Ангел Таша. Ч. 41. Младший сын

                ХРАНИТЕЛЬ ПАМЯТИ ОТЦА
               
                «Семейство моё умножается, растёт…»               
                /А.С. Пушкин – П.В.Нащокину/
               
               Попытка субъективно-объективного исследования.

                ***

             «Я благословляю бога за то, что у меня такие сыновья, потому что
       Гриша находится под влиянием брата, хочет ему подражать, и им все довольны (в Пажеском корпусе)…
       Да благословит бог  их обоих за ту радость, которую они мне доставляют».

                Н.Н. Ланская – мужу. 29 сентября 1849 года
                *** 

Какое счастье — ждать в гости сына!
Он стал семейным… — совсем мужчина,
похож на папу, как отражение, —
манерой, статью, лицом, движением.

А если маму обнимет крепко,
то птицей сердце вспорхнет из клетки,
слезинка выдаст её волнение,
ведь так приятно прикосновение
                Лариса Беккер 5
                ***

                «Я был рожден для жизни мирной,
                Для деревенской тишины» – эти строки из «Евгения Онегина»
                Пушкин словно написал о своем младшем сыне…   
                ***

                “Только в наши самые мрачные часы мы  можем обнаружить
                внутри нас самих истинную силу яркого света, который  нельзя затмить”.          
                Доу Зантамата   
                ***
               
      Наконец-то  ушёл без фанфар и шума тяжёлый для Александра и Таши 1834-й год. Растворился в серых тучах, нисходящих  снежным порханием, так что деревья знаменитого сада явили миру в кружевном инее сказочных невест.

     Ну а невесты Гончаровы по утрам лениво нежатся на пуховых перинах, привезённых из Полотняного Завода.  И, слава Богу, что их до обеда не видно, не слышно.

    Александр, встав по привычке рано, идёт в кабинет.  Перечитывает страницы Дневника: 

       «18-го дек. Третьего дня был я наконец в Аничковом. Опишу все в подробности, в пользу будущего Вальтер-Скотта.
       Придворный лакей поутру явился ко мне с приглашением: быть в 8 1/2 в Аничковом, мне в мундирном фраке, Наталье Николаевне как обыкновенно. В 9 часов мы приехали. На лестнице встретил я старую графиню Бобринскую, которая всегда за меня лжет и вывозит меня из хлопот.
         Она заметила, что у меня треугольная шляпа с плюмажем (не по форме: в Аничков ездят с круглыми шляпами; но это еще не все). Гостей было уже довольно; бал начался контрдансами. Государыня была вся в белом, с бирюзовым головным убором; государь — в кавалергардском мундире. 
       Граф Бобринский, заметя мою треугольную шляпу, велел принести мне круглую. Мне дали одну, такую засаленную помадой, что перчатки у меня промокли и пожелтели».

       Вздохнув, дополняет: «С генваря очень я занят Петром. На балах был раза три; уезжал с них рано. Придворными сплетнями мало занят. Шиш потомству».

   Саркастически усмехается, пряча дневник.

   Чашка кофию – и на работу!
      
       Поскрипывает снег  под сапогами. В тёмном рединготе, с неизменной тростью, спешит, вдыхая январскую свежесть, в Архивы – на встречу с Петром Великим.

      Дворцовая набережная  пустынна. Лишь на заснеженном невском льду суетятся мужики. Вглядываясь в их фигуры, напомнившие ему болдинских крестьян, вновь переживает осенние мытарства. Сжалось сердце: так и не удалось выкупить половину поместья… Права была пречуткая Таша, сомневаясь в его умении управлять разорённым имением…
    
       Однако же… не всё так плохо было в ушедшем году – были и радости.  Напечатан Пугачёв. Правда, продажа идёт со скрипом: публику отпугивают скверные рецензии Булгарина да злобно истерические крики разобиженного графа Уварова.

       Порадовали встречи с младшим собратом по перу.  «Талантливая птица – адъюнкт-профессор кафедры всеобщей истории Н. В. Гоголь-Яновский!  И лекции в университете отличные, и пишет  глубоко. У Жуковского читал главы «Мертвых душ»… Смешно вначале, но чем далее...  Боже, как грустна наша Россия!» – вздыхает Александр.
 
      Поспешают вслед шагам мысли:

     – Грустна, но талантами  богата! Недавно в Зимнем дворце восхищались с Жуковским и Ташей «боговдохновенным видением Брюллова», так назвал Василий Андреевич  «Последний день Помпеи» – огромное, во всю стену, полотно: четыре с половиной на шесть с половиной метров.

       Заботливо усадив Ташу в кресло, рассказал ей сюжет картины. Как же необыкновенно отзывчива на боль его жёнушка! Слушала и смотрела, не отрывая от холста глаз, наполненных слезами.

     Страшное зрелище – извержение Везувия! Ало, дымно, чудовищно зарево... Зигзаги молний... Падают стены, колонны, прекрасные статуи...  Люди, объятые страхом, ещё не понимают, что это последние мгновения их жизни, ещё пытаются спастись…

     – Сие дивное произведение, – поясняет Жуковский, – заказал наследник уральских промышленников Анатолий Николаевич Демидов. Шесть лет отдал ей художник, а меценат, уплатив  сорок тысяч франков, привёз полотно из Парижа в Петербург – в дар нашему государю.  Карлу Павловичу вручили орден святой Анны 3-й степени и бриллиантовый перстень. Ну а Пушкин…

       Улыбаясь, он смотрит на Александра.

    – Читай же!
    – Не закончено ещё…
    – Читай!

       Пришлось подчиниться. Таша, прижав руку мужа к щеке, затаив дыхание, впитывает каждое слово:

Везувий зев открыл – дым хлынул клубом - пламя
Широко развилось, как боевое знамя.
Земля волнуется – с шатнувшихся колонн
Кумиры падают!  Народ, гонимый страхом,
Под каменным дождем, под воспаленным прахом,
Толпами, стар и млад, бежит из града вон…

       Взгляд её прикован к упавшей женщине. Не дай Боже пережить подобный ужас, принять такую смерть! Недвижно лежит, раскинув руки, молодая мама. Кудрявый малыш с испуганными глазами тянет к ней ручонки, младенческий рот открыт в призывном крике.

     Кажется Таше: он обращается к ней, просит помочь, умоляет спасти…

     Застыла в отчаянии, потрясённая. Её собственный малыш притих, чувствуя мамино смятение…

       Лишь нежное объятие мужа возвращает  к реальности, унимая невольную дрожь и слёзы.   
                ***

        Дополню от автора. В 1836 году Николай Первый подарил полотно Императорской академии художеств. Оно стало доступно для широкой публики.

      Во время Великой Отечественной картину, укрыв и укрепив специальными каркасами, эвакуировали в Пермь (тогда – Молотов). В 1946 вернули, реставрировали, и сегодня вы увидите её в зале № 14 Михайловского дворца.               
                ***

    Зима с её балами и развлечениями подходила к концу.

    Сестрички Таши рвутся как можно чаще бывать в обществе, и Таша вынуждена сопровождать их. Сестры льстиво называют ее «наша покровительница», а когда она не может выезжать, злятся.
    
     Как манны небесной ожидают они писем брата, ещё более – обещанных  денег.  Нетерпеливые строки заполняют лист.

    Азя с досадой отбрасывает царапающее перо, берёт другое. Рядом, поглядывая в зеркало, закручивает локоны Катерина, подсказывает слова, чтобы разжалобить забывчивого Митеньку.

     «Петербург. 28 января 1835 г.
Я смотрю на твое лицо и пишу тебе. Ах, ты не понимаешь! Дело в том, что твой портрет стоит как раз напротив меня на столе. Ну, а когда же оригинал? Вот уже конец января, а ты к нам не едешь; похоже, что ты нас забыл, нехорошо, ни строчки от тебя…»

    – Про Ташу напиши, – советует Коко, сердито скривив губы, – она почти не выходит с нами из-за своего положения, и мы вынуждены выезжать то с той, то с другой дамой.

   – Написала уже! – ворчит сестра. – Надо напомнить о деньгах. «Шутки в сторону, дорогой Дмитрий, если ты в ближайшее время не приедешь, пришли нам, сколько можешь, мы совершенно без денег; право, мне очень тяжело говорить тебе о деньгах, да нужда заставляет…»

     – Заставляет! – как эхо, повторяет старшая. – Две недели осталось до масленицы; как только великий пост начнется, наши расходы  уменьшатся. Да про коляску напомни, а то не в чем разъезжать на масленицу.

      Азя заканчивает  привычными охами:
      «Пожалуйста, дорогой Дмитрий, не забудь о нас! Прощай, дорогой друг, Мы у твоих ног, умоляем не медлить, а также не забудь прислать запас варенья…»

    Заклеивает конверт облаткой, призывает слугу…
                ***

       Но не буду больше о сёстрах Таши. Их единственная забота – получить  от брата деньги да обновить наряды, чтобы на балах очаровывать женихов. Но таковых, как они ни стараются, пока нет, и главная причина в том, что все знают: Гончаровы разорены.

     Замуж выскакивают, имея хорошее приданое,  другие девицы, отнюдь не красавицы. Сестричкам остаётся флирт и призрачные надежды.
 
      Пятого марта Сергей Львович пишет дочери в Варшаву:

     «Натали уже не может подыматься на лестнице, по крайней мере, врач ей это запретил. Позавчера она к нам заезжала, хотела видеть Мама, но та попросила её остаться в коляске. Мы живём в третьем этаже».

     Первого апреля: «Во время поста было много концертов, гуляний, мы только об этом и слышали. Сёстры Натали веселятся, она тоже выезжает, но не танцует, она родит в начале будущего месяца».

       Рискуя здоровьем, с опухшими ногами, мучаясь от токсикоза, Таша, поддавшись уговорам безжалостных сестёр, всё ещё возит их на рауты и балы. Александр запрещает, но Таша лаской выпрашивает разрешение.
   
       Он сердится…  Да и я, если честно, очень сержусь: как могла Наташа,  потакая амбициям сестёр, думать  больше о них, чем о себе, муже и собственной семье?! Увы, могла, ибо есть и такой тип жертвенной любви к родственникам.

      А в душе Александра чем ближе подходило время родов, тем сильнее воцарялась паника. Он не мог забыть страданий жены, её душераздирающих  криков. Не редкостью была в то время и смерть роженицы…

      Ни разу не дрогнувший под дулом пистолета на дуэлях,  отважно мчавшийся  под Арзрумом в гущу боя, он, слыша болезненные стоны любимой, испытывал невыносимые физические муки от невозможности ей помочь. Стыдно признаться кому-либо (только Нащокин знал), да и кто поверит? 

         Младенцы тоже умирали часто или, родившись слабыми, могли не прожить долго. У Сергея Львовича и Надежды Осиповны из восьми рождённых только трое стали взрослыми…

     Наташа, чувствуя, что роды будут тяжёлыми (так и было!), отпустила его в поездку. Не хотела, милая душа, чтобы, оставшись здесь и видя ее страдания, он мучился так же, как она.

      А он  и до Михайловского не доехал  – остановился в Тригорском… Находил утешение в разговорах, в сочувствии бескорыстно и душевно любящих его женщин. Помогал им в саду.

      И все замечали, что часто отвечал невпопад, а глаза вдруг застывали, не видя ни  добрейшую Прасковью Александровну, ни задумчивую Аннету. Его необыкновенно чувствительная душа была не с ними.

    Уф, возвратился-таки вовремя: акушерка, обмыв крепенького, здорового малыша, отдала его няньке. Таша, поцеловав новорождённого, без сил опустилась на подушки…

         Из письма Сергея Львовича, 17 мая 1835:
 «14-го, т.е. во вторник, в 7 или 8 часов вечера Натали разрешилась мальчиком, которого  назвали Григорий…»

   Надежда Осиповна: «Натали разрешилась за несколько часов до приезда Александра, она уже его ждала, однако, не знали, как ей о том сказать. Ведь, правда, желание  его видеть так её волновало, она промучилась весь день…»

    Невольно перечитываю слова, заключающие более важный смысл, чем просто «желание его видеть».  И этот смысл – в истинной, глубокой  любви Натальи Николаевны к спутнику жизни, данному ей Богом.

     Александр это знал. Слёзы струились по щекам, когда, припав горячим лбом к её руке, он с трудом сдерживал рыдания. Таша, приглаживая растрёпанные кудри мужа,  тихо улыбалась, и смирялась боль, и небесное спокойствие нисходило в обессиленное тело.
                ***

       Через день радостное письмо летит в Ярополец:
 
    «Милостивая государыня матушка Наталья Ивановна, имею счастие поздравить Вас со внуком Григорием и препоручить его Вашему благоросположению!

      Наталия Николаевна родила его благополучно, но мучилась долее обыкновенного и теперь не совсем в хорошем положении, хотя, слава богу, опасности нет. …Она поручила мне попросить Вашего благословения ей и новорожденному…»
      
      Григория крестили в храме св. Иоанна Предтечи на Каменном острове, 
      крёстными были тётушка Катерина Ивановна Загряжская и Василий Андреевич Жуковский.

     Насчёт имени опять спорили. Александр настоял-таки назвать Григорием – в честь основателя рода Пушкиных, отважного и непокорного пращура – псковского воеводы  боярина Григория Пушки, казнённого в Смутное время.

     Правда, Григорий Александрович не унаследовал воинственного характера предка: жил, в основном, тихо и скромно. Но, когда надо было, мог твёрдо стоять на своём, руководствуясь понятиями о чести и нравственности, внушенными ему любимой матерью.
                ***

       Ему не было и двух лет, когда случилась трагедия. Подрастал Гриша в Полотняном заводе и Яропольце, окружённый, как Машенька и Саша, нежной заботой и неизбывной печалью матери.  В раннем детстве медлительный, флегматичный, он заставлял маму  беспокоиться.

      Ну а мы вспомним, как в таком же возрасте его будущий отец тоже был увальнем и очень злил своей неповоротливостью маменьку Надежду Осиповну.

       В отличие от неё Наташа никогда не была раздражительной по отношению к детям. Спокойная настойчивость и заботливая любовь были её главной опорой.

     В три года Гриша сильно заболел. 15 мая 1838 года Наталья Николаевна пишет брату Дмитрию:

      «Ты будешь удивлён, увидев на моём письме московский штемпель. Я здесь уже несколько дней из-за  здоровья  Гриши. Как только консультации закончатся, снова вернусь в Ярополец. Я здесь для того, чтобы посоветоваться с врачами, никого не вижу, кроме них, и нахожусь в постоянной тревоге».

     Другая тревога – дать детям хорошее образование.
 
   «Чай пил у Пушкиной, – записывает в 1841 году Михаил Плетнёв. –  Она очень мило передала мне свои идеи насчёт воспитания детей. Ей хочется даже мальчиков, до университета, не отдавать в казённые заведения».

     Мыслит Наталья Николаевна весьма  здраво, вот, например, как в письме 1843 года брату Дмитрию:

    «Саша ещё недостаточно подготовлен к поступлению в третий класс, а, по словам многих, первые классы неблагоприятны для умственного развития, потому что учеников в них очень много, и следственно надзор не так хорош… ребёнок коснеет там годами...
    По совету директора гимназии, куда я хочу его поместить, я беру ему учителей, которые подготовят его к сдаче экзамена. Это будет тяжёлый год  в отношении расходов, но, в конце концов, меня вознаградит убеждение, что это решение будет полезно ребёнку». /18 марта 1843 г./

   Вместе с Сашей обучался дома и Григорий.

   В 1844 году, когда Грише было девять, Наталья Николаевна выходит замуж за П.П. Ланского, и рядом с любимой мамой дети увидели любящего их, как родных, отчима.

      В 13 лет Гриша зачислен во Вторую Петербургскую гимназию. Ныне в этом здании  по улице Плеханова школа № 232.
   
       Долгое время традицией школы было зачитывание на собрании учителей и родителей письма Натальи Николаевны, адресованного директору гимназии Постельсу.    

    Обратите внимание: она могла бы требовать особого отношения к детям великого поэта, но не делает этого.  Ей всего 33 года, но это письмо мудрой мамы – образец высокой нравственности, актуальной в любые времена. Сколько в нём такта, деликатности, понимания того, что только совместные усилия родителей и учителей могут дать достойное образование!

    Вот это письмо  от 1 ноября 1845 года:

     «Направляю Вам моего сына, которого поручаю Вашему строгому попечению, господин Постельс.  Уступая Вам часть своих прав, я рассчитываю на Ваше внимание, так как надеюсь, что он всегда будет его достоин.

   Ваши советы, я надеюсь, укрепят его в тех принципах, которые я стремлюсь внушить ему с его юных лет; если, храни бог, он вызовет у Вас неудовольствие, прошу оказать любезность, предупредить меня об этом, и он никогда не встретит во мне ни слабости матери, ни снисхождения, ибо моей обязанностью является помощь Вам в этом трудном деле, которое Вы выполняете…

      Благоволите, господин Постельс, принять мои чувства признательности.
                Наталья Ланская».
      
   Удивительное письмо! Перечитайте его, и, надеюсь, вы убедитесь ещё раз, что Александр Сергеевич не ошибся, выбирая жену и будущую мать своих детей!
                ***

     В 1849 году Григорий, как и его старший брат, поступает в Пажеский корпус.
 
       Густые волнистые волосы, высокий лоб, задумчивые светлые глаза, полные губы — таким был Григорий Пушкин в пятнадцать-шестнадцать лет.

      Я внимательно смотрю на иллюстрацию: изгиб выпуклых губ, форма носа, меланхолически задумчивое выражение глаз - у Гриши точно отцовские. А характер, скорее всего, мамин - мягкий, ранимый, замкнутый...

      С гордостью сообщает Наталья Николаевна Ланскому:

             «Я имела счастье узнать, что мой Гага по французскому получил 10 (высший балл) и диктант написал без ошибок… Саша тоже имеет хорошие отметки». /10 сентября 1849/

    «…в корпусе все находят, что Гриша очень красивый мальчик, гораздо красивее брата, и по этой причине он записан в дворцовую стражу, честь, которой Саша никогда не мог достигнуть, потому что он числится в некрасивых. Когда Гриша появился в корпусе, товарищи пришли сказать Саше, что брат на него ужасно похож, но, сравнения нет, лучше его». /2 сентября/

       Заслуга Натальи Николаевны ещё и в том, что ни в одном из братьев не было зависти – была дружба. Как приятно читать в следующем письме:

          «Гриша находится под влиянием брата, хочет ему подражать….»/29 сентября/
                ***

     Корнета Григория Пушкина в восемнадцать лет  зачислили в лейб-гвардии конный полк. Какое-то время оба брата были однополчанами, затем старший выбрал судьбу военного, а младший, после тринадцати лет службы, в 1866 году в чине подполковника, выходит в отставку и уезжает из Петербурга в Михайловское, бывшее когда-то для его отца спасительным «приютом спокойствия, трудов и вдохновения».

      Ещё раз я обращу ваше внимание на то, в чём упрекали, а некоторые и до сих пор упрекают  Наталью Николаевну. Дескать, её любовь к великосветским развлечениям погубила поэта.

     Куда же  исчезла эта любовь потом? Почему дети прекрасной Натали не рвались на балы, но, напротив, и в юные, и в зрелые годы старались избегать высшего света? Почему не искали ни друзей, ни покровителей там, в свете, хотя при известных усилиях могли бы и найти?
 
    Шестую главу «Онегина»  заканчивают знаковые строки:

Не дай остыть душе поэта,
Ожесточиться, очерстветь
И, наконец, окаменеть
В мертвящем упоенье света,
В сем омуте, где с вами я
Купаюсь, милые друзья!

    Ни один из детей Пушкина и Натали не очерствел, не ожесточился, потому что были далеки от великосветского омута, который когда-то погубил счастье их семьи.
 
     Но на  решение Григория сменить  «мертвящее упоенье света» на «мирный шум дубров и тишину полей» повлиял, я думаю, и его характер – слепок с характера мамы,  скромный, спокойно-уравновешенный,  чуткий к несправедливости и лжи.
 
       А ещё – застенчивый. Это хорошо видели знакомые.

   «…в основе его характера была примешана большая доля застенчивости, особенно ясно выступавшая в многочисленном и незнакомом обществе: он уходил в себя, становился молчаливым и спешил уйти вовсе» – мнение Юлия Михайловича Шокальского,  известного океанографа, Президента Географического общества, оставившего тёплые воспоминания.

       А ведь это внук Анны Керн! Он с тринадцати лет часто гостил в соседнем Тригорском, но большую часть времени проводил у Григория Александровича, восхищаясь им и фактически там получая воспитание.

      «Многим, очень многим я обязан Григорию Александровичу в своём воспитании, в утверждении правил чести и нравственности», – признавался Юлий Михайлович. 
 
     Однако анахоретом младший сын поэта не был, от общественных обязанностей не отказывался. С декабря 1875 работал мировым судьёй по Опочецкому уезду Псковской губернии. Был также присяжным заседателем Петербургского окружного суда. Приходилось ездить в северную столицу по делам. В феврале 1896 получил чин статского советника.

      Но главным  делом всей жизни Григорий Александрович  считал другое – сохранение памяти о великом русском поэте, его отце. С тех самых пор, как впервые впечатлительным  шестилетним ребёнком летом 1841 года он стоял вместе с мамой, братом и сёстрами у могилы отца, эта память стала для него святыней.

       Старший брат служил России, а он возложил на себя трудную и очень важную миссию. Без громких фраз и обещаний создал первый в России мемориальный пушкинский музей-заповедник. Здесь хранились как национальное достояние бесценные рукописи, книги, личные вещи поэта, всё дышало бесконечным уважением.

     Напомню, что Михайловское, родовое имение Надежды Осиповны, в девичестве  Ганнибал, с 1836 отошло её детям – Ольге, Льву и Александру. После гибели поэта опека выкупила имение у наследников в пользу детей Александра Сергеевича. 
 
       К тому времени, когда туда переехал младший сын, помещичий дом настолько обветшал, что жить в нём было нельзя, и сохранить его в прежнем виде тоже не представлялось возможным. Пришлось сыну построить на старом фундаменте новый дом,  пригодный для жилья.

       Вторая важная забота – восстановление кабинета отца. Тут Григорий Александрович немного схитрил.

       Откроем воспоминания или Пущина, или историка Михаила Семевского:

      «Вся обстановка комнаток Михайловского домика была очень скромна: в правой, в три окна, где был рабочий кабинет Александра Сергеича, стояла самая простая деревянная кровать. Вместо одной ножки под неё подставлено было полено. Некрашеный стол, два стула и полки с книгами довершали убранство этой комнаты». 
      Довольно убогий, надо сказать, вид…

         Вот Григорий Александрович и приукрасил убогую обстановку – обустроил кабинет по описанию, данному в романе «Евгений Онегин». Простим ему эту маленькую хитрость. Я, по крайней мере, прощаю, ибо мне понятны чувства сына. Он предвидел, что эти места будут уважены потомками,… хотел, чтобы будущие посетители не охали сочувственно, а восхищались. Или хотя бы вспоминали знакомые строки:

…И стол с померкшею лампадой,
И груда книг, и под окном
Кровать, покрытая ковром,
И вид в окно сквозь сумрак лунный,
И этот бледный полусвет,
И лорда Байрона портрет,
И столбик с куклою чугунной
Под шляпой, с пасмурным челом,
С руками, сжатыми крестом.

       Я была в Святогорье. Был здесь в 1875 году художник Николай Ге. Сейчас кабинет выглядит так же, каким он запечатлел его в знаменитой картине «Пущин в гостях у Пушкина в Михайловском».

      А с крыльца открывается дивный вид на озеро и речку Сороть, которую Пушкин любил переплывать. Вдали – зелёные луга, ветряная мельница, пологие холмы, с другой стороны величаво шумит сосновый бор.

     Не забыл Григорий Александрович о домике няни Арины Родионовны. Здесь всё бережно и любовно хранилось в первозданном виде.

    /Добавлю от автора. Когда в июле 1944 года советские войска освободили Пушкинский заповедник, на месте домика няни они увидели оставленный фашистами дот, из которого торчал ствол пушки. Но сейчас домик, конечно, отстроен заново./ 
                ***

     Григорий Александрович стал отличным хозяином. Увлечённый садоводством, он, по примеру Гончаровых, построил теплицу и большую оранжерею, в которой вызревали лимоны и персики, посадил перед входом в усадьбу и липы, и вяз, и редкие деревья.

    Ах, как радовался бы Александр Сергеевич: ведь сын исполнил его страстную мечту последних лет жизни! Как гордился бы им!

    Дерзну представить поэта улыбающимся седобородым старцем (ему было бы чуть больше семидесяти), гуляющим рядом с сыном по аллеям сада в любимом Михайловском. Посчитаю для убедительности:

   В 1871-м  году Александру Сергеевичу было бы 72, а его младшему сыну 36. Как раз в этом возрасте взволнованный отец прижал к груди новорождённого и гордо произнёс его имя – Григорий!

      Эх, если бы не мертвящие оковы безжалостной, бесчеловечной власти… Увы, у истории нет сослагательного наклонения.
                ***

       Были и ещё  важные хлопоты сына – о могиле отца. Небольшая площадка у стены Успенского собора, на которой покоились останки Александра Сергеевича и его родителей, постоянно оползала.

      Вместе с крестьянами каждое лето Григорий Александрович укреплял площадку. Но осенью и весной её вновь размывали дожди. Необходимо было основательно укрепить скаты холма, чтобы фамильное кладбище полностью не разрушилось. Для этого требовались средства, которых у Григория не было.
 
    Он предлагал перенести захоронение в Михайловское, но к нему не прислушались.
                ***

     Крестьяне уважали нового хозяина усадьбы, и было за что: они арендовали землю «по цене, в пять раз меньшей, чем в других деревнях». Уезжая в Вильно, Григорий Александрович хлопотал о том, чтобы арендную плату для крестьян не повысили. При нём в Михайловском появились больница и школа для крестьянских детей, изба-читальня. 
                ***

    Вместе с Григорием Александровичем в Михайловское приехала из Петербурга красавица француженка Евлалия Генар, прожившая с ним более двадцати лет, родившая  трех дочерей. Почему они не обвенчались, не знаю.
   
   Дочерей благополучно выдали замуж, а потом Евлалия, вероятно, уехала на лечение во Францию и не вернулась: умерла там.

        А.П.Арапова подтверждает: «Гриша смущал мать продолжительной связью с француженкой».

    Небогатая, скромная гувернантка (или, может,  модистка) стала его любовью на всю жизнь. Несмотря на осуждение родителей, Григорий не предал её, не отказался, не расстался, даже внимая просьбам горячо любимой мамы и уважаемого им отчима.
 
   Вспомните матушку Натали, как безжалостно та пыталась установить свои порядки в доме молодых супругов. А Наталья Николаевна не упрекала, не устраивала сцен, не вмешивалась в личную жизнь сына, хотя очень переживала за него.

    А я невольно вспомнила красивую любовь декабриста Ивана Анненкова и француженки Полины Гебль. О них не менее красивый фильм "Звезда пленительного счастья"...
                ***

       Гостей в Михайловском встречали всегда радушно. Григорий Александрович был заядлым рыбаком, охотником, остроумным, многознающим  собеседником.

     Ю.М.Шокальский пишет:

     «В тишине своего деревенского уединения он интересовался многим, постоянно следил за всем, что появлялось в литературе об его отце. У него имелась ПОЛНАЯ коллекция разных изданий сочинений А.С.Пушкина, а в последние годы жизни он несколько раз высказывал мне свое удовольствие по поводу появления хороших новых изданий трудов его отца».

     Неудовольствие тоже высказывал: непримиримым и жёстким становился, когда, защищая честь отца, выступал против лживых или неточных фактов, искажающих облик Александра Сергеевича и Натальи Николаевны. Лжи и выдумки тогда было предостаточно, впрочем, как и сейчас.

       В 1858 году он пишет письмо министру просвещения А. С. Норову, возглавлявшему  цензурное ведомство. От имени «всех наследников Поэта» Григорий Александрович добивается, чтобы «цензура как здесь, так и в других городах России не одобряла к печати записок, писем и других литературных и семейных бумаг отца без моего ведома и без согласия нашего семейства».
     И к его мнению прислушивались.
                ***

      В официальный брак Григорий Александрович вступил в 48 лет, его женой стала Варвара Алексеевна Мельникова, моложе его на 20 лет.

    «Я счастливейшая из женщин России! – с гордостью восклицала она. – Мне выпала редкостная судьба быть невесткой Пушкина!»
 
     Она искренне любила Григория Александровича, во всём ему в усадьбе помогала, даже ходила вместе с ним на охоту. Да и как не любить человека столь необычной судьбы, красивой внешности и доброго сердца!

         В 1880-х годах с Григорием Александровичем встречался  Г.М.Ладыженский,  внук Евпраксии Вревской (Зизи Вульф). В его воспоминаниях воскресает обаятельный образ:

      «Это был среднего роста, хорошо сложенный и сухой, темный шатен с небольшой бородой, живыми глазами… Сразу бросалось в глаза его сходство с  отцом».

      Через десять лет то же самое подчёркивает и журналист С. Яблоновский:

      «Я невольно поразился огромным сходством Григория Александровича с отцовскими портретами: такой же нос, такой же лоб, тот же склад лица, только волосы не вьются да длинная седая борода».

     Очень любили дядю Гришу его племянницы  Анна и Вера, дочери старшего брата. Они называли его  «умным, славным, чутким», говорили, что после «петербургского надлома» он жил «скромно и незаметно, не на виду… нисколько не заботясь о карьере, памятью отца дорожил, но никогда не афишировал этого».
                *** 

     Перед празднованием столетия со дня рождения  Александра Сергеевича к Григорию  обратились писатели, учёные, общественные деятели с просьбой продать Михайловское государству, и после раздумий Григорий Александрович согласился.
 
      Правда, были и такие, кто упрекал его, почему не отдал имение в дар. Да потому, что не нажил он богатств и, кроме отцовской фамилии, реликвий отца да этого дома, не было у него больше ничего.

       Прощаясь с  родными краями, Григорий Александрович не сдерживал слёз, в последний раз взглянул на сад и  усадьбу, где всё было с любовью сделано его  руками, перекрестился, поклонился до земли и произнёс: «Прощайте, милые мои, навсегда!»

          Он переехал в поместье жены Маркутье, на окраине Вильно (сейчас здесь музей).
       Стал членом Виленской судебной палаты,  занимался благотворительностью. 

      В доме всё напоминало о Михайловском, была атмосфера благодарной памяти и любви к великому отцу. Пушкинские вечера собирали тех, кому дорога русская культура.

      На столе по-прежнему стоит портрет Натальи Николаевны, перед которым часто сиживал с книгой в руках её постаревший сын.

      Григорий Александрович умер в 1905 году, похоронен на фамильном кладбище Маркутье.


      Дополнение. Подробнее о жизни Григория Александровича в Литве вы можете узнать, прочитав замечательный  очерк Светланы Петровской «Пушкинский Маркучяй» /«Легенды Пушкиновки»/    http://proza.ru/2021/07/15/980
      

        Продолжение. Часть 42 "Карусель развлечений и забот" http://proza.ru/2025/01/20/1573