Блаженная. Глава из романа Дети Авеля

                Блаженная

          Младшую дочь Николая Китова, сестру Шурика Толстого, Люду в деревне любили все. Маленькой она была светленькая, полненькая да круглолицая. Всегда с улыбкой, озорница и хохотушка.
          Раньше жили Китовы в деревне Белой недалеко от Березовского выселка. Так получилось, что в 95-м году остались одни в деревне. Бельские разъехались: кто в Пшеничную, кто в город. Лет восемь были наездами дачники, семьи три, но потом почему-то бросили свои участки.
          Николай тянул до последнего.
          «Пусть это будет хутор Китовский, -  говорил он. – Никуда я не поеду. Пчел разведу, сад посажу».
          Ничего из этого, конечно, не сделал. Хотя был по природе мужик рукастый, мог бы и горы свернуть, видать, сидел да волшебного пенделя ждал. Не выворачивался.
          Вот когда жена Мария серьезно заболела, пришлось выезжать. Говорили ему про город, но Китов поехал в Кузину Дальнюю, куда и медицинская помощь не всегда приедет.
          Марии Китовой врачи отмеряли полгода жизни, но она боролась целых три. Последнее время ей совсем тяжело было. Высохла вся. Рак съел ее изнутри.
          Умерла она в октябре. Листва на деревьях уже облетела. Голые ивы вдоль Тымы в сумерках напоминали страшных существ, тянувших к небу кривые когтистые лапы.
          Похоронили Марию как-то спешно, будто чего-то боялись или от чего убегали. Старик Полушкин сделал гроб, бабки омыли, обрядили в «смёртное платье». Покойницу отвезли на кладбище, опустили в могилу и забросали комьями грязной земли.
          На поминках жены Николай напился. Он плакал и жаловался на судьбу. Пьяный он совсем забыл о своих детях, которым было во сто раз тяжелее. Мужики унесли Китова в спальню, положили на кровать. Женщины убрали со стола, вымыли посуду. Шурик Толстый ушел спать к Саньке Звягину, а Люду увели к себе Полушкины.
          В своем постыдном малодушии Китов не захотел оставлять детей дома, а отправил в интернат, где они учились.
          Через три дня Люда из интерната сбежала. Голодная и усталая явилась в деревню. Николая Китова в Кузиной в это время не было – по какой-то надобности он уехал в город, а там и завис в килдыме, заливая водкой свое горе.
          Родной дом был закрыт. Люда постучала, но никто не открыл дверь, никто не вышел навстречу. Тогда девочка просто села на скамейку и просидела несколько часов, безучастная ко всему. Осенние сумерки подкрались незаметно, заморосил мелкий дождик-сеногной.
          Люду обнаружил старик Полушкин, возвращавшийся с рыбалки. На озеро он поехал уже после обеда с тихой надеждой поймать хотя бы три карасика. Бабка еще поворчала – зачем кобылу запрягать, если фитили с неделю пустые стоят? Ты что, думаешь, мешок рыбы поймать! Права была. Снова пусто, будто водяной всю рыбу увел. Старик Полушкин матерно выругался, помянув рыбью мать и решил снять бесполезные фитили. Пока снимал да грузил на телегу, начало темнеть. Проезжая по деревне, увидел он возле дома Китовых маленькую детскую фигурку.
          Полушкин подъехал, остановил кобылу.
          Девочка сидела неподвижно, будто дремала. Фиолетовая курточка, штанишки, ноги в резиновых сапожках, а голова не покрыта, русые волосы всклочены.
          - Люда,  - позвал он. – Ты откуда взялась?
          Девочка посмотрела на него. Ничего не сказала.
          Полушкин посадил девочку на телегу рядом с собой и привез к бабке. Баба Нюра принялась охать и ахать, отпаивать ее горячим чаем, отправляла мужа затопить баню. Люду уложили спать, а сами побежали по деревне, искать телефон интерната. Нашли, позвонили директору.
          Утром из интерната приехали и Люду забрали. Старики Полушкины успокоились. Но дня через четыре девочка снова сидела на скамейке у своего дома. В этот раз на нее наткнулась неугомонная бабка Сорока.
          После второго побега девочки отыскали ее отца (в первый раз не смогли, как не старались). Николай Китов явился к директору интерната, небритый, опухший. В килдыме они пили всё, что могли достать, поэтому выхлоп был зверский. Еще и сцепились с кем-то на автовокзале – скула болит.
          Разговор получился грубый. Оттянули его как пацана, спасибо, уши не надрали.
          - Еще один побег и мы у вас дочь заберем, -  пригрозила директриса.
          - Куда дальше интерната? – поинтересовался Николай. – В детдом?
          - В детприемник. А на вас будем подавать о лишении родительских прав.
          Ну и дела! Сначала жена умерла, а теперь еще и дочь хотят забрать!
          - Отпустите ее, -  попросил Николай. – Пусть дома поживет. Хотя бы недели две. Я завтра отойду. Можете проверить. Если сорвусь, запью, тогда забирайте.
          Сделку Китов заключил серьезную, наподобие продажи души. На одну чашу весов положил всю прежнюю жизнь, а на другую – дочь. Не разбираясь, подмахнул директрисе, подписав какие-то бумаги.
          Две недели девочка жила дома. Отец не пил, постоянно был чем-то занят: пилил, колотил, подрядился бабе Зине Марьиной поправить сени.
          Люда вела себя спокойно. Не плакала, говорила мало, при этом находилась в каком-то полусне, как человек которого разбудили рано утром, не дав выспаться.
          В оговоренный срок Николай Китов вернул дочь в интернат. Шурику поручил смотреть за сестрой. А сам тут же в Пшеничной купил полторашку крепкой «Охоты» и выцедил на остановке.
          Через неделю Китову сообщили, что Люду увезли в психушку. Николай примчался в интернат. Директрисы на месте не было. Он сумел поговорить только с сыном. Шурик боялся наказания отца, поэтому сбивчиво рассказал, что невиноват, у Люды произошел срыв, и она напала на девчонку из Терениной. Когда же ее попытались оттащить, то царапалась и кусалась.
          В больнице Люда Китова пробыла два месяца. Перед самым новым годом Николай забрал ее и привез домой. Девочка напоминала испуганного зверька. Озиралась по сторонам, молчала, иногда начинала по-собачьи скулить. Что ей говорили делать – выполняла, но бездушно, как команды.
          Николай сводил дочь к бабе Дуне, в деревню Казакову. Знахарка ее полечила, дала Китову наговоренной воды и Богородской травы.
          - Она отойдет, но какой раньше была, уже не будет, -  сказала баба Дуня. -  Видать, что-то сильное ей кололи. Мозги, будто ложкой перемешаны.
          Долго, очень долго выходила из Люды больничная химия. От бабкиных травок ее рвало до желчи, от наговоренной водички она спала сутками.
          Из интерната прислали личное дело, тем самым сказав, что Люда Китова учиться больше не будет. Николай такому известию был даже рад – теперь дочь всё время будет дома.
          И потянулись обычные будничные дни. Убирали снег, топили печку. На каникулы приехал Шурик.
         Всё случилось, как и говорила баба Дуня. К лету Люда поправилась, но от прежней веселой девчушки не осталось и следа. Теперь это была сорокалетняя женщина в теле подростка. Она управлялась в доме, готовила, стирала, полола грядки. Короче говоря, выполняла обычную женскую работу. А про то, что Люда книжки день и ночь читает, бабка Сорока натрепала.
         Были, правда, у Люды странности. Когда Николая не было дома, она уходила на кладбище и подолгу сидела возле могилы матери. Иногда девушку видели в заброшенной церкви, где она стояла на коленях. А еще болтали, что в летняя время любит Люда Китова купаться ночью одна на Прорве.

         После потери невинности Наташка сидела дома.
         - Сходила бы погулять, -  просила баба Нюра. Гнев ее давно прошел. Теперь эту дуреху было жаль. Кто-то теряет девственность за деньги, кто-то – по любви, кто-то – от насилия. Внучка потеряла ее по глупости.
         Наташка ходила по ограде, по огороду, но на улицу упорно не шла.
         - С дедом на озеро поеду, -  наконец сдалась она.
         В тот же день поехали на озеро. Проезжая по деревне, конечно, встретили пацанов, а среди них Саньку Звягина. Наташка, увидев его густо покраснела, опустила глаза. Коварный обольститель только глупо улыбался и молчал. Пацаны ухмылялись и шушукались.
         Полушкин зло стегнул кобылу, и они проехали мимо.
         Следующей они встретили блаженную сестру Шурика Толстого. Люда поливала помидоры. Носила воду из бочки и под каждый куст лила по полведра. Одета блаженная была в старый материн халат, на голове – платок, повязанный по-старушечьи.
         - Привет, Люда! – окликнула Наташка. Китову она знала, раньше они даже играли вместе.
         Блаженная прервала свое занятие, повернулась к ней.
         - Привет, Наташа,  - отозвалась она. Голос был очень тихий.
         - Как дела?
         - Хорошо.
         - Можно к тебе зайти?
         - Завтра приходи, -  сказала Люда и вернулась к своим помидорам.

         Санька Звягин после совращения Наташки возле дома Полушкиных не показывался. Но мать отправила его за хлебом и пришлось явиться пред ясные очи бабы Нюры.
         Бабка была любезна. Поздоровалась, спросила, почему долго не заходил. Звягин обрадовался: видимо, бабка про тот «случай» не знает.
        Он купил три булки хлеба и уже собирался уходить, но бабка позвала его:
        - Саня, тут крупу привезли. Помоги с печи снять.
        В проходе между кухней и спальней толстая Полушкина прижала пацана к стене, при этом бабкины пальцы больно ухватились Звягину между ног.
        - Ну что, герой, тебе кокушки отрезать за твои похождения? -  зашипела бабка прямо в ухо. В другой руке ее был большой нож-хлеборез, взятый с прилавка.
Звягин перепугался. Бабка никогда попусту не болтала, если сказала, что яйца отрежет, то выполнит всё в точности.
        - Не надо,  - только и смог прошептать он. Из глаз потекли слезы.
        - Будешь языком про Наташку трепать – отрежу, -  пообещала Полушкина.
        Тиски бабкиных пальцев разжались.
        Санька рванулся. Опрокинул прилавок с хлебом, кубарем выкатился в сени, там загремел пустым ведром, уронил с гвоздя сито. В ограде немного отдышался и побежал домой.
        Про агрессию бабки Санька всё рассказал пацанам, не забыв при этом добавить в действие деталей и драматизма. Выходило всё так, что дед и бабка его держали, а Мартышка подбиралась с кухни с острым ножом, чтобы его кастрировать. Он изловчился, ногой выбил нож, старухе двинул в ухо, а деду под дых и убежал.
        - Ну ее на хрен эту Наташку! – сказал он в конце рассказа. – У ней, видать, кукуха поехала. Недаром к Людке Блаженной в гости ходит.

        Деревенским было непонятно, чем взяла блаженная эту мартышку Наташку, но после первого посещения та начала ходить к ней почти каждый день. Что они делали, никто не знал. Любопытная бабка Сорока даже ходила в окна подсматривать, но ничего не увидела, так как занавески были задернуты плотно. Только Костяня раз видел их вместе на огороде над грядками.
        - Что вы там делаете? – спросила как-то вечером баба Нюра. С одной стороны, ей нравилось, что внучка стала как-то серьезней и взрослее, помогала ей по хозяйству. Страх вызывала сама Люда Китова, побывавшая в психушке. Ведь ненадежный человек, может и выкинуть что-нибудь…
        - Ничего, -  ответила Наташка. – Просто разговариваем.
        - О чем?
        - О жизни,  - бабка так и села. О жизни они разговаривают, малолетки! Что вы хоть в этой жизни видели?
        Наташка не врала. С Людой они на самом деле разговаривали. Часами говорили на разные темы. Больше того, Людмила пересказывала ей книги, которые прочла. Память у нее оказалась великолепная.
        Всю ночь Полушкина не спала. Хотя спать хотелось страшно, и зевота весь рот разорвала, но мысли в голове играли в чехарду. Что делать? Как быть?
        Решение пришло самое простое. Утром она позвонила сыну и велела Наташку забирать в город. Когда сын спросил о причине, наплела ему про сложные отношения внучки с деревенской молодежью, дескать, ее тут обзывают и бьют. Буллинг – тема известная, многих сверстники в школе травят, поэтому в субботу Наташку Полушкину родители увезли домой. Всё было сделано очень быстро, так, что у той не было времени даже попрощаться с подружкой.
        Люда Китова ждала подругу три дня, не дождалась, и сама пришла к Полушкиным. Старик Полушкин чинил в ограде фитили, а старуха готовила обед.
        - Здравствуйте, тетя Нюра,  - сказала Блаженная, появившись на пороге. – А Наташа дома?
        - Уехала Наташа,  - Полушкина вышла из кухни. – Позавчера отец забрал.
        - Что ж так срочно? Даже попрощаться не зашла.
        - Ну, значит, так надо было. Путевка в лагерь появилась, -  соврала бабка, – в «Ребячью республику».
        В «Ребячку» сама Люда когда-то мечтала попасть. Троим интернатским посчастливилось там побывать, и они рассказывали чудесные вещи, словно на другой планете побывали.
        - Это хорошо, что она в лагерь уехала, -  сказала Люда. – Я уж беспокоилась. Думала, что-то случилось.
        - Всё нормально, -  кивнула головой Полушкина. – Ничего не случилось.
        - До свидания, тебя Нюра, -  тихо сказала Блаженная и ушла.

         После этого о ней в деревне ничего слышно не было. Правда, был один случай. Молодой Федор Кузин возвращался домой из деревни Шубиной. Днем он помогал деду Мише Гусю на покосе. Гребли сено на дальнем лугу возле Зеленой гривы. Закончили уже вечером, часов в восемь. Федор хотел уже домой пойти, но дед в гости позвал, настаивал.
         Дом у деда высокий, добрый. В доме городская мебель из магазина, цветной телевизор с плоским экраном, диван.
         Внучка деда Миши Ольга накрыла на стол. Дед бутылочку достал. Выпили, поговорили. Федор опьянел. Вышел от Гусевых он еще бодро, но смог дойти только до крайнего дома, в котором жили дачники Перловы, где уснул на скамейке.
         Проснулся Федор ночью, когда хмель выветрился из головы, да еще комары помогли, искусали лицо и руки.
         Ночь была светлая, лунная. В Шубиной все спали, лишь в одном доме горел свет, оттуда доносилась музыка. Плыл над деревней ароматный запах шашлыка. Видать, дачники сидели за столом. Кузин даже позавидовал им,   будут завтра спать до обеда, а ему рано утром на покос. Где справедливость?
         Ругая Гусевых с их самогонкой и дачников с их музыкой, Федор поплелся домой. Самый короткий путь был по берегу Прорвы, потом по старому валу мимо летней дойки. Возле вала была небольшая болотинка, и оттуда часто выползали гадюки. Нужно быть острожным и взять палку покрепче.
        Проходя вдоль речки, Кузин услышал тихий всплеск.
        «Утка, -  решил он,  - или ондатра».
        Но из камышей показалась девушка. Плыла она медленно, брассом, по-лягушачьи. Так плавает человек, получающий удовольствие от купания.
        «Ух ты, ё!» -  Федор от неожиданности присел. Но скоро его испуг сменился любопытством. Кузин принялся наблюдать за купальщицей.
        Между тем девушка выбралась на берег метрах в десяти от него. Ее обнаженное тело заблестело в свете луны.
        Федор сперва решил, что это шубинская дачница, потому как они купались ночью нагишом. Однако это была не дачница, а Люда Китова. Не зря, видать, болтали. Голая, волосы распущены.
        Развилась Людмила, созрела до срока: большая грудь, живот, а ниже него густой треугольник волос. Интересно знать, был ли кто у нее?
        Сердце Федора забилось часто-часто. Опыт общения с противоположным полом он уже имел. В городе жила его подруга, девятнадцатилетняя студентка, немного повернутая на поэзии, зато без комплексов.
        Люда увидела Федора. Она не закричала, не кинулась бежать. Просто поманила его рукой, легла на спину и замерла.
        Кузин подошел, опустился рядом на колени. Протянул руку и коснулся ее живота. Кожа была неприятно холодная и мокрая, будто не живая девушка лежала перед ним, а утопленница. Это немного охладило его пыл.
        - Что ты остановился? – спросила Люда. Голос тихий, будто не слова сказаны, а листва зашелестела. – Давай, смелее. Ты сегодня мой… ужин.
        Желание сразу пропало. Федор вскочил на ноги и побежал. Позади него громко хохотала Люда. Смех был страшным. 
        После этого Федор долго рассказывал, как встретил на Прорве русалку, и как она хотела его защекотать до смерти и утащить в реку. Про то, что это была Люда Китова он промолчал.

Иллюстрация: Панишев Евгений. Ягодки. Оргалит, масло. 2010.