Где-то там, в далёком Париже

     Ал. РАЗУМИХИН

     ГДЕ-ТО ТАМ, В ДАЛЁКОМ ПАРИЖЕ (ЮБИЛЕЙНОЕ. 1825 2025. Выпуск 1)

     Историческое эссе

Проходят десятилетия, уже сложившиеся в два столетия, но они, кажется, не приблизили нас к пониманию масштабной и загадочной исторической драмы России, которая породила раздвоенное общественное сознание. Часть людей провозгласила блестящих офицеров армии победительницы Отечественной войны 1812 года героями, истинными патриотами, которые, сочтя, что власть в слабых самодержавных руках ведёт Россию в пропасть, задумали восстание. Для них декабристы с их жёнами, поехавшими вслед за ними в Сибирь, стали одной их советских икон, на которых взращивались молодые поколения.

С таким подходом согласны не все. От противоположной стороны мы слышим про маниловские легенды о декабристах как о защитниках «униженных и оскорблённых». Без скидок на «души прекрасные порывы» мятежников видят изменниками присяги, по сути, предателями.

И вопросов здесь по сей день больше, чем ответов. Да и даваемые ответы зачастую не просто несхожие, а нередко полны противоречий и взаимоисключающих выводов. То, что для одних было белым и взлётом, для других — чёрным и провальным. Точь-в-точь как позже, когда делили людей на красных и белых, поминая ещё и зелёных. Каждая эпоха рисовала разные портреты одних и тех же людей, писала меняющуюся историю, открывала новые грани личностей, которые соответствовали или не соответствовали короткому четвертьвековому отрезку русской действительности, вобравшей в себя массу исторических крутых перемен.

Мы до сих пор не ответили себе на вопрос, как могло случиться, что это событие воспринимается одновременно:

как подвиг во имя счастья людей, хотя о них «герои» меньше всего и думали;

как мятеж реформаторов, бунт инакомыслящих, хотя они и по отношению друг к другу были инакомыслящими;

как причудливая историческая чехарда политических пристрастий и семейных симпатий и антипатий;

как занимательный пазл: великой трагедии революции и грубо сработанного макета гражданской войны, осознанного деяния, повлёкшего общественно опасные последствия и элементарного предательства ближайших сотоварищей;

как праздник непослушания, который подвёл итоги дней, когда по традиции екатерининского правления большие должности занимали крупные личности богатырей 1812 года: Раевского, Ермолова, Кутузова, Милорадовича;

как заговор аристократов, затеявших дворцовый переворот, корни которого уходят к 1815 году, когда несколько офицеров прониклись революционными учениями;

как бунт весьма неоднородной публики, которая ни спланировать толком ничего не смогла (вместо планов были точки сближения), ни осуществить задуманное;

как истечение времени победителя Наполеона и мстительного гонителя Пушкина, государя, бывшего Аракчееву мечтательным, а Карамзину меланхолическим другом, царя, любившего себя, но переступившего через кровь отца, человека, которого называли «джентльменом» и «либералом», много обещавшего, мало сделавшего;

как конец той эпохи русской жизни, в которой действующие лица и их окружающие, знакомые и незнакомые, выросли.

Желающим вникнуть в хронологию и мотивы отношения к декабристам от окончания процесса над ними до развала СССР можно предложить познакомиться с большой и серьёзной статьёй историка Ольги Эдельман «Миф о декабристах». Ответ на вопросы «Почему на протяжении 150 лет они оставались героями почти для всех слоёв российского общества? Каким образом восхищение декабристами стало своего рода общественным консенсусом?» получить сможете.

А действительно, что это было? Печальное происшествие? Эпизод, когда горсть непокорных дерзнула «противостать общей присяге, Закону, власти, военному порядку и убеждениям»? И власти надлежало употребить силу, чтоб рассеять и образумить сие скопище заблудших и злоумышленников. Первых обольстили, и они «были уверены, что защищают Престол». Другие же вероломно «желали и искали, пользуясь мгновением, исполнить злобные замыслы, давно уже составленные, давно уже обдуманные, давно во мраке тайны между ими тлевшиеся и отчасти токмо известные Правительству; испровергнуть Престол и Отечественные Законы, превратить порядок Государственный, ввести безначалие». Какими средствами? — Убийством.

Таким представил разбор «матрицы революции» Николай Первый в своём Манифесте. И обнародовал свою цель: истребить зло, давно уже гнездившееся во всём его пространстве, во всех его видах, «очистить Русь Святую от сей заразы, извне к НАМ занесённой».

Прав он был или нет, заявив о необходимости провести «навсегда резкую и неизгладимую черту разделения между любовию к Отечеству и страстию к безначалию, между желаниями лучшего и бешенством превращений»? Попробуем разобраться.

Ушли годы, когда ни для кого не было тайной, что ты член Тайного общества, когда быть гражданином было в почёте, носить звание «карбонария» — лестным, а в обществе ценилась независимость мнений и поступков, когда в товарищеской пирушке обычное дело — тост за свободу. Никто не знал, что шло на смену и станет ли будущее счастливым. И потому подрастающие материалисты и рационалисты, не ограничиваясь тостами, устремлялись за свободой на баррикады.

Чтобы понять исторический смысл происходившего, придётся немного отступить в значимый этап в истории России, который проявился, когда в Европе зазвучала могучая проповедь французских просветителей Вольтера и Дидро, Руссо и Монтескье. Екатерина II была одной из тех, кто верно оценил неодолимость и историческую обоснованность просветительской идеологии. Но, с одной стороны, она прекрасно поняла всю утопичность передовых идей Запада для российской действительности. С другой — нужно признать, что Екатерина Великая одна из первых поняла, какую зажигательную и разрушительную силу таили в себе сочинения Вольтера. Сама или не без помощи верного Потёмкина, который озабоченно писал императрице о последователях французов: «…обояющие слепые умы народные мнимою вольностью, умножаются», предупреждая, что «игры в вольтерьянство» добром не кончатся.

Робкие попытки императрицы изменить законополагающую основу страны, где мощь консервативного дворянства, бюрократии и слабость третьего сословия в совокупности с засильем крепостного права определяли «физиономию» многонациональной России, натолкнулись на мощное сопротивление. Тем временем в стране шла радикализация общества, прежде всего молодёжи, как разночинной, так и дворянской. Бунт становился священной традицией. Смысл человеческого бытия смещался от понимания трудности эволюционного движения к счастью и верности человека традиционным идеалам — к революционному пути развития и переустройству всего человечества.

Ещё совсем недавно по меркам истории, в советскую пору, каждый, кто в годы самодержавия в той или иной формы выступал против царской власти как таковой, признавался великой личностью. Поэтому мы знаем славное имя яркого публициста и просветителя XVIII века Новикова.

Мы превозносили, ведь они приближали революцию, молодых благородных дворян, офицеров, которые, сделав глоток европейского воздуха свободы и будучи патриотами, захотели изменить несправедливое положение вещей в России, посредством вооружённого восстания. Гордились славной плеядой декабристов и их жён, которых Некрасов воспел в поэме «Русские женщины. Княгиня Трубецкая. Княгиня М. Н. Волконская».

На школьных уроках мы усваивали, что Радищев, взглянув окрест себя, отчего душа его страданиями человечества уязвлена стала, бросил вызов деспотическому русскому самодержавию. Мы понимали: пока существовало крепостное право, автоматически в царе, его окружении и дворянах в целом следует видеть злодеев-крепостников, деспотов, угнетающих простой народ. Мы возвеличивали романтику революционной борьбы.

Так было позже, а тогда Екатерина II в Указе от 4 сентября 1790 года Радищева признала виновным в преступлении присяги и должности подданного. Преступлением признавалось издание книги, «наполненной самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное ко властям уважение, стремящимися к тому, чтобы произвести в народе негодование противу начальников и начальства и наконец оскорбительными и неистовыми изражениями противу сана и власти царской».

Виновный, роман которого «Путешествие из Санкт-Петербурга в Москву» (1790) выдвинул на первый план традицию радикализма в русской литературе, был приговорён к смертной казни. Но «по милосердию и для всеобщей радости» смертная казнь заменена ссылкой в Сибирь. В это время А. Н. Радищеву около сорока лет. Он занимал пост директора Санкт-Петербургской таможни, был отцом семейства, пользовался репутацией образованного и одарённого человека.

Безусловно, время, известное нам по именам Ивана Рахманинова и вместе с ним Ивана Крылова, несколько раньше Николая Новикова, чуть позже Александра Радищева, ещё не было тем временем, когда революционеры росли как грибы. Но ведь кто-то приближал дни торжества принципа политической целесообразности и правосознания! Не обращая внимания на то, что революция с её республиканскими ценностями не помешала превратить Францию в империю под флагом французского национализма, который устремился завоёвывать провозглашаемое «братство народов».

Неудачная попытка мятежа-переворота, получившая название «восстание декабристов», традиционно считается началом революционных традиций. Истоком такого суждения, полагаю, стала знаменитая ленинская формула. Но ещё задолго до декабристов, разбуженного ими Герцена, который развернул революционную агитацию, и начал звонить его «Колокол» в Лондоне, сказала своё слово питерская четвёрка. Оно, надо признать, было тогда услышано.

Однако современная историография как-то неуверенно и настороженно, отмечая, что во внутренней политике Екатерины II происходил отход от первоначальных либеральных идей, понимание исторического момента предлагает сконцентрировать на происходящем усилении реакционных черт. И среди первых подтверждений этому фигурируют преследование Н. Новикова и А. Радищева, запрет на издание вольнодумных произведений и т. п.

Выходит, век Екатерины II характеризуется как следующая, после Петра I, и небезуспешная попытка европеизировать и модернизировать российское государство и общество и одновременно мрачное время в границах того же государства усиления крепостничества и проведения репрессий.

Что касается первого, тут всё понятно. Внешняя политика России, которая отвечала национальным интересам, расширение государственных границ империи, права и свободы, щедро пожалованные дворянству и некоторым другим сословиям, дали основание периоду правления Екатерины II получить название «золотого века».

В то же время усилилась крепостная зависимость крестьянского сословия от помещиков. Крепостные, лишённые своих личных и гражданских прав, стали для их владельцев просто товаром, которым они могли распоряжаться по своему усмотрению. В те благословенные для дворян дни проявилось нарушение мира между сословиями и возникла «традиция ущемлённости и ощущение, что если ты — со своим народом против Запада, в этом есть не только что-то невыгодное, но даже унизительное».

Заметим, сегодня, столетия спустя, мы, пожалуй, при всём желании не способны ответить на два простых и тем не менее архисложных вопроса. Мы не можем уяснить: что значила для Европы, России, для всего мира революция во Франции? И какая была разница в восприятии происходившего где-то там, в далёком Париже, каким-нибудь российским чиновником из бедных дворян, простолюдином и императрицей?

Мысль, что наша цель — «быть европейцами», она ведь не сегодня родилась. И даже не в пушкинскую, а в петровскую эпоху, когда возникло «расслоение народа» и появилось глубоко укоренившееся в русском обществе недоверие между правящим классом и населением государства. Англоманы, искренне хотевшие «в Пензе сделать Лондон» — в масштабах всей страны, франкоманы, даже д;ма говорящие по-французски и не знающие русского языка, стали нормой.

Но уже тогда инакомыслящие, то есть не стремящиеся мыслями и желаниями стать похожими на цивилизованных и просвещённых представителей истинной культуры Запада (ну конечно, там рай), вынуждены были выслушивать не только обвинения в нежелании мерить всё по эталонной европейской мерке (ведь в Европе всецело властвуют передовые идеи), но и сопутствующие требования предать забвению собственную историю и традиции своего народа (потому что сколько же можно быть лапотниками?)
Радищев виселицы избежал. Хотя звание первого в русской истории революционера ему присвоено было. Смертной казни (через сожжение) подвергли конфискованный тираж его книги. Сам автор через несколько недель после ареста узнал, что по случаю мира со Швецией ему даровано «прощение» и он ссылается в Восточную Сибирь сроком на десять лет. В цепях до места назначения ему надлежало добираться около года. Вести из Парижа в Москву доходили всё же быстрее.

Последнее пугало императрицу больше, потому что она своими глазами видела, что в России всё настойчивее звучали голоса в защиту либерально-гражданских ценностей. Беспечной Екатерина Великая никогда не была. Какой-то опыт, который и через несколько веков будет назидателен для человеческого рода, у неё, безусловно, наличествовал. Спокойно наблюдать, как атмосфера уже дышала тем, что позже, собственно, и произошло, как потихоньку идёт внедрение чужеродной идеологии, начинается работа по промыванию мозгов, потому что такова была задача концепции идей перестройки постреволюционного мира, она не стала. У неё был отлично развит инстинкт самосохранения.

По сию пору и о декабристах, наследниках Вольтера, Дидро, и их российских последователях многим привычнее писать, что «одолев сильнейшего врага Наполеона в Отечественной войне 1812 года, пройдя через всю Европу, фактически покорённую русским оружием, сыны знатнейших русских дворянских родов имели возможность сравнить быт и правовое положение европейцев со всеми ужасами и мраком кондового российского крепостничества».

То есть находятся причины внутренние, а по поводу внешних — лишь отдельные ссылки. Война с Пугачёвым показала, что «общее благо не для всех». А Радищев — «бунтовщик хуже Пугачёва» стало цитатой на все времена. Разговоры про господство просветительской идеологии применительно к истокам русской революции закончились, по сути не начавшись.

Но часы тикали. Новиков и Радищев были как раз теми, кто запустил механизм вывода России на революционный путь. Когда дали о себе знать декабристы, это уже было не о литературе. Это давно стало про политику. В конечном счёте всё зацикливается на главном понятии — «самодержавии». Можно сказать иначе: вопрос стоял о власти.

Неудачное восстание декабристов привычно считается и почитается началом организованной борьбы с российским самодержавием, его тиранией и крепостническим угнетением. Почему этот бунт постигла неудача? Опять же подсказка от Ленина: тиражируемая цитата из его статьи «Памяти Герцена»: «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа». Словно о народе были их думы. Тем не менее крах бунта до сих пор мотивируется тем, что он был основан на идее облагодетельствования народа России со стороны высших дворянских родов. В реальности именно общих мнений относительно судеб России как государства и его населения у них не было.

Потом сказал своё слово Герцен и далее по ленинской формуле.

Хотите вы этого или нет, но к чему это привело, мы можем наблюдать сегодня, когда свобода оборачивается вседозволенностью, нравственной раздвоенностью, равенство — прекраснодушием, утратой традиционных исторических и культурных ценностей, братство — эгоизмом, экономической зависимостью. И эта «вилка» понятий, с которых когда-то начиналось, и тех, в которые их переформатировали, давно стала знаковым индикатором «свой-чужой».