, дело в женской психологии…
- Ой, правда, что ли? А, может, в мужской психологии?

Мне показалось, что картинка в глазах колеблется и идет полосами. Я тряхнул головой и принялся тереть глаза. Когда же убрал руки от лица, вместо дивана под вешалкой стояла старинная мраморная ванна на бронзовых ножках. В ванне нежилась бледноволосая русалка, хвост с розовым плавником свисал наружу. Она чесала за ухом худого волка, сидящего возле ванны. Волк смотрел на неё, а она смотрела на волка. И никто им больше не был нужен. Я - в том числе.

Осторожно ступая, чтобы не потревожить хозяев, я покинул комнату, спустился по лестнице и вышел на крыльцо. Белая лунная ночь, так светло, что можно читать. Я ожидал увидеть мотоцикл, но возле дома стояла белая спортивная Чайка-3310, та самая модель, что прославилась убогим салоном и мощнейшим неубиваемым двигателем. Хозяин говорил, что можно и пешком добраться. Теперь бы не пойти в противоположную сторону.
Аккуратная дорожка вывела меня к воротам. У ворот стояла собачья будка, из которой тянулась по земле цепь и заканчивалась полузасыпанным песком хвостатым скелетом. Калитка настежь. Я вышел и обернулся. По обе стороны от ворот высились сваренные из толстых гнутых труб олимпийские кольца. К воротам проволокой была прикручена раскрашенная фанерная фигура рыжей девушки с футбольным мячом. А к одной из ближайших сосен добрые люди прибили указывающую вправо стрелку с надписью «Автобус в город».

Шел я долго. На дороге было светло, но лес вокруг стоял непроглядной черной зубчатой стеной. Дорога все время шла немного в гору. Ни души, ни звука, кроме моих шагов. Но спустя какое-то время к звуку моих шагов стали добавляться еще чьи-то шаги. Они еле ощущались, пока я шел, но стоило резко остановиться и замереть, как слышались два-три тихих шага, будто попутчик догонял меня и тоже останавливался. Обернулся – никого. Дальше пошел – снова негромкие шаги. Я не удержался и спросил вслух:
- Долго будешь преследовать?
Голос справа ответил:
- Пока ты меня не заметишь.

Я повернулся. Рядом шла Ася Верещагина во плоти собственной персоной. В своём любимом легком свитере и красных кедах.
- И давно ты так идешь?
- С самого начала. И куда, интересно, ты путь держишь?
- В город, в гостиницу. Может быть, успею еще поспать пару-тройку часов.
- Нет, не успеешь. Концерт вот-вот начнется.
- Ночью?
- Такова традиция. Праздничный концерт начинается ночью, а праздник идет до заката следующего дня. Свое выступление ты уже прогулял.
- Блин, как нехорошо! Ребятам придется начинать без меня…
- Не думаю, что кто-то, кроме гитариста, вообще вспомнит, зачем вы сюда приехали.
- Это еще почему?
- Потому что комбинация не собрана. Ты мог бы остаться в объятиях гостеприимных хозяев лесного особняка, и для тебя это стало бы рабочей ветвью. Но ты оттуда сбежал. Я тебя, в принципе, понимаю и даже в чем-то одобряю. Но, знаешь ли, в любой игре есть мертвятник – некоторая территория, куда отправляются игроки, погибшие по сценарию. Формально тебя, конечно, не убили, ты просто хочешь покинуть игровой полигон. Но по правилам это можно сделать только в заранее назначенной точке выхода. А тут, в этой ветке, такой точки нет. Так что, либо возвращаешься к базовому сценарию, либо мертвятник.
- А где этот мертвятник?
- Ты в нем находишься. У нас, вообще-то, очень насыщенная ночная жизнь, особенно накануне праздника. Ты кого-нибудь встретил, пока шел от ворот?
- Никого, кроме тебя.
- И не встретишь. Только других таких же покойников, но я бы тебе такие встречи не рекомендовала. И идти ты можешь по этой дороге сколь угодно долго. У нее нет конца. В этой ветке с концертом у тебя ничего не получится.
- А ты тоже покойник?
- Нет. Я – добрая фея.
- И зачем ты мне помогаешь?
- Потому что добрая.
- Врешь.
- Вру.
- Так зачем?
- Игра еще не закончена.
- А ты, выходит, Мастер?
- В какой-то мере. Но я добрый Мастер. У меня можно переигрывать.
- Ты всё-таки предлагаешь мне вернуться в мрачный дом к этим извращенцам?
- А куда бы ты хотел вернуться?
- Домой!
- Желание понять можно, но повторюсь – тут наружу выхода нет. Давай что-то поближе.
- Ну, хорошо. Когда мы с Олегом направлялись в магазин, к остановке подошел автобус. Хочу уехать на этом автобусе на вокзал, а там поглядим, есть точка выхода или нет. Кстати, можешь сказать, у меня получится?
- Прямо оттуда – нет, но подход верный. Выйдешь на финишную прямую. Если, конечно, сделаешь всё правильно.
- Хорошо, постараюсь запомнить.
- А вот это бесполезно. Ты попадешь в более раннюю точку именно своей ветки. И, разумеется, не будешь помнить того, что знаешь сейчас. Иначе получится жульничество, а жульничать нехорошо.
- Ты вообще кто такая?
- Ася Верещагина.
- Это просто имя. А кто тот, кто носит это имя?
- Упростим задачу. Выясни сам, кто такая Ася Верещагина, и это как раз станет точкой выхода, о которой ты так мечтаешь.
- Нефигово так упростила!
- Проще уже некуда. Ну, так что, возвращаемся к походу в магазин?
- Да.
- Ступай дальше этой дорогой. Осталось недалеко.

И я осознал, что разговариваю с пустотой. Или, может быть, с собственным воображением.

Это «недалеко» растянулось еще минут на десять. Ноги уже гудели от беспрерывного подъема, когда вдалеке на дороге замаячил темный предмет. Вблизи это оказался маленький низкий столик, расписанный под хохлому, какие можно встретить в детских садах. На нём стоял стакан, наполовину заполненный пахнущей спиртом и еще чем-то знакомым жидкостью. Мне уже надоело беспрерывно пить, трезветь, проваливаться в похмелье и снова пить, я устал от зыбкости и нереальности мира. Но, раз такие правила … Я глотнул напиток и сразу узнал отвратительный вкус – рябина на коньяке, самая убогая настойка, какую можно найти магазинах. В схватке с тошнотой я победил, допил стакан и хотел поставить его обратно, но столика не было, дороги не было, леса не было, да и стакана тоже не было.

Глава 8. Конец дня

Наконец, полил давно собиравшийся дождь. Полил мощно, сразу возникли лужи и покрылись непрерывно лопающимися пузырями. Мы спрятались под навес автобусной остановки.
- Гляди, - сказал Олег, - вон едет автобус. Проедем одну остановку, меньше вымокнем.
- Олежка, - ответил я, - меня и так в этих ЛиАЗах укачивает, а в теперешнем состоянии я его заблюю до краёв. Лучше уж промокнуть.
- Не будь кретином. В крайнем случае, блеванёшь в окно. А тут тебя смоет нахер, погляди, что творится.

Подошел совершенно пустой автобус, полтора метра от края крыши остановки до раздвижных дверей преодолели рывком, Олег еще умудрился неведомо как прикрыть собой гитару от дождевых струй. На моё счастье, внутри почти не пахло бензином, тошнота подергала меня за корень языка и неохотно спряталась. Лампочки в салоне горели тускло и уныло.
- Олег, мне тут не нравится.
- А чего так?
- Я не понимаю, что тут творится. Большую часть того, что происходит, от меня спрятали, закрыли занавесочкой, делают вид, будто ничего нет. И смотрят как на идиота.
- Кто смотрит?
- Да все.
- Я вообще никого не вижу, кто бы на тебя смотрел. Да и особо тут ничего не происходит.
- И ничего странного ты не замечаешь?
- Слушай, не грузи. И, главное, сам не грузись.
- Ты как хочешь, а я на этом автобусе доеду до вокзала, спишу расписание электричек на завтра и билеты куплю. Чтобы отыграть этот чертов концерт – и сразу прочь отсюда, как можно скорее.
- Ну, если тебя приперло… Давай так, я в магазин, затарюсь водкой и вернусь к озеру, а ты скатайся, успокой свою нежную психику, купи билетов, пива тоже можно – и приезжай обратно на продолжение банкета.
- Хорошо. Но тихий голос разума подсказывает, что никто не станет ждать водки под проливным дождем, и продолжение банкета будет где-то в другом месте. Если будет вообще.
- А мне моя звериная интуиция говорит, что день еще не закончен, и веселье только начинается. Ага, как удачно он остановился!
Двери автобуса раскрылись точно напротив дверей стеклянного магазинчика. Олег подхватил гитару в чехле и выскочил наружу. А я сел на ближайшее сидение и поехал дальше.

Мне всегда нравилось похмелье. Конечно, не состояние Хиросимы, которое бывает наутро после ночи излишеств, безобразий и позора, а легкая ментальная и физическая утомленность, напоминающая о приятно проведенном времени и настраивающая на сентиментально-философский и немного творческий лад. Утонченное мазохистское удовольствие, недоступное запойным пьяницам и вообще всем, кто имеет привычку опохмеляться. Хорошее качественное похмелье переживается насухую, максимум с чаем и кисломолочными напитками. Даже кофе уже оскорбит язык и желудок. Совершенно противопоказано куда-то торопиться, о чем-то волноваться и строить планы. Весь день следует посвятить любви к себе и совсем немножко – к другим, тогда к вечеру наступит умиротворение, какое в монастыре намаливают месяцами. Конечно, химическая благодать держится недолго, но много ли благодати вообще может себе позволить мирской человек, да еще и музыкант?

Этот город взломал мою внутреннюю биохимию. Я не успевал выйти в состояние обыденной трезвости, но это еще было полбеды: опьянение нарастало, но стоило потоку спиртного прерваться ненадолго, как накатывало внезапное похмелье, резкое и фундаментальное, выкачивало из меня силы и способности анализировать происходящее, съедало цвета окружающего мира и ставило бессильным наблюдателем перед нечеловечески причудливой изнанкой бытия. Но простой глоток алкоголя размывал эту пугающую структуру, как морская волна слизывает песчаный замок на пляже, и я шел на новый виток теплой симпатии и интереса к бытию, который сменялся еще более болезненным падением сквозь картонные декорации. И что-то странное творилось со временем. Вроде бы, событий за день случилось всего ничего: приехали, покрутились в сквере, были допущены в гостиницу, сходили за полквартала показать свои физиономии местным властям, вернулись, накидались качественным бухлом в гостинице с Катей, скушали пиццы, потом накидались некачественным бухлом на свежем воздухе с Таней, пошли за добавкой. А тут раз – и поздний вечер, почти ночь. Окна автобуса заливает дождем, я еду на вокзал, мне муторно, неуютно и безумно хочется домой.

На мгновение стало светло как днем. Источник света находился сзади, на пол упали резкие тени, я успел разглядеть надпись шариковой ручкой на спинке сидения «Благодарск – здесь трудно жить и легко умирать!» и обрывок наклейки с ногой в красном кеде на стекле. Потом всё погасло, ахнул гром, я запоздало подумал, что это не атомный взрыв, а всего лишь гроза. Наконец, упала тишина. Тишина и темнота.
Погасли фонари, погасли окна домов. Почему-то погасли лампочки в автобусе. И, главное, исчез звук двигателя. О том, что движение продолжалось, я понял только по пролетающим за окном ветвям деревьев, выступающим из мрака. Шум дождя тоже прекратился, можно было представить, что снаружи падает не дождь, а снег.

Кажется, мы повернули, открылось обширное пространство с серым небом, автобус остановился и открыл двери. Я подошел к кабине, чтобы заплатить за проезд, заодно и за Олега, но не увидел водителя за рулем. Всё пространство кабины было заполнено какими-то колючими ветками, свету не хватало, чтобы понять – неподвижны они или нет. Я выскочил наружу, отбежал на несколько метров и оглянулся. Темный остов автобуса без колес стоял на брюхе перед остановкой. Двери закрылись, из пустых колесных арок поползли такие же колючие узловатые ветки, приподняли железную коробку, оторвали её от земли – и автобус вдруг легко поскакал дальше, ровно и беззвучно.

Дождь прекратился. Ночи стояли еще белые, и даже грозовые тучи не смогли съесть весь свет в мире. Легко распозналось темное здание вокзала. В одном окне горел дрожащий голубоватый огонек, непохожий на свет свечи. Я пошел на этот свет.
В небольшой комнате работал маленький черно-белый телевизор, какие иногда встречаются в автомобилях представительского класса и питаются от 12-вольтового аккумулятора. На экране Клинт Иствуд в ковбойской шляпе вел по пустыне Ширли Маклейн, изображающую из себя монашку – старый вестерн в классическом стиле, до того, как пронырливые итальянцы превратили жанр в балаган. Комната была набита битком – зрители сидели на стульях, на полу, чуть не друг на друге, стояли, переминаясь с ноги на ногу, но не отрывая глаз от крохотного экранчика. Я заметил, что не один смотрю в вокзальное окно, еще трое слева и справа от меня прилипли к стеклу. Я попытался спросить их, где найти расписание – но на меня зашипели, чтобы я не мешал слушать звук фильма, долетавший через открытую форточку. Пришлось идти на платформу.

Платформа была невысокая, и со стороны города сквозь решетку ограждения лезли ветви акации и сирени, в изобилии росших вдоль путей. Поэтому я не сразу заметил темные фигуры возле решетки. А когда заметил и услышал их разговор – остановился, вжался в сирень и затаил дыхание.
Крупный мужчина стоял, облокотившись на фонарь и засунув руки в карманы. Возле него суетилась мелкая скрюченная фигура в кепке.
- Дядя, дай денег!
- Димочка, я тебе, конечно, родственник. Но совершенно не обязан вечно финансировать развлечения бесполезного в хозяйстве существа. Зачем тебе сейчас деньги?
- Дудка дрянь, а с дозатором – дешевле дятла. Дай, дорогой дядя!
- То есть, опять пропьешь. Мальчик ты взрослый, иди работай и бухай на свои. И жильё поищи. Надоело твою рожу каждый день во дворе видеть.
- Дядя, душно! Дармоеды достали! Дай денег.
- Ты сам дармоед. Еще дружков твоих кормить, ага, сейчас.
- Дядя Даня дирижер, добрый! Дай!
- Не дам. Дима, иди проспись – и с утра на лесопилку. Там работники нужны.
- Дядя дурак! Дождешься!
- Щеночек собирается мне угрожать?
- Федор, дядю двинь!
Откуда-то выскочила и задергалась возле выключенного фонаря такая же нелепая фигура, не столь, однако, тощая. Этот ничего не говорил, только шипел и пыхтел, подбираясь к мужику сбоку.
- Ну, сами виноваты!

Стоящий у фонаря вынул руки из кармана, поднял их над головой, резко опустил, развел в стороны и сложил пальцы обеих рук в странные фигуры, от вида которых у меня заболел давно уже беспокоивший зуб. На гопников это произвело еще более драматический эффект: их, и так скрюченных, окончательно прижало к платформе, растянуло и отодвинуло в сторону. Они поджали хвосты, заскулили, было видно, что им очень хочется броситься прочь и исчезнуть, но чужая воля не давала им сдвинуться с места. Димочка сдавленно завыл, а Федор замёл хвостом по земле и вытянул морду к мужику, изобразив, как смог, гримасу раскаяния и подчинения.

По платформе прокатилась волна вибрации от звонкого удара. Потом еще одна, и еще. Что-то очень твердое и тяжелое поднималось по лесенке на платформу, металлически чеканя шаг. Димочка прикрыл лапами глаза и заскулил, действительно, как щенок. Из темноты показались лошадиный круп и фигура человека. Ночью все лошади серы, но я узнал серую лошадь патрульного казака с пляжа. Узнал и казака. Теперь они с лошадью составляли одно целое, и надевать галифе кентавру было не на что. Однако гимнастерка, фуражка и ружье остались на месте, а в руке он держал нагайку. Димочка снова завыл.
- Добрый вечер, Даниил Сергеевич! Получили Ваш сигнал, отработали оперативно. Будем оформлять задержание?
- И Вам не хворать, Аристарх Ильич! Вот скажите, сколько раз этих дурошлепов запирали? Раз десять не меньше.
- Надо журнал посмотреть, но мне кажется – больше. Это им как слону дробина. Посидели – и снова. Может, пора уголовное дело заводить, а не административное? Это же чистое разбойное нападение. И свидетель есть.
Кентавр косо глянул в мою сторону, давая понять, что прятаться нет смысла.
- А чему хорошему их тюрьма научит? Отсидят – вернутся уже уголовниками, с мертвыми глазами, в партаках, да еще не дай бог крови попробуют.
- И что же Вы предлагаете?
- Единственное, что останавливает подобных существ, так это страх. А чего боятся псы? Кроме смерти? Боли они боятся! Я вижу у Вас в руках очень интересный и полезный в вопросах воспитания инструмент.
Псы моментально заскулили хором, скрежетали когти по платформе да судорожно били хвосты.
- Идея, конечно, хороша. Но только немножечко незаконна. Тем более, свидетель есть.
- Разве есть свидетель? – Даниил Сергеевич впервые посмотрел на меня, на дне его глаз тлели оранжевые огоньки. – Вам, наверное, показалось впотьмах.
- Ну, если Вы так говорите, - Аристарх Ильич тоже глянул на меня и стал расправлять нагайку. – Только выключите им голосовые связки, чтобы народ не пугать.
Боком, спиной я стал пробираться к лестнице, не отрывая взгляда от кентавра и дрожащих у его копыт собак. С глазами «потерпевшего» я старался больше не встречаться. На лестнице повернулся и побежал. За спиной послышались размеренные хлесткие удары и пугающая тишина между ними.

Конечно, я не стал искать расписание, не стал ждать автобуса, просто двинулся в город пешком, щемясь к самому краю дороги. Тучи разошлись, светила луна, я дергался на каждый шорох, прижимался к стволам деревьев, растущих вдоль обочины, когда казалось, что кто-то идет. Скоро стали попадать темные дома, потом домов стало много, я добрался до рыночной площади, но так и не встретил по дороге ни души. На втором этаже гостиницы за стеклянной дверью балкона теплился огонек свечи. В холле тоже был свет – на конторке администратора стояла керосиновая лампа.
Я хотел взять лампу, но мягкая лапа с тонкими коготками ощутимо царапнула мою руку.  Из-за лампы показалась кошкина морда. Серая усатая скотина покачала головой и мотнула ухом влево. Там стояли три одинаковых подсвечника с защитными стеклами, похожие на маленьких детей керосиновой лампы, которым по малолетству пока не доверяли керосин, но разрешили пользоваться свечками. Рядом лежал спичечный коробок. Я снял стекло с одного из подсвечников и зажег свечу. Кошка подвинула лапой блюдце, на котором уже лежала обгорелая спичка. Я благодарно кивнул и стал подниматься по лестнице наверх. В номере разделся, задул свечу и упал в приготовленную постель. Сил на то, чтобы осмыслить происходящее, просто не осталось, и через полминуты я уже спал.

***
Мне снилось, что кошка, дождавшись моего ухода, злобно ухмыльнулась и ударом хвоста опрокинула керосиновую лампу. Стекло разлетелось, пылающий керосин хлынул на стойку, потек на пол, на стену, на кошку. Дико орущая горящая кошка бросилась наверх, крохотные капли огня слетали с её шерстинок, и второй этаж тоже занялся. Я выскочил наружу, когда стены коридора уже дымились, а жаркая стена огня перегораживала дорогу к лестнице. Я бежал по коридору, дергая одну за другой дверные ручки. Осталась только дверь люкса. Тоже заперта, но за дверью звуки. Кто-то тихо противно хихикает. Я дергаю дверь, бью в неё ногами, а хихиканье становится ближе, кто-то подходит к двери с той стороны, останавливается и смеется надо мной. Начинает ходить туда-сюда, марширует на месте, прыгает, а сам при этом сдавленно хохочет. Я знаю, кто это такой. Сейчас он возьмет веник и начнет подметать пол перед дверью, а я должен стоять и ждать, пока он не натешится и не откроет наконец проклятую дверь.

В дверь отчетливо и уверенно скреблись. Я открыл глаза. Всё те же сумерки, всё та же ночь. За окном что-то невнятно и дробно шевелилось, шумело, шло. Дверь оставили в покое, а звуки с улицы остались. Я открыл окно и высунулся.
Жители города шли по центральной улице. Я с трудом различал во тьме фигуры, но их было множество, наверное, сотни, они неторопливо брели мимо рынка, мимо гостиницы, мимо церкви, мимо сквера, мимо здания администрации. Ни начала шествия я не видел, ни конца. Кое-где мелькали огоньки сигарет и всполохи фонариков. Издалека, оттуда, куда уходила эта ползущая под окном змея, доносились усиленные динамиками голоса и музыка.
Я оделся, прихватил свой рюкзак и быстро сбежал вниз. На стойке администратора всё так же горела лампа, а за стойкой стоял Антон и что-то писал в толстую конторскую книгу. Он поднял на меня взгляд, улыбнулся и сказал:
- Доброй ночи! Хотите выписаться из гостиницы? Должен предупредить, что если вы провели в номере хотя бы минуту из текущих суток – вы платите за сутки целиком.
Он смотрел на меня добрыми глазами и поглаживал левой рукой огненно-красную бороду, которой вчера еще у него не было.
Я не нашелся, что сказать. Просто положил ключ на стол и выбежал наружу.

Первыми, кого я увидел, были тролли. Они служили в ГАИ, неплохо зарабатывали, кентавры их презирали, а леший-участковый уважал и иногда в нетрезвом виде называл лучшими друзьями. Леший шел на праздник с женой, и к друзьям намеревался присоединиться позднее, когда супруга увлечется общением с подводной родней и потеряет бдительность.

На старом велосипеде «Орленок» ехал лесовик с круглой лысеющей головой и аккуратной седой бородкой. Он перебрался в Благодарск, когда его участок превратили в песчаный карьер, а соседи сказали, ну, бывает, езжай в Сибирь, там леса навалом. Здесь его местные лесовики, впрочем, в артель тоже не взяли, но хотя бы не прогнали. Зарабатывал он, собирая валежник и продавая за копеечку мигрантам-эльфам, которым религия запрещала рубить деревья, а собственная спесь – подбирать палки, которые и так под ногами валяются.

Шли уже немолодые супруги – дриада с оборотнем. Сошлись по молодости, особо счастья не нашли. Было дело – жена засмотрелась на холостого соседа-друида и начала потихоньку паковать вещички, начала да не закончила. Было дело – пьяный муж выл на весь лес, мол, за что ему такое проклятье – бревно в койке. Сейчас она ухаживает за огородом, а он разводит щенков на продажу. Очень любят местную природу.

А вот другая пара – оба вервольфы. Много их тут, кругом лес до горизонта. У этих как раз всё в полном порядке. Муж в футболке с волчьей мордой, жена одета поскромнее, но лица у обоих характерные, с эльфами даже в темноте не перепутаешь. Ходят на все праздники, участвуют в семейных спартакиадах - перекидываются на время, даром что на пенсии. Дети в Большом Мире, живут своей жизнью.

Легкой трусцой бежало странное существо в расстегнутой рубашке и шортах – тощее, с сияющими глазами и с целым гербарием худых коленок и локтей, пересчитать которые в движении не представлялось возможным. Больше всего оно походило на странствующего паука-сенокосца. Я встречал таких и раньше, они в любое время года и в любую погоду передвигаются бегом в рубашках и трусах, питаются солнечным светом, но всегда бледны, и исчезают раньше, чем успеваешь понять, что же это такое было.

В кустах у больницы играли четверо большеглазых детишек-игошей. То ли жертвы абортов, то ли провинциальная медицина не справилась. Этих на праздник не пустили – маленькие еще. И всегда будут маленькие. Но музыка доносится и сюда, а у детей всегда найдется, чем себя занять. За детьми присматривала закутанная фигура в черном, по поводу которой не возникало даже желания поинтересоваться, кто или что скрывается под балахоном.

Шел на праздник молодой упырь со своей невестой. Как-то раз, повинуясь непонятному побуждению, он влез в собачью драку, получил пару болезненных укусов, но отбил у стаи бродячих блоховозов маленькую белую собачку со странным хвостом. Подлечил кладбищенскими травами и отпустил. Упырь был не слишком умным, и не задумывался, почему вдруг именно его урочище стали все чаще выбирать местные старики, когда по традиции уходили умирать подальше от дома. Ему не приходило в голову, откуда у лесного трупоеда взялась молодая красивая подруга, завелось хозяйство и наметились социальные связи в городе. А кицунэ была умная, и считала, что ей очень повезло в жизни.

Бригада ведьм низко-низко летела над землей, почти подметая её своими метлами. Ведьмы подходили к любому массовому мероприятию сугубо прагматично, и сейчас рекламировали своё агентство по уборке помещений и придомовых территорий. Все в идеально выглаженных белых блузках и черных прямых юбках, только у толстенькой бригадирши блузка в кружевах. Прошлая рекламная компания, когда все наряжались в горничных, привлекла множество нецелевых звонков, и униформу было решено скорректировать.

Радостно скакал фавн с очередной нимфой под ручку. Эта была такая молоденькая, что еще даже не определилась со специализацией. Родители, сами из полевых, твердили про профессиональную династию и семейную гордость, но здесь, в лесном краю, никаких перспектив у них не было. Фавн осторожно нашептывал про бесхозные озера и источники, но тоже пока не преуспел. За ними поспевал символ серьезности их отношений - недавно приобретенный крылатый щенок лабрадора.

Гном с сыном катили в четыре руки полную тачку грибов-трюфелей. Кто, кроме них, способен нарыть такой деликатес, да еще в июне месяце? Народу развлечение, а гномам коммерция. Обратно тачка поедет тоже ой не пустая. Маман осталась дома кормить скотину и подводить баланс, ей торжества до одного места. Скоро и первые ягоды пойдут.

С дороги за церковью на главную улицу вырулил синий мотоцикл. За рулем сидел Олег, сзади к нему прижималась бледная русалка, длинные белые волосы струились за ней волной, а ниже, возле сиденья, ветер трепал притороченные волчий хвост и голову. Оба помахали мне, и Олег прибавил газу.

На крыльцо администрации вышли официальные лица. Таня снова оделась в строгий костюм, но была чем-то смущена и прятала за спиной левую руку. Денис пытался говорить речь, но его слова заглушала музыка, и он недовольно дергал серым пушистым ухом. Там же на крыльце обнаружился и Илья, он что-то выговаривал гоблину в синем рабочем комбинезоне, а тот картинно воздевал руки и, кажется, вводил всех в заблуждение.
Разухабистое танго звучало уже близко, я начал разбирать слова:

Мы летим на Восток
Крылья наши в пыли
Далеко от земли
Нас унес ветерок

Нас понес ветерок
В направленье сосны
Ведь там наше гнездо

Впереди, наконец, показался электрический свет. Горели фонари, горела праздничная иллюминация, гирлянды лампочек сияли над футбольным полем, уставленным столами с угощением и сувенирами. Со стороны поля поднималась по склону группа футболистов, они по очереди пинали скатывающийся на них мяч. Что это за твари – я так и не понял, просто сгустки тьмы в форме человеческих фигур со светящимися зеленым глазами.
А самым ярким пятном было подсвеченное со всех сторон здание кинотеатра «Кориолан». Рядом с ним стояли огромные колонки и высилась видеостена, куда транслировалось изображение со сцены. На сцене лысый дядька в очках и с банджо увлеченно пел в микрофон, а между куплетами как бы в ужасе от него отшатывался. Баянист в котелке сидел на стуле, и даже так было видно, насколько он высок. Движения его выглядели преувеличенно серьезными и академичными, но в глазах блестело безумие. Ударник откровенно отрывался, скалил зубы из-под низко надвинутой кепки и стоя лупил палочками по установке.

Нам пора улетать
Но в гнезде хорошо
Я там женщин нашел
Будем их целовать

Большинством голосов
Предложенье прошло
И теперь на Восток
Мы с тобой не летим

Здесь начиналось милицейское оцепление. Штатных ментавров не хватало, и в цепи стояли набранные с бору по сосенке добровольцы, в основном – оленьих кровей. Командовал ими минотавр с лосиной головой и в погонах подполковника. Здесь толпа распадалась на ручейки. Пока я решал, куда же теперь податься, неведомо откуда выскочила радостная Катя, схватила меня за руку и повела к кинотеатру. Копытные почтительно расступились.

Стены фойе кинотеатра, как и первый этаж гостиницы, покрывали фотографии. Но тут со всех фотографий глядел один и тот же плохо выбритый брюнет в толстых очках, на ранних снимках – с усами, на поздних – с залысинами. Один, с друзьями, с женщинами, в лесу, на сцене, перед толпой людей, в компании музыкантов, с гитарой, с синтезатором, с сигаретой, за рулем автомобиля, за праздничным столом, на пляже, на пустынной улице… Вот он, значит, какой, этот таинственный местный гений. На губах много улыбки, в глазах мало счастья. Или это так кажется из-за очков.
Народу в затемненном зале на удивление немного, задние ряды вовсе пустовали. Туда я и направился. На сцене уже виденная мной на экране музыкальная группа доигрывала очередную песню. Задником для выступления служил киноэкран, на который из аппаратной проецировалась статичная фотография: всё тот же юбиляр, изображениями которым увешано всё фойе, совсем молодой, в клетчатой рубашке, держит в руке свечу. Свеча – единственный источник света, лицо освещено наполовину, фон теряется в темноте. Фото очень крупнозернистое, темное, совсем не праздничное.
Зал нестройно захлопал, вокалист поклонился, поблагодарил и объявил последнюю песню.

Огненный город Рио
Там женщины ходят гордо
Быки там едят солому
Солому высшего сорта

Передо мной сели двое, повернулись ко мне. Олег и Илья.
Олег сказал:
- Привет. Говорят, мы сейчас выступаем.
Илья сказал:
- Эти ребята мне нравятся. Жаль, не останутся здесь.

В барах сидят бразильцы
Текилу пьют и виски
Ночью идут к креолкам
И тискают их за сиськи

Я спросил:
- Как мы будем играть? Ударника нет, звук не настроен.
Олег сказал:
- А, ты Антона уже видел… Ну, этот раз без него, а потом прямо в гостинице в баре сцену организуем, и будем лабать хоть каждый вечер. А сегодня вот он обещал нам подстучать, - и кивнул в сторону сцены. – Нормальный, кстати, чел, уже договорились обо всём.
Илья сказал:
- Денис обещал аппарат в гостинице поставить стационарный. Чтобы и репетировать там и выступать.

Утром восходит солнце
Горит надо мной как лампа
В огненном городе Рио
Начинается самба

Я сказал:
- Вы так говорите, как будто остаетесь тут навечно жить и творить. А нам после концерта на поезд.
Олег сказал:
- Тебе на поезд. А мы остаемся.
Илья сказал:
- Жаль, что ты не с нами.

Огненный город Рио
Там деньги текут рекою
Тебя однорукий бандит там
Разденет одной рукою

Я спросил:
- В смысле – не с вами?
Олег сказал:
- Ты же видишь, что это место – не для тебя. Не потому, что ты плохой, просто тут ждут других.
Илья сказал:
- Да и, кроме того, ты же играть не умеешь. Ну, подумай сам.

В трущобах там негры злые
И дети их тоже гады
Бразильцы туда не ходят
Как минимум без лопаты

Они встали и, не дожидаясь конца песни, двинулись между рядами к проходу. Кто-то тронул меня за левое плечо. Рядом сидела коротко стриженная блондинка в зеленом платье и держала в руке рюмку с прозрачной жидкостью.
- Ты знаешь правила. Один глоток – и всё закончится. Хочешь – домой, хочешь – на следующий круг. Вдруг повезет?
- Не много ли на себя берешь, Ника? – раздалось справа.
Я повернул голову, там грозно сверкала стеклами очков Катя.
- А почему бы и нет? Он уже отработанный материал.

Но если ты смелый парень
Владеешь дзюдо и самбо
То в Рио тебя закружит
Безумная пляска самба
Самба!

На сцену выбежала Таня, что-то сказала вокалисту, он резко оборвал песню, закивал, Таня взяла микрофон и взволнованно заговорила:
- Дорогие гости и участники! У меня очень важное сообщение. Случилось невероятное событие! Наш дорогой юбиляр, Алексей Григорьевич, нашел возможность посетить этот праздник. И сейчас он выступит вместе с музыкантами групп АРРА и Гектор Сазан! Давайте похлопаем!
Зал взвыл от восторга. Я видел, как Олег с Ильей поднимаются на сцену. Я видел, как Таня несется к входной двери, чтобы встретить того, кто намеревается войти. Я видел, как Ника с недоброй улыбкой откидывается на спинку кресла, скрещивает руки на груди и готовится насладиться неведомым зрелищем. Я видел, как Катя вскакивает на ноги и кричит:
- Папа! Папа!
Что-то завибрировало у меня в кармане. Я достал телефон. На экране горела надпись: «Номер не определен».
- Привет, - сказал знакомый голос. – Выходи наружу, я тебя там жду.
И повесила трубку.

***
Задние ряды покрывал полумрак, но большая часть зала освещалась дневным светом, бьющим в распахнутую дверь. Всюду валялся мусор и обломки деревянных кресел. Экран еще сохранился, но в нём зияли дыры. Деревянный пол догнивал, доски опасно прогибались под ногами. Чудом сохранившийся рояль стоял на краю сцены, на его пыльной крышке блестела рюмка, накрытая ломтиком черного хлеба. За дверью колыхалась какая-то тряпка.
Тряпка оказалась строительной сеткой, закрывающей осыпающийся фасад кинотеатра. Снаружи на ней были напечатан идиотский пейзаж с березками. Ася Верещагина сидела на бетонной ступеньке. Увидев меня, поднялась.
- Ну, поехали.

Тут же, за сеткой, стояли велосипеды: мой черный Старк и ее красная Мерида. Ася двинулась во главе нашей маленькой колонны. Много что менялось за прошедшие годы, но дыры в асфальте на Филиппова оставались вне времени, сколько ни перекладывали этот самый асфальт. Мы свернули на Социалистическую. Она была такой же зеленой, как всегда, но наросло заборов, куда-то подевались водяные колонки, и повсюду что-то строили, сносили, облицовывали, красили. Там, где должна была уже показаться водонапорная башня, стоял целый новый квартал пятиэтажек. Башня, впрочем, нашлась, смотрела на нас слепыми, забитыми фанерой окнами, а вот вместо картофельных полей теперь имелась автостоянка и большой ангар, занятый продовольственным магазином. Дом, где жили две карельские лайки, исчез, зато здание автобусной остановки на кольце стояло крепко. Дорожка из бетонных плит, уходящая в сторону заброшенного лагеря, превратилась в полноценную улицу. Но мы поехали дальше, туда, где кончался асфальт, а улица Социалистическая превратилась в лесную дорогу, сначала широкую, а потом всё уже и уже. Дома по обе стороны перестали попадаться, и когда Ася свернула направо, я сначала вообще не заметил, что там есть какой-то просвет между деревьями. Еще метров сто, и она остановилась.

Здесь когда-то давно была вырубка. Время шло, подрастали молодые сосенки, вереск и черничник захватывали выжженные лесорубами участки, вырубка превратилась в пятачок молодого леса в окружении вековых сосен с полянкой посередине. Через эту полянку проходила старая финская дорога, со временем ставшая песчаной тропинкой. Лесники облюбовали эту полянку, поставили скамейки у костровища. Скамейки периодически подгнивали, их чинили, меняли, сейчас это были просто два бревна, накрытые куском шифера, нагретого солнцем. Мы уселись, и Ася сказала:

- Сядь прямо. Ноги перед собой, никаких «ногу на ногу». Руки положи на бедра ладонями вниз. Закрой глаза.
Я сделал, как она сказала.
- Теперь постарайся не думать ни о чем. Просто короткими словами описывай вслух свои ощущения. Ощущения, не мысли.
- Я вижу красно-оранжевый свет за закрытыми веками.
- Солнце светит мне в правый висок. Я ощущаю тепло кожей виска и чувствую, что справа цвет более яркий и насыщенный.
- Слышу легкий шелест листьев растущей через дорогу осины.
- Когда листья шелестят, ощущаю кожей легкий ветерок.
- Слышу далекий шум шоссе.
- Чувствую красный пульсирующий сгусток справа впереди, за пределами головы. Он меня беспокоит.
- Низко жужжат насекомые.
- Открой глаза.
Я сделал это слишком резко. Сначала перед глазами полыхнуло море огня, потом прорезался монохромный контурный рисунок, цвета вернулись далеко не сразу.
- Теперь скажи, кто такая Ася Верещагина.
- У меня есть кошка. Вообще, кошек у меня несколько, но эта самая классная. Рыжая, длинношерстная. Зовут Аска. Забавно бывает придумывать кошкам дополнительные имена или фамилии. Аска, общаясь с людьми, издает своеобразные звуки, «верещит». Вот и стала она Верещагина. Ася Верещагина.
- А как кошка превратилась в человека? Ну, не совсем человека, но всё-таки.
- Моя дочь рисовала наших кошек в образе людей. Это называется «хуманизация». Хуманизация Аски оказалась особенно хороша.
- Отлично. Запомни всё, мы еще вернемся к этому моменту. Теперь скажи, как ты вдруг стал музыкантом-клавишником.
- Вот это для меня самого загадка. Я не умеют играть на клавишах совершенно. Когда-то чуть-чуть умел на гитаре, но давно уже всё забыл.
- А Алексей Лавров, светлый гений Благодарска, умеет играть на клавишах?
- Умеет. То есть, умел. Только он умер лет десять как. И никогда не был ни мэром, ни знаменитостью, ни владельцем недвижимости, и детей у него тоже нет. Как музыкант он не прославился, как писатель – тоже. А вот группа Гектор Сазан – вполне себе существует, исполняет его песни и даже имеет поклонников.
- А место ты это помнишь?
- Конечно. Я прихожу сюда, чтобы забыть о том, что беспокоит. Сяду, закрою глаза – и всё исчезает. Остается свет да шум леса. Вот сейчас ктыри жужжат, мухи такие здоровенные, хищные. А через месяц кузнечики застрекочут. Неподалеку живет длиннохвостая неясыть, я ее встречаю иногда. Обычно она тихая, но временами ухает поздно вечером или с утра. Через эту дорогу проходит участок подземной реки, и в периоды полноводности ее надо обходить по лесу. До войны вдоль дороги стояли дома и жили люди, множество фундаментов еще не ушли навсегда в глубь болота. В них порой селятся лисы. По дороге ходят люди, звери. Время от времени мелькают призраки прошлого, будущего или неслучившегося.
- Что ты делаешь, когда видишь, как кто-то идет по этой дороге?
- Придумываю про него историю.
- Про каждого?
- Про каждого.
- А как ты придумал Благодарск?
- Я его не придумывал, он мне приснился. Приснилось место, очень похожее на это, но немного другое. И название.
- И там жила нечисть?
- Нет, про нечисть придумал Карл Ренштальбальданкен. Про нечисть, про то, что распознать ее можно только с похмелья. Я её только компактно поселил здесь. Сам он как раз настоящий, играет на банджо в группе Гектор Сазан и любит водный туризм.
- А что твой покойный друг служит почетным мэром этого городка – тоже Карл придумал?
- Нет. Он вообще сам здесь поселился, я не понял, как это вообще получилось. Или ты мне посоветовала? Мы же не первый раз так беседуем?
- Не первый – это очень мягко сказано. Ну, про то, как я здесь оказалась, да еще на такой удивительной роли, я даже спрашивать не буду, сам должен понимать. Остался один вопрос: кто дал этому миру многовариантность?
- По легенде – Ленин, через дриаду. Ну, типа внутримировой обоснуй. Это будет вообще в другой книге, её как раз Ренштальбальданкен пишет. Ну, планирует написать. Если брать чисто моё мнение, то думаю я, так всё на самом деле и устроено, не только здесь, а везде. Но тайно и потихоньку. Все живут в чистовике. А сколько черновиков было переписано для этого чистовика – никому не ведомо. Есть даже отдельный жанр компьютерных игр про это – визуальные новеллы.
- Это ты сейчас правильную мысль сказал. Насчет тайны. Наиболее могущественная и абсолютная власть – власть тайная. Когда твоя воля, никем не распознанная, что-то меняет в настоящем, ты не только запускаешь причинно-следственный вектор в будущее, но и опосредованно изменяешь прошлое. Люди не знают истинных причин события, и сами придумывают ему подходящие причины и предпосылки, а потом начинают верить в них. И вот уже никто доподлинно не знает, что было на самом деле, а что нафантазировали. Казалось бы, событие случилось только что, но едва оно случилось, как выясняется, что легенда о нём жила еще века назад.
- Ты про что конкретно сейчас говоришь?
- Я говорю о природе своей власти над Благодарском. Теперь поговорим о тебе. Боюсь тебя разочаровать, но у тебя нет власти надо мной. Ни надо мной, ни над этим миром.
- Почему, если я тебя придумал?
- Вот тут ты глубоко ошибаешься. Во-первых, придумал меня не ты. Не ты придумал кошку Аску. Не ты нарисовал её в виде человека. А это уже значительная часть образа и характера персонажа. Ты можешь придумывать любые истории про меня, но жизнеспособными будут только те из них, которые соответствуют моему характеру и внешнему виду. Которые для тебя уже заданы. Иначе ты сам не поверишь в эти истории. То же самое и весь мир Благодарска. Который частично тебе приснился, частично придуман другим человеком. Ради бога, сочиняй! Можешь сам становиться персонажем, можешь оставаться в стороне, но мир будет существовать и без твоего участия. Что же касается меня… Я же теперь не только кошка Аска, пусть и в человеческом облике. Я еще маскот футбольного клуба Благодарска. Я длиннохвостая неясыть, живущая по соседству. Я покровитель и защитник города нечисти в недружелюбном человеческом мире. Я голос в твоей голове. Я - наклейка на стекле. Я – городской герб. Меня придумала благодарская школьница. Меня нарисовала твоя дочь. Я – героиня романа. Я – автор романа.
- Даже автор?
- Прочти, что написано на обложке. Все мои манифестации во всех доступных мирах порождают причинные цепочки, уходящие в вероятное будущее и переписывающие невероятное прошлое. А ведь еще есть мои дорогие сестрички: Катя, Таня, Аня и Ника. Мы очень прочно держимся за жизнь, прочнее тебя. Благодарск примет всякого, кто согласен соблюдать наши законы. Ты не сможешь жить здесь постоянно, потому что ты человек. Но мы будем рады видеть тебя в гостях. Для этого достаточно просто вспомнить о нас. И друзей приводи.
- Теперь, поговорим о финале твоего путешествия. Как обычно, у тебя два пути. Ты можешь встать, повернуться и пойти по тропинке через овраг, как ты обычно возвращаешься с прогулок по лесу. Вернешься к своей обычной жизни. Но когда книга закончится, а ей осталось буквально полстранички, ты опубликуешь её, а имя автора укажи – Ася Верещагина. Скажешь, это твой псевдоним. Юридически, сам понимаешь, я ни на что не претендую, а вот закрепиться в твоём мире будет для нас очень полезно. Сделаешь так?
- Пожалуйста.

Мягко пружинил под ногами мох, жужжали ктыри, шелестели листья осины, еле слышно гудело далекое шоссе. Жаркие лучи били прямо в левый висок. Я двинулся по еле заметной тропинке между деревьями, вышел на просеку, спустился в овраг. В июле здесь уже можно набрать горстку лисичек, но сейчас пересменок между весенними и летними грибами. Если поторопиться, я смогу прибраться, помыть посуду и успеть на электричку в 16:23.

***
- Расскажи и про второй путь.
- О, он гораздо интереснее! Видишь эту дорогу? Ты частенько сидел тут, смотрел на людей, проходящих по ней, и придумывал им истории. И на дороге появлялась невидимая развилка, на которой свежесочиненный персонаж сворачивал навстречу новой судьбе в новый для него мир. Ты же не думаешь, что один такой на свете? На этом бревне всегда кто-то сидит и смотрит на дорогу. Второй путь – это прогуляться по дороге самому.
- И кто же будет сидеть на бревне и смотреть на меня?
- Как это – кто? Я.

Мягко пружинил под ногами мох, жужжали ктыри, шелестели листья осины, еле слышно гудело далекое шоссе. Я оглянулся, посмотрел на пустое бревно, зачем-то помахал рукой и повернул направо. Жаркие лучи били прямо в правый висок, я на мгновение зажмурился, перед глазами всё окрасилось в красно-оранжевый цвет. Когда я открыл глаза, был почти июль. Солнце уже перешло за границу моего дома, и я с балкона мог хорошенько его наблюдать. Но это быстро надоедало, и я пошел пить чай. Когда я пил третью кружку заварного индийского чая, в дверь позвонили.

Эпилог

Ася некоторое время смотрела в спину уходящему герою, потом повернулась к Нике.
- Сестричка, я тебя давно спросить хотела. Зачем ты всю эту тягомотину устроила с прогулками, петлями в пространстве и бла-бла-бла. Выпила бы парня по-быстрому, он бы с кармической травмой на следующем же цикле отвалился - и до свидания. Сразу же было понятно, что нечего ему тут делать. А ты ему столько точек привязки дала, что никакое обнуление все не вычистило.
Ника потянулась под лучами солнца.
- Да ладно тебе. Хорошо же получилось. Я уверена, что напишет он тебе книгу, как обещал. А я, наконец, потрахалась нормально. Кровь - это, конечно, питательно, но как-то уныло. Огонька не хватает. Остальные вон не стесняются свою личную жизнь устраивать, а ты им ни слова не говоришь. Одной мне все претензии.
- Говорит, еще как говорит.
Осинка, росшая напротив бревна по ту сторону дороги, внезапно оказалась совсем рядом. Осенние красные листья собрались в платье, и Таня тоже уселась на бревно.
- Как всегда, подслушиваешь?
- Еще и подсматриваю.
Ника добродушно ткнула ее пальцем под ребра и ойкнула.
- Ну, вот, ноготь из-за тебя сломала...
- Сама виновата. Не забывай, что я бревно.
- Ой, какие мы нежные!
- Девочки, не ссорьтесь!
Катя неслышно подошла сзади.
- Вы не представляете, какое это счастье - иметь возможность покинуть Дом, хоть на немножко.
Ника хихикнула:
- Да что-то ты нечасто его покидаешь, даже когда можно стало. Наверное, есть чем и с кем в этом Доме заняться. Вон как ты с лица схуднула да сбледнула!
- Ох, Ника, тебе бы все про телесный низ затирать да в чужие спальни подсматривать. Счастье любит тишину.
- А ты у нас вся такая возвышенная, что без мужика в Доме даже за порог выйти не можешь!
- Так, заткнулись!
Ася напустила строгости.
- У нас тут не пикник с банкетом, а совещание. Анечка, помнишь концепцию книги с картинками и с выбором сюжета? Наш герой об этом тоже что-то говорил. Как это называлось, виртуальный роман?
- Визуальная новелла, - Аня сняла мотошлем и принялась разглаживать непослушные волосы. - Не совсем моя тема, я в реальное действие играю, а это штука компьютерная. Мне не зашло, а ты заинтересовалась и решила отыграть как модель.
- В общем, нам нужна такая новелла.
- Нам?
- Ну, тут нам, конечно, она ни к чему. А в тех ветвях, где есть компьютерные игры, она очень даже пригодится. Чтобы люди приходили подготовленные. Чтобы случайных вообще не было. Книга - это уже хорошо. Но нужен более широкий охват.
Катя улыбнулась:
- Да, Асенька, планы у тебя как всегда наполеоновские. Но для того, чтобы модель заработала, нужно сначала найти того, кто все это сделает. А как его найти? Как обычно?
- Да, как обычно. И будьте добры не расслабляться. Есть шанс обеспечить нам всем новую манифестацию - постараемся его не упустить.
- Кстати, по компьютерным играм, - продолжила Аня, - мне говорили, что эти визуальные новеллы - уходящий жанр, очень нишевый. Если нужна действительно качественная манифестация, я бы предложила сделать стрелялку-постапокалипсис в местных декорациях. Охват будет - мама не горюй. Представьте себе слоган рекламной кампании: "Город Блаадарск - здесь трудно жить и легко умирать!"
Она тщательно проартикулировала двойное «а».
- Почему "Блаадарск"?
- Потому, что город захватили зомби, у них языки сгнили, они так выговаривают название.
- Не надо зомби, они мерзкие, - сморщилась Ася. - Кроме того, в нашем пучке никаких зомби нет и не может быть.
- А в других, значит, есть? - с огоньком в глазах поинтересовалась Катя.
- Не хочу больше ничего слышать о зомби! Девочки, вы все большие молодцы. Три новых перспективных поселенца, агент влияния с путевкой не только в реальные миры, но и в воображаемые. Очень удачная операция. Но носы не задирайте. Все многократно висело на тонком волоске, и, по справедливости говоря, нам просто очень повезло.
- Да уж, - надула губы Ника, - кому-то повезло, а кому-то опять в девках ходить. Где все нормальные мужики?
- Чтобы наша Тиночка да никого себе не нашла!

Ася ласково погладила Нику по голове, та выгнула спину, мимолетно потерлась о колено и спрыгнула в холодные угли кострища. Облачко золы поднялось в воздух и опустилось на белую шерсть серебристой патиной. Блеснули красным глаза, и она исчезла в зарослях вереска.

***
Эта часть леса когда-то была основательно заселена. Катя быстро заприметила обтесанный камень на пригорке. Подошла, огляделась и поняла, что не ошиблась - вот и другие такие камни, сквозь мох и черничные кусты проглядывают прямые линии. Тут когда-то стоял дом. А раз он стоял, и часть фундамента уцелела - значит, сеть еще действует. Чутьем она нашла место, где стояла печь, свернулась клубочком и вызвала в памяти формулу.

***
Аня брела по дорожке на звук журчащей воды. Вчерашний дождь переполнил болотный резервуар, на дорогу пробился ручеек и побежал под уклон. Судя по размытым корням и камням, это происходило тут регулярно. Еще несколько таких прорывов добавило потоку полноводности, и дорога постепенно превратилась в русло реки. Течение замедлилось, дно ушло вниз, ноги потеряли опору. Аня ударила хвостом и поплыла.

***
Ася с неодобрением посмотрела на осину, вновь растущую на прежнем месте, и погрозила ей пальцем. Красные листья сменили цвет, и деревце перестало выделяться среди июньской зелени. Ася удовлетворенно кивнула, покрутила круглой головой и бесшумно взмахнула большими серыми крыльями.