Конец високосного года 73

- Постарайтесь не травмироваться, - говорит Сабини, собираясь выходить. Это обязательное стандартное предупреждение при проведении антикоагулянтной терапии, и делает он его машинально, но Хаус все равно кривит губы в усмешке. Понятно, почему: лёжа на кровати, не так легко травмироваться, тем более теперь, пока всё, на что он способен - это закрыть глаза и уснуть. Но ещё прежде, чем уснуть, он всё-таки успевает спросить Чейза:
- У Рубинштейн то же самое?
- Да, тромботические осложнения.
- Правда, - говорю, - ее раньше не стентировали и постоянного приёма антикоагулянтов, на который она забила, не назначали.
- Язва ты. Уилсон, - вздыхает Хаус. – Раньше таким не был. Старость тебя портит.
Все уходят, и я остаюсь в палате последним. Чтобы ответить на реплику о старости и порче.
- Ты опять чуть не умер. У тебя это хобби, чуть не умирать...
Он ничего не отвечает - а мог бы и мне припомнить мои хобби соответствующего характера - но он просто спокойно смотрит на меня слипающимися глазами.
- Ладно, - говорю. - Спи. Спи, Хаус, - и, наконец тоже выхожу.
И ещё не успеваю снять защитный костюм, как Венди передаёт мне привет от Ньюлана:
 - Через полтора часа разбор эпидобстановки и эпидмероприятий. Вас ждут с докладом.
Через полтора часа с докладом - это довольно жёстко. К тому же, вызывают вот так, через Венди, чуть ли ни повесткой. Боюсь, Ньюлан рассчитывает оставить мою кровь на полу. Но доклада они всё-таки ждут. Значит, надо освежить последовательность событий по датам. Ну, и, разумеется, ещё раз пересмотреть нормативно-правовую базу. Это у Хауса серое вещество структурировано и каталогизировано - у меня всё примитивнее, мне нужно перезагружать оперативку перед использованием.
Когда сижу у себя, просматривая данные на экране, вдруг писклявый дискант окликает в спину:
- Помощь нужна?
Так внезапно, что вздрагиваю и машинально сворачиваю экран - прямо как какой-нибудь шпион, честное слово.
- Что ты подкрадываешься! Какая помощь? В чём?
- Посижу рядом на разборе, подержу за руку, если будет страшно, - он насмешничает, издевается. Но, если подумать, то, что он предлагает... Если будет всё совсем плохо, его вмешательство, буквально две-три реплики... Если он, конечно, захочет. Но вот что именно он захочет, это пока покрыто мраком тайны. И соглашаться опасно.
- У нас ведь нет никаких вопиющих нарушений... - говорю, но по тону получается, что вроде оправдываюсь.
Корвин вспрыгивает на стол, болтает своими кроссовками-морковками, чуть не задевая меня по коленям. Я стараюсь игнорировать это, продолжая просматривать записи.
- Кадди приехала, - вдруг говорит он.
Это интересно. По-настоящему интересно. Она явно приехала на разбор, и явно из-за своего фрика. Но если она приехала на разбор, значит, что-то уже вышло за пределы больницы, значит, напрягся Минздрав. Или это – игра на упреждение? Знаю, что информатор у неё Блавски, они – подружки. Поэтому Минздрав мог её и не трогать – сама проявила инициативу.
- Когда приехала?
- Недавно.
- И не зашла?
- Зашла. Только не к тебе.
"И не к Хаусу", - думаю про себя. Впрочем, к Хаусу ее бы и не пустили. Сказать ей, что он чуть не умер? Нет. Сейчас не надо. Да и Блавски могла уже сама сказать – настолько, конечно, насколько узнала она. Насколько успела узнать – реанимационную бригаду в бокс призывали громко, по селекторной связи.
Разбор, кстати, не в кабинете "колюще-режущей", но и не в актовом зале - так сказать, «средним составом» - чуть не добавил "присяжных".
Есть у нас такая комната для групповых занятий - как раз в ведомстве Блавски. Мягкие, хорошо моющиеся стены, потому что бывало всякое. Удобно препарировать и облажавшуюся администрацию – кровь не останется на обоях.
- Только не забирайся на шкаф, сделай одолжение, - прошу Корвина, одновременно сдаваясь его предложению.
Кир по-собачьи вздергивает верхнюю губу:
- Там нет шкафов.
Шкафов там, действительно, нет - есть расставленные полукругом кресла, стул за столом - место доминанты, и на нём восседает, естественно, Ньюлан.
В креслах Блавски, Кадди, Ней и - сюрприз Сё-Мин. Впрочем, сюрприз не из неприятных. Ещё какой-то лысый, незнакомый - видимо, из министерства, одетый в дорогой костюм с нелепым галстуком, и одно оставшееся кресло пустое - для меня.
А я-то ждал освобождённого эпидемиолога Кристи Тан, знаком с ней по паре конференций: немного восточное лицо, улыбчивое и умное, энергичная фигура. Но это не она. А кто? Здороваюсь общим поклоном, специально ни на кого не глядя, и сажусь – не спеша, основательно, с чувством собственного достоинства. Чтобы лиловая «доминанта» не зарывалась.
Корвину сесть некуда, и он устраивается на подлокотнике моего кресла, а на мой укоризненный взгляд снова по-собачьи вздёргивает губу:  « это же не шкаф».
- А вы, простите...? - ошеломлённо вылупливается на него министерский.
- Кир Корвин, доктор медицины, хирург высшей категории, сертификат по общей хирургии, нейрохирургии, кардиохирургии, торакальной хирургии, - отчеканивает Корвин, задирая свою большую и лохматую голову так, что подбородок выступает вперёд, как корабельный бушприт.
Министерский явно раньше ничего о нём не слышал и как-то нехорошо цепенеет. Это, впрочем, нормальная первая реакция на Корвина. Он, кажется, и сам уже привык, что никто не может поверить в то, что карлик - успешный хирург, что это не какой-то розыгрыш, прикол, развод, и неспроста надпись на его рабочей хирургической куртке: "я - настоящий". Привыкнуть – привык, но что воспринимает это, как должное, я бы не сказал. В такие минуты мне его даже жалко и хочется сказать за него какую-нибудь колкость неофиту. Сейчас – особенно. Но обычно Кир и сам справляется.
- Я должен здесь быть, - безапелляционно заявляет Корвин. - Я проводил операцию в условиях карантина. Думаю, об этом разговор тоже пойдёт. Вижу, что меня не приглашали и не ждали, но я не собираюсь всё совещание сидеть, как канарейка, на жёрдочке...  - и властно приказывают Ньюлану :
- Принесите мне стул.
Ньюлан багровеет - при его фиолетовой коже оттенок просто угрожающий.
- Остальные здесь женщины и мои начальники, - снисходительно объясняет Корвин, чуть смягчая тон – так, чтобы Ньюлану нечем было крыть. - А мне при моём кукольном росте самому не справиться. Так что сходите вы, прошу вас!
И Ньюлан, этот напыщенный монгольфер, возомнивший себя черт-те кем, встаёт и идёт, и притаскивает стул, на который Корвин - вот зараза - не пересаживается, оставаясь на подлокотнике моего кресла. Только говорит:
- У нас всех – я имею в виду врачей-практиков - ещё немало работы - может быть, уже стоит начать ваш разбор?
Тон у него при этом вызывающий, презрительный, пренебрежительный, снисходительный – жуткий совершенно коктейль, но при этом не настолько, чтобы к нему можно было реально придраться. В общем, наш маленький тиран явно прибирает всё к своим рукам, и моё дело теперь – довериться и плыть по течению за этим ледоколом с бушпритом задранного подбородка.
- Давайте сначала заслушаем доктора Уилсона, - предлагает Сё-Мин – пожалуй, единственный, кого Кир не ошеломил и не впечатлил – ещё бы. Сё-Мин-то его знает, как облупленного.
- Я, - говорю, - собственно, не очень представляю, что вы от меня хотите услышать, и что вообще здесь происходит. Разбор эпидситуации? Разбор противоэпидемических мероприятий? Мне кажется, предмет слишком очевиден для разбора. Новая вирусная инфекция протекает с широким спектром респираторных симптомов от катара верхних дыхательных путей до пневмонии. Контагиозность не выше и не ниже, чем у большинства воздушно-капельных вирусных инфекций. На настоящий момент в штате Нью-Джерси количество заболевших новой вирусной инфекцией... - я называю цифру, - что составляет на тысячу человек..., - ещё одну. - Учитывая пациентов и персонал, в "Двадцать девятом февраля" на настоящий момент... - я их и третий цифрой оглоушиваю. - Стало быть, статистически среди нас должен быть хотя бы один больной. Но это, если говорить об общей статистике. Что касается статистики лечебных учреждений, то, учитывая "Мёрси" и "Центральную окружную" с их показателями, среди нас должно быть не меньше восьми с половиной инфицированных. На самом деле у нас меньше. У нас их семь. К тому же, пациент Айо, скорее, страдает внутрибольничной пневмонией застойного характера; его результаты идентификации вируса непостоянные и противоречивые. Следовательно, противоэпидемические мероприятия в больнице не хуже таковых в «Мёрси» и «Центральной окружной». Конкретно: при подозрении на вирусную инфекцию было произведено разобщение больных и контактных, больных направили в бокс интенсивной терапии, контактных - в обсервационные боксы, после получения результатов анализов в больнице был введён карантин, службы перешли на режим работы в условиях карантина. Собственно, это - все. Мы сообщили об эпидобстановке в ЦКЗ согласно инструкции, оттуда пришёл представитель, и я, - добавляю неожиданно для самого себя, - скорее, его доклада бы ждал. – похоже, Корвин заразил меня наглостью.
- Что ж, я готов вам доложить свои выводы, доктор Уилсон, - вкрадчиво говорит Ньюлан, обретший снова свой природный цвет лица. – Но сначала один вопрос. К медсестре Ней… Скажите, медсестра Ней, когда вы получили первый положительный результат анализа на новую вирусную инфекцию?
- Двадцать третьего, - не моргнув глазом отвечает старшая сестра.
- А когда больница была закрыта на приём и объявлен карантин?
- Двадцать пятого.
- Двадцать пятого! - и он победоносно переглядывается с министерским лысиком и Сё-Мином. - А операция пациентке Рубинштейн была проведена... доктор Уилсон?
- Двадцать пятого, - говорю голосом безразличным, как скомканная бумага без единого знака на ней.
- То есть, вы проигнорировали результаты анализов от двадцать третьего числа, отложили карантин на пару дней и пошли на плановую операцию у инфицированной больной, уже зная, что в больнице новая вирусная инфекция? Вы же понимаете, что это серьёзное нарушение, доктор Уилсон?
- Ну, вот если я сейчас скажу "не понимаю", - говорю, - вы либо мне не поверите, либо решите, что я идиот, не имеющий представления об основах эпидемиологии. Конечно, понимаю.
- Тогда не понимаю я, - ещё вкрадчивее говорит Ньюлан. – Не понимаю ваших мотивов такой задержки. Или, может быть, вы получили определённое возмещение предполагаемых дисциплинарных взысканий?
А вот так со мной ещё никто себя не вёл – даже Триттер, упокой Господи его душу. Я чувствую, как мои щёки леденеют – сосуды под кожей сжались, сдавив несчастные эритроциты, как в тисках. Но я молчу. Хотя все видят, что я белее мела – Блавски, Кадди, Сё-Мин. Я чувствую их взгляды. А Корвин кладёт мне ладонь на плечо.
- И другое нарушение, - голос Ньюлана по-прежнему проникновенный. - Доктор Хаус, пребывая в инфекционном боксе без защитного костюма, заразился новой вирусной инфекцией, и сейчас мало того, что выпал из строя с осложнённой пневмонией, вообще едва остался в живых: ему с трудом купировали отёк лёгких, причём во время нарушения им режима вы, доктор Уилсон, насколько я знаю, находились там же.
Наверное, Орли тоже заблаговременно дал мне взятку, чтобы я не мешал Хаусу его реанимировать. Да я этак скоро озолочусь, актёры – люди состоятельные, Орли , я слышал, зарабатывает за эпизод больше, чем я за год.
Сё-Мин смотрит на меня сочувственно. А вот Кадди отвлекается теперь на совсем другое. Слова Ньюлана словно ударяют по ней – похоже, Блавски не успела или не захотела ей подробно рассказать про Хауса, и сейчас она, обладая живым воображением и кое-что понимая в медицине, в какой-то степени заново переживает всё то, что мы уже пережили в инфекционном боксе.
И я, перехватив её взгляд, успокоительно прикрываю глаза: уже всё в порядке.
И тут, пока я отвлёкся на Кадди, как раз и возникает Корвин:
- У вас такое торжествующее выражение лица, доктор Ньюлан, - слышу вдруг я над самым ухом его пронзительный дискант, - как будто рак пациентки Рубинштейн и пневмония доктора Хауса не только радостные, но и вами лично организованные события. Интересно, вы, может быть, тоже получили определённое возмещение за попытку дискредитировать доктора Уилсона – например, от Эда Воглера – или это ваша личная инициатива, и вы не можете забыть, как доктор Уилсон попенял вам за несанкционированный обыск стола доктора Хауса несколько лет назад? Да, он был груб, не спорю, и вы имели полное право обидеться до полной потери объективности. Навсегда! – припечатывает он почти взвизгом, и я улавливаю в его голосе знакомые модуляции – так Корвин говорит, когда он не просто говорит.
 - Нет, это вами они организованы, - легко попадается на крючок так бесцеремонно задетый Ньюлан.- И моя субъективность не при чём!
- Вот как? Вы всерьёз утверждаете, что мы спровоцировали рак у пациентки? Каким образом? Я полагаю, вы оканчивали какой-нибудь медицинский институт? Просветите меня о способах провокации рака глазницы на расстоянии от Нью- Джерси до Лос-Анджелеса, очень обяжете, – теперь в голосе Кира отчётливая издевка.
- Я говорю не о раке, а о пневмонии, которая развилась у доктора Хауса после контакта...
- Через пару часов после контакта, - снова подхватывает Корвин. - Доктор Ньюлан, вы имеете представление о патогенезе пневмонии или это тоже прошло мимо вас? Она не развивается за два часа. Вашему шефу Воглеру простительно этого не знать – он не медик, он торговец. Но вы-то, как будто бы врач…
Министерский лысик начинает ёрзать и как-то беспомощно оглядывается на Сё-Мина.
«Что он творит!», - ужасаюсь я про себя, разрываясь между чувством благодарности к Корвину и чувством ужаса зарвавшегося пацана перед отцовским ремнём.
- Вы в чём меня обвиняете! – наконец, взрывается Ньюлан. – Вы отдаёте себе отчёт…
- Ровно в том же, в чём вы – доктора Уилсона, – мгновенно парирует карлик. – И  даже с большим основанием – о том, что вы сотрудничали с Воглером и конфликтовали с Уилсоном, знает вся больница. И о том, что Уилсон не берёт взяток – тоже.
- Ваш доктор Уилсон, - начинает злиться Ньюлан, - пренебрег эпидемическими правилами, как и, тем более, доктор Хаус, которому не нужно было на развитие пневмонии именно только два часа, потому что он их не соблюдал и до контакта с пациентом инфекционного бокса, и времени на развитие пневмонии у него таким образом было предостаточно.
- А разве эпидемические правила должны соблюдаться не во время контакта с инфекционным больным, а до этого? Кто вам такое сказал? Сошлитесь на соответствующий приказ или хоть рекомендацию, а то я подозреваю, что требование соблюдать эпидемические мероприятия до того, как возникли основания их соблюдать – ваш личный оксюморон. – Кстати, вы их сейчас тоже не соблюдаете – я не вижу на вас ни защитного костюма, ни респиратора.
Мне очень хочется ткнуть Корвина кулаком в бок, но я сдерживаюсь, ловя себя на том, что мне.в сущности,  нравится устроенный им скандал. И даже плевать на последствия. А он опирается на моё плечо и стискивает его пальцами так, словно на плече у меня обосновался ловчий сокол. Пальцы Корвина - маленькие и стальные, как плоскогубцы.
- Доктор Хаус, - говорит он, внезапно прекращая ёрничать, - находился не в инфекционном боксе, а за его пределами, когда у пациента в боксе внезапно возникло жизнеугрожающее состояние. Поэтому на нём не было защитного костюма – в коридорах вне инфекционных боксов он не предписан. А вы знаете, сколько времени требуется на надевание этого самого защитного костюма? Доктор Хаус успел бы только на констатацию, если бы стал его надевать. Он отдавал себе отчёт в том, что рискует собой – в этом отношении можете быть абсолютно уверены. Хаус – умный врач и умный человек, реалист, прекрасно умеющий взвешивать риски. И поэтому он не нарушал дисциплину по халатности или недомыслию, а сознательно пошёл на риск, и поэтому же немедленно был изолирован доктором Уилсоном, когда реанимация закончилась. Да, он заболел, хотя сроки делают заражение именно во время реанимации маловероятным, но талантливый актёр и хороший человек Джеймс Орли сейчас, если бы не это нарушение, не выздоравливал в инфекционном боксе, а лежал  бы в морге и ждал вскрытия.
Что касается другого хорошего человека и талантливой актрисы Лайзы Рубинштейн, отсрочь мы операцию до подтверждения предположительных анализов от двадцать третьего - и она потеряла бы и другой глаз, если не больше. Она и так парализована, а оставь мы опухоль расти ещё три обязательные недели карантина, паралич мог бы быть полным. И – да - мы тоже пошли на эту резекцию с риском, не дождавшись результата ПЦР, но мы готовили операцию в условиях повышенной эпиднастороженности, даже выбрали не общую операционную, провели мощную премедикацию, получили информированное согласие пациентки, разъяснив ей все риски в доступной форме, и сразу после вмешательства изолировали её.
Вы можете придраться к формальностям - на то вы и орган, скорее, административный, чем лечебный, но, вынося наказующее решение, не забывайте - просто отдавайте себе отчёт в этом - что вы наказываете врачей за их прямую обязанность, за две спасенные жизни. А что за опасность у вас на другой чаше весов? Никакой. Ни одного подтверждённого случая внутрибольничного заражения. И я не понимаю, почему молчит доктор Уилсон, который полдня убил на проверку иммунологических карт инфицированных, - и он, наконец, чуть расцепляет соколиную хватку, позволяя мне открыть рот.
- Ну, я молчу, - говорю, повинуясь соколиной лапе на плече, - потому что доктор Корвин, в основном, всё уже сказал. Что касается иммуноглобулинов, в анализах инфицированных, действительно, преобладает фракция не ранней стадии инфицирования, что, и в самом деле, делает куда более вероятной версию заражения вне больницы, ещё до поступления к нам.
- И кто ваш нулевой пациент? – подаёт, наконец, голос министерский.
- Леон Харт, - говорю я и прямо-таки ощущаю потребность потрогать кончик носа - ну, чтобы убедиться, что он не растёт
- Леон Харт... - повторяет министерский. - Он ведь тоже актёр?
- Здесь вот ещё что, - Ньюлан тоном слегка лебезит, из чего я делаю вывод, что лысый - шишка побольше. - Здесь ещё снимали кино. В больнице, в условиях инфекции. Дополнительный источник дохода, контракт со съёмочной группой из Эл-Эй. Леон Харт - член этой группы.
- Как ему наши доходы покоя не дают – готов всех оклеветать, - шепчет мне на ухо Кир, но шепчет так, чтобы Ньюлан слышал.
- Перестань, - отвечаю. – Он просто делает свою работу, - тоже шёпотом, и тоже так, чтобы Ньюлан слышал. – Зря ты…
Лапа сокола выражает одобрение – я, похоже, попал в его сценарий. Но дальше нужно говорить вслух – и уже не для Ньюлана.
Можно сейчас, конечно, напомнить что больница "Двадцать девятое февраля" создавалась на благотворительные средства и отчитываться перед Минздравом, снимает она попутно лечебному процессу кино или рисует рекламные постеры, не то чтобы обязана, но у меня аргумент повесомее
- Дело не в съёмках и не в контрактах. Леон Харт здесь не поэтому. Он - наш давний пациент, и он включён в наблюдательную долгосрочную программу, как получивший пересадку почки на фоне широкой аллергии и гломерулонефрита, то есть получивший трансплантацию на фоне онкологического или аутоимунного заболевания. Это – критерий включения, и это - наш профиль, наше исследование, сертифицированное ещё до всех новых вирусных инфекций, - и я как бы невзначай демонстрирую лысому представителю Минздрава собственный электронный браслет. - Мы должны продолжать наблюдать его в любых условиях. Контракт со съёмочной группой, заключенный задолго до возникновения эпидугрозы, позволял это сделать, не отрывая его от работы, весьма напряжённой. Предвидением будущего мы, увы, не владеем, и нам пришлось менять все условия на ходу по обстановке. И это, поверьте, не было слишком просто ни нам, ни съёмочной группе, но мы справились. Поэтому не стоит принимать во внимание домыслы и инсинуации, порождённые, как справедливо заметил доктор Корвин, подозрительностью и не самыми простыми личными отношениями между доктором Ньюланом и мной. Мы делаем одно дело, делаем успешно, и я благодарен доктору Ньюлану за помощь с организацией очага и вакцинации.
Подавляю в себе желание раскланяться, а присутствующие, кажется, подавляют в себе желание зааплодировать. Но тут Кир Сё-Мин улыбается своей загадочной восточной улыбкой и спрашивает:
- А скажи-ка, Кирьян Владимирович… – и что-то по–русски, чего я не понимаю, и никто не понимает, а вот Корвин понимает, потому что его физиономия живо идёт красными пятнами.