Шагирт. Глава 17. Рекрут

        Отчётливо пахло весной.
       -Смотри-ка иголки на соснах, как позеленели,- Иван глубоко вздохнул, набрав полную грудь  воздуха, - а запах-то какой…! Нет, ты смотри Фирс, что они вытворяют, – две белки лихо прыгали по веткам и деревьям на берегу лесного озера,- наверное, забыли, где шишки сложили, старые запасы ищут. День был солнечный, яркий, слепило глаза; Фирст постоянно щурился, моргал и чихал:
       -Пошли Вань, заканчиваем ужо. Вовремя мы с тобой, а то бы вся рыба заморилась да протухла и озеро испоганила. Хватит нам: оставим половину себе, а вторую раздадим. И на озере её больше будет. - И повторил, - пошли Вань, а то беспокоюсь я за Пелагею, что-то она с утра охала да ахала. И чих на меня напал….
       -Не бойся, мамаша с Анюткой помогут, если что….
Они уже полдня с пешнёй и топорами бились со льдом, наделали десятки лунок и прорубей, нагребли и загрузили полные сани рыбы, а после закидали проруби собранным камышом, чтобы вода дышать могла.
Это лесное озеро привлекло их внимание множеством цепочек следов и лисьих тропп на заснеженном льду и в камышах, указывая на начало замора. Бросили все задуманные работы - кинулись озеро спасать, а себе запас рыбы сделать.
Зашли во двор весело, с удачей и рыбой, но везде было тихо, ни кто их не встречал. Даже  малолетний Викула, который рвался с ними на рыбалку; Иван не захотел будить сына – так сладко он спал утром!
       Фирст опасливо направился к крыльцу, но в это время вышла мамаша и попросила обыденно:
       -Сынок, сходи-ка за ведром тёплой воды, в бане на запасе стоит. Девица у тебя в семье появилась - крикунья голосистая и черноглазая,- беззубо улыбнулась, - молодец твоя Пелагеюшка.- Посмотрела на запряжённую лошадь,- рыба в санях никак?  Знатный улов сегодня!
       -Маманя, а где же сыны мои?
       -На полатях: Манька с Мироном присматривают и за Егоркой и за Ефимкой - весело у них!
        Не прошло и недели, как  установились тёплые дни, а солнечные лучи глубоко прогрели землю и согнали последний снег.
        В один из таких дней Анна почувствовала приближение родов; ждала уже четвёртого ребёнка и просила не беспокоиться за неё, а над Иваном посмеивалась:
        -Ванюшка, ты чё так волнуешься или за меня рожать собираешься?
С раннего утра Иван с братом крыльцо да подъём к избе его прилаживают; старший сын Ивана с ними же крутится: там поддержит, здесь подаст - хороший помощник растёт! Весело вместе работать!
Слышат, как Манька зовёт:
        -Тятенька! Тятенька!
Отозвался:
        -Что доча? Сюды обходи…
-Тятенька, бабушка послала сказать, что у меня маленькая сестрёнка народилась!
- Вот и слава тебе, Господи!
- Тятенька, а бабушка тебя просила прийти к избе, пойдём быстрее….
Только подошёл, высунулась из избы Пелагея:
        - Иван, с дочкой тебя, с красавицей! Слава Богу!
Ждал с нетерпением, места себе не находил и показалось, что прошло совсем немного времени, как мамаша, Феодосия Исаевна вышла:
-Ой, сынок! Дочка-то хорошая да здоровая! Вот только кровь открылась у Анны, никак остановиться не может. Пошли Фирста - пусть бабка Килина придёт с травкой своей для крови.
        И с этого момента время остановилось для Ивана, появилось предчувствие опасности, окутал холод, как в оцепенение впал, вроде как со стороны за своей жизнью наблюдает….
И видит, как мать вместе с бабкой Анфиской Килиной в избе около роженицы хлопочет, но нет-нет да отвернётся – слезу смахнёт. Жена лежит бледная, безжизненная, как свеча восковая….
      А вот он уже на коленях стоит у изголовья, ладонь её безвольную держит в своей руке, рядом детишки за мать ухватились, не поймут происходящее. Анютка что-то говорит, говорит – то ли исповедуется, то ли выговориться хочет, а голос её слабеет и слабеет, уже и сказать не может, а только шепчет последние слова, а что и не разобрать. Понял только, что прощения просит да детей беречь.
       Немилой стала жизнь для него: как похоронил Анну, так и потерялся, каждый день на могилку ходит, оторваться не может. Везде мерещится жена ему, куда не взглянет - Анна его с улыбкой стоит, а память случаи разные в голову нагоняет.
Вспомнил совместный первый день жизни; Анютка – стеснительная, озорная и радостная ему спать не даёт: рядом лежит горячая, ласковая и, как ребёнок, вслух мечтает, рассказывает тихим голосом, как они хорошо жить будут…. А называет его по особому, никто кроме Анютки не звал его так, с таким началом: «ВАнюшка»!
       -ВАнюшка, мы с тобой теперяча как взрослые жить будем! Дом себе построим, а я тебе скоро детей рожать начну, крепких да красивых,- помолчала и, смеясь, добавила, - много-о-о! А жить мы с тобой будем долго, долго-о-о! До самой - самой… смерти!
          Вдруг вспомнился разгар сенокоса, взгляд её карих глаз - внимательный и глубокий, когда они уставшие и потные от работы, пропахшие свежей травой, остановились отдохнуть под тенью берёз. Анютка впервые поразила его красотой своего тела и женской статью: никогда Иван не видел жену такой привлекательной и зовущей; сердце обмерло и застучало где-то в пятках, и сил не было противиться этому желанию; он не перенёс напряжения и увлёк жену в летний шалаш….
И снова её слова всплыли в памяти: «Я не могу жить без тебя…!»
         В горе своём забыл Иван о детишках; хорошо, что мамаша с Пелагеей их приласкали да заботой окружили.
         После смерти тяти, Максима Осиповича, и переезда мамаши, Феодосии Исаевны в новый починок, Иван с Фирстом редко появлялись в родительском доме – своё хозяйство постоянного внимания требует.
         Как только стала Матрёна хозяйкой в избе, будто подменил кто её: вредничает, склоки разводит да братьев от родного дома отваживает. Демид терпел, терпел и осадил жену, пообещал наказать, если не будет уважительно относиться к братьям и их семьям.
Матрёна поплакала в баньке, обдумалась, попеняла бабью долю, а ночью приластилась к мужу:
        -Демид, прости меня Христа ради! Злюсь я от того, что родить тебе не могу наследника,- к груди прижалась, - ты же всё видишь, Дёма! Давай приёмыша возьмём в семью?- и испугано затихла, ответного слова ждёт.
        -Не будем торопиться Матрёна, - произнёс, а сам ухватился за эти слова – давно сына, помощника и наследника хотел.
        День-два размышлял, а потом объявил:
        -Я, Матрёна, хочу, чтобы приёмный сын родной крови был мне. Поеду на Каму, тёток: Марию да Дарью проведаю, сестёр отца и может других своих родственников.
       В то же лето, появился у них сын приёмный, двоюродный племянник Демида, двухлетний крепыш Семён Андреевич Кузнецов из деревни Кузнецовой Нечкинского приказа Сарапульской волости. Обошёлся он им недёшево, но они об этом не жалели: наконец-то обрели, хоть и приёмного, но сына, а вместе с ним уверенность в завтрашнем дне и опору себе на старость.
       Нежданная смерть жёнки Ивана во время родов потрясла  жителей окрестных починков,но почти сразу же после её похорон, принесённая весть о предстоящей войне и наборе рекрутов заслонила все остальные горести и беды. Прекратились в починках песни и веселье, притихли и дети, и молодёжь, и старики; жёнки на мужиков смотрят со слезами, чуть ли не молятся, не желают их от себя отпускать. Всем известно: уйдёт мужик из деревни в солдаты и уже не вернётся – либо смерть найдёт на чужбине, либо калекой придёт.
        Объявили норму отбора рекрутов: с пятьсот душ мужского населения брать на службу двух мужиков, которые должны быть без застарелых болезней, увечий, глазных болезней и без шелудей. Кроме этого лекари выясняли целостность передних зубов, повреждённых членов, глухоты, слабоумия, определяли сложения корпуса и рост; хилых или низкорослых отделяли от основной массы мужиков и признавали годными для службы только во флоте. А если  вдруг находили физические и умственные недостатки и изъяны у рекрутов при оформлении, то отправляли их назад в общину для замены другим кандидатом.
       И начали хозяйства деревень и починков обсуждать - кого от семьи оторвать с меньшей болью можно? Да, разве замеряешь эту боль?
Собрались четыре брата Полонянкиных: Демид, Иван, Фирст и Корнила в старой и родной отцовской избе считать мужские души, а что считать: все они на виду - Викула, Мирон, Егор, Ефим, Андрей да приёмный Семён, - как не крути, а десять мужиков.
         Жён с детьми в большой избе оставили от греха подальше, не допустили к беседе, сами решили меж собой определиться по-братски. Побоялись, что жёнки чувства свои погасить не смогут да ругань учинят в семье, так как каждая надеялась своего мужика сохранить.
         Иван сел в сторонке отрешенный, потерянный, мысли листает: «Брошу всё, да пойду свою судьбу испытывать, насколько хватит. Детей только жалко, совсем одни останутся. Что с ними станет? Нет, послушаю-ка, что браты скажут».
        -Трудно нам решение принимать - все мы в одной поре, у всех дети малые, которых долго ещё поднимать надо. Корнил ещё возрастом не вышел. Думаю я, если придётся из нас троих рекрута выбирать, то потянем жребий - кому выпадет, тот и пойдёт судьбу пытать,- начал Демид и перевёл взгляд на Ивана,- как думаешь брат?
         Иван удивлённо посмотрел на него и покачал головой:
-Две недели назад, когда Анютка жива была, я бы согласился с тобой Дёмка, а сейчас думаю по-другому. Нет у меня жены. Хозяйку найти не трудно, а кто мне Анютку заменит? Вот беда, везде её вижу! Дети меня беспокоют, - кабы мог их в родные да надёжные руки вручить, спокойно бы взял на себя жребий этот, покорно бы родные места покинул,- посмотрел на Фирста, помолчал, - сейчас мамаша помогает да Пелагея, жена Фирстова. А как мамаши не станет?
- Я тебе вот, что скажу Иван, - Фирст опёрся спиной на стену избы, распрямился. Видно было, что тяжело ему слова даются,- ты  об этом не волнуйся, родные мы братья, одна семья, деток твоих не оставим. Или надумал в рекруты податься, семье и общине помочь?
- В сомнении я Фирст: и жизнь не мила мне, и детей жалко. Пошёл бы, да как с детьми-то быть? А, Демид?
- Я, Ваня, твоих детишек как родных приму. Не заметишь, как вырастут и помощниками станут. Ты сам видишь, Бог наследника нам с Матрёной не даёт – племянника двоюродного привёз себе….  Пойдёшь в рекруты - дети твои как свои будут мне: обласканные, сытые, одетые, и при родных людях.
        - А я думаю по-другому сделать, - Фирст посмотрел на Демида, - у нас в новом починке два двора рядом стоят: Ивана двор обжитый - мы с ним там одной семьёй дружно живём, а моя изба ещё недостроенная. Викула отрок уже, юношей и хозяином скоро станет. А, младшую дочку Ивана моя Пелагея вместе с нашей грудью кормит. Слава Богу, хватает им.  Вот и выходит, что со мной останется Викула и Анютка. А к Демиду в семью пойдут Машка да Мирон. Как думаете?
       - А меня пошто не спрашиваете?- Корнила губы надул,- и я готов дитё взять. А, что?
      -Корнила, не обижайся,- Иван обнял его за плечи,- но если так случится, то ребяткам моим лучше по парам быть. А вам с Фёклой Господь ещё деток даст, - задумался на минуту. В избе тишина нависла. - Ну, браты, решили. Теперь можно и обчеству сказать. Пойду рекрутом, а нашей семье ещё и выгода будет. Ты, Демид, старший среди нас, объявляй, что мы надумали, жёнкам нашим и обчеству….Готовый я.
        Недели не прошло, как внесли Ивана в списки рекрутов и отправили в уездный город Осу, а семья Демида получила вскоре освобождение от подушной подати на пять лет.