Цепные псы самодержавия. Глава 31

   

             Глава тридцать первая

 Входная дверь была приоткрыта. «Опять, наверное, Надежда, дверь забыла закрыть!  С ней часто такое происходит,» - подумал Николай и старясь, не делать шума, тихо вошёл в переднюю.
 
Снял с голову капюшон и прислушался. Дверь на кухне была открыта настежь, и оттуда доносились голоса.
 Грабовский прислушался.
 - Преподобная Ефросинья была старшей дочерью Черниговского князя Михаила. Её родители перед рождением своей первой дочери особенно молились Матери Божьей. Дитя своё крестили в Великой Успенской церкви Печерского монастыря. В святом крещении названа была она Феодулией...

 Голос был знакомым. Настолько знакомым, что сначала Грабовский опешил, не веря своему слуху. Она стоял в коридоре, и вода стекала с плаща на паркет, превращаясь в лужицу.
 - С самого раннего возраста Ефросинья устремилась всей своей возвышенной и прекрасной душою к Спасителю нашему и к Царице Небесной...
» Это же Щукин! Щукин! - кровь бросилась в лицо Николаю, - не может быть! Но это же его голос! Его!»
 
Грабовский быстрыми шагами вошё в кухню. Нестеренко мгновенно вскочил со стула.
 - Здравия желаю: вашблаг!» - вытянулся денщик.
 Надежда наливала в стакан кипяток из самовара. Рядом с ней сидел Щукин в старом чистом обмундировании Нестеренко. Правый глаз его превратился в щелку, под ним матово блестел огромный синяк багрового цвета.
 - Илья? Ты? Не могу поверить! - почти закричал корнет.
 - Николай Васильевич, я, конечно! А кто же ещё? - Щукин встал и подошёл к Грабовскому.
 Протянул ему руку, но Николай схватил Илью двумя руками и сильно прижал к себе.
 - Ты даже и представить себе не можешь, как я рад тебя видеть! Как рад! - Грабовский хлопал своими широкими ладонями по узкой спине Щукина.
 - Я тоже, Николай Васильевич, рад ! Кха-кха-кха - закашлялся Щукин.
 
Жизнь Грабовского стала прежней. Он бросил работать над романом «Скифская мальва» и полностью посвятил всё своё время  писанию портретов. Ведь теперь у него был преподаватель.
  Щукин, когда было время, старался в самых мельчайших деталях рассказать о своём путешествии на Кавказ.
 - Был я Тифлисе, хороший город! Был в Кутаисе! Хороший город! А какие прекрасный люди грузины! Да храни их всех Господь! - Щукин крестился.
 - Илья, ты меня отвлекаешь! Давай за обедом или чаем расскажешь! - прерывал его Грабовский. - Вот здесь мне кажется, что я подбородок закосил. Посмотри!
 - Зачем смотреть? Я же за вами слежу, Николай Васильевич! Рядом ведь стою. Подбородок ты не закосил, а закривил! Вот вот надо! Подчеркнуть вот это место тенью. Тенью! - Щукин брал карандаш и рисовал.
 
Грабовский писал портреты только карандашом. Щукин никак не соглашался на масло.
 - Николай Васльевич, еще раз объясняю, что не владею я достойно техникой писания портрета маслом. У меня ведь получается  фотографическая  карточка. Ни характера человека не видно, ни его внутреннего мира. В качестве халтуры для купчИх за деньги, я нарисую. Нет у меня таланта, как, например, у однокашника бывшего моего Валентина Серова. Нет! А если не владею, то чему учить?
 
 В одну декабрьскую субботу Щукин встал в 4.00  и ушёл в баню.
 - На первый пар, Григорий, -обратился он к Нестеренко, - чистый пар!
 - Не-е-е, Илья попариться я хочу, но так рано подниматься...Нет не хочу!
 Щукин ушёл. В 11.00 он не вернулся. В два часа пополудни его также не было.
 - Вашблагородь, не вернулся наш художник! -ещё в передней комнате доложил Нестеренко.
 - Так, так ...... Щукин в беде! Нестеренко иди в баню и притащи его оттуда! Если  он находится в немощном  состоянии - бери извозчика и вези Щукина домой. - Озабоченным голосом приказал Грабовский. - Вот тебе монетка в 20 копеек. Думаю, что хватит.
 - Гришутка! Гришутка! - зашептала Надежда на ухо Нестеренко, - ты Ильюху в корчме посмотри. Может там выпивает?
 
Тот кивнул головой и вышел из дома.
 Грабовский пообедал и встал из-за стола, доставая папиросу из портсигара,  в дверь залы вежливо постучали.
 - Да! - ответил Грабовский.
 - Притащил, вашблагородь! в зал вломился Нестеренко, который  на руках, как ребёнка, держал Щукина.
 - Пьяный! В доску пьяный! -  Грабовский посмотрел на счастливое лицо, глубоким сном спящего Ильи. - Слушай, Нестеренко, положи Илью на стулья. - Николай выдвинул на середину залы стулья и соорудил из них подобие кровати.
 - В бане был наш художник! - объяснил денщик.
 - В какой бане? У Панаса или в дальней? - поинтересовался Грабовский.
 - В дальней! - ответил Нестеренко.
 - Очень хорошо! Держи вот 2 серебряных рубля! Отвези Илью в баню и сдай Панасу! Пусть он художника в сознание приведёт до утра! Об этом банщике легенды ходят, - закуривая папиросу, приказал Грабовский.
 
 Утром Щукин сам пришёл домой. Постучал в дверь залы и сразу же вошёл. Грабовский завтракал.
 - Здравствуй, Николай Васильевич! - ответил тот, смотря вниз, чтобы не видеть  глаз Николая.
 - Доброе утро, Илья Самсонович! Садись со мной завтракать будем. Надежда сейчас ещё один прибор принесёт, - пригласил Грабовский.
   
Уже месяц, когда они оставались одни, то обращались друг к другу на ты, как старые друзья.
 - Спасибо, Николай Васильевич! Чайку пару стаканов выпью! Есть не буду! Панас какую-то дрянь заставил меня схарчить. После этого нет у меня аппетита, - поблагодарил Щукин, пряча свой взгляд.
 - Илья, мы же говорили с тобой по поводу водки! Ты мне пообещал, а слова своего не сдержал. Водка тебе всю жизнь портит. Ты талант, Илья Самсонович! Гений! - потряс руками Грабовский.
 - Николай Васильевич, да какой я там гений? Прекрати! - стесняясь, тихо произнёс Щукин и посмотрел на Грабовского.
 » У него жалкие, как у побитой собаки, глаза. Взгляд кроткий, как у монаха. Наивное лицо, как у ребёнка. Улыбка искренняя, добрая. Я его ещё никогда не видел таким!» - пронзило Николая.
 - Илья, потерпишь с чаем? Пошли в студию, я хочу написать твой портрет! - вдруг предложил он.
 - А! Руки чешутся, в груди горит! Пошли! - засмеялся Щукин. - У меня так тоже бывает.
 Он сел на высокий стул  и застыл. Грабовский подошёл к мольберту, укрепил лист картона и взял карандаш.
 Штрих... ещё один.. Ещё и ещё! «У меня получилось! Во мне возникло желание написать портрет!  Я уловил тот самый нужный момент!»
 - Возьми, посмотри! - он протянул  лист картона  Щукину.
 - Добренько, Николай Васильевич! Добренько! Всё уловил, даже душевное моё состояние. Я горжусь, что воспитал такого ученика! - с искренним восторгом, вслух, произнёс Илья.
 - Тогда пошли завтракать! - пригласил его довольный Грабовский.
 
После этого случая Щукин сам предложил  Николаю заняться техникой написания портрета масляными красками.
 - Я тебе обещаю, что ты сможешь писать шикарные портреты! Они будут похожи на натуры, которые ты, Николай Васильевич, писал. Однако они могут услаждать только взоры малограмотных людей. Да, писать лучше с натуры! - добавил Илья.

 Сначала в качестве натурщицы выступала дочь Надежды. Её портрет Грабовский написал в разных ракурсах.
 Потом были Надежда, Нестеренко, Фёдорыч...
  Шукин всегда был рядом, занимаясь своим делами. Он стоял за соседним мольбертом и, по памяти, акварелью или масляными красками писал  грузинские пейзажи.
  - Какие там отзывчивые и честные люди! Просто невероятно! - Илья, не закрывая рта, рассказывал различные истории, которые произошли с ним в Грузии.
 И в то же самое  время Щукин всегда очень внимательно следил за тем, что получалось у Грабовского.
 - Николай Васильевич, здесь у носа ты затемнил сильно!  Светлее нужно! - неожиданно прервал он свой рассказ, одновременно отходя от своего мольберта.
 - Фёдорыч, перестань дремать! Я лица твоего не вижу! - разбудил Грабовский заснувшего деда.
 - Николай Васильевич, так я не сплю! - подскочил тот на стуле. - Думаю вот о Рождестве. Куда пойти в гости: к дочери или к сестре. Где повкуснее будет?
 - Сложный вопрос... Очень сложный... - задумчиво произнёс Грабовский, внимательно наблюдая за тем, как Щукин исправляет тень на портрете.
 - Готово, Николай Васильевич! Добренько получилось! Глаза поживее бы на портрете Фёдорычу сделать... Попытайся! Фёдорыч, замри! - Илья погрозил пальцем натурщику.
 После Рождества Щукин занемог. Ел мало, потому что у него не было аппетита. Начал сильно, с надрывом, кашлять.
 Теперь он уже не стоял рядом с мольбертом Грабовского и  ничего не рисовал. Щукин сидел за небольшим самоваром и поглощал невероятное количество чая с вареньем.
 
Илья находил место для своего стола, на котором стоял самовар таким образом, чтобы ему было видно, как работает Николай.
 Щукин и разговаривать стал мало, что для него было очень необычно.
 Надежда каждый час приносила  самовар с кипятком, заваривала ему чай с разными травками, приносила мёд, варенье.
 Илья тихим голосом её всегда благодарил, иногда, даже, улыбаясь.
   Иногда он отрывался от чая, шёл к иконам, молился и вслух просил:
 - Господи, помоги мне помереть в Соловецком монастыре. Помоги провести остаток моей грешной жизни, ближе к тебе, Господи!
 
Пришла весна, и Щукин выходил в сад, садился там на лавку и молча наблюдал за птицами, пчёлами...
 - Николай Васильевич,  через три дня ухожу! Деревья и кусты  все уже зелёные стоят. Травка стала изумрудной. - Сказал он в начале мая.
 - Куда ты думаешь направиться? - грустно поинтересовался у него Грабовский.
 - Так я уже много раз тебе говорил, Николай Васильевич, хочу посвятить последние свои месяцы Господу! Поближе к нему, хочу... Сейчас  Белое море уже ото льда освобождается... Махну на Соловки, в монастырь. Говорят, что там хорошо! Просторы северные вокруг! Красиво! - Илья хотел ещё что-то добавить, но не смог, его начал душить сильный кашель.
  Щукин уходил из дому добротно обутым в новые сапоги. Одетым в тёплые штаны, толстый свитер и зимнюю шапку.  В руках толстая берёзовая палка.
 - Мёрзну всё время. Холодно мне! - застенчиво улыбнулся он.
 Щёки у Ильи, провалились внутрь. Свежего  красного румянца на них уже давно не было. Бородка казалась куском пакли, приклеенным к подбородку.
 За спиной Щукина виднелась большущая котомка. Её до отказа  съестным забила Надежда.
 - Спасибо вам, братцы! - низко поклонился Щукин. - Да хранит вас всех Господь за доброту и честность! На Покрова поставьте свечки за упокой раба божьего Ильи. Помру на Покрова я! Точно помру!
 Громко заревела Надежда.  По  щекам Нестеренко, буйно покрытыми веснушками, струйками побежали слёзы.
 Грабовский хотел обнять Щукина, но тот отстранился. Резко повернулся и пошёл к воротам.

 В июне 1886 года корнет Грабовский Николай Васильевич был произведён в поручики.
 По этому случаю довольный папенька прислал ему 1000 рублей, для того, чтобы сын достойно отметил это событие.
 Из Киева Грабовскому, по его заказу, привезли  две дюжины коньяка «Курвуазье», пять дюжин водки фирмы «Вдова М.А. Попова», пять дюжин водки «Смирновской 21», а также крымский портвейн и шампанское «В.Клико Верле».
  За две недели до празднования его производства в очередной офицерский чин, Грабовский вместе с Надеждой обсудили меню, количество кухарок и горничных, которые будут обслуживать гостей.
 
Вахмистру Василькову, командиру полкового оркестра, Николай приказал  явиться вместе с подчинёнными к часу дня.
 - Васильков, играть будете в саду, в небольшом удалении от крыльца дома. Ты смотри на Нестеренко. Он из открытого окна тебе будет сигнализировать. Рука вверх будет означать играть очень громко. Рука вниз - потише. - Понятно?
 - Так точно, ваше благородие! -вытянулся высокий упитанный вахмистр в длинными усищами на круглом красном лице.
 - Васильков, в глубине сада, для оркестра будет накрыт стол. Напитки и еда такие же, как и у офицеров. В свободное от игры на своих инструментах солдаты пусть едят и пьют столько, сколько их души пожелают. Если нужно будет обновить стол, обращайся к Нестеренко. Он всё организует! Главное, чтобы музыканты не голодали!
 - Слушаюсь, ваше благородие! - козырнул Васильков.
 - Да, вахмистр, за службу я награждаю всех музыкантов денежной суммой в 100 рублей. Деньги после окончания праздника, я лично вручу тебе. Распределяй между своими подчинёнными так, как считаешь нужным.
 -Я понял, ваше благородие! - на лице Василькова появилась широкая улыбка.
 
В назначенный день, эта была суббота, гости стали прибывать к 3 часам пополудни. Приглашены были все офицеры полка, в том числе врач и ветеринар.
 Музыканты уже находились на своём месте ,в саду, одетые в парадные мундиры. По окрестностям лились звуки вальсов и военных маршей.
 Вокруг имения собралась толпа народа, невероятным интересом наблюдающая за неведомым в этих краях действом.
 Любопытные слушали музыку духового оркестра и разглядывали прибывающих на извозчиках офицеров кавалеристов в парадных мундирах.
 В 3 часа пополудни началось пиршество. За длинным столом удобно разместились двадцать пять офицеров.
 Их обслуживали пятеро горничных, которые непрерывно доставляли их кухни полные  блюда, а назад уносили пустую посуду.
 Из сада доносились то звуки вальса, то марша.
  Офицеры, не стесняясь, ели и пили.
 Произносились тосты за их кавалерийский полк, за полковую дружбу и взаимопомощь, за  свежеиспечённого поручика...
  На кухне семеро кухарок, под командованием Надежды, резали колбасы, окорока, хлеб, сыр, овощи....
 От поставленных на стол дюжины жареных молочных поросят с хреном через тридцать минут остались одни косточки.
 Горничные, одетые в свои лучшие наряды, в накрахмаленных передниках и чепчиках цвета только что выпавшего снега,  уже спешили принести господам офицерам кулебяки  десятью видами начинок.
 
Для всех желающих подавали рыбный наваристый бульон, а к нему расстегаи.
 Пили водку, коньяк...
 -  Крымский портвейн, только на десерт! - сразу же предложил, штаб- ротмистр Печёрский, и все присутствующие с ним согласились.
  Командовал за столом не Грабовский, а ротмистр  Курбатов, самый первый по старшинству офицер полка.
 Он был весел и разговорчив. Говорил  речи сам и давал право произнести тост каждому офицеру.

 В 4 часа 30 минут прибыл командир полка Зандер. Когда он вошёл в зал, все немедленно встали.
  - Прошу садиться, господа офицеры! - предложил полковник, занимая самоё почётное место за столом.
 Зандер произнёс блистательную речь,  в которой сказал об исторической славе полка, умело «прицепив» производство Грабовского в поручики.
  Все выпили. Зандер быстро закусил и, сославшись на дела, покинул зал и уехал.
 
Горничные принесли на стол жареных гусей и цыплят. Кто-то вновь захотел бульона, но уже с подсоленными сухариками.
 Когда начало темнеть - в зале, в саду, вокруг дома и ворот Нестеренко зажёг несколько десятков керосиновых ламп и фонарей.
 Музыка играла и играла...
 В двадцать три часа подали десерт: бисквиты, шоколад с ликерами и портвейном.
 В два часа утра гости стали разъезжаться. За каждым прибывал денщик на извозчике.
 
Ночевать в доме Грабовского остались трое молодых офицеров, которым стало дурно от выпитого и съеденного, и они временно потеряли способность не только ходить, но и даже шевелиться.
 Их уложили в спальной комнате для гостей.
 «Закончился праздник!» - облегчением вздохнул Грабовский, когда в зале сновали уже одни горничные, убирая со стола.
 Он посмотрел на часы.
 - Ничего себе! 4 утра уже! На улице светло! - тихо произнёс Николай.
 Грабовский  чувствовал себя измождённым и усталым.
 - Нестеренко, командуй ты бабами и посудой! Покуда не наведут порядок, из дому ни ногой! - приказал он денщику. - Я же пошёл спать, - тихо добавил поручик.
 
В среду Грабовский прибыл на службу в 8 часов утра. Сразу же занялся рутинными делами. Иногда задумывался о судьбе своей книги «Скифская мальва». Сегодня с утра Нестеренко бандеролью отправит маме весь текст. Получилось 230 страниц, а ещё 28 иллюстраций к роману. «Очень солидная работа! Сколько страниц мне пришлось переписать! Даже целые главы шли «под нож». Пришлось повозиться и с иллюстрациями. Целых 28! Много, конечно, для романа, но издатель будет иметь возможность выбрать то количество,которое ему захочется».
 
Стрелки часов показывали уже 9 часов 17 минут, командира полка не было. «Странно, вчера полковник мне ничего не сказал о том, что может прийти позже».
 В 9 часов 35 минут, наконец, прибыл Зандер и не один: с ним был незнакомый ротмистр в голубом жандармском мундире.

 Грабовский взял папку с документами для командира полка и пошёл на нему приём.
 - Заходите, поручик! Заходите! Кладите папку на стол и знакомьтесь. Представляю вам, ротмистра Елагина! Раньше служил в нашем славном полку, а сейчас офицер Отдельного корпуса жандармов, - Зандер смотрел на гостя.
 - Ротмистр Елагин! - жандарм протянул руку Грабовскому.
 - Поручик Грабовский!  - Николай вежливо придавил ладонь Елагина.
 - Поручик, Василий Петрович, раньше служил в нашем славном драгунском полку, но затем перевёлся в Отдельный корпус жандармов. Сейчас, пользуясь возможностью, он заехал к нам в гости, - натянуто улыбаясь, объяснил полковник.
 - Если господину ротмистру необходимо моё содействие или помощь, то я готов оказать её в любое удобное для него время! - бодро произнёс Грабовский.
 - Благодарю, вас поручик! Я думаю, что мне не придётся отвлекать вас от службы! - ехидно усмехнулся своими тонкими губами гость.
 
Елагин выглядел невзрачно. Обыкновенное лицо, блеклые глаза, русая бородка и светлые очень редкие волосы. «Увидишь такого на улице и не обратишь никакого внимания,» - подумалось Николаю.
 - Поручик, я хотел бы вас попросить лично, чтобы приняли и разместили в доме, котором вы живёте! Ведь у нас в городке даже в гостевом флигеле живут, - Зандер наклонил голову набок.
 - Конечно же, господин полковник! Отдельная, удобная  спальная комната, завтрак, обед и ужин. Кухарка приготовит всё, что пожелает господин ротмистр, - немедленно ответил Грабовский.
 - Да-с? - Елагин с недоверием посмотрел в лицо поручика. - Вы снимаете большой дом если у вас  есть лишняя удобная спальная комната?
 - Да, господин ротмистр, я снимаю замок семьи Возняк! У меня есть несколько спальных пустующих комнат, - широко улыбнулся Грабовский.
 - Да-с? - теперь Елагин смотрел на Николая с нескрываемым удивлением.
 - Вот и прекрасно!  - громко произнёс полковник, давая понять, что разговор окончен.
 
Грабовский вместе с Елагиным вышли на улицу.
 - Господин ротмистр, я сейчас направляюсь в казармы третьего эскадрона. Если нам по пути, то предлагаю пройтись? - вежливо предложил Николай.
 - Да, конечно! Хочу встретиться с однополчанами. Всё таки пять лет здесь служил, - Елагин с безрадостным видом посмотрел вокруг. - Господин поручик, а вы действительно могли бы угостить меня хорошим ужином? - неожиданно спросил он.
 - Конечно, господин ротмистр! Если я обещал, то непременно исполню!
 - Вы знаете, поручик, во Владимире Волынском кухарки запекают по какому-то особому рецепту местных уток. Нигде раньше или позже я никогда таких больше не ел. Это вкусно! Пробовали? - Елагин проглотил слюну и погладил ладонью правой руки своё чуть выпирающий на животе китель.
 - Нет! - признался Николай,  - буду вам благодарен за новое блюдо в моём меню. Я  прямо сейчас прикажу, чтобы кухарка этим занялась.
 - А у неё получится? - посмотрел невысокий Елагин снизу вверх на Грабовского.
 - У неё всё получается! - заверил Николай. - Вы желаете на обед или на ужин?
 - На ужин, если можно! - попросил Елагин.
 - Хорошо, господин ротмистр, будет сделано! Сейчас я дам распоряжение, чтобы ваши личные вещи доставили в мой дом. Кстати где они?
 - Это было прекрасно! Прекрасно! - затараторил Елагин, - мой чемодан находится в доме полковника Зандера. Да, а в каком часу, вы ужинаете, господин поручик?
 - В 8 часов вечера. Вас устроит? Или ...
 - Нет! Нет! Очень хорошо! - обрадовался Елагин.
 - Тогда, господин ротмистр, жду вас у себя в доме в 7 часов 20 минут. Вы не против?
 - Очень хорошо! А вот и  Легостаев! - Елагин, ничего не сказав Грабовскому, наперерез кинулся ротмистру Легостаеву.
 
Вскоре Николай послал с посыльным записку Нестеренко и Надежде. Просил зажарить двух уток так, как это делают местные женщины и накрыть хороший стол на две персоны к 8 часам вечера.
 
 - Поручик, сколько рублей вы платите в месяц за наём этого дворца? - восторгался Елагин, следуя за Николаем по комнатам.
 - Приходится не только платить право в нём жить, но и ремонтировать его. Дворец, как вы сказали, находился в заброшенном состоянии. Паркет, печи, окна... Часть пришлось менять или ремонтировать. Прошло уже три года, а мне ещё предстоит заняться крышей. Начала течь в двух местах, - ответил Грабовский, стараясь избегать называть сумму за которую он снимает дом.
 - Библиотека и кабинет у вас, как у председателя совета министров. Завораживают... - удивился ротмистр.
  В студии Елагина ничего не заинтересовало. Он без интереса прошёлся своим взглядом по картинам, мольбертам. Зато увидев спальную комнату, приготовленную для него, пришёл в восторг.
 - Шикарно, поручик! Лучше.... Значительно лучше, чем в любой роскошной гостинице. Уютно! Очень уютно! Спасибо вам, поручик!
 - А теперь, господин ротмистр, пройдёмте в зал и сразу же садимся за стол! - улыбаясь предложил Грабовский.
 - Конечно! Конечно! - обрадовался Елагин.
 
Зал был довольно хорошо освещён керосиновыми лампами. Нестеренко собрал их со всего дома и принёс сюда. Из-за теней в углах зал казался  даже ещё больше и выше.
 - Ну ничего себя! - выдохнул Елагин. - Дворец! А стол!? Такой роскоши я не видел в этих местах!
 - Какая роскошь, господин ротмистр? Ужин на две персоны! - засмеялся Грабовский.
 -Невероятно... - тихо произнёс гость.
 На столе стояли блюда с копчёными угрями, местными колбасами , окороками, сырами и овощами. Стояли бутылки водок и коньяков.
 - Присаживайтесь, господин ротмистр! Вот здесь, я думаю, вам будет очень удобно! - Грабовский показал на стул.
 - Да! Благодарю! Вы меня простите, но давайте перейдём на имя и отчество! Так, думаю, будет удобно и правильно! Ещё у нас в Отдельном корпусе жандармов в основном обращаются друг к другу или по фамилии, или по имени отчеству, - Елагин облизнул свои губы.
 - Конечно! - с готовностью ответил Николай. «Странно, конечно... Почему именно у жандармов так?» - удивился он  про себя.
  - Коньяк или водка? - спросил  Грабовский.
 - Коньяк! - облизывая сухие тонкие губы ответил Елагин.
 - Отлично! Будем пить коньяк!
  Они пропустили по третьей, когда Надежда торжественно внесла жареную утку.
 - Какой аромат! Прямо божественный! - как собака потянул ноздрями Елагин.
 - Запах и правда возбуждающий! - согласился Грабовский. - Я наливаю, Глеб Петрович?
 - Да, конечно! Конечно!
 
Елагин пил много. Ел тоже...
 -Николай Васильевич, ваша кухарка приготовила утку именно так, как и хотел. Об этой утке я мечтал в Киеве, там таких не жарят, - Елагин вытер салфеткой жирные губы. - Сегодняшний обед в офицерском собрании мне показался... показался не таким вкусным, как раньше. Может быть я отвык..
  - Вы же в Киеве, наверное, в ресторане едите? - иронизировал Грабовский.
 - Нет! Нет! Я, Николай Васильевич, питаюсь исключительно дома. Завтрак, обед и ужин. Наша кухарка готовит очень хорошо, но только под руководством моей супруги, - Елагин отрезал большой кусок утки и положил его к себе в тарелку.
 - А как это у вас, Глеб Петрович, получается питаться дома? А служба? - Грабовский был удивлён.
 - Такая вот у нас служба! Ответственная, опасная, но благородная. Мы, жандармы, чистим российское общество от гнили, - с гордостью заявил Елагин, - а гниль эту разводят в империи писатели. Это их вина!
 - Я прошу прощения, но вы бы могли пояснить? - Грабовский был шокирован таким заявлением своего гостя.
 - Николай Васильевич, это же очевидно! Например вина Гоголя в том, что в его «Мёртвых душах» он подорвал авторитет уездной администрации во всей России. Вы согласны? - Елагин опрокинул очередную рюмку коньяка.
 Грабовский пожал плечами. Он даже и не думал, что великий Гоголь, его кумир, для некоторых людей является преступником!
 
- Но больше всех из писак я ненавижу Грибоедова! Ведь он в «Горе от ума» осмеял служебное прислужничество от высших до низших ступеней чиновничьей иерархии. Я бы его сам растерзал вместо персов, - ротмистр замолчал, приглядываясь к батарее водочных бутылок. - Николай Васильевич, а чего это мы   с вами балуемся только коньячком? Я бы хотел водочки выпить! Я вижу у вас стоит моя любимая «Вдова М.А.Попова», - неожиданно сказал он.
 - Конечно, Глеб Петрович! Конечно! - Грабовский взял бутылку водки и налил гостю полную рюмку. - Есть рыжики. Хороший засол, как раз для закуски! - предложил он.
 - Нет, не надо никаких рыжиков! Вот капустка солёная стоит. Это лучшая закуска! - Елагин выпил, уже не замечая, что Грабовский уже давно не наливает себе.
 Николай молчал. Не хотел вступать в спор с уже пьяным незнакомым человеком. «Пусть говорит, что хочет! Я потерплю».
  Страна наводнена врагами самодержавия, которые мечтают убить государя и уничтожить империю. Вы помните этот жуткий день покушения на Александра Второго? Его мученическую смерть... - голос Елагина осёкся.
 - Конечно, Глеб Петрович. Это был для нас шок! - вздохнул Грабовский.
 - Это был шок для верных поданных, а для революционеров, нигилистов и разных там социалистов - великий праздник! Мы их именуем «внутренними врагами государства», - речь Елагина стала прерывистой. Он произносил одну -две фразы, а затем делал длительные паузы. - Мы их всех найдём и разоблачим...
 - Глеб Петрович, а как вы сможете всех врагов государства найти и обезвредить? Откуда вы знаете кто враг, а кто верный подданный? - спросил Грабовский.
 - Нас жандармов мало, но мы... мы... всё знаем... Помогают нам секретные сотрудники, агенты... Только вот нужно правильно их подобрать и нау-научить, - голова Елагина безвольно опустилась на грудь. Он спал...