de omnibus dubitandum 33. 495

    ЧАСТЬ ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ (1668-1670)

    Глава 33.495. КОПИЯ С ПИСЬМА, ПИСАННОГО В ГОРОДЕ ИСФАГАНЕ ДАВИДОМ БУТЛЕРОМ…

    В четверг 25 июня вновь испеченные казаки, писал, прикрываясь именем Якова Бутлера, Ян Янсен Стрейс, снарядились, чтобы отправиться с нами в Астрахань, что и было сделано, и после полудня мы увидели Астрахань. Разбойники сошли на берег и разделили добычу, взятую у нас.

    Я тем временем дал понять хирургу, что нам представляется хороший случай с ними разделаться, ибо мы не были связаны, а лодку удерживало наполовину воткнутое в землю копье, и я легко мог бы справиться с нею. Хирург открыл полковнику наше намерение и спросил, не присоединится ли он к нам. Но мы не на того напали, так как этот дурак, хотел заслужить милость казаков и дал им знать о нашем намерении и предложении и, предостерег их, после чего, опасаясь наших замыслов, к нам приставили стражу.

    Я сказал хирургу, что, так как наше предприятие не удалось, то я хочу спастись из их когтей бегством, пробежать немного по острову, переплыть реку и отправиться к татарам.

    Я привел это в исполнение, но вскоре за мной погнались, и охотникам не удалось бы меня поймать, если бы я не задержался, оттого что поскользнулся и упал.

    Тем не менее, я бросился в воду, чтобы уплыть, но жестоко обманулся, ибо река здесь была весьма неглубокая, мелкая; меня поймали и немилосердно избили до синяков, так что все мое тело было истерзано.

    Потом они так крепко связали меня, что руки мои почернели от крови, бросили в лодку и тотчас же повезли нас в город. По дороге хирург договорился с ними, что если они нас оставят в живых, то я заплачу выкуп в 100 рублей, т.е. 500 гульденов, а хирург 70 рублей, т.е. 350 гульденов. Они сказали, что за эти деньги сделают все возможное. К вечеру мы прибыли в Астрахань и нас тотчас же отвели как пленных к казачьему генералу.

    Я был почти гол, на мне ничего не было кроме старых кожаных дырявых штанов, а ноги были босы.

    Предводитель сидел на улице, по-турецки скрестив ноги, как портные в Голландии и других местах, перед домом митрополита, или руского епископа, пил водку и был сильно пьян.

    Он спросил хирурга, кто он такой, на что хирург ответил ему. Он даровал ему жизнь и приказал перевязать раненых.

    Затем он спросил, кто я такой. Хирург ответил, что я его товарищ. Он спросил еще, что я умею делать. На что я ничего не ответил. Хирург ушел и оставил меня одного. После опроса руского полковника при мне [его] сбросили живого с высокой башни, называемой Раскат (Rooscat). С этой башни также сбросили живым воеводу, или губернатора, после многих пыток и мучений. Этого господина звали Иван Семенович Прозоровский. Его младший подъячий и другие начальники, или офицеры, большие и малые, были перебиты или сброшены в воду.

    В это время было произведено много нечеловеческих жестокостей, но бог дал мне львиное сердце. Предводитель, видя мою неустрашимость, велел дать мне водки; я выпил две большие чарки и по его приказу был отведен в лагерь. Что случилось с двумя рускими капитанами, осталось мне неизвестным.

    Когда меня пленного вели в лагерь и сажали в лодку, стоявшую неподалеку от судна предводителя казаков, где была раскинута палатка, меня узнал проходивший мимо руский солдат, который тут же не замедлил рассказать вдове помянутого подполковника, или шотландского дворянина, который командовал 500 воинов, что меня видел и что я еще жив.

    Я уже сообщал, что среди немецких офицеров, прикомандированных к подполковнику, были Пауль Рудольф и его пасынок Людовик Фабрициус. Этот юноша Фабрициус остался жив; как это произошло, слишком долго рассказывать: его принудили перейти на сторону казаков, так как он хорошо владел руским языком. Услышав, что я еще жив, юноша пришел ко мне в лодку, чтобы навестить меня. В это время многих убивали и бросали в воду.