Послесловие автора к повести Неведомая сила

ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА К ПОВЕСТИ "НЕВЕДОМАЯ СИЛА".


    Мыслители разных времен размышляли о сущем. Пытаясь понять окружающий мир – исследовали его; пытаясь понять человеческую сущность – испытывали себя. В обоих случаях можно было прибегать к опыту, изначально повседневному или воображать таковой. Однако последнее, в прежние времена, все же могло быть также обусловлено опытом. В своем трактате о науке Анри Пуанкаре также аргументированно указал на то, что могущество человеческого разума ограничено лишь необходимостью избегать всякого противоречия, однако разум пользуется своей силой исключительно в том случае, когда опыт доставляет ему для этого основание.

    Исследовать пространство и геометрии для него человеку невозможно без учета собственного восприятия, потому как именно посредством своего восприятия и формируется представление об окружающем мире. Как писал в своем трактате о науке Анри Пуанкаре, существа, разум которых был бы подобен нашему и которые имели бы такие органы чувств, как и мы, но которые не получили бы никакого предварительного воспитания, могли бы получить от соответственно подобранного внешнего мира такие впечатления, что им пришлось бы построить геометрию иную, чем евклидова, и разместить явления этого внешнего мира в пространстве неевклидовом или даже в пространстве четырех измерений. Для нас, ум которых сформировался под влиянием окружающего нас мира, не составило бы никакой трудности отнести к нашему евклидову пространству явления этого нового мира, если бы мы были в него внезапно перенесены. И, напротив, если бы существа из того мира были перенесены к нам, они должны были бы отнести наши явления к неевклидову пространству. Но ведь с небольшими усилиями этого же могли бы достигнуть и мы. Тот, кто всю свою жизнь посвятил бы такой задаче, может быть, оказался бы в состоянии представить себе четвертое измерение.

    Очень тесна связь реального мира и наших представлений о нем. Достаточно рассмотреть пространство геометрическое и пространство представлений. Часто говорят, что образы внешних предметов локализованы в пространстве, что они даже не могут образоваться иначе как при этом условии. Говорят также, что это пространство, которое таким образом служит готовым кадром наших ощущений и представлений, тождественно с пространством геометров, всеми свойствами которого оно обладает. Всем, кто так думает, предыдущая фраза должна показаться крайне странной. Но надо рассмотреть, не обманываются ли они некоторой иллюзией, которую более глубокий анализ мог бы рассеять.

    Каковы, прежде всего, свойства пространства в собственном смысле? Пуанкаре хотел сказать – того пространства, которое является предметом геометрии и которое он называет пространством геометрическим. Вот некоторые из наиболее существенных его свойств: оно непрерывно; оно бесконечно; оно имеет три измерения; оно однородно, то есть все точки его тождественны между собой; оно изотропно, то есть все прямые, которые проходят через одну точку, тождественны между собой.

    Сравним теперь его с кадром наших представлений и ощущений, который можно назвать пространством представлений.

    Рассмотрим сначала чисто зрительное впечатление, обусловливаемое изображением, возникающим на сетчатке. Краткий анализ показывает, что это изображение непрерывно, но обладает только двумя измерениями; это уже составляет отличие между пространством геометрическим и тем, что можно было бы назвать чисто визуальным пространством. Далее, этот образ заключен в ограниченном кадре.

    Наконец, существует еще одно отличие, не менее важное: это чисто визуальное пространство неоднородно. Различные точки сетчатки – независимо от изображений, которые могут на них возникать, – играют не одну и ту же роль. Никак нельзя считать желтое пятно тождественным с точкой, лежащей у края сетчатки. В самом деле, здесь не только самый предмет производит гораздо более живые впечатления, но здесь, как и во всяком ограниченном кадре, точка, занимающая центр кадра, не будет казаться тождественной с точкой, близкой к одному из кадров.

    Более глубокий анализ, без сомнения, показал бы нам, что эта непрерывность визуального пространства и его два измерения суть не более чем иллюзия; этот анализ еще более отдалил бы визуальное пространство от геометрического. Но мы ограничимся здесь только этим замечанием.

    Однако зрение позволяет нам оценивать расстояния и, следовательно, воспринимать третье измерение. Но всякий знает, что это восприятие третьего измерения сводится к ощущению усилия, сопровождающему аккомодацию, которую надо выполнить, и к ощущению, сопровождающему то схождение обеих глазных осей, которое необходимо для отчетливого восприятия предмета.

    Мы имеем здесь мускульные ощущения, совершенно отличные от ощущений зрительных, которые дали нам познание первых двух измерений. Таким образом, третье измерение выступит перед нами не в той же роли, какую играют два других. А следовательно, то, что можно назвать полным визуальным пространством, не есть пространство изотропное.

    Правда, оно имеет как раз три измерения, то eсть элементы наших зрительных ощущений (по крайней мере те из них, которые, слагаясь, образуют представление протяженности) будут вполне определены, когда известны три из них; выражаясь математическим языком, они будут функциями трех независимых переменных.

    Но исследуем предмет несколько ближе. Третье измерение открывается нам двумя различными способами: благодаря усилию при аккомодации и вследствие схождения глазных осей.

    Эти два рода показаний, без сомнения, всегда согласованы друг с другом. Между ними существует постоянное соотношение; выражаясь математически, две переменные, измеряющие оба типа мускульного ощущения, не выступают перед нами в качестве независимых, или еще, – чтобы не прибегать к математическим понятиям достаточно высокой сложности, – можно выразить тот же факт следующим образом: если два ощущения схождения осей А и В неразличимы, то и два соответственно сопровождающих их ощущения аккомодаций А' и В' будут также неразличимы.

    Но такое соотношение ощущений – это, так сказать, опытный факт; ничто не мешает а priori допустить обратное, и если окажется, что это обратное действительно имеет место, если эти два типа мускульных ощущений изменяются независимо один от другого, то мы должны будем ввести новую независимую переменную, и «полное визуальное пространство» выступит перед нами как физическая непрерывность четырех измерений.

    Это также представляет собою факт внешнего опыта. Ничто не мешает предположить, что существо, имеющее ум, подобный нашему, и такие же органы чувств, как и мы, помещено в мире, куда свет достигает, только пройдя через преломляющие среды сложной формы. Тогда два показания, служащие нам для оценки расстояний, перестали бы быть связанными постоянным соотношением. Существо, которое получило бы в подобном мире воспитание своих чувств, без сомнения, приписало бы полному визуальному пространству четыре измерения.

    Рассмотрим пространство тактильное и пространство моторное. «Тактильное пространство» еще более сложно, чем визуальное, и еще более, чем оно, удаляется от пространства геометрического. Бесполезно было бы повторять для осязания анализ, проведенный Пуанкаре относительно зрения.

    Но вне данных зрения и осязания существуют другие ощущения, которые так же, как и эти ощущения, и даже более способствуют образованию понятия пространства. Это – те всем известные ощущения, которыми сопровождаются все наши движения и которые обыкновенно называются мускульными.

    Соответствующий им кадр образует то, что можно назвать моторным пространством.

    Каждый мускул дает происхождение особому ощущению, способному делаться больше или меньше, так что совокупность наших мускульных ощущений будет зависеть от стольких переменных, сколько у нас мускулов. С этой точки зрения моторное пространство имело бы столько измерений, сколько мы имеем мускулов.

    Я знаю, мне тотчас скажут, что если мускульные ощущения способствуют образованию понятия пространства, то это потому, что мы имеем чувство на-правления каждого движения, и оно является составной частью ощущения. Если бы это было так, если бы мускульное ощущение не могло зародиться иначе, как сопутствуемое геометрическим чувством направления, то геометрическое пространство было бы формой, присущей нашей способности к ощущению. Но когда я анализирую свои ощущения, я этого совершенно не замечаю. Я вижу, что ощущения, соответствующие движениям того же направления, связаны в моем уме простой ассоциацией идей. К этой ассоциации идей и сводится то, что мы называем «чувством направления». Следовательно, этого чувства нельзя было бы найти в единичном ощущении.

    Эта ассоциация крайне сложна, так как сокращение того же мускула может отвечать, смотря по положению членов, движениям самых различных направлений.

    Она, кроме того, очевидно, является приобретенной; как все ассоциации идей, она есть результат привычки, эта привычка сама вытекает из крайне многочисленных опытов, – не подлежит никакому сомнению, что если бы воспитание наших чувств происходило в иной среде, где мы получали иные впечатления, то возникли бы иные привычки, и наши мускульные ощущения были бы ассоциированы по иным законам.

    Таким образом, пространство представлений в своих трех формах – визуального, тактильного и моторного пространства – существенно отличается от геометрического пространства.

    Оно ни однородно, ни изотропно; нельзя даже сказать, что оно имеет три измерения.

    Часто говорят, что мы «проектируем» в геометрическое пространство предметы наших внешних восприятий, что мы «локализуем» их. Имеет ли это смысл и какой? Должно ли это обозначать, что мы представляем себе внешние предметы в геометрическом пространстве?

    Наши представления суть только воспроизведение наших ощущений, поэтому они могут разместиться только в том же кадре, в каком и последние, то есть, в пространстве представлений.

    Нам так же невозможно представить себе внешние тела в геометрическом пространстве, как невозможно художнику рисовать на плоской картине предметы с их тремя измерениями.

    Пространство представлений есть только образ геометрического пространства – образ, видоизмененный некоторым родом перспективы; мы не можем представить себе предметы иначе, как подчиняя их законам этой перспективы.

    Мы не представляем себе, следовательно, внешних тел в геометрическом пространстве, но мы рассуждаем об этих телах, как если бы они были помещены в геометрическом пространстве.

    С другой стороны, когда говорят, что мы «локализуем» данный предмет в данной точке пространства, что хотят этим сказать?

    Это просто означает, что мы представляем себе движения, которые надо совершить, чтобы достигнуть этого предмета.

    И пусть не говорят, что для того, чтобы представить себе эти движения, их надо проектировать сначала в пространство и что понятие пространства должно, следовательно, существовать раньше.

    Когда я говорю, что мы представляем себе эти движения, я хочу сказать только, что мы представляем себе мускульные ощущения, которые сопровождают их и которые вовсе не имеют геометрического характера, а следовательно, отнюдь не предполагают предсуществования понятия пространства.

    Но скажут, если идея геометрического пространства не присуща нашему уму и, с другой стороны, если никакое из наших ощущений не может нам доставить ее, то как она могла возникнуть?

    Не углубляясь в детали этого исследования, которое потребует от читателя достаточно большого времени, можно резюмировать в нескольких словах конечную цель рассуждения, которое предстоит развить: «Никакое из наших ощущений, взятое в отдельности, не могло бы привести нас к идее пространства; мы пришли к ней, только изучая законы, по которым эти ощущения следуют друг за другом. Мы видим, прежде всего, что наши впечатления подвержены изменению; но между изменениями, которые мы констатируем, мы скоро бываем вынуждены делать различие».

    Мы говорим, или что некоторые предметы, вызывающие эти впечатления, изменили свое состояние, или что они изменили свое положение – что они просто переместились.

    Меняет ли предмет свое состояние или только положение, это передается нам всегда одним и тем же способом: изменением во всем составе впечатлений.

    Каким же образом мы могли прийти к различию обоих изменений? Если произошло только изменение положения, то мы можем восстановить прежнюю совокупность впечатлений, совершая движения, ставящие нас в то же относительное положение к подвижному предмету. Мы компенсируем таким образом происшедшее изменение, восстанавливая начальное состояние обратным изменением.

    Так, если речь идет о зрении и если предмет перемещается перед нашими глазами, мы можем за ним «следить глазами» и удерживать его изображение в той же точке сетчатки посредством соответственных движений глазного яблока.

    Эти движения мы сознаем, так как они являются волевыми и сопровождаются мускульными ощущениями; но это не значит, что мы представляем их происходящими в геометрическом пространстве.

    Именно этим характеризуется изменение положения, и оно отличается от изменения состояния тем, что всегда может быть компенсировано указанным способом.

    Следовательно, может случиться, что мы переходим от системы впечатлений А к системе В двумя различными способами: 1) непроизвольно и без каких-либо мускульных ощущений – когда перемещается предмет; 2) произвольно и при наличии мускульных ощущений – когда предмет неподвижен, но перемещаемся мы таким образом, что предмет имеет по отношению к нам относительное движение.

    Если дело происходит указанным образом, то переход от системы впечатлений А к системе В есть только изменение положения.

    Отсюда следует, что зрение и осязание не могли бы нам дать понятие пространства без помощи «мускульного чувства».

    Это понятие не могло бы образоваться не только из единичного ощущения, но даже из ряда ощущений; кроме того, существо неподвижное никогда не могло бы приобрести его, так как, если бы оно не имело возможности компенсировать своими движениями эффектов, зависящих от изменений положения внешних предметов, оно не имело бы никакого основания отличать их от изменений состояния. Оно не могло бы также приобрести это понятие, если бы движения его не были произвольными или если бы они не сопровождались некоторыми ощущениями.

    Условия компенсации. Каким образом возможно явление такого рода, что два изменения, не зависящие друг от друга, взаимно компенсируются?

    Ум, знакомый уже с геометрией, рассуждал бы так. Для того чтобы произошла компенсация, очевидно, нужно, чтобы различные части внешнего предмета, с одной стороны, и различные органы наших чувств, с другой, приходили после двойного изменения опять в то же относительное положение. А для этого надо, чтобы различные части внешнего предмета равным образом сохранили друг к другу то же самое относительное положение и чтобы то же имело место для взаимного расположения различных частей нашего тела.

    Другими словами, при первом изменении внешний предмет должен перемещаться как неизменное твердое тело; то же самое должно произойти с системой нашего тела при втором изменении, компенсирующем первое.

    При этих условиях компенсация может произойти. Но мы, не будучи еще знакомы с геометрией, – потому что у нас еще не образовалось понятие пространства, – не можем рассуждать таким образом; мы не можем предвидеть a priori, возможна ли компенсация. Но опыт учит нас, что она иногда имеет место, и это – тот опытный факт, их которого мы исходим для различения изменений состояния от изменений положения.

    Среди окружающих нас предметов есть такие, которые часто испытывают перемещения, способные быть компенсированными соответственным (коррелятивным) движением нашего собственного тела. Это – тела твердые.

    Другие предметы, форма которых способна изменяться, испытывают подобные перемещения (изменения положения без изменения формы) только в исключительных случаях. Когда тело перемещается, изменяя форму, мы уже не можем соответственными движениями привести органы наших чувств в то же относительное положение к этому телу; следовательно, мы более не в состоянии восстановить начальную совокупность впечатлений.

    Только позднее и вследствие новых опытов мы научаемся разлагать тела переменной формы на меньшие элементы такого рода, что каждый из них перемещается почти по тем же законам, что и твердые тела. Мы таким образом отличаем «деформации» от других изменений состояния; при таких деформациях каждый элемент испытывает простое изменение положения, которое может быть компенсировано, но изменение, испытываемое всей совокупностью элементов, более глубоко и уже не способно компенсироваться коррелятивным движением.

    Подобное понятие, будучи уже очень сложным, могло явиться только относительно поздно; кроме того, оно не могло бы зародиться, если бы наблюдение твердых тел уже не научило нас отличать изменения положения.

    Следовательно, если бы не было твердых тел в природе, не было бы и геометрии.

    Отвлекаясь от научного взгляда, данного Пуанкаре, можно сказать, что он представляет интересный предмет для размышления и только изучив его полностью можно, также составив и свою картину мира, попробовать описать его. Равно как различные геометрии – Евклида, Лобачевского или Римана, – описывают одни и те же соотношения между объектами геометрии и их свойства, так и различные – главное, непротиворечивые – модели представлений мира позволяют познавать его, описывая соотношения между сущностями и их свойства. Это также является наглядным доказательством того, что, говоря о мире внутреннем – нашем сознании, разуме и, в совокупности, мире представлений, – различные религии, только если их модель представления мира непротиворечива, – позволяют познавать себя, лишь используя иной язык для описания. Общим инструментом, – если только он введен в рассматриваемой религии, – несомненно будет являться такой опыт духовной практики, который сведет к минимуму ложные представления наших собственных ощущений, составляющих наше пространство представлений. Здесь возникает своеобразный парадокс – получив понятие о пространстве посредством «мускульного чувства» (непосредственно, в том числе, из набора непроизвольных движений) требуется отказаться частично или полностью от подобного опыта, чтобы сосредоточиться на истинной природе вещей. Тогда накопленный информационный потенциал в собственном пространстве представлений непременно послужит проводником или тождественным образом нашего внутреннего «я». Познав себя, нам уже не потребуется былой повседневный опыт, приведший нас к необходимости себя осознавать, то есть осознавать себя индивидуальностью, – частью целого – и возврат к этому целому – называемому Богом, Аллахом, Всевышним и т.п. – уже не растворит нас в нем, и наша идентичность будет сохранена.

    Однако, исследуя мир внутренний, нельзя не заметить, что совокупность наших ощущений порождает, в том числе, «фиктивные» чувства, то есть такие чувства, которыми мы не обладаем, но которые мы можем испытывать (приобретать на время), когда совокупность наших иных впечатлений от внешнего мира превышает возможности их обработки или восприятия нашим разумом. Подобное явление зачастую мы называем «интуицией» или «даром предвидения». Однако подобные «фиктивные» чувства никогда (или почти никогда) не смогут представлять собой реальные события или реальные ощущения. Если же оказывается, что такое совпадение происходит – один раз, потом другой и третий, и число повторений подобного опыта столь велико, что явственно показывает неслучайный характер явления, – то следует признать, что разумея это чувство как «фиктивное», мы определенно приходим к заблуждению. А следовательно, сталкиваемся с новым опытом реально существующего явления в окружающем нас мире. Относить подобное к божьему промыслу или штатному механизму мироздания, пусть каждый решает для себя сам.

    Получая новый опыт, мы меняем наше представление о мире, изменяя тем самым наше пространство представлений о нем. И если наша система взглядов будет сильно неустойчива, сможем ли мы познать себя, чтобы не потеряться во тьме? Получим ли мы второй шанс на жизнь или, быть может, нам покажут ошибки других, чтобы мы не совершили собственных?

    Повесть «Неведомая сила» появилась в результате столкновения моей души с новым опытом – чувственным опытом, – который мог появиться и как «фиктивное» чувство и как реально существующее явление. Написав первую книгу, я осознал, что это будет трилогия, в которой я найду ответ на главный вопрос – А что это было? но закончив вторую книгу и начав писать третью, я осознал, что этот путь может быть продлен и до того, чтобы написать шесть книг повести. Тогда я спросил себя: «А смогу ли я остановиться? Когда закончится эта повесть, созданная мной для осознания нового опыта?», и получил ответ, равно как на уровне чувств и воображения, так и от разума. Мое воображение выразило готовность писать, пока не достигнет полного слияния с бесконечным, тогда как мой разум ясно дал понять, что или повесть будет трилогией, или в ней будет ровно шесть книг. Кто из них – моя чувственная натура или разум, – победят в этой схватке покажет время. Остается лишь ждать.

    - - -
    P.S. Вторая книга повести завершена и находится на этапе редактуры – это, когда выполняется проверка на адекватность, поиск противоречий и дыр в сюжете. Следующим этапом будет корректура – это, когда выполняются орфографические, пунктуационные и стилистические правки. После корректуры будет этап согласования произведения с музой, подарившей новые впечатления. И только после этого повесть сможет быть представлена более широкой аудитории.

    Если вторая книга повести не будет опубликована, то это будет означать лишь то, что последний этап – согласования, не был пройден. Это может лишить автора сего произведения вдохновения, чтобы закончить эту повесть, но автор также просит читателей простить его за это.



    (Картинка из Интернета)