Глава 40. Тройка

Вера, словно побитая собака, сжимала в потной ладошке дневник, словно это были не листы бумаги, а раскалённый уголь. Каждая клетка её тела чувствовала тяжесть этой злосчастной тройки по английскому, которая казалась приговором. Путь от школы до дома, обычно наполненный радостными мыслями, превратился в пытку. Ветер, бьющий в лицо, казался насмешкой, а солнце — издевкой, бросающей резкие тени на её путь.
Запах свежеиспеченного хлеба, обычно манивший её с улицы, сегодня казался приторным и отталкивающим. Она знала, что её ждет дома, и эта мысль заставляла её ноги словно наливаться свинцом. Она помнила каждый жест матери, каждый её взгляд, каждую интонацию в её голосе.
Алёна Степановна, высокая, с поджатыми губами, словно ждала её у порога, как волк на краю леса. Её пронзительные, карие глаза, казалось, буравили её насквозь, выискивая малейшую слабину. Вера почувствовала, как дыхание перехватило, а желудок болезненно сжался.
«Это что?!» - прорычала Алёна Степановна, её голос был полон злой, сдерживаемой ярости, и она, словно хищник, выхватила дневник из рук Веры. Её ладони, сегодня сжались в кулак, заставляя Веру вздрогнуть. По её щеке пробежала холодная дрожь, а колени непроизвольно дрогнули.
Она медленно прочла запись в дневнике, как зачитывают смертный приговор. Каждое слово давалось ей с трудом. «Английский… тройка…», - голос матери звучал, как скрежет металла, заставляя Веру вжаться в себя, словно улитка в раковину. «Что это значит, Вера, объясни мне немедленно! Я разве разрешала тебе не учиться?!».
Вера хотела провалиться сквозь землю, исчезнуть. Она попыталась оправдаться, её голос дрожал, как осиновый лист. “Я… я не очень поняла тему, мама… учительница быстро объясняла…”.
«Не поняла?!» - голос Алёны Степановны сорвался на крик, прорезая тишину, словно удар грома. «А как ты собираешься что-либо понимать, если ты только и делаешь, что развлекаешься, лентяйничаешь?!»
Гнев матери, словно лавина, обрушился на Веру. Она кричала, не давая ей вставить и слова. “Ты понимаешь, сколько я работаю, чтобы тебя содержать? Сколько денег я трачу на эту школу? Я лишаю себя всего, чтобы ты получила образование, чтобы ты не была такой, как я, а ты?!”. Она обвела комнату бешеным взглядом, как будто надеясь найти хоть какое-то объяснение происходящему.
Вера пыталась объяснить, но её слова тонули в криках матери. Алёна Степановна не слушала, она была поглощена своим гневом, своей обидой. «Я ночами не сплю, а ты…» - она замолчала, тяжело дыша, и в её глазах появилась боль, которая пугала Веру даже больше, чем гнев.
Алёна Степановна бродила по комнате, словно тигрица в клетке. Она хватала со стола предметы, переставляла их, как будто ища в них ответы, но в итоге просто швыряла их обратно на стол. Каждое её движение было наполнено яростью и разочарованием.
«Ты меня позоришь, Вера! Ты меня стыдишь перед всеми! Ты не ценишь, что у тебя есть, ты не понимаешь, какой это тяжелый труд – быть матерью!». Её слова, как удары плетью, обжигали Веру, заставляя сжиматься и молить о пощаде.
И тут, словно не выдержав напряжения, рука Алёны Степановны взмыла в воздух. Вера успела лишь моргнуть, и тут же её щеку обожгла резкая, резкая боль. Её щёка, словно горящий уголёк, горела, а в глазах всё поплыло от обиды. Алёна Степановна отпрянула от неё, словно сама испугалась своей выходки, но тут же снова выпрямилась и презрительно смотрела на Веру.
«Я столько в тебя вкладываю, и вот как ты меня благодаришь?!» - голос матери был пропитан ядом, и каждое слово звучало как приговор. «Ты неблагодарная и безалаберная! С сегодняшнего дня – никакого отдыха, никаких прогулок! Будешь сидеть за учебниками, пока не исправишь эту тройку, и чтобы я видела результат!».
Вера молчала, глотая слёзы, стараясь не показать, как ей больно, но её глаза, полные слёз, не могли скрыть всего ужаса и отчаяния, которые она сейчас испытывала. Она была не просто напугана, она была сломлена. Её детская вера в то, что мать её любит, таяла, как снег под весенним солнцем.

Она провела весь вечер, уткнувшись в учебники, её глаза, словно затуманенные дымкой, едва различали буквы, а слова, словно враги, разбегались по страницам. Её щёка, всё ещё горела, но боль в сердце была намного сильнее. Она чувствовала себя одинокой и ненужной, запертой в клетку, из которой не было выхода.
Вечером, во время ужина, тишина за столом была столь же тягостной, как и крики днём. Алёна Степановна демонстративно игнорировала Веру, как будто она была воздухом, а не живым человеком, полным боли и отчаяния. Вера, не притронувшись к еде, чувствовала, как в душе зреет обида и непонимание, и она задавалась вопросом - когда же это закончится?