записки со строгого режима

               



                Записки строгого режима.
               
               
                ПРОЛОГ               
Увы, жизнь не пережить сначала,
И время не остановить.
Пусть я граблей собрал не мало,
Но надо просто, дальше жить… 
               
  Жизнь-штука прикольная. И совсем неважно довольны мы ей или нет, всё равно она классная. Она помогает испытывать себя на прочность, давая своими поступками себе новые вводные. Особенно классно анализировать прожитое. Как бы было, если бы не, то или не другое ни случилось то, как бы было всё по-другому. И у нас относительно, конечно, всегда есть свобода.  Это свобода выбора. Можно сказать да, когда следовало бы сказать нет, идти всё время по прямой или свернуть налево, мчаться со всех ног, хотя разумнее было оставаться на месте. От того или иного выбора в целом бывает, что зависит твоя дальнейшая жизнь. Но как известно; умные учатся на ошибках других, дураки на своих, и только идиоты ничему не учатся. Вот видимо, и я был не из касты умных, и свои грабли искал планомерно и целенаправленно.               
  Оказавшись благодаря своему образу жизни, и своим соответствующим поступкам в лагере строгого режима, я начал наблюдать за окружающим меня миром. Вследствие этого возникло очень много мыслей.
 Например, все люди делятся на категории; замечательные, чудесные, интересные и удивительные. Замечательные – всё всегда и за всеми замечают, чудесные – постоянно что-нибудь чудят, удивительные соответственно удивляют, а интересные – интересуясь всем, всюду свой нос суют. Когда благодаря своему замечательному характеру (см. вышесказанное) всё замеченное мною достигло критической массы, и не в силах держать в одной голове я решился всё это изложить словами. Надеясь, что своим повествованием смогу кому-то помочь оказавшемуся на грани перехода черты закона по ту сторону.
   А если не нужно ничем и никому помогать, то можно просто прочитать записки и интересные размышления удивительно-замечательного чудика, который нашёл-таки себе на жопу приключений.
    Я долго думал, что же у меня получится; то ли просто рассказ, то ли повесть, то ли роман, а на самом деле, это всего лишь хроника событий, произошедших со мной. За точность и правдивость событий и персонажей отвечаю, как говорится по полной, насчёт диалогов всё сложней, ведь помнить дословные разговоры в принципе невозможно. Поэтому всё приблизительно по смыслу действий.
Когда я раздумывал с чего же начать, то ли с первого класса, но это получится долго и нудно. То ли с того первого раза, когда я стал бороться с наркотиками путём их уничтожения собственным организмом. И пришёл к выводу, что надо начинать со дня моего задержания.
    Моя история началась в пятницу, жаркий августовский день с того, что я очнулся от телефонного звонка мобильника, который прервал мой сон после ночной смены. Взяв трубку, услышал в ней голос барыги, через которого последние месяца три я покупал себе наркоту.
    В то время я «подсел» на «Спайс» - жуткую вещь, что-то вроде травки только по воздействию он силён как спирт после пива. А при отсутствии ежедневного употребления оного препарата возникает сильный психоз. Так что можно крушить или предметы мебели, или чьи-нибудь лица. На тот момент эта дрянь вполне легально продавалась на каждом углу, а номера телефонов, где можно было приобрести, трафаретами белели на асфальте по всему городу.
 Семь лет государство молча наблюдало и видимо крышевало этот бизнес, пока общественность не подняла «Гай-гуй». После этого всё, что было так доступно и получившее себе многих почитателей, приравняли к особо опасным наркотикам. И тысячи мелких, а именно мелких продавцов оправились в «места не столь отдалённые». Такова стала политика государства по борьбе с наркоманией. Но так как у нас всё превращается в кампанейщину то, были расставлены мелкоячеистые сети, в которые попалась многочисленная мелкая рыбёшка, а акулы бизнеса с помощью всё тех же денег и связей в силовых структурах рвали эти сети как туалетную бумагу…
 
               



                Глава 1 «ТЮРЬМА»



   Итак, с чего мы начали, с того, что меня разбудил звонок мобильника. Хоть и было к тому времени часов девять утра, я спал после первой ночной смены на каком-то складе книг и журналов. Куда устроился после почти полугодовалого перерыва в работе кем-то и где-то.
   Это была моя соломинка, держась за которую я хотел начать новую жизнь, да и запилы жены по поводу: «Да когда же ты за ум возьмёшься и на работу выйдешь. Я, мол, и так кормлю всю семью, а муж на диване брюхом кверху лежит и наркоту жрёт. Хоть бы сына постыдился!» тоже меня достали. Признаюсь, мне порой было довольно стыдно перед своими родными, но опиатные рецепторы мозга стыд как-то нивелировали.
   Поэтому я сам был несказанно рад, когда меня всё-таки взяли хоть на какую-то работу. Твёрдо решив начать новую жизнь, я вышел и проработал двенадцать часов без сна. Но всё это лишь преамбула перед звонком.
Николай, как он представился мне (хотя впоследствии я узнал, что называл он себя всегда по-разному), попросил приехать на точку. Где торговали (по его словам - абсолютно легальным, то есть не вошедшим в список запрещённых) «Спайсом» и подменить продавца, который по чему-то в тот день не вышел на работу. Объясняю, мол, я только с ночной смены и сильно хочу спать. А он мне говорит, что надо всего лишь часика три-четыре поработать, чтобы не потерять постоянных клиентов, а мне за это посулил горы золотые (в данном случае зелёные). В тот момент я не услышал гул набата, которым звонила мне судьба. И я сделал свой очередной в жизни неправильный выбор. Всё закончилось часа через два…
   Я приехал на встречу, где увидел незнакомого мне бородатого мужика, который поздоровавшись, сразу перешёл к делу.
- На, здесь тридцать пакетов – барыга протянул мне пакет, набитый расфасованным спайсом – Когда кончится, позвонишь мне, я привезу ещё.
- Чё-то мне стрёмно как-то сегодня. Лёха почему-то не вышел. Может его, приняли вчера? – поделился я своими опасениями с мужиком.
- Да не ссы у меня здесь всё под контролем и мусора здесь прикормлены – попытался успокоить меня Николай – Ты просто будь поаккуратней, с собой не таскай, и работай только по моим звонкам. Я буду тебе набирать и говорить, как выглядит клиент и всё.
   В начале потусовавшись, часок в лесочке на всегдашнем месте, я присел на измену, то есть испугался и переместился за железную дорогу. Где, усевшись за пластиковый стол в летней кафешке, из которой просматривался единственный пешеходный мост, я успокоился. Заказал себе чашечку кофе и, достав планшетник, вставил в уши наушники, упёршись в какой-то сериал по федеральному телеканалу. Я был уверен, что все меры предосторожности соблюдены и всё происходящее у меня под контролем.
   Часа два всё проходило по накатанному плану. Мне приходил звонок от Коли с описанием клиента. После чего я высматривал подходящих по приметам людей и наблюдал не идёт ли кто ни будь за ними. Но всё было спокойно. Моё внимание притупилось и даже ничего не ойкнуло, когда человек купивший один пакетик решил минут через десять увеличить свою покупку ещё одним пакетиком. Такого ещё не было, но мне честно всё было по барабану. Хотелось домой спать.
   Когда на мне, курнувшим на халяву и сонном, щёлкнули наручники, я долго не мог «отдуплить» что случилось. Пока меня оформляли, мне казалось, что это всё дурной сон, что всё это не со мной. Мне хотелось, чтобы было, как всегда, когда меня тормозили с наркотой. Просто забирали все деньги и дурь и отпускали. Но, увы, это была явь.
   По-настоящему я напугался, когда следователь показал, какой мне грозит срок. Кстати, оформляли меня в знаменитом на всю страну ОВД «Царицыно» где несколькими годами ранее начальником был, печально известный, майор Евсюков, кажется, так его звали, который, возвращаясь, домой пострелял что-то около пяти человек. Его потом осудили на пожизненный срок.
   После допроса меня повезли на медосвидетельствование на территорию бывшего завода ЗИЛ. Там я, видимо сильно перенервничав, не мог часа три сдать мочу на анализ. Что я только не делал и приседал и воды литра два выпил, ничего не помогало. Только к вечеру меня привезли обратно в отдел и закрыли в обезьянник.
Среди ночи привезли толпу среднеазиатов по линии ФМС. Они галдели по-своему и я, проснувшись на лавочке, понял, что уснуть видимо будет не судьба. Неожиданно увидел одного чела, который о чём-то лопотал по мобильнику.
- Слышь приятель, дай жене набрать, а то она наверно с ума сходит
Мой новоиспечённый приятель, аккуратно положив телефон на пол, не сильно подтолкнул в сторону камеры, где я сидел. Стараясь быть незамеченным, я наклонился и, подняв трубку, тут же набрал любимой. Вкратце рассказал о том, что произошло, и тем же путём отправил телефон владельцу.
   Под утро дежурный, видимо пожалев меня, прислал мне порцию «Доширака» уже залитого кипятком.
   Потом было двое суток в наркологической больнице, где я лежал пристёгнутым наручниками к кровати и освобождался от оков только по нужде при неизменном присутствии милиционера. Хотя на окнах решёток не было, бежать не было никакой возможности. Всё-таки четыре этажа, а внизу мостовая.
   Да и куда бежать-то?  Окромя своей квартиры и домика в деревне где-то в Тульской области у меня никакой недвижимости больше не имелось. И друзей верных "девушка в балахоне с косой" к себе прибрала, а неверных, так на то они и неверные, что им доверять нельзя.  Да думаю, это последнейшая глупость куда-то пытаться сваливать. Ещё потом и побег от правосудия пришьют. А мне и так было достаточно того, что следователь показал разбег моей статьи, а именно от десяти лет. Я чё, по-вашему, вообще с головой не дружу? Не робята бегать это не моё, а как меня учили родители, царствие им небесное, сделал - отвечай. В понедельник после обеда состоялся суд, точнее судилище как в тридцать седьмом, который вообще не стал слушать мои мольбы о хотя бы домашнем аресте и арестовавший меня на два месяца. Меня поместили в изолятор временного содержания, сокращённо ИВС - где я провёл трое суток, с двумя такими же бедолагами. Один был дагестанец, имевший в своём багаже один отсиженный срок, а второй был таджиком, который за жалкие две тысячи в день готов был раскладывать шарики с героином для страждущих.
   И наконец, автозак, доставил меня в СИЗО-1 знаменитую тюрьму «Матросская тишина».
   Выйдя из автозака, я глянул вверх. Там серое облачное небо как бы давило сверху, готовясь небесными слезами всплакнуть над моей горькой судьбинушкой. Да и опустив глаза я не увидел ничего жизнерадостного.  Меня окружали только мрачные кирпичные стены с арочными окнами вековой давности, закрытые решётками. Лязг замков и металлический стук хлопающих дверей на миг встряхнул моё сознание, и я понял, что жизнь слишком круто повернулась и поздно что-то делать, надо думать, как с этим жить дальше.
   Первое знакомство с моей новой жизнью произошло в карантине, в который меня поместили после оформления все необходимых бумаг.
   Помещение было метров десять квадратных, с вонючим туалетом и тремя сокамерниками. Коротко представившись, я залез на свободную койку и погрузился в раздумья. От соседей я услышал удивительные истории: один по пьяни угнал старенький «москвич» и уснув за рулём протаранил в лобовую экипаж ППС, другой купил себе пакетик «спайса» распаковав его, сделал пару затяжек и с ним в руках уснул. Разбудили его естественно милиционеры и упаковали, как говорится по закону, а третий переспал с какой-то малолеткой и, отказавшись на ней жениться, попал за это в тюрьму.
   Делать в принципе было нечего и мы, слепив из хлеба фишки, начали играть в шашки на нарисованном на тетрадном листе поле. Ещё играли, конечно же, и в морской бой. Когда и это утомило, тогда один слепив из хлеба кубики, наколол на них цифры от одного до шести после чего, расчертив лавку на поле для игры в нарды, принялся сражаться с другим со-сидельцем.
   По ходу времени мне объяснили, что туалет – это дальняк, стол – дубок, кровать – шконка, дверь в камеру – тормоза и т. д. За дополнительным тюремным жаргоном можно обратиться в профильный, специализированный словарик, коих сейчас очень стало много.
   В первую же ночь начался, так называемый, загруз меня на деньги. Ведь в тюремном мире, людей, попавших за сбыт чего-либо, называют «барыгами», которые, по их мнению, (убийц, разбойников, крадунов и мошенников), должны платить деньги, чтобы людям, сидящим было, на что покурить и что заварить в кружке.
   После отбоя в 22.00 через окна с помощью ниток и «коней» налаживались «дороги». Причём очень было интересно наблюдать как к длинной люминесцентной лампе, которая светила на потолке и была оттуда снята, с помощью кусочка ткани была привязана крючком загнутая алюминиевая ложка. Приспособление называлось "удочка." Ведь наше окно было закрыто мелкоячеистой решёткой, куда пролазили от силы два пальца. А верёвка, спущенная к нам, сверху висела вертикально и достать вручную её не было никакой возможности. "Дорога" — это жизненно важная часть тюремной жизни, по ней можно связаться практически с любой камерой, кроме конечно тех, где сидят "шерстяные" или «красные" арестанты, посредством "коней". «Конь» — это верёвка, сплетённая косичкой из полосок ткани, в основном от простыней. По дороге гоняли «груза», а вообще это могло быть всё, что угодно, от записок «маляв» до сигарет, чая, конфет, колбас и много чего ещё. Так вот, высунув "удочку" мы, затянув к себе свисавшего сверху «коня», привязали к нему своего. "Дорога" заработала!
   Ну и как принято, спускают нам покурить, заварить чайку и записку, где сказано, чтобы мы отписались кто мы, откуда и по какой статье задержаны. Позже спускают нам «тырку» - мобильный телефон и меня приглашают к нему. Там какой-то голос с характерным кавказским акцентом начал меня стращать словами страшными, весь смысл которых сводился к одному, с меня требовали денег. Это теперь, по прошествии лет, я понял, что это была просто разводка, а тогда в первые, столкнувшись с миром по ту сторону решётки, я спасовал. Денег просили очень много, где-то порядка двухсот - трёхсот тысяч. Ведь, чем изначально больше будет запрошена сумма, тем вероятность того, что заплатят хоть что-то, сразу повышается. Но это мне понятно теперь, а тогда я объяснял дрожащим от волнения голосом:
- Денег таких с роду не видал.
-Но надо что-то перевести – отвечает невидимый собеседник – А то совсем всё плохо будет.
 – Ну, я попробую тысячи три у жены спросить.
 – Давай пока три, записывай номер киви.
На решение сделать транш повлияли так же мои сокамерники. Они с благовейным придыханием сообщили, что меня удостоил диалогом сам смотрящий за карантином. Пояснив при этом, что деньги нужны на «общее» с которого, кстати, грели и нас. Разбудив любимую, а было на минуточку три часа ночи, рассказал всю ситуацию. Любимая, как всегда, повозмущавшись, когда это касалось финансов, заверила меня, что сделает перевод.
   Грев – это когда неимущим арестантам рассылалась по дороге так называемая «насущка». Насущка – это в основном чай, сигареты, запарики (в основном «Ролтон») и дешёвые конфетки.
   Дни тянулись медленно. Играли в шашки, в нарды, в морской бой. Каждый о себе много чего порассказал. Всё остальное время отдавали Морфею, т. е. сну. Так минуло четыре дня. Закончился положенный карантин и меня повели в «хату» - так в тюрьме называют камеру.
   Видимо детский сад окончился, и меня перевели в следующий возрастной институт тюремной жизни. В него, я никому не советую, да и не желаю попасть, если вы, конечно, не экстремал по жизни. Итак, свернув «машку» - матрас, и взяв в другую руку все свои небольшие пожитки, я с милиционером проследовал до камеры №101. Из-за двери послышался приглушённый крик: «Тормоза!», а когда дверь открылась, я увидел на пороге человек двадцать одетых кто во что. За их спинами увидел натянутую веревку, завешенную банными полотенцами. Кто стоял ближе всех ко мне протянул руку за матрасом и сказал: «Добро пожаловать. Заходи».
Место моего нового обитания было примерно пятьдесят квадратных метров, вдоль стен стояло девять двуярусных шконок. Заранее приношу извинение за тюремный сленг в названии некоторых предметов, так как видимо тюрьма рано или поздно впитывается порами кожи. В связи с этим диалект меняется в большей или меньшей степени.
   Далее, между двумя арочными окнами, расположенными на высоте двух метров и зарешёченных с двух сторон, стоял холодильник, на котором расположился телевизор дюймов так в четырнадцать.  Перед ним стоял наглухо привинченный к полу стол на восемь персон, а по бокам стояли две также, не переставляемые, лавочки. В углу отгороженный до потолка плексигласом, был туалет и умывальник с горячей водой. И весь этот уют был рассчитан на восемнадцать человек. Но в жизни ничего не бывает, чтобы всё было хорошо особливо в тюрьме и поэтому население составляло двадцать семь человек. Перманентно человек девять – десять делили своё спальное место с другими и спали по сменам. Когда дверь закрылась, ко мне подошёл пацан в спортивном костюме.
- Я Паша, смотрящий за общим, а тебя как звать и «беда» у тебя какая? - сказал мне парень больше похожий на таджика чем на Пашу.
Беда — это статья в коей обвиняешься.
   Пашка был двадцати четырёх лет от роду, высокий, худощавого сложения с характерным орлиным носом. На собеседника всегда смотрел уверенно, я бы сказал даже как-то нагло и надменно. Хотя и обвинялся он как большинство таджиков по «народной» двести двадцать восьмой статье, но виновным себя ни в коей мере не признавал и не собирался признавать.
-А меня Костей зовут, взяли по статье двести двадцать восьмой прим часть четвёртая - ответил я, обычно не привыкнув скрывать ничего.
- Ну, располагайся, с пацанами познакомься, когда придёт смотрящий, мы тебя подтянем и пообщаемся, – в принципе спокойным тоном напутствовал меня Паша.
   Я медленно опустился на кровать, на котором размещался молодой парнишка Вова из Владимирской области.
- Привет я Володя у меня такая же беда, как и у тебя и уже срок припаяли – червонец. Вот поеду скоро на Владимирский централ, а там режим краснючий ого-го. И я написал ходатайство на одну зону, в которой начальник какой-то дальний родственник. Так что у меня будет всё окейно, – заключил он.
После он негромко стал рассказывать о контингенте, находящемся в хате и о том, что возможно ждёт меня дальше.
   Население к тому моменту как я сказал выше, было двадцать семь человек. Около двенадцати было таджиков, из которых только у одного была статья за угон (166 УК РФ прим. автора), остальные имели ту же статью что и у меня. Но, как рассказал Вовка, никто из них ни в чём не признаётся.
Когда заходил по виду таджик, они сразу начинали «Гыр-гыр» на своём, а потом: «я не я и лошадь не моя случайно, мол, там стоял, а мусора гады накинулись, подкинули, или задержали на машине, наркотики в бампере были, так вот, машина моя, а бампер не мой». Всё это делалось, чтобы их не признали барыгами и не заставили платить.
   Из остальных пятнадцати один был узбеком, один хохол – молодой западенец, работающий в России водилой большегруза и случайно сбивший на смерть пьяного дедушку, который переходил дорогу по зебре и на зелёный свет. Остальные были просто жители России, из которых около пяти человек только были из Москвы.
Статьи тоже разнообразием не пользовались, больше двадцати имели её за наркотики сбыт или хранение пару человек было по сто пятьдесят восьмой (кража) двое угон (166). Смотрящий же выделялся на этом однообразном фоне. Во-первых, это был Дагестанец тридцати лет от роду, а во-вторых, сидел он уже под следствием почти полтора года по статье мошенничество (159 УК РФ) и звали его Бадри.
Раздался голос: «Тормоза!» и тут же большинство населения хаты попрыгало со своих шконок и столпилось возле дверей.
— Это делается, чтобы менты не успели войти внутрь, прежде чем не спрячутся все «запреты» (заточки - ножи, телефоны и т.д.), - пояснил мне Вовка. Как выяснилось, это был всего-навсего смотрящий Бадри. Он вернулся из спортивной камеры, где за деньги качали мышцы привилегированные арестанты, помимо всего там у них был сходняк.  Выглядел он как многие с Кавказа; чёрные прямые волосы, зачёсанные вперёд, небольшая бородка, характерный орлиный нос и достаточно субтильного телосложения, но со сломанными ушами. Такие уши я слышал, бывают в основном у лиц, занимающихся борьбой. Он забрался на лавочку и сев на корточки так, что колени упирались в подбородок, внимательно посмотрел на меня.
- Привет я Бадри смотрю за хатой, а тебя как? Что за беда? – голос был негромкий с характерным акцентом – Да, пацаны, сделайте, пожалуйста, нам чайку – обратился он к кому-то.
- Костя из Москвы, беда два два восемь часть четыре – уже привычно начал я.
- До тебя доводили, что эта статья не их порядочных и накладывает нехороший оттенок на лицо особенно здесь в тюрьме? Ну, то, что ты барыга и поступил нехорошо, известно, а за поступки надо расплачиваться, или проще нужно платить, – тоном, не вызывающим возражений, продолжал смотрящий.
 – Так что тебе надо будет поднять на общее тысяч так двести. И вопросов к тебе не будет. Будешь при общей массе жить дальше. Конечно, слова и голоса у тебя не будет, но это лучше, чем отправляться в "шерсть". Там жить проще только тем, кто физически силён или у кого родственники крутые - продолжал Бадри прихлёбывая горячий чай и закусывая сушкой.
Про себя я подумал, что все здесь рехнулись на таких суммах, двести, триста.
- Не поверишь, я в жизни таких сумм не видел, а посадили меня за пятьсот рублей – промямлил я, не зная, что может за этим последовать.
- А сколько можешь? – спрашивает Бадри.
- Не знаю – отвечаю - надо жене позвонить.
   Он достал откуда-то мобильник и, протягивая мне, уточнил:
 – Короче месяца два тебе на поиски ста тысяч.
   Супруга была мягко сказать шокирована, но я объяснил, что мне житья спокойного не будет и остаётся только вскрыться или вздёрнуться. Видимо это произвело на неё некий эффект, так как последние её слова были:
 – Попробую достать - и положила трубку.
   Потекла размеренная тюремная жизнь.
   Прогулки проходили час в день на крыше здания, но под навесом. И поэтому небо было видно только тонкую полоску между стеной и крышей. Зато всегда играла громкая музыка. В основном радио «Милицейская волна». Делалось это для того, чтобы заключённые не перекрикивались через стены.
   На прогулку ходило очень немного, максимум - человек пять. Остальные предпочитали тухнуть в камере.
Уже находясь в лагере, заметил одну особенность. В тюрьме гуляют по кругу и в основном по часовой стрелке. Очень многих спрашивал, почему так? Вразумительного ответа никто дать не смог. На зоне же гуляют, словно звери в клетке. А именно взад и вперёд. Так делают обычно тигры, волки. В принципе сравнение очень точное.
   Находясь в неволе, можно защитить докторскую диссертацию по психологии человека в ограниченном пространстве или в закрытом социуме!
Одни индивидуумы стараются вести себя независимо. Обычно это физически и духовно крепкие, так сказать, альфа - самцы, которые могли бы повести за собой толпу, но по тем или иным причинам этого не хотят. Они всегда себе подбирают подручного, наподобие шакала Табаки (видимо считая себя Шер-Ханами). Вообще все зоны и тюрьмы живут по закону джунглей: «Если не ты, то обязательно тебя». Как говорится третьего не дано. Может я конечно и не прав, но в моей жизни по-другому не было.
   Далее следует большинство, которое по примеру волков сбиваются в стайки, с вожаками или без оного, не в этом суть.
Ещё отметил бы группу, которую назвал бы «Бандерлоги». Эти сапиенсы любят говорить одновременно, причём пытаются в то же время друг друга перекричать, брать так, сказать числом и на голос, как стаи диких обезьян, но при приближении, какого-нибудь Шер - Хана резко меняют своё поведение на бледное блеяние.
   Самый редко встречающийся вид — это бирюк – волк одиночка. Эти себя в обиду не дадут, но и совать нос в чужие дела не любят.
Перспектива получить минимум десять лет вообще не улыбалась. Как потом я начал называть этот срок – «золотой червонец» или десятка на гособеспечении. По нашему законодательству наличие при себе нескольких пакетиков с расфасованным наркотиком приравнивалось к особо тяжкому преступлению как приготовление на сбыт. И никому даже дела не было, что по смс сообщениям я не раз получал предложение: "Купи четыре, а пятый в подарок". после этого у меня родилась шутка: "Пятый в подарок, плюс десять лет на гособеспечении!" Так как, при своём расшатанном здоровье и возрасте это было равносильно получить пожизненно. Плюс материальная нагрузка, которую я по своей тупости и глупости взвалил на любимую жену.
   Поэтому в первые дни у меня возникали суицидальные настроения. Позвонив, домой поделился мыслями с женой, что мол, жизнь никчёмная, на фиг такая кому она нужна, да и ей ждать десять лет, тоже мало приятного. Любимая же горячо попросила ничего с собой не делать и заверила меня в своей преданной любви и обещании ждать столько сколько надо будет…
Следующим шагом в моём приобщении к тюремной жизни стало назначение на ответственный пост. Тормоза – это не только у машин и тупые люди. Сидеть на тормозах – это сидя возле двери в камеру внимательно наблюдать в щель. При приближении милиции с намерением открывать дверь необходимо подать голосом тревогу: «Тормоза!». Об остальном я рассказывал выше. Ну, так вот каждый день я два часа посвящал этому занятию. Единственно, бывало, тяжело сидеть утром в одиночестве, так как все спали, где могли, и от этого непременно начинало в тишине морить в сон.
   Камерная библиотека не отличалась разнообразием, где большинство книжек было
озаглавлено «Уголовный Кодекс Российской Федерации» и различие состояло только в годах выхода в свет. Телек тоже не был панацеей от скуки. Почти круглосуточно «Орёл и решка», где хоть и с периодичностью в несколько дней всё повторялось, но внимание к передаче не ослаблялось. Ещё были все сезоны «Глухаря» и «Ментовских войн».
   Телевизор работал круглые сутки, и тишина была только ночью по понедельникам, когда велись профилактические работы. Как говорится, тюрьма живёт ночью.
Рассказывать о прошлой жизни смысла не вижу. Скажу, что вследствие неправедного образа жизни я имел так называемый букет (Молдавии) заболеваний и которые в один момент стали вылезать наружу. На третий день у меня опухла нога, и наступать на неё не было никакой возможности. Я еле дохромал до врача, но в помощь мне дали таблетку анальгина и всё. Я стал каждый день стучать в кормяк – окошко на двери, куда предают пайку, чтобы привлечь внимание к своей проблеме. И по-прежнему мне давали только обезболивающее.
   Только через неделю меня вызвали и повели какими-то лабиринтами и коридорами. Конечным пунктом стал кабинет УЗИ. После обследования мне поставили диагноз тромбоз глубоких вен. Доковыляв до хаты, увидел хмуро смотрящих на меня сокамерников. На ушко шёпотом Вова рассказал события, произошедшие после моего ухода. Через минут пятнадцать зашли со шмоном. Шмон – это обыск. Результат был то, что нашли и отобрали «общаковую трубу» – телефон общего пользования. Как потом я понял, что зеки, всегда потеряв что-то ценное сваливают вину на тех, кто попроще. Хотя в основном все «суки» - лица, сливающие информацию о запрещённых предметах, находящихся в пользовании, есть самые близкие люди к тем, у которых что-то забрали. Просто им так проще думать и не заморачиваться на логических выкладках.
   Мне опять так сказать ненавязчиво предложили внести третью часть на будущий телефон. Жена опять вошла в положение и помогла. По глупости и недалёком уме было решено вместо «фонарика» - обыкновенного телефона-звонилки тысяч за пять, взять смартфон за пятнадцать.
   Меньшей жизни телефона я больше не видел. В шесть часов по завтраку баландёр - осуждённый, разносящий еду по камерам, передал новенький телефончик. Естественно, его поставили на зарядку. До проверки, которая проходила часов в девять, обычно никто не заходил. Но как говорится не в этот раз. В семь часов зашли со шмоном и легко нашли нашу прелесть.
   Через неделю этот телефон был продан в другом корпусе тюрьмы. Вот такой вот оборот трубок на централе. И замечательные премиальные к зарплате сотрудника.
Раз в месяц проходили так называемые «продольные» шмоны. Продол – это коридор между камерами и в котором посуточно дежурили милиционеры.
Когда объявляли «продольный шмон» все выходили на продол, а в хату заходили пару продольных. Потусовавшись, минут двадцать заходили обратно. Там смотрящий, который оставался всегда при любом обыске, объявлял нам цифры киви кошелька, куда мы все скидывались на мусорские нужды. Обычно тариф был две тысячи с камеры. На продоле нашего этажа их было десять. Ещё некоторые смены по вечерам открывали кормяк вызывая смотрящего. Кормяк – окошко в двери, через которое передают в основном еду. Там его они видимо предупреждали о внезапных проверках и режимных обысках-шмонах, где участвовали представители администрации со всей тюрьмы. После этого собирался небольшой «грев» для этих информаторов. Включавший в себя пачку хороших сигарет, чай или кофе и чего-нибудь к чаю.
   Режимный шмон – это вам не продольный. По одному все выходят из хаты на личный досмотр, где ловкие мужские руки тщательно тебя ощупывают, после металл детектором проводят как по минному полю. Дальше из хаты начинают вылетать на коридор пластиковые контейнеры, бутылки, «кони», лишние матрасы, одеяла и всякий железный хлам. Через минут десять образовывалась целая куча.
   После режимных обысков-шмонов всё выглядело печальнее. Зайдя в камеру и узнав о потерях, мы начинали уборку. Потому что всё было перевёрнуто: матрасы, баулы с личными вещами были вывернуты наизнанку, а вещи валялись по всей камере.
   Как я однажды высказался, что: -«После мусоров в хате остался только один мусор». Убравшись, мы начинали плести «коней», ведь «дороги» – это святое и они должны начать функционировать ровно в десять вечера.
   Здесь мне удалось блеснуть талантом кулинара. Объединивши свои съестные припасы с двумя пацанами, я, как и многие в хате, стал жить «семейкой». Занявшись любимым делом – готовкой еды, я баловал своих «семейников» ежедневными салатами; винегретом, столичным он же мясной, а пересолённая селёдка, которую нам давали по ужину, после небольшой обработки, и ввиду скудно ограниченных продуктов, превращалась в «селёдку в телогрейке».
   Прошло два месяца…
   Накануне вечером продольный, заглянув в «кормяк», назвал мою фамилию, сказав, чтобы в шесть утра я был готов ехать в суд. Пришлось расстаться с двухмесячной бородой. К слову, в тюрьме большинство отращивают бороду.
Как-то к нам в хату заехал парень, я внимания особого не заострял на его личности, и вот подошло время суда. Он пошёл в умывальник и через пятнадцать минут вышел незнакомый мне доселе мальчик. Когда я пригляделся к нему, то узнал его. Так что некоторых мужиком делает только борода.
Да, я ещё постригся под ноль.
   В шесть пятнадцать меня вывели в коридор, где уже собрались несколько человек, тоже едущих на суд. Нас провели на сборку. Сборка – это комната с двумя привинченными к стенам скамейками и туалетом в основном - не работающим.
   Два часа со всей тюрьмы собирали народ. Забивали иной раз сборное помещение так, что стоять было тесно. Где-то в полвосьмого зашёл конвой и, называя пофамильно, стали постепенно развозить народ по судам.
   Залез и я в КАМАЗ, где народу было как сельди в бочке. Как только тронулись, отсек наполнился таким сигаретным туманом, что не то, что ничего не было видно, так просто нечем стало дышать. Оставалось только закурить и мне. Конвой сжалился и включил вентиляцию.
   В своё время я проработал в такси два с лишним года, да и стаж за рулём был почти двадцать лет. Поэтому, даже не видя дороги, я отчётливо понимал, где мы едем. Упираясь ногами перед поворотом, комментировал, куда мы поворачиваем. По ходу ещё пошутил, что водитель был уволенным гонщиком Формулы-1.
   Наконец все сидящие повалились на того, кто сидел ближе к кабине. По моим прикидкам мы действительно приехали.
   По одному нас начали выводить и в сопровождении сотрудника охраны заводить в смотровое помещение, где, тщательно обыскав, рассаживали в маленькие камеры по три-четыре человека. Теперь была возможность подкрепится, сухпайком. Его нам выдали ещё на централе. Нам приносили кипяток для разведения концентратов.
   После этого начались суды.
   Нас сковали одной цепочкой рука к руке, и с конвоем автоматчиков и поднимали в залы судов. Это была процедура «продлёнки», когда суд выносил решение о продлении срока содержания под арестом ещё на два месяца, пока не закончится следствие.
   Я, конечно, попробовал попросить судью заменить арест на домашний арест, но прокурор категорически выступил против. В общем, это была, как всегда, профанация или показуха, чтобы показать правозащитникам, что все нормы права у нас соблюдаются.
   В камеру я вернулся в девять вечера уставший и выжатый как лимон…
Ещё в пору ознакомления с населением камеры у меня появился товарищ. Звали его Тимур Бакрадзе. По фамилии легко понять, что он был грузином. У него в семье в своё время сидел отец, потом старший брат, отсидев пару сроков, рванул на ПМЖ в Израиль, а средний украв знаменитую скрипку Страдивари, на тот момент сидел где-то под Саратовом.
   По уголовным меркам они были уважаемые люди. Младшенький же, закончив ЮРФАК, служил в спецназе Новосибирского ОМОНа. Также успел поучаствовать во второй Чеченской.
Статья у него была не под стать грузинскому отпрыску, а та же, что и у меня. Просто он был инкассатором барыг собирая у них выручку и свозя в одно место. Пункт в статье у него был «группа лиц».
   В общем, мы подружились, если это слово применимо в тюрьме. Ночи мы проводили в беседах и рассказах о своей жизни. Дело в том, что мы входили в число тех самых, которые делили шконарь по двенадцать часов. Наше время отдыха было с утренней проверки и до вечера.
   По случайному совпадению он снимал квартиру почти в соседнем доме. Ещё вечерами мы собирали молодёжь и начинали рассказывать факты из истории России. Мне очень нравилось с ним общаться, хоть он и был младше почти на десять лет. Интеллектуалы всегда меня интересовали с той точки зрения, что у них можно всегда подчерпнуть те знания коих не было у меня.
Также он познакомил меня с популярной игрой нарды. Но, так как в них присутствует её величество Фортуна, то мне она не очень понравилась. Любая игра, где не от твоих мозгов зависит исход поединка, я считаю азартной, а значит, что мне вряд ли выпадет удача.
Так вот повелось, с самого детства. Ещё в школе я научился играть в карты в марьяж. И достаточно хорошо мог играть, но как только для разжигания азарта делали ставки по копейки за очко, так фортуна сразу отворачивалась и уходила по своим делам.
Но не зря говорят, что, если не везёт в игре, повезёт в любви. И мне действительно очень повезло так, дай Бог каждому. И моя нынешняя жена не просто золото, она бриллиант чистейшей воды. Жаль, конечно, что оправа плохая досталась, но ничего ни попишешь. Судите сами - десять лет терпя мои закидоны, она ещё мне и сына родила. А когда после её постоянных увещеваний:
- Мол, заканчивал бы ты травиться!
Я отвечал:
- Зая, не переживай всё будет «Ок».
«Ок» потянул на двенадцать с половиной лет.
Следующая неожиданная встреча произошла где-то в середине октября. Проснулся я часов в шесть вечера и, отодвинув одеяло, что закрывало спальное место от дневного света, увидел уж очень знакомое мне лицо.
- О – говорит он мне – Привет! А мне сказали, что ты уже срок получил.
Спросонья никак не мог вспомнить, кто это и где мы виделись. А он, подсев шепчет:
- Прошу тебя, не говори никому, что ты у меня покупал. Я ведь всем говорю, что я просто курьер.
Тут меня осенило.
- Да, – говорю, – А Москва всё-таки большая деревня и земелька то круглая. Слушай, а тебя тоже Коля слил?
- Да, он, – отвечает Лёха, неожиданно вспомнил я имя барыги, которого в тот злополучный день вышел подменить, – Его на самом деле зовут Серёга и про тебя он сказал, что взяли тебя по твоей же глупости и дали срок четыре года.
- А ты то, как попался?
- Да тоже встретился с ним. Он мне только передал восемьдесят пакетиков, как тут же подлетели пепсы (ППС) и захомутали меня. Я отрицаю всё, иначе будут грузить на бабки, а у меня их нет.
В принципе Лёха парень был неплохой, но то, что он десять лет назад отсидел девять месяцев на централе, взяв всю вину на себя в недоказанном разбойном нападении, и умудрился выйти из суда домой, что и оставило на нём несмываемый налёт тюремной романтики.
- Я, – говорил он мне, – Газую, ни в чём не признаюсь, ничего не подписываю.
(Газовать – это отрицать все правила содержания, навязанные администрацией, то есть жить по блатным понятиям). Правда в один из вечеров, «смотрящий» газок ему поубавил, надавав оплеух и разъяснив, что, сидя по такой статье своим газом можно только воздух портить и себе жизнь.
Лёха оказался мастером играть в нарды. И тут коса нашла на камень. Камнем оказался мой товарищ Тимур. Поиграли они, значится, пару дней, но выяснить, кто лучше не смогли. И тогда подначивая друг друга, предложили заключить пари на десять блоков сигарет. В начале выигрыш партии был пачка сигарет, но так как противники были по силе практически равны, то весы всё время держались у нуля. Тогда ставку подняли до двух пачек. И тут ещё Бадри подойдя к играющим сказал:
- Лёх, ты же всё равно проиграешь. Не жалко тебе своих родных напрягать на деньги?
- Нет, Бадри, я, – говорит, – Лучше его играю.
- Бадри, я ему тоже самое говорю, а он мне не верит, – вмешался в разговор Тимур.
- Да сам ты не умеешь! – Лёшка начинал заводиться.
- А давай мажем ещё на десять блоков, что я выиграю, – добил его грузин.
- Легко, это будут твои деньги! – согласился он.
Итак, суперприз возрос до двадцати блоков сигарет. Игра продолжалась часов по четырнадцать в день. Всё это длилось почти целый месяц, а так как нарды были одни, то все остальные вынуждены были молиться, чтобы это быстрей закончилось. И в один из дней хату потряс радостный возглас. Это был мой товарищ.
Началось решалово для Лёши как отдавать свой проигрыш. И это человеку с далёкой Калужской области, где на десять тысяч (сумма проигрыша) можно жить целый месяц и столько же их зарабатывать.
Всеми правдами и неправдами он нашёл телефон двоюродной сестры, которая была на заработках в Москве. После чего два дня выносил ей мозг звонками и причитаниями о том, как свят долг по игре, а особенно в тюрьме. И какая незавидная будет у него судьба, если этот долг не будет вовремя уплачен. Сестра, поддавшись на слёзные мольбы, согласилась перевести ему десять тысяч.
Далее было проще. Надо было найти, куда переведут деньги, чтобы можно было после этого заказать двадцать блоков сигарет. Хотя у меня с Лёшей, или как я его прозвал за глаза газовщиком, были не лучшие отношения.
В основном из-за его общения со мной на «р». Когда говорят, что он разговаривает на «Р» это означает, что оппонент постоянно повышает голос и, если можно, так сказать, рычит. И это не смотря на его слёзные просьбы не говорить о маленьком бизнесе, которым он занимался до тюрьмы.
Короче я попросил жену чтобы, Лёша смог воспользоваться её киви кошельком. После она смогла заказать по интернет-магазину сигареты.
Причём, во время всех событий, связанных с поиском денег и до захода сигарет, живое участие принимала всё население камеры. Ну как же, во-первых, четыре блока уходили на, так называемый, «общак хаты», с которого собирали людей в дорогу на этап. Во-вторых, многие сразу получили значок «Ворошиловский стрелок».
Две недели камера дымила, так сказать, на халяву. Ведь Тимур был грузин, а грузины люди не жадные, тем более такие азартные, как он. Как легко всё пришло так легко всё и ушло.
Из наиболее любимых занятий-удовольствий была постановка браги. Рецепт поражает простотой. Серый, желательно подсохший, хлеб, мелко крошился на вафельное полотенце и посыпался небольшим количеством сахара и сбрызгивался горячей водой. После чего заворачивался и убирался желательно под матрас примерно на неделю. Когда по прошествии недели его доставали, то он был покрыт весь белой плесенью.
Далее его засыпали в ведро, добавляли тёплую воду и конечно сахар, закрыв ведро полиэтиленом и крепко завязав, убирали дня на три под шконку. Всё! Через три дня угощение было готово.
По крепости оно напоминало пиво в пять шесть градусов. И, конечно же, я ставил хлебный квас. В принципе производство похоже на брагу, но за исключением того, что плесень не нужна. Необходимы только хлебные корочки, желательно подгорелые. Всё засыпалось в пятилитровую баклажку из-под воды и закрывалось наглухо. Четыре дня и вкусный, газированный квас был готов.
Контингент потихоньку менялся, но основные лица были те же. Тогда я придумал фразу - ответ на вопрос: «Как дела?». Ответ был: «Всё то же, всё так же, всё те же, всё там же».
Прошёл ещё месяц…
Наконец у меня начались суды. Процедура была такая же что и на продлёнке. На суде я пытался через адвоката подать ходатайство о новой экспертизе. Ведь реальный вес вещества для изготовления того, что у меня было изъято составлял миллиграммы. Поэтому я требовал переквалификации части с крупного на обыкновенный размер. Адвокат мне сказала:
- Увы, у вас ничего не получится
- Если в килограмме сахара грамм героина то, что это килограмм героина? – упорствовал я.
- Да, это по закону так, – с невозмутимой физиономией отвечала девушка.
- Но это несправедливо, – как мог, парировал я.
- Возможно, но по закону это так.
- Да на хер бы шли такие ваши законы, если они к справедливости никакого отношения не имеют!
В принципе, ничего особо интересного на суде не происходило. Вину частично я признал, были небольшие разногласия со свидетелем – понятым, который видимо не в первый раз участвовал в подобных мероприятиях.
Вспомнить стоит только последнее моё слово. Это был отрывок из любимого моего произведения Леонида Филатова «Сказ про Федота стрельца».
- Признаю свою вину, степень, тяжесть, глубину. И прошу меня направить на ближайшую войну. Нет войны? Я всё приму; ссылку, каторгу, тюрьму, но желательно в июне и желательно в Крыму, – продекламировал я под протокол судебного заседания.
Конечно, потом были слова искреннего раскаивания, но вначале прокурор оценила шутку в тринадцать лет, а судья окончательно выставила мне оценку в двенадцать с половиной баллов-лет.
После вынесения приговора меня провели в камеру ожидания, где, по-моему, со мной и произошло чудо. Под впечатлением от услышанного в зале я вдруг начал говорить рифмами. И буквально за пять минут в голове родилось довольно банальное и простенькое стихотворение, которое я тут же не преминул записать на постановлении суда.
Немного офигев от содеянного, я переписал стишок на стену камеры. Хочется пояснить, что стихами никогда не увлекался да практически ни одного на память и не знал.
Приехал я, как здесь уже было принято говорить, домой, как всегда, около девяти вечера. Сказать, что на мне не было лица это ничего не сказать. Сразу переодевшись, лёг на кровать и завесился одеялом. Видеть и разговаривать ни с кем не хотелось. Подсел Тимур, и начал допытываться что произошло. Ему я поведал о нашем «гуманном» и «справедливом» суде и о приговоре, который мне казалось, был почти пожизненным. Потом, конечно, мне дали позвонить, и я «порадовал» свою любимую…
Ещё у нас был один москвич. Мой ровесник и звали его «Пончик». На мой взгляд, он больше походил на Будду, особенно если его усадить по-турецки. К тому же он был бритый под ноль. Так вот он мне объяснил, что надо всегда думать, прежде чем говорить. В основном это касалось моих матерных выражений. Я дома говорил, как говорится через слово русский язык. Даже сынок в пять лет начал говорить как сапожник. Жена по этому поводу очень причитала, но я себя переделать не мог.
И только в тюрьме осознав буквально, о чём говорится в любимых русских выражениях, я ужаснулся. И, с декабря, к сочинительству стишков прибавилось отсутствие мата в моей речи. Короче тюрьма сказывалась пока только благотворно.
Немного хочу сказать о моджахедах или «моджиках». Так я называл таджиков. Пускай у нас менталитет с ними и разный, но хорошие люди есть в любой нации. И насколько это может быть среди них, встречались вполне адекватные личности.
Каждый Божий день пять раз в сутки свободное пространство застилалось двенадцатью молельными ковриками. Это было всё довольно терпимо, но перед намазом им необходимо было сделать омовение.
И тут начинался трэш. Двенадцать человек выстраивались в очередь в туалет. Каждое омовение занимало три – четыре минуты, а это при несложных подсчётах минут на сорок. В это время сходить в туалет или умыться было делом очень трудным. После омовения было воды по щиколотку. Вследствие этого родилось у меня выражение: «Беда в России! - без биде беда в России».
Ещё характерная черта ближне-среднеазиатских друзей была грязная посуда. Меня с детства учили, что посуду моют после еды, а не перед нею. Так вот моджики в основном мыли её перед едой. Время второго намаза совпадало со временем обеда. Тогда наступал вселенский хаос. Ведь с омовением надо было помыть посуду, чтобы набрать обед. В этот момент можно было ощутить себя на Душанбинском базаре. Говорили громко все и одновременно.
Ещё моя койка находилась на южной стороне хаты, а так как у них молитва обращена на юг, то моё спальное место завешивалось одеялом, чтобы ничто их не смущало. Иногда я садился по-турецки за одеялом и, крестя их через него говорил:
- Господь с вами ребята, расходитесь.
Если бы кто-нибудь из них, это увидел, то я думаю, что вы бы этого уже не прочитали.
               
       
               
               
                Глава 2 «Этап».



Вполне естественно, что с назначенным наказанием я был не согласен. Поэтому, как и было заведено, я написал апелляцию. Но вместо того, чтобы подготовится к суду изучив все материалы дела и судебных заседаний найдя там ошибки, я не придумал ничего умнее того, чтобы написать стихи для Мосгорсуда. Видимо думая, что от моих рифм их сердца дрогнут, и мне что ни будь, скостят. Две недели я был занят построением своих неповторимых слов в рифмы. В итоге последнее слово звучало так:
Ваша честь, прошу учесть
Только лишь одно,
Что вину свою, как есть,
Я признал давно
Меньше грамма тот пакет
Был, что я продал
Так за что гуманный суд
Мне двенадцать дал
При решении своём
Этот факт учтите
И хотя бы лет на пять
Вы мне срок скостите
Напоследок я скажу,
Что хочу одно
Видеть, как растёт мой сын
Мне не всё равно
 
Конечно же, эта тройка без бубенцов, но в чёрных саванах, выслушав мой стихоплётный бред, удалилась на совещание. Вердикт, как и предполагалось, был без изменений.
  Жизнь двигалась своим чередом. Мы смотрели телевизор, спали, готовили всякие вкусности, читали книжки, играли в шахматы, нарды и даже в самодельные карты. Ставили брагу, и, если она доживала, пили её. Пару раз умудрились перегнать брагу в самогон. Правда, получилось по паре глотков, но мы были счастливы.
    Вкратце попытаюсь обрисовать тюремный самогонный аппарат. Бралось пластиковое ведро,на дне размещали пару кипятильников(пара нужна была для скорости перегонки,в любой момент на запах могли мусора примчаться) и брагу,желательно хорошо выдержанную. С помощью ниток плелась небольшая сеточка, крепившееся на ободке и служившая подставкой для алюминиевой миски, в которую необходимо поместить лепесток каркаде.Далее сверху натягивался серый мусорный пакет,что при натяжке становился почти прозрачным. Крепился он самодельными канатиками сплетенных из множества слоёв ниток.Вся конструкция устанавливалась в раковину под холодную воду.Кипятильники в ключали в розетку, и через минут пять начинался процесс.Самогон собираясь на полиэтилене охлаждаясь водой капал в миску где лепесток каркаде окрашивал сразу жидкость в розовый цвет. Что позволяло видеть наполняемость миски.Всё!
Со временем мне стал «подворачивать» кровь Пашка. Он ведал «общим» баулом, из которого собирали на этап отъезжающих людей. В этот баул каждый с передачи или с интернет-магазина (да была и такая услуга) выделял двадцать процентов. Две пачки с блока сигарет и т. д.
Всеми немыслимыми способами он пытался конфликтовать со мной. Или как говорится, докапывался до меня как пьяный до радио. Мне кажется, всё объяснялось просто его долгим, почти годовалым сидением в камере. А ещё он как молодой пацан, нахватавшись верхушек блатной романтичной жизни, потихоньку учился грызть людей.
Но своими поступками он дискредитировал всю блатную жизнь, в моих глазах. Лукаясь то и дело по праву смотрящего за «обшаковым баулом», то запарик, возьмет, а тои пачушку «Кента». Видимо поняв, что я за ним замечаю все его действия, стал в мою сторону пускать раздражительные флюиды. При этом он стал похожим на вампира из «Сумерек» - такой же бледный и худой.
Ведь моджики на прогулку выходили очень редко. Во всяком случае, он начал мне постоянно угрожать расправой.
В ответ на его глупые «предъявы» я лишь пялился в точку у него над переносицей. Про эту точку я где-то читал в книжке по психологии, что смотришь вроде на него и в то же время как бы сквозь него. При этом я всегда улыбался. Это ещё в большой степени начинало его бесить.
- Ты чего лыбишься? – спрашивал он с нескрываемой злостью.
- Да так, мыслям своим улыбаюсь, – отвечал я, не сводя с него взгляда и продолжая улыбаться. Мысли были только одни – о том, какой же он моральный урод. Конфликта не получалось, потому как зацепиться ему за «базар» не получалось.
Поэтому по истечении полугода на централе я мечтал о быстром этапе.
Шестого марта в «шнифт», то же что и кормяк, заглянул дежурный милиционер-продольный и, назвав мою фамилию, сказал, чтобы я был готов через полчаса с вещами на выход. Это могло означать только этап.
Как было у нас заведено, мы заварили чифирь. Каждый, перед тем как сделать пару глотков (тоже так принято) говорил-толкал небольшую речь с напутствиями и пожеланиями типа: «Зелёной дороги тебе, чёрных лагерей, фарта воровского и т. д.». После всех я высказался типа: «Спасибо за тёплый приём и если что не так, то не обессудьте!» ну типа, если чем кого огорчил (в тюрьме не говорят обидел), то извините.
На скорую руку собрав свои вещи и взяв пакет, который собрал мне Пашка, я попрощался со всеми и покинул временное своё пристанище. Как я и предполагал Пашка собрал мне очень скромный пакетик. Что-то около пяти запариков, шести пачек самых дешёвых сигарет и грамм триста чифирного чая. И это после полугодовалого моего еженедельного уделения всяких ништяков. Ну, ничего, думаю, авось не помру.
На сборке с пацанами курнули гашика. И стали гадать, в какую сторону нас забросит судьба. Дальше был шмон до трусов и без. У одного нашли сим карту во рту. Потом, как всегда, был привычный «воронок» на вокзал, по моим прикидкам Курский или Казанский. А далее нас поместили в знаменитый «столыпинский» вагон.
Охрана практически вся была скуласта и узкоглаза. То ли буряты, то ли якуты хрен их разберёшь. По одному стали нас с вещами выводить в тамбур вагона для так сказать небольшого рэкета.
Каждому говорили, что сейчас проведут у него плановый обыск и много вещей могут пострадать. Чтобы ничего не проводить предлагалось прямым текстом откупиться парой пачек сигарет. Когда вызвали меня, то я, улыбнувшись, назвал вертухаям дешёвую марку сигарет, которыми меня снабдила моя хата.
Вопросов ко мне больше не было. Вернувшись в купе, я попросил земляка загородить собой вход достал последнюю плюшку гашиша, которой меня угостили на сборке и, курнув её с сигареты через ручку, завалился спать.
Разбудил меня сосед, сказав, что объявили наше купе на выход. Часов ни у кого не было, но выводивший нас охранник сказал, что сейчас три часа ночи. К тому времени я уже знал, что это будет Рязань.
Под дикие окрики принимающего конвоя мы спрыгивали на землю и, поставив баул на землю, садились на корточки, сложив руки на затылке. Когда все вышли нас пристегнули одной рукой к железной трубе. После достаточно громкой команды: «Встать! Бегом вперёд!» мы, подхватив свои баулы в свободные руки, поднялись и очень быстрым шагом, почти бегом, под лай собак, шедших с конвоем, помчались куда-то через рельсы. Остановились только перед КАМАЗом с надписью на борту «ФСИН России». Загрузившись, поехали достаточно быстро. Как я думаю, вся спешка была обусловлена поздним приездом этапа и из-за этого не выспавшимся караулом. Пока мы мчались на всех порах по ночным улицам Рязани, я позволил себе заметить, что, мол, сразу чувствуется, что это не Москва. Трясло нас так, что, иногда подпрыгивая на кочках, мы подлетали с лавочек и стукались головами о потолок.
Внезапно мы резко остановились, да так, что все повалились на того, кто был ближе к кабине. Отворилась дверь и опять громкий голос пофамильно нас стал выводить и строить возле машины. Выйдя, я увидел вокруг себя, как мне показалось, крепостные стены какого-то средневекового монастыря со сторожевыми башнями. Это был Рязанский централ, которому было уже больше ста пятидесяти лет. Как полагается при приёме арестованных нас повели в баню, дам нам на помывку полчаса. После нас отвели в транзитную камеру, где к нашему приходу уже было человек десять. Нас встретил молодой паренёк в очках, представившийся Андреем. Показал нам свободные койки и, сказав, что остальные отдыхают с дороги, пожелал нам спокойной ночи. Покидав с себя верхнюю одежду, мы тоже попадали на шконари, отдав конец тяжёлой ночи царству Морфея.
Наутро привезли ещё этап второходов – лиц, отбывающих вторично. Опять на семь двуярусных спальных мест приходилось двадцать семь человек. Камера была маленькая похожая на какие-то казематы времён царя гороха. Два маленьких арочных окошка были почти на уровне земли. Из плюсов был настоящий фаянсовый унитаз. На тюрьме приходилось думать о жизни в позе орла. Но самое большое удовольствие было от просмотра жидкокристаллического достаточно большого телевизора со ста спутниковыми каналами. Спали, конечно, в две смены, но кто когда хотел. В первый же вечер спустили телефон-звонилку, и мы смогли известить своих родных.
 Причём я уже был наслышан о той зоне, куда мне предстояло ехать. Дело в том, что примерно километрах в тридцати от этой зоны у меня был домик в деревне. Как водится в разговорах вечером на лавочке, я очень часто слышал о ней. Соседка по деревне рассказывала, мол, один знакомый сидит там, другой знакомый его охраняет. Просто в той местности в принципе другой работы толком и не было.
Среди второходов я познакомился с так называемым бродягой преступного мира. Звали его Дим Димыч. Сидел он второй раз и второй срок был пятнадцать лет. Причём он освобождался ровно через неделю. В общении это был довольно приятный дядька. С ним мне довелось чифирнуть и, разговорившись после, я рассказал ему о том, что со мной произошло на централе. Вся эта история его очень возмутила.
- Мы что сами денег не можем поднять – гневно говорил он. – С какого х.. мы должны барыг наркотических трясти коли они сами уже пострадали от властей.
- Я – говорит – скоро освобождаюсь, так я обязательно поеду в Москву к людям, и подниму этот вопрос.      
Второходы начали поучать нас – первоходов.
— Вот – учили они – приедете на лагерь, и вас поместят на карантин. Так там вам будут мусора носить всякие бумажки приносить на подпись. Но вы ни за что их не подписывайте. Стрёмно это.
Меня второходы признали, как лучшего варщика чифиря. Просто я после нормального заваривания и килишёвки – переливания туда-сюда для лучшего заваривания ещё и подрывал его второй раз – это когда кипятильником опять заваренный чифирь доводится до кипения с образованием сверху шапки из заварки.
 Прошла неделя…
Утром вызвали всех второходов на этап. Мы чифирнули, пожелали им лёгкой дороги и стали собираться тоже в дорогу.
Два часа на КАМАЗе мы подлетали на каждой кочки, так как ехали по дорогам общего назначения. Многие успели прикемарить. Как у любого пути есть начало есть конец, так и нашей поездки пришёл он тоже неожиданно. Первое что мы услышали, был беспрерывный лай собаки. Старшой от принимающей стороны стал выкрикивать фамилии. Вылезая надо было сказать имя отчество и статья, по которой осуждён. Передо мною вылезал молодой парнишка.
- Иван Владимирович статья два два восемь – громко сказал он и хотел слезть, но милиционер остановил его:
- Нет такой статьи. Ещё раз!
- Иван Владимирович статья два два восемь
- Нет такой статьи. По новой!
- Иван Владимирович статья двести двадцать восемь – наконец догадался пацан.
- Проходим вперёд, баул на землю, руки на затылок и садимся на корточки – тоном, не предполагающим препирательств, сказал дядька с погонами майора.
Когда дошла моя очередь, то я уже знал, как надо говорить, поэтому проскочил довольно быстро. Но к тому времени у меня обострилась болезнь ноги и, я, сев на корточки сидел секунд десять, потом привставал. Постояв, немного опять садился. Видимо эти приседания заметили злые дядьки в камуфляже и, один подойдя ко мне спросил:
- ты чего прыгаешь?
- Не могу я гражданин начальник, нога болит – сказал я измученным голосом.
- Хорошо. Возьми баул и иди к воротам. Лицом повернись к ним.
Когда все были в сборе, нас в колонну по одному повели в зону. Зона представляла зрелище унылое. Стоящие в ряд бараки постройки конца первой половины двадцатого века. Ни одного кустика, ни одного деревца, да и вообще большая часть территории была закатана в асфальт. Мне сразу подумалось, что летом здесь будет адово пекло. На входе на какую-то отгороженную территорию висел огромный плакат. На нём в профиль была изображена голова симпатичной белокурой девушки, державшей на руках годовалого карапуза. Ниже была надпись: «Помни, тебя ждут!».
  Заведя в какой-то дворик, метров на восемь и поставив лицом к стене нас стали по двое вызывать на обыск. Я зашёл в унылое (здесь всё было унылого и печального вида) зданьице. Внутри были расположены маленькие столики и за ними стояли пока ещё незнакомые мне люди в пятнисто серо-голубой форме, один из которых сунул мне какую-то бумажку и, протянув ручку, предложил расписаться. Памятуя поучения второходов, я включил дурака:
— Это зачем?
 -  Распишись вот здесь.
 - Зачем и что это? – гнал дурочку я.
— Это статьи, где сказано, что можно и что нельзя
- Хорошо я услышал, а расписываться зачем?
- Для того, чтобы было ясно, что ты уведомлён.
- Спасибо за то, что уведомили и объяснили, но расписываться не хочу
После этих слов я был отправлен обратно во дворик, где поведал всем о том, что произошло.  Ну, все решили взять с меня пример и поддержать. Никто не расписался и тогда началось жёсткое «шмоналово». Раздев нас до трусов и носков, и забрав все вещи, в одних тапках отправили по коридору в помещение, заставленное двуярусными койками. Причём у многих вовремя «шмоналова» были поломаны блоки «Парламента» и рассыпаны по сумкам чай и кофе. А у меня напомню, на тот момент уже вообще ничего не было.
Карантинное отделение было из трёх помещений. В одном было спальное, в другом была телевизионка, а в третьем был обеденный зал. Плюс, конечно, умывальник с туалетом, каптёрка с баулами уже набитыми «положниковыми» шмотками, выданными нам после бани. Положняк – это всё, что нам было положено по закону.  Дворик для курения был небольшим. В каждом помещении находилась видеокамера кроме, естественно, туалета и умывальника. Спать, лежать на койках в дневное время запрещалось. Но те некоторые, что умудрялись спать даже сидя на стуле перед телевизором, и они были осчастливлены первыми рапортами. Но некоторые умудрялись ложиться на стулья в телевизионке и, прикрывшись спинами сидевших спереди довольно неплохо высыпаться.
 Ещё неприятным открытием была жёсткая вода. После заваривания чая напиток становился мутным, а на поверхности образовывалась тонкая плёнка. Если в эту воду опускалась ложка сгущённого молока, то молоко тут же сворачивалось. Да и на вкус она была отвратительна. Нам принесли фильтр типа «Барьер», но кроме ржавчины с труб он ничего не задерживал.
Тогда же я получил своё первое взыскание или как здесь выражаются рапорт. Дело было так. Решив возобновить профилактическое закаливание своего организма путём обливания себя холодной водой на улице, так как в помещении таких мест не было предусмотрено.
 На минуточку; чуть позже я понял, что всё-таки начал действовать в правильном направлении, так как самое дорогое, что можно было позволить себе в лагере это болеть. Лекарства надо было вначале выписать в медчасти, отстояв длинную очередь, а может и не один день. Потом довести перечень необходимых лекарств до родных. Им в свою очередь надо было, покупая их в аптеках требовать кассовый, товарный чек и сертификаты соответствия, а потом пойти на почту и отправить. Как известно «Почта России» - самый «быстрый» способ доставки. Поэтому пока дождёшься лекарств, то можно было просто умереть. А в медчасти была любимая развлекуха местных коновалов – разломить таблетку аспирина на две части, сказав, что одна половина от головы, а вторая от жопы и просили их не перепутать. Конечно, это шутка, но в основном из многообразия лекарств здесь были анальгин, аспирин и парацетамол. Трёх лекарств, что нет полезней, лечат нас от всех болезней. Извините, каламбур получился.
Так вот в одно утро я, вскочив по подъёму ровно в шесть часов, помчался в умывальник и, наполнив тазик холодной водой, в одних трусах выскочил во дворик. Вылив его на себя, пошёл вытираться. В это же минуту в помещение залетел запыхавшийся мусор и, спросил у меня: «Как твоя фамилия?» Услышав, пояснил, что на меня составлен рапорт за нарушение формы одежды. Меня всё это сильно возмутило, так как я выскочил на десять секунд, но, увы, порядки в нашем концентрационном лагере были драконовские.
В один из дней к нам пришёл человек в форме, сказав, что он по технике пожарной безопасности. Раскрыв перед нами свой журнал, попросил расписаться. И опять никто не стал давать автограф. Тогда он, выцепив самого молодого начал его увещевать. Тот ему:
- Не пойму, за что меня просите расписаться!
- Ну, мол, за то, что я тебя уведомил о правилах пожарной безопасности.
- Хорошо – говорит и пишет «Я уведомлён» и свою фамилию поставил.

               

                Глава 3 «Лагерь»


 
В лагере все сидельцы разделены на касты. Всё было прям как в Индии. Да и как там их, по-моему, четыре. В начале – это блатные, которые по своим понятиям отрицают любую работу и сотрудничество с администрацией, но как потом я не раз видел, что всё только на словах. Вторая каста – это мужики, которые могут работать и поддерживают так называемый «чёрный ход» скидываясь ежемесячно на общее, на атас, на игру и на всё то, что предлагает первая каста. И поддерживают морально, а самое главное материально «блатных». Ещё первая и вторая каста относятся к разряду «порядочных» людей остальные были – шерстью. Никогда не мог понять, откуда здесь взялось слово «порядочный». Я всегда считал, что это производное слово от слова порядок. Но оказалось, что так называемые порядочные в большинстве своём оставляли после себя столько грязи, что только оставалось диву даваться и при этом они категорически отрицали всю эту грязь за собой убирать. Мол, есть дневальные – шерсть и обиженные вот они пусть и убираются, а мы будем только жизнью наслаждаться. Третья каста – это «козлы» они же для всех «порядочных» и являлись шерстью. Козлы – это в первую очередь все завхозы, бригадиры и работающие на администрацию при должностях. Во вторую – это работники столовой, бани, КЭЧ (коммунальные эксплутационщики), КСП – те, кто работает на запретной полосе возле забора периметра, дневальные отрядов и краснознамённая сто шестая рота особого назначения, которую используют для уборки снега разгрузки и погрузки чего-либо. Преимуществом было то, что локальный сектор первого отряда (на пятнадцатый год) был всегда открыт. Да сборов на всякие блатные приблуды не было и как мне, казалось, тогда, все остальные должны были решать вопросы с мусорами через козлов. Как оказалось потом, я жестоко ошибался. В дальнейшем повествовании козлы будут красными, а мужики и блатные чёрной массой. Ну и последняя каста – это обиженные или как в Индии неприкасаемые. Это люди в основном осуждённые за так называемые писюковые статьи (132, 135 УК РФ) и те, кто по своей неосторожности наболтал языком про себя (ныряние в женскую пилотку и всякие сексуальные утехи). В дальнейшем в лагерь стали заезжать граждане, которые попадали в «обиженку» за вроде невинные вещи как-то: выкладывание фотки со своими причиндалами в сеть или занимаясь виртуально с какой-нибудь малолеткой сексом путём переписки. Удивительное у нас законодательство, когда согласно ему эти в основном молодые люди получали за свои интернет-бедокуры по двенадцать – четырнадцать лет. Удивительно, что у обиженных ничего нельзя брать, да и здороваться за руку тоже нельзя можно законтачиться, то есть заразиться статусом. Звучит, как ВИЧ подхватить. В тоже время эти люди стирали постельное бельё, мыли раковины с кранами, то есть незримо контачили всех. И еще, например сигарету или конфетку взять ни-ни, а целую пачку, пожалуйста. Говорили, что и бить их полагалось только ногами, палками или табуретками (последнее видел самолично, после того как неприкасаемый посмел зайти в комнату приёма пищи). Во всю эту чушь я, конечно, не поверил, но дабы не провоцировать остальное население против себя я принял правила игры. А со временем заметил, что многие неприкасаемые жили в материально-бытовом плане намного лучше многих порядочных. Но не все, заехав в лагерь по срамным статьям, становились куриными мужьями. Как потом выяснилось позже, что за деньги все эти проблемы можно было легко решить. Им просто надо было быть земляками одной кавказкой диаспоре.  С каждым днём нынешний блатной мир превращался просто в бизнес центр «БлатАУЕ». Да, самое и основное отличие их было в том, что в столовую они ходили со своей посудой и садились за специальные столики и на лавки, на которые простым смертным лучше было не присаживаться. Просто в последующей главе я расскажу о казусе, который случился со всеми жителями кампуса строгого режима.
Только по прошествии пяти лет я понял, что и красные, и чёрные одного поля ягоды. И так называемые смотрящие и завхозы отрядов навязывают свою линию поведения остальным, дабы сохранить свои привилегии: телефоны, плитки, всякие музыкальные плеера, нелегальные спортивные костюмы и обувь, которых у остальных попросту нет. Так или иначе, все пляшут под дудку администрации. Только одни этого не скрывают, а другие это действо тщательно вуалируют, чтобы им никто не мог этим тыкать в глаза.               
На тот момент мы ещё были едины во мнении, как жить нам дальше. Но с каждым днём всё началось меняться. Все разбились на небольшие группки по три-четыре человека. Сходив на экскурсию на швейное производство, я понял, что туда работать идти не след. Швейка представляла собой какой-то китайский цех по пошиву ширпотреба. Рядами стояли и гудели швейные машинки, но их жужжание перебивала довольно громкая музыка, нёсшаяся из огромных самодельных колонок с автомобильными динамиками-блинами. Примерно половина работников, как и на воле, была из средней Азии и которые мне надоели хуже горькой редьки ещё в бытность мою на централе. Переговорив с завхозом карантина, как потом выяснилось, это был негласный отдел кадров на зоне я попросил его подыскать что-нибудь поприличнее. Он предложил мне пойти работать в столовую. Я выразил полную готовность, но оказалось, что нужно будет надеть рога. Это в переносном смысле. Просто придётся идти жить и работать в «козлиный» отряд, который в основном и сотрудничает с администрацией. Тогда я просто предложил назвать это шлемом викинга.
Короче я и ещё один мой приятель с Москвы вдвоём пошли после карантина в первый образцово-показательный отряд.
Примечательно, что день перехода в отряд совпал с днём солнечного затмения, а именно двадцатого марта. Был ясный, солнечный день и в полдень можно было видеть солнце на треть, закрытое луной. Не скажу, что на меня это произвело сильное впечатление.
С виду барак был как барак два этажа плюс конусная крыша. Небольшая, по сравнению с другими отрядами, локалка по которой, как и везде тусуются зеки. Контингент тоже был неоднозначный, но, конечно, в большинстве своём это была молодёжь до тридцати пяти. Моих же сверстников коим было за сорок, было всего не более семи человек. Сразу обратил на себя внимание какой-то весь в грязном таджик, который видимо загорал. Он валялся, прям на асфальте, временами вскакивая и вытаращив чёрные глаза, хриплым голосом начинал орать проходящим ментам: «Мусор дай закурить!». Но почему-то на него никто внимания не обращал. Мне объяснили, что этого зверька зовут Пятницей, он обиженный и сумасшедший.
Я познакомился с завхозом столовой Сашей Курским, рассказав ему, что люблю и умею многое готовить. Курский было не фамилией, а видимо погремухой означавшей место его рождения. Крепко пожав по-мужски мне руку, он сказал: «Поработай пока на мойке, а там посмотрим». Как потом выяснилось, это был довольно близкий приятель Александра Поветкина (знаменитого боксёра) и при этом сам он был боксёром. На тот момент, он уже отсидел больше десяти лет.
Меня привели в первый день на мойку, чтобы показать, где и с чем мне предстоит работать. Не скажу, что я ужаснулся работе. Там просто было очень мокро и сыро плюс шум от моечной машины. Как и водится, меня накормили довольно приемлемой едой с большим количеством мяса. Не удивительно ведь как говорится быть у колодца и не напиться это ну как-то наверно неправильно. И работа в столовой должна приносить какие-то блага, в конце концов, не баланду же жрать. Именно жрать, а не есть. Ведь что не съедали зеки, то всё шло на корм свиньям. И иногда свиньи съедали значительно большую часть приготовленной баланды.
Далее приведён более или менее приблизительный распорядок моего дня:
Итак, мой первый рабочий день начался в пять часов тридцать минут с переноски лотков с хлебом от хлеборезки до раздачи. После в шесть десять начался завтрак. Зеки в большинстве своём не привыкли так рано вставать, а тем боле что-то есть. Поэтому народу было очень мало, да и очень многие, получив свою порцию сечки, перловки, овсянки тут же относили нам на мойку нетронутые порции, забирая только пайку хлеба и выпивая чай. Ну а наша задача была – просто освободить посуду от пищи, стряхнув лепёшки каши в бочку для отходов, и отдать её на моечную машину. Завтрак проходил часа за два. Далее следовала проверка. Для нас она проходила в пять минут. Приходил счетовод и по всем помещениям раздавались крики: «Проверка!». Мы строились по пятёркам, нас считали, и мы расходились. В девять тридцать была переноска хлеба к обеду. И наступало время небольшого предобеденного отдыха до двенадцати часов. Удавалось немного прикорнуть уж, где придётся. В полдень начинался обед. Самое сложное было то время, когда шла обедать промка. Подносами с тарелками закидывали нас по полной. В этот момент я жалел, что я не быстродействующий робот. Конечно, были небольшие передышки между отрядами, когда мы бегали курить на улицу. В итоге обед заканчивался в три часа. В пятнадцать тридцать - перенос хлеба для ужина и в шестнадцать с небольшим - вечерняя проверка. Ужин начинался часов в шесть вечера. Занимая по времени тоже часа три. Ну а потом часиков в девять можно было сходить в душ переодеться и в секцию, где стоял огромный ЖК телик. Иногда меня хватало посмотреть какой-нибудь фильм до одиннадцати часов. На большее сил не было. Короче при всех раскладах приходилось стоять на ногах восемь часов, а с мой болезнью ног это был приговор. Начал я ходить к местным коновалам считающих себя медиками. Показал шишку под коленом и пожаловался на постоянную боль. На что главный коновал мне заявила, что, мол, это варикоз, а я наркоман и, дав таблетку аспирина, отправила восвояси.
В один из визитов у меня спросили, где я так долго нахожусь на ногах, а я на голубом глазу ляпнул, что на мойке в столовой. Борис Иванович, в миру Лариса Ивановна – женщина не первой свежести и видимо даже не второй, от негодования чуть аж не задохнулась: «Ты, наркоман, на работе в столовой без анализов, да я завхозу голову оторву!». Я быстренько ретировался от припадочного визга климаксеричной женщины, у которой видимо ещё и мужчины довольно долго не было да думается мне и не будет больше никогда. Придя в отряд, я сразу подошёл к завхозу и рассказал о случившемся.
- Сам виноват – был мне ответ – надеюсь понятно, что на этом твоя работа окончена.
Это был мой первый опыт работы в столовой.
Наступило время спокойной не напрягающей, но голодной баландной жизни. Я за месяц смог выспаться и прочитать книжку, которую начал читать перед устройством на работу. Но через месяц меня пригласил в КВР (комната воспитательной работы) завхоз отряда. Кэвээрка служила ему вместо личного кабинета. Личность завхоза была довольна неординарна. С первого взгляда это был «бык» из 90-х гг., а на самом деле это был большой (100 кг живого веса) ребёнок со своими детскими капризами. Большую часть кожного покрытия ног и рук составляли всякие татуировки, правда, к зоне они отношения не имели. Это были какие-то абстракционизмы в виде всяких узоров так модных нынче у молодёжи. Лет ему было за тридцать достаточно высокий где-то метр восемьдесят. В зоне увлёкся рисованием и в силу восьмилетнего срока добился неплохих результатов, а ещё любил играть в шахматы. Но с ним играть было одно мучение, так как он слишком долго думал. За время его хода можно было сходить покурить, да ещё чаю заварить. А как прирождённый лидер коим он себя вполне уверенно считал, он очень не любил проигрывать. Как потом я заметил, в лагере мало кто умел с достоинством проигрывать. Себя же я отношу к противоположному меньшинству, так как любое поражение — это маленький шаг к большой победе. Ну и, конечно, в моей здесь ранее приведённой градации его можно было отнести к Шер-Ханам. Естественно, и свой Табаки у него имелся, правда, он время от времени менялся. В своём кабинете он попросту жил, умудряясь спать на узенькой лавочке, там же он ел, разговаривал по мобильному телефону, курил гашиш и при этом умудрялся тягать гантели и прыгать с боксёрскими перчатками.
Итак, он пригласил меня к себе на аудиенцию.
- Привет меня Андрюха зовут – добродушно начал он, протянув мне руку – ты я слышал, больше не работаешь в столовой.
- Привет, я Костя, да ты абсолютно прав – спокойно ответил я, ответив на достаточно крепкое рукопожатие. Вообще меня очень раздражают мужики, которые при рукопожатии протягивают ладошку лодочкой расслабленную как тряпочку. Всё это очень похоже на гомосексуальные приветствия не хватает щекотания ладошки мизинчиком. Тьфу!
- Ты же понимаешь, что находится в первом отряде и нигде не работать, так не получится
- Понимаю – ответил я, на самом деле пока не понимая, к чему он клонит.
Позже я узнал, что можно было устроиться дневальным в секцию. Цена вопроса на тот момент была тысяча рублей или два блока сигарет.
- Короче тебе две недели даю, чтобы устроиться на работу, а нет, то прошу на сто шестую. Понятно всё?
- Да, понял
- Можешь идти.



               

                Глава 4 «Промка»


Работа по так называемой сто шестой статье уголовно-исполнительного кодекса, то есть без оплаты труда была, как говорится не бей лежачего. Раз в неделю ходили разгружать газельку с продуктами для магазина, имея при этом гениальную возможность отовариваться без очереди, раз в неделю приходили посылки, и в принципе это была вся работа. Остальное время я играл в шахматы и читал книжки из местной библиотеки. Да, я ещё продолжал писать стихи. При этом пробуя найти какую-нибудь более интересную работу. Но как говорится без лоха и жизнь плоха. Познакомился я как-то здесь с одним рыжим хохлом. Звали его Андрюха Мельник. Пацан был небольшого роста, молодой и весь в конопушках. Статья у него была какая-то лёгкая, но отсидев на общем режиме несколько лет повздорил с кем-то из обиженных, и так как руками их трогать было нельзя, он взял дрын и сломал чуваку позвоночник, за что получил дополнительно полтора года и был отправлен на строгий режим. В общем, он незаметно втесался ко мне в доверие и начал меня прорабатывать. Как-то вечером тусуясь по локалке, мы разговорились. Тусоваться – это ходить туда-сюда как волк в клетке. Так вот разговорились мы значит сначала за жили-были, потом мягко перешли к моему вопросу. Он меня спрашивает:
- Ты чем на воле любил заниматься?
- В основном готовить хавчик, а так музыка ну ещё в электрике понимаю
- Короче можно попробовать тебя пристроить электриком на промку или… короче варианты есть, но надо взамен чем-то помочь администрации
- Чем? – спрашиваю
- Например, принтер купить
- Ты мне в рублях скажи
- Думаю за тысяч пять неплохой можно взять
- А мне, кажется, здесь и лазерный сойдёт тыщи за две (цены пятнадцатого года)
- Не за две мелковато крайняк за три пойдёт.
На том и порешили, что Андрюшка трудоустроит меня, ну а с меня лазерный принтер. Начались дни ожидания.
Наступил май. Погода стояла довольно жаркая. У нас в отряде начали морально готовиться к тяжёлой работе по уборке старого деревянного забора вокруг лагеря. Собирались выгонять всех, даже дневальных. В один из дней меня вызвали из секции в локалку. Там поджидал тощий рыжий парень с постоянно бегающими глазками и в замусоленной робе.
- Меня Лёша зовут – представился он, протянув свою потную ладошку, чем ещё больше усилил неприятное впечатление – ты, Костя, который электрик?
- Да, но я просто разбираюсь, у меня корочки нет
- Ладно, пойдём со мной
Мы отправились на промку во второй цех, где всё сверкало от сварки, да постоянно визжала болгарка. Там в огромном помещении стояло штук пять станков зелёного цвета. Это были станки с ЧПУ (числовым программным управлением) или как я их тут же назвал чепушильные. Возле станков копались какие-то люди по гражданке. Это были наладчики. Рыжий подвёл меня к одному видимо старшему и представил как электрика. Я опять поправил его что, мол, только разбираюсь. Главный провёл со мной экскурсию и помимо прочего задавал профессиональные вопросы. Небольшой тест я прошёл легко. Ничего сложного не предвиделось. Услышав вердикт специалиста «рыжий», пообещал в скором времени вывести на работу.
Девятого мая был праздничный концерт, который проходил на плацу перед всеми локалками отрядов. Накануне я всё-таки добился того, что меня пригласили в студию музыкантов. Я сбацал им на гитаре «Катюшу» группы «ЭСТ» чем произвёл неоднозначное впечатление на местных музыкантов. Кому-то понравилось, кому-то нет, но один настоял, чтобы я смог выступить. Ведь с ним я проживал на тот момент в одной секции.
 Дедуля был, правда, сам сорок пятого года выпуска, но держался молодцом и что самое главное имел достаточно денег. Так что я стал его протеже. Звали его Сергей Григорьевич, но большинство звало просто «Григорьич». Этот бодрый старичок неплохо играл в шахматы, чем помог мне в улучшении своей игры. Он платил завхозу отряда, чтобы жить в первом отряде, а не в девятом, где и были его ровесники. Видимо там пытались нагрузить на денежку, а он ко всему касаемо денег не в своё благо относился очень прижимисто. Даже угощал яблочками или помидорками с магазина, когда они уже начинали портиться. Ещё платил завхозу столовой, мне он озвучивал цифру в десять тысяч, за возможность питаться специально приготовленной пищи и приносимой ему прямо в секцию. 
Дебют мой прошёл вполне на хорошо. Меня попросили спеть ещё что-нибудь. На бис была исполнена «Таганка» и «Ну я откинулся, какой базар-вокзал». Потом я смог увидеть выступление на видеозаписи.
Кончились праздники и меня всё же вывели на работу. И в тот же день, усиленные всем отрядом силы КСП, выдвинулись на демонтаж старого забора. На улице стояла страшная жара…
Первые дни работы были, как говорится в кайф. По профилю, по которому меня взяли, работы не было, так как наладчики уехали, а запчастей не было. Пришлось, как меня убедил рыжий стать временно подсобным рабочим. Со временем я осознал, что здесь ничего не бывает временно, а всё становится постоянным или наоборот, когда говорят, что это будет здесь всегда, то через небольшой промежуток времени оно оказывается довольно-таки временным.
Промзона колонии занимала половину территории лагеря, а это около трёх гектаров и представляла собой достаточно большую территорию. Она была похожа на советский завод только после усиленной бомбардировки. Огромные с четырёхэтажный дом кирпичные цеха стояли с выщербленными стенами и вечно текущими крышами. Половина из них пустовало. По рассказам гражданских когда-то здесь работавших, тут было производство алюминиевой посуды и достаточно успешное. Вокруг всех цехов шла бетонка по вычислению зеков длиной где-то за пятьсот метров, поэтому любители прогулок наматывали круги, когда позволяла погода. Ещё здесь в отличие от жилой зоны - «Жилки» росла трава. В жилке же были каменные джунгли, всё было укатано в асфальт и бетон и ни одной травинки. Поэтому у находившегося на промке человека ощущение складывалось хорошее. Ведь о том, что ты на зоне напоминал только шестиметровый забор в метрах двадцати и колючая проволока, окружавшая нас повсюду.
Поступил госзаказ с СИЗО-1 «Матросская тишина» на изготовление оконных решёток и камерных дверей. Их сваривали, потом зачищали болгаркой, а потом красили в мышиный серый цвет. Моя же работа была в основном по перетаскиванию всех этих железных сваренных конструкций. Некоторые были, скажу честно вам довольно тяжёлыми. Через месяц мне закрыли первую зарплату. Обрадовавшись, я дождался, когда смогу попасть в колониальный магазин. Но придя туда, и увидев зарплату в сто двадцать рублей за целый месяц работы, был несказанно опечален…
Магазину необходимо посвятить немного больше слов, чем он это заслуживает. В первый раз я отправился туда, ещё работая в столовой. Любимая прислала тогда мне две тысячи на лицевой счёт, так как наличных денег у нас не водилось.
На магазине была прибита табличка с часами работы: с восьми до шестнадцати и перерыв на обед с двенадцати до часу. Ещё было разграничение по дням недели для каждого отряда. Например, первому отряду и всей хозобслуге лагеря был отведён вторник.
На самом деле продавец и бухгалтер в сопровождении милиционера появлялись на горизонте только в половине одиннадцатого. Минут двадцать они пили свой «утренний» кофе курили вкусную сигарету и только после этого давали команду на открытие локального сектора перед магазином и самого магазина. На минуточку с другой стороны решётки народ начинал занимать свои места ещё в девять утра после утренней проверки. И когда открывали калитку, начиналась давка чтобы только проникнуть к двери магазина. После открытия двери магазина вообще начинался ад. На входе в магазин были две ступеньки вниз. И толпа несколько раз на моих глазах опрокидывали пару человек, на пол пройдясь по ним. Дальше народ набивался, как кильки в банку в очередь к бухгалтеру, чтобы выписать деньги, а после ждать вызова по фамилии на отоварку. Ну да хрен бы с этим, но поработав всего час до двенадцати, магазин закрывался на обед. И можно было надеяться, что откроется он хотя бы половине второго, а не без пятнадцати два, да и времени до четырёх оставалось немного. В итоге за день можно было и не попасть в этот «рай», с которым даже монстры цен «Седьмой континент» и «Азбука вкуса» и рядом не стояли. Цены были заоблачные, но выхода, как и конкуренции не было. Поэтому чтобы попасть туда и отовариться приходилось в некотором смысле меряться членами, то есть если твой непосредственный руководитель круче и может с помощью телефонного права назвать несколько фамилий счастливчиков, которые будут отоварены вне очереди, то попав в их число можно было быть уверенным, что день прожит не зря. Да и попав на отоварку совсем не означало того, что всё уже в порядке. Надо было ещё выбрать необходимый товар на выписанную сумму, так чтобы его хватило до следующего месяца и постараться запомнить выбранное. Подойдя впервые к окошку, я естественно почти всё позабыл и начал называть то, что видел на витрине, да и люди, напиравшие сзади, не давали особенно задумываться. В ответ слышался только монотонный голос продавщицы:
- У вас осталось восемьсот рублей – монотонно продолжала она невозмутимым голосом, щёлкая калькулятором по клавишам – что ещё будете брать?
- Не знаю – растерянным голосом отвечаю я – ну давайте ещё один майонез и ещё одну приправу.
- У вас осталось шестьсот шестьдесят рублей. Что ещё?
В общем того, что хотел я не купил, а набрал всякой ненужной всячины. Только месяцем позже я уже начинал свой поход в магазин с предварительного составленного списка, где было всё необходимое.
Придя же в магазин после месяца труда, я смог купить себе две пачки сигарет и пачку чая (по ценам пятнадцатого года) …
Вполне естественно, что после такой «громадной» зарплаты я стал работать кое-как. Что не замедлило отразиться на моих взаимоотношениях с «рыжим». Он начал по поводу и без повышать на меня голос.  Коллеги по работе предложили решить этот вопрос кардинально – ударом по печени или по почкам. Я прислушался к совету и когда в очередной раз в мою сторону пошла нецензурная брань, то подойдя к нему без видимых свидетелей, приложил ему по почкам, пояснив при этом, что в следующий раз будет то же самое. Это был конец моей карьеры в механическом цеху. Рыжий стал плести против меня интриги что, мол, я хожу в оперотдел и, добившись недовольства мужиков, списал меня с работы в барак.
Через неделю возлежания в отряде ко мне пришёл в секцию пока ещё со мной не знакомый Рома Пантелеев. Похож он был на мультяшного брата колобка – такой же лысеющий с редкими зубками. Он знал о произошедшем со мной и настоятельно мне рекомендовал перейти в РМУ (ремонтно-механический участок) уборщиком цеха и даже с зарплатой в триста семьдесят два рубля! Плюс своя каптёрка и работа не бей лежачего. Я, конечно, согласился. И действительно вся работа за день занимала не больше двух часов. Дальше на своё усмотрение: хочешь - читай, хочешь - спи. Рома предложил готовить обеды на маленькой плитке. Я с радостью согласился заняться своим любимым занятием.
На дворе был июль. Дни до обеда летели, а после начинали тянуться. Я договорился с любимой, что она приедет на длительную свиданку на три дня и написал заявление на август месяц. На свиданку супруга приехала без сына, оставив его у соседей по деревне. Правда, в связи с переживанием за сына три дня превратились в два. Но всё равно это была первая встреча за год, который прошёл со времени моего ареста.
Как-то во время прогулок по бетонному кругу промзоны ко мне подошёл паренёк Женя, а так как он был с Луганска, то погремуха у него была довольно обычная для этих мест – «Донбасс». Мы с ним ехали одним этапом с Рязани и тусовались неделю на карантине. Потом его приятель по централу Янек напел ему в уши как западло быть козлом, то есть быть в первом отряде. Хотя Янека, Женю и меня объединяла общая статья, но имевший сроку по пятой части аж пятнадцать лет Янек играл в общепринятую здесь игру – тюрьма. В итоге Женёк попёрся с ним работать на швейку и в рабочий отряд. А там его естественно подтянули, мол, ты барыга давай плати. А у того, как у латыша – только душа. Короче капали ему на мозг и до капались.
-Костян привет, ты как? Как тебе в первом отряде – Женя уже почти стал заправским зеком. Вот это – как ты? Как сам? Постоянно произносится после приветствия, да и ответ один и тот же – нормально. Или кто-то острит – как сала килограмм, как джип Ниссан, как сто грамм. Мне всегда вспоминается фраза из «Брат-2»: что такое по-английски «хаваю»? – Как твои дела? - А что им всем интересно как у меня дела? - Нет не интересно. – А тогда зачем? - Просто так, здесь всё кроме денег просто так…
-Нормально – отвечаю – а что?
-Да вот задолбали меня эти блатные порядки, да и на швейке как раб не шага влево ни вправо. Надоело! У вас в первом отряде есть какая-нибудь работа, чтобы к вам перевестись?
-Не знаю, но спрошу обязательно. Кстати, помнишь Серегу, который со мной с карантина поднялся в первый отряд и работал дневальным в санчасти, так вот он стал завхозом столовой. Прикинь!
-Да здорово! Ну ладно пока.
Короче я поговорил с «Американцем» как его называли работники столовой за то, что он в своё время жил и умудрился даже посидеть в американской тюрьме. В общем, совместными усилиями мы перетянули Донбасса со швейки на работу в столовой.


                Глава 5 «Снова столово»

Тем временем завхоз столовой Саша Курский, как говаривали зеки, заплатил, кому надо и достаточно много около двухсот пятидесяти тысяч и ушёл по УДО, оставив два с половиной года. Следующий кандидатурой на этот ответственный и нелёгкий пост стал мой приятель, который пошёл со мной в первый отряд и работавший дневальным в санчасти.
В нашем лагере должность завхоза сразу предполагала финансовые траты в основном на ремонт здания. Возможно, наивное государство и проверяющие комиссии, которые ездили сюда почти каждую неделю были уверены в том, что ремонт делается из субсидий, выделяемых государством для этих целей. На самом деле всё было в точности до наоборот. И прошлый завхоз столовой, чтобы решить эту проблему «уговаривал» своих работников раз в год перечислять всю свою месячную зарплату в фонд ремонта. Кто отказывался, получал пару боксёрских перчаток и право отстоять своё мнение в честном поединке. Но таких, не любящих свою голову в принципе не встречалось. Мой же приятель пошёл по более затратной дорожке. Он делал ремонт в основном из своих сбережений и из того, что смог продать налево (сахар, гречку, рис и т.д.).
В общем, я стал заплывать к нему с разговорами о возможном возвращении на работу в столовую. Но когда я ещё находился на свободе все окружающие пытались мне вдолбить мысль, что у меня должен быть гепатит «С». Поэтому мы с ним договорились, что я сначала сдам анализы, а потом только при положительном исходе он меня возьмёт к себе на работу. В сентябре я сдал анализ крови, а через два месяца (а здесь всё происходит очень неспешно) получил хороший результат об отсутствии какого-либо вируса у меня в крови. Решение о моём возвращении в столовую было положительным.
На его решение также повлиял мой разговор с комендантом жилой зоны. Это был бывший полковник-тыловик откуда-то с Байконура. Он что-то мухлевал с денежным довольствием солдат и был осуждён за мошенничество. Дядька был довольно высокого роста, и лет ему было уже где-то под пятьдесят. Но держался молодцом, ежедневно занимаясь гимнастикой, а несколько раз в неделю тягал железо. Ещё он чётко соблюдал режим питания, не отступая от него ни на минуту. После приёма пищи минимум получасовая пешая прогулка. Гораздо позже я узнал за дядьку-коменданта интересные вещи. Так как все лакокрасочные и строительные материалы для постоянно идущего в лагере ремонта завозились только с ведома коменданта, то у него для всех завхозов был свой прайс-лист со своей наценкой, а иначе всё было очень проблематично затягивать в зону в обход коменданта жил зоны. Короче кому тюрьма, а кому мать-кормилица.
В общем, как-то встретились мы с ним на промке. Подойдя ко мне, он первым завёл разговор:
- Привет, слышал, ты хочешь в столовой работать?
- Да – отвечаю ему – очень люблю готовить.
- А как с анализами? Всё в порядке?
- Да я абсолютно здоров.
- Ну, ты же понимаешь, что сразу никто тебя за плиту не поставит. Надо поработать уборщиком.  Ну, там холодильник помыть, на складе пол протереть. Сможешь?
- Легко! Я никакой в принципе работы не боюсь.
- Ну, тогда с завтрашнего дня приходи на работу.
Работа в основном была не тяжёлая. На складе продуктов нужно было вытащив все мешки с крупами освободить помещение, чтобы протерев пол потом затащить их обратно. Единственно, что напрягало то, что происходило всё это в полседьмого утра и через день. Банально ещё хотелось спать, а тут физические нагрузки. Холодильник нужно было раз в неделю тоже освобождать от мяса и рыбы, после чего его тоже помыть. Ещё приходилось три раза в день мыть коридор в варочный цех. Наверно всё. Ах, да совсем забыл. Была ещё ежедневная разгрузка продуктов, привозимых на грузовике (картошка, морковка, лук, крупы, мясо, рыба). Так незаметно пролетело два месяца…
Как-то зовёт меня завхоз и говорит:
- Ты говорил, готовить любишь? Тогда иди, приготовь смене поесть. Какие продукты есть, ты знаешь.
Из мяса на тот момент была только говядина. Что составляло некую проблему ведь это очень жёсткая субстанция. А время, как всегда, было ограничено. Но мне показалось, что я смог выйти из затруднения. Порезав его как можно тоньше, начал тушить с луком постоянно добавляя воды, в конце добавил обжаренную муку. Получилось нечто вроде подливки. На гарнир просто сделал картофельное пюре. На самом деле я просто помог другому повару, который этим всегда и занимался. Он часто ходил на три дня на свиданку, и подменять его было не кем. Вот этим меня и озадачили. В обязанности входило ещё готовить на персонал столовой, бани и КЭЧи плюс, и так называемый ВИП стол с которого питались комендант, завхоз столовой, завхоз пекарни и ещё пару человек включая денежного дедушку. Потом починили электрическую мясорубку, и стало всё гораздо проще. Говядину я перекручивал в фарш, добавляя шмат сала, прибавив к этому достаточное количество лука и замоченного в молоке мякиша белого хлеба. На выходе получалось море фарша. Скатывая его в небольшие шарики, отправлял на полчаса в духовку. В общем, получались изумительные котлеты, которыми я кормил почти всех, так как мяса на фарш уходило немного.
Тогда же найдя общую тетрадь, я начал писать черновик этого повествования. Очень сильно напрягало, что коллектив столовой в большинстве своём общался друг с другом криками и матерной руганью. Объяснялось это тем, что работать приходилось по двенадцать-четырнадцать часов в сутки и триста шестьдесят пять дней в году. Всё это очень действовало на нервы. Психологическая атмосфера всегда напоминала предгрозовую.
Прекрасно понимаю тех поваров, которые из года в год готовили одно и то же, а зеки им постоянно высказывали недовольство. Ну, по поводу количества это к дядькам в больших кабинетах, а по поводу качества приготовленной пищи я согласен можно готовить вкусней даже из тех продуктов, что нам привозили, просто видимо всё желание отбили своими бесконечными проверками и ревизиями и, в конце концов, они сами же не ели что готовили. А ещё весь персонал столовой общался друг с другом ну и, конечно, ко мне на матерном русском. А я напомню, рассказывал, что принял решение не ругаться матом, и к тому времени уже целый год мой язык был чист от этой грязи. Устав от всего этого дурдома, в котором я, кстати, проработал уже полгода и абсолютно бесплатно, заявил завхозу накануне майских праздников, что принял решение о добровольном уходе. Однако он моё решение всерьёз не воспринял и даже забыл о нашем разговоре. Когда прошло две недели, и я опять повторил что ухожу, он тут же позвал Костю коменданта, который в мягкой форме начал мне угрожать. Заявив мне, что в лагере просто так по собственному желанию никто не увольняется, просто пишется рапорт за отказ от работы и человек легко попадает в изолятор, а это конец всем мечтаниям о досрочном освобождении и тем более это было в столовой. Ведь я был носителем корпоративной информации обо всех происходивших на моих глазах непотребствах. В основном это было знание о расхищении мусорами и столовскими вечно не хватаемого зекам мяса, о выпечке всяких булочек и печенек, о засолке сала о растаскивании сгущённого молока, когда не знали, как его применять для всего лагеря и много чего другого. Я клятвенно его уверил, что эта информация останется при мне. После чего Константин пожелал мне дальше удачного сидения.
Я тут же принял предложение от старого рокера Григорьича попробовать себя на замену, прошедшего суд и уходящего через десять дней бас-гитариста. Так музыка снова попыталась ворваться в мою жизнь. Месяц я ходил на репетиции, и что-то начало получаться, всё-таки за спиной было пять классов музыкальной школы. Даже успел отыграть в составе коллектива один концерт, который проводился в столовой или как я выражался «на кухне». Ещё были выступления на плацу перед всеми отрядами, которые я назвал «опен эйр». И всё вроде в жизни стало налаживаться (если тюрьму вообще можно считать за жизнь), как опять я попал на перекресток, с которого была дорога по знакам только - прямо…               



                Глава 6 «Свиданка»

В конце июня сходил на длительную свиданку с женой и сыном, который ещё был не совсем взрослым (девять лет) и по которому я очень соскучился. Сынок на тот момент ещё казался мне маленьким мальчиком, которого ещё можно было таскать на руках.
Когда через четыре года жена с посылкой прислала фотки сына, то я чуть не расплакался от того, что его на них не узнал. Рядом с моей супругой стоял какой-то молодой человек ста семидесяти сантиметров роста и очень мало схожего на того которого я видел последний раз, когда ему было одиннадцать лет. Тогда приехал толстый карапуз, которого я уже на руках удержать не мог, но всё-таки это был привычный мой ребёнок.
 А в пятнадцатом году меня очень порадовал тот факт, что он научился совсем неплохо для своего возраста играть в шахматы. По домашней привычке я сразу взял весь процесс готовки, на себя оставив жене не менее важную часть мыть посуду. Но её это полностью устраивало, так как сама она готовить не очень-то любит и ей всегда нравилось, когда этим занимался я. И как говорится Остапа, понесло; различные салаты, запечённое мясо с картошкой, макароны с сыром, жареная картошка с чесноком и укропом и в довершение всего целый казан плова. Который мы, естественно, не осилили, и я с удовольствием забрал с собой, дабы порадовать своих приятелей, которых, увы, было всегда почему-то немного. Короче три дня промчались незаметно.
А в начале июля меня вызывает к себе начальник оперативного отдела. На тот момент это был дядька с пропитой физиономией и по свидетельству зеков любил заложить за воротник и на работе. Меня любой вызов к администрации вызывал приступ паники. Лихорадочно я прокручивал события последних дней, дабы понять, где я накосячил. Ничего такого, не вспомнив, я всё же с волнением постучался в дверь кабинета.
Зайдя в кабинет, увидел человека с погонами подполковника и с лицом сильно и давно пьющего человека. Это был Игорь Иванович Бирюков. Он начал разговор с главного: «Мол, мы подумали и нам надо, чтобы ты стал завхозом комнаты длительных свиданий». Признаюсь, в первый момент я опешил, не зная, что ответить, но очухавшись, произнёс:
- У меня денег нет
- Мне от тебя деньги и не нужны
- Но у меня вообще нет денег – стоял я на своём.
- Не понял, зачем деньги? – недоумённо сказал подполковник.
- Ну как зачем, а ремонт я, на что буду делать?
- Да не надо никакого ремонта. Мне нужно чтобы ты просто стал завхозом свиданки. С начальником всё уже обговорено.
Я понял, что выбора у меня нет. И просто на следующий день пошёл на работу туда, откуда недавно вышел. Свиданка считается очень сладким местом работы. Поэтому в отряде недоумевали, что я сделал такого, дабы получить такую должность. На все мои протесты по поводу, что я ничего не сделал такого, все недоверчиво кивали головами. Мол, да мы, конечно, верим всему, но не тебе.
Короче не важно. Важно то, что работать пришлось с симпатичными сотрудницами. А я до прекрасного пола всегда был охоч.
Обязанности были небольшие. Своевременный присмотр за порядком на кухнях и осмотр комнат после уборки дневальным, при выявлении недочётов посылать их исправлять. Уборка кухоньки на первом этаже, которой, кстати, мы и пользовались, да готовка прекрасным сотрудницам обедов. Ещё иногда надо было помогать дневальному, перетаскивая мешки с продуктами на передачку. Короче я дорвался до своей стихии - готовки, да ещё с вольными продуктами! Признаюсь, что голова подчас шла кругом от приезда очень красивых представителей женского пола, плюс они были летом очень легко одеты. Ну, вы меня понимаете.
В таком раю пролетело почти два месяца. Но неприятности, как всегда, не заставили себя долго ждать. Сначала влетел один дневальный на выносе спортивного костюма кому-то, после чего он естественно был уволен. Потом второй находясь вечером в бараке, обожрался каких-то таблеток и ходил невменяемый. Видимо у руководства сложилось впечатление, что руководитель из меня никакой. В принципе так оно и было, так как я всегда либеральничаю в отношении всего, что работы не касается.
Короче в один прекрасный солнечный день пришёл злой милиционер с двумя челами с нашего отряда и объявил мне, что я могу быть свободен.
Меня с распростёртыми объятиями снова приняла обратно сто шестая рота особого назначения.





                Глава 7 «Солагерники и администрация и их нравы»

Здесь, как видимо и во всей стране, работать в принципе никто не хочет. Ведь мерилом работы в нашей стране всегда является показуха перед приезжающими проверками. Да и на бумаге у них всё гладко, исправление проходит по фоткам, отсылаемым в управу. На них зеки в постановочной манере отжимаются, подтягиваются и пишут всяческие диктанты при торгующем хлебалом сотруднике, который, мол, всё это организовал и неусыпно блюдёт за соблюдением, установленных правил.  Администрация отрабатывает чисто своё время и свою зарплату. И что вполне естественно, зеки ведут себя подобным образом. Потому что труд «из-под палки» никогда продуктивностью не славился. Отрядники же просто всем своим видом показывают, что мы им в пояс должны кланяться за то, что они вообще на работу пришли. А там всякие документы собирать, вопросы зеков решать – это увольте, это не про них. Зеки же в свою очередь ходят на промку, чтобы полазить в телефонах, приготовить чего-нибудь пожрать, постираться, ну и побродить по кругу бетонки. Такой вольницы как на промке в жилке (жилой зоне) нет.
Население лагеря представляет собой в основном те человеки, которых общество выкинуло на помойку этой жизни. Смывки общества! Не путать со сливками. Конечно, как и на любой свалке можно найти перстень с бриллиантом, так и здесь попадаются люди умные образованные и начитанные. Большинство же представляют слои нигилистически-настроенных граждан государства. Они мало чего в жизни видели и знают, но упрямо держаться той позиции: «На фиг мне всё это не нужно!». Темы их разговоров предельно просты. Это кто где и с кем, когда и как нажрался, укурился, укололся или натрахался. И как бы найти побольше, пожрать и покурить. Вкусы чтения это в основном фантастика в жанре «Метро – 2033», а любимые фильмы — это пересмотр в пятносто тридцать третий раз «Терминатора» или «Трансформеров». Спать они любят на белых простынях в свитерах и спортивных шапочках. При этом негодуя, что простыни от еженедельной стирки быстро желтеют и рвутся. А также ругать трёхэтажным матом все новости и в целом руководство страны: «Мол, нехорошие дядьки нас упекли всех тут за решётку, а мы блин, и мухи в жизни не обидели, вы суки жируете за наш счёт, а ведь мы кругом невиноватые!». И при этом очень любят Игоря Прокопенко и Анюту Чапман с ихней бредятиной по РЕН ТВ.
Возможно, это всё эмоции, но уважаемый читатель извини, просто накипело. Большинство тех, кто сидит уже больше пяти лет нормальным тоном становится паразитический образ жизни или как его называют «научился жить». В принципе все зеки являются паразитами на шее у родных и близких, за исключением тех, кто получают ставку. Но таких, увы, совсем немного. Так как зарплату в лагере не платят (тяжело назвать зарплату в двести-триста рублей в месяц заработком) то естественно, что материальную помощь все получают с воли. А «научившиеся жить» ещё и прибедняясь, ходят по лагерю с вопросами: «А нет закурить, а нет чайку «замуточку» или кофейку слюдку, а нет колбаски, на маслецо положить, а то «дальнячка» кончилась, а прикурить, спичек нет!». И таким макаром берут весь срок. При этом сливая деньги на спортивных ставках и покупая себе смартфоны по десять-пятнадцать тысяч.
И ещё очень многие, не имея в лексиконе необходимого словарного запаса, для нормального человеческого общения, начинают сразу кричать на оппонента. Видимо желая напугать того голосом и агрессией также как это происходит, например у обезьян или у собак.
Отдельное слово хочу сказать о так называемых нулях без палочки, а именно о людях, которые сами по себе ничего не значат. Но имея богатеньких родителей, позволяют себе многое. Я их назвал «нуль без папочки» или «нуль без мамочки». В основном это молодые люди ничего о жизни не знающие, но позиционирующие себя очень значимыми. Просаживая родительские деньги на игру, наркотики, телефоны, огромные передачи килограмм по сто ещё умудряются, задрав нос поучать других, правильной с их точки зрения жизни.
Ещё не понятно, как при всех тюремных понятиях, где сказано, если можешь помочь человеку помоги, а он должен отблагодарить тебя по своей возможности, иначе всё с назначенной ценой называется барыжной движухой. Так вот если тебе нужна феска (кепка для форменной одежды), то при цене её изготовления в одну пачку сигарет с тебя берут две. Это за так называемый «движ». И ничего считается это нормально.
Здесь на слуху одна поговорка: «Год – пескарь, три – карась, пять – акула, десять – мразь». Где цифрами обозначены отсиженные годы. Ведь просидев всего три года, только учишься плавать среди опасностей. Отсидев пять многие сами становятся опасными для окружающих. Могут уже сами кого-нибудь подгрызть или обглодать, шкурку спустить почти последнюю. А вот большинство отсидевших больше десяти с человеческой натурой имеют уже мало общего. Я называю их – пересидки. Суды, как я писал ранее, любят сроки раздавать, что детям конфеты, а ведь год это не просто единичка это на минуточку восемь тысяч семьсот шестьдесят часов. А теперь застыньте взглядом на часах и просидите хотя бы час, наблюдая за стрелкой. Мне кажется, с ума сойти можно, а выговорите год. Так вот пересидки уже в нормальном обществе жить вряд ли смогут, так как мозги уже полностью перестроились на зековское мышление. Где можно кого ни будь обмануть, что надо делать, чтобы тебя не обманули или, проще говоря, что никому верить нельзя. И вот выходит такой пересидок на волю, а там жизнь кипит, всё абсолютно поменялось, девушки красивые ходят, мечтают о нормальных мужиках. А тут выходит серый, угрюмый, недовольный всем миром волчище и пытается жить, так как привык за десять или больше лет нахождения за колючей проволокой. Естественно, что многие шугаются его как прокажённого, на работу никуда не берут, а у друзей уже давно своя жизнь. Ну, помогут пару раз, и извини, давай до свидания, здесь паразитов не любят, это тебе не на зоне хрен в уши вкручивать молодым и наивным, живя за их счёт. И остаётся бедолаге жить, как сказано в известном фильме: «Украл, выпил – в тюрьму. Джентльмен удачи».
Да и зеки уже совсем не те, что были намного раньше. Три основных постулата осуждённого – «Не верь, не бойся, не проси!». Немногие нонешние заключённые выполняют их максимум на треть, да и то в основном, что касается догмата «Не бойся». Физическая сила во все времена или угроза её применения самая действенная мера по приручению граждан. Поэтому боятся многие; боятся за свою жизнь, за здоровье, которое легко и так потерять при отсутствии элементарной медпомощи, боятся не пройти УДО, заполучив безпонтовых взысканий за, например расстёгнутую пуговицу или поддетую спортивную кофту. Короче бесправного человека коим, по сути, и является заключённый всегда можно чем-нибудь запугать.
Не верь – вообще и обсуждать нечего, верят во всякую чепуху. Кто-нибудь чего-нибудь ляпнет для прикола и пошла, гулять губерния - информация, по пути обрастая кучей мыслимых и не мыслимых фактов. Просто достаточно вспомнить, что самым любимым телеканалом в зоне является РЕН ТВ.
А про постулат «Не проси» - просто говорить даже не хочется. Про паразитов я говорил уже выше, а просить начинают с первых дней. И не дай Бог чего-нибудь не дал, когда попросили, ты сразу становишься …. В общем неуважаемым человеком. Не давать могут только акулы и мрази, и они спокойно на словах обоснуют свой отказ.
Я в тайне всегда завидовал людям, которым в принципе терять в жизни нечего. Ведь они могут добиваться своих прав не боясь быть шантажируемыми администрацией. У меня, например, стоит цель как можно быстрей вернуться домой. Поэтому я с начала срока пытался следить за так называемой репутацией, то есть не получать взысканий на голом месте, и не имея финансового иска имею все шансы добиться соей цели. Пенсионеры, инвалиды и все те, у кого бешеные иски и нет больших финансовых возможностей на воле для прохождения по УДО, имеют, на мой взгляд, все шансы качать свои права без каких-либо последствий, но рабская сущность видимо у нас на генном уровне. Когда мы видим начальника лагеря, то почти у всех сфинктер заднего прохода сильно напрягается, способный как мне кажется гвозди перекусывать. Обычно все возмущения начинаются после и только в кулуарах умывальников и туалетов.
Ну конечно нельзя не обмолвиться о моём любимом «ЗЕК-ИНФО». «ЗЕК-ИНФО» — это всё о чём судачат зеки, и так я называю невидимую глазу радиоволну. Достаточно одному сказать другому:
- Слышал поправки вышли, всем «первоходам» кому больше десяти лет дали будут вычитать одну четвёртую!
И тут как снежная лавина, которая начинается с комка снега. На следующий день уже говорят:
-Я тут слышал, что всем одну треть от срока убирать будут!
Причём бывает докопаться до первоисточника слухов невозможно. Обычно цепочка на третьем или четвёртом рвется, когда отвечают, что не помнят от кого слышали.

Хотя на улице не минус
Здесь слухи ходят словно вирус
Рукой махнул – сказали, что подрался
А если пёрнул скажут обосрался

Говорят, чтобы мужчина стал настоящим мужчиной ему нужно пройти школу жизни, то есть отслужить в армии. Тюрьму же с зоною я приравниваю к университету жизни. Но если по поводу школы жизни я говорил, что её лучше оканчивать заочно при этом я сам отслужил на крайнем севере, то про университет жизни я скажу, что лучше остаться недоучкой, чем такое оканчивать.
 Здесь из милиционеров постоянно кого-то провожают на пенсию, сажают, переводят в другой лагерь, а на самом деле просто человек в отпуске долго был. Освободившихся зеков через одного сажают по новой. И каждые пять лет в годовщину Победы все как один ждут амнистию.
Когда и в каком не помню году, милицию переименовали в полицию, то я, пошутив, сказал, что можно в середине заменить «и» на «ю» и добавив одну «л» получая поллюцию отражая полностью суть этой службы. То есть неконтролируемое ночное извержение.
Так вот как в зону попадают сидеть отбросы общества, так и служить в ФСИН идут служить в основном отбросы всех силовых служб. Военные, ППСники, ДПСники, следаки бухавшие на предыдущих местах работы видимо получали предложение по-хорошему, куда-нибудь перевестись. Чем они не преминули воспользоваться, устроившись охранять зеков. По своей привычке создавать только видимость работы они с успехом продолжают это делать и начинают работать лишь, когда приезжают звёзды с Москвы. Тогда их сфинктер тоже может перекусывать гвозди, но они предпочитают ещё одевать памперсы, дабы не обоср...простоволоситься.
По поводу проверок можно выпустить целый рассказ. Начинается всё, конечно, с зек-инфо. Примерно за неделю зеки начинают говорить, что едет опять самая особенная проверка, которой до этого не было лет пять. За пару дней можно увидеть, как сотрудники начинают лихорадочно бегать, не сильно обращая внимания на заключённых. Потом начинается всеобщее броуновское хаотичное движение. К администрации присоединяются зеки. Установка всегда проста – прячьте всё и прячьтесь сами. Когда же комиссия заходит в зону, то видит перед собой в основном только постройки, людей нет нигде как будто в колонии ни одного заключённого. И маршрут, по которому их проведут, сильно из года в год не меняется. Начинается он со столовой с обязательным заходом в пекарню, дабы показать, что, мол, хлеб печём сами. Далее идёт образцово-показательный первый барак с заходом по идеальным секциям первого этажа. Ведь второй этаж с перенаселёнными секциями никто показывать не будет. Потом обязательный заход в церковь и если гости хотят увидеть, как и где здесь работают, то их поведут в швейный цех. Где около двухсот человек в одинаковых синеньких робишках (рабочих одеждах) сидят за машинками под грохот швейных машинок и не стихающую тихо не играющую музыку радио «Ваня».
Из плюсов возможно только один, в обед могут положить чуть больше мяса, и лотерея из пяти порций с мясом из тридцати шести без мяса превращается где-то в двенадцать из двадцати восьми.
Минусов гораздо больше. Возможно, баня, магазин или будут работать полдня или вообще работать не будут. Всё зависит от статусности проверки.
После покидания лагеря комиссией жизнь вновь потихоньку входит обратно в своё привычное русло.
Смены. Смен что дежурят по лагерю четыре. График неординарный. День с восьми утра до пяти-шести вечера, а на следующий день в ночь с шести вечера и соответственно до восьми утра. Потом день – отсыпной, день – выходной. Дальше, как с зазнобой – всё по новой. Первые года два мне было неинтересно, кого и как зовут, и кто с кем в какой смене работает. Потом, правда, понял, что это нужно для своей же спокойной жизнедеятельности. Ведь с одними можно было найти общий язык и пойти, куда надо по своим делам не опасаясь нарваться на неприятности. Чего нельзя было сказать про других самодуров, при выходе которых на смену лучше всего было сидеть в бараке безвылазно, так как видео камер с каждым годом становилось только всё больше и больше. И если не знать, кто сидит «на глазу» как называли ПВН (помещение видео наблюдения), то можно было тихим сапом выхватить рапорток с занесением в личное дело. «На глазу» обычно находились девушки, которых симпатичными можно было назвать с большой натяжкой, так как они были в своём большинстве похожи на тумбочки, как говорится полтора на полтора метра. И только одна была маленькая и худенькая вполне себе симпатичная. Да и та стала жертвой одного дежурного офицера нерусской национальности от которого она банально «залетела».
Младшие инспектора были в основном произведены на свет во второй половине девяностых. И жили где-нибудь поблизости в местных деревеньках и образованностью и интеллектом были не обезображены.
Я уже рассказывал, что неподалёку от лагеря в небольшой деревеньке находился мой наследный замок-домик, приобретённый ещё моими родителями, в который я приезжал не часто (всего двести тридцать километров до московской квартиры). Дом был на две семьи и во второй половине жила семья, у которой в девяносто шестом родился мальчик Лёша. Лёша рос на моих глазах, бухая с четырёх лет пиво и ругаясь как сапожник. Велико же было моё удивление, когда в две тысячи пятнадцатом Алёша устроился младшим инспектором и начал охранять бывшего соседа по дому. 
И в завершении главы расскажу пару эпизодов про игру в тюрьму. В восемнадцатом году поднялся к нам в барак один нерусский из БУРа. БУР – это барак усиленного режима или «крытка» т. е. в основном камера одиночка. Оказался тот нерусский родным братом зверька Пятницы, про которого я уже рассказывал. Так вот пару дней он жил как все, салямкался со своими братьями муслимами и даже как принято у них обнимался. И вдруг весть, страшна, как есть – «гашённый» он! Мол, «полоскался» с обиженным – перевожу: ел, пил из одной посуды или брал что-то у них покурить и заразился статусом неприкасаемого. А значит, ходя вместе со всеми в столовую, он заразил всю посуду, и если продолжать есть из неё, означало самому поймать заразу куриной болезни, т.е. стать «петухом». Короче всю посуду из столовой изъяли вместе с подносами и несколько дней ходили со своими кружками и тарелками.
 Потом из загашников достали посуду новую.
 Второй раз такой же снаряд угодил в эту воронку аж в двадцать первом году. С карантина в нерабочий барак, где в основном «блатуют», поднялся чел и промолчал, что уже на централе был определён в касту неприкасаемых. Лыко мочало начинай рассказ сначала. Только вот в загашнике уже ничего не было и весь лагерь как последние содомиты начал ходить со своей посудой.



                Глава 8 «Сто шестая особого назначения»

Сто шестой всегда затыкали дырки всевозможных не сделанных вовремя работ. Например, что-то строили, мусор за собой не убрали, зовут сто шестую, снегом завалило столовою, а вывозить не кому, все вроде заняты тогда естественно сто шестая. Правда работа на столовую всегда достойно оплачивалась дополнительной едой не с общего котла. Пюрешечку картофельную с мясцом или кашицу грешневую с тем же мяском да хлебушка мягонького и чайку, правда, «положникового», но вдоволь. А, в общем, положа руку на … надо признаться, что работы на полную неделю находилось редко, и основным занятием бойцов сто шестой было вылёживать бока, уставившись в телевизор. Правда, был значительный плюс. Как я рассказывал выше, попадание в магазин всегда было проблемой, а так как мы разгружали машину с продуктами для магазина, то у нас была возможность отовариться без очереди или как я выразился по виртуальной «Грин карте». Что согласитесь в месте, где еда всегда на первом месте не так уж плохо.
Наступила осень шестнадцатого года. Вначале привезли одну тракторную телегу картошки и нас бросили на её переборку. Крупняк надо было ссыпать в одни сетки, которые шли после на продажу. Мелочь же в другие и она шла для корма зеков и свиней на подсобном хозяйстве. Самое не приятное было работать, когда моросил небольшой дождик, а что поделаешь, иначе урожай пропадёт. Всласть наковырявшись руками в земле, отсортировывая каждую картофелинку, я применил свой метод, который назвал «экспресс метод Илоны Давыдовой». Картошка загребалась ведром и высыпалась в сетку. После чего сетку сильно встряхивали.  Мелкие картофелинки просто выпадали через ячейки вместе с землёй. Конечно, халтура, но нам за это не платили. Да и куча картошки стала немного поменьше, хотя трактор регулярно каждый день привозил по телеге.
Конечно, без злоупотреблений не обошлось. Картошку начали подворовывать и продавать за сигареты на всю зону. Ну конечно и себе, если у кого была возможность пожарить её или сварить.
А потом наступила зима. Началась уборочная страда по снегу. Когда всю ночь шёл снег, я вставал в полпятого брал пятилитровую бутылку с холодной водой и шёл на улицу обливаться. Потом поднимал коллег из сто шестой и около пол шестого мы выходили на плац. Мне очень нравилось работать большим скребком, которым сразу сдвигаешь целый сугроб. И жарко становилось, так что я всю зиму выходил на чистку снега без верхней одежды. Где-то за час, полтора снег убирался, и мы шли завтрак с огромным аппетитом. После можно было развесить намокшие вещи по батареям и завалиться спать во время проверки, а это я вам скажу, значит очень много.
 Из доступных оплат на сто шестой была только одна — это ежеквартальные поощрения. Как интересно, ты работаешь три месяца, а тебе за это администрация просто говорит спасибо в виде благодарности. В лучшем случае дадут тебе дополнительную передачку или посылку так называемый лимит, который ты можешь успешно обменять на блок сигарет и пачку кофе. Это уже как видите получше или на дополнительную свиданку сходить, чтобы потрахаться и пожрать вволю. А это, как известно главное удовольствие заключённых (из доступных легально).
 Самое главное событие, на мой взгляд, произошло со мной в конце шестнадцатого года. Я познакомился тогда с Серёгой Жигарёвым. Пацан перешёл в первый отряд из одиннадцатого нерабочего отряда. Он, как и я оказался наркоманом, но сидел за убийство тестя.
 Еще, будучи на воле он писал тексты и, наложив их на минус исполнял рэп. У него на тот момент был маленький приёмник с флэшкой и небольшие колонки. Его заинтересовали мои стихи и мы, собираясь в комнате приёма пищи, пытались что-то изобразить совместно. Итогом наших посиделок стала песня «мама», где я своим хриплым голосом, если можно, так сказать, пел припев после его речитативов. После чего уже вначале семнадцатого мы пошли к Григорьичу, пытаясь его заинтересовать своим творчеством. Нас пригласили в «музыкалку» где мы смогли продемонстрировать своё творение. Ребята неоднозначно отнеслись к нам, но решили, что мы имеем место быть и даже выступить на двадцать третье февраля в столовой. Так произошло моё возвращение в музыку. Нам выделили немного времени для индивидуальных занятий. Но дуэт «Лужи», как только появился так тут же и почил. А мы продолжили заниматься каждый своим.
 Также хочу вспомнить о своём небольшом успехе в том же семнадцатом. Моё стихотворение «Домой» было опубликовано в сборнике «Стихи за колючей проволокой», объединивший авторов-зеков по все сидящей Руси. Правда оно было жутко отредактировано и изменилось почти до неузнаваемости, но для меня было главное, что было указано моя фамилия и имя отчество.
 Ещё в этот период к нам в отряд перешёл из другого барака один замечательный человек. Звали его Андрей Николаевич Кудаков. Был он старше всего на два года и на голову выше, но в отличие от меня достиг гораздо больших высот в жизни, чем я. Занимался он вроде строительством, а начинал свою карьеру ещё при незабвенном Лужкове. В последние годы занимался ревизией по строй объектам. Погорел банально на взятке за закрытие глаз на недочёты и нарушения. Так вот разок он предложил мне сыграть в шахматы. Оказалось, что он достаточно сильно играет. Естественно, был заварен чаёк под шахматы и завязались приятельские отношения. Мы с ним постоянно соревновались в бросании курить. В конце концов, он победил. Человек явно обеспеченный он жил бирюком, то есть угостить и помочь всегда был готов, но не более. Мне он помог оплатить, довольно дорогостоящее для моей семьи, лекарство от вечно болящего колена. А ещё когда мою супругу постигла утрата, у неё умер родной брат, то Андрей Николаевич помог материально на билет до Липецка. И всё было прекрасно, но в один момент видимо я чем-то его огорчил, и он перестал со мной общаться. По этому поводу я очень переживал и не раз спрашивал его, что я такое сотворил. В ответ было сказано, что всё нормально. И только перед освобождением мне поведали, что когда-то в магазине я, его не заметив толкнул. Видимо очень чувствительный человек оказался.
 В общем, больше ничего не заслуживающего внимания за последующие полтора года не произошло. Извиняюсь, что сия глава о моей лагерной жизни была такая короткая.




                Глава 9 «Школа»

В один год со мной в лагерь заехал некий Саша Соловьёв из подмосковного городка Щёлково. Парнишка был одна тысяча девятьсот семьдесят восьмого года выпуска, но на свои тридцать семь никак не выглядел. Может в силу своих сильно округлых форм, а может, его просто наркотики заморозили. Ну, так вот, в одно время, весной пятнадцатого года мы вместе работали в столовой. Это когда я на мойке прозябал, а он вроде был пекарем на воле ну и здесь тоже пошёл в хлебопекари. А там скажу вам друзья адское пекло. Когда на улице под тридцатку жары у них за полтинник.
Он, как и я был опиушником. Тоже начинал с героинчика. А когда я, гонясь за дешевизной, перешёл на маковые семечки, он перешёл на «крокодильчика». Эта гадость скажу вам ещё та. Сам, правда, никогда не пробовал, но наслышан очень подробно. Что, мол, привыкание со второго укольчика и т.д. Но самое страшное, что на месте уколов появлялись незаживающие язвы, которые конечно со временем просто рубцевались и оставляли неприятные для глаза следы.
Так вот такие следы Сашок имел на своих руках. И работал он себе преспокойненько бы и дальше, лишь мучаясь от жары, но на его беду зашёл как-то в пекарню к ним начальник колонии. А поскольку нраву он был крутого то, увидев руки Сашка, одним взмахом своей сабельки уволил его.
Короче мы были уволены почти в одно время, но я как рассказывал ранее через месяц уже вышел работать на промку. А он лишь через месяц после меня тоже смог устроиться на промзону ключником. То есть стоял целый день на воротах, меняясь лишь с моим тезкой, из Питера, сидевшего по той же статье что и у меня, и открывая и закрывая ворота на замок.
Потом лето закончилось и у нас появилось новое производство. Стали отливать пластиковые трубы для всяких целей. Он с радостью поменял опостылевшие ключи на нормальную работу. Но, как и многое в этой петушиной зоне всё похерили. Производство свернули, станки разобрали и вывезли. А зеки опять остались без работы и без… Хотел сказать зарплаты, но зарплату здесь получали очень не многие. Так что просто без работы. Сашок опять тусанувшись пару месяцев на сто шестой получил предложение пойти в школу дневальным.
 Да, представляете, в зоне есть школа. Просто у многих преступников, не достигших тридцати лет нет даже среднего образования. Как говорится три класса и коридор. Но за то у нас самое лучшее оружие и нефтедолларов полно. И неучей тоже полно. А цыгане, которые здесь сидят вообще и в тридцать лет читать не умеют. Вот такая страна контрастов.
Читателю видимо сразу стало понятно, что статья Сашки, по которой он сидел, тоже случилась из образа его жизни. Короче два два восемь часть четыре с рюкзаком в год на выходе дала всего пять сука лет! Рюкзак – это ранее полученный условный срок. У меня он был в полгода.
И стал Сашка поживать да горя в основном не знать. Мамка вся больная, сидящая, по его словам, на одной пенсии, умудрялась раз в четыре месяца приезжать к нему на свиданку, привозя с собой передачку в двадцать килограмм. Ко всему прочему он каждый месяц на ларёк получал перевод около пяти тысяч. А ещё этот красавчик имел много ума, хвастаясь своим сожителям по секции, что он состоит на оперативной работе и получает на ларёк две тысячи раз в полгода.
Так и работал Сашок дневальным в школе. Где чего подмажет, где чего подкрасит, где цветочки посадит. А ещё имелся в пришкольном хозяйстве маленький участочек земли. Весною бедолаги коих всегда хватает, за небольшую оплату в одну ну максимум две пачки сигарет вскапывали его и помогали с посадкой семян всяческих. И имел он всё лето прибавку витаминную добавку к пище всякую зеленушечку-петрушечку, редисочку, кабачочки и т.д.
И минул семнадцатый и наступил февраль восемнадцатого года третьего тысячелетия. Когда, отсидев положенные четыре года до УДО, Шурик вполне естественно написал ходатайство в суд. А так как даже при своих размерах он никогда на виду не был, то и нарушений у него, по-моему, вообще не обнаружено не было. В итоге, конечно же, суд он прошел, и образовалась дилемма. Кому передать хозяйство.
Я в то время чувствовал себя, замечательно работая по сто шестой и смотря телик. Когда ко мне с предложением поменять профиль работы подошёл Сашок, то меня ещё терзали смутные сомнения стоит ли? Но когда краем уха узнал о количестве желающих на эту скромную ничем не примечательную должность, то очень заинтересовался предложенным мне местом.
В принципе я бывал у Шурика в гостях, поэтому особенных плюсов там не видел. Зданию, которому на тот момент исполнилось пятьдесят три года без всяких там капремонтов. Крыша как водится, текла, заливая потихонечку два класса их четырёх. В одноэтажном здании кроме отопления и электричества не было ничего. Правда в батарее отопления имелся кран, так что горячая вода в отопительный сезон была без ограничения, но только в ведро. Туалет типа скворечник находился на улице, а это означало, что возможно придётся зимой морозить задницу. Про замечательный огородик я уже рассказывал, но я ведь никогда с землёй дел не имел!  В общем, мини-дача какая-то. И ещё имелась замечательная возможность побыть одному, писать стихи, читать книги ну и понемногу готовить чего-нибудь вкусненькое. Короче я согласился…
В первый день я взял с собой кроме чая (кружки с кипятильником остались по наследству) самый для меня важный предмет – приёмник. Это был старенький «Панасоник» китайского производства. На нём кроме электронных часов с будильником и ФМ-диапазона не было ничего. Но большую важность для меня представлял тот факт, что приёмник мой был привезён моей женой из дома. Когда-то в начале двухтысячных годов я получил его за второе место на проходившем тогда на моей работе соцсоревновании по продаже чипсов из картошки. Музыка очень скрашивала моё одиночество и полную тишину.
Средний возраст учителей приходивших учить местных недоумков был около шестидесяти пяти. Все они, а было их пятеро, всю жизнь проработали в обычной школе и уже на пенсии взяли себе так сказать подработку. Правда их труд не особо привлекал местное население, у которого на уме было только, как побольше пожрать и покурить. Короче на занятия с пятью педагогами ходил один парнишка, да и тот не особо стремился грызть гранит, просто на время учёбы он освобождался от работы.  С женщинами пусть даже пожилого возраста (хотелось бы немного моложе) я легко нашёл общий язык. Ведь им надо было с кем-то новеньким поделиться своими житейскими историями, а мне в свою очередь поделиться моими наблюдениями. Но больше всего мне повезло, что учительница литературы тоже писала стихи. И даже выпустила два маленьких сборника правда за свои деньги. Так вот, почитав мои ваяния, она отметила их живость и хороший слог при этом, научив правильно делать размер стиха.
Обязанности совсем не обременяли меня. Всего-то надо было вручную давать звонки на урок и перемену да пару раз в неделю проводить влажную уборку.
Из-за близкого к школе соседства шестиметрового забора и обилия колючей проволоки приёмник ловил всего несколько радиостанций. В большинстве они передавали нелюбимую мной современную музыку, а любимое «Наше радио» я ловил только будучи в бараке и на втором этаже. Зато я открыл для себя довольно интересную станцию – «Маяк-24». Этот советский динозавр достаточно хорошо трансформировался в современных условиях. В основном это были информационно-познавательные передачи, что мне естественно очень понравилось, а в час дня Саша Пушной и Рита Митрофанова вели передачу «Бои без правил». Это была уже музыка близкая моему восприятию. Читая книги, я иногда замирал взглядом на понравившейся мне фразе и, отложив книгу доставал свою тетрадку для стихов. И из фразы рождались довольно неплохие, на мой взгляд, стихи.
Пришла весна. Весь снег уже дано растаял, и через не хочу, пришлось начать копать землю. Моего энтузиазма хватило на пару маленьких палисадников для посадки цветов календул и бархоток. С остальным участком я начал тянуть время, хотя добрые бабушки-учителя снабдили меня семенами укропа, петрушки и редиски. Цветы я всё-таки посадил, а до зелени никак руки не доходили. Но в один очень тёплый денёк я, раздевшись по пояс, взял лопату и наконец, вскопал нетронутый участок. Потом, когда появились первые всходы, я каждый день часа по два проводил на грядках, пропалывая сорняки, которые как водится, растут гораздо быстрее. Поэтому через две недели такого времяпрепровождения я довольно сильно загорел.
Шурик в свою бытность семейничал с Ромой Пантелеевым. Рома был сыном бывшего военкома Рязани с соответствующими доходами. И если мне жена присылала посылку раз в полгода, да и то весом не более четырнадцати килограмм, то Ромочке родители закидывали каждые два месяца около ста килограмм всякой всячины. Так вот памятуя мои кулинарные изыски в мою бытность в РМУ, где я готовил нам вкусные обеды он, потеряв Сашка по УДО, сделал мне предложение семейничать с ним, от которого я естественно не отказался.
В июне восемнадцатого ко мне в очередной раз приехала любимая, привезя мне на показ какого-то кабанчика, который при ближайшем рассмотрении оказался моим сыном. Уже такого крепыша на руки я взять не мог. На свиданку я прихватил с собой выращенную редиску, и целый пакет мяты, которая как сорняк в избытке произрастала в палисадниках.
Жена очень порадовалась принесённой мяте, которую после трёх дней осталось довольно много. Поэтому она с удовольствием забрала её домой. Как всегда, в основном готовил я, а сын пялился в телевизор и стонал что ему скучно. Правда помогло то, что я своевременно подписал возможность использовать флэш-карту с фильмами, которую супруга привезла с собой. На прощание я попросил её больше не откармливать так нашего кабанчика, ведь я к рождеству вернуться не собирался. С этой свиданки я вынес килограмма три плова, которым накормил довольного Пантелея.
Летом, как и на воле в школе были каникулы за исключением двух выпускных экзаменов. Пришло очень много гражданских людей мне абсолютно не знакомых и, конечно же, учителя. Установив в классах видеокамеры с записью на компьютер, начался экзамен. Как всегда, это была очередная профанация. Ученики, которые за три года официальной учёбы появлялись максимум раза два, были должны переписать на черновики задания, и с понтом дела необходимости посещения туалета выходили из класса, передавая задания нашим учителям. Которые через некоторое время тем же путём передавали уже решённые задачи обратно. И зекам оставалось просто их списать. Но как показало время, даже из восемнадцати человек трое списать не смогли правильно и поэтому пришли через две недели на пересдачу.
Главным приятным плюсом этого события являлось то, что во время экзамена проходило чаепитие, а мне по прошествии мероприятия доставались всякие ништяки в виде нарезки сырокопчёной колбасы, сыра, вольного белого хлеба и всяческие конфетки с печенюшками. Так что в тот день я даже на обед не ходил.
Летом день начинался с заваривания кофе достаточного крепкого. Я предпочитал всегда растворимой бурде только натуральный молотый. Выкурив по возможности, когда она была сигаретку, я отправлялся в поход с двумя пятилитровыми бутылками за водой «на колодец» или попросту до ближайшего цеха, где был кран с водой. Придя на свою фазенду, я заряжал двадцатилитровый умывальник водой. Пользовался им я летом и только для того, чтобы умыться или посуду помыть. Потом я шёл осматривать свой огородик. Прополов грядки, шёл за водой к пожарной бочке. Она стояла в метрах пятидесяти от здания школы и наполнялась водой почти ежедневно. Основную часть воды пользовали огородники на саженцы капусты. На полив уходило где-то около ста литров и это если раз в день, а в жару приходилось поливать ещё и вечером. Во время перерывов, которые я устраивал каждые полчаса, я слушал «Маяк-24» и чего-нибудь жевал. Иногда занимался стиркой.
Я рассказывал, что простыни после стирки в банно-прачечном комбинате становились жёлтыми через несколько стирок. То ли дело было в ржавой холодной воде, в которой выполаскивали стираное бельё или общая загрязнённость сдаваемого белья, но, как бы то ни было, я стал стирать сам. Хотя процесс стирки физически не как не утруждал. В начале в тёплой воде с порошком на пару часов замачивалось белье, потом вставлял кипятильник и доводил до кипения. Прополоскав хорошенько, я получал белоснежные простыни. Во дворе смастерив канатик, натянул сушилку. Учитывая летнее жаркое солнце и постоянные ветра дующие, по-моему, здесь всегда, бельё высыхало в течение часа.
Пообедав, я укладывался на табуретках почитать какую-нибудь книженцию ну и, бывало, засыпал. Говорят это полезно.
 Мой огородик начал кормить меня. Помимо зелени и редиски выросли кабачки и уже начинали завязываться огурцы. Зелени было настолько много, что я стал угощать своих товарищей. В школе у меня постоянно стояла пятилитровая банка с чайным грибом. Подержав его несколько дней, когда он становился кисленьким я начал готовить окрошку. Скажу честно, было объедение…
Лето в тот год было достаточно жарким, и мой огородик требовал постоянного полива минимум два раза в день. Но в выходные я отсутствовал, и мои растеньица страдали от жажды. Поэтому порешав с нарядчиком я начал выходить и в субботу. Лучше б я этого не делал!
Однажды, а именно одиннадцатого августа ко мне стали трезвонить в дверь. Число я даже на календаре отметил чёрным крестом. Так вот, за воротами стояли; сотрудник, «косой» - завхоз карантина и ближайший друг мусоров, его дневальный и «хохол» - погоняло было от фамилии Хохлов. А после описываемых событий я стал называть его в своих разговорах Хохлопидр и с чем большинство осуждённых были горячо согласны. Гнида он был, каких поискать надо.
 Павлуша Хохлов был подельником Тарасика Василенко. Они совместно с ещё одним типом лазили по садовым домикам и гаражам и крали все, что плохо на их взгляд лежало. Так вот в один из рейдов при дележе добычи возник конфликт между Тарасиком и третьим участником банды. Произошла стычка с хватанием топора и угрозой типа: «Замочу!». Пашка, видя такой разворот событий, встал на лыжи, то есть попросту убежал с ристалища. Тип, на которого Тарас замахнулся топором тоже владел сто первым приёмом карате. Добежав до отдела, он за избавление от уголовной ответственности под диктовку полюцейских написал заявление на Тараску и Пашка. Обвинив их в покушении на убийство. В итоге Тарасу дали десять лет, а Хохлушке восемь. Вот такой зигзаг удачи!
 Сотрудник зашёл ко мне в школу и начал досматривать мои карманы. Я ему говорю: «Начальник ты же знаешь, у меня запретов не бывает». Он молча начал ходить по кабинетам, но там ничего интересного не было. А меня осенила страшная догадка. И я помчался на улицу в сторону огорода, куда ушли зеки. Блин! Меня не было минуты три, а они успели уже всё раскурочить. Будь я немного не адекватнее я бы раскрутился на пожизненное. Но я лишь молча наблюдал, как мой с любовью выращенный урожай был уничтожен и погружен в мешки.
- Ну и куда вы всё забрали?
- У нас приказ все изъять.
- Блин варвары вы хоть мне чего-нибудь оставьте!
В итоге мне были оставлены несколько кабачков, урожай ещё мелких огурцов и немного зелени.
Горе было велико, но жизнь испытывая трудностями делает нас мудрее и сильнее. Если, конечно, выводы правильные сделать. Моё времяпрепровождение ограничилось только прослушиванием приёмника чтением книг и стихами, которые после нервного потрясения лились из меня как из рога изобилия.
Ещё если мне не изменяет память в это лето к нам приехал «звёздный» зек. Никита Юрьевич Билых в прошлом губернатор Кировской области и в своё время возглавлявший партию демократов СПС (Союз Правых Сил) после Немцова. Осудили его вроде как за взятку, и поговаривали, что он продал Кировский Лесхоз. Во всяком случае, после экс-мэра Рязани Рюмина к нам такие высокопоставленные зеки больше не заезжали.
Никита Юрьевич, которого видимо всю жизнь не отпускает его статусность, на очень короткой ноге пообщался с начальником колонии и благосклонно принял предложение возглавить библиотеку и заняться культурно массовым перевоспитанием осуждённых. И даже пообещал в ближайшее время заняться строительством клуба, которого в колонии отродясь не было.
Наступил жаркий сентябрь. Температура доходила до тридцати в тени. Октябрь был тоже тёпл, а ноябрь был уже снежным. Так и пролетела осень ничем вроде не запомнившаяся. В бараке я продолжал общаться только с двумя людьми. Это были Максим Мохнев, работавший в бане и Денис Капонёв с КСП. Мы собирались часов в девять заваривали чай и рассказывали, как мы провели день или что-нибудь интересное вновь узнанное. Так незаметно пролетел восемнадцатый год и подходил девятнадцатый. Сходив в магазин и купив всё необходимое на праздничный стол, мы приготовились к празднику. Встречал я его с двумя приятелями, удивляя их своей кухней. Девятнадцатый год начался тоже обыкновенно.
«Губернатор» - так прозвали Билых, развил кипучую деятельность. Он устраивал всякие интеллектуальные викторины за победу, в которых дабы привлечь как можно больше народу начал раздавать призы, в основном это было самое ценное в колонии – сигареты. Также пользуясь «накопленным» капиталом, он начал обновление книжного фонда библиотеки, дополнив его всякими газетами и журналами, которые выписывал на своё имя. В связи с этим нагрузка на библиотеку сильно увеличилась, и воскресного дня уже не хватало, были срочно добавлены ещё два дня. И всё равно очередь не уменьшалась. На мой взгляд, читать стала вся колония. За это отдельное спасибо Никитосу. А вот в поведении «Губера» было очень много пафоса. Весь контингент он считал за быдло, недостойное даже срать с ним на одном поле. В полном смысле слова, ведь Никита ходил в туалет, находящийся в штабе колонии, где стояло фаянсовое чудо - унитаз. Естественно, что в столовой он тоже не появлялся. За время моего одновременного с ним пребывания в зоне он пошёл в столовую только раз. Когда приехал телеканал «Россия-24» с ихним честным детективом Петровым. Тогда «губер» на камеру пошёл в столовую, где давился овсом и гороховым супом. Лично сам видел. Вполне понятно, что возле него всегда роились толпы заискивающих перед ним зеков, которые в тайне надеялись по выходу на свободу на помощь великого Никиты Юрьевича.
Вернёмся к моей непримечательной персоне. Как говорят, пришла беда отворяй ворота. В бараке к тому времени поменялось два завхоза и три начальника отряда. Хотя, конечно, со всеми возникали маленькие конфликты, но на то мы и живые люди.
Новый начальник был девяносто третьего года выпуска как, кстати, и новый завхоз. Его отличительной чертой была сильно ушитая форма и зеки дали ему два погоняла: «Гидра-пидор» и «Виолетта». Как потом донесло радио «Зек-инфо» они оба относились к категории ноль без мамочки или папочки. Но власть штука страшная и они начали свою деятельность с мягких репрессий. Просто переводя неудобных или неугодных людей в другие секции или другие отряды. За мной как я считал, стояла сила заместителя начальника колонии во введении, которого была школа. Увы, на поверку вышло, что они могли этим заниматься в рамках своих полномочий. После просьбы замполита о возможности не трогать моё местоположение в отряде завхоз совместно со своим подельником в погонах всё-таки проигнорировали её.
У меня состоялся разговор с начальником отряда:
- Гражданин начальник, пожалуйста, не перекладывайте меня на другое место. Я уже три года живу на этом месте и мне трудно обходиться без открытого окна.
- Нет! – отвечает с ухмылкой отрядник – Я принял такое решение.
— Это окончательный ваш ответ – спрашиваю его.
- Да, и по-другому не будет! –  был его ответ и если бы это происходило на воле, то я дал бы ему в харю. Но здесь он был начальником.
- Я могу обратиться с жалобой на ваши действия вышестоящему руководству?
- Конечно, если хочешь войны то, пожалуйста
- Я никакой войны не хочу просто хочу остаться на своём спальном месте.
- А я тебе всё сказал. Иди!
Как я написал ранее, моё обращение к замполиту, непосредственному начальнику отрядника, ничем не помогло. Меня в отместку за жалобу специально положили возле входной двери. Сквозняки меня не пугали, меня бесили сожители по секции, которым число было двадцать три, и кои всю ночь топали мимо моей кровати, иногда задевая её. На каждый толчок я просыпался и потом по полчаса не мог уснуть. Короче моя жизнь начала превращаться в кошмар. Далее отрядник, иногда сопровождающий женщин-учителей начал со мной воспитательную работу. Для начала он докопался до тропинки, которая шла за школу к пожарному ящику с песком. Мол, почему она не почищена? Потом то же самое к туалету. Пытаюсь объяснить, что гореть нечему и не от чего и в туалет старушки здесь не ходят, так как там очень высокий постамент.
 - Ты чего со мной пререкаешься? - мусор был непробиваем – Чем ты здесь занимаешься? Книжки читаешь и радио слушаешь.
Я подумал, что спорить с ним будет себе дороже и сделал всё, к чему он предъявлял претензии.
Единственной отрадой в этой быдлячей, серой жизни было занятие музыкой. Нас троих на тот момент музыкантов вызвали в воспитательный отдел где-то четырнадцатого февраля. До этого музыкалка была закрыта почти полтора месяца по причине пользования интернет-модемом нашим рэпером Жигой. Нам поставили задачу за две недели к первому марта подготовить три песни для межзоновского музыкального конкурса. Ну, надо так надо и мы приступили к репетициям. Подготовившись и собравшись двадцать восьмого февраля, мы были огорошены новостью, что один из нас не едет. Администрация колонии, где проводился конкурс, опасалась за безопасность участника нашего коллектива, который являлся обиженным. А колония была для первоходов общего режима, где игра в тюрьму очень распространена. Пушкин однофамилец поэта и имевший срок на минуточку двадцать четыре года, имел довольно высокий голос и статус «неприкасаемого», собирался петь «Шоу маст го он» группы Куин. Поэтому вместе с ним исчезала из нашего репертуара целая песня. И накануне вечером нам пришлось срочно добавлять ещё одну композицию. Это была песня Арно Бабаджаняна «Ноктюрн» которую исполнял - Муслим Магомаев. Мы, естественно, вдвоём сыграть такое не могли, и поэтому я поехал петь её под минус.
Наутро первого марта нас с гитарами вывели и посадили в медицинский уазик-буханку. Нас сопровождали четыре полюцейских и два автомата АКМ. Хоть машину и трясло на ухабах, у нас была замечательная возможность после нескольких лет увидеть волю. Правда, кроме полей особо рассматривать было нечего. И в позе эмбриона нам пришлось ехать почти полтора часа. Да, стало очевидно в какой забытой и далёкой жопе мы сидели. Приехав в шестую колонию нас, проводили в клуб. О таком заведении в нашей убогой колонии даже мечтать не приходилось. Там был настоящий зрительный зал человек на двести, кинопроектор по которому зеки смотрели новинки киноиндустрии по вечерам на большом экране, настоящая сцена, а за ней две комнаты отдыха и санузел с настоящим белым унитазом фаянсовым умывальником, шлангом для любителей подмываться после дефекации, а главное в кране была горячая вода! Но самым запомнившимся было то, что всех участников концерта собрали в комнате с диваном из белой кожи, и поили чаем и кофе, при этом постоянно занося подносы с горячей выпечкой. Начинки были в изобилии: от капусты с яйцами до мяса и творога.
Пришла весна. Я, уже раз обжегшись с огородом, ничего сажать не хотел. Даже цветы.
Следующее происшествие стало самым чёрным в моей лагерной жизни за четыре года. Началось как обычно уже с отрядника. Следующие претензии заключались по наведению порядка в полу разваливавшейся школе. Вид снаружи, конечно, был печальным. Побелку смыло почти всю дождями, а вода, протекая зимой во время оттепелей сквозь дырявую крышу в кирпичные стены потом замерзала, разрушая кирпичи в труху. Я объяснял ещё при трудоустройстве, что денег на ремонт у меня нет, и не будет. Мол, давайте какую-нибудь ставку будет вам ремонт. Услышан я так и не был. Отряднику я всё то же самое рассказывал, поэтому он переключился на внутренний порядок. Признаюсь, недостатков было много.  Там была паутина, дохлые мухи, побелка, сыпавшаяся с потолка в классах с протекавшей крышей. Согласившись с доводами молодого человека, обличённого властью и облачённого в погоны, начал уборку. За неделю были вымыты все классы и окна. Но это была заранее обречённая война, которой я не объявлял.
Третьего апреля, как всегда, с утра пришла учительница младших классов в сопровождении моего недруга. Проверив чистоту, он мне показался вполне довольным. Но тут зашли два сотрудника ОБ совместно с «Косым». Как они пояснили цель своего прибытия – это плановый обыск. Я, зная, что у меня ничего нет кроме заточки, вполне хорошо спрятанной, был абсолютно спокоен. Но тут начался трэш. Они начали изымать чай (целую запечатанную пачку), кофе, сахар (почти килограмм), кипятильник, ситечко и самое моё главное сокровище – приёмник. Обосновывая, что это всё запрещённые предметы на рабочем месте и по этому факту будет составлен рапорт. «Виолетта» бегал с ними, указывая на осыпавшуюся штукатурку. Когда, набрав два полных пакета, они собрались на выход, то он как-то очень наиграно попросил, чтобы рапорт на меня не составляли.
Пытаясь решить проблему по горячим следам, я отправился к своему руководству, сбивчиво кое-как объясняя ситуацию. В итоге, когда вечером я пошёл на приём к БОРу и попросил вернуть хотя бы приёмник. На что мне было сказано, что всё уже уничтожено. Этот удар судьбы я переживал гораздо дольше, чем потерю огорода. Но решив для себя, что жизнь на этом не заканчивается начал себя опять посвящать земляным работам. Когда я рассказал своим знакомым о происшествии с участием Косого, меня все стали убеждать в том, что как видно моё место работы выставлено на торги.
Косой – он же Валера Логунов заслуживает немного больше внимания. В своё время мне довелось с ним познакомиться поближе. Родом он был из Южно-Сахалинска, и что его занесло в Рязанскую губернию, я понятия не имею. И за его делюгу я слышал от других людей, в общем, что-то стрёмное, но меня такие вещи мало интересуют. Мне важно, каким человек становится здесь. Ну, короче Валерик в свои восемнадцать получил столько же, сколько и прожил. Вначале он промышлял СДПэшником (секция дисциплины и порядка) короче актив с повязками на рукавах, который решал за деньги любые нужды. По рассказам старых сидельцев это был тощий паренек, часто получавший по голове. Теперь он выглядел на все сто килограмм. Потом он видимо что-то сделал невообразимое и стал завхозом карантина. В карантинное отделение помещают всех новоприбывших примерно на неделю, выясняя род занятий и профессиональные навыки с целью дальнейшего трудоустройства. Но видимо по мере разваливания промзоны в колонии работа в особенности хорошая стала оцениваться конкретными суммами. Например, чтобы получить достаточно геморройную должность связиста некто Фролов по сведениям «Зек-инфо» отвалил Косому около десяти тысяч. Таких случаев было предостаточно просто не очень хочется обнародовать эти факты. В принципе бизнес Валерика сбоев не давал, так как работал он под крышей серого кардинала зоны в погонах и при должности. Ещё при своей близости к дежурной части, куда стекались все «отшмоненные» запреты, он наладил сбыт зарядок, наушников и сим-карт. И вёл он себя как Шер-Хан, постоянно ходивший со своим Табаки (дневальным) куда и когда хотел. Так вот при появлении Косого с мусорами на том или ином рабочем месте означало только одно, что кому-то нужно спокойное тихое место. Конечно, с условием ещё и делать необходимый ремонт на рабочем месте. Я сильно удивился, кому понадобилась эта полуразваленная школа, да ещё с еженедельным обходом опергруппы.
Но пока я продолжал работать. Я не сильно удивился, когда меня вызвали на комиссию по поводу написанного отрядником рапорта. Напомню о том, что этот нехороший человек просил рапорт не составлять. На комиссии клятвенно заверив начальника, что оное больше не произойдёт, я получил только выговор. Хотя «редиска» готовил на меня документы на посадку в ШИЗО. Но у него ничего не вышло. А далее стало ещё интереснее. Меня вызвал зам замполита, и я под его диктовку написал жалобу прокурору по надзору за неправомерный выговор. Сильно сомневаясь в этой затее, я всё-таки написал. И что же? Через пару недель меня вызвали в воспитательный отдел и известили, что рапорт с меня снят. Правда, поощрения за первый квартал меня лишили. Это была победа над моим непобедимым врагом в войне, повторюсь, которой я не объявлял. Но это только ещё сильнее обозлило моего оппонента. Он, приходя в школу с учителями, молча наблюдал, а потом шёл к начальнику и ябедничал что, мол, ничего там не изменилось и надо дневального в цугундер. Вода камень точит, и начальник на очередном совещании высказался о том, что надо поменять дневального в школе. Большинство это пожелание оставили без внимания, но только не мой «доброжелатель». Он каждый день при съёме с работы всем напоминал, что начальник меня уволил. Я уточнил у зама замполита и, получив подтверждение начал собирать пожитки. Это событие вообще уже меня никак не тронуло. Видимо я уже научился привыкать к плохим известиям.


                Глава 10 «2-ой отряд».

Как-то утром ко мне в школу пришёл Косой поинтересоваться, согласен ли я переехать во второй отряд (бывшая доблестная девятая пенсионеро-инвалидная рота). Забегу вкратце назад на месяц. Мы с замполитом обсуждали стратегию войны с «Гидрой» и пришли к выводу, что лучший выход — это уйти в другой отряд. Мне больше всего подходил третий. Там в основной контингент моего возраста и мне казалось, что общий язык найти будет проще. Но, к сожалению, на тот момент мест, да ещё красным, не было. Видимо отрядник-упырь прознал про готовящийся мой побег в другой барак и принял превентивные меры. Переводной приказ образовался раньше обещанного места в третьем отряде. Попав в цейтнот, и дабы избежать перевода в какой-нибудь четвёртый швейный барак с правоверными я согласился привыкать к своему «будущему через двадцать лет» во втором.
В итоге я перебрался во второй барак. Там меня и ещё двоих моих собратьев встретил бывший завхоз первого, а теперь нынешний второго.
-У меня мест нет – с ходу пояснил Олег «Снайпер», на мой субъективный взгляд он был мне тоже не друг и не враг, а так. Просто военный, красиво убивавший всех, наверно. Раньше пальцы гнул, газовал а, потом видно в его голове что-то переключилось, и он ушёл в «шерсть». Потом он принял от серого кардинала предложение и возглавил первый образцово-показательный барак, одев «рога».
-А нам чего делать?
-Не знаю сейчас «смотрящего» позову.
На минуточку в первом отряде функции смотрящего и завхоза выполняет один человек. Второй отряд уже относился к «деревне». В деревне правили, как и на СИЗО уже блатные понятия. Так что переехал я из «города» первого отряда в «деревню» второго. Пришёл смотрящий долговязый парень с характерным орлиным носом и не вытравляющимся акцентом.
-Здорово! Как зовут, откуда, давно сидите? – пахнуло тюремным однообразием.
Мы представились и объяснили, что сидим не первый год только были в первом отряде. Для блатных услышать «первый отряд» — это было как красная тряпка для быка. Считалось что там все мусорские. Хотя чаще рядом с администрацией я наблюдал ходоков из деревни «решающих свои вопросы». И обязательно по двое чтобы не заподозрили в стукачестве. В общем, вздохнув и успокоившись, Ильяс так звали «смотрящего» пообещал всех разместить.
Тут нравы были другими. Хотя средний возраст живущих во втором бараке составлял за шестьдесят километров в час, это не мешало старичкам играть в молодёжную игру «тюрьма». Самое любимое занятие у них было чифирнуть. Причём мне кажется, что мало кто, из них находясь на воле когда-то чифирил. Чифирить здесь было принято сразу после подъёма, после завтрака перед проверкой, сразу после проверки утренней, перед и после вечерней проверки и вечером всем отрядом в банный день. Понятно, что чая выпивалось килограммами. На втором месте после чая стояло кофе. И не важно, какого он было качества. Даже оплата за мелкие услуги составляла слюда от пачки сигарет наполненная кофе.
 Мне сразу дали понять, что выходцам из козлячего отряда слово никто не даёт. Поэтому надо было просто жить и никуда нос свой не совать. Мне достаточно было оставаться замечательным человеком, то есть всё замечать, дабы тебя дорогой читатель повеселить своими наблюдениями. Из неудобств на первом месте оказалось, что нижнего яруса койки мне было не видать ни при каких обстоятельствах. Хотя у меня была надежда, переехать в секцию, где жили только дневальные со временем лечь на низ. Но я уже говорил, что с бывшим завхозом первого, с которым я встретился во втором, а у нас отношения были натянутые. Грубо говоря, мы соблюдали вооружённый нейтралитет. Поэтому я оставил мечты по переезду на нижний ярус. Вторая проблема была в том, что старички любили похомячить перед сном и ложиться спать где-то часов в восемь нарочно или нет забывая, сходить опростаться перед сном. В связи с возрастными нарушениями в ЖКТ они где-то с часов одиннадцати вечера начинали отравлять атмосферу. Причём умудрялись это делать не слышно. Оно и понятно с возрастом сфинктер теряет свою возможность работать как предохранительный клапан, выпуская избыточное давление. У них газоотделение шло почти непрерывно. Впрочем, дело это человеческое понятное если бы. Если бы старички открывали окошки на проветривание. Ссылаясь на слабое здоровье и боязнь простудиться от сквозняка, они закупоривали все окна и дверь. И зайдя ночью в секцию можно было почувствовать себя на полях первой мировой войны после газовой атаки немцев. Вроде секция была большой, но количество народу, а было примерно около сорока человек, делало атмосферу невыносимой. В дальнем углу жили «краснополосники» (лица склонные к побегу и имевшие на нагрудном знаке расположенную наискосок красную полосу) и по совместительству «бладкомитет». Так вот они почти круглогодично держали форточку на проветривание. Этого, конечно же, не хватало даже на треть секции. Далее большинство этих субъектов вставали примерно после четырёх часов и начинали жить в темноте. С начала они шли полоскаться, пока вода в баке была горячей. Встав, полшестого можно было только констатировать в кране абсолютно холодную воду. Потом придя на свою шконку, начинали разбираться в прикроватных тумбочках при этом постоянно шелестя целлофановыми пакетиками. И так продолжалось до подъёма с перерывом на сильный кашель. Меня положили над Николаем Николаевичем Романовым. Вначале я его назвал Николай-2, но это оказался старый алкоголик ещё и перенёсший инсульт, да ещё глухой на одно ухо, поэтому говорил очень громко и это в какие-то шестьдесят семь лет. К тому же ещё он очень смешно поднимал при ходьбе ступни шлёпая ими при опускании на поверхность как гарцующий конь, и я тогда прозвал его шлёп-нога или конь тыгыдымский. Больше всего мне не понравилось, что при своей тупости и немощи он играл в тюрьму. Это выяснилось, когда я попросил его, вставая в четыре часа не надевать брюки, лёжа на койке. Мол, от этого она трясётся и я, просыпаясь, не могу больше уснуть. На что он мне начал тыкать, мол, кто я такой по жизни, чтобы ему вообще чего-то говорить. Я промолчал, потому что с дебилами объясняться это самому становиться дебилом. Со всей отважной ответственностью второй отряд можно было назвать похоронной командой. На любые мероприятия; будь то поход в столовую или на проверку они, склонив головы, выходили из барака ну очень медленно я бы сказал печально и уныло как на похоронах. А ещё по коридору постоянно и неприкаянно бродили зомбодеды. Со скоростью черепахи они, слонялись туда и обратно и, спеша куда-то, например, в умывальник или в туалет приходилось лавировать между ними.
Кстати, почти все дневальные были с первого отряда. Так что первое время было с кем пообщаться.
  До сих пор не пойму, почему люди, прожив пятьдесят, а то и шестьдесят лет на воле вдруг становятся ярыми чифиристами. Здесь был обычай каждую баню, а их было две в неделю, после вечерней проверки всех желающих угощали чифирём с обязательной конфеткой и дешёвенькой сигареткой. Оплачивалось это из общего, которое в свою очередь спонсировали пенсионеры, отстёгивая с магазина. Ну а постатейно большинство были душегубами, то есть попросту убийцами.
Четверть отряда составляли инвалиды той или иной группы, которые после просчёта не стояли на проверках, а заходили в барак. Ещё они имели преимущество перед остальными пенсионерами при походе в магазин, где они шли вне основной очереди, хотя и через одного. И половина инвалидов были второй группы по психическим заболеваниям, с этими гражданами вообще было очень сложно общаться. На работу их по закону не брали, и они от безделья съезжали с катушек в бараке. Временами у них случались сезонные обострения, когда они начинали громко разговаривать сами с собой, хватать заточки и гулять с ними, или вообще бросались на мусоров, и им ничего за это ничего не было. А самое интересное, что у второй четверти отряда были психические отклонения, но группы они не имели. Эти субъекты тоже громко разговаривали сами с собой или стряхивали постоянно с себя паутину и всякую другую хрень, что им там, казалось, находится на них.
 У меня вообще вызывает возмущение тот факт, какого хрена душевнобольных людей держат вместе с обыкновенными людьми, притом платя им ещё и пенсию за свой поведенческий идиотизм. Персонажи встречались удивительные. Ко второму году нахождения с инвалидами-пенсионерами начинал замечать, что вроде с виду здоровые люди начинали, потихоньку гуляя в локалке или сидя на койке разговаривать сами с собой. Видимо шизофрения — это тоже заразно.
Один, по его рассказам осуждённый вообще ни за что на двадцать пять лет, был колясочником и к тому же не россиянином, так что пенсию он никакую не получал. Имевший ко всему своему неходячему несчастью ещё и ВИЧ-статус. За манеру передвижения вне коляски его прозвали – Паук.
Отсидев по малолетке восемь лет в своём родном Узбекистане и проживавший на Украине, попал в заплёт в Рязани.
Так вот он, мечтая со своей семьёй получить российское гражданство, не уставал хаять постоянно всю власть и народ, позволяющий, по его словам, делать с собой всё что угодно. Очень сложный в общении и постоянно навязывающий свою точку зрения и являлся по моей таблице явным пересидком, так как сидел уже десять лет. Воспитанный по первой ходке в блатной среде он превратился в абсолютного паразита. Так как он был не ходячим, ему неофициально было разрешено курить на своём спальном месте. Чем он как полоумный и пользовался, выкуривая, когда у него было, или постоянно стреляя, до пяти сигарет в час. Как я выражался: он питался одной курятиной в основном с фильтром. Поэтому проживая над ним, я начинал вешаться, когда он, приезжая ночью с ночных просмотров фильма начинал чадить, так что я просыпался, задыхаясь от дыма. Попробовал с ним поговорить, прося его воздержаться всего четыре часа без сигарет. На что он мне ответил, что через себя он переступать не будет. «Я просто очень хочу курить!» - говорил он мне. Типичный эгоист-паразит. Плюс ко всему он как клещ присосался к соседу Серёге ветерану первой Чеченской которому осколками фугаса побило ноги, и он еле ползал на костылях. Он был инвалидом и получал пенсию в отличии от Паука. Серёга был очень добрым малым и не мог отказать в постоянных просьбах закурить. На курятину уходила почти вся пенсия.
Кстати, эгоизм – это отличительная черта большинства заключённых, у которых на первом месте всегда «я хочу», а нарушают ли они, своим хочу чьи-то интересы им абсолютно неинтересно. Я лично плохо сплю, когда шконка трясётся и поэтому приучил себя очень аккуратно переворачиваться, хоть во сне хоть наяву, дабы не потревожить сон соседа. Про Николу второго, который одевался лёжа на кровати, я уже рассказывал. Присмотревшись, увидел, что так же поступают почти все. Проснувшись, начинают лёжа одевать портки и чуть ли не куртку с шапкой, лишь затем слезая на пол. И абсолютно никого, не интересует, спит ли его сосед или нет. Большинство живёт по принципу «после нас хоть потоп!». Почистив морковку в раковине, просто ополаскивают моркву и уходят, оставив оранжевую раковину. Поставить кружку с кипятильником и профукать момент закипания это заздрасьте. А вытереть выкипевшую воду это увольте, никак не я, это до меня было, любимая пятьдесят первая статья конституции: «не свидетельствовать против себя!».
Были ещё там несколько человек, кого бы я просто назвал наушниками. Те же стукачи только не мусорам, а блатным. Где кто чего сказал или сделал. Они ходили в питалку (комнату приёма пищи) и, прикрыв дверь, начинали свой доклад смотрящему. Просто случайно заходя вскипятить воду, был несколько раз очевидцем этих противных мне действий.
Телевизор. Эх, не зря кто-то назвал его зомбоящиком. Дедули перед проверкой или после и до отбоя забивали всю телевизионку до отказа. Правда максимум, какой она вмещала, был небольшой около тридцати человек. Потом самый деловой или попросту самый наглый брал пульт и включал, по его мнению, и вкусу то, что ему нравилось, а все как зомби смотрели на это без разницы, что там было на экране. Хотя по будням программа была, как говорится, выверена годами. До семи вечера были варианты, но после семи по любому был канал РЕН-ТВ. Вначале программа «112» потом полчаса были новости и в восемь какой-нибудь старый боевичок. Ещё дедули как старые бабки любили слезливо-сопливые сериалы по телеканалу «Домашний» ну и, конечно, сериалы про настоящих мужчин. В основном на телеканале «НТВ». Я как-то пошутил, что после ослепительного успеха сериала «Немой» и оглушительного просмотра сериала «Слепой» скоро на экраны страны выйдет новый сериал «Слепо-глухо-немой».
    Сидя в неволе мною, было замечено, что процентов семьдесят считают себя абсолютно невиновными, ещё десять процентов не согласны с предъявленным обвинением, но не отказываются от того, что они где-то накосячили. И только двадцать процентов признают свою вину, в кои входил и ваш покорный слуга.  А многие по разговорам и в дальнейшем, и по их поступкам вообще думали только о том, что надо будет сделать, чтобы в следующий раз не попасться. Не сознавая, по-моему, самого главного, что попали сюда не для повышения квалификации, а чтобы, поразмыслив, кому, если есть чем, сделать на будущее правильные выводы. Из этого я сделал вывод, что все сидельцы делятся на три группы. Первая – это кому тюрьма в прямом смысле жизнь спасла. Вторая – это те, кто считает, что абсолютно не виновен и выводов, и уроков судьбы не учат. Третья же – это те, для кого отбывание срока является школой по криминальному делу. Как яркий пример Тарас Василенко.
Вкратце я уже упоминал эту личность и, прочитав его приговор ещё раз напомню. Он и два его подельника лазили зимой по дачам, а летом по гаражам и воровали все, что можно было продать.  Как-то, отработав какой-то сарай с инструментами, они перессорились из-за дележа добычи. Вследствие этого возник конфликт, переросший в банальный мордобой. Когда мордобоем не получилось решить проблему Тарас схватил топор…  Нет, ничего страшного не произошло он просто напугал до смерти своего коллегу и тот сумев убежать попался в руки милиции, где всё рассказал начистоту как всё было. Поллюционеров не заинтересовал рассказ о краже, они ухватились за угрозу жизни с помощью топора. Он под диктовку и обещание об избавлении от уголовной ответственности написал заяву о том, что его хотели убить. Парней схватили и впаяли Тарасу как основному одиннадцать лет, а Хохлопидеру, да именно он оказался подельником Тараса, восемь лет. Через несколько лет Хохлопидр написал «касатку» и ему скинули месяц, а Тарасу, который никуда не писал, но являлся соучастником, скинули год. Убитый же продолжал ходить и дышать на воле.
Так вот Тарас был на вид здоровым парнем, который никогда и нигде официально не работал. По правде сказать, неписаный красавец, его внешность не красили одутловатые щёки и огромные сильно торчавшие уши. И жил он именно той самой пресловутой воровской романтикой. Попав в принципе ни за что в тюрьму, он не только не пересмотрел свои взгляды на жизнь, но ещё решил, что это будет повышение его квалификации. Постоянно пытался узнать правовые аспекты возможной ответственности за те или иные деяния, которые он, возможно, задумал свершить в будущем. В этот перечень входило как торговля наркотиками, так и фальшивомонетчество, да ещё в этом списке была возможность приобретения травматического оружия, опять же видимо для так называемого «Гоп стопа». На мой взгляд, это был хозяйственный и рукастый парень, но его неуёмная энергия пошла не в том направлении. Со словами: «В хозяйстве всё пригодится!» он собирал всё что, по его мнению, имело хоть какую-нибудь ценность. Следствием этого было наличие только в каптёрке трёх баулов набитых под завязку всякой всячиной, к примеру, я обходился одним полупустым, а ведь ещё по всему бараку были спрятаны десятки пар ношеной обуви, тюремных роб и простыней, оставляемых ему по наследству, уходившими  домой. Да что говорить, от стариков он собрал целую коробку лекарств и хранил её непонятно зачем. Когда мы пробили по названию таблеток их свойства, то оказалось, что они в большинстве были от давления, гипертонии и желудка и ничего заслуживающего внимания. Пару тройку раз его при проведении шмонов обезжиривали, но Тарас никогда долго по этому поводу не унывал. Через несколько месяцев он нагуливал новый жирок. Не имея практически никакой поддержки с воли, он нашёл себе так называемого папу. Это был почти пенсионного возраста инвалид на всю голову.  Который по его словам служил и в ГДР, и в Афганистане, был там контужен и ранен и т. д. Короче у него была вторая группа инвалидности и солидная по местным меркам пенсия около двенадцати тысяч, но он был сам рукожопый, и поэтому такой помощник как Тарас ему очень даже подошёл. Он ему покупал сигареты, кофе, чай и главное - сало, а сынок в свою очередь заботился о своём папке. Ну, там покушать сварганить чего ни будь или кипятильник починить мешки из магазина дотащить и ещё много чего. Короче достаточно удачный симбиоз получился. Папку его звали Олег, но в бараке все звали «Вальтер». Почему? Никто не знал. Я называл его папа Мюллер, потому что он внешне смахивал на артиста Броневого и его мнение по поводу окружающих людей мало чем отличались от киногероя.  Для него все были бомжами, уродами и недостойными жить на планете Земля, короче все гандурасы, а он один Д’Артаньян. Желание по поводу судьбы всех людей мало отличались от желания шефа гестапо. Он жаждал всех либо перестрелять, либо отправить в петушатник. Кстати, на воле он долгое время работал на кладбище обыкновенным гробокопом подрабатывая при этом у знаменитой «Слоновской» группировки, в основном попугать кого-нибудь – постреляв для острастки в воздух или мог чего-нибудь сжечь.
Итак, я, прожив пару месяцев над Николаем-2, переехал в угол секции над колясочником-инвалидом, которого звали Генка-паук за его манеру передвигаться, когда он вылезал из своей коляски. Забавно то, что когда ему помогали выезжать на коляске, то он, вначале подтянувшись за верхние ярусы коек и нависая над коляской, просил продвинуть её немного вперёд чтобы попасть гузлом в сидушку. Однако, когда ему приспичивало выехать обсикаться, а рядом некому было помочь, я же притворялся спящим, то он, молча подтаскивал к себе коляску, нормально в неё плюхался, сразу попадая куда надо. Самое смешное это было то, как он стал инвалидом. Как говорится нарочно не придумаешь. После первого своего срока в Узбекистане он переехал на Украину и начал заниматься ремонтами квартир. Не знаю в какой момент это всё произошло до вменяемого ему преступления или нет, но факт, что Бог шельму метит и он не Прошка - видит немножко. В один из дней ему на голову аж с третьего этажа упал… Не поверите – мешок цемента! Целых пятьдесят килограмм!
 Напротив нашего купе жил Генка Новиков, которому было уже семьдесят лет со дня выпуска и который, тоже считая себя невиновным и имея в тумбочке кучу юридической литературы, постоянно куда-то писал. Дописался он до того, что в один прекрасный день крыша у него съехала и потекла. Сначала у него начался мнимый судебный процесс. Он вслух обращался к судье с вопросами, его интересовавшими и сам же себе на них отвечал. Процесс проходил по времени почти круглые сутки. Наконец на третий день он сам себе вынес вердикт – НЕ ВИНОВЕН! Обрадовавшись сему факту, Генка собрал манатки и направился в сторону дежурной части, обронив по пути, проходившему мимо отряднику: «Меня на проверке считать не надо – я домой».
 Через один шконарь от него жили ещё два Генки. Снизу Генка-Краснодарский, отсидевший уже десятку и которого постоянно стебала эпилепсия в основном на проверках и его на руках относили либо в санчасть, либо в секцию полежать. Он очень забавно крыл трёхэтажным матом всю государственную систему во главе с самим президентом. А ещё ему давали таблетки от эпилепсии – карбамазепин. Так вот он не придерживаясь инструкции пил не по две таблетки в сутки, а так чтобы в тырило – кайф ловил. Правда после этого чаще его ловили, когда он головой разбивал писсуар или просто шёл головой вниз - на встречу с землёй.
Над ним проживал Генка Данилов тоже пенсионер, осуждённый по писюкастой статье (135 УК РФ – развратные действия). Так вот он тоже писал кассационные жалобы и днём, и ночью, иногда при этом засыпая над бумагами. Итог был предсказуем – его тоже никуда не отпустили.  Кстати, чтобы читатель понимал, как в России легко попасть в тюрьму по этой «стрёмной» статье, хочу сказать, что за свой срок видел много «Хомописюкас», которые заезжали по сто тридцать пятой (развратные действия) - за писание по пьяному делу, где-нибудь в виду детской площадки и получая за это лет пять.
Чуть дальше жил ещё один Генка, фамилия у него была Черёмухин. Вина его была в том, что он, бухая с двумя челами зимой в какой-то избушке, свел одного из них в могилу. Когда один из собутыльников укушался, они с приятелем вынесли его в сени немного освежиться, да там и забыли бедолагу, который до утра естественно замёрз. Генка получил пять лет вместе с также отвинченной крышей. Его сознание раздвоилось на себя и своего брата в своём лице. Суетливой походкой, бродя по локалке и постоянно ругаясь с самим собой, он дошёл до рукоприкладства! К самому себе! Да один раз итогом словесной перепалки с самим собой стал хороший фингал набитый самим самому себе. А ещё была попытка повесить своего брата – то бишь себя, за что он и получил профучёт или полосу на своей визитной карточке, означавшей «склонность к суициду. И это скажу я вам лишь малая часть коллектива отряда номер два к тому же не имеющая справку о невменяемости. Обыкновенные пенсионеры, а ведь ещё присутствовали со справкой о психических расстройствах.
 И немного слов о «зомбозеке», так я его назвал за манеру двигаться маленькими шажками. Дедушке на вид было глубоко за семьдесят, на самом же деле ему было чуть за шестьдесят, но огненная вода творит чудеса с людьми. Фамилия у него была Нагинэ или как я ещё его называл Шаганэ или Вагинэ. Просто был он молдаванином или как его многие называли «румынский пленный». Так вот в нашей части секции это было «химической оружие». Ложась часов в восемь вечера, уже к отбою в десять возле него стоял устойчивый запах фекалий или попросту говна. Вставал этот «дерьмодемон» примерно в четыре утра, дабы побриться горячей водой из тазика, в котором стирали носки, трусы и т.д. после чего шубурша пакетиками и, хлюпая из чашки горячий чай, мешал спать моему соседу, который в свою очередь каждое утро хотел его придушить. В общем обстановка была, так сказать, вселяющая оптимизм и дающая весёлое расположение духа. А по сути это был филиал дурдома!
 Вначале нахождение во втором отряде давало один огромный плюс, я избавился от грызущего меня отрядника. Но через год, видимо, продолжая преследовать меня, он стал начальником второго отряда. Наученный горьким опытом что трогать Г… не стоит, тогда и не будет В… я ограничился почти полным игнором иногда разбавляемый здоровканьем.
Ещё в девятнадцатом году к нам в музыкальную группу прибыло пополнение в виде барабанщика-гитариста. Почему через дефис? Да потому, что он одинаково здорово мог играть как на гитаре, так и на барабанах. Через пару месяцев он привёз в лагерь целую барабанную акустическую установку. Это был мой земляк из Москвы. На воле он играл в настоящей рок-группе и даже выступал на разогреве у достаточно известных отечественных рок исполнителей. От роду ему было на тот момент столько же, сколько было Илюше Муромцу, когда он слез с печки и столько же было Христу, когда он закончил свой земной путь. Вначале, его поведение было восторженным как у ребенка, который получил любимую игрушку. Ещё бы, чтобы попасть в музыкалку приходилось ждать и, бывало, не один год. А тут не успел подняться с карантина и сразу в музыкальный рай с компьютером плеерами и со всякой дребеденью, о которой остальные зеки только могли мечтать. Со временем он настолько обустроился, что, видимо считая себя очень значимым, ведь он мог ещё прописывать на компьютере ударники для концертов в столовой, постепенно начал занимать всё свободное время. Стиль его поведения начал сильно меняться на сухо-деловой с наставнической ноткой. Отличительным моментом было то, что при всей своей музыкальности и довольно хорошем слухе он абсолютно не мог петь. Мирится, с этим он не мог с одной стороны, что похвально, но с другой стороны слышать его завывания было очень тяжело. Да и критику в свой адрес он переносил довольно тяжело.
Но в группе стало всё равно как-то веселей…


                Глава 11 «Ландшафтный дизайнер».
 
Закончив школьную карьеру, я решил, что и в бараке найду себе занятие, к тому же у меня была музыкалка. Но как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Дня через два моего безделья меня вызвали в воспитательный отдел.
-Нужно чтобы ты трудоустроился – в лоб заявили мне, как только я вошёл.
-И куда? – на работу у меня теперь почему-то не стояло вообще.
- Ну, например, на швейку – это предложение как-то сразу обескуражило.
- Ни за какие коврижки – отвечаю – я на плантацию рабом не пойду. Куда угодно только не туда.
- Ну хорошо. Ты вроде по бригаде дворников числился вот и иди дворником. Пойдёшь?
- Да, дворником можно. Когда выходить?
- Завтра – ответ был лаконичен.
На тот момент на швейке сменился бригадир. По сведениям он был бывший офицер-вояка. Отрастив бороду, он стал очень похожим на Рамзана Кадырова. Ходил он к начальнику как к себе домой. Ну, конечно же, большинство заказов на швейке были евойные. А после того, как он съездил на две недели в отпуск то на мой взгляд вся промзона стала его вотчиной. Почти все работающие цеха выполняли заказы, которые он нашёл. А это, между прочим, ограда Битцевского парка, потом были ограды чьих-то конюшен, МВДешные двуглавые пластиковые орлы-гербы, мусорные контейнеры для новостроек и много чего ещё. Плюс он организовал производство шаурмы и продажу всяких газировок и кексов из магазина почти в два раза дороже, чем всё это продавалось в магазине. Но это лирическое отступление, а я как вы помните, принял решение работать дворником. Из пяти человек дворников четверо были когда-то, как и я в первом отряде. Бугор (по-зековски бригадир) был знаком лишь по встречам возле таксофона…
 Это была очередная шиза мусоров. В один прекрасный день они запретили звонки из помещений бараков, и нам приходилось выстаивать часовые очереди к единственной таксофонной будке, стоявшей возле дежурки. Да и, кстати, время звонков было с восьми вечера и до десяти, то есть всего два часа при том, что каждому человеку положено пятнадцать минут. При простом арифметическом подсчёте получалось, что времени хватит только на восемь человек. Причём администрация даже не пыталась отвечать на мой риторический вопрос: «У нас на всю зону (а это больше тысячи человек) только у пятнадцати человек имеются родные и близкие?». Больше и не приходило, да и то одни и те же. Вот в очереди на таксофон я и познакомился с Бутузом. Семидесятого года выпуска и по моим представлениям явный пересидок он был довольно толстопуз и походил на какого-то огра из мультика с приплюснутым лицом и сильно выдающейся вперёд челюстью. Да и огромные зубы, видимые при разговоре, частотой тоже не отличались. Торчащие пару бивней красоты не давали. Его делюгу мне довелось прочитать лично: мол, он, работая на коровнике, любил заложить за воротник. Как-то встретился там с сезонными гастарбайтерами - узбеками. После совместной попойки по случаю чьего-то дня рождения, когда как всегда не хватило,  они отправились к  бабке-барыге за самогоном, но она по какой-то причине им его не продала или же у них может денег уже не было и тогда они забили её насмерть палкой от швабры.
По его словам, первая жена была старше него на четырнадцать лет, к тому же она была ещё и уроженкой из одной кавказских республик. Когда ему впаяли восемнадцать лет, она поездила несколько лет к нему на свиданки, да и бросила это гиблое занятие за одно и его. Сидя на зоне и на телефоне, на каком-то сайте он познакомился с тёткой старше себя на четыре года, да ещё с взрослой дочкой. Видимо налёт предыдущего брака давал о себе знать. Вкрутив ей в уши про настоящее чувство, он предложил продать её дом где-то в Архангельской области и, продав также свой неподалёку от Рязани, соединиться наконец-то брачными узами. После чего переехать в Рязанскую губернию, подыскав чего-нибудь приемлемое, сидеть и дожидаться его такого красивого и умного. Не знаю, чем он её взял, но она, действительно продав свой дом приехала к нему на свиданку и даже больше того вышла официально за него замуж. Что руководило умом этой женщины я никогда не пойму.
Уже на общие с ним от продажи домов деньги она прикупила в Рязани какую-то однушку, да дочь спровадила на учёбу. В общем, бой-баба! Да и на фотке, что она ему прислала, красовался здоровенный кобел.
Правда, потом опять что-то пошло не так. Женившись, второй раз он хоть и взял фамилию жены видимо, для того чтобы избавиться от прошлого, но и это ему не помогло. Новая жена плакалась по телефону что с зеком-мужем нормальной работы ей не найти и предложила, якобы, для её успешного трудоустройства, фиктивно развестись. Колюня склонив гриву, конечно, согласился. По факту от продажи своего дома в деревне он получил знаменитую фамилию писателя-фантаста и всё!
 Кстати, когда в книжке Николая Свечина «1812» я прочёл неожиданный перевод со старорусского криминального жаргона слова «бугор». В сноске было чётко написано; Бугор – жарг.устар. – человек гомосексуальной ориентации, мужеложец. Тогда я с удовольствием в дальнейшем стал называть Бутуза - бугром.
Из остальных четверых двое тоже были пересидками. И только один из них – цыган, хоть и не грамотный, остался, за свой червонец отсиженных лет, вполне нормальным человеком.
Вышел на работу я в июле. Работа ландшафтным дизайнером не была тяжёлой. Два раза по бетонному кольцу вокруг промки мы с метёлками и совочками делали круг, в поисках свежих бычков и фантиков. Также в обязанности входило борьба с травой, бесконечно прорывавшейся между бетонных плит, и перекопка обочин, препятствующей росту той же травы. По мнению начальника колонии, несмотря на разрушенные здания и умирающее производство, травы и мусора не должно быть никогда. Это чем-то напомнило мне анекдоты про армию, где перед приездом проверяющих красят листву и травку.
Я был приятно удивлен, когда увидел на своём лицевом счету зарплату в двести тридцать рублей за месяц. То есть десять рублей в день как я, потом шутил, мы зарабатывали сигарету до обеда и одну после обеда. Сигареты на тот момент уже стоили сотку. Читателю, читающему на воле, это покажется смешным, но это была наша реальность в девятнадцатом году третьего тысячелетия. Многие работники вообще даже рубля не получали, да их ещё прокатывали с поощрениями.
Наш бугор Николай Николаевич Беляев (Бутуз) был личностью, не обезображенной интеллектом. Как и многие, был повёрнут на всех зековских штучках. Он любил получать в дар и продавать часы, в основном Б/У, которые его другалёк цыганёнок постоянно пытался чинить. Процентов десять после его ремонта начинали ходить, остальным же не хватало для нормальной работы двух камней. На один положить и другим прихлопнуть. Ещё его неудержимой страстью были ставки на спорт в «Х-бет», в который он, то проигрывал все те небольшие деньги, присланные родственниками и знакомыми. Но отдав должное, ещё иногда выигрывал, чтобы купить себе сигарет рублей по сто пятьдесят у местных барыг. И ещё одной его неуёмной страстью были зажигалки. Вообще зажигалки являются запрещённым предметом, но это не пугает большинство зеков. Ведь прикуривать от неё выглядит гораздо круче чем, например от спичек. Так вот у него была целая коробка с запчастями различных моделей зажигалок. Каждый Божий день он садился и начинал их перебирать. Частенько, в процессе починки или переборки, какая-нибудь мелкая деталька, отскакивала куда-то на пол. После чего с матюгами и с веником начиналась мини-приборка с необязательным положительным исходом. Деталь могла или отлететь далеко, или провалиться в щель между досками. Наличие зажигалки должно говорить другим курящим, что вот у этого парня всё в поряде с куревом. На самом деле всё было абсолютно противоположно. Эти парни курили всегда до позеленения, а потом вытрясали пепельницы и, вытрусив бычки, крутили самокрутки. В общем, когда этот парень не курил или не чифирил, то тогда он занимал себя щёлканьем пьез зажигалкой или натиранием часового браслета тряпочкой с пастой ГОИ.
Кстати, хочу тебе читатель поведать о своих выводах. Мне кажется, я понял, почему в России всё мягко скажем не очень хорошо. Да потому, что мы построили во главе с нашим горячо любимым президентом - военно-полицейское государство. Конечно, в пору смут и волнений это замечательно. Поэтому, в начале двухтысячных, когда страна постепенно начинала разваливаться, это было необходимо.
Но прошло двадцать лет, а в управлении остались те же люди.
А какая главная заповедь любого военного? Всё очень просто, надо делать всё безукоризненно, а ещё очень быстро и точно, но главное же выполнить приказы командира. Мозги при этом практически не нужны, за тебя всегда мыслит руководство и поэтому думать многие не умеют их попросту этому не учат. И вот человечек, находясь на нижней ступеньке своей карьерной лестницы, выполняя все приказы, добивается повышение по службе. Что же дальше? А всё то же, он сам уже передаёт приказы вышестоящих командиров своим подчинённым и следит за их выполнением. Мозг его, в основном всегда, опять отдыхает. И вот добравшись до вершины лестницы благодаря не уму, а чёткому выполнения инструкций и указов он становится, в результате стечении жизненных обстоятельств (уход на пенсию, смерть и т.д. своего предшественника), верхушкой иерархической лестницы. Думать его так и не научили, а ещё надо как-то управлять и начинает этот уже человечище выдумывать всякие глупые и тупые приказы. И кольцо замкнулось. Вот так вот, дорогие мои. А мы с вами удивляемся: «Мол, о чём они там наверху думают?». А ни о чём. Они просто не думают.
Кстати, в том году мне пытались три раза испортить репутацию, то есть написать на меня рапорта, чтобы я получил взыскания, и мои мечты о каком-то облегчении режима сделались призрачными. Первый выстрел сделал отрядник ещё в апреле, о чём было уже сказано. Шмоном тогда всё не ограничилось. Этот гнилой человечек написала на меня рапорт за наличие продуктов питания на рабочем месте, и через неделю меня вызвали на комиссию, где роль прокурора играл «любимый» мусорок подготовивший документы на посадку меня на пятнадцать суток в изолятор. Я раскаялся начальнику колонии в содеянном и заверил, что такого больше не повториться. Резюме начальника было:
- На, переделай документы на выговор – сказал он отряднику и отдал ему обратно стопочку бумаг.
Дальше стало всё ещё интересней. Через несколько дней ко мне подошёл заместитель по воспитательной работе и почти в приказном порядке заставил написать жалобу прокурору. Каково же было моё удивление, когда через две недели мне сообщили, что выговор с меня снят в виду не подтверждённых фактов и это после моего же признания. Чудны дела твои Господи!
Следующий дуплет, а именно дуплетом можно назвать то, что я получил два рапорта за один час. Предыстория была такова. Хохлопидр, о котором я ранее упоминал, устроился на работу в дежурную часть, где занимался готовкой еды для смены и открыванием ворот для проходящих в столовую отрядов. Так вот, в один из выходных дней для усиления смены в дежурке сидел начальник воспитательного отдела тот, что отмазал меня от выговора. Ну, слово за слово членом по столу, короче, закусился он как-то на словах с Хохлопидером и в наказании написал на него рапорт. На самом деле за какую-то хрень. Крышей же зека был главный кум зоны. Ну и произошло столкновение интересов спец. служб. Ну а я, занятый музыкой и на ту пору работавший ещё в школе, принадлежал воспитательному отделу. Хотя на мой критический взгляд – это была самая беспонтовая из местных спец. служб.
Итак, видимо после рапорта на Хохлова, пошла откатная волна к воспит. отделу. Был произведён обыск в художественной мастерской, в библиотеке, в музыкалке и телевизионке, но он результатов не дал и, переключившись на людей, выбор пал, как всегда, на самого «счастливого» - на меня. После обеда я вышел из столовой и, пройдя дежурку, направился в музыкалку. Меня вызвали по громкой связи в дежурку. Зайдя туда, я был досмотрен на предмет всяких запретов, коих отродясь при себе не было. Тогда посоветовавшись с дежурным, у меня забрали металлическую ложку и сказали, что за это будет составлен рапорт. Я, кипя от возмущения начал доказывать, что это ложка у меня уже четыре года и никакой другой мне не выдавали и, что мне просто нечем будет есть. Тогда ложку мне вернули, но, досмотрев мой пакет, обнаружили контейнер с первым блюдом и кусок хлеба, что по УИКу являлось нарушением режима. Объясняю дальше, у меня очень плохо с зубами, что их попросту нет и съедать весь обед я не успеваю, поэтому половину забираю с собой, чтобы в дальнейшем доесть. Но мои причитания никого не заинтересовали. Была установка - нужен откат. Рапорт был составлен, и я в расстроенных чувствах вернулся в отряд и завалился на шконку. В этот момент все остальные в секции спали после обеда, что тоже было нарушением, но наша жизнь вся состоит из мелких нарушений. Короче не прошло и десяти минут врывается полюцейский и, сняв видеорегистратором всех лежащих, сообщил нам, что на всех будет составлен рапорт.
Ну, а дальше спецслужбы, померявшись пиписьками, начали отмазывать своих людей. Мне сказано было написать пару объяснительных записок. В одной я так и сослался на зубы, а вернее на их отсутствие, а во второй по науськиванию «старших товарищей» изложил историю с внезапным плохим самочувствием и необходимостью срочно принять «статус горизонте» - горизонтальное положение и естественно, с разрешения предоставленного мне сотрудника администрации. В итоге, война обошлась для меня только потерей нескольких нервных клеток. Чего не скажешь о тех, кого задело осколками в секции. Они всё-таки схлопотали взыскания.
Я уже рассказывал, что представляла промзона из себя. Завод после арт. подготовки во время боевых действий. Так вот каждый начальник «промки», как мы называли производственную часть колонии, считал своим неотъемлемым долгом что-нибудь свиснуть или продать. В пятнадцатом году, за несколько месяцев работы, мною было лично загружено три самосвала металлолома. После ухода этого начальника назначили ещё более ушлого, который, естественно не понимая ничего в производстве, но, тем не менее, осознавал для себя возможность сдачи на металлолом несколько промышленных токарных станков и прессов. Тогда «промка» почти умерла. Выстояла она только благодаря швейному производству и столярной мастерской. И вот в восемнадцатом, заворуй удачно ушёл на пенсию и его святопустоместо занял заместитель начальника роты караула, на самом деле солдафон до мозга костей. А как я описал выше, думать было не его сильной стороной. Так вот, он лично приказал от первого цеха, где дальше фундаментной отмостки шла полоса из утрамбованного шлака, выкопать её на штык и засыпать битым кирпичом. Чтобы потом – не поверите, залить всё раствором. И, естественно, надо было делать всё очень быстро иначе…  Просто надо было быстро исполнить приказ! Прямо как в армии!
Как видно будет из дальнейшего повествования, вы поймете, что это были только лишь цветочки.
И видимо опять что-то пошло не так. Упираясь всеми силами, мы впятером сделали невозможное за каких-то три недели. Прошёл месяц два, но раствор заливаться не спешил, да и откуда ему было взяться? Потом пришла зима, и нам тихо матерясь, пришлось убирать снег железными скребками, то и дело, цепляясь за битые кирпичи. Короче приятного было мало. Но, Слава Богу, той зимой снегопадов, когда приходилось вкалывать целый день, было по пальцам одной руки пересчитать.
Весну мы рисовали железными карандашами (ломами) на листах железобетонных плит. А на битых кирпичах дружно занялась весенняя травка, которую со временем нам пришлось, словно парнокопытным дергать, правда, только руками.
Мне запомнились ещё два эпизода из промочной жизни. Один я бы назвал просто - «Беломорканава». Цех ремонтно-механического участка во время сильного дождя затопило. Ну и зековское руководство давай копаться и думать, как, мол, это могло произойти. Додумались, что вроде бы сливная траншея забилась, а к слову, эту траншею последний раз копали лет десять назад. Кого просить помочь? Ну, конечно же, дворников они ведь всё равно летом ничего не делают. Пришли к нам, просят помочь вырыть траншею, ну, пошли, дня за два, да на жаре по пояс голыми, загорая при этом, выкопали. Говорят, накрывайте железным листом и закапывайте. Положили. Закопали. Утёрли пот, сидим. Приходят снова. Бают надо снова отрыть и ещё вниз железо положить и опять закопать. Ну, на этот дурдом я уже не подписался, а бугор с конокрадом пошли потеть за сигареты и чаёк. Не знаю, что там опять пошло не так, но они ещё раза два её отрывали и опять закапывали. В конце концов, нас опять всех попросили помочь откопать, но не всю, а маленькую часть, мол, люк ещё надо поставить. Ну, что ж пошли, помогли. Правда, ни у одного дебила-начальника не возник вопрос. А куда будет деваться вода? Ведь канава была ниже уровня бетонной трубы, к которой она подходила.
Второй был тоже летом. Низенький железный ангар, в котором раньше располагалась лесопилка, а теперь, когда всё было разобрано и вывезено на металлолом, был приспособлен под склад кирпича. С бетонной дороги к входу в ангар вёл деревянный настил, который что вполне естественно со временем сгнил. И когда кара, которая завозила кирпичи в ангар, проломила несколько досок, настил решили разобрать. Но, как известно, ломать не строить. Под настилом оказался мелкий шлак вперемешку с землёй, и кара в нём утопала словно в болоте.
И тогда призвали помощь. Кого бы вы думали? Конечно, ландшафтных дизайнеров. Высшими умами было принято решение, что надо засыпать болото битым кирпичом. Плёвое дело! Два дня работы и дело в шляпе. Но высшие умы дали опять маху. Как в том анекдоте лучше бы Маху реально дали. Кара с бараньим упорством продолжала закапываться вместе с кирпичами. Тогда приняли решение выкопать всё к чёртовой матери до глины. А через несколько месяцев перед приездом большой комиссии нам сказали, что все кирпичи, которые мы притаранили надо выбрать и отвести их обратно. У меня ни слов, ни эмоций на это решение содомитов уже не осталось. Вот так здесь работают. Десять раз сделают, а потом один раз подумают.
В музыкальной жизни мы снова стали готовиться к новому конкурсу, который проходил как всегда весной. Уже была назначена дата – 27 марта. Было также готово видео сопровождение на песни, и много раз отрепетированы композиции. Но, как известно загад не бывает богат…



                Глава 12 «COVID – Корона Российской Федерации».

 С нового года весь мир с замиранием следил за ежедневными сводками новостей о распространении COVID-19. Я был уверен, что эта беда ненадолго и нас не коснётся. Но вначале отменили день открытых дверей, на котором мы, кстати, тоже выступали всегда перед родителями и родственниками. Потом закрыли длительные свидания. Последней каплей было, когда стало известно о заместителе начальника по тыловому обеспечению, который съездив с семьёй в Таиланд, привёз эту заразу оттуда. Экспресс тест по его прибытию в Россию ничего не показал, но через неделю все симптомы как говорится, были на лице. Короче лагерь сел на осадное положение. Начался карантин.
Как всегда, случилось всё очень неожиданно. В связи с весенним авитаминозом и ослабленным зековским иммунитетом несколько зеков пришли в санчасть с высокой температурой. Как назло, они все оказались работниками столовой, которая была в ведении тыловика, уже болевшего «короной». А он ещё заходил туда частенько и общался с подопечными зеками-поварами. 
Вот тут началась настоящая шизофрения. Всех заболевших тут же изолировали в санчасти, хотя, придя в любое другое время можно было получить таблетку аспирина или анальгина и отправляться восвояси. Первый отряд, где проживали столовские работники, закрыли тут же на замок, но персонал столовой продолжал выдавать на-гора баланду для зоны. Правда через пару дней и их тоже заперли в бараке, а еду стали привозить уже готовую из соседней колонии. Раздавать же её пригласили дневальных третьего барака во главе с их завхозом, который по удивительному совпадению до своего завхозства сам работал в столовой простым поваром. Промзону тоже перестали выводить на работу кроме естественно швейки и, конечно же, они стали шить маски, правда, качество их вселяло смутное подозрение. Питание теперь уже с большой натяжкой можно было называть баландой. Это была добротная столовская еда. Настолько вкусная, что после шестидесяти – семидесяти процентов населения колонии посещавших столовую до карантина цифра поднялась где-то до девяноста пяти. Ещё способствующим фактором явился запрет на посылки-передачи и на неработающий магазин. Больше всего страдать стали курящие. Пачка сигарет, купленная с рук, подскочила в цене в два раза по сравнению с магазинной ценой.
Я до карантина на обеде обычно съедал либо первое, либо второе, а на ужин вообще ходил изредка. Просто овёс два-три раза в день надоел хуже горькой редьки. В карантин же стали давать на ужин картошку, да ещё с жареной рыбой (почти как деликатес). Да и обед съедался весь до последней капли, а хлеб до последней крошки. Как следствие этого мой комок нервов начал приобретать сильновыпуклые формы.
 Парнишка, что работал со мной дворником и потом уехавший на централ на следственные действия успел вернуться до того, как зону закрыли. Так вот он, работая в этот период в столовой, рассказывал всем, что продукты для нашей кормёжки колония отсылала все по положенности, а в другой колонии просто готовили и всё.
Зеки стали тут же хаять персонал нашей столовой, которые из тех же продуктов готовили откровенное г…но. Я пытался объяснять, что, во-первых, продукты воруют все кому не лень на всех этапах от склада за зоной и до котла, а во-вторых, плюс ко всему повара банально устали там работать, но работу менять не хотят. Они рассуждают, мол, если есть хочешь, съешь, а не хочешь, не ешь – свиньи съедят. А в-третьих, водой из наших кранов я бы не стал даже растения поливать, а на ней ещё и готовили.
Дежурные смены стали работать сутки через сутки вахтой по две недели. Сменяясь после суток, они жили в здании свиданки. Милиции в зоне стало по минимуму, а шмоны прекратились в целях безопасности нашего здоровья. Ну и как в том анекдоте: «Когда мне поверили на слово, то тут же сразу карта мне так и попёрла!». Зеки стали обрастать запретным «жирком». Мобилизация колонии достигла своего пика. Ведь всё население лагеря как говорят, страх потеряло, хотел сказать совесть, но эта субстанция здесь всегда была в большом дефиците.
Да, ещё одно примечательное событие произошло во время двухмесячного карантина. Умолчу для ясности об именах действующих лиц, но кто в курсе тот поймёт. Короче один достаточно посидевший гражданин с первого отряда сумел заснять пару дней, когда сотрудники столовой, а подозрение на COVID-19 было у всех, толпой под покровом ночи перебегали из здания столовой в барак. Который, кстати, тоже был уже на внутреннем карантине. И у него хватило ума и смелости выложить видео в интернет. В один из вечеров подошёл сотрудник, и незаметно отперев замок, спрятался сам за угол.
В следующий момент человек шесть зеков все в медицинских масках забежали в первый барак и, зайдя в секцию, где проживал предприимчивый гражданин, начали его мутузить с требованием, отдать им телефон. Естественно, ничего не стало тайным для «Зек-инфо». Муссировались слухи, что били его за продажу сигарет аж по двести пятьдесят! Битый чел зафиксировав побои начал писать заявление о преступлении.
Посоветовавшись со своим адвокатом, его, поддержал экс-губернатор. Но не тут-то было это же Клекотки. Вначале «виновника» самого посадили в ШИЗО. Но заявлению надо же давать ход, а так не хочется. Начальник пытался с ним договориться, но безуспешно. Время, как известно всё лечит вот и теперь со временем обиды остыли, чела выпустили из ШИЗО и история, как всегда, замялась. Вдобавок пострадал мой хороший знакомый, выступивший свидетелем беспредела. На него не за хрен собачий написали рапорт и он, получив взыскание, умолк, видимо всё-таки поняв, что писать против ветра не стоит. Сам весь намокнешь.
В столовой вовсю стали меняться завхозы. На место ушедшего через полсрока на трудовой центр «Американца» начальник поставил «ЗэМэ», добродушного толстячка с пекарни, постоянно улыбающегося, и любившего гомосячьи шуточки, вроде щекотания мизинчиком ладошки при рукопожатии.
Вначале вроде шло всё нормально, но паренёк оказался не так прост, как на первый взгляд. Он оказалось, обложил весь коллектив столовой данью, вроде как бы для того, чтобы кормить мусоров, и чтобы за это они меньше шмонали столовою. На самом деле часть денег он присваивал себе. Зеки стали жалиться мусорам, мол, хватит уже. Но как при революционной ситуации верхи ничего менять не хотели, а низы терпеть уже не могли. И грянуло!
С утра коллектив столовой отказался выходить на работу. Поллюция как, всегда не разбираясь, стала валить лес с летящими щепками. В итоге завхоза, и двух поваров за дезорганизацию работы уволили. Конечно, через какое-то время один вернулся на работу. А завхозом поставили Женька Донбасса.
Но если при американце всеми продуктами заведовал только он, то при Донбассе движ-барыж заработал на все сто. Хлеб можно было купить у хлеборезов за восемь сигарет за буханку, а на мойке было спец предложение: за одну тысячу рублей были поставки ежедневно свежего белого хлеба. На диетке за пару пачек сигарет в месяц поили молоком. Да ещё многие получавшие ставку в магазине переставали продавать её, а покупали на всю зарплату сигарет и продавали страждущим пачку на пятьдесят рублей дороже.


               

                Глава 13 «Суд да дело».      

В начале июля сняли запреты. Поначалу с посылок-передач, а после в августе с предоставления длительных свиданок.  Мы снова пошли в администрацию по поводу нашего несостоящегося музыкального конкурса. Нам сообщили, что конкурс будет проведён дистанционно, и нужно лишь отослать клип. Собравшись всем составом, мы выбрали две песни собственного сочинения для конкурсного отбора. Договорились с завхозом первого, чтобы основной план был снят в КВР первого отряда. Там было, как в музее всё покрыто мебельным лаком. И пол, и лавки, и тумбочки короче все, что было из дерева. Стены были тёмно-розового цвета, а на окнах бардовые занавески. А посередь стены висел иконостас из фоток нашего президента, директора ФСИН и незабвенного начальника колонии. Всё это напоминало какой-то мавзолей без тела на постаменте. Вторым планом была выбрана площадка на промзоне, где существовала хоть какое-то подобие зелёной травки. А чтобы колючая проволока и шестиметровый забор не попал в кадр, мы поставили для оператора строительные леса. И съёмки были сверху вниз. Плюсом ко всему из мировой паутины был изъят какой-то сопливый клипачок с симпатичной девочкой.
Процедура студийной работы и монтированию клипа прошла мимо меня. Я просто поторговал своим хлебальником во время съёмок и всё. Была ещё песенка «Спаси и сохрани» сочинённая нашим злым гением Пушкиным, который всегда ратовал за христианский рок. В ней мне довелось поучаствовать в качестве бас-бэк вокала.
Я, конечно, не против христианского рока, но Пушкин, имевший сроку почти четверть века за писюковую статью, носивший гребень и постоянно подавлявший в себе приступы злости к окружающим не вызывал во мне тёплых чувств.
Две недели после отсылки клипов на конкурс пролетели незаметно. После чего нам объявили, что мы заняли первое место по Рязанской области и один клип «Змей воздушный» отправляется на Всероссийский конкурс «Калина красная». Впоследствии он был выложен на канале в ЮТУБе.
В августе наступал срок, когда я, имея отсиженными пол срока, обретал возможность подать ходатайство на замену наказания и уйти на трудовой центр. Зная «трудолюбие» и личное отношение ко мне нашего начальника отряда, которому должен был отдать ходатайство, я решился идти сразу к его руководству, с которым у меня были более-менее нормальные отношения. Так вот придя к замполиту в конце июня говорю:
- У меня скоро срок подачи.
-Пиши и отдавай отряднику.
-Так вы же знаете о наших «дружеских» отношениях. Это превратится в два-три месяца.
-Ну, хорошо напишешь, приноси сюда, а я тебе обещаю, в течение десяти дней документы будут в суде. Андрей Валерьевич, – это он своему заместителю, – Проследите за процессом, возможно, я уже буду в отпуске.
Хронология процесса. 15 августа – пол срока, но это суббота, у всех выходной. Пишу за выходные три необходимых экземпляра. Понедельник 17 августа приезжает как всегда внезапно проверка – все заняты. Вторник 18 августа – проверка продолжается. В среду 19 я сам лоханулся и забыл документы в бараке. Когда же в четверг 20-го я принёс документы заместителю замполита, он легко и ненавязчиво предложил приносить их в понедельник 24-го. Так как в пятницу уже никто работать не хочет. Впрочем, как и всегда (это я уже от себя).
В понедельник 24-го помня наставление своего начальника моё ходатайство передают другому отряднику. Жду обещанные десять дней. В пятницу 4-го сентября прихожу и спрашиваю:
-На какой стадии находятся документы?
При мне Андрей Валерьевич звонит по телефону:
-Ну что там с документами Заслонова? Ага, понятно!
-Короче в понедельник сказал, будут готовы.
Наступает 8 сентября вторник. Прихожу, опять звонит. Кладёт трубку:
- Сейчас он одну неточность устранит, и завтра отошлём.
9 сентября среда – приезжает с проверкой начальник управления и два дня мусора ходят в памперсах, а зеки на изжоге. Прихожу в пятницу 11-го, а мне говорят, что зам тоже в отпуск смылся. Как чудненько думаю, всё происходит. Но к тому моменту я уже успокоился, поняв, что в этой сраной анальной зоне всегда и всё так происходит. Ещё меня обнадёжили вестью, что с 14-го сентября выходит из отпуска замполит. Ну, думаю, теперь опять всё завертится. А к тому времени уже месяц прошёл…
В понедельник никого, во вторник никого и никто не знает где замполит. Только в среду объявили, что он на больничном. 21-го вроде вышел, но его я не нашёл. Пришёл во вторник:
— Это я, – говорю, - Извиняюсь, что отвлекаю вас, как там насчёт моих документов?
-Давай, – отвечает, – Завтра я на сутках ты зайди и всё выясним.
Захожу в среду 23-го сентября. При мне позвонил и опять та же история про понедельник. Я говорю: - Николай Николаевич всё это я уже слышал три недели назад, как-то обманом попахивает.
Перезванивает, делает разнос, отвечает, что, мол, сейчас точно всё будет. 28-го зашёл, объясняет несостыковочка вышла, мол, когда выговор отменили, то поощрение не дали которого лишили, но теперь точно всё будет к среде готово. Отправляли документы только по средам.
7-го октября опять отправить не удалось, документы забыли подписать. И хвала Богу всё-таки 14-го ОКТЯБРЯ лишь отправили!!! 
Два сука месяца прошло!!!
Вот вам и десять дней. Мне оставалось набраться терпения и ждать назначения даты судебного заседания. Хоть жизнь в лагере совершенно однообразна и похожа на день сурка, но, заняв себя чем-то более-менее интересным делом время начинает делать свой бег гораздо быстрей. Так что две недели пролетели вообще незаметно. В конце октября меня вызвали в спец. часть, где вручили повестку на суд, который должен был состояться семнадцатого ноября.
 Ха! Не тут-то было. Ещё В.И.Ульянов (Ленин) в двадцатых годах двадцатого столетия провозгласил план ГОЭЛРО (Государственная Электрификация России). И вроде в Советском Союзе электричество довели до самых отдалённых посёлков и деревень.
 Но в нынешней России опять что-то опять пошло не так. ГОЭЛРО не работала.  В то время как мы боремся за интернетизацию всей Сибирской тайги и Камчатки. У нас, в третьем десятилетии двадцать первого века в каких-то двухстах с небольшим километрах от Москвы в районном центре Рязанской области, да ещё и городском суде просто выключили свет! Полдня я просидел возле комнаты с видеоконференцсвязью, ожидая суда. В конце рабочего дня по телефону сообщили, что суд перенесён на первое декабря…
Я уже писал о том, что время при заострении на нём внимания замедляет свой ход. Так вот две недели ожидания вдруг превратились по ощущению как минимум в месяц. Я, засыпая вечером представлял, как за мной приедет на машине подруга или одноклассник. Как я всё-таки появлюсь, дома обниму жену и уже очень повзрослевшего сына. Думал, кому чего здесь оставлю из своего нехитрого скарба. Короче начал строить планы. Но недаром в пословице сказано: - «Хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах».
Первого декабря с утра у меня начался мандраж. Как ни как возможность соскочить отсюда! Видимо я рассмешил Бога. Я пришёл на суд ещё с одним челом из нашего отряда. У меня статистика нарушений – поощрений на тот момент выглядела четыре на девятнадцать, а у мужичка и того тем паче одно на двенадцать.
Перед началом судебного заседания прокурор Изюмов или как я его назвал сморщенный виноград, вызвал на приватный разговор представителя нашей администрации и настоятельно порекомендовал нам через него снять свои ходатайства с рассмотрения. Иначе последует отказ с полугодовалым ожиданием следующей возможности. На минуточку объясню политику прокурора. Он, как и вся судебная система погряз в коррекции, нет не в коррекции у него видимо эрекция, нет опять неправильно, а в коррупции!
И для отчётности в работе ему нужны отказные дела, допустим из десяти по шести надо отказать иначе какой он прокурор. Он уже будет как адвокат. А он, например уже одного пропустил, ну докопаться было не до чего, а за троих ему ещё и денег занесли. Лимит исчерпан и остальным хочешь, не хочешь, а отказать надо.
Вот я с мужичком в категорию остальных и попали. Просто по статистике судебных решений с нашими показателями проход был почти стопроцентный. Слово почти оказалось ключевым.
Недаром в христианстве самым тяжким грехом является уныние. С отсиженными годами я приобрёл более сильную моральную стойкость ко всяким ударом судьбы.
 На возврат мне моих документов ушло две недели. После чего я снова написал  ходатайство и отнёс его замполиту, который в свою очередь опять пообещал мне посодействовать в скорой отправке документов. Короче, как он меня заверил, что документы ушли тридцать первого декабря.
 Я стал ждать. И тут судьба снова повернулась ко мне тыльной частью, а проще говоря, задницей. В конце января я через супругу, которая на сайте Скопинского суда нашла, что двадцать шестого января мне было возвращено моё ходатайство.
Опять со скоростью черепахи за две недели мне пришёл отказ в рассмотрении, мотивированный тем, что я, мол, не приложил приговор о своём условном сроке. И тут до меня дошло, что эти пидоры, извиняюсь за жаргон просто слова другие трудно подобрать, не вернули мне весь пакет документов.
Я сунулся к себе в баул, а приговоров больше уже не было. Пришлось срочно заказным письмом уже в середине февраля отправлять запрос на приговоры. И снова засада. Супруга, позвонив в архив провентилировать, как идут мои дела, огорошила меня новостью, что эти тоже, к слову, содомиты до пятнадцатого марта работать не будут. Короче я выдохнул и послал всё к чертям собачьим.
Как оно всё идёт так пусть, так и идёт.


                Продолжение следует…



  Уважаемый читатель, если не сложно, дай хоть какую-нибудь оценку.
Скоро планирую выпустить вторую часть. За обратную связь заранее благодарен.