Шёпот северных ветров Глава пятая

Глава пятая


     - Вижу, вижу! Вам уже лучше! - заулыбался Корнев, едва вошёл в каюту. - Та, та, та! А вот вставать вам еще рановато!
     - Ох, Михаил Борисович! - снова откинулся на подушку Ремизов. - Долго мне ещё оставаться вашим узником?
     - Моим узником, капитан? - вновь улыбнулся тот. - Ни в коем случае! Вы свой собственный узник, Алексей Филиппович. Свой собственный. Я вас предупреждал в тот вечер, а вы не пожелали следовать моим советам. Так что, терпите!..
     - Но, Михаил Борисович! Я чувствую себя вполне здоровым! – возразил Ремизов.
     - Вполне здоровым!.. - передразнил Корнев, скорчив свирепую мину. – Три дня назад кто-то тоже был вполне здоровым, а потом двое суток провалялся в бреду! У вас только сегодня ночью спал жар! Если уж вам так не терпится умереть, сделайте это как-нибудь менее болезненно и для себя, и для меня, и для всей команды! Пока вы лежали в беспамятстве, Гашевский едва не потопил «Чайку» при выходе в залив святого Лаврентия!
     - Что?! Гашевский?! - Ремизов резко вскочил, но явно не рассчитал свои силы: в то же мгновение Корнев, каюта и все предметы в ней провалились в густой серый туман.
     - Эй! – из тумана выплыло обеспокоенное лицо Корнева. – Ну, что за упрямство!
     Если бы не Корнев, падая, он бы непременно расшиб себе голову о край стола, что, несомненно, положило бы конец медицинским изысканиям судового врача.
     - Сказал же вам, что вставать ещё рано! – Корнев сердито посмотрел на него. – Таким манером вы только затянете своё выздоровление на радость Гашевскому и на беду для всех остальных!
     - Что сделал Гашевский? – нетерпеливо перебил его Ремизов, пытаясь побороть накатившую тошноту.
     - О! А то вы не знаете его таланты! – проворчал Корнев. – Он возомнил себя великим навигатором и отказался от помощи лоцмана в незнакомом фарватере!
     - Почему?.. – Ремизов почувствовал, что больше не сможет сдерживаться.
     - Лоцман был англичанином, – Корнев невозмутимо подал ему ведро и стакан воды.
Ремизова шумно стошнило.
     - Вот именно, – все так же невозмутимо продолжал Корнев. – Полностью с вами согласен.
     - И как вы прошли? – Ремизов снова откинулся на подушку.
     - Ломакин и Бреднёв, - Корнев сокрушенно вздохнул. – Была вахта Ломакина, он повел «Чайку» не по приказам Гашевского, а по расчётам Бреднёва. Теперь тот сидит под арестом за неподчинение. А «Чайка» осталась без штурмана, так как вы выбыли еще раньше.
     - Гашевский в своём уме?! – капитан был полностью сбит с толку. – Кто же теперь будет рассчитывать курс?
     - Гашевский сказал, что его навигационных навыков достаточно, чтобы правильно проложить курс, - Корнев пожал плечами и снова посмотрел на капитана. - По крайней мере после выхода в залив мы идем ровно и без серьезных происшествий.
     - А Буравин?
     - Буравин? – Корнев задумчиво пригладил редкие волосы на затылке. - Он тоже под арестом.
     - Как? И он? – Ремизов попытался снова вскочить, но Корнев вовремя его остановил. – Кто же командует второй вахтой?
     - Ну… спорный вопрос, - задумчиво отозвался Корнев. – Кажется, Гашевский и Ломакин разделили его вахту.
     - Но как такое вышло? – Ремизов никак не мог понять, чего добивался Гашевский. Тот, конечно, был непомерно самонадеян, но вовсе не глуп. Да и самодурство за ним раньше замечено не было.
     - Буравин позволил себе вольность, – терпеливо объяснил Корнев – Он позволил себе нагрубить старшему офицеру. Знаете, все были расстроены вашей внезапной болезнью, особенно в такой неудачный момент… А тут еще Бреднёв попал под арест… Буравин попытался вмешаться на правах второго лейтенанта и наговорил лишнего в присутствии матросов. Гашевский принял все на свой счет, и вот результат.
     Корнев замолчал, решив, что капитан заснул, но тот открыл глаза и задумчиво посмотрел на него.
     - Я вас слушаю, Михаил Борисович, - сказал он.
     - Сомневаюсь, - пробормотал тот и снова пригладил редкие волосы на затылке. - Так вот, - громко продолжил он, – Буравин и Бреднёв вторые сутки под арестом. Дальше дело не пошло, так что, я думаю, для них это просто повод выспаться, да и Гашевский не станет рисковать, если дело дойдет до аврала. А пока, - Корнев мягко улыбнулся, заметив беспокойный жест капитана, - пока самое лучшее, что вы можете сделать в такой ситуации, это положиться на Гашевского и Ломакина (слава Богу, последний умеет пользоваться головой!) и хорошенечко отдохнуть.
     - Не сейчас, Михаил Борисович, - запротестовал Ремизов. – Мне необходимо поговорить с Гашевским.
     - Ну, уж, нет, – Корнев нахмурился. – Никаких посетителей ближайшие два дня! В конце концов, я ещё не знаю, что это была за лихорадка....
     - Я должен понимать, каким курсом идёт «Чайка»...
     - Вы в данный момент должны только одно: следовать моим предписаниям! – Корнев снова начал сердиться. - А я вам прописываю полный покой и отсутствие всяких мыслей!
     - Я просто проверю проложенный курс!.. – капитан вопросительно посмотрел на него.
     - Нет! – Корнев был непреклонен.
     - Вы же знаете Гашевского... Бреднёв под арестом, а Ломакина, случись что непредвиденное, он и слушать не будет, – вполне логичный довод. – Я просто проверю...
     - А-а-ах! – Корнев расстроенно взмахнул руками: к сожалению, он, прекрасно понимал правоту капитана. За время последней экспедиции единственный непревзойденный талант, который проявил Гашевский, - это непомерное самомнение. И, хотя грубых промахов, таких, как при выходе в залив св. Лаврентия, ранее не случалось, легкое напряжение между ним и командой могло в любой момент стать реальной угрозой для корабля.
     - Хорошо, я пришлю к вам Гашевского. Но не более, чем на пять минут!
     С этими словами Корнев покинул каюту своего беспокойного пациента. Но не успел он даже подумать о том, куда ему следует направиться, чтобы найти первого лейтенанта, как Гашевский сам появился перед ним, как всегда, аккуратный и подтянутый.
     - Доброе утро, Михаил Борисович, - сказал он. - Как себя чувствует наш капитан?
     - Доброе утро, Борис Вениаминович, - в том же тоне ответил Корнев. – Наш капитан чувствует себя значительно лучше. Если выздоровление и дальше пойдет такими темпами, то, думаю, дня через два, самое большее – через три, он сможет вернуться к своим обязанностям.
     - Три дня - не слишком ли маленький срок? - осторожно спросил Гашевский. - Эта болезнь была такой внезапной, такой странной...
     - Обычная лихорадка, - сказал Корнев. – От переохлаждения и усталости. Конечно, болезнь протекала довольно тяжело, и я опасался осложнений... Но сейчас опасность миновала...
     - Вы уверены? – в голосе Гашевского прозвучало беспокойство.
     - Абсолютно, - Корнев внимательно посмотрел на старшего помощника, отчего тот почувствовал себя немного неуютно.
     - Но.... не кажется ли вам, что она оказала пагубное влияние на душевное равновесие капитана?.. – вкрадчиво спросил он. - Может быть, для него было бы лучше пока остаться вдали от дел?.. Ну, хотя бы, недели две... Вы понимаете, о чем я говорю?..
     - Да, да, я вас понимаю, - сухо ответил Корнев: о чем бы ни беспокоился первый лейтенант, едва ли это была забота о здоровье капитана: на «Чайке» ни для кого не была секретом неприязнь Гашевского к командиру корабля. – Но не вижу в этом острой необходимости. Он гораздо больше будет тревожиться, зная, что именно вы ведете «Чайку».
     Гашевский едва не поперхнулся от этих слов.
     - Кстати, он как раз просил вас зайти к нему, - неожиданно заметил Корнев.
     - Зачем?.. - Гашевский насторожился.
     - Мне откуда знать? - пожал плечами Корнев. – Но вам стоит поторопиться.
     - Д-да, конечно... - процедил сквозь зубы Гашевский и под пристальным взглядом судового врача медленно направился к каюте капитана.
     Он ещё немного помедлил перед дверью и, постучав, осторожно открыл её.
     - Доброе утро, капитан, - сказал он, входя в каюту.
     - Рад вас видеть, Гашевский, - ответил Ремизов, откладывая книгу, которую ему оставил Корнев.
     Гашевский про себя отметил заголовок на немецком языке и чуть не скривился, как от зубной боли: даже здесь и сейчас этот выскочка не может не выделиться! В Кронштадте Ремизов слыл за полиглота и, хотя тот никогда даже не пытался демонстрировать недюжинные свои способности ради хвастовства, Гашевский любой намек на это считал личным оскорблением. Сам он с трудом освоил английский язык и мог немного изъясняться по-французски, что уже считалось большим достижением, поскольку языки в Морском кадетском корпусе преподавались крайне плохо [1].
     - Доктор передал мне, что вы хотели меня видеть... – Гашевский смотрел настороженно, не зная, чего ожидать от капитана.
     - Да, я просил его об этом... Меня беспокоит нынешнее положение «Чайки». Как вы знаете, я не мог участвовать в текущих событиях последние два дня. Надеюсь, вы вели бортовой журнал?
     Гашевский слегка наклонил голову.
     - Конечно, - сказал он. – Желаете взглянуть?
     - Несомненно – отозвался Ремизов. - Надеюсь увидеть ваши записи в ближайшее время. А также штурманский журнал. Михаил Борисович сказал, Бреднёв под арестом? Как такое может быть? Кто же определяет теперь курс?
     - Курс определяю я, - медленно проговорил Гашевский: он надеялся, что известие о произведенных им арестах дойдет до капитана нескоро.
     - В таком случае, вам не составит труда рассказать о нынешнем положении «Чайки»? Кажется, я успел проложить курс до того, как заболел. Вероятно, мы уже недалеко от Миккелона?
     - Это не совсем так, капитан, - неуверенно возразил Гашевский.
     Он не успел подумать о том, что ему следует сказать Ремизову, и, заметив, как изменилось выражение его лица, понял, что такой ответ был далеко не самым подходящим.
     - Что вы имеете в виду? – в голосе капитана проскочили металлические нотки.
     - Я видел проложенный курс, - Гашевский взвешивал каждое слово. - Но вы были уже нездоровы. И могли ошибиться.
     - Ошибиться? - капитан слегка нахмурился.
     Это было не совсем обычно, но на «Чайке» обязанности главного штурмана выполнял именно Ремизов, несмотря на то, что он был капитаном. Такое положение дел порой вызывало недоумение со стороны офицеров эскадры, ведь не было на корабле должности более смешной и неблагодарной, чем штурман [2].
     - Объяснитесь!
     - «Чайка» не может идти на Миккелон, - Гашевский решил действовать напрямую. - Это займет больше времени, а дальнейшее пребывание в водах Британской колонии вызовет еще один протест со стороны англичан, и не было бы одобрено нашим командованием.
     Судьба подарила Гашевскому шанс доказать, кто действительно достоин быть капитаном, и он собирался им воспользоваться. Если он сможет успешно провести «Чайку», не вступая в конфликт с англичанами, это, несомненно, вызовет одобрение со стороны капитан-командора.
     - Самое лучшее, что мы можем сейчас сделать, - самодовольно продолжал Гашевский, - это покинуть прибрежные воды Канады и направиться к Мартинике...
     - И как вы себе это представляете? – тон капитана был обманчиво спокоен.
     - Очень просто, - Гашевский торжествовал. - Мы пройдем пролив Кабота севернее острова Принца Эдуарда, далее вдоль Новой Шотландии выйдем в открытые воды Атлантики, а потом... Думаю, на карте это вам будет понятнее, а пока...
     - А пока объясните мне, - холодно перебил его Ремизов, - как вы намерены провести столь смелую экспедицию, имея в грот-мачте глубокую трещину, которая при сильном ветре может обернуться для нас потерей всего рангоута?
     - В Бостоне мы сможем поставить новую мачту, если это будет необходимо...
     - Почему не на Миккелоне?..
     - Для этого нам придётся сделать крюк, а Бостон...
     - А если у вас снесёт грот-мачту, когда вы будете огибать полуостров Норт?
     - Мы же провели ремонт! – Гашевский нетерпеливо привел последний довод. - Если этого недостаточно, зачем же вы тогда затеяли ту авантюру на реке святого Лаврентия? Все равно нам не дали ее заменить! Только время зря потратили!
     - Ремонт был необходим, и вы это знаете, - капитан пытался сохранять спокойствие, но ему это уже давалось непросто. – Он был нужен, чтобы пройти залив и заменить мачту на Миккелоне. В текущем же состоянии пролив Кабота мы не пройдем!
     - Но послушаете, капитан!.. - нетерпеливо воскликнул Гашевский.
     - Нет, теперь вы меня послушайте, - повысил голос Ремизов. - Ваш план, несомненно, был бы хорош, если бы не трещина в мачте. Новый конфликт с англичанами нам не нужен - в этом вы тоже правы. Но безопасность экипажа и судна для капитана должна быть превыше всего. А идти сейчас в пролив Кабота – рисковать и тем и другим. Вы понимаете?..
     Да, Гашевский понимал. Он понимал, что и на этот раз ему придется уступить. Его переполняли ненависть и злоба, ведь он чувствовал, что тоже может быть прав.
     - Следует ли мне сейчас же изменить курс? – сухо спросил он.
     - Да, немедленно, - последовал ответ. - И вот каким образом...
     Гашевский слушал очень невнимательно. Капитан, которого обманула его покладистость, сперва не придал этому никакого значения. Только значительно позднее, вспоминая его рассеянность, хмурый взгляд и натянутую улыбку, Ремизов почувствовал странное напряжение, словно повисшее в воздухе после ухода первого лейтенанта.
     Этот разговор не принес ему спокойствия. Он вдруг почувствовал, что совсем не доверяет Гашевскому и никак не мог подавить смутную раздражающую тревогу.
     Короткий беспокойный сон. Гашевский зашел, чтобы сказать, что все его распоряжения выполнены... Опять тот же хмурый взгляд и натянутая улыбка, но в то же время что-то неуловимое переменилось в нем. Ремизов спросил о состоянии грот-мачты и получил вежливый ответ, что для беспокойства нет ни малейшего повода. В бортовом журнале тоже все было расписано четко и правильно.
     Итак, все шло своим чередом, и не было ни малейшего повода для беспокойства. Тогда почему он беспокоился? Почему, если, по словам Гашевского, тревожиться было просто не о чем? Но в то же время... Здесь было что-то не так... Что-то не так, как нужно. Несмотря на все старания Ремизова отвлечься, забыть, не думать, какой-то внутренний голос настойчиво твердил, что «здесь что-то не так, не так, как нужно».
     К концу следующего дня Ремизов извелся настолько, что его нервозность заметил Корнев. Это не на шутку напугало судового врача, и он всерьез стал задумываться о том, чтобы отлучить своего пациента от обязанностей капитана еще на неделю, дабы уберечь его разум от плачевных последствий болезни. Тем не менее, Корнев не мог не заметить, что тревожность Ремизова появилась как раз после разговора со старшим помощником. Зная о «талантах» Гашевского и его личных «достоинствах», Корнев не исключал, что тревога капитана была обоснована и вызвана именно действиями старшего офицера. А в таком случае правильным было бы как раз допустить капитана к управлению кораблем, чтобы он сам мог убедиться, что все делается как должно и в соответствии с его распоряжениями.
     Теперь уже нервничал Корнев. Не зная, как ему быть, он с мрачной миной ходил по кораблю, отшучиваясь самым нелепым образом, когда его спрашивали о капитане.
     Это вызвало легкую панику среди экипажа, ведь до недавнего времени судовой врач ходил, весело потирая руки и удовлетворенно похмыкивая в ответ на робкие вопросы матросов. Резкую перемену в настроении Корнева сочли плохим предзнаменованием. Среди матросов опять стали ходить слухи о том, что «здесь не обошлось без нечистого», а Корнев, ранее едко и остроумно высмеивавший все простонародные суеверия, теперь, казалось, вовсе не обращал на них никакого внимания.
     - Поверьте мне на слово, здесь не обошлось без русалки, - авторитетно заявлял матрос Гаврилов – один из главных экспертов команды по нечистой силе.
     - Ох, Васька, опять ты взялся за старое! - ворчал какой-нибудь скептик. - Побереги-ка эти сказки для внучат!..
     - Не сказки это! - сердито возражал тот, возбужденно качая головой. - Это русалка! Говорю же вам, это русалка! Сами посудите, вечером в Квебеке, Алексей Филиппович здоров и весел...
     - Ха! Весел! Как же! - перебивал его еще кто-нибудь. - Где же были твои глаза, дурья твоя башка, когда он учил уму-разуму старпома?!
     - Ладно, - соглашался Гаврилов. – Но на здоровье-то он, точно, не жаловался! - он переводил дух и продолжал уже каким-то замогильным голосом:
     - Вы все знаете, что мы с Грошевым несли вахту ночью перед отплытием. Ну и скверная же была погодка, скажу я вам! Дождь, ветер и тьма такая – ни зги не видно! Одним словом, только нечисти в такую погоду и разгуливать!.. Так вот, стоим мы с ним на шкафуте и думаем, как хорошо было бы сейчас дернуть чарку-другую, как вдруг! Идёт он!..
     - Кто? – переспрашивал кто-нибудь.
     - Капитан! Кто ж ещё?! - нетерпеливо отвечал рассказчик, - И появляется он как-то сразу, внезапно и тихо, как привидение. У меня прямо мурашки по спине побежали! Да и сам он походил на мертвеца: в лице ни кровинки, в глазах туман... Идёт, ни на кого не смотрит, а словно видит что-то перед собой... Ну а на следующий день он вдруг заболел. Что это за болезнь такая, чтобы наш капитан пропустил выход из порта? Да он при смерти будет, но не подпустит старпома к шканцам! Спрашивается, с чего бы это? А я вам скажу, и вы мне поверьте, потому что я знаю, что говорю: он видел русалку! И ни один ДОХТУР ему теперь не поможет. А ежели я не прав, спросите Михал-Борисыча, с чего это он такой смурной второй день ходит?
     Корнев не мог не заметить уныние, распространившееся по кораблю. Да и сомнения в его профессионализме уже не считали нужным скрывать. Раздосадованный этим, он стал держаться еще более обособленно, всем своим видом показывая, как глубоко он оскорблен. Однако это только усугубило ситуацию: его кажущееся высокомерие приняли за попытку скрыть собственное бессилие. И вот на "Чайке" окончательно воцарилось отчаяние, и даже редкие шутки Корнева уже не рассеивали траурной обстановки.
     Это вконец рассердило доктора, ведь именно с отчаянием он не мог смириться ни при каких обстоятельствах. Он совершенно искренне полагал, что предаваться унынию - обрекать себя на гибель, и презирал всякого, кто добровольно отказывался от борьбы за жизнь. Корнев неизменно верил в удачу, верил даже тогда, когда понимал всю безысходность ситуации. Теперь же он ясно видел, что возможность повлиять на настроение экипажа была безнадежно упущена. Это его расстраивало еще больше, чем упрямство капитана. К тому же, он не мог простить недоверие к его медицинским познаниям и горел желанием проучить «дерзких невежд». Поэтому, рассмотрев сложившуюся ситуацию как одну большую шутку, и будучи теперь уверен, что здоровье Ремизова вне опасности, Корнев решил подыграть мрачно настроенному экипажу. И, хотя ему меньше всего хотелось огорчать Ломакина, он начал свою игру именно с него, так как тот сам поторопился заговорить, заметив, что Корнев вышел из капитанской каюты.
     - Вы кого-нибудь ищите, Михаил Борисович? - спросил Ломакин, с тревогой следя за выражением его лица.
     - Я надеялся застать здесь Семена Матюшкина, - печально проговорил Корнев и отвёл взгляд в сторону.
Ломакин переполошился.
     - Что-нибудь случилось? - взволнованно спросил он.
     - Наша жизнь так устроена, Николай Иванович, что постоянно что-нибудь случается, - скорбно вздохнул Корнев, с удовольствием замечая, что к их разговору стали прислушиваться матросы, находившиеся неподалёку.
     - Что с капитаном, Михаил Борисович? Вы сегодня рано вышли от него... - на Ломакина было жалко смотреть, видимо, он предположил самое худшее.
     - Думаю, моя помощь ему больше не понадобится, - мрачно заявил тот.
     По толпе матросов, собравшихся на шкафуте, пронесся тревожный ропот. Среди восклицаний особенно громко прозвучала фраза: «Говорю же, это русалка! Тут уж ничего не поделать». На несколько мгновений наступила тишина: появился боцман Басов.
     - Почему же вы так думаете, господин доктор? – спросил он.
     - Потому что, мне кажется, - Корнев с трудом подавил вздох. - Мне кажется, что Алексей Филиппович... - он сделал паузу и посмотрел на встревоженные лица моряков, напряжённо ждавших его ответа. - Но я не вижу Матюшкина, - быстро проговорил он. - Кто-нибудь знает, где он? Мне срочно нужно его найти...
     - Басов, пошлите кого-нибудь к нему, - распорядился Ломакин.
     - Нет, лучше я сам, - возразил Корнев и попытался было выбраться из толпы, считая, что его самолюбие удовлетворено.
Однако он настолько увлёкся, что бросать игру именно теперь было бы жестоко.
     - Ради всего святого, Михаил Борисович! Скажите, что с капитаном?! - взмолился Ломакин. - Он умирает?!
     - Нет... ещё, - Корнев как-то странно изменился в лице и сердито посмотрел Ломакину за спину. - Но если он и дальше будет продолжать в том же духе, - он повысил голос, - то непременно отправится на тот свет раньше срока!
     Ошеломленные столь резкой сменой его интонации, моряки стояли, молча наблюдая за Корневым. Тот все еще сердито смотрел за спину Ломакина. Эта сцена могла бы продолжаться ещё очень и очень долго, если бы молчание не было нарушено звонкими хлопками.
     - Браво, Михаил Борисович! - воскликнул Ремизов. - В вашем лице сцена утратила великого актера!
     Он вышел на верхнюю палубу уже несколько минут назад и был единственным зрителем этого спектакля.
     - Зато медицина приобрела талантливого доктора, - заметил Корнев, весело поглядывая на окружающих. – Ну, что? - хитро улыбнулся он. - Кто теперь скажет, что Корнев ни на что не годится? А?
     Он был в восторге от собственного остроумия и не считал нужным это скрывать. Да и окружающие устроили ему настоящую овацию, простив жестокую шутку. Капитан жив-здоров, кто же после такого будет обижаться на мальчишескую выходку доктора?
     Корнев, молча наблюдавший за бурной радостью команды, про себя удовлетворенно отметил, что, видимо, правильно поступил, позволив капитану покинуть каюту. От тревоги Ремизова не осталось и следа. Ответив на все приветствия и дождавшись, когда все разойдутся по своим местам, тот теперь стоял, задумчиво глядя на горизонт.
     Да, Ремизов любил море - такое огромное и своенравное, не признающее никакой власти над собой! Всесилен будет тот, кто сможет приручить его! Проклят будет тот, кто дерзнет покорить его!
     Море, море, о чем ты вздыхаешь, глядя на пылающие закатные небеса? Быть может, ты влюблено, море? Влюблено в тех стройных, задорных рыбачек, которые столько раз ласкали волны твои не по-женски крепкими руками?.. Или твоё сердце покорила одна из тех томных, пугливых красавиц, что смотрят на тебя с балконов мраморных дворцов, удивляясь мощи твоей и неукротимости?.. А может быть, есть зеленые глаза, море, такие же зеленые и прозрачные, как чистые волны твои, и глаза эти глядят на тебя, море, с надеждой всматриваясь в туманный горизонт, ожидая твоего приговора... Не о них ли грустишь ты, море? Не о них ли шепчешь ты моряку, который тихо слушает говор беспокойных волн твоих, бьющихся о белый борт крылатого парусника?.. Понимает ли он, что говоришь ты ему, море?..
     Ремизов медленно шёл вдоль борта, безуспешно стараясь сосредоточиться на той тревожной мысли, что не давала ему покоя последние два дня. Мысль эта постоянно куда-то ускользала, оставляя неясный след в памяти... Да и о чём можно было думать в этот ясный, слегка меланхоличный вечер?..
     Он не стал больше сопротивляться чувствам, невольно охватившим его при виде грандиозной картины угасающего дня. Он с наслаждением вдыхал крепкий просоленный морской воздух, радуясь ветру, который трепал его волосы... О чем можно волноваться сейчас, когда вот-вот должно было свершиться одно из тех таинств природы, которые происходят каждый день и никогда не бывают похожи одно на другое?..
     Где-то в вышине - в самой высокой точке небесного купола - зародилась темнота и стала постепенно спускаться к морю по розовым уступам облаков... Широкий алый пояс заката таял, превращаясь в узенькую полоску яркого пламени, горящего на западе... Бледная луна поторопилась вступить во владение засыпающим миром... Открыли глаза первые звезды... В прозрачных сумерках все предметы были видны ясно и чётко, как при свете дня, но это ненадолго: пройдёт несколько минут, и все потонет в темноте, а пока...
     Кто-то стоял у фальшборта на шкафуте. Услышав шаги Ремизова, он поднял голову и быстро развернулся в его сторону. По прямым светлым волосам скользнул красноватый отблеск зари, вспыхнув ярким румянцем на еще по-детски округлых щеках... Быстрый настороженный взгляд серых глаз... Плавная линия вздернутого подбородка...
     - А... Мэри Рид!... - невольно вырвалось у Ремизова.
     - Как, Мэри Рид?.. - растерялся юноша и покраснел (а может быть, это была только игра розовых лучей?). - Я н-не Мэри... И... н-не Рид... Меня зовут Ровальи... Александр-Элоиз Ровальи... И... я не нахожу в этом ничего смешного! – сердито добавил он, заметив, как дернулся угол рта у Ремизова.
     - Простите, я не хотел вас обидеть, - сказал тот, переходя на французский язык, как и его собеседник - Просто вспомнилась песенка из Квебека… Про Мэри Рид. Знаете, была такая пиратка?
     - Мэри Рид? - юноша смотрел на него с легким недоумением. – Знаю. Но ко мне это какое отношение имеет?
     - Мой мичман решил, что вы на нее похожи, - Ремизов почувствовал, что разговор становиться немного неловким. - Мы видели вас, когда шли на аудиенцию к коменданту порта. Кажется, вы тоже нас заметили.
     По лицу юноши пробежало лёгкое облачко досады.
     - Теперь я понимаю, - пробормотал он. – Так это вы капитан этого брига?
     - Капитан-лейтенант Алексей Ремизов, - тот наконец-то представился.
     - Почему же я вас до сих пор не видел? - юноша немного нахмурился. – И что за тупица ведет ваш корабль?
     - Я был нездоров, - спокойно сказал Ремизов. – А тупица, о котором вы говорите – лейтенант Гашевский, мой старший офицер.
Юноша промолчал, внимательно рассматривая его лицо, отчего Ремизов снова почувствовал легкую неловкость.
     - Да, наверное, так и есть, - сказал странный пассажир. – Господин Корнев говорил что-то об этом, когда брал для вас книгу. Вы можете читать Гёте в оригинале?
     - Да, - теперь уже удивлялся Ремизов.
     - И ваш немецкий так же безупречен, как французский? – допытывался тот.
     - Это важно?
     - Нет, просто любопытно, - юноша отвернулся к морю и его лицо приобрело какое-то отстраненное, равнодушное выражение. - Право же, господин Ремизов, мне, видимо, стоит извиниться.
     - За что?
     - Думаю, из-за меня комендант порта предоставил вам нелёгкий выбор, - Ровальи выглядел немного расстроенным. – Кажется, вам пришлось пренебречь некоторыми правилами… И, хотя для меня это оказалось чрезвычайно удачным стечением обстоятельств, мне бы не хотелось доставлять кому-либо неудобства… Пожалуй, будет лучше, если я сойду в ближайшем порту.
     - Не переживайте, - перебил его Ремизов. – Это было мое решение. Я даже признателен вам за то, что мы смогли провести на судне ремонт, пусть и небольшой, но необходимый. Но я не буду возражать, если вы решите сойти в Бостоне. Оттуда вы быстрее доберетесь до Франции, чем с Миккелона, куда мы идем сейчас, чтобы закончить ремонт.
     Юноша как-то странно посмотрел на него.
     - Капитан, - медленно проговорил он, - ваш бриг не идет на Миккелон. Разве вы не видите?
     Ремизов быстро перевел взгляд на море, взглянув на последние отблески заката, и вдруг...
     Он понял, что тревожило его все эти дни. Солнце! Это было солнце! Солнечный свет в его каюте! Он не изменился после перемены курса!
     Потрясённый столь неприятным открытием, он несколько мгновений стоял оглушённый.
     - О! Вам нехорошо? – с любопытством спросил Ровальи, снова пристально его разглядывая.
     - Нет... Это ветер, - медленно проговорил капитан, пытаясь подавить злость.
     Он посмотрел на такелаж - грот-мачта несла все паруса. Больше того, в гаснущих сумерках ему показалось, что она немного наклонена вправо.
Когда отхлынула вторая волна негодования, Ремизов, резко отпрянув от фальшборта, быстро зашагал к шканцам, надеясь застать там Гашевского. Проходя мимо рулевого, он взглянул на компас. Магнитная стрелка подтвердила все его опасения: третьи сутки "Чайка" шла иным курсом, нежели он думал до сих пор.


КОММЕНТАРИИ

[1] Языки в Морском кадетском корпусе преподавались крайне плохо - по утверждению Д.И. Завалишина, поступившего в Морской кадетский корпус в 1816 г. «по всем общеобразовательным предметам, за исключением математики, учителя были крайне неудовлетворительные. В это время было два инспектора классов: один по иностранным языкам, другой по всем остальным наукам. Должность первого при Завалишине занимал граф Лаваль, «один из первых чинов двора». Надзор за порядком преподавания был настолько слаб, что некоторые учителя совсем не ходили в классы. Особенно грешили этим учителя английского языка. Один из последних, некто Руммель, никогда не появлялся на утренние уроки. Один из учителей французского языка читал кадетам вместо своего предмета лекции по политической экономии, сообщал политические новости и даже обучал желающих латинскому и итальянскому языкам». (В.В. Шигин, «Господа офицеры и братцы матросы»).

[2] На «Чайке» обязанности главного штурмана выполнял именно Ремизов, несмотря на то, что он был капитаном - В 1798 году по указу Павла I штурманов лишили званий, на этот раз переведя (переименовав) в классные гражданские чины. Соответствующим стало и отношение к ним на флоте, как к заурядным «шпакам». Спустя некоторое время штурманы были снова определены в офицеры, но получили не флотские, а армейские чины. По этой причине в штурманы шли представители самого захудалого дворянства, а то и вовсе выходцы из разночинцев и мещан в надежде выслужить личное, а если очень повезет – и потомственное дворянство. В кают-компании штурманы занимали самые малопочетные места и обслуживались вестовыми в последнюю очередь. Часто они являлись объектами насмешек и анекдотов, именовали же их и вовсе презрительно «халдронами».
(В.В. Шигин, «Господа офицеры и братцы матросы»).


предыдущая глава http://proza.ru/2025/01/09/1450

продолжение http://proza.ru/2025/01/11/1773