Фамилия. Глава 34

 
Государство, пройдя через многие тяжёлые испытания, в 1960-е годы меняло свои принципы действия.  В Советском Союзе уже были созданы значительные индустриальный и научный потенциалы. В западных странах  в это время началась компьютеризация, стали развиваться высокие технологии, которые в нашей стране  имелись лишь в космонавтике  и  кое-где в сфере военно-промышленного комплекса.
 
Во второй половине десятилетия, да и в следующих годах тяжёлая и сырьевая промышленность развивалась вполне успешно, но в  так называемую лёгкую промышленность никакая новая технология почти не внедрялась. К семидесятым годам СССР в производстве угля и кокса, тракторов или цемента опережал вечного своего конкурента – США, но товаров общего потребления выпускалось неизмеримо меньше.

Страна имела больше половины мировой площади чернозема, но порой  хлеб приходилось покупать за рубежом. «Железный занавес» – своего рода замкнутость всей системы за послевоенные годы  от «вражеского окружения» –стала уже официальной доктриной.

Экономика Советского Союза работала далеко не во благо человека. Она существовала как бы сама по себе: вроде она есть, а вроде её и нет.

                ***
Помнится, нам, молодым девчонкам, конечно же, хотелось приодеться и приобуться не хуже какой-нибудь киношной героини. За шерстяными кофточками, свитерами или джемперами мы бежали сломя голову в магазин, пристраивались в хвост   огромнейшей вереницы страждущих покупателей, где  каждому  продавали  только одну дефицитную вещь, и никак  не больше, – за  исполнением этого неписаного закона недремлющим стоглазым оком следила вся очередь. Покупка в Тюкалинске пары туфель превращалась  просто в праздник. Приличная обувь мелькала в продаже очень редко, появление в городском универмаге симпатичных  платьицев возникало эпизодически. Проще было купить ткани и сшить что-нибудь этакое на маминой швейной машинке, к этому делу я пристрастилась ещё в отроческом возрасте. Но на школьный выпускной бал мне пришлось отправиться в бело-розовом свадебном платье старшей сестры и в её же черных туфлях на высоком каблуке, чему я была несказанно рада.
 
В тюкалинскую редакцию районной газеты «Знамя Ильича» меня приняли без испытательного срока. И сразу отправили в командировку в родной Новый Кошкуль на три дня безо всякого конкретного задания. Я лишь получила такое примерно напутствие: «Посмотри, что там да как, напиши что-нибудь». Три дня я бродила вокруг нашей двухэтажной конторы, не осмеливаясь в неё заглянуть, не зная, о чем спрашивать совхозное начальство, и чувствовала себя ужасно глупо в создавшейся ситуации. Наконец, встретив на улице  местную медсестру, я предложила: «Давайте, я о вас напишу?». Она засмеялась и согласилась. Мы немного поговорили и разошлись. В редакцию я привезла из трёхдневной командировки всего тридцать газетных строчек. Так состоялась моя первая публикация.

Командировки случались каждую неделю. По всему району я ездила на попутных машинах, обычно это были грузовики. Автобусов явно не хватало, купить билет на него можно было только спозаранку и в огромнейшей очереди. К окошечку за билетами кидались толпой, меня обычно оттискивали те, кто покрупнее фигурой  и позлее нравом. Так что после нескольких попыток стать пассажиркой в маленьком синеньком автобусе с носом-капотом я стала выходить за город на развилку трёх дорог.
Водителям платила  денежку, примерно столько же, сколько стоил автобусный билет. Со временем шофёры стали узнавать меня, ведь были они большей частью из наших районных деревень. Останавливались сами: спрашивали: «Куда ты сегодня?». Если было не по пути, прощально махали рукой: «Тогда пока, до следующей встречи!». И деньги брать у меня перестали.

Я часто уезжала домой: родителям надо было помогать на огороде, наносить в вёдрах на коромысле побольше питьевой воды из дальнего колодца,  прибрать в доме. Приходилось утром вставать  не позже шести часов. По утрам машин было очень мало,  я не ждала их, а просто шла пешком до города. Иногда меня кто-нибудь догонял, но частенько я так и шагала все 16 километров, но к девяти часам всегда была уже на работе. Туго приходилось в дождливую погоду, когда машины скатывались с большака в канавы и не могли оттуда выбраться по скользкой земле, а на мои сапоги наматывались килограммы грязи. Случалось добираться пешком до города и зимними утрами, несмотря на то, что в наших лесостепях водились волки, мне с ними как-то удавалось  не встречаться.

В редакции дела налаживались. Понемногу приходил опыт, мне стали доверять и досылы: то есть газета уже верстается, а на странице оставляют пустое место для важного материала, который спешно досылают в типографию чуть ли не в последний момент перед печатью. В первые месяцы ответственный секретарь Александр Петрович Долгушин пыхтел над правкой моих сельскохозяйственных опусов и ворчал: детский сад, школьная производственная бригада…  Но к концу первого года, когда я собралась поступать в университет, он попытался уговорить меня идти не на дневное, а на заочное отделение: «Люба, оставайся в редакции. У тебя уже хорошо всё получается…»

Кстати именно Долгушин предложил мне печатать в газете мои стихи. Однажды он зашёл в наш кабинет в моё отсутствие и прочитал на столе оставленный случайно листок со стихотворением. Едва я вошла, он спросил: «Люба, это твои стихи?». Я смутилась и только кивнула, почему-то вдруг подумала, что он сейчас станет их критиковать. А он неожиданно воодушевился:

– Давай их напечатаем! Только надо название придумать. И почему у тебя в «палате снов, в палате грёз», почему в палате? Может, заменишь это слово?

Я растерянно молчала и только кивала головой. Долгушин быстро отнёс стихи машинистке, и через некоторое время снова заглянул:

– Придумала?

Название я придумала, а вот вместо палаты ничего на ум не пришло.

– Ладно, пусть будет в палате, – махнул он рукой. Уже через много лет я всё же заменила это слово. Так моё стихотворение «Желание» было впервые опубликовано в печати. Потом на газетной полосе стали появляться и другие мои поэтические строчки.

Районным радио тогда руководил Василий Дубровин, однажды  он  решил пригласить меня на радио почитать мои стихи. Отчего же не почитать, можно и почитать,–  согласилась я. Однако меня ждало полноценное интервью о моём творчестве. Стихи я тоже почитала, но в конце записи Василий попросил меня прочесть ещё и «Дороги»:
 
                Промчатся за окном вагонным ельник,
                огнем залитый город, сто дорог…
                Лишь из-за них, дождливых и метельных
                я снова покидаю свой порог.

В  июне 1969 года Людмила защитила диплом,  а в августе я поступила в университет на факультет журналистики.  В сентябре наш курс отправился на уборку картофеля в Красноуфимский  район Свердловской области.  В земле возились до первых чисел октября. Уборочная страда была обязательной для первокурсников. Мне, деревенской девчонке, такая работа была не в новинку и не в тягость. В школе мы тоже снимались с уроков и шли на совхозные поля убирать картофель. Мальчишки копали гнёзда лопатами, а мы собирали корнеплоды в вёдра и ссыпали их в мешки. Здесь же землю взрыхливала картофелекопалка, оставляя на широкой борозде россыпи красного картофеля, так гораздо легче было собирать урожай, чем из-под лопаты, когда приходилось ещё дополнительно разрывать землю руками в поисках плодов.

Мне определили стипендию – 35 рублей,  а общежития не дали. Сначала я снимала угол у знакомых в коммуналке, но скандалы и драка хозяйки с бывшим мужем заставили меня искать другое пристанище. Вместе с сокурсницей мы отправились по новому адресу, выданному нам в университете,– туда обращались горожане, которые хотели бы взять на постой студентов. Нас приняла старушка, ничем особо не выделявшаяся: седенькая и сухонькая. Однако ночью Вера, спавшая со мной на одной кровати, толкнула меня локтем и прошептала: смотри! Старушка ходила по комнате, что-то бормоча, но самое страшное было в том, что в  ладошке она зажимала кухонный нож. Мы замерли и почти не дышали. Набродившись, хозяйка ушла в другую комнату, а мы так и не заснули. На занятия поехали со всем своим багажом, а после лекций получили новый адрес, радостно кинулись к троллейбусу и понеслись на новое место жительства. Радости хватило ровно на сутки: на второй день домовладелица объявила нам, что уезжает в длительную командировку и не намерена оставлять в доме девушек, которых почти не знает.

К вечеру в университет явилась мама Веры,  сказала, что дочку она устроила на квартиру к своим знакомым. Мне там места не нашлось.

Приютила меня подружка, однокурсница Нина, с которой мы сдружились на уборочных работах. Она жила в общежитии с девочками-третьекурсницами нашего факультета. Девчонки не возражали, чтобы я водворилась у них, и мы с Ниной устроились на одной кровати. Недели три я жила нелегально.  Уже шла первая зимняя сессия, уже были сданы первые зачёты и экзамены, когда к нам зашёл председатель общежитского студенческого комитета и приятно удивил:

– На втором этаже место тебе в комнате дали, пойдём знакомиться!
 
Саша, так звали моего благодетеля, тоже был третьекурсником-журналистом, дружил с девочкой из нашей с Ниной комнаты и поэтому знал все перипетии моей жилищной эпопеи.

В новой комнате жили четыре математички-третьекурсницы. Мы с ними быстро подружились. Через некоторое время Вера пожаловалась мне, что ей снова негде жить, поскольку с мамиными знакомыми что-то не сладилось. Я не стала ни о чем больше спрашивать, поделилась со своими девочками Вериной бедой и все дружно закивали: конечно, пусть приходит. Так Вера поселилась в нашей комнате, и мы с ней сначала спали вместе, а потом Вера спала и на других кроватях, когда поближе познакомилась с благожелательными девушками.
 
Как-то девочки принесли в комнату доморощенный проигрыватель, собранный  каким-то умельцем-студентом. Мы покупали пластинки и каждый вечер слушали музыку.  Однажды вечером в «красном уголке» смотрела я очередной матч любимой хоккейной команды «Крылья Советов». На этот раз «крылышки» проиграли, и вернулась я в комнату в расстроенных чувствах. Девочки сидели за столом с каким-то незнакомым парнем, спросили меня про игру, и я с возмущением стала рассказывать о неправедности хоккейных арбитров, не обращая внимания на гостя. Через некоторое время он попрощался и стал уходить.
 
– Женя, а проигрыватель-то  не взял! – крикнул ему кто-то вслед.

Он отмахнулся:

– Пусть у вас стоит…

Оказывается, приходил он за проигрывателем, который принадлежал жильцам их комнаты. Как это ведётся в общежитиях, кто-то попросил у них  «музыку» на время, потом у тех, кто взял, попросил кто-то ещё, и так проигрыватель кочевал из комнаты в комнату. Когда хозяева хватились своего сокровища, Женя отправился его искать, и так же ходил из комнаты в комнату, по той самой цепочке адресов, что проделал проигрыватель. Так добрался и до нас.
 
Женя пришёл на другой день. Попросил пришить оторвавшуюся пуговицу к пальто. Был выходной воскресный день, пуговицу пришили, и он пригласил всех погулять: весна, апрель, погода хорошая, солнышко светит, в кино сходить можно.  Мне не хотелось  гулять. А когда все оделись, он, вдруг немножко растерявшись, спросил меня:

– А ты?

И как бы я ни отнекивалась, девчонки всё же собрали меня. У кинотеатра вдруг сначала у одной, потом у другой моей подружки нашлись неотложные дела. Нас оставили вдвоём. В кино мы не попали, не оказалось билетов. Погуляли и вернулись в общежитие.

Рано утром в дверь постучали. Кто-то из девочек открыл:

– Люб, это к тебе!

Женя стал приходить каждый день.

На снимке: Первокурсница Люба Горина