Волчонок. Часть IV. Родные люди

Глава I

Каспер явно поторопился, сказав, что был твёрдо уверен насчёт своего сослуживца. В их последнюю встречу Ланге говорил, что не знает, куда теперь деться и крайне слабо представляет, что его ждёт дома. Так уж получилось, что дурные предчувствия его никогда не подводили. Тогда, в Витторио-Венето, они сидели вместе в окопе, и когда Каспер обмолвился, что давно нет писем от Сандры, Дитер вдруг ляпнул:
— Эта зараза многих забрала уже.
— Что ты сказал? — резко вскинулся до того спокойный Каспер.
— Что? — Дитер растерялся, и не знал, что сказать Дитриху.
Для него сама мысль о том, что его невесту забрала «гостья», была бы невыносимой. «Гостья», а именно так отец называл испанку, косила всех — и солдат, и гражданских. Солдат заставляли нюхать хлор, и Ланге только под угрозой взыскания соглашался. Однажды у него закружилась голова, а потом долго першило в горле.
— Ну и дрянь! — ругался он. — Чтоб вы его до посинения надышались! Нас тут каждый день смерть караулит, а им вдруг какая-то зараза мешает!
— Посмотрим, как ты запоёшь, когда и тебя скосит, — усмехнулся тогда Дитрих.
— Не скосит. Мне родители что говорили? Страх смерти усилит её неизбежность. Так вот, мне что пуля, что грипп — всё одно. На всё ж, кажется, воля господня, так, — он с усмешкой покосился на Лиферса, славившегося своей набожностью.
И когда в тюоремной камере стены дрожали от стонов больных заключённых, когда часовые в панике избавлялись от трупов, а другие дрожали в ожидании неизбежного, Ланге оставался вызывающе спокоен. Он спокойно переносил все тяготы тюремного заключения на пару со своим хвостатым другом. Бывший штабфельдфебель в этот раз оставался спокоен, как удав.

Нельзя сказать, что для Дитера Ланге освобождение из тюрьмы стало большой радостью. Да, он наконец-то выбрался из-за решётки, он наконец-то перестал слышать так раздражающую его итальянскую речь, и наконец-то почувствовал себя свободным. Когда массивные ворота закрылись за ним, он почувствовал, что сейчас, не веря своему счастью, грохнется в обморок. Он чувствовал себя, словно птица, выпущенная, наконец, на свободу. Его радость не слишком омрачало даже полное отсутствие денег. Он мыкался по Инсбруку, ища подработку, и, к счастью, она быстро нашлась — ресторатору требовались рабочие руки, чтобы навести порядок в его кафетерии, пришедшем в запустение во время оккупации. Заработанных денег хватило на билет, но что было дальше? Дальше была неизвестность. Он не знал, живы ли его родители, живы ли его брат и сестра. Их разбросало по разным концам Австрии, но они всё-таки появлялись время от времени в Зальцбурге.

Ехать пришлось долго, пересадками. Но всё же, Дитер добрался до родного города. Он шёл домой, мечтая о горячем обеде, которым его готовы накормить истосковавшиеся за столько лет родители. Он хотел посудачиться с соседями ни о чём, а может, навестить Земаннов. Генерал оказался его земляком, здесь же жила его жена. Кстати, а жив ли сам Земанн? Его потеряли в суматохе, а ведь генерал был тяжело ранен. Наспех наложенный шов, да ещё среди октябрьской грязи, мог стать причиной заражения крови. Кто знает, чем это обернётся.
Для Дитера Зальцбург остался ровно таким же, как и несколько лет назад, когда ещё совсем зелёный юноша отправлялся в армию. Он уверенно шёл к нужной улице, и, завидев вдалеке свой дом, в нерешительности остановился. Никаких признаков жизни. Стёкла разбиты, в заборе пролом, который никто как будто и не пытался заделать.
Дверь не заперта, внутри — полная разруха. Очевидно, дом обнесли мародёры.
— Сукины дети! — причитал Ланге, снуя по пустым комнатам. — Вот всё, всё, что можно выгребли! Вот же твари…
— Опа! — сзади послышался знакомый прокуренный голос Томаса, соседа семьи Ланге. — Всё думал: куда же наш солдатик подевался? А вот он — жив и здоров!
— Что случилось с родителями? — спросил Дитер, умом понимая, что их уже нет в живых, но, видимо, желая убедиться в этом сам.
— Испанка, дружище, испанка. Забрала она их… А ты-то где пропадал?
— Считай меня военнопленным, — невесело усмехнулся бывший унтер-офицер. — Лучше бы меня тогда убили — не был бы сейчас бездомным…
— Да ладно, хорош — где наша не пропадала! От врагов не бегал, так от себя теперь побежишь? Стыдно, брат, стыдно… Мы тут кое-что из ваших вещей взяли на сохранение. Ну, мародёры, сам знаешь. Развелось их… Блох на суке меньше!
— Меньше, меньше, — закивал Дитер. — Обнесли нас, твари! Попадись они мне… Давно я уже ни на ком не тренировался! Знаешь, было дело в Карпатах, русские на нас ринулись в рукопашную. Ух и схватка была! Меня там самого чуть не ушатали! Ничего почти уже не помню. Ну, главное, что отлёживался потом недолго… Ладно, пойду пока, проведаю остальных.

Дитер был не в силах оставаться здесь, в обворованном и сыром доме. Он решил развеяться пока, пройдясь по соседям. А за это время некоторые успели смениться — через квартал жила семья Штробль. Дитеру сразу стало ясно, кто там всем заправляет. Само собой, Юлия ему не понравилась, и хотя она держалась с ним подчёркнуто-вежливо, Дитер чувствовал, что не хотел бы встретиться с ней вновь. А она на прощание посмотрела на него, как солдат на вошь. Не иначе, думала: «Что за деревенщина? Манер никаких».
Ланге был голоден, но он гнал прочь мысли о еде. Он замерзал, но продолжал петлять по улицам Зальцбурга, пока не оказался у одного из невысоких особняков. У калитки на скамейке сидел, скрючившись, человек. Его лица было не разглядеть из-за капюшона. Руки он спрятал в рукава, сам был недвижим, и похоже было, будто он задремал прямо так, на морозе.

— Кхм, — Дитер прокашлялся, — простите, а вы не знаете, где живут Земанны? — спросил он, скорее, для того, чтобы что-то спросить. В последнее время, перед войной, Отто Земанн практически не жил с женой — ей надоело переезжать из города в город, особенно после того, как она получила наследство в Зальцбурге. Тогда ещё полковник, от этого не особенно страдал — напротив, чувствовал себя свободным от всех обязательств и семейного бремени. Нередко он ходил в трактиры под красными фонарями, частенько его видели в компании вызывающе одетых и накрашенных девиц.
Ланге познакомился с ним только на войне, когда их полк вошёл в состав дивизии, доверенной Земанну. С генералом они почти не общались, и для Дитера стало новостью, что они, оказывается, земляки! Вот, как тесен мир.
— А? — мужчина приподнял голову. — Я тут задремал просто… Кого ищете?
— Земаннов, — отчего-то смутился Ланге.
— Ну-ка смирно! — вдруг рявкнул мужчина. — Имя и звание!
— Дитер Ланге, штабфельдфебель, четырнадцатый армейский корпус! — отчеканил Ланге, вытянувшись по привычке в струнку.
— Вот так новость! А тебя так-то и похоронить успели!

Мужчина встал настолько быстро, насколько ему позволяла деревянная нога. Всё-таки не прошло для него Витторио-Венето бесследно.
— Господин генерал, вы живы! — на радостях Ланге даже обнял своего бывшего командира. — Ну ничего себе! Как же вы выбрались?
— А так и выбрался — кто признает в обросшем, грязном и худом мужичке генерала? Да никто! Добирался долго, ногу вот только отморозил, пришлось резать. Но, хвала богам, живой. И ты тоже. Ну, какие планы? В строй вернуться не планируешь?
— А ну его, — отмахнулся Ланге. — Уволюсь в запас. Мне тут дом ещё чистить и чистить… А работать-то где? И жрать нечего…
— А… понимаю — трудно к мирной жизни-то привыкнуть. Долго же ты пропадал.
— Сидел в тюрьме, — сухо ответил Ланге. — Хотел арсенал спалить, чтоб итальянцы не взяли.
— Ну, главное, не убили. А ведь могли бы.
— могли. И лучше бы меня грохнули. Ждать-то меня, по сути, и некому.
— Нет, так дело не пойдёт. Я вон, с деревянной ногой теперь, и ничего — живу дальше. А ты смотри — молодой, здоровый… Жить тебе ещё и жить.
— Если от недоедания не загнусь, — прошипел Ланге, со злости пнув камень. — Итальянцы ушли из Инсбрука. Подавились, твари! Южный Тироль отобрали, Приморье отобрали, хотели, небось, всю Австрию на закуску получить? Хрен вам! — разухарился Ланге. — Будет время, побежите вы от нас, как при Капоретто!
За этой раздражительностью крылись гнев и горечь. В тюрьме время как будто остановилось, и сейчас, когда волна всеобщего австрийского горя схлынула, Дитер чувствовал себя так, как, наверное, каждый австриец в конце восемнадцатого. Мало того, и родителей нет, и от брата с сестрой никаких вестей, а работы у него — и подавно.
— Слушай, парень, зайди к нам, подкрепись. А то на тебя смотреть страшно, — буднично сказал Земанн, открывая калитку. — Давай, пошли, заодно про наших расскажешь.

Глава II

Всё-таки хорошо, когда свободные дни выпадают на выходные. Каспер мог позволить себе погулять в своё удовольствие и наведаться в свой любимый ресторан. Едва он вошёл в зал, улыбчивая официантка, едва не столкнувшаяся с ним в холле, развела руками и с некоторым смущением произнесла:
— Пончиков нет — все разобрали.
— Ну и ладно, — хмыкнул Каспер. — Что сегодня в меню?
— Да у нас каждый день что-то новое, — улыбнулась официантка. — Погоди, сейчас принесу. У нас новое блюдо дня.
В это время сзади кто-то подкрался и со всего маху опустил руку на плечо парня. Каспер вздрогнул и обернулся. Это была его сестра. Она здесь тоже была частой гостьей. Даже сейчас она обожала слоёные языки.

— Ты ведь не за пончиками сюда пришёл, так?
— Ну, допустим, — без тени смущения ответил Каспер.
Да, шило в мешке не утаишь. Каспер давно положил глаз на Биргит, официантку из кафе Кауффельдта. Это была невысокая сероглазая блондинка с вьющимися волосами до плеч, аккуратно собранными на затылке японской булавкой. Своим простодушием и открытостью она сразу зацепила внимание Каспера, но главное, она была похожа на Сандру. Пока бывший фендрик был в запое, он и не думал ни о каких отношениях, но сейчас, когда начиналась новая жизнь, он чувствовал настоящий прилив сил. Конечно, когда у тебя такой неудобный график, сложно заниматься устройством жизни, но надо же хоть иногда найти на это свободную минутку! Биргит тоже пахала, как лошадь. Сказать, что ей легче работать в таком режиме было никак нельзя. Потому пригласить её на свидание, когда у неё смена до вечера, было очень проблематично.
— Планы-то какие? — продолжала допытываться Берта.
— Да какие уж тут планы? — пожал плечами Каспер. — Сама видишь — всё вокруг меняется с бешеной скоростью.
Они уселись за стол, и Каспер продолжил свой монолог:
— Адреса Ланге я пока не выяснил, но, как только узнаю — отправлю. Кстати, недавно смотри, что я достал, — парень с ухмылкой показал книгу «Инсбрукская волчица». — Специально искал, нашлось ли нам там место. Ну-ка, скажи — правду ли тот мадьяр про тебя написал?
Берта взяла книжку, прошлась по главам, где упоминалось о ней и тут же захлопнула, да так, что Каспер непроизвольно моргнул.
— Лжец, вот ведь лжец! Он исказил всё донельзя! Я ведь не такой была!
— Переврал, скажешь? — Каспер немного оторопел от того, как резко переменилось настроение сестры.
— Переврал, причём нагло, — продекламировала на весь зал Берта, — Я была гораздо хуже.
В следующий миг оба громко расхохотались. Берта не слишком-то преувеличивала, на самом деле — если бы Эрик написал обо всех её «подвигах», она бы сгорела со стыда. А так, получается, многое сгладил.
Интересно, этот писатель всё ещё в городе?

— Кстати, вот он-то сам воевал, — вспомнилось Берте. — Думаю, он с радостью бы с тобой поболтал на эту тему.
— А где? В Карпатах? О, помню…
— Ну началось, — обречённо вздохнула Берта.
Она должна была знать, что Каспера только заведи — потом не заткнёшь.
Каспер увлечённо рассказывал о том, с каким остервенением они сражались за каждый перевал, о свирепости, с какой шли в атаку русские, и как воздух горел и дрожал, и как трусливо бежали чехи под огнём русской артиллерии.
— Ну и вот на кой нам таких вояк подослали? Избавь нас боже от таких друзей, — обречённо вздохнул Каспер и как будто бы застыл, не зная, что рассказывать дальше.
— Вот зря вы так на чехов.
— Что?
— Да так… Была ли от них польза, — спросите вы, — конечно была! Все те снаряды, что могли бы прилететь нам, достались чехам! Русские впустую только драгоценные боеприпасы тратили на этих дуболомов!
Это был сам Эрик Фенчи, так надолго застрявший в Инсбруке.
— Вот, кажется, у тебя слушатель появился, — Берта указала на писателя. — Иди, ему рассказывай свои байки. Он послушает. С удовольствием, я думаю.

***

В доме генерала Дитер почувствовал, что адски голоден. Он был готов хоть свою куртку сожрать, а из столовой, как назло, доносился запах свежеприготовленного обеда.
В коридоре скоро показалась и сама генеральша, крепко сбитая дама средних лет, ростом где-то на голову ниже самого Земанна. Глаза водянистые, почти прозрачные, заглядывающие, казалось бы, в самую душу. В этом она определённо походила на своего мужа. Через её темные волосы всё отчётливее пробивалась седина, в целом, она выглядела как раз на свой возраст.

— Ну, знакомься, — Земанн приковылял к жене, — Лотта, моя жена. Она помнит меня ещё с того времени, когда я в лейтенантах ходил. А это, — он указал на Дитера, — солдат из моей дивизии. До последнего стоял.
— Это прекрасно, — генеральша явно не знала, как реагировать на присутствие незваного гостя, да ещё и смотрящего на неё диковатым, пустым взором.
— Дитер Ланге, — представился гость. — Сегодня только вернулся.
— Хотело это цыганьё разоружить всех, а он приказал сжечь арсенал.
Ланге передёрнуло. Он снова вспомнил паническое бегство, как солдаты разбегались кто куда. Дивизия таяла буквально на глазах, и когда уже они достигли расположения части, осталось меньше батальона.
— Ну всё, нам кранты, — сказал Хоффманн, — связи со ставкой нет, скорее всего, война окончена. Кто хочет уйти — идите, никого не держу.

В самой части царил полный хаос — арсеналы были распахнуты настежь, склады ГСМ никто не охранял. И вот всё это отдать итальянцам? Шиш им! От мёртвого осла уши!
— Так, слушай мою команду, — обратился он к солдатам своего взвода, — Ломай оружие! Врагу не должно достаться ни одного целого ствола! Придёт если — взорвать к чёртовой бабушке! Цистерны с ГСМ сжечь. Чтобы ни капли не осталось!
Работа была нехитрая — разобрал винтовку, вдарил камнем — и капут, нет оружия. Дитер словно обезумевший, ломал одну винтовку за другой. Но он не мог сосредоточиться — слишком многое требовало скорейшего уничтожения. Не доломав винтовки, он бросился к базе ГСМ, и вскоре на землю полилась вся горючка. Действовали они лихорадочно, Дитер даже потерял счёт времени. А когда подошли итальянцы, встрепенулся.
— Внимание! Вы окружены! — произнёс итальянский офицер с акцентом. — Немедленно сдайте оружие. Выходите с поднятыми руками. Всем гарантируем жизнь.
— Сдать, значит? — Дитер поднялся на забор. — Погодите, господин офицер, сейчас… Сейчас… — Он подтянул вверх ремни, и в те же секунду на землю полетели сломанные винтовки. — Подавись, цыганьё! — задорно кричал Ланге, не осознавая, что рискует расстаться с жизнью. — Жги арсеналы! Всё до последнего патрона!

И тут же цистерны вместе с бараками охватило пламя. Что было дальше, Ланге не помнил. Он очнулся только в камере.
— Ну, что мог, сделал. А дальше что… Расстрел, наверное, — говорил он сам себе.
Пронесло. Смерть снова миновала Дитера, хотя вряд ли он мог назвать «жизнью» два года в каменном мешке, где он чувствовал себя буквально погребённым заживо.
— Ну, что там с нашими? Не узнавал?
— Да как бы я узнал? — обречённо спросил Дитер. — Дитрих жив, хвала богам. Про остальных не в курсе.
Онт уже прошли в столовую, и Ланге едва сдерживался, чтобы не наброситься на обед. Земанн видел эти натужные попытки и не удержался от насмешливого комментария:
— Чего аристократа из себя корчишь? На фронте тоже, небось, по чайной ложечке ел?
Генеральша снова бросила недовольный взгляд на Земанна и его гостя, но не сказала ни слова. Она просто молча наблюдала за мужем и его гостем, как они за обедом вспоминают пройденный путь и травят байки о своих похождениях, мешая быль с небылицами. Видимо, привыкла за столько лет.
— Ладно, — Ланге решил, что больше нет смысла здесь задерживаться. — Побегу пока. Надо ещё найти где подработку хотя бы. А то обнесли меня…
— Вот как? Ну, погоди-ка…
Земанн ушёл куда-то, а вскоре вернулся с бумажными купюрами.
— Вот тебе на первое время. Ну ты заходи, если соскучишься. Наш дом для гостей всегда открыт.

Так для Дитера началась уже совсем другая жизнь. Он мыкался туда-сюда, ища подработку. Попутно он пытался как-то навести порядок в доме, пришедшем в ужасное запустение. Это требовало и сил, и средств, а денег у Дитера было в обрез. Даже есть ему порой приходилось через раз. Наверное, так себя чувствуют бездомные. К Земанну он не заходил уже — не хотел лишний раз его тревожить. Вообще, он был горд — не говорил никому о своём положении, хотя наблюдательные соседи видели, что Ланге вертится, как белка в колесе.
Так шёл день за днём. В один из воскресных дней Дитер решил навести порядок во дворе. В кои-то веки у него появилось время расчистить весь тот хлам, что скопился.

Соседи, как всегда — сплетничали между собой. Вот до уха Ланге донёсся голос, который он уже слышал вчера, запомнившийся ему акцентом, не свойственным для здешних мест.
— Вот поэтому я запасаюсь всем впрок. Я слышала — сойдёт лавина, так сиди и жди, пока расчистят. Подвоза нет, на что надеяться? У меня мука всегда припасена.
В это время Ланге заметил, что через пролом в огород спокойно, как к себе домой, зашёл мальчик лет трёх-четырёх.
— Эй, ты что тут делаешь? — встрепенулся Ланге, — тебя не учили, что нельзя без спроса в чужие дома вламываться?
Он подошёл к мальчику вплотную и посмотрел с высоты своего роста. Ребёнок в страхе попятился.

— Нечего тебе тут делать. Выходи.
В следующий миг мальчик в голос заревел, а та женщина, что минуту назад говорила о запасах муки, вдруг резко подлетела к Дитеру и, загородив собой мальчика, оттолкнула Ланге.
— Ты что, скотина, творишь?! Ребёнку угрожать вздумал? Да я тебя…
— Эй! — Дитер был возмущён такой наглостью, — что-то я не помню, чтоб мы на брудершафт пили, — это, во-первых, а во-вторых, ваша кровиночка в чужие огороды вламывается! Я спокойно попросил его уйти. А вы?
Бывшего унтер-офицера трясло. Только что он принял решение — никаких гостей, никаких контактов пока — и вот, пожалуйста!
— А я не вижу, что, у тебя мотыга в руке?! Угрожать вздумал?! Ну я засужу тебя! Сейчас же сдам полиции! Ишь, солдатня… Все вы с пулей в голове, от вас одни неприятности, да лучше бы… — продолжала женщина, азартно размахивая руками.

Она резко осеклась, увидев предупредительно поднятый кулак бывшего штабфельдфебеля.
— Ещё слово — не посмотрю, что женщина.
Юлия оторопела — Ланге выглядел устрашающе. Медальные черты лица бывшего унтер-офицера безобразно заострились, он выглядел совершенно диким. В другой ситуации, несомненно, Дитер попытался бы договориться, но сейчас, после произошедшего вчера…
— Давай, давай, зови быков. Пусть они тебе и расскажут, что бывает с теми, кто без спросу в чужие дома вламывается. Или привыкла, что у тебя муж — размазня безвольная? Да, я с пулей в голове. Ты права. Уяснила? Всё, брысь. Мне ещё надо двор расчистить, — Ланге нарочно не смягчал свою речь, но чувствовал, что если эта особа сейчас не уберётся, он и в самом деле не сможет себя контролировать.
К счастью, Юлия (а это была именно она), подхватила Вилли на руки и, фыркая от возмущения, как вскипевшая на огне кастрюля, отступила с ним в дыру в ограде.

***

Берта даже не притронулась к своему какао. Ей неожиданно стало интересно, о чём они там судачатся. Эрик рассказал немногое, и понятно, почему — там, на фронте, полегли его братья. А ещё и племянника потом румыны повесили. Писатель всё больше мрачнел, а когда вспомнил своего непутёвого младшего брата, и вовсе выдал:
— Чтоб ему икалось!
— Ну дела! Ты ж говорил, что горой друг за друга.
— Были. Но если бы ты видел, каким он стал, ты бы захотел ему хорошенько врезать.
— А… Вот у меня тоже случай был. Ещё когда при Изонцо там сидели себе в окопах, над нами поставили какого-то дуболома. Ходит всё, нудит, ну, полбеды, что тупой, так ещё и откровенно издевается над всеми. Ну, слава богу, его быстро сменили. Потом уже нас опять в Карпаты бросили. Ну а потом и румыны… Да уж, растоптали их, как клопов! Хотя… Как ты там говоришь? Была ли от румын польза? Конечно была! На них наши новобранцы тренировались в стрельбе по движущимся мишеням!
— А они бы быстро спелись с чехами, — рассмеялся Эрик. — Союзник, которого только врагу и пожелаешь.
— Ну уж нет, это тогда не война получится, а избиение младенцев какое-то, — вставил Каспер. — Кстати, ты же знаешь про волчонка? — спросил он уже тише.

— Конечно, — посерьёзнел Эрик. — Видел его недавно. Какой-то он потерянный совершенно… Я бы позвал его в гости, но боюсь реакции Эммы. Я-то ей растолковал, что это не он, что произошла ошибка… Вроде поверила. Но мы с ним видимся. Мелким он нравится.
Эрик знал не понаслышке, что значит нести на себе клеймо родителей. В родном Залаэгерсеге все знали его, как сына уголовника. Его отец, Балинт, провёл полжизни за решёткой, само собой, детей его презирали. Ещё когда к Тимее сватался один молодой доктор, его родители устроили скандал — не хотели, чтобы в их семье появилась дочь уголовника. Но Тимею это ничуть не задело — она давно нашла утешение в братьях и младшей сестре. Золтан тогда предложил «вывернуть папашу наизнанку», чтобы не распускал язык, но Тимея его отговорила. С трудом отговорила.
Затем Эрика и Виктора постоянно задирали в гимназии. Но от Эрика вскоре отстали — никто не хотел себе сомнительной славы того, кто смеет трогать отличника и гордость всей гимназии. Эрик был умён не по годам, а вот Виктор звёзд с неба не хватал. Кроме того, скоро наловчился мухлевать, за что одноклассники его не любили, а однажды чуть не устроили тёмную, когда поймали на том, что он подменил карту в колоде. Потом и Золтан сел, и Ники свернула на кривую… Да, приятного в этом мало. Город маленький, все у всех на виду.

— Значит, ещё не всё потеряно… — задумчиво произнёс Каспер. — Вот бы наша волчица удивилась, узнав, что мы тут с её сыном нянчимся, а иначе и не скажу!
— Получается, вы и ваш отец — его единственная защита, — тихо произнёс писатель, вновь чувствуя болезненный укол совести.
Зачем он только лгал в глаза Баумгертнерам? Почему не открылся им? Получается, из-за него теперь на этого мальчика всех собак спустили. А за что? За то, что его мамаша когда-то стольких людей угробила, а он ещё и до омерзения похож на неё!

— Сейчас наводим справки, ищем родственников, — ляпнул Каспер, не думая даже, что наступит Эрику на больную мозоль.
— Я знаю, где они! — воскликнул вдруг писатель, а Берта метнулась к столу, за которым сидели Эрик и Каспер.
— Ну? Кто они? Где живут?
Берта чувствовала, что вот-вот сердце выскочил из груди. Она ждала этого момента, наверное, не меньше, чем сам Франц. Неужели у мальчика остались настоящие, а не мнимые родственники? Отец говорил, что Франц не похож на Густава, и он сомневается в родстве Нойманна с лесничим, и, видимо, сходил к нему чисто для очистки совести.
— В Граце, — сухо ответил писатель. — Супруги Карл и Амалия Баумгертнер.

Глава III

У каждого человека есть шестое чувство. Вот и Эрик сегодня пребывал в каком-то подвешенном состоянии. Он слышал о «волчонке», и знал, что это — тот самый мальчик, который спас Эрику. Но у него не было ни страха, ни ненависти к этому мальчику, как и к его жутко знаменитой матери. По-человечески ему было жаль Франца — он ведь даже не догадывался, кто его родители и какой жуткий шлейф за ним тянется. Но куда больше писателя сейчас волновало то, что он мог бы предотвратить это, когда приехал к Баумгертнерам. Он знал о ребёнке и знал, что Амалия наверняка бы не отказалась взять мальчика себе. Что же его удержало? Его собственный эгоизм и боязнь разрушить свою легенду. Он очень натурально изобразил волнение, от которого глотал и звуки, и целые слова, и здесь он вряд ли лукавил — фрау Амалия могла обратить внимание на его акцент, на явные противоречия в рассказе, и на то, что он теряется в деталях.

К счастью, фрау Амалия не заподозрила обмана. Она оказалась совершенно не такой, какой её описывала Анна и представлял Эрик — после болезни она стала бледной и изрядно похудела. Незваного гостя она встретила подчёркнуто-вежливо, и когда Эрик для верности спросил, не слышала ли она сама о нём, точнее, о некоем Хоннекере, которым и представлялся Эрик, Амалия лишь развела руками:
— Кати была публичным человеком, много с кем общалась и пересекалась. Я уже и не упомню всех.
— Д-да, вот и я… Я уехал потом, мы потеряли связь, хотел навестить Кати, смотрю — дом пустой, одни руины! А поспрашивал… Мне там такое рассказали!.. Да у меня волосы дыбом! Это просто… Это… Да я… Да как это…
В этот момент на глазах фрау Амалии блеснули слёзы.
— Это ужасная трагедия для всех нас.
— Я понимаю, вам больно вспоминать обо всём, но я хочу знать, что случилось с Кати и Йозефом. И с Анной — тоже. Я видел её ещё маленькой — славная девочка. А дед — ну такой весельчак! Он бы Мюнхгаузена переплюнул!
— Ах, Альберт… — упоминание покойного Альберта Зигеля не вызвало у Амалии восторга. — Знаете, о покойниках говорить плохо не принято. Но… Альберт был на редкость упрямым и грубым. Невзлюбил Кати с самого начала, и Йозефа старался настроить против неё. Не понравилась она ему просто, и всё. Вот как хочешь понимай его! Что за упрямый осёл… А вот Анну он любил — хотел, видимо, по-своему воспитать. А может, она была просто похожа на его покойную жену. Марика, вроде, её звали. Умерла где-то лет за двадцать до него. Йозеф поведал, что тогда характер его испортился, он тяжело эту трагедию переживал. Но не забыл, как усиленно подталкивал сына к армейской службе. Ну да, сам из грязи в князи метил, не вышло. Но к его чести скажу, что он действительно имел славное прошлое — с французами повоевать успел. Всю жизнь не разгибал спины на огородах, мыкался по скотному двору, а тут — и медали, и слава, и звёздочки! Я думаю, он уже тогда зазнался.

Откровения сыпались с уст Амалии, как из рога изобилия. Удивительно, как легко она поверила в сочинённую Эриком легенду! Она обстоятельно рассказала и об Анне, и о её родителях, и об их взаимоотношениях. А Эрик чувствовал, что пальцы его холодеют. Что ему сделать? Уйти, решив, что больше тут ловить нечего, или поступить по совести — рассказать о забытом уже ребёнке, который, наверное, где-то там, в приюте затерялся. Будут ему поминать родство с волчицей, вырастет он сам таким… На другой чаше весов было его слишком свежее воспоминание о ссоре с Эммой.
Теперь, спустя почти восемь лет, он понял, что сделал только хуже.

— Эта тварь… Она снова здесь, — сдавленно произнесла Эмма.
Она была неестественно бледна и явно чем-то напугана.
— Кто? Эмма, о чём ты?
Блефует — он прекрасно знает, о чём, точнее, о ком.
— Ты видел этого «героя»? Он — волчонок! Это он, Зигель! Он сын той твари, что убила Еву! Теперь он до моих детей доберётся! Что ему такая мамаша может дать?! Она ведь сбежала тогда, разыскала его наверное!
— Эмма, ты сама себя-то послушай! — Эрику стало по-настоящему страшно, — хоть чей он сын, он спас нашу дочь, и это главное! А во-вторых… Тебе не приходило в голову, что тебя просто надули?
— Что? Ты защищаешь этого выродка?! По-твоему, я слепая и не вижу сходства?!
Эмма закипала всё больше, а Эрик внезапно почувствовал прилив сил. Он сумел сохранить самообладание, и готовился аргументированно отстаивать доброе имя Франца. Туз в рукаве уже был наготове.

— Во-первых, одного сходства мало — я могу сходу назвать нескольких похожих. Вот племянница моя тоже чем-то похожа на Франца, и что же — она тоже волчонок? Ты готова свернуть ей голову только за то, что у неё плоское круглое лицо и тёмные волосы? Да-да-да-да, Габи именно так и выглядит! Во-вторых, у Зигель было мертворождение, — Эрик заметил, как округлились глаза Эммы от услышанного. Возможно, до неё этот слух тоже дошёл (да и не мог не дойти, ведь появления «волчонка» в городе ждали не меньше, чем суда над мамашей). — Мне об этом не абы кто, а сам Дитрих рассказал. Он интересовался судьбой Зигель, и не стал бы распространять непроверенные сведения. В-третьих, ты уверена, что это не очередная журналистская уловка? Сюжет о кабаньем нашествии и героическом мальчике разошёлся на «ура». Думаешь, главред на этом остановится? Как бы не так — я работал в редакции одной из будапештских газет и знаю, что это — люди беспринципные, готовые ходить по головам. Ради прибыли они тебе хоть из воздуха сенсацию состряпают. А тут надо же — и слухи о волчице ходят, и мальчик чем-то похож на неё… Чем не повод поднять продажи? Да, наступить горожанам на больную мозоль — это далеко не самое худшее, на что способна пресса в погоне за прибылью! Вот и теперь они то же самое делают, не заботясь о том, что мальчику теперь просто прохода давать не будут, а кто-то захочет с ним за мамашу свести счёты! Тебе будет легче от того, что ему просто свернут шею, как уже обещали? Или ты бы предпочла, чтобы его зарезали или утопили? Он знать не знает, чей сын, а ты вот так благодаришь его за спасение нашей дочери? И что же ты потом детям скажешь? Я знаю, ты против того, чтобы они с ним виделись, а они даже не понимают, почему. Откроешься им ты, и… Вот так вот и получится — не делай добра, не получишь зла. И ты понесёшь свою долю ответственности за то, что он вырастет преступником, поняв, что от людей ничего, кроме щелчков и презрения ждать нельзя. Это говорю тебе я, сын уголовника, на своей шкуре познавший человеческую подлость. Каждый считал своим долгом «мягко и деликатно» напомнить нам, кто наш отец. Золтан был слаб и решил «подтвердить» свою репутацию. У него был один аргумент в споре — кулак. Что ты думаешь? Стал бандитом. А Виктор? Сошёлся с хулиганами — они были единственные, кто его принимал. И научился от них «всему хорошему». Кем вырос? Шулером! Скажи спасибо, что не убийцей.

Он попал в десятку. Эмма не собиралась отказываться от своей версии, но заряд был дан хороший — Эрик посеял в её голове семена сомнения, и теперь она терзалась мыслью: не слишком ли грубо она с Францем обошлась? Не слишком ли легко навесила на него ярлык? Она бы при всей своей ненависти к волчице ни за что бы не хотела, чтобы её ребёнок был вот точно так же убит, как и её Ева. Будучи верующей, едва ли она даже заклятому врагу пожелала бы пережить своих детей. Да что там, она бы вряд ли решилась и на самосуд над самой Анной Зигель.
— Может ты и прав, — обречённо ответила Эмма.
Спорить дальше у неё не было ни сил, ни желания.

***

Чувство злости и досады буквально овладели Дитером. Он был готов ломать всё на своём пути. И когда он услышал через забор голос Томаса, ему захотелось запустить в него поленом.
— У, солдатик, ты чего это разбушевался, а? Хочешь — покури, мне не жалко, — он любезно протянул Дитеру папиросы, но Ланге отмахнулся.
— Я бросил, — отрезал Дитер. — На голодный желудок — сам понимаешь…
— Да, только раздразнишь аппетит, — кивнул Томас. — А ты чего мальца-то так испугал? Он бы не стал у тебя ничего красть.
— А мне, Томас, всё едино — мелкие ли они, большие… Вот смотри, — он прошёлся по разорённой клумбе, — тут росли любимые мамины кустарники. Где они? Затоптали! А вон там — розы. Я ещё когда в армию уходил, помню — в мой рост вымахали. Где они? Переломали всё! А виноградники? И те сломали, собаки! Так что знаешь, мне всё равно, кто сюда сунется. А если эта мегера не в состоянии за своим чадом уследить, то это не мои проблемы.
— А чего тут у тебя сейчас топтать? Этот бурьян что ли?
— А я ждать буду, пока «милые детки» решат «просто поиграть» в моём дворе, где я с таким трудом порядок навожу? Видишь, пара кустиков винограда осталась ещё. Не добили. А я ждать что ли буду, пока их сломают или выдернут с корнем? Нет уж. А для особо любопытных я кое-что другое припасу, — Ланге сделал жест, имитируя спуск курка пистолета.

Томас озадаченно почесал свою лысеющую голову. Он помнил Дитера совершенно другим. Это был простодушный жизнерадостный парень, который и мухи не обидит. Попросишь его помочь — не откажет. В школе, конечно, звёзд с неба не хватал, зато всегда был душой компании. Теперь же на месте этого добродушного паренька стоял самый настоящий зверь. Дитер изменился резко в худшую сторону — со времени своего возвращения он заметно одичал, и теперь производил впечатление настоящего социопата. Ему нужен лишь небольшой толчок, чтобы свернуть на кривую.
— Слушай, ты бы хоть написал пару строк Фердинанду и Джине. Пусть бы приехали…
— Ага, мало им своих проблем… К тому же, их не допросишься.
— А ты пытался? — наседал Томас, и Дитер, чувствуя мощный нажим с его стороны, сдался:
— Ладно. Напишу.
— Давай-давай, чтоб сегодня был готов.
«Ишь, генерал нашёлся», — меланхолично думал Дитер, обдумывая, с чего бы ему начать свои письма. Джина уехала в Вену после того, как вышла замуж. Фердинанд тоже подался в столицу — он теперь электромонтёр. На войне пробыл недолго, и каким-то чудом избежал плена в Сербии. Да, а ведь легко отделался — комиссовали, так ещё и медаль «За храбрость» дали. Счастливец — обошлось без последствий. Чего не скажешь о Земанне.
Стоит ли писать им о своих злоключениях? Пожалуй, лучше он расскажет им горькую правду. В конце концов, это будет неплохим способом вспомнить, что они всё-таки семья.
— Пролом заделаю, и мигом, — со вздохом произнёс Ланге и поплёлся за брёвнами для частокола.

Глава IV

Старик некоторое время недоумённо хлопал белесыми ресницами. Потом он осторожно прокашлялся и протянул:
— Эээ… но ведь…
— Да, я так думаю, — подтвердил свои предыдущие слова Дитрих даже с некоторым вызовом.
— Мой мальчик? Вы говорите, что мой мальчик стал отцом? — так же недоумённо допытывался лесничий.
— Дело в том, — объяснил Дитрих, — что Анна Зигель попала в тюрьму, будучи уже беременной. А перед арестом она не встречалась ни с какими лицами мужского пола, кроме вашего сына. А вот с ним она имела достаточно времени, чтобы войти в довольно близкие отношения. Помнится, тогда вы мне рассказывали о том, что Густав носил ей мазь для заживления ран, продукты и другие нужные вещи. Вы помните это?
— Да… — тихо пробормотал старик. Выражение ошарашенности не сходило с его лица. Он как будто хотел сказать что-то, но не находил слов.
— Так что получается, что появившийся в Инсбруке некоторое время назад мальчик Франц Нойманн является, скорей всего, вашим внуком.
— Почему он Нойманн? — задал старый лесничий вопрос, который первым вертелся на языке, хотя на самом деле его гораздо больше волновало совсем другое.
— А, на это не стоит обращать внимания, — развязно ответил полицейский, — эту фамилию младенцу дали при его поступлении в сиротский приют, после того, как забрали его у матери.
— А мать жива? — глаза старика расшились.
— В любом случае вам не стоит об этом беспокоиться.
Старик некоторое время молчал в смятении, отводя в сторону взгляд. Затем он глухо спросил:
— Какой он? Он разве похож на моего Густава?
— Я бы не сказал этого, скорей он очень сильно напоминает свою мать, — начал отвечать Дитрих, но дочь перебила его:
— Позволь, папа, я расскажу сама. Я ведь учительница этого мальчика. Франц Нойманн — серьёзный, ответственный ученик. Очень честный. Я бы сказала, болезненно честный. Это ведь напоминает вам вашего сына, не так ли? Он всегда помогает младшим ученикам и всем своим сверстникам, которые нуждаются в помощи. Это ведь тоже похоже на вашего сына?
Берта интуитивно понимала, что старый лесничий сейчас будет судорожно искать сходство, поэтому намеренно выделяла положительные черты характера Франца:
— Вы, господин лесничий, наверное, слышали в городе недавно историю о маленьком герое, который спас девочку, раненную дикими кабанами. Так вот — этим героем был именно Франц Нойманн.
— Я сейчас редко бываю в городе, — медленно покачал головой старик, — но, если говорить о городских слухах, ведь раньше… Я слышал, что у Анны Зигель ребёнок родился мёртвым.
— А, это… Этим слухам не стоит верить, — усмехнулся Дитрих, — сказать по правде, автором этих слухов был я сам. Так было целесообразнее в то время. Хотя я и не предполагал, что ребёнок выживет, и судьба забросит его в Инсбрук.

Лесничий некоторое время продолжал задавать разрозненные вопросы, на которые получал спокойные, подробные ответы от Берты и её отца. В конце концов, разговор закончился его фразой:
— Когда я могу его увидеть?
Берта заверила старика, что увидеть мальчика он может в любой день, просто посетив в первой половине дня городскую народную школу.
На этом и распрощались.
— Что ты скажешь о нём? — задумчиво спросил дочь Дитрих, когда они продирались обратно к дороге сквозь мокрые кусты.
— Несчастный человек. И кажется мне, что он не очень верит в возможное отцовство своего сына, — ответила Берта, — как будто он знает что-то, что нам не говорит.
— А ещё меньше он поверит, когда увидит нашего волчонка, — хохотнул Дитрих, — не помню, встречалась ли ты тогда с этим Густавом, но парень был совсем другого типа — худой, высокий, рыжеватый, весь в тёмных веснушках. Но теоретически ребёнок может быть похож на родственников с материнской линии. Считай, что мы сделали для твоего любимого ученика доброе дело. Занялись, так сказать, благотворительностью в свой выходной день. Было бы хорошо, если бы у этого мальчишки появился такой благополучный родственник, и слухи об этом распространились так же быстро, как о его так называемой матери. Покойный Густав звёзд с неба не хватал, но обвинить его деда хоть в чём-то вряд ли у кого-то повернётся язык.
Последствия своего визита в лесничество Берта не могла даже представить. На первой же перемене она услышала своё имя, которое кто-то громко и требовательно произносил в коридоре. Выглянув, девушка увидела высокого, седого господина, одетого в зелёный мундир лесного хозяйства времён императора Франца-Иосифа. Спереди на мундире пестрели какие-то медальки и значки, на боку висела непонятная сабля. Лицо визитёра было тщательно выбрито.

«Кто это? — удивилась Берта, — на кого он похож?» И только спустя пару минут внутренне ахнула: «Лесничий! Дед пришёл увидеть внука!»
— Это ко мне! — быстро произнесла она, оттесняя учеников от посетителя и увлекая его в учительскую, где пока не было никого из коллег, кроме старой учительницы чистописания, озабоченной только огромной стопкой проверяемых ею тетрадей.
Перед нею сейчас стоял совсем другой человек. Вместо опустившегося, разбитого жизненными несчастьями старика, появился ещё не старый господин, с крепкой фигурой и неглупым лицом. «Эх, жаль, что он скорей всего не признает Франца…» — подумала Берта, а вслух произнесла:
— Сейчас я приведу мальчика, я рада, что вы смогли посетить нас так быстро, подождите, пожалуйста, здесь.
Направляясь в класс к Францу, она представляла, как нахмурится лесничий, как внимательно он будет искать в лице ребёнка хоть малейшее сходство со своим погибшим сыном, как разочарован он будет, этого сходства не найдя.
Но всё получилось совсем не так, как ожидала учительница. Когда она ввела за руку Франца в учительскую, его обретённый дед, практически не глядя, распахнул объятия:
— Иди ко мне, мой мальчик! Мой сын был твоим отцом. Я постараюсь быть тебе неплохим дедом.

— Ну и дела! — удивлялся вечером Каспер, когда услышал от сестры историю семейного единения, — а что Франц?
— Франц… удивлён, конечно, — ответила задумчиво Берта, — но, разумеется, такой поворот дела ему приятен. В кои-то веки заговорили, что он не только сын Инсбрукской волчицы, но и внук почтенного лесничего.
— Да, дед всегда был в городе на хорошем счету, — поддержал её брат.
— Но всё-таки я кое-чего не понимаю, — сказала Берта.
— И чего же?
— Понимаешь, он ведь должен был сначала внимательно осмотреть мальчика, ища, так сказать, родственные черты. А он… Такое ощущение, что ему вообще всё равно. Что ему даже неинтересно, какой его внук. Согласись, это странно.
— А может быть, он думает, что обретение внука сулит какую-то материальную выгоду? — предположил Каспер.
— Нет, наоборот, он сам спросил, стоит ли обучение Франца в школе каких-нибудь денег, и был готов взять этот расход на себя. Впрочем, когда я сказала, что на следующий учебный год открывается гимназия, и Франц имеет намерение там обучаться, и назвала сумму за обучение, он сказал, что может оплатить только частично. Он же не богат на самом деле. Тем более, сейчас. Он хотел забрать Франца из приюта в своё имение, но я это ему настоятельно не советовала.
— Почему?
— Видел бы ты это «имение»! Это просто заброшенный дом в лесу, половина комнат которого давно не используется. Запах там странный — плесени что ли… Да и как парню каждое утро добираться в школу? Дед согласился с моими доводами, но в ближайшие выходные собирается забрать Франца из приюта, познакомиться с «родовым гнездом».
— Странная история, — согласился Каспер, — но я рад за Франца. Нормальный родственник ему не помешает.

А через день в школу вернулся Михи Вайс. Его появление было очень заметным, так как шёл он на костылях в сопровождении слуги своего отца.
— Вы только посмотрите на раненного принца! — попытался развеселить народ Себастьян, однако его никто не поддержал. Мальчишки и сами понимали, что с Вайсом перегнули палку.
Слуга, вежливо поздоровавшись с присутствующими, остановился при входе в класс, не выпуская из рук сумку с учебными принадлежностями Вайса. Мальчишка проковылял на своих костылях к парте, за которой сидели Франц с Оскаром и коротко кивнул слуге:
— Вот сюда.
— Но это же моё место, как же я? — слабо пискнул Оскар.
— Тебе придётся пересесть, — как неразумному ребёнку, объяснил Михо, — ты же видишь, мне тяжело ходить на костылях, а здесь удобно.
Оскар, которого мать с рождения учила уступать больным и слабым, печально вздохнув, собрал свои вещи и потащился на свободное место в другой конец класса.
В этот же день многие заметили, что Вайс разительно изменился. Он больше не претендовал на лидерство, но и унижать себя не позволял. У Франца возникло впечатление, что его новый приятель уже не нуждается в костылях, он, конечно, ещё сильно хромал, но мог бы вполне обойтись тростью. Но бросать костыли Михо пока не собирался. И при первом же выпаде в свой адрес он брал правый костыль наизготовку и угрожающе им замахивался, опираясь на левый костыль.
Вид у него при этом был настолько агрессивным, что связываться никто не решался. Но при этом общее поведение Михо стало гораздо спокойнее и взрослее, чем раньше. Мальчишка сильно вырос за время пребывания в больнице. Не зря говорят, что душевные и физические травмы способствуют взрослению человека. Но может быть, дело было просто в том, что у Вайса, как, впрочем, и у самого Франца, появился, наконец, не подпевала и не товарищ по озорным выходкам, а просто школьный друг.

***

Дитер Ланге лежал в темноте под остро пахнущим овчиной старым тулупом и пытался заснуть. Он считал, что сейчас два часа ночи. Впрочем, вполне могло быть и три. Для него это ничего не меняло. Проснулся он от голода.
Никогда, даже в самые сложные периоды своей военной службы он не был так голоден. Он даже не представлял, что когда-нибудь будет настолько беспомощным, что не сможет заработать себе на обед. Раньше он рассуждал так: руки-ноги есть, значит и пропитание будет. Но вернувшись в родной город, обнаружив родной дом разграбленным, он совсем потерял веру в себя. Никто не хотел нанимать на работу исхудавшего до крайности, заросшего и грязного солдата, только что вернувшегося из n.hmvs, где ему пришлось провести не один месяц.
Работы в Зальцбурге не было даже для здоровых людей. Это Дитер понял сразу. Он так долго, с такими сложностями добирался на родину и что теперь? Получается, что всё зря и лучше бы ему было погибнуть на фронте, как погибли многие его товарищи. Лучше бы пуля, которую врачи отказались доставать у него из-за уха, мотивируя это тем, что это может привести к необратимым последствиям, прошла немного дальше. Тогда не было бы ничего — ни голода, ни холода, ни сильнейшей головной боли, которая периодически мучила его, ни гнетущего ощущения собственной мерзости.

Откуда это ощущение? Что он сделал, когда пришёл в родной дом? Дитер и хотел, и не хотел вспомнить это. Но единственное, что всплывало в памяти — это то, что у него болела голова. Но вдруг мгновенно в темноте, словно молния сверкнула. Он вспомнил!
Вспомнил нескольких женщин, одетых тепло и зажиточно, которые шли через город с вещами откуда-то с гор. Говорили они о лавине. Видимо, жительницы какой-то горной деревни решили пересидеть опасное время внизу, где им ничего не угрожало. Это они думали, что не угрожало… Они зашли во двор и разложили на полусгнившей скамье свои небогатые съестные припасы.
Ланге вспомнил белые ляжки одной из них, той, которую он, как дикий зверь, затащил за полуразвалившийся сарай, когда она отошла от остальных по малой нужде. Вспомнил её выпученные глаза, когда он зажимал ей рот рукой, запах нафталина от её толстой шерстяной юбки, которую она, видимо, надела в первый раз после долгого перерыва.
Лучше бы они не заходили к нему во двор. Он не должен встречаться с женщинами теперь. Лучше бы ему вообще ни с кем не встречаться. Люди вызывали какое-то болезненное желание спрятаться, сунуть голову под тулуп, в темноту. Или… или будет, как вчера. Что он сделал с той женщиной, убил?
Дитер резко сел на кровати. Нет, этого не может быть! Нет, не убил. Он не убийца. Она даже ничего не сказала своим товаркам. С резким чувством облегчения он вспомнил её до синевы бледное лицо и грязную на спине одежду, когда она уходила с другими женщинами дальше вниз по дороге.

Глава V

Но не ложное ли это воспоминание? Дитер знал, что такие бывают. У него они были. Когда-то, когда исход войны ещё не был никому известен, он лежал в госпитале, и пожилой врач подробно рассказывал ему о последствиях, которые могла иметь такая травма.
Ланге и слушал, и не слушал врача. Для него главным было возвращение в свою часть, к своим товарищам. Все страшные вещи, которые могли иметь к нему отношение, казались детскими сказками, которыми медики пугают простодушных военных для того, чтобы придать себе значимости.
К сожалению, вскоре Дитеру пришлось испытать на себе и приступы немотивированной агрессии, и жесточайшие головные боли, и ложные воспоминания. Врач говорил, что такое бывает с людьми, которые изо всех сил хотят забыть какой-то свой неблаговидный поступок. Сознание вытесняет неприятные воспоминания и замещает их ложными. Беда была в том, что Дитер теперь не вполне руководил своими поступками и мог накинуться на кого угодно, совершенно не желая этого.

В итальянской тюрьме Дитер однажды так набросился на сокамерника, что того едва смогли спасти остальные заключённые. Но, когда его пытались расспросить, что произошло, и чем ему не угодил этот бедолага, Ланге ничего не мог объяснить, так как напрочь забыл инцидент. Зато он прекрасно помнил, как его как раз в то время, как произошла эта драка, забирали из камеры для уборки двора. Он мог подробно описать, кто из заключённых ещё принимал участие в уборке, какие были задействованы инструменты, о чем переговаривались охранники. Всё, вплоть до формы облаков, висевших над двором, вспоминалось ему ярко и подробно. Между тем, все присутствующие заявляли, что в том день он из камеры не выходил, а никакой уборки двора не было. Ложные воспоминания.
Чувствуя, что уже не заснёт, Ланге поднялся, надел тулуп, под которым спал, в рукава, и, зябко поёживаясь, начал растапливать очаг. Обломки сырых досок, на которые он вечером разобрал полуобвалившийся забор, гореть упорно не хотели.
«Было или не было?» — лихорадочно думал Ланге. Что является ложным воспоминанием в этом случае — сгорбленная грязная спина женщины, уходящей вниз по дороге в группе подруг или и всё остальное тоже? Если вся эта мерзость всего лишь ложное воспоминание, то значит, оно замещает что-то ещё более неприемлемое для его сознания.

Ланге в ужасе обхватил голову руками. Голова дико болела. Стараясь успокоиться, он попытался размышлять логически. «Если я убил эту женщину (я должен быть честным с собой и задавать прямые вопросы, так и тот врач говорил), то куда я дел тело? Я его закопал? Значит, во дворе должен остаться участок свежевскопанной земли. Надо просто выйти и проверить двор. Нет. Сейчас выходить не стоит. Вот рассветёт, тогда… Будет светло, будет всё ясно».
Трясущимися, замёрзшими пальцами он сунул в очаг закопчённый чайник. Дым наполнял комнату, огонь всё не разгорался, как следует, вода и не собиралась кипеть.
— Да будь оно всё проклято! — внезапно воскликнул бывший унтерофицер, ударяя ногой по чайнику.
Чайник ударился об стену, вода веером выплеснулась из него, и тёмные потёки на когда-то белёной извёсткой стене поползли вниз. Как ни странно, Ланге стало легче.
— Будь что будет, — пробормотал он, садясь снова у дымящего очага, — если убил, отвечу. Но не убивал я её…
Медленно разгорался поздний, пасмурный рассвет. Мутные окошки стали стачала фиолетовыми, потом светло-серыми.
Дитер вышел во двор и поразился хрустальной чистоте утреннего воздуха и красоте окрестного пейзажа. Он отвык от родных мест и сейчас как будто бы видел всё впервые. Горы выступали из-за соседских домов величественные, строгие и возвышенные. Его бедный захламлённый двор смотрелся просто-таки неприлично на фоне этой красоты.
Ланге обошёл дом, внимательно глядя себе под ноги. Чего тут только ни валялось! Несколько валунов, довольно большого размера, гнилые ящики, дырявые бочонки, старые, никуда не годные доски, под ними какая-то ветошь и очень много битой черепицы. Единственное, чего он не нашёл — это кусок свежевскопанной земли. Теоретически тело убитой можно было бы спрятать под завалами всего этого хлама. Но Дитер чувствовал, что ничего такого он не делал.
Правда, исходя из этого, получалось, что сцена за сараем всё-таки произошла в действительности, а не была плодом его больной фантазии, но тут уж ничего не поделаешь. По крайней мере, он не убийца.
Бывший штабфельдфебель понимал, что если бы его жизнь приобрела спокойный распорядок, если бы он мог достаточно спать, если бы у него была еда и дрова, последствия травмы мучили бы его меньше. Но пока об этом можно было только мечтать и, по возможности, сторониться людей. Не ради себя, ради них. Ланге вполне отдавал себе отчёт, что в нынешнем состоянии может быть опасным для людей.
Пока что Дитер решил навести порядок во дворе, расчистить весь тот хлам, что скопился.
День разгорался. Отовсюду стали слышны голоса.

Некоторое время Ланге молча работал. К обеду он хотел закончить уборку во дворе, а потом решил нанести визит генералу Земанну. Он знал, что генерал тоже в данный момент живёт в Зальцбурге, и у Дитера была небольшая надежда на то, что Земанн не оставит бывшего подчинённого в беде и поможет ему найти хоть какую-то работу.
Но часа через два он снова услышал раздражающий его голос с акцентом.
— Украли! Я так и знала, что тут одно ворьё живёт! Луиза, Альфред, вы куда смотрели? Я же сказала, чтоб вы присматривали за домом и за Вилли, пока нас с отцом дома не было!
В ответ прозвучал слабый девичий голос. Что он говорил, Ланге не расслышал, но женщина не унималась:
— Что ты блеешь, как овца! Целый мешок муки! Ты представляешь, сколько он сейчас стоит! Уж я вам не спущу этого! Перестань блеять, курица!»
«Какая нежная мать», — усмехнувшись, подумал Ланге, представив себе блеющую курицу, и отправился в дом, чтобы привести себя в порядок перед визитом к генералу. Это действие у него несколько затянулось. Он, как мог, очистил свой форменный мундир, разыскал в завалах довоенной одежды целые и довольно чистые брюки, начистил свои поношенные, несколько раз залатанные сапоги.

Когда Дитер, наконец, решил, что его внешний вид соответствует походу в гости, раздался требовательный стук в дверь и резкий голос прокричал:
— Полиция! Открывайте!
— Открыто! — крикнул в ответ Ланге и почувствовал, что земля медленно поплыла у него под ногами. Голова внезапно перестала болеть, только слегка кружилась то ли от голода, то ли от страха. Ланге чувствовал, что не может сделать ни шагу, ноги стали ватными, а время тягучим, как густой кисель.
Дверь, скрипнув, приоткрылась, и на пороге появился бравый полицейский с закрученными вверх рыжеватыми усами.
— Дитер Ланге? — скорее утвердительно, чем вопросительно, осведомился он.
— Он самый, — спокойно и даже весело ответил Дитер. Ему казалось, что его голос звучит отдельно, сам по себе, а он сам наблюдает эту сцену со стороны.
— В вашем доме будет произведён обыск, — продолжил полицейский, с недоумением глядя на валяющийся в углу чайник с вмятиной в боку.
— Ищите! — Ланге сделал широкий приглашающий жест, — как вы можете видеть, спрятать что-либо здесь невозможно.
Голос продолжал звучать спокойно и доброжелательно, а в голове стучали тысячи маленьких молоточков: «Я убил! Я всё-таки убил эту женщину! Видимо, её товарки заявили в полицию. Нет, в доме я её не прятал. Куда? В подпол? Люк не открывался несколько лет, пазы грязью заросли, и это сразу заметно. Во дворе. Я всё-таки спрятал её во дворе! Сейчас они найдут. Наверняка в той куче битой черепицы за сараем, которую я ещё не успел разобрать. Что делать? Отпираться? Говорить, что я не виноват? Но я ведь и правда не виноват. Проклятое ранение! Я ведь не помню, как её убивал!»

Полицейские быстро осмотрели дом. Заглянули под кровать и в шкаф, забитый старой одеждой когда-то большой семьи, которую сейчас представлял один Дитер.
— Герр Ланге, — вежливо обратился к нему полицейский, — вам надо будет пройти в полицейский участок для очной ставки и допроса.
— Да, пожалуйста! — повторил Дитер широкий жест и дурашливо выпятил губы, — с удовольствием посещу участок, давненько я там не был.
На ватных ногах он вышел из дома. Полицейские почему-то не стали осматривать двор, он почти пожалел об этом. Ведь осталось только одно место, где можно было бы спрятать труп — куча битой черепицы за сараем. Уж разгребли бы её, и он сам бы убедился, убил ли он женщину или нет. Если пришла полиция, значит, она не присоединилась потом на дороге к подругам. Значит — убил. И остальные женщины указали на его дом, как на возможное место, где её удерживают. Они ещё не знают, что она мертва. Они даже не допускают такой мысли. А её нет уже! Забавно. Неожиданно для себе Ланге расхохотался.

Шагающий рядом с ним усатый полицейский вздрогнул и посмотрел на него с опаской. «А наручники-то они на меня не надели, — думал Дитер, — это потому что тело не нашли. Вот найдут, тогда… А я что? Я ничего не помню. Я ведь и правда ничего не помню!»
Из-за низких каменных оград с молчаливым любопытством выглядывали соседи. Дитер увидел маленького мальчика, который с утра забрёл к нему во двор. Сейчас мальчик сидел на руках у бледной рыженькой девочки лет четырнадцати и беспечно улыбался.
Пасмурное утро превратилось в яркий солнечный день. И как назло все высыпали на улицу посмотреть, как его, Дитера Ланге, бывшего унтер-офицера, ведут с полицией в участок по подозрению в убийстве. При всём этом он всё ещё продолжал ощущать себя как бы непричастным ко всему происходящему и наблюдал за самим собой, полицейскими, соседями, как со стороны. Подойдя к старинному, с островерхой крышей, зданию полицейского участка, он в который раз восхитился красотой пейзажа, как будто прибыл сюда на экскурсию.
— Что тут у нас нового? — спросил сопровождающий Дитера усатый полицейский выходившего им навстречу из дверей товарища.
— Да всё то же, — ответил он, — за последний час только кошелёк стащили у беженцев от лавины, Курц их допрашивает в седьмом кабинете, а так всё обычно.
— А моя дамочка где, в четвёртом? — спросил сопровождающий Дитера полицейский.
— Нет, к начальнику прорвалась. Не завидую я ему, — усмехнулся его собеседник, — четвёртый занят, подожди пока в приёмной, может быть, и не понадобится допрашивать.
Сбегая по ступенькам, этот человек неожиданно подмигнул Дитеру сочувственно.
«Ещё не знает, убита ли женщина, — подумал Ланге, — значит, они сейчас без меня раскапывают кучу во дворе. Если ничего не найдут, меня отпустят».
Они прошли в полумрак старинной приёмной, с тёмными дубовыми панелями. В приёмную выходило несколько дверей. На одной из них — солидной, оббитой кожей, висела табличка «Начальник отделения». Из-за оббитой кожей двери, несмотря на её видимую солидность, доносился всё тот же раздражающий Дитера голос! Отдельных слов Ланге не мог разобрать, но ненавистный тембр как будто въедался ему в мозг. Головная боль вернулась с новой силой.
Ждать было невыносимо. Внезапно Дитер подскочил, как на пружине, и завыл, вцепившись в свои волосы. Это произошло так внезапно и выглядело так страшно, что полицейские застыли на месте, не зная, как себя вести. Но тут…

Одна из боковых дверей приоткрылась, и оттуда вышла огорчённая женщина в платке, с заплаканным, но симпатичным лицом. На женщине была толстая шерстяная юбка, у руках она держала узелок.
— Так я же надеюсь, господин инспектор, — кланялась она в приоткрытую дверь, — в кошельке все мои деньги были.
«Это она. Она жива», — сказал сам себе Дитер, и свет померк перед ним.
Полицейские бросились к нему и попытались привести его в чувство. Женщина остановилась в недоумении, затем произнесла сочувственно:
 — Больной совсем, такой хороший человек, вчера мы у него дома отдыхали, поделился с нами хлебом, хотя видно было, что отдаёт последнее.

Глава VI

К генеральскому дому Дитер добирался на ватных ногах. Ему казалось, что генерал — лишь плод его больного воображения, что настоящий Земанн пал там, под Витторио-Венето, погиб вместе с Австрией. А что же остальные? Может, его и в тюрьму не сажали? может, он и Каспера не встречал? А может, он застрял в чистилище?
Когда он подошёл к знакомому уже дому, он позвонил. Дверь открылась, и Ланге, не поднимая головы, спросил:
— Простите, а не здесь ли живут Земанны?
— Эй, дружище, ты чего? — послышался знакомый голос.
Дитер с трудом заставил себя поднять взгляд и столкнулся нос к носу с… Генералом Земанном! Он выглядел точно так же, как и во время их последней встречи. И нога у него тоже была деревянной.
— Так вы… Вы живы? А вашу жену, вроде, Лоттой зовут?
Генерал пощёлкал пальцами перед лицом гостя.
— Всё с нами в порядке. А ты совсем как будто забыл о нас… Эй, да ты напряжён! Лотта, дай-ка нашему гостю валерьянки!

Ланге был измотан. С трудом подбирая слова, он рассказывал о случившемся. Генерал, слушая этот монолог не проронил ни слова. А фрау Земанн, кажется, перекрестилась.
— Вот ведь напасть какая… А ты верен себе — вечно с плеча рубишь. Ты напоминаешь мне нашу Алисию. Точно такая же беспокойная, чуть что не по плану. Ты на эту истеричку внимания не обращай, а сам лучше пойди и отдохни — на свежую голову больше сообразишь. И не стесняйся нас — заходи на огонёк почаще. Я что ли не помогу своему сослуживцу?
Генерал снова достал из кармана несколько купюр:
— Ты бери, не стесняйся, мы же свои люди.
Дитер нехотя взял деньги, и решил привести себя хоть немного в порядок. В кои-то веки ему выпала возможность побриться. Он с наслаждением срезал эти противные кусты щетины, придававшие ему вид опустившегося бродяги, и занёс было бритву над головой, но тут же опустил, решив, что без волос у него будет совсем уж бандитский вид. А в сочетании с тёмными кругами под глазами…
— Ну хоть немного на человека похож, — произнёс он вслух.
— Да. Знаешь, в такой ситуации нельзя пренебрегать чужой помощью. Сам ты пропадёшь здесь.
— Я уже написал Джине и Фердинанду, — произнёс Ланге сквозь зубы, пристально глядя на себя в зеркало. — Может, приедут ещё…
— Так… А почему же ты решил, что убил ту женщину? Ты не похож на сумасшедшего. Я навидался контуженных, но ты-то?
— Так меня тоже, — хмуро ответил Ланге, не поворачиваясь даже к собеседнику. — В голову прилетело. Чуточку бы левее, — и всё.
— Да, ты просто в рубашке родился. Кстати, если хочешь сад обустроить, Лотта тебе поможет — она в цветах разбирается, будь здоров. У неё отец флорист, сама она тоже это любит.
— Спасибо, господин генерал, — Ланге ощущал себя, как на допросе.
— Слушай… А может, тебе это приснилось просто?
— Наверное. Я… Я всё ещё слышу взрывы. И вижу их. То холодно, то жарко… Не могу уснуть.

Всё это прекрасно слышала генеральша. Лотта Земанн, несмотря на свой строгий вид, была доброй женщиной. Если бы ей кто-нибудь сказал, что всю жизнь она занималась благотворительностью, она бы только насмешливо фыркнула, так как слово «благотворительность» глубоко презирала, как и презирала тех людей, которые обычно ею занимались. Но как-то так получалось, что вся её жизнь, подчинённая службе мужа, была служением добру и помощью тем, кто нуждался.
Спустя несколько дней после визита Ланге в дом генерала она как-то за ужином обратилась к мужу:
 — Я вот всё думаю об этом парне. Как ты думаешь, здоров ли он? Я имею в виду психическое здоровье.
Генерал оторвался от газеты, вытянул худые ноги к камину и спросил невинным тоном:
 — О каком ты парне думаешь, дорогая?
 — Не надо притворяться, что ты меня не понял, — фыркнула Лотта, — конечно же, я говорю о Дитере Ланге, который недавно приходил к нам.
Генерал помрачнел и пожал плечами:
 — Должен сказать тебе, что среди моих уцелевших подчинённых я не назову ни одного, кто бы был полностью психически здоров. И я даже скажу тебе, как называется эта болезнь. Это болезнь побеждённых. Что же касается Ланге… Да, он мне показался странноватым. В прежние времена я его знал не таким. Но что мы можем сделать? Разве мы можем ему помочь в этом?
 — Неужели ты думаешь, что я бы стала заводить этот разговор, если бы у меня не было действенных мыслей на счёт Дитера? — иронично заметила генеральша.
 — Да уж куда мне догадаться, — ласково улыбнулся жене Земанн, — наверняка у тебя уже есть по поводу него какой-то план.
 — Да тут и думать нечего, — Лотта энергично ударила кулаком по колену, обтянутому серым шёлком, — я имею в виду полкового врача Фогеля.
 — Он жив? — удивлённо приподнял брови генерал.
 — Конечно! Он не только жив, но и в данный момент живёт в Зальцбурге! Тебе не мешало бы побольше интересоваться судьбой своих бывших сослуживцев, дорогой мой!
 — Но откуда тебе это известно? Ведь ему, наверное, уже сто лет!
Лотта усмехнулась и объяснила:
 — Во-первых, не сто, а под восемьдесят. Он ещё вполне бодр, хотя, конечно, нуждается в помощи. Я иногда захожу к нему по старой памяти. Ты, наверное, забыл, как он когда-то помог мне во время вторых родов.
 — Забудешь такое… — вздохнул генерал, — да, старина Фогель тогда оказался на высоте. И вздумалось же тебе рожать в такое неудобное время, почти на месяц раньше назначенного срока, да ещё и прямо на позициях! Только ведь он не специалист по психическим болезням.
 — Но он и не специалист по акушерству, — заметила генеральша, — он просто хороший врач. К тому же, он столько видел носителей этой «болезни побеждённых», как ты её называешь, что наверняка знает, что с этим делать.
 — Вряд ли Ланге согласится обратиться к врачу, — задумчиво произнёс генерал, — как ты, наверное, заметила, он очень горд, он даже ни разу не зашёл к нам за эти дни, видимо, считает ту небольшую денежную помощь, которую я ему дал, долгом, и не придёт, пока не сможет вернуть этот долг.
 — С этим я знаю, что сделать, — самодовольно усмехнулась Лотта, расправляя складки на платье, — ведь Ланге не только горд, но и добр, а старый Фогель действительно нуждается в помощи, например, в заготовке дров.
Генерал с сомнением покачал головой:
 — Но ведь старик ушёл в отставку ещё до того, как Дитер Ланге пришёл на службу!
 — Это даже лучше, — заметила Лотта, — Ланге не будет воспринимать его, как врача, а только, как бывшего военного, служившего в полку до него, и которому нужно помочь.

Старый Фогель уютно устроился у окна с пятнадцатым томом «Внутренних болезней» на коленях. Строчки расплывались перед глазами, зрение подводило, но это ему не мешало вспоминать наиболее интересные случаи из его полковой биографии. Если бы он захотел, он бы написал такой же многотомник, в котором были бы не теоретические рассуждения и таблицы, а самый настоящий военный опыт, которого так иногда не хватает молодым врачам, впервые попавшим в армию. Но писать не хотелось. Вот если бы был человек, который записывал бы то, что он говорит, кто-то вроде секретаря…
Старый врач размечтался. Перед глазами вставали толстые тетради, полные его воспоминаний, интересных случаев из практики, отрывков историй болезней, потом представилось, как будто бы всё это уже издано, и вот он уже едет в Вену получать премию от ассоциации военных врачей. Внезапно мечты прервал тихий стук. Кажется, он задремал. Старик открыл глаза и уставился на входную дверь, в которую уже энергично входила Лотта Земанн. Дверь он уже много лет не запирал. Никаких ценностей в доме не было, а кому нужны медицинские книги, половина из которых написана на латыни?
Лотту он уважал и немного побаивался. Всё-таки, генеральша. Правда, периодически он доставлял себе удовольствие, вспоминая, какой испуганной и покорной была эта генеральша во время своих вторых родов, которые ему выпала честь принимать. Но позволял так себе забавляться он не часто. Такие воспоминания следовало спрятать подальше.

Между тем фрау Земанн уже, кажется, начала излагать суть дела, с которым к нему пришла. Начало её речи ускользнуло от внимания старика, и теперь он начал слушать особенно внимательно.
 — … он ещё молодой парень, просто жалко смотреть, что с ним происходит, — вещала генеральша.
 — Но в чём это проявляется, каковы симптомы? — задал старик вопрос, который никогда не подводил.
Лотта задумалась, потом начала рассказывать:
 — Ну вот, взять, например, последний случай, из-за которого он даже попал в полицию. Его обвинили в краже какой-то муки, которую (я уверена), он и в глаза не видывал. А сам он почему-то возомнил, что взят за убийство женщины, которую, разумеется, не убивал. Когда же увидел эту женщину живую и невредимую, упал в обморок.
Старый Фогель досадливо поморщился:
 — Как всё сложно…
Он бы предпочёл, чтобы какого-то парня беспокоил бы осколок, застрявший в ноге, а не такие вот странные проявления. Он ведь всё-таки не психиатр.
А генеральша продолжала:
 — Я думаю, вы быстро разберётесь, как ему помочь, — оптимистично заявила она, — ведь в вашей обширной практике наверняка происходили подобные случаи.
 Фраза об обширной практике Фогелю польстила.
 — Да-да, — пробормотал он, — случалось всякое… Вот как раз сегодня утром я вспомнил…
Генеральша знала, что если старик начнёт вспоминать случаи из своей военной практики, это закончится не скоро, а ей надо было ещё сбегать в лавку и что-то решить насчёт обеда.
 — Да-да, именно об этом я и говорю! — повысила она голос, — я же знала, что вы сумеете с этим справиться! — её улыбка стала ещё более оптимистичной, и старик понял, что рассказать об интересном случае не получится. Он тут же сник и нахохлился, как больная сова.
 — Хорошо! Присылайте его, этого, вашего, ну как там его… — старый врач щёлкнул пальцами, будто вспоминая имя, которое прослушал в начале разговора.
 — Дитер Ланге, — весело и отчётливо сказала Лотта, — кстати, он поможет вам с дровами. И ещё у меня небольшая просьба.
 — Ещё просьба? — спросил старый врач недоумённо, — но какая же?
 — Понимаете, доктор Фогель, он очень горд, нельзя ли удержать в тайне то, что мы с мужем обеспокоены его психическим состоянием? Я пришлю его к вам, как к старому однополчанину, которому нужно помочь с заготовкой дров.
 — Ну, конечно, фрау Земанн! Об этом можно было бы и не предупреждать, — строго ответил Фогель, — конечно же, я поведу себя вполне профессионально. Правда, я не обещаю, что смогу ему помочь. Но постараюсь.
Едва за генеральшей закрылась дверь, он тут же написал на полях книги:
«Дитер Ланге».
На память надежды уже не было, теперь главное — не забыть, в какой книге и на какой странице сделана надпись. Старый врач достал из стола линейку и заложил книгу.

Ланге, несмотря на все свои усилия, с трудом справлялся с маленьким садиком. Подаренные генеральшей луковицы пионов и саженцы роз никак не хотели приниматься. Почва была сухая и каменистая, несмотря на то, что у соседей всё росло, как на дрожжах.
Генеральша застала его за выкорчёвыванием огромного валуна, который невесть каким образом оказался торчащим посреди огорода.
 — Бог в помощь, Дитер, — весело окликнула она его, — как продвигается работа?
И не дожидаясь ответа, продолжила:
 — У нас с мужем к вам просьба. Здесь неподалёку живёт старый полковой врач Фогель. Не пытайтесь вспомнить, вы его не знаете, он ушёл в отставку ещё до того, как вы поступили на службу. Этому врачу крайне нужна помощь такого молодого и сильного человека, как вы. Он совсем один, жена умерла, детей, насколько я знаю, у них никогда и не было. Не сможете ли вы сходить к нему в ближайшее время и помочь хотя бы с заготовкой дров?
Ланге вздохнул и угрюмо кивнул. С одной стороны, работы было полно и у себя в доме, но с другой стороны, он был рад отвлечься. Расспросив генеральшу подробно о том, где искать доктора Фогеля, он убрал в сарай свой нехитрый садовый инвентарь и отправился знакомиться с бывшим полковым врачом.

Доктор показался Дитеру очень старым и совсем беспомощным.
 — Да, да, Лотта говорила мне, что вы любезно согласились прийти на помощь… — бормотал он, шаркая ногами.
Ланге таращился на ряды книг, одна из которых лежала раскрытой на столе, придавленная линейкой.
«Это же сколько надо всего перечитать, чтобы стать врачом?» — думал он.
Доктор продолжал бормотать:
 — У меня, знаете ли, сейчас провалы в памяти, старость уже, забываю самые обычные вещи. У вас не бывает провалов в памяти?
Ланге помолчал. Вряд ли этому старику интересны его провалы, впрочем, он же, кажется, врач. Не мог же он забыть вообще всё, что учил когда-то. Может быть, он что-то подскажет?
 — Да, бывают, — признался он, продолжая таращиться на книги.
 — Сейчас это бывает и у молодых, — заметил Фогель равнодушно, — но таких неприятностей, как доставляет старость, у вас, конечно, нет. Вот, например, бессонница. Я мучаюсь бессонницей уже много лет. Вот засну, а потом просыпаюсь в жару и поту, не бывает у вас такого?

Дитер вздрогнул. Доктор так чётко описал то, что случилось с ним этой ночью! Действительно, он заснул довольно быстро, а потом проснулся в жару и в поту, с ощущением дикого ужаса, с колотящимся сердцем, и первые минут десять никак не мог понять, где находится. Почему-то ему казалось, что он в окопах, и итальянцы сейчас пойдут в атаку. Он только молча кивнул:
 — Бывает.
 — Сейчас мы выпьем чаю, — неожиданно предложил доктор, — только в послевоенное время, знаете ли… Ни крупицы стоящего чая найти невозможно. Травки всякие собираю.
 — Это ничего, — кивнул Ланге. Он вспомнил, как в детстве у них в семье тоже пили травяной чай.
Однако вкус этого чая оказался не таким, как он помнил с детства. У него был знакомый привкус боярышника и ромашки, однако была и какая-то незнакомая горечь.
 — Что здесь? — спросил он, невольно поморщившись.
 — Всего понемножку, — пожал плечами старый врач, — от бессонницы, нервы успокаивает, вот, например, валерьяна помогает при мигрени, вороний глаз при судорогах и нервном тике, корень сельдерея — от бессонницы…
 — Надо же, — усмехнулся Дитер, — я думал, сельдерей только в суп кладут, так же, как и пастернак.
 — Да-да, пастернак, — тут же подхватил доктор Фогель, — пастернак тоже хорош при нервной возбудимости. А вы пейте, пейте чай. Вот послушайте, что мне нужно сделать. Я думаю, что если вырубить все лишние кустарники в конце сада, на первое время дров мне хватит. Вы можете приходить ко мне два раза в неделю, нет, лучше три. Во всяком случае, сейчас лучше три.
 — Да я и каждый день могу, — пожал плечами Дитер.
 — Нет-нет! — неожиданно энергично возразил врач, — каждый день будет слишком много. Три раза в неделю. Понедельник, среда и пятница, впрочем, у меня есть ещё к вам одно предложение. Денег пока у меня нет, но может, они появятся после. Если бы вы захотели приходить ко мне ещё и по воскресеньям… Я бы хотел кое-что записать, из своей практики, знаете ли, разные случаи своей службы… Это может кому-нибудь пригодиться. Вы ведь умеете грамотно и быстро писать?
 — Не очень быстро, — ответил Ланге, — но я попробую.
С каждой минутой старик казался ему всё моложе и моложе.
В эту ночь, сражённый чаем старика, Ланге отлично выспался. И утром чувствовал себя намного сильнее и бодрее, чем раньше. Нельзя было сказать, что он полностью избавился от своего недомогания, но чувствовал он себя в это утро намного лучше.

Глава VII

На следующий раз Ланге пришёл намного позже условленного времени. Он выглядел крайне взвинченным. Чувствовалось, что он изо всех сил пытается скрыть нервное возбуждение, и это не укрылось от взора врача и чутья дворового пса. Тот сразу зарычал на гостя, видимо, почуяв сигнал опасности от Дитера.
— Мориц, фу! — цыкнул доктор, и пёс послушно замолчал. — Доброго вам вечера!
— И вам… Того же… Я порублю ещё.
— Дров у меня хватает, но если хотите, пожалуйста.
Доктор пристально наблюдал за Дитером. В этот раз он с каким-то особым фанатизмом рубил дрова. Поставит чурбан, да с молодецкого размаха и расколет пополам. Лезвие уже не раз въедалось в древесину, но Ланге его резко выдёргивал.

— Вы работаете прямо как палач, — хохотнул доктор, — знаете, был в моей практике один такой пациент — говорил, что представляет своего обидчика, когда колет камень. При том частенько приговаривал, что он о нём думает и как его потом будет мучить.
— Есть парочка таких человек, — Дитер почувствовал, как его бросает в жар и как краснеют его уши, — даже больше. Я вспоминаю каждого. Вот зря я того уголовника не прибил — может, он опять на свободе бесчинствует… А тот часовой, что у меня портсигар отобрал… Я бы из него фарш сделал и скормил караульным собакам!
Он принялся было за следующее полено, но, видимо, не рассчитал, и половина дерева отлетела ему прямо в колено. Ланге тихо ойкнул и выронил топор.
— Ну-ну, хорош. Пойдёмте ко мне. Я, знаете ли, одинокий человек и рад буду скоротать вечер за дружеской беседой. Вы, думаю, не откажете?
— Нет… Нет.

А Ланге чувствовал, что душа его уходит в пятки. В этот день он чуть не набросился на брата, когда тот укорял его за то, что он столько времени молчал и не давал о себе знать. Дитер осознавал справедливость этих претензий, но при этом испытывал какую-то необъяснимую ярость по отношению к Фердинанду. Джина почти ничего не говорила, но видно было, что она опасается брата и не хочет его лишний раз беспокоить.
— Нос воротить вздумала от меня, да? Думаешь, поди, я — какой-то опустившийся бездельник? А по-твоему, я не пытался работу найти?! Я ищу, постоянно ищу! Тебе-то хорошо — на всё готовенькое пришла!
— Дитер! Ты ведёшь себя, как сварливый старый пень! — резко оборвал его Фердинанд.
— Слушай, это наш разговор. Наш с Джиной! не вмешивайся, а?
— Глядите-ка — слова ему не скажи! Ты что, пёс цепной?
В этот момент Дитер сильно закусил кулак. До крови прокусил.
— Твою мать! Йод… У тебя есть йод?
— Не надо, само свернётся, — меланхолично ответил Дитер, наблюдая, как кровь стекает по его руке, и как капли падают на свитер и на брюки.
— Ну хватит с меня! — Фердинанд живо скрутил брата и туго перевязал его руку носовым платком — первым, что у него нашлось.

Всё это промелькнуло перед глазами Ланге, как мгновение. Он зашёл в дом доктора, разулся и тяжело опустился на диван. Старик, как обычно, пошёл заваривать чай. Вернее, отвар. Ланге понимал, что это был не простой отвар. Иначе почему вчерашней ночью так хорошо спалось? Впервые Ланге не вскакивал среди ночи и не нарезал круги по двору, впервые его не тянуло на улицу, а ведь неделю назад его остановили патрульные, приняв за бродягу.
— Знаете, вот всегда было интересно, что чувствуют молодые люди, прошедшие через такие мясорубки? — начал беседу доктор, — понятное дело, что прежним остаться сложно. Ещё с древнейших времён, пожалуй. Ассирийцев после войн частенько преследовали призраки погибших воинов, и они были не одни такие. Вы же помните фрау Земанн? Так вот, с ней произошёл один случай, после которого она до сих пор пугается лошадей. На неё чуть не налетел конь. Видимо, необъезжен был толком, испугался выстрелов. Артиллеристы проводили учебные стрельбы, конь внезапно вырвался и побежал в сторону. Прямо на фрау Земанн. Её еле успели спасти, а от потрясения и удара о землю у неё начались преждевременные роды. Я пытался спасти и её, и ребёнка. Честно, никто не знал, выживут ли и она, и ребёнок. Но всё обошлось. Вот только фрау Земанн так не думала: ещё долго она пугалась даже конского ржания. Вроде бы и не случилось ничего страшного, а всё равно она продолжала мысленно переживать произошедшее. Я даже видел, как она свою старшую, Дагмару, схватила за руку, пока перед ними ехал извозчик. С таким неподдельным ужасом смотрела… Страшно и представить. Невозможно забыть… Да, невозможно.
— Ещё как, — отвечал Ланге, — мне вот пуля в голову прилетела в своё время. Фердинанда — брата моего, вон, после лёгкой контузии комиссовали, а я остался. Частенько голова болит с тех пор… А может, меня просто там, в Карпатах ушатали. Не помню точно.
— В Карпатах? Вы на русском фронте были?
— Был. Мы начали контрнаступление, у русских закончились боеприпасы и они ринулись на нас. Что тут началось! Сперва мне по челюсти прилетело, потом — в лоб. Я на ногах не устоял, ещё чуть не затоптали меня. Не помню уже, чем всё закончилось. Но отлёживался долго. Потом меня уже в другую дивизию перевели. Знаете, порой ощущение, что воды в реках краснеют. Я помню Изонцо — такие мясорубки страшные, что мне и не снилось. Вода как будто горела, мне казалось, она насквозь красная. А может, пропиталась хлором.
— Жуткая история, — согласился Фогель. — А вы можете сказать точнее: что вызывает у вас гнев или горечь? Может, знак, слово, или какой-то звук? Для фрау Земанн это было всё, что связано с лошадями, а для вас?

Дитер задумался. Пожалуй, главным провоцирующим фактором была несправедливость. В любом виде. Несправедливые слова, обвинения, поступки. Не важно, к кому они были обращены, к нему самому или кому-нибудь из окружающих. Но он понимал, что это определение слишком общее и ничего не объясняет.
— Я не могу точно сказать, — пробормотал он, — но я подумаю. Постараюсь вспомнить.
— Конечно! — энергично поддержал его доктор, — это ведь может здорово помочь вам. Достаточно будет просто постараться исключить этот фактор из вашей жизни. По возможности, конечно.
С тех пор так и повелось — понедельник, среда, пятница и воскресенье — были их днями с доктором Фогелем. Сказать честно, секретарь из Ланге вышел никакой. Да и старик не привык работать с секретарём. Он прерывался, увлекался, уходил в сторону. Дитер не умел стенографировать, а последний раз под диктовку писал в начальной школе. Поэтому составление записок доктора они, после первого неудачного раза, оставили. Ланге просто приходил к старику в воскресенье и слушал его рассказы. Они пили чай, не тот чай, которым угощал доктор Ланге по будням, и сухой сбор которого он дал ему с собой, а настоящий китайский чай из коробки с иероглифами. С доктором Фогелем Дитеру было спокойно и интересно. Единственным недостатком старика была очень плохая память на имена.

Имена некоторых людей, особенно тех, кого знал уже давно, доктор не забывал никогда. Они торчали в стариковской памяти, как прочно вколоченные туда гвозди. А вот новые имена…
Чтоб не обидеть своего молодого приятеля, старый доктор перед его приходом всегда доставал пятнадцатый том «Внутренних болезней», открывал страницу, заложенную линейкой, и перечитывал имя — на всякий случай, чтоб не ошибиться.
А потом к Дитеру приехали Берта и Франц.

***

Франц вышел вслед за Бертой из вагона, и с удовольствием огляделся. Сегодня над городом, как обычно, нависли тучи. Привычная для города погода.
— Знаешь, раз уж мы здесь, сходим в крепость? — спросила Берта, скосив глаза на Франца.Она предполагала всякое. Может быть, госпожа Штробль их и на порог не пустит, мало ли какие мысли у неё в голове по поводу «подкидыша». Поэтому Берта заранее намечала попутные цели посещения Зальцбурга, стараясь заинтересовать Франца путешествием, как таковым.
— Было бы здорово, — равнодушно ответил мальчик.
Сейчас его волновало совсем другое, не сложно догадаться, что именно.
В это время к Берте подошёл светловолосый парень в лёгкой весенней куртке.
— Добрый день! Вы, наверное, Берта, сестра Каспера?
— Да, это я, — кивнула женщина. — А какое у моего брата звание?
— Фендрик, — спокойно ответил парень, — я даже знаю день, когда ему присвоили его.
— Не ошибся, — улыбнулась Берта, — ну что ж, пойдём?
— Давайте. Только это… Если вы собрались к фрау Штробль в гости, то без меня. Я бы не хотел снова встретиться с этим Цербером в юбке.
— Боишься её что ли? — не удержался от колкости Франц, который сразу почувствовал в Дитере своего человека и без стеснения обратился к нему на «ты».
— Не ручаюсь за последствия, — хмыкнул Дитер.

Его конфликт с семьёй Штробль вовсе не прекратился после недоразумения с мешком муки. Напротив — всё пошло по нарастающей. Юлия не раз показывала своё неудовольствие от такого соседства, и Ланге отвечал ей взаимностью. Дитер при всём желании не смог бы избежать встречи с ней, особенно с тех пор, когда, наконец, ему повезло, и он сумел устроиться курьером в редакцию местной газеты.
Он по-прежнему чувствовал себя неуютно среди людей, нередко внутри него кипела настоящая ярость, даже по отношению к тем, кто, казалось бы, ничем его не обидел. А раздражить Дитера было легко — в это нелёгкое для себя время у него всплыли все дурные воспоминания, словно кто-то встряхнул сосуд, подняв со дна осадок.
Общение с доктором Фогелем и регулярное употребление его травяных сборов помогало ему, но совсем проблемы не снимало. Он не мог сосредоточиться на чём-то одном, его мысли разбегались, как тараканы. Вот частокол на месте огромной проплешины в заборе. Уродливо смотрится. Заделать бы по-нормальному, но стоило Ланге вспомнить цену на кирпичи… Может, виноградники по-новой посадить? А где сейчас их взять? Не проще ли заняться уцелевшими? А что, если кто-то донёс полиции, что у Дитера появился самопал? От этих мыслей ему становилось дурно, хотелось напиться, даже несмотря на то, что Ланге и курить-то бросил. Его бросало в жар, и он выбегал во двор, мотаясь там, как лунатик. Он не ощущал холода, и только когда стопы начинало коченеть, а ноги — подкашиваться, он возвращался назад.

Пройдёт месяц-другой, и зацветут его клумбы. Генеральша здесь недавно по-хозяйский прошлась, скрупулёзно выбирая, что бы сюда подошло. Ланге тогда узнал много нового о цветах и декоративных кустарниках. «Как мне всё это запомнить»? — размышлял он, пока генеральша говорила, что и куда сажать.
— Нет, белые тут будут смотреться не очень. А вот сиреневые — в самый раз.
— Как-как, говорите, эти цветы называются? — Ланге казалось, у него в голове ветер гуляет.
— Лаконосы. У меня остались ещё лишние саженцы, и…
— Да-да, я посажу, — заверил Дитер, — что там у вас ещё есть?
— Погоди, дай мне выбрать…
А ведь генерал предупреждал, что когда фрау Земанн чем-то увлечена, перестаёт замечать окружающий мир. С другой, он был рад, что кто-то помогает ему как-то облагородить запустевший сад.

Вроде бы сейчас клумбы засажены. Мало того, в самом доме уже не так пусто — недавно соседи отдали Дитеру чёрного котёнка-подростка, которого Ланге в шутку назвал Каспер.
— Такого красавчика грех не взять. Наверняка мышелов от бога, — говорил он, оглядывая животное.
Ему даже стало спокойнее, как только в его жизни появился кот.
Котёнок был с характером. Не каждому позволял себя гладить. Однажды Дитер понёс его с старому доктору знакомиться, но это было плохой идеей. Котёнок фыркнул, вырвался у него из рук и припустил домой, а старик отнёсся к этому абсолютно равнодушно и проговорил:
— Я предпочитаю собак.
Зато на Франца пушистый Каспер произвёл самое приятное впечатление. «Вот выучусь, стану доктором и заведу себе кота», — решил он.

Между тем, Берта поправляла волосы перед маленьким осколком зеркала в доме Ланге и собиралась с духом перед визитом к Юлии. Она, несмотря на бойкость своего характера, немного волновалась, что нельзя сказать о Франце. Он наоборот испытывал какой-то весёлый азарт.
— Ну мы пошли, — обратилась Берта к Дитеру, протягивая Францу руку.
— Если что, я здесь, — кивнул ей Ланге, — дверь закрывать не буду. Это фрау — мегера жуткая. Впрочем, меня с некоторого времени боится.
Ланге мрачно усмехнулся.
— Думаю, что всё же встреча пройдёт мирно, — ответила Берта.
Голос её звучал неуверенно. Но Франц быстро потянул её через калитку на соседний участок. Там, у входа в дом торчала худая фигура тётки Юлии, которую он, как оказалось, отлично помнил.

— Франц, постой, — Берта попыталась остановить своего подопечного, но тот рванул, как рысь.
— Добрый день, тётя, — хищно улыбнулся мальчик, одарив опешившую Юлию убийственным взглядом, — соскучились по мне?
У Юлии как будто ком в горле застрял. Она стояла, открыв от удивления рот, и глаза её выдавали не то удивление, не то испуг. Вот уж кого она меньше всего ожидала увидеть, так это Франца. Мальчик же не скрывал своего торжества — он нашёл брата! Теперь никто не отнимет у него Вилли! Юлия, небось, вычеркнула Франца из истории семьи Майерхофф, и говорила Вилли, что он был один в семье, что у него нет брата… Не вышло! Маркус недаром ел свой хлеб — это же сколько всего он прошёл, чтобы найти их!
— Франц? — наконец дар речи вернулся к женщине. — Ч-что ты здесь делаешь?
— Ровно ничего. Хотел просто проведать своего брата, — холодно произнёс мальчик, продолжая буравить Юлию взглядом, — имею же право?

Берта без всякой телепатии поняла, что пахнет жареным, поэтому решила вмешаться.
— Что здесь происходит? — деловито спросила она, делая вид, что ничего не знает. — Франц, почему ты забежал на этот участок? А вы, фрау? Может, вы знаете друг друга?
— Знаем, — торопливо ответила Юлия. — Это настоящий бедоносец! Любил он нас изводить! А сестрица, бедняга, жалела его… Приютила у себя… Зачем только…
Она осеклась, заметив, что глаза Франца снова недобро сверкнули.
— Правда? О-о, уверяю вас — вы просто столкнулись с ним в не самое удачное время, — беспечно улыбнулась Берта. — Франц — славный мальчик. Старательный, умный. И мне кажется, вырастет он хорошим человеком.
— Ох… Хотелось бы… — пробормотала Юлия.
Очевидно, она приняла Берту за приёмную мать Франца. И сама фройляйн Дитрих не торопилась разубеждать её в этом.

— А мне бы хотелось, тётя, увидеть своего брата! — подал голос Франц. — Отняли его у меня… Он был смыслом нашей жизни!
Мальчик чувствовал небывалое напряжение. Берта, коснувшись его плеча, поняла, насколько он взвинчен. Какая-то странная энергетика шла от него.
— Тихо, — шепнула она, — не усложняй.
— Проходите, — наконец сдалась Юлия, — Вилли! Подойди-ка сюда!
Маленький мальчик молча подбежал к тёте и вопросительно посмотрел на неё, затем — на нежданных гостей. Он инстинктивно сделал два шага назад. Нет, он был самым обычным мальчиком, но незнакомцы его пугали. Он, насупившись, смотрел на Франца, который, казалось бы, забыл, что минуту назад был готов морально сожрать тётку, так подло поступившую с ним.
— Разувайтесь и проходите в гостиную, — выдохнула Юлия. — Вилли, не уходи далеко.
Мальчик закивал и уселся на стул, болтая ногами. Берта и Франц присели на диван. Франц при этом не сводил глаз со сводного брата. Это же как он вырос за это время! На кого же он похож, интересно? На отца? Или на мать? Да на обоих!

Глупо было бы спрашивать у малыша, помнит ли он его, но Францу почему-то очень хотелось это спросить. Вместо этого он подошёл к стулу, на котором сидел Вилли, присел рядом с ним на корточки и спросил:
— Тебе говорили когда-нибудь, что у тебя есть сводный брат, которого зовут Франц?
Малыш отрицательно покачал головой, удивлённо тараща глаза.
— Что же вы, тётя, — с притворной ласковостью обратился мальчик к Юлии, — не рассказали Вилли о его родных. Или считаете его недостаточно большим, чтобы понять, почему вы сдали его брата в приют?
— Ты нам вовсе не родной! — стойко ответила Юлия, нервно поправляя блузку, — я не виновата, что моей сестре вздумалось брать тебя в семью.
— Однако она это сделала, — не отступал Франц, — и я был официально усыновлён ею и её мужем.
— Если ты рассчитываешь на наследство… — даже задохнулась от возмущения тётка, но тут, наконец, вступила Берта.
— Франц, конечно, не рассчитывает ни на какое наследство, — примиряюще проговорила она, — другой мальчик, может быть, и завёл разговор об этом, но не он. Франц просто хотел найти своего младшего брата.
— Но зачем? — недоверчиво спросила Юлия, ожидая какого-нибудь подвоха.
— Вы действительно не понимаете, зачем? — голос Берты передавал нескрываемое любопытство. Она смотрела сейчас на Юлию, как на диковинное животное, которое ей встречать в жизни ещё не приходилось.
— Зачем подростку маленький ребёнок, — не унималась Юлия, — который по крови ему даже не родной? Или это вы, как приёмная мать этого мальчика, хотите забрать к себе Вилли, чтобы оформить на него пособие? Так вот, я вам скажу — ничего у вас не получится! Не так легко оформить пособие на сироту. Мы вот с мужем ничего не получаем на Вилли.
Юлия глубоко вздохнула после своей тирады и потом убеждённо добавила:
— Я его не отдам! Я очень люблю Вилли. Он считает меня своей матерью.
Франц с удивлением почувствовал, что тётка не врёт. Она действительно любила Вилли. И наверняка, малыш считал её матерью.
— Мы вовсе не собираемся забирать у вас ребёнка, — начала Берта, но Франц её перебил.
— Знает ли он о Фриде? — быстро спросил он Юлию.
Тётка опустила глаза и тихо, но убеждённо ответила:
— Зачем ему это? Фрида давно умерла. Его мать я. Я не дала ему умереть во время войны, воспитывала вместе со своими детьми. Он мой сын!
— Приёмный, — уточнила Берта и добавила, — Франц, возьми Вилли, погуляйте с ним во дворе.
— Вы не имеете права командовать моим ребёнком, — взвилась Юлия, вскакивая со стула.
— Вы предпочли бы, чтоб наш с вами разговор шёл при детях? — спросила Берта почти безмятежно, — я, как педагог, действую, прежде всего, в интересах детей.

Юлия замялась. Затем неохотно обратилась к Вилли:
— Пойди, погуляй с этим мальчиком. Его зовут Франц. Но смотри, ни шагу со двора!
«Ага, — думала она, — «как педагог». Значит эта женщина вовсе не приёмная мать Франца, а всего лишь учительница. Хотя зачем бы какой-то учительнице ехать со своим учеником в другой город ради того, чтобы найти сводного младшего брата? Неужели у неё нет своих дел? Видимо, эта учительница хочет всё-таки усыновить Франца. И перед этим пытается выяснить, какие у него есть родственники»
 Попытка Берты разыграть случайную встречу Юлию, конечно, не обманула. Она продолжала размышлять: «Она так хорошо говорила об этом исчадии ада… Он и раньше-то был не подарок, стоит вспомнить, как он обошёлся с её родными детьми, а теперь-то, когда подрос… Как бы он наедине не наговорил лишнего Вилли»
Юлия беспокойно заёрзала на стуле и нервно спросила у Берты:
— Так что вы хотели мне сказать? У меня полно домашней работы. Скоро мои дети должны вернуться из школы. Они, в отличие от Франца каждый день учатся, а не ездят по городам в поисках неизвестно чего. Я считаю, что нам не о чем разговаривать. Я в своё время поступила с этим мальчиком вполне порядочно. Я устроила его в прекрасный приют, обеспечила всеми необходимыми вещами. А то, что я не взяла его в семью, никак не может быть поставлено мне в вину. У нас самих едва хватало средств на жизнь.
— Вы хоть раз поинтересовались, что было с мальчиком в эти годы? — с любопытством спросила Берта, — вы писали в приют? Вы узнавали, там ли он ещё?

Задавая этот вопрос, Берта думала, что Юлия наверняка соврёт, ведь очень просто было сказать, что, конечно, писала, но ответы не доходили из-за войны.
Но Юлия не опускалась до лжи. При всех своих недостатках это была очень честная женщина. Она вскинула подбородок и возмущённо ответила:
— А почему я должна была что-то о нём узнавать? Этот ребёнок мне чужой. Пусть скажет спасибо и за то, что мы успели сделать для него до войны. Мы сами были вынуждены покинуть свой дом, чтобы приехать сюда и сдаться на милость дальних родственников. Вот Вилли — другое дело. Он мой родной племянник!
— Вот о Вилли и речь, — спокойно сказала Берта, — вы сами ему расскажете о том, что он вам племянник, а не сын, или это сделать мне? Не кажется ли вам, что мальчику уже пора узнать о своей родной матери и о своём отце? Эти люди не заслужили того, чтобы навсегда исчезнуть из памяти своего родного сына.
— Вот принесло же вас сюда! — в сердцах воскликнула Юлия, — хорошо, я ему расскажу.
Про себя она подумала, что рассказывать правду вовсе не обязательно. Странная учительница с Францем уедут, и всё будет идти, как раньше. Но Берта тут же развеяла её надежды:
— Да, я тоже думаю, что лучше, если Вилли вы всё расскажете сами. Ему будет лучше услышать правду не от чужих людей. Мы на несколько дней задержимся в Зальцбурге, и я надеюсь, что при следующем нашем визите Вилли уже будет знать, что Франц его сводный брат, а не просто «какой-то мальчик».
Юлия вздохнула. Деваться было некуда. Мотивы Берты она не понимала, но при этом смутно чувствовала, что никакого подвоха нет, эта женщина и правда не хочет забирать у неё ребёнка.
Когда они вышли во двор, братья рядышком сидели на самодельных качелях и Франц увлечённо учил Вилли свистеть.

Старый доктор Фогель чувствовал себя неважно. Особенно его беспокоило очень быстрое ослабление памяти. Было ещё кое-что, в чём сам доктор не отдавал себе отчёта. Он стал засыпать на несколько минут среди дня, иногда даже посреди разговора, походка его стала шаркающая и неуверенная. Несколько раз у него начинала так кружиться голова, что он едва успевал опуститься на ближайший стул и не упасть.
Появление в его жизни Дитера Ланге доктору было действительно полезно. После смерти жены соседи заходили к нему в гости всё реже, и старику не хватало общения. Неудача с записью мемуаров огорчила и сильно расстроила Фогеля. Поначалу он про себя обвинял Ланге, который оказался таким неумелым секретарём. Но после некоторых размышлений доктор понял, что дело совсем не в секретаре. Просто время, когда он мог написать свою книгу, ушло безвозвратно. Вместе с ним уйдёт бесценный опыт, многолетние наблюдения, смелые профессиональные выводы и удивительные успехи, которых ему иногда приходилось достигать. Всё уйдёт, как вода в песок.
Вот разве что этот парень… Доктору упорно хотелось назвать Ланге то Рихардом, то Альфредом. Каждый раз перед его при ходом доктор доставал пятнадцатый том «Внутренних болезней» и упорно повторял про себя: «Дитер. Дитер Ланге».
Может быть потом, этот парень сможет записать его рассказы… Но Фогель понимал, что состояние самого Ланге оставляет желать лучшего. К тому же он совсем не писатель.
В пятницу утром доктор чувствовал себе особенно старым и беспомощным. Ланге должен был зайти к нему после основной работы. Готовясь к его приходу, старик заварил свой «особый» чай, покормил собаку. Самому есть совершенно не хотелось. Оглядев свою комнату Фогель заметил, что не помешала бы уборка. Он прошаркал в прихожую, накинул на дверь крючок (не хватало, чтобы кто-то сейчас вошёл и увидел, до чего он довёл своё жилище), взял чугунный совок, но метлы на месте не было. «Я забыл её у печки», — решил доктор и, волоча совок за собой, вернулся в комнату. Но на середине пути к печке на него накатила резкая волна головокружения. Старик попытался ускорить шаг, чтоб упасть на диван, но запнулся о край старой ковровой дорожки и упал вперёд, ударившись виском о край письменного стола.

Дитер в этот раз пришёл к доктору вовремя. Удивило его поведение Морица. Собака лежала рядом с полной миской и жалобно выла.
— Что с тобой, старина? — Ланге потрепал собаку по загривку и прошёл к двери. Но дверь была, к его удивлению заперта. Раньше доктор никогда не запирался.
— Ах, вот оно что! — обратился Дитер к Морицу, — ушел хозяин, а тебя не взял… Интересно, куда это он подался? В среду вроде не собирался никуда, не предупреждал… Хотя память у него не очень… Ладно, Мориц, не скучай. Доктор скоро вернётся. А я зайду в воскресенье.
В субботу, к обеду, соседи доктора Фогеля, обеспокоенные постоянным воем собаки, явились в полицейский участок. Патрульный по их заявлению влез в незапертое окно и увидел, что доктор лежит на полу мёртвый. Видимо старика кто-то резко толкнул. Причём доктор собирался обороняться от этого человека, так как в руке у него был тяжёлый чугунный совок. На столе лежала раскрытая книга, на полях которой было торопливо выведено дрожащим стариковским почерком: «Дитер Ланге».

========== Глаава LXV ==========

Инспектор Манфред Хайнрих в который раз перебирал показания соседей потерпевшего. Все они сходились на том, что доктор, хоть и был стар и слаб, но не болел какими-то серьёзными хроническими болезнями, которые угрожали бы его жизни.
Все они сходились на том, что, кроме уже знакомого всем Дитера Ланге, в тот день к доктору не приходил никто. Из этого очень легко можно было сделать вывод, что смерть доктора Фогеля была насильственной, и убил доктора именно Дитер Ланге.
Косвенно эту версию подтверждала и запись на полях книги. Видимо, старик из последних сил дотянулся до карандаша и записал на странице первой попавшейся книги имя своего убийцы перед тем, как упасть замертво.
Как был убит доктор Фогель? По всей видимости, его ударили в висок тяжёлым острым предметом.

Хотя, если учитывать, что следы крови доктора нашли на углу письменного стола, можно предположить, что в этом случае достаточно было просто посильнее толкнуть потерпевшего. Хозяин дома качнулся вперёд, ударился об угол стола и умер. В любом случае, эта смерть насильственная. Об этом говорил и тяжёлый чугунный совок для угля, который лежал рядом с рукой доктора, хотя печь в тот день не топилась. Старик поссорился со своим гостем и взял совок для обороны. Но силы были явно неравными.
Вся картина преступления была стройной и логичной, кроме одного — личности подозреваемого.
Дитер Ланге вёл себя настолько странно, что инспектор Хайнрих, каждый раз думая о нём, как будто досадливо спотыкался.

Во-первых, этого Ланге не так давно уже доставляли в полицию по подозрению в краже мешка муки у соседки. Кража не подтвердилась, но вот поведение подозреваемого было из ряда вон выходящим. Он сначала признался, ни много, ни мало, в убийстве! А потом, когда увидел «убитую» им женщину, вообще упал в обморок. Мнения об этом человеке очень разнились. С одной стороны — человек добрый, отдаст последнее, герой войны, из порядочной семьи, с другой стороны — сумасшедший, который абсолютно не может контролировать своё поведение, агрессивный тип, который может напасть на кого угодно, даже на маленького ребёнка.
Манфред Хайнрих был добросовестным служакой. Как человек ещё не старый, он мечтал о карьерных успехах, но при этом, безусловно, хотел, чтоб они были достигнуты честным путём. Дело в том виде, в котором оно представлялось сейчас, ему явно не нравилось. Дитер Ланге идеально подходил на роль главного подозреваемого. Но не стоит забывать случай с «убитой» им женщиной. Ведь и тогда, и сейчас Ланге заявляет с какой-то тупой покорностью «я убил». Соображает ли он вообще, что говорит? А что если сейчас в городе затаился настоящий убийца доктора Фогеля? Что если, успокоившись и сделав неправильный вывод, они прекратят поиски, а преступления продолжатся?
И что делал этот Дитер Ланге, после того, как убил старика? По словам соседки доктора, он долго сидел во дворе и разговаривал с собакой. Затем просто пошёл домой, а утром, как ни в чём ни бывало, вышел на работу.

Несмотря на то, что субъект был явно с нестабильной психикой, он не волновался, не пытался скрыться, вёл себя спокойно. У него наблюдался даже определённый подъём духа, который все связывали с приездом гостей. И кто же были эти гости? Это было самым странным. К Дитеру Ланге приехала дочь самого знаменитого инспектора Дитриха! Слава об этом человеке уже давно докатилась до полицейских Зальцбурга, и Хайнрих никак не мог себе представить, чтобы дочь Дитриха защищала человека, если б у неё было хоть малейшее подозрение в его виновности.
При Берте Дитрих был какой-то мальчишка. Манфред так и не понял, кем он ей приходится, то ли ученик, то ли приёмный сын, то ли воспитанник… А вот сам Ланге был не только знакомым Берты Дитрих, но ещё и сослуживцем её брата. Что с этим делать? И что делать с фактами, которые прямо указывают на Ланге? В доме доктора было полно его отпечатков пальцев. Это и не удивительно, по словам соседей, Ланге посещал доктора не менее трёх раз в неделю. Это, допустим, можно объяснить. Но что делать с его признанием? И почему, ради всего святого, он не желает выйти на место и провести следственный эксперимент, показав, как именно он убил доктора? Хайнрих сгрёб все бумаги со стола в ящик, запер его и вышел из кабинета. Сегодня у него была запланирована встреча с супругами Земанн, как раз по этому делу. Генерал и его жена обещали подробно рассказать о личности Дитера Ланге и доказать, что убийцей доктора быть он не может.

Собираясь с Францем в Зальцбург, Берта планировала остановиться в гостинице. Она даже деньги выделила для этого. Но Дитер уговорил их остановиться у него.
— Дом большой, места много, вы сможете закрываться в своих комнатах, я вас не побеспокою, — сразу предложил он.
Франц предложению обрадовался. Берта поначалу ничего не сказала. Ночевать ей, незамужней женщине, в доме одинокого мужчины, было нарушением правил общественного приличия. Но так как с ней был мальчик… Да и какое кому дело! Сейчас, после войны, все эти старые правила соблюдались далеко не всегда. К тому же Берта Дитрих всегда всё делала так, как ей хотелось, а не так, как диктовала ханжеская мораль.

Дом и правда был большой. Было видно, что когда-то здесь жила большая дружная семья. Но сейчас дом представлял собою довольно печальное зрелище. Он был грязен, запущен и разграблен. Насколько могла, Берта помогала Дитеру привести дом в порядок.
Франц с утра убегал к брату. Вилли с первого дня привязался к Францу. Он был так не похож на его сводных брата и сестру — родных детей тётки Юлии. Как и обещала, Юлия открыла свою тайну Вилли сама, на следующий день после разговора с Бертой. То, что Юлия ему не мать, а тётя, малыш принял с видимым спокойствием. Может быть, он по малолетству просто не осознал, что ему сказали. Так как «мама» продолжала относиться к нему с такой же, а может быть, с ещё большей заботой, он не думал о произошедшем. Гораздо больше его интересовал Франц, с которым у него установились по-настоящему братские отношения. Берта даже удивлялась этому. Она допускала, что Вилли не примет Франца, будет дичиться, прятаться… Ничуть не бывало! За пару дней, к неудовольствию Юлии, братья стали не разлей вода.

Юлию злило не только появление Берты и Франца в их жизни, но и то, что они остановились у этого проходимца, который спёр у неё муку. Ну и что же, что кража не подтвердилась! Она-то точно знает, что её теперешний сосед — проходимец. Как он накинулся тогда на Вилли! И за что? За то, что малыш просто зашёл на его участок. И вот теперь эта бесстыжая женщина живёт у этого человека!
— Подобное тянется к подобному, — говорила Юлия и поджимала губы.
А Франц был вполне счастлив. Всё утро он проводил с Вилли. Потом, когда малыша забирали обедать и спать, он возвращался в дом. Приходил с работы Дитер, Берта кормила их обедом, который ухитрялась приготовить из того минимума продуктов, который был им доступен.

Дитер познакомил Франца с доктором Фогелем — удивительным стариком. Во-первых, он был доктор, что сразу возносило его в глазах Франца на огромную высоту, а во-вторых, у доктора была замечательная собака — Мориц.
Когда этот пёс в первый раз поставил лапы на плечи Франца, в душе мальчика сразу проснулась тоска по своему старому другу Медведю. Как это было давно! Как будто в другой жизни. А ведь прошло совсем немного времени…
Вернувшись в тот вечер вместе с Дитером от доктора, Франц начал Берте взахлёб рассказывать о Морице:
— Он и лапу подавать умеет, и команды знает — «сидеть», «лежать», и доктору помогает лекарственные травы искать. У него такой нюх тонкий! Я спрятал кусок хлеба, а он сразу нашёл!
 Берта шутя спросила:
— Может быть, ты будешь не доктором, а ветеринаром?
— Что такое «ветеринар»? — недоумённо спросил Франц.
Берта вздохнула. В который раз её резануло отличие приютских детей от домашних. Да, опыта у Франца побольше, чем у некоторых взрослых, но при этом он может неожиданно показать незнание самых простых слов.
— Ветеринар — это доктор, который лечит животных, — объяснила она, — лошадей, коров, собак…
Франц подумал и сказал:
— Нет, я всё-таки хочу быть обычным врачом и лечить людей, а не коров. А если я буду уметь лечить людей, то и животных как-нибудь вылечу.
— Какой ты умный парень, — рассмеялся Ланге, — военным врачом будешь, как доктор Фогель?
— Зачем военным? — спросил Франц, — война уже закончилась, военные врачи не нужны.
— Видишь ли… — медленно проговорила Берта, — вряд ли прошлая война последняя.
— А разве нет? — потрясённо спросил Франц.
Мальчику не приходило в голову, что пережив весь ужас прошедшей войны, люди когда-нибудь захотят воевать ещё раз.

Взрослые помолчали. Потом Дитер проговорил:
— Необязательно война. Травмы и ранения бывают и на учениях.
— Но зачем учения, если не будет войны?
— Затем, что надо быть всегда готовыми к нападению, понял?
Франц не понял. Засыпая в этот день, он думал о том, что надо быть последним болваном, чтобы после такой жестокой войны захотеть ещё воевать.
В воскресенье он тоже хотел пойти с Дитером к доктору, но их с Бертой пригласил в гости генерал Земанн. Они с генеральшей пожелали встретиться с приёмным сыном Майерхоффа.
Потом Ланге сказал, что всё к лучшему, так как доктора в то воскресенье не оказалось дома.

Берта взяла для этой поездки отпуск у директора на две недели. Эти две недели стремительно подходили к концу. Как ни жаль было ей разлучать Франца с братом, но надо было возвращаться в Инсбрук.
В понедельник, когда Дитер ушёл на работу, а Франц, как обычно, побежал в соседний двор к Вилли, она как раз обдумывала, как сказать мальчику о том, что им уже пора возвращаться домой.
Время двигалось к обеду. Внезапно раздался требовательный стук в дверь.
— Кто там? — отозвалась Берта, продолжая помешивать суп на печке.
— Полиция! — раздалось за дверью.
В отличие от большинства обывателей, Берта любезно распахнула дверь и спросила у полицейских, которых было трое, чем она может им помочь. «Уж не Юлия ли пакостит? — промелькнуло у неё в голове, — хватило же ей наглости обвинить в краже несчастного Дитера. Может быть, и мне что-то предъявить хочет»

Полицейские, не ответив на её вопрос, вошли в дом и быстро осмотрели его, а затем потребовали у неё документы.
Зная все повадки полиции, Берта поняла, что произошло что-то серьёзное. Вряд ли это происки любезной тётушки Вилли.
Она спокойно сняла суп с плиты, села за стол, разгладила на коленях фартук и сказала:
— Я готова ответить на все ваши вопросы, господа.
— Кем вам приходится хозяин этого дома Дитер Ланге, фройляйн Дитрих? — спросил один из полицейских, разглядывая её документы.

— Это мой добрый знакомый, друг и сослуживец моего брата Каспера, сейчас мы с моим воспитанником Францем Нойманном являемся его гостями, — ровно ответила Берта, доброжелательно глядя на молодого служаку.
— Можете ли вы сказать, где был упомянутый Дитер Ланге вчера с трёх часов дня до, примерно, девяти вечера.
— К сожалению, не могу, — так же доброжелательно продолжила Берта, — дело в том, что мы с Францем вчера как раз были приглашены на обед к генералу Земанну. Но, насколько мне известно, Дитер собирался посетить своего друга — доктора Фогеля. Он, кстати, говорил вечером, что встреча не состоялась, так как доктора не было дома. Вы сами можете спросить у него. Дитер сейчас находится по месту работы в редакции городской газеты.

Полицейские совет Берты проигнорировали и спросили, в каких отношениях, по её мнению, были доктор Фогель и Дитер Ланге.
Берта честно подумала и сказала, что считает, что отношения были одновременно и деловыми, и дружескими, так как Дитер помогал старому доктору с некоторыми бытовыми делами, а доктор помогал ему лечить нервное расстройство, возникшее в результате ранения.
— Знакомы ли вы сами лично с доктором Фогелем?
— Нет, но вот мой воспитанник Франц, он…
— Понятно, — прервал её полицейский и замолчал.
— Да что понятно? — не выдержала Берта, — с Дитером что-то случилось?
Молодой полицейский зачем-то снял фуражку, затем опять надел её и объявил официальным тоном:
— Дитер Ланге сегодня арестован по обвинению в убийстве доктора Фогеля, которое состоялось, предположительно, вчера, от трёх часов дня до девяти часов вечера. Можете ли вы что-то сказать по этому делу?

Глава VIII

Ланге взяли прямо на улице, когда он, разнеся вечерние номера, повернул назад. Он отметил, что ему явно стало лучше с тех пор, как приехали гости. Его уже не тревожила сварливая соседка, зато Франц здорово помог ему отвлечься. Мальчик с удовольствием слушал про своего приёмного отца, байки Дитера об армейском быте, о его знакомстве с Каспером, и о том, как он оказался в тюрьме.
— В той камере, кстати, Дитрих сидел. Его там в драке один уголовник чуть не зарезал. Ну я ему и сказал мягко и деликатно, что так делать нехорошо.
— Ногой в бок? — со смешком спросил Франц.
— И по почкам — тоже, — кивнул Ланге. — Вроде и в разведчики готовился, а против какого-то щуплого унтера выстоять не смог!
— Щуплый? Да ты затылком потолок гладишь!
— Это сейчас, — говорил Дитер. — А в детстве был другим. Тростинка. Фердинанд был здоровый, а ещё и толстяк. Я на его фоне был совершенно хилым. Потом только уже, подрос когда, стал здоровым, как буйвол. Да, было время…
Францу казалось странным, что Дитера считают сумасшедшим. Но если отношение Юлии ещё понятно, то почему некоторые соседи глядят на него с опаской? Вот тот добродушный старик Томас — тот напротив, охотно с ним общается.
Мало того, недавно Франц увидел и ту «убитую». Дитер, правда, вспоминал её со смущением. ещё бы — тогда весь участок гудел.

Ланге тогда с трудом разлепил глаза. Перед ним снова предстал размытый образ женщины, той самой, которую он, по своему убеждению, убил.
— Ты… Нет, ты не доберёшься до меня… — он вскочил и хотел сдать назад, но полицейский схватил его и заломил руку.
— Боже, парень, что с тобой? — недоумевала женщина.
— Я же убил её тогда! — воскликнул Дитер, тщетно пытаясь вырваться из рук полицейского.
В это время в коридоре показалась и Юлия.
— Ах вот, что! Мало того, что вор, так ещё и душегуб!
— Я одну уже прибил, и тебя убью! — кричал Ланге.
Юлия инстинктивно сделала шаг назад, а та женщина, которую Ланге якобы убил, растерянно смотрела на полицейских.
— Может, вломить ему, чтоб в себя пришёл? — насмешливо спросил верзила-патрульный.
— Ты что! Потом мундир долго отстирывать, — хохотнул его напарник.

Дитер дрожал, как осиновый лист. Полицейские смотрели на него, как солдат на вошь.
— Господа, прошу прощения! — в участок вбежал муж Юлии. — Я… У нас никто не крал муку… Я просто… — он осёкся, заметив, что Юлия буравит его взглядом. — Пе-перепрятал её…
В это время молодой инспектор громко и жизнерадостно заржал.
— Началось! На муженька делать ставки не рекомендую! Фрау Штробль, — продекламировал он на весь участок, — публика жаждет хлеба и зрелищ! А вы, — он повернул голову к патрульному, державшему Дитера, — выпускайте бычка!
Снова раздался громкий и явственный хохот. Явился даже сам начальник участка.
— Так, утихли! — рявкнул он. — Что случилось?
— Я её убил… — пролепетал Ланге.
— Ха, убил… Не иначе, допился, вот и мерещится всякая ересь, — вставил патрульный, державший Ланге за руку
— Я не пил… — пролепетал слабеющий уже Дитер.
— Да хватит вам уже мучить его! — вступилась за Ланге «убитая». — Не видите — ему плохо! Врача позовите!
— Пошли все вон отсюда! — в ярости кричал начальник. — Пошли вон! Чтоб духу вашего тут не было! А тебе, Сокол, в следующий раз и жалования вычту! Устроил тут митинг…

Все тут же дружно заткнулись и разбежались в разные стороны, как тараканы. Дитер вышел, обхватывая себя руками. С ним рядом шла та женщина.
— Так вы… Вас ведь трое было? — растерянно спрашивал Ланге.
— Да. Меня зовут Рената, а то были Сандра и Нина. Мы из беженцев. Ты с нами поделился хлебом. Забыл?
— Забыл… — тихо пролепетал Ланге, чувствуя, что вот-вот сойдёт с ума.

И вот опять он тут, в кабинете следователя. Допрашивал его тот самый Харальд Сокол. Поначалу он был спокоен, даже не повышал голос.
— Так, значит вы признаётесь в убийстве?
— признаюсь, — ответил Дитер.
— Вы согласны показать, как вы это сделали?
— Нет, — сухо произнёс Ланге.
— Так дело не пойдёт, — Сокол встал из-за стола. — Если вы делаете признание, то должны показать, как всё было, на месте преступления. Понятно вам?
— Да.
— Ну так что, согласны на проведение эксперимента?
— Нет.
— Что значит «нет»? Вы спектакль этот прекращайте! Или думаете, что сойдёте за умалишённого?
— Нет.
— Прекрасно! Почему же вы не согласны на выводку?
— Не помню.
— Ну хватит ломать комедию! — воскликнул Сокол с плохо скрываемым раздражением. — Вы помните всё, даже имена своих ротных назвали без запинки, вспомнили, где и с кем сидели в Инсбруке, а как накануне старика Фогеля убили — не помните?
— Не помню.
— Так, хорош. Мне надоели ваши ужимки. Или вы делаете признание, или…
— Или что? Убьёте?
Сокол мысленно сосчитал до десяти, затем, выдохнув, спросил:
— Вам что, с другой стороны пулю в голову вогнать для симметрии? Мы будем разговаривать, или как?
— Уведите меня в камеру, — пробормотал Ланге. — Я признался во всём.

Тем временем, Хайнрих, найдя дом Земаннов, всеми силами нажал на кнопку звонка. На пороге вскоре оказалась сама генеральша.
— Вы кто? Мы никого не ждём сегодня, — и тут же осеклась, увидев удостоверение. — Что-то случилось?
— Да, случилось. Я бы хотел с вами поговорить. Позвольте пройти.
Инспектор проследовал за генеральшей, и, пройдя в гостиную, сел на диван. Сам генерал отложил в сторону газету и вопросительно взглянул на инспектора.
— Вы знали Дитера Ланге?
— Конечно — он в моей дивизии служил. И сейчас мы с ним периодически общаемся, — невозмутимо ответил генерал. — а что с ним?
— Он задержан по подозрению в убийстве доктора Фогеля. Старик упал и ударился виском о край стола. Вероятно, ему помогли…
— Чушь какая! — перебила инспектора генеральша. — Ланге на такое не способен!
— Знаете, фрау… Таких, как он, у меня было предостаточно. Он уже пятый за год, которого мы взяли. Тысячи молодых людей, прошедших войну, сейчас промышляют разбоями, кражами, а кто-то — и убийствами. Хотя прежде они были совсем другими. Некоторые и на красный свет бы дорогу не перешли, не так ли?
— Нет. Ланге — не преступник, — твёрдо заявила фрау Земанн. — Или вы выбрали себе удобную цель? Да, на такого можно всё, что угодно повесить, хоть убийство Франца Фердинанда — с его-то диаг…
— Так-так, значит, вам было известно о его психических расстройствах? — Хайнрих не упустил момента насладиться ступором фрау Земанн, которая не сразу поняла, что проговорилась, а генерал лишь тихонько вздохнул — это было вполне в духе его жены — на горячую голову она могла и взболтнуть лишнего. Нельзя ведь, нельзя писать писем и рапортов сгоряча!

— Да. Собственно, я и устроила их знакомство. Доктор должен был помочь парню вернуться к жизни. Если вы покопаетесь в его папках и подшивках, вы найдёте множество дел. Наверное, вы его дело изучили уже от и до.
— Видите ли, фрау, там слишком мало информации. Сам Фогель нам уже ничего не расскажет, а Ланге запирается и молчит. Признался в убийстве и… Всё, тупик.
— Теперь вы знаете, что признание — продажная девка следствия, — вставил генерал, поднимаясь с кресла. — Только не говорите, что не сталкивались с самооговором.
— Это случается сплошь и рядом, — пожал плечами Хайнрих. — И всё же, как Ланге вёл себя в последнее время?
— Ну, он не так часто навещал нас, — ответил Земанн. — Сперва он пришёл к нам сразу по возвращении домой. Родители у него от испанки умерли, а дом воры обнесли. Я заметил, что он стал дёрганым и нервным, а после той истории с мукой, ну и той женщиной… Ну, другой совсем человек. Прямо Робинзон, едва увидевший большую землю. Когда он стал доктора посещать, вроде получше стало. Но я его редко видел. Слышал только, что у него дошли руки написать сестре и брату. Но он сам об этом не упоминал.
— Верно, соседи говорили, что он стал, как сыч. Он ведь таким раньше не был, не так ли?
— Слушайте, если бы у меня хоть на секунду возникли сомнения в его невиновности, — генерал сообразил, куда ветер дует, — Я бы не сказал ни слова в его защиту.
— Вот и узнаем, что к чему, — кивнул инспектор. — Ну, больше вопросов нет. До встречи!
Хайнрих направился к двери, и когда он уже приоткрыл её, генерал произнёс тихо, но довольно отчётливо:
— Имейте в виду: у вас не получится по-тихому закрыть дело.
— Пытаетесь мне угрожать? — с вызовом спросил инспектор.
Но генерал лишь посмотрел на него с тихим злорадством. Давить и угрожать — слишком топорно, это любой дурак может. А вот предать дело широкой огласке — это, пожалуй, и на уши всю полицию поставит. Земанн может — он давно успел обрасти кое-какими связями, и если дело получит общественный резонанс, не миновать скандала.
— Вы ходите по тонкому льду, господин генерал.
— Так же, как и вы, — невозмутимо ответил Земанн. — До встречи.

Глава IX

До отъезда оставался ровно день. Кто же знал, что поездка снова будет омрачена таким жестоким образом? Франц, поверивший было, что никакой связи между его походом по гостям и происходящих потом бед, нет, и вот такая напасть — Дитера арестовали, а пёс угасает на глазах.
— Мориц, прошу тебя, попей, — уговаривал Франц пса, придерживая его голову. — Давай же, ну.
Пёс сделал несколько судорожных глотков и снова уронил голову на колени мальчика.
— Ну как? Ест хоть что-нибудь? — послышался голос Земанна.
Генерал, к удивлению Франца, оказался очень словоохотливым и обстоятельно рассказал и про Вильгельма, и про его взаимоотношения с солдатами.

— Ещё когда Майерхофф был ротным, тогда да — дела шли, что надо. Да вот, не повезло… Кого ставить? Хоффманна, само собой. Этот вообще непонятно, что в армии забыл. Он чином был ниже Майерхоффа. Лейтенантом его назначили, а он не отвык ещё от прежней жизни. Проспать, покинуть пост — обычное дело. За это он из нарядов не вылезал. Майерхоффа ненавидел, знал бы ты, какими он его словечками поминал… Ой… «Пиджак» — было самое мягкое.
— Ну и кто тогда пиджак — офицер, делающий свою работу, или придурок, который только так врага прозевает? — не без злобы спрашивал Франц.
— Да, рота многое потеряла, когда Хоффманна назначили, — согласился Земанн. — Не того он склада — думал, поди, что раз в офицеры метил, так будет ему бухло рекой, картишки, бабы штабелями… Офицеры любят это дело, ох как любят! Ага, а что воевать однажды придётся, не подумал.
С чего бы Земанну так откровенничать? Хотя, если подумать, с кем ещё, как не с мальчишкой, которому можно и небылиц всяких наговорить? Вряд ли его дочерям было бы интересно слушать про его похождения, а генерал умел приврать. Ему, конечно, до Мюнхгаузена далеко, но чем чёрт не шутит, может, и он успеет насочинять весёлых небылиц?
— Бедняга — молодой, здоровый пёс, а, видно, зачахнет теперь, — качал головой Земанн.
— Нет, нет! — воскликнул Франц, вскочив с земли. — Я не допущу…
— Фогель жил один, Мориц был к нему очень привязан, а доктор — к нему. Чаще всего, собаки умирают вместе с хозяевами.
Генерал подошёл поближе к Францу. Он видел, что мальчик едва сдерживает слёзы, но не знал, как его утешить. Видно было, что Франц привязался к псу, и сама мысль, что с ним может что-то случиться, была невыносимой.

— Ну-ну, малец, не отчаивайся — может, он ещё тебя признает.
Франц смахнул непрошенную слезу и спросил как бы между делом:
— А что с Дитером?
— Он в тюрьме. Вот ведь как… Быки ведь и разбираться не стали! Хотя какие быки? Бараны они! — генерал смачно плюнул. — Ну ничего, посмотрим ещё… Я в стороне не останусь.
— Фройляйн Дитрих уже сообщила, куда надо, — тихо произнёс Франц.
— Ага, значит, тирольская полиция теперь в курсе? Это уже хорошо — не получится по-тихому закрыть дело! — Земанн заметно повеселел. — Кстати, с котом ничего не случится — соседи присматривают за ним, — и тут же повернул голову к Морицу.
Пёс приподнялся и уткнулся носом в руку Франца.
— Ну чего тебе? — мальчик пристально посмотрел на пса. — Есть хочешь?
Мориц в ответ проскулил и негромко гавкнул, а Франц тут же полез в сумку за тормозком. Вроде у него осталась недоеденной пресная лепёшка, которую ему предложил попробовать Ланге. Это была какая-то абсолютно безвкусная масса, но Францу показалось, что в голодные годы он бы счёл это пищей богов.

— Ну? Есть будешь?
Мориц живо отхватил кусочек и прожевал его.
— О, похоже, он тебя признаёт! Ну как, заберёшь его себе?
— Если он захочет, — уклончиво ответил Франц.
Ох уж это «если» — слово, сочетающее в себе надежду и отчаяние одновременно. Францу очень хотелось забрать Морица с собой, но что делать, если пёс не захочет? Не заставлять же его силой.
— Пёс дрессированный, хлопот не доставит, — Земанн как будто уже решил судьбу Морица, вот только сам пёс пока вряд ли бы согласился вот так просто взять и покинуть обжитое местечко.
— Лишь бы в поезд пустили, — Франц видел, что Мориц уже не так вяло реагирует на всё происходящее, значит, есть шанс.
— Если хорошо попросить, то пустят. А нет, так скажи ему «фас», — хохотнул генерал.

Настал день отъезда. Франц с нескрываемым сожалением оглядывал эту улицу, думая, как однажды вернётся в хмурый, но уютный Зальцбург, и как снова увидится со сводным братом. Вилли оказался очень резвым и общительным мальчиком. И тоже очень привязанным к животным. Вот и Каспер его сразу признал, хотя кот был, со слов Дитера, весьма своенравным.
— Держи его осторожно, чтоб ему больно не было, — наставлял Франц малыша, подавая ему Каспера. — Погладь. Вот так, не бойся. Это Каспер. Очень хороший и ласковый кот.
«Это ещё смотря с кем», — думал про себя Франц.

По расписанию, поезд отходил через полтора часа. Франц прощался с Вилли и остальными. Он поднял мальчика на руки и, улыбаясь, спросил:
— А знаешь, как меня называли, когда я был вот в таком вот возрасте? Слонёнок! И ты такой же! Вырастешь, будешь здоровым, прям как твой отец. Ладно, я вернусь ещё.
Он поставил Вилли обратно на землю и вернулся в дом. Юлия настороженно посмотрела на Франца.
— Ты что-то забыл?
— Я хочу взять кое-что важное, — твёрдо заявил Франц.
— И что же? — Юлия ещё больше нахмурилась.
— Всего ничего! У вас есть карточка Фриды? Я хочу взять её. На память.
Юлия сперва замешкалась, но всё же согласилась. Она покопалась среди своих пожитков и извлекла фотоальбом. Здесь, среди открыток и карточек, нашлось и фото Фриды. Здесь она ещё совсем молода, ей лет семнадцать-восемнадцать, вряд ли больше.

— Это она перед поступлением на медицинские курсы, — прокомментировала Юлия.
— Её и возьму, — с жаром произнёс Франц, пряча фото в нагрудный карман. — Я ещё вернусь. Может, даже не один.
«Господи, кого с собой хочет притащить этот бродяга»? — с испугом подумала Юлия. Она видела, как легко и непринуждённо Франц общался с Дитером, как тот учил его разным приёмам рукопашного боя, как болтал об оружии и всём, что связанно с войной. Кто из него вырастет? Да наверняка такой же бандит! И что в нём нашла эта молодая фройляйн, явно из хорошей семьи?
— Франц, нам пора, — напомнила о себе Берта.
— Иду, — покорно ответил мальчик.
Впрочем, пока время оставалось, он решил снова навестить Морица. Робкий лучик надежды забрезжил в его сердце, когда он заметил, что пёс как будто оживает от его прихода.

Пёс остался лежать на земле. Франц встал и вяло побрёл в сторону вокзала. Земанн сочувственно качал головой.
— Я вот сам его бы забрал. А вот побудь ты тут подольше…
— Ничего не поделаешь — надо, — убитым голосом произнёс мальчик и поплёлся дальше, согнувшись под тяжестью унылых мыслей о Морице, который, видимо, теперь зачахнет. Но может, ему повезёт и он попадёт в семью Земаннов? Или, если удастся вызволить Дитера, его заберёт он? Ланге так же, как и Франц, тянулся к животным, и незадолго до ареста прикормил ежа, поселившегося в его огороде. Вот только Каспер был не в восторге от такого соседства, впрочем, это можно было перенести. Если подумать, для Ланге компания такого умного пса была бы в самый раз. А если… Нет, даже не думай!

Глава X

Франц инстинктивно старался избегать мрачных мыслей, и когда уже показалось здание вокзала, он оглянулся, рассчитывая услышать топот четырёх лап и лай собаки. Бесполезно.
— Что с тобой, Франц? — сочувственно спросила Берта, — понимаю — сложно с братом расставаться. Но надо.
— Да нет, не в том дело…
Договорить ему не удалось. В какой-то момент он едва устоял на ногах — чьи-то длинные мощные лапы обхватили его за плечи.
— Мориц! — радостно воскликнул Франц, трепля пса за ушами, — Ах ты, хитрюга!
Берта, увидев перед собой проблему в виде огромной собаки, вздохнула.
Конечно, она знала о Морице всё со слов Франца. Она даже высказывала сожаление, что псу так не повезло, и поддакивала мальчику, когда он говорил, что было бы хорошо забрать Морица с собой. Но по-настоящему она не думала, что собака всё-таки поедет с ними. И куда потом девать этого пса? Ведь Франц живёт в приюте, а взять его к себе домой она не может себе позволить. В этом случае уход за собакой ляжет на плечи матери, так как они с Каспером целый день на работе. Да и держать собаку в доме неудобно; ему двор нужен.

С Францем всегда образуются сами собой какие-то проблемы. Уж такой это человек.
Но пёс был уже здесь, и Франц с абсолютно счастливой улыбкой чесал его за ушами и приговаривал:
— Хороший пёс, умный пёс.
Улыбка мальчика решила дело. Берта просто не смогла бы увидеть, если бы она сменилась гримасой обиды и разочарования. С сожалением Берта достала из-за обшлага рукава два билета первого класса и, бросив Францу через плечо: «Стой здесь, с вещами», стала проталкиваться к кассе. Франц, кажется, её даже не услышал, занятый собакой. Своей собакой! Теперь он точно знал, что Мориц его.
Берта сдала билеты в первый класс, справедливо рассудив, что туда собаку вряд ли пустят, тем более, что у них не было для Морица ни поводка, ни намордника. А пёс был большой, и у людей, которые с ним раньше не сталкивались, мог вызвать опасения.
Другое дело вагон третьего класса. Здесь было полно животных. Пожилой крестьянин вёз в корзине поросёнка, который периодически тонко взвизгивал, у какой-то старушки в такой же большой корзине ехали гусята, а на первом же полустанке в вагон затащили козу.

Кондуктор ничего не имел против гусят и поросёнка, а за козу её хозяин при посадке быстро сунул ему в карман пару яиц.
На Берту, Франца и их спутника попутчики сначала смотрели с недоумением. Берта никак не была похожа на типичную пассажирку третьего класса. Да и мальчик выглядел скорее сыном городского мастерового, чем крестьянским парнишкой, которому как раз и место в вагоне третьего класса.
Собака поначалу вела себя беспокойно. Мориц никогда раньше не ездил в поездах. Он вообще почти никогда не покидал своего двора. Только иногда старый доктор брал его с собой, когда ходил в лавку и на почту. Сейчас всё пугало и раздражало пса. Шерсть у него на загривке то и дело вставала торчком, а из горла вырывалось тихое рычание.
Кондуктор, проверив их билеты, нахмурился. Но хрустящая купюра, вложенная в его руку, быстро разгладила его лицо.
Франц очень сочувствовал Морицу. Он как будто кожей чувствовал его страх. Каково это — потеряв единственного друга и хозяина, оказаться в тесном помещении, которое вздрагивает и трясётся, среди множества чужих людей и животных, среди враждебных звуков и запахов.

Франц почти всю дорогу просидел на корточках рядом с собакой, обнимая Морица за шею и нашёптывая ему в ухо ласковые слова. Люди входили и выходили, Берта успела несколько раз вздремнуть, а Франц сидел всё так же, тесно прижавшись к собаке.
К концу пути Мориц немного успокоился. Он даже лёг, положив голову на лапы. Франц встал, потянулся и, наконец, уселся на скамью рядом с Бертой.
Когда до Инсбрука осталось не более получаса пути, произошло замечательное событие, доказавшее, что Мориц не просто какая-то собака, которую некуда девать, а вполне себе полезный пёс. Один из спящих пассажиров проснулся, поправил на себе одежду, полез в карман и тут же вскочил, как ужаленный. Это был невысокий, плотный мужчина с немного кривым брюшком и добродушным лицом, на котором смешно торчали белобрысые усики.

— Украли! — потерянно бормотал толстяк, близоруко оглядываясь по сторонам.
— Что у вас пропало? — солидно спросил его сосед — пожилой монах в обтрёпанной рясе. Кружка для пожертвований болталась у него ниже колен.
— Деньги украли! — уже громче и возмущённее провозгласил толстяк, продолжая ощупывать свои карманы.
— И много было денег? — поинтересовалась старушка с гусятами.
— Какая разница! Важно, что они были, а теперь нет! Вот в этом кармане лежали, в платок завернуты и булавкой пришпилены!
В вагоне поднялся гомон.

Громче всех выступал какой-то худой парень, лет семнадцати, с ящиком инструментов на коленях:
— Вот приедем, надо вам сразу в полицию идти! — доказывал он.
— Да как же я уйду, — сокрушался обворованный, — если я уйду, то все из вагона разойдутся, и денежки мои — тю-тю…
Пришёл кондуктор. Он выслушал историю и провозгласил, что по прибытии на станцию, вагон будет закрыт, а пассажиры задержаны до прибытия представителей полиции. Пассажиры зашумели ещё больше. Никому не хотелось задерживаться в вагоне. Некоторых должны были встречать родственники, другие ехали на рынок или на работу.
Францу вся эта ситуация очень не нравилась. Он за всю свою жизнь привык к тому, что незаслуженные обвинения достаются ему первому. Сколько раз его понапрасну обвиняли во всяческих кражах, с самых малых лет! А ведь он никогда не брал чужого.
И хотя сейчас никто и не думал обвинять тихого, приличного мальчика, который ехал с хорошо одетой, красивой девушкой, Францу казалось, что вот-вот это произойдёт. Он даже начал про себя продумывать, что скажет полицейским в свою защиту, представил, как будет выворачивать все карманы. В одном из карманов у него лежало пару раз надкусанное яблоко, которое он вчера начал есть, но потом в суете отъезда сунул в карман, решив оставить на потом. Он представлял, как полицейский брезгливоподнимает этот полуогрызокза хвостик, и как краснеют от стыда уши Берты.
Морицу шум, поднявшийся в вагоне, тоже не понравился. Во-первых, он вообще не любил, когда люди кричали, во-вторых, ему уже давно надо было выйти, а в-третьих, он почувствовал напряжение Франца. Поэтому пёс снова встал и тихо зарычал.

— Смотри-ка, — заинтересовался один из пассажиров, — на кого это он? Может быть, вора чует.
— Почует он, как же, — безнадёжно вздохнул потерпевший, вылезая из-под скамейки, где пытался найти свою пропажу.
Залез туда он скорей для проформы, так как хорошо помнил, что до того, как уснул, прикрепил платок, в который были завёрнуты деньги, к карману изнутри.
Булавка сама расстегнуться не могла. И каким же должен быть умелым и ловким вор, для того, чтобы незаметно вытащить пристёгнутые булавкой деньги из кармана в присутствии всех пассажиров! Да, большинство из них спали, но ведь не все.
Берта тоже видела, что Францу не по себе. Она понимала, что этот мальчик, которого даже она сама называла «ходячая катастрофа», опасается обвинения в краже, хотя она даже отдалённо не могла себе представить, что он на самом деле чувствует. Скорее для того, чтобы отвлечь Франца, чем действительно веря в успех, она предложила:
— А что, Франц, может быть, Мориц и правда сейчас рычит на вора и сможет нам на него указать?
— Да, да, всё равно ведь ещё едем, пусть собака понюхает, может быть, и найдёт, — раздались голоса со всех сторон.
Франц не имел ни малейшего понятия о том, приходилось ли раньше Морицу искать какие-либо предметы. Он вообще сомневался, что пёс будет его слушаться в такой нервной для него обстановке. Но на них смотрело множество глаз, и отказываться было бы странно. К тому же мальчик опасался, что это может быть расценено, как косвенное доказательство вины его самого. Поэтому он встал, приподнял Морица за ошейник и подтянул к толстяку.

— Нюхай, Мориц, нюхай!
Собака перестала рычать и посмотрела на Франца с недоумением. «Ну вот, он даже не понимает, что я от него хочу», — грустно подумал Франц.
Но тут пёс вытянул морду и засунул нос в карман потерпевшего.
— Колбасу ищет, — хохотнул монах.
Однако Мориц не искал колбасу. Он попятился назад всеми четырьмя лапами, потом резко обернулся и с громким отрывистым лаем бросился на грудь худого парнишки — того, который советовал после прибытия на станцию сразу идти в полицию.
— Уберите собаку! — взгвизгнул парень, и ему тут же ответил запертый в корзине поросёнок.
— Так это ты украл! — закричал толстяк, — то-то я с вечера, когда платок с деньгами пристёгивал, видел, что ты делаешь вид, что спишь, а сам сквозь ресницы на меня поглядываешь!
— Неправда! — кричал парень, запрыгивая от Морица на скамейку, — я спал! Я не видел, что вы там пристёгивали, вы не имеете права напускать на меня свою собаку! Может быть, она бешеная!
— Собака вовсе и не моя, — наседал на него пострадавший, — а только собака — умное животное, она сразу учуяла, кто деньги стащил! Собака понимает, кто тут вор. Она ещё в Зальцбурге на тебя рычала.
Франц хотел сказать, что Мориц рычал совсем по другой причине, но Берта притянула его за хлястик пальто и заставила сесть. Заставить Морица отступить от бедолаги у них не получилось.

От страха перед огромным псом, который не переставал на него негодующе лаять, парень ещё до полной остановки поезда признался в краже и, размазывая слёзы по щекам, выложил на лавку платок с украденными деньгами. И тут же люди успокоились.
Берта подумала, как отличаются пассажиры первого и третьего класса. В вагоне первого класса пострадавший сейчас наверняка потребовал бы у кондуктора верёвку, чтобы связать вора и передать его полиции. Да и деньги бы лежали не в замызганном платке, а в солидном кошельке или дорогом бумажнике. Да и сумма наверняка была бы побольше… А здесь…
Едва парень признался в краже и отдал украденное, отношение к нему сразу изменилось.
— Ну-ну, не реви, не маленький, думать надо было, — похлопал неудачливого вора по плечу монах.
— Парнишка, видать, голодный, вот и не сдержался, — предположила старушка с гусятами и протянула вору облупленное варёное яйцо.
— Ну, что, в полицию заявлять будете? — хмуро спросил у толстяка кондуктор. Ему тоже не хотелось задерживаться в вагоне.
— Да что тут заявлять, — сказал толстяк, — застёгивая обратно свою булавку, — некогда мне тут с ним торчать, у меня дела. Отдал деньги и ладно. Спасибо собачке вашей, — поклонился он Берте.
— Да, собака знатная, собака молодец, — раздалось со всех сторон.
Пассажиры готовы были ещё высказывать похвалы Морицу, но поезд уже подходил к перрону.

— Я и не знал, что Мориц — настоящая ищейка, — радовался Франц, проталкиваясь вслед за Бертой сквозь вокзальную толчею.Мориц, приседая и прижимая уши, следовал за ним.
— Да, наверное, ему приходилось что-то разыскивать раньше. Но вообще все собаки обладают очень сильным чутьём, — сказала Берта, — знаешь ли ты, что нюх собаки в сорок восемь раз превосходит нюх человека? Это я тебе говорю со всей ответственностью, как учитель естествознания.
Нет, Франц этого не знал. И это его радовало. А больше всего его радовало то, что в этот раз никто не стал обвинять его, Франца, в краже. Может быть, время несправедливых обвинений уже прошло? Может быть, в его судьбе наступила, наконец, светлая полоса, и он станет теперь жить спокойно, как все остальные люди?
— Так, что мы теперь будем делать с этим замечательным сыщиком? — отвлёк его от размышлений голос Берты, — как ты думаешь, тебе разрешат держать его в приюте — во дворе или в сарае каком-нибудь? Потому что мне не совсем удобно забрать его себе. Я, конечно, смогла бы на пару дней, но…
— Конечно, разрешат! Я уговорю фрау Вернер! Я знаю, она очень добрая! — у Франца было замечательное настроение, поэтому он был убеждён, что сможет уговорить кого угодно на что угодно.

Всё так хорошо складывалось: он нашёл Вилли, подружился с ним, познакомился с Дитером и с настоящим генералом, узнал много интересного о своём приёмном отце, научился у Дитера приёмам самообороны, а главное, у него снова появилась своя собака, и эта собака оказалась выдающейся и прямо в дороге нашла вора!
Конечно, жизнь состояла не из одних радостей. Ланге до сих пор оставался в тюрьме. Но Франц был уверен, что Берта и её семья не оставят его в беде и смогут доказать его невиновность. А что было бы с Ланге, если бы Франц с Бертой не приехали в Зальцбург? Никто бы и не узнал о его неприятностях. Так бы и остался в тюрьме ни за что. Значит, Дитеру очень повезло, что Франц приехал в этот момент к своему сводному брату. Может быть, теперь он из мальчика, приносящего несчастья, превратился в мальчика, который приносит только помощь, удачу и добрые вести? Как бы это было хорошо!

Глава XI

Убеждение Франца в том, что семья Берты поможет Дитеру выпутаться, не было беспочвенным или таким уж наивным. На днях Дитрих звонил своему брату Марку, который продолжал служить в Вене адвокатом. Разговор не то, чтобы решал проблему, но хотя бы давал некоторую надежду.
— Марк, это я. Слушай, нам нужна помощь… Ну, не нам, конечно, но одному человеку. Он в Зальцбурге живёт, зовут Дитер Ланге. Он сослуживец Каспера, и он арестован. Но мне кажется, что он невиновен. Надо ему помочь, пока его втихаря не упрятали.
— Так… Флоре, это не телефонный разговор, — послышалось на другом конце провода, — в этом лучше разобраться на месте. И ещё… У меня сейчас аврал, я при всём желании бы не смог выехать.
— Да, понимаю. Но ты ведь не один адвокат на всю Вену?
— Ну, как бы да… Постой-ка! Есть идея. Я знаю человека, который мог бы помочь. Для него это станет неплохим экзаменом.
Дитрих тихонько усмехнулся. Ну, Марк, не подведи…

Он подозревал, что знает, о ком идёт речь:
 — Это мой племянник, наверное?
 — Да нет, я уже зарёкся поручать Альфреду серьёзные дела. Совсем недавно он очень сильно подвёл меня в суде, когда не донёс нужные доказательства, я тянул время, сколько возможно, но процесс проиграл из-за его неявки. Теперь вот подали кассацию, и неизвестно, чем это дело закончится. Альфреду надо бы ещё повзрослеть.
 — Ну что ж, вполне согласен с тобой, однако «мальчик» уже немолод, — вздохнул Дитрих.
Но братья и понятия не имели, что трубку параллельного телефона в адвокатской конторе держит ещё один человек.
Говоря о том, что знает, кто сможет помочь, Марк имел в виду своего стажёра, только недавно поступившего в контору Петера Мейера. Парень был весьма дельным и амбициозным.
Однако Петер сейчас отсутствовал, так как был послан для сбора доказательств в пригородную деревню по другому делу. Марк решил, что ничего не случится, если адвокат приедет через несколько дней. В этом даже были свои плюсы — он позволит следователям собрать побольше следственного материала и сможет осмотреть картину преступления более полно. До суда ещё полно времени.

Решение было в сложившихся обстоятельствах, может быть, и правильным, но абсолютно не учитывало характер подследственного Дитера Ланге.
Подследственный вёл себя беспокойно, не разбирал ночь и день, а когда сокамерники попытались его утихомирить, чтобы хоть немного поспать, устроил драку. Сам он в сне как будто не нуждался. Лишённый чудодейственного «чая» доктора Фогеля, он вернулся к жесточайшей бессоннице, которая вызывала галлюцинации и припадки, сходные с эпилептическими.
Перевод в отдельную камеру положение только ухудшил. Однажды ночью надзиратель застал Ланге за подготовкой к самоубийству. Заключённый рвал простыню на полосы, видимо, собираясь повеситься. После этого Дитера перевели в тюремный изолятор, где почти всё время держали в смирительной рубашке.

Поутру Сокол пришёл, как обычно. Сам не зная, зачем, он проштудировал все подшивки и записи покойного доктора. Утверждение подследственного Ланге, что запись на полях книги означает то, что он был пациентом доктора, только и всего, вызывало сомнения. Но всё-таки Сокол то и дело возвращался к этому факту. Ланге и правда был одним из его пациентов. Об этом говорят все — не только он сам, но и соседи, и даже чета Земаннов. Но вот было ли у доктора такое обыкновение — записывать имена пациентов на полях книг? Книги уже бегло были просмотрены, но Сокол решил изучить их более подробно. И действительно, на полях подшивки медицинского журнала он нашёл ещё несколько имён, правда, написаны они были более твёрдым почерком. И что было ещё более интересным, кроме имён, здесь попадались самые обыкновенные слова, например, библиотека, лаборатория… Что бы это значило? Также интересными оказались и истории болезней. Он нашёл карточку Лотты Земанн и совсем недавно заведенную, но уже довольно толстую карту Дитера Ланге. А что, если подследственный не врёт?

— Доброе утро, шеф, — поздоровался он с Хайнрихом.
— Очень доброе, — тихо произнёс инспектор, что значило, он явно не в духе.
— Что-то случилось?
— Случилось, — хмуро ответил Хайнрих, — есть две новости: плохая и очень плохая. С какой начать?
— С очень плохой, — Сокол повесил пальто на вешалку и сел за стол.
— Нас скоро сожрут. Как ты знаешь, чета Земаннов демонстрирует к делу Ланге завидный интерес, возможно, они подключат прессу.
— Так, постойте, я что-то не понимаю, — немного удивился Сокол, — журналисты нам частенько вставляли палки в колёса, когда чувствовали, что можно нагреть руки на каком-то из дел. Чего нам в этот раз бояться?

В кабинет кто-то постучал, после чего на пороге появился респектабельного вида мужчина, одетый в деловой костюм. Довольно молодой, возрастом около тридцати или чуть больше. Он смотрел на Хайнриха и его напарника сугубо по-деловому.
— Добрый день! Вы инспектор Хайнрих?
— Да, это мой коллега — Сокол, — инспектор пожал руку гостю, — а вы кто?
— Марк Дитрих. Я из венской коллегии адвокатов. Меня интересует задержанный Дитер Ланге. Могу я ознакомиться с его делом?
— Пожалуйста, знакомьтесь, — внешне не волнуясь, согласился Хайнрих. Молодой человек ему не понравился, было в нём что-то подозрительное, частенько имевший дело с адвокатами, инспектор ненавидел их всей душой, считая, что они мешают следствию даже больше, чем журналисты. Но в этом молодом человеке как будто было ещё что-то. Какая-то напускная бравада, которую он привык видеть скорей у преступников, чем у адвокатов.

— Я слышал, будто ему уже несколько дней ничего предъявить не могут. Это правда? — буднично спросил адвокат, глядя, как инспектор перед его носом листает папку.
— Не в последнюю очередь, благодаря самому задержанному. Он сделал признание, но сперва отказался участвовать в следственном эксперименте, а ещё попытался повеситься. Когда ему в этом помешали, у него случился припадок, как говорит врач, вследствие бессонницы.
Адвокат, нацепив модные очки в тонкой золотистой оправе, внимательно изучал материалы дела. Надо сказать, посмотреть там было, на что. Даже странно, что в эту папку легли, казалось бы, не имеющие особого значения материалы. Вот опрос Ренаты Мартин, женщины, которую Ланге якобы убил, причём был настолько в этом уверен, что перерыл весь двор в поисках трупа, а когда увидел её живой и невредимой, перепугался буквально до обморока. Всё-таки Флоре явно погорячился насчёт своего зальцбургского коллеги — если бы он хотел поскорее закрыть дело, явно бы не стал копать.

— Мы с коллегой опросили соседей и всех, с кем Ланге так или иначе пересекался. Все говорят, что он радикально изменился. Если вы понимаете, о чём я.
— Понимаю. Понимаю также, почему ему до сих пор не предъявлено обвинение, — мужчина с усмешкой посмотрел на детектива, — по сути, вы выудили признание у человека, который не до конца отдаёт себе отчёт в том, что говорит, и у которого налицо все признаки парамнезии. Ложные воспоминания, слышали о таком? Кроме того, он так и не вспомнил, как убивал жертву. А должен был бы. Если провалами в памяти не страдает, конечно же. И, наконец, эксперты не дали однозначного ответа: была ли смерть Фогеля насильственной. А значит, есть риск того, что дело в суде просто развалится. Посему я требую немедленно освободить своего подзащитного.
— Требовать будете в суде, господин адвокат, — Хайнрих чувствовал себя так, словно его отхлестали по щекам.
— Буду. Заодно я заявлю ходатайство о медицинском освидетельствовании Ланге. А пока я бы хотел увидеться со своим подзащитным.
— Сейчас это абсолютно невозможно, — инспектор Хайнрих говорил с убийственной ледяной вежливостью, хотя внутри у него всё бушевало от возмущения. Он возненавидел этого молодого хлыща с первого взгляда, — задержанный находится в изоляторе. Завтра, возможно, ему станет лучше, и вы сможете с ним встретиться. А пока я вас не задерживаю.

Внезапно адвокат побледнел и бессильно опустился на стул. Сокол посмотрел на него с недоумением, а Хайнрих — с насмешкой:
 — Что, переутомление от трудов? — насмешливо спросил он.
 — Да нет, просто я недавно перенёс сильную простуду, ещё не до конца восстановился, — слабым голосом сказал посетитель, — нельзя ли попросить у вас воды?
Недовольно хмыкнув, Хайнрих повернулся к угловой тумбочке, на которой стоял графин с жёлтой водой, которую не меняли уже недели две.
 — «Не собираюсь я ему искать свежую воду, — зло думал инспектор, — пусть идёт в свою гостиницу, или где он там остановился, и там пьёт воду, сколько хочет, пусть хоть лопнет».
Он злорадно представлял, как скривится адвокат от вида жёлтой воды.
Однако, к его удивлению, адвокат отпил половину стакана, поблагодарил и довольно бодро удалился, пожелав собеседникам всего хорошего.
Хайнрих взял папку с делом Ланге, намереваясь запереть её в шкафу, и удивился, какая она стала тоненькая. Когда же он открыл папку, он с удивлением увидел, что большая часть документов исчезла.
Как так? Неужели…
Хайнрих вскочил и закричал, выпучив глаза:
 — Сокол! Вы куда смотрели? Этот негодяй выкрал у нас документы по делу, прямо из-под носа, я поворачивался, чтобы налить ему воды, но вы-то, вы-то?!
Его коллега недоумённо развёл руками:
 — Но ведь он сидел ко мне спиной, я не видел его руки.
Дело принимало нехороший оборот. Хайнрих заметался по кабинету, лихорадочно соображая, что же теперь делать.
Внезапно он вспомнил про звонок от начальника участка инсбрукской полиции.

Когда телефонистка сообщила Флоре Дитриху о том, что с ним хотят поговорить из Зальцбурга, он несколько удивился. Звонка из полиции он, конечно, не ожидал, а адвокат, посланный братом, насколько он мог рассчитывать, в Зальцбург ещё не явился. По крикам, доносящимся из телефонной трубки, он вначале вообще ничего не мог понять. Потом картинка постепенно сложилась. Оказывается, его брат Марк только что явился в Зальцбургский полицейский участок и выкрал там документы по делу!
 — Но это абсолютно невозможно, — горячо запротестовал Дитрих в ответ на всю эту чушь, — мой брат — уважаемый адвокат с безупречной репутацией, к тому же, он просто не успел бы добраться до Зальцбурга, насколько я знаю, он завтра должен выступать в суде в Вене. Он собирался отправить к вам для защиты Дитера Ланге своего человека, но несколько позже.
 — Как это — позже?! — визжал в трубке голос Хайнриха, — когда он явился сюда и представился Марком Дитрихом!
 — А вы видели его документы? — прозвучал вкрадчивый вопрос.
На том конце провода воцарилась мёртвая тишина, прерываемая нервным сопением. Дитрих продолжил:
 — Первое, что вы должны были сделать, это проверить его документы. Неужели вам это не пришло в голову?
Раздосадованный Хайнрих бросил трубку.
 — Ну что, что?! — нависал над ним Сокол, пытаясь понять, чем же закончился разговор.
 — Оказывается, — без всякого выражения с каменным лицом проговорил его начальник, — Марк Дитрих находится в Вене, никуда не уезжал и никого к нам не направлял.
 — Так кто же это был?
Вопрос повис в воздухе без ответа.

Альфред Дитрих чувствовал необыкновенный прилив сил. Он находился в чрезвычайно красивом месте, вокруг возвышались поросшие лесом горы, невдалеке красовался средневековый замок в отличном состоянии, погода радовала, приятный ветерок холодил разгорячённое лицо. Спрятанные в нагрудный карман документы грели душу. Уж теперь-то он докажет отцу, что он на что-то всё-таки годен. Ему уже скоро тридцать лет, а отец всё не поручает ему сколь-нибудь значащих дел, гоняет по пустякам, заставляет добывать ничего не значащие доказательства, конечно, при этом всём работа не вызывает никакого удовлетворения. И как следствие — отец считает его бездельником и лоботрясом. Вот и это, интересное, хотя на его взгляд, вполне бесспорное дело, которое можно с таким блеском выиграть, он хотел поручить этому выскочке Питеру Мейеру, к счастью, Питера на месте не оказалось, а вот он по случайности оказался в конторе и сумел подслушать разговор. О том, что, выкрав документы, он нарушил закон, Альфред не беспокоился. С ранних лет он считал, что юрист должен быть смелым и дерзким, а ещё ему нравилась поговорка «Победителей не судят». Что он будет в этом деле победителем, Альфред не сомневался.

Он с любопытством поглядывал по сторонам в надежде найти какой-нибудь недорогой, но приличный отель. Однако вскоре Альфреду пришла в голову мысль, что его, пожалуй, будут искать, и искать именно в отелях. Поэтому он свернул к небольшой цветочной лавке и спросил у торговавшей там женщины:
 — Не знаете ли вы, где здесь можно переночевать?
 — Так в «Золотой Короне»… — ответила женщина, пожимая плечами.
 — Понимаете,. — молодой человек сделал неопределённый жест, — я приехал сюда по делу, мне надо посидеть спокойно, изучить бумаги, мне бы не хотелось идти в гостиницу, посторонние люди, знаете ли, суета…
 — Да там спокойно сейчас, — женщина всё никак не могла понять, чего от неё хотят, — это раньше, до войны, когда было много туристов… А сейчас там мало народу.
 — Нет, — ответил Альфред, — всё-таки я бы предпочёл остановиться в каком-нибудь простом семейном доме.
Женщина посмотрела на него с некоторым удивлением, но потом предложила:
 — Ну, если хотите, я могу сдать вам комнату. На какой срок вы приехали к нам?
Альфред этого и сам не знал, поэтому сказал примерно:
 — Ну, дня на три, может быть, на неделю…
 –Хорошо, — женщина снова пожала плечами, и позвала девчонку-разносчицу:
 — Постой здесь, я сейчас отведу этого господина к себе домой и вернусь.
Женщина жила совсем рядом с лавкой, по дороге рассказывала:
 — До войны мы тоже сдавали комнату. Да тут все сдают комнаты туристам. Люди приезжали кататься на лыжах. Ну, сейчас, конечно, она пустует, но я еженедельно провожу там уборку. Муж мой сейчас на службе. Вернётся, скорее всего, поздно. Дома мой сын, он всё вам покажет.

Комната Альфреду понравилась. Находилась она на втором этаже деревянного старинного особнячка и выходила окнами в сад.
Сын хозяйки принёс ему кофе, по цвету напоминающий детскую микстуру от кашля, да и по вкусу не сильно от неё отличающийся. Альфред вытащил из кармана бумаги по делу Ланге, разложил их на столе и стал внимательно читать.
 — Это просто безобразие, — бормотал он про себя, изучая эти документы, — ни одной, ну ни одной прямой улики! Единственное доказательство вины подследственного — корявая запись на полях книги! Но это же просто возмутительно! Но что застранная привычка у этого Дитера признаваться во всех возможных преступлениях?! Интересно, что бы сказал по этому поводу старик Фрейд.
У Альфреда было несколько знакомых, которые, повинуясь моде, посещали лекции и сеансы психоанализа, которые проводил этот прославленный доктор-психиатр.И сам Альфред чрезвычайно интересовался теориями Фрейда. Однако доктор был далеко, а Ланге надо было выручать прямо сейчас. Самым простым способом освободить подзащитного ещё до суда Альфред считал письмо-жалобу в Зальцбургскую прокуратуру. Должны же они знать, что творят их поднадзорные. А настоящий убийца доктора Фогеля, возможно, до сих пор гуляет на свободе. Да и вообще, кто сказал, что этого доктора кто-то убивал?

Судя по материалам следствия, доктор был стар и немощен, и вполне мог упасть и удариться сам. А что касается записи на полях книги, возможно, она возникла совершенно по другому поводу, интересно, делалась ли экспертиза давности чернил, наверняка, нет. Во всяком случае, в изъятых им документах её не наблюдается.
Решив ковать железо, пока горячо, Альфред набросал письмо в прокуратуру и тщательно его проверил (сейчас бы он не отказался от помощи отца, так как до сих пор не научился правильно составлять официальные запросы и жалобы, но делать было нечего). Альфред переписал письмо набело, спросил у хозяйского сына, где находится почта, и вышел из дому.
Домой он вернулся поздно. На почте служила прехорошенькая блондиночка, пухленькая, как сдобная булочка, с щеками, розовыми, как лепесток розы. Посетителей не было, и разговор у них затянулся. Затем Альфред зашёл в пивную, где отдал должное местным напиткам и колбаскам, жаренным на вертеле. Послевоенные цены были ужасающими. Но деньги у Альфреда были, так как буквально накануне отец дал ему очередное жалование. После удачно законченного этого дела Альфред рассчитывал на премию. Открывая, будучи слегка навеселе, дверь дома, постоялец беспокоился, не легли ли уже спать хозяева. В прихожей было темно, однако с кухни доносились голоса, и тёплый оранжевый свет просачивался в щель под дверью.
Внезапно дверь распахнулась, и в прихожую заглянула хозяйка:
 — А, это вы вернулись? Пойдёмте на кухню, поужинаем с нами!

Альфред был не голоден, но потом подумал: почему бы и нет? Лишний раз перекусить не помешает.
Он, не торопясь, снял пальто и шляпу, пригладил волосы перед мутным зеркалом, и вступил в ярко освещённую кухню.
Керосиновая лампа висела под потолком, поэтому освещала довольно большое помещение равномерно. В конце длинного стола, на хозяйском месте, сидел инспектор Хайнрих.
 — Вот это — мой муж, — добродушно представила его хозяйка, накладывая в тарелку для гостя гороховое пюре, — а вы садитесь, садитесь. Муж мой — полицейский, раньше был инструктором по альпинизму. Ну что же вы стоите, господин? Садитесь.
Альфред стоял, как громом поражённый. Его состояние можно было сравнить только с состоянием самого хозяина.
 — «Что делать?» — проносились мысли в голове у каждого из них.
 — «Бежать прямо сейчас, но куда? — думал Альфред, — но зачем бежать? Почему я должен его бояться? Как адвокат подследственного, я имею право ознакомиться со всеми документами, а он мне даже не дал их в руки, просто пролистал перед моим носом! Да, но кто же сказал, что я адвокат подследственного, я ведь явился в полицию под чужим именем, что теперь делать? И договор с Дитером Ланге у меня не заключён!»
 — «Схватить его прямо сейчас? — думал инспектор Хайнрих, — но не вышло бы это боком, кто знает, кто это? А вдруг это проверка инкогнито из центральной прокуратуры? Слишком молод, слишком самоуверен, слишком хорошо одет».
Хозяйка и её сын недоумённо переглядывались.

Глава XII

Молчание затягивалось.
 — Так может быть, вы всё-таки представитесь? — наконец, холодно спросил Хайнрих.
Гость ожил, улыбнулся неожиданно обаятельной улыбкой, и развязно произнёс, протягивая через стол руку:
 — Альфред Дитрих, адвокат.
 — Опять Дитрих, и опять адвокат, — насмешливо проговорил хозяин дома, — только почему же Альфред? Утром, помнится, вас звали Марк.
Альфред назвался именем отца по двум причинам.
Во-первых, чтобы придать себе солидности. Он полагал, что слава Марка докатилась и до Зальцбурга. На случай проверки документов у него даже было припасено старое адвокатское удостоверение отца. Про то, что документы могут даже не спросить, он не думал.

Второй же причиной было опасение, что дело, кажущееся таким выгодным, может обернуться какими-нибудь сложностями, и выиграть его не удастся. Если отец узнает, что кто-то проиграл дело под его именем, лучше, чтобы это был неизвестный человек, а не Альфред. Своё отсутствие в конторе ему объяснять не пришлось бы, так как отец накануне от души насыпал ему различных заданий вне города.
Но теперь дело поворачивалось так, что скрывать правду было неразумно.
 — Да, на самом деле меня зовут Альфред, я сын и младший партнёр адвоката Марка Дитриха. Не думаю, что это что-то серьёзно меняет.
 — Но документы? — возмущённо воскликнул Хайнрих, — вы не имели права брать документы!
 — Но ведь и вы не имели права показывать их постороннему человеку, — парировал Альфред.
 — А, так вы знакомы, — наконец, разлепила губы хозяйка.
 — Выйдите отсюда! — неожиданно рявкнул на жену и сына Хайнрих.
Когда за домашними закрылась дверь, он оценивающе взглянул на гостя и спросил:
 — Так что же вам нужно?
 — Я просто адвокат, — спокойно проговорил гость, — давайте лучше подумаем, что нужно вам.
 — И что же?
 — Вам нужно уйти от ответственности за массу служебных нарушений, допущенных при расследовании этого дела.
 — Позвольте, я сам буду решать, что является нарушением, а что нет, — опять вспылил Хайнрих.
 — Как вам будет угодно, но я должен вас предупредить, что о ваших «художествах» уже сообщено в прокуратуру. Вы нарушаете процессуальные нормы, помещаете в камеру человека, явно больного, без всяких прямых улик, подтверждающих его виновность. Вы допускаете до материалов следствия посторонних лиц. У вас в деле отсутствуют необходимые в этом случае экспертизы. Достаточно, или ещё продолжить?
Хозяин дома помолчал, и затем глухо спросил:
 — Так что же вы хотите?
 — Ну вот, опять. «Чего хочу я». Я всего лишь хочу, чтобы восторжествовала справедливость. Я думаю, прокурорская проверка придёт к вам дня через два-три, возможно, через неделю. Если до этого времени Дитер Ланге будет отпущен до суда, им нечего будет вам предъявить, так как я могу сделать так, чтобы сведения о предоставлении посторонним лицам следственных материалов не подтвердились.
Из всей этой речи хозяин дома ухватился только за одну фразу:
 — Экспертизы?.. Вы думаете, их сейчас провести так просто? Вы думаете, я пытаюсь нарочно засадить в тюрьму этого ненормального? Я бы и сам был не прочь провести пару необходимых экспертиз, но это не так просто, мы не в Вене.
 — В таком случае, все факты должны трактоваться в пользу обвиняемого, — непререкаемо изрёк Альфред.
 — «Ну вот, пошла адвокатская белиберда, — подумал его собеседник, но, услышав про то, что адвокат не собирается настаивать на халатном отношении к документам, немного расслабился, — кто этот Альфред Дитрих? Может, он просто самоуверенный мальчишка, и вреда от него не будет…»
Дело Ланге ему и самому порядком надоело. Инспектор неожиданно встал, подошёл к кухонному шкафчику и достал оттуда бутылку шнапса.
 — Не желаете ли? — с кривой улыбкой предложил он.
 — А почему нет, — снова широко и обаятельно улыбнулся Альфред, — мы ведь сейчас не на службе.

Про себя молодой человек знал, что с него, пожалуй, в этот вечер хватит, но обстоятельства складывались так, что отказаться было бы неудобно.
Они выпили по стаканчику, потом ещё по одному. Хайнриха как-то очень быстро развезло.
 — Если бы вы знали наши обстоятельства, — жаловался он гостю, — начальство требует раскрываемости, средства на необходимые экспертизы не выделяются. Личный состав, — он безнадёжно махнул рукой, — да что говорить. Вот раньше, до войны…
Альфреду была знакома песня «вот раньше, до войны». Она уже набила оскомину.
 — «Не пора бы исходить из новой реальности, а не без конца вспоминать дни, которые больше никогда не вернутся?» — хотелось сказать ему, но он промолчал.
Они просидели до трёх часов ночи и расстались если не друзьями, то, по крайней мере, не врагами.
Теперь Альфреду предстояло объяснение с отцом. Однако, повторяя про себя любимую поговорку «победителей не судят», он отважно отправился на почту и отбил телеграмму:
«Добился освобождения Ланге, остаюсь в Зальцбурге до суда, все подробности по приезде. Альфред».

Представив, как изменится лицо отца после прочтения этой телеграммы, молодой человек весело рассмеялся. Пухленькая блондиночка, работающая на почте, приняла это на свой счёт и надула губки.
 — Ничего, жизнь прекрасна, — кивнул Альфред ей и вышел на улицу, направляясь к средневековому замку. Надо же осмотреть местные достопримечательности. Процедура освобождения Ланге, видимо, затянется, оформление документов, то, сё, его надо привести в порядок, а вот вечером он, пожалуй, зайдёт к своему подзащитному домой.
Утром Хайнрих чувствовал, что земля горит под ногами. Представляя, какие вопросы могут задать проверяющие из прокуратуры, он быстро искал на них ответы. Почему содержался в камере больной человек? Сначала не было известно, что человек был настолько болен, только при детальном осмотре дома доктора Фогеля была обнаружена история болезни с зафиксированными симптомами, после чего Ланге был освобождён на следующий же день. Почему не были произведены экспертизы, например, почерковедческая? Как же, была заказана экспертиза, не его, Хайнриха, вина, что исследование идёт так долго.

«Заказать экспертизу, заказать экспертизу…» — бормотал он, вбегая в кабинет. Экспертизу давности чернил в Зальцбурге вообще никогда не проводили, поэтому он не боялся, что её отсутствие будет поставлено ему в вину. Что же касается врачебной экспертизы, здесь всё было сложно. Разумеется, подозреваемого нельзя было назвать полностью здоровым человеком, но и сумасшедшим его не признал бы ни один врач. А случаи самооговора в прошлом можно было бы списать на полученную на войне травму.
Сокол смотрел на своего начальника недоумевающим взглядом:
 — Что происходит? — наконец, спросил он.
 — Происходит то, что я срочно спасаю свою задницу, а заодно и вашу. Распорядитесь, чтобы этого Дитера Ланге вытащили из лазарета, отмыли и доставили сюда.
 — Но зачем? Появились новые обстоятельства?
 — Ещё какие, — угрюмо проговорил Хайнрих, — не сегодня-завтра здесь будет прокурорская проверка, и как раз по поводу этого дела.

Доставленный в кабинет Хайнриха через полтора часа, Дитер Ланге вёл себя абсолютно безучастно. Он не отвечал на вопросы, молча смотрел в стену, но и не проявлял агрессии. По словам тюремного врача, больному была дана лошадиная доза снотворного.
 — Мы отпускаем вас до суда, — объявил Хайнрих, — вы понимаете, о чём я говорю?
Подозреваемый молчал.
 — Вы не должны покидать Зальцбург, понимаете?
Инспектору показалось, что Ланге кивнул, но он не мог за это поручиться.
«Долой, долой с глаз этого полоумного!» — повторял он про себя.
 — Вот, вам здесь надо расписаться!
Как ни странно, Ланге довольно разборчиво поставил свою подпись в указанном месте.
Ему сунули в руку узелок с его вещами и вытолкали на улицу.
Как заведённая механическая кукла, Ланге зашагал вперёд по улице по направлению к своему дому.
Явившийся к нему домой через пару часов Альфред не смог добиться от своего подзащитного ничего, кроме подписи под договором, в котором значилось, что Альфред Дитрих официально назначается его защитником. Но и это было уже немало. Документы из дела вчера пришлось отдать Хайнриху. Но Альфред обладал прекрасной памятью, и ему даже не понадобилось снова идти в полицию.
 — «Да, — самодовольно сказал он сам себе, — это дело не стоит и выеденного яйца».
Решив больше не беспокоить сегодня подзащитного, он отправился в свою съёмную комнату, сочинять речь для суда.

На следующий день, вернувшись из суда в контору, уставший, но довольный, Марк Дитрих перед уходом домой просматривал служебную почту. Поверх всех писем лежала телеграмма из Зальцбурга.
 — «Как неожиданно, — подумал Марк, — как раз в Зальцбург я и собирался послать дня через два Питера Мейера! Что бы кому было нужно от меня в этом городе?»
Распечатав телеграмму, он бессильно опустился на стул. Опять Альфред.
Внезапность поступков сына постоянно поражала Марка. Никогда не угадаешь, что он учудит в следующий раз.

Однако, когда первая реакция уступила место здравому размышлению, Марк был удивлён даже приятно. Дитер Ланге освобождён? Так быстро? Остаётся только надеяться, что это произошло не с помощью каких-то очередных незаконных уловок Альфреда.
К сожалению, начинающий адвокат Альфред Дитрих не брезговал никакими способами для того, чтобы добиться своего. Буквально месяц назад он незаконно проник через окно в дом подозреваемого для того, чтобы просмотреть его личную почту. Дело они тогда выиграли, но чего стоило Марку скрыть факт проникновения…
Надо связаться с Зальцбургом, этот негодяй не оставил даже своего тамошнего адреса! Видимо, есть что скрывать!
Звонить в Зальцбургскую полицию Марку не хотелось. Пусть мальчишка разбирается сам. Впрочем, Флоре прав, никакой он уже не мальчишка. Если это дело они выиграют, можно будет считать, что Альфред «сдал экзамен», и ему можно поручать более сложные дела.
Но на душе у Марка было неспокойно все последующие дни.
А его сын продолжал интенсивно готовиться к суду. При помощи генерала Земанна, которому адвокат так же, как и полицейскому, не вполне нравился, но который был вынужден с этим смириться, был найден ещё один врач. Этот доктор подходил к лечению более традиционно, чем покойный доктор Фогель, но ему удалось за достаточно короткое время сделать так, чтобы обвиняемый, по крайней мере, мог спать по ночам, не проявлять агрессии к окружающим и внятно отвечать на вопросы.
Генеральша достала для Дитера приличную одежду, она принимала в его судьбе деятельное участие, которое иногда удивляло даже её саму. Возможно, это было потому, что имея двух дочерей, она так и не смогла родить сына.

Перед судом Альфред испытывал приятное возбуждение, предчувствуя триумф. Однако всё прошло достаточно буднично. Грандиозная речь, на сочинение которой Альфред потратил несколько суток, прозвучала бы слишком пафосно в этом небольшом суде, и поэтому Альфред, будучи человеком далеко не глупым, несмотря на всё своё позёрство, сам же её сократил в несколько раз. Ещё до этой речи присяжным было всё ясно. Ланге — раненый ветеран, герой войны, пациент доктора, человек добрый, ранее не замеченный ни в каких противоправных действиях. Глядя на его бледное, исхудавшее лицо, каждый бы сказал, что этот человек болен.
Судья был настроен вполне благосклонно, присяжные, хоть и разглядывали обвиняемого с большим любопытством, но в глазах их не читалось враждебности.
Альфред предъявил новейшие исследования одного из учеников доктора Фрейда, который занимался проблемой старческого изменения личности. Записи на полях книг, которые были найдены у доктора Фогеля, свидетельствовали о том, что старик испытывал огромные трудности в запоминании имён, фамилий и даже сомневался в правильности написания длинных слов, таких, как библиотека или лаборатория.
Запись имени нового пациента в этом свете выглядела вполне естественно. К тому же Альфреду удалось в самый последний день найти ещё одного свидетеля — мальчика, который во время предполагаемого убийства доктора играл на другой стороне улицы. Он видел, как старик выносил из дома какой-то мусор, и, что-то бормоча себе под нос, запирал дверь. На протяжении нескольких часов в этот день к дому доктора никто не подходил, и только потом появился обвиняемый. Мальчику было семь лет, и полноценным свидетелем считаться он не мог, но его опрос произвёл благоприятное впечатление на присяжных.
Вечером в контору Марка пришла телеграмма:
 «Процесс выигран, выезжаю завтра».
 — «Ну что ж, — довольно усмехнулся Марк, — кажется, «мальчик», наконец, вырос».
Вряд ли бы он был так доволен, если бы знал все обстоятельства дела, но, как любил повторять Альфред, «победителей не судят».

Глава XIII

Вечер был для Франца по-настоящему жарким. Он никогда не чувствовал себя настолько вымотанным. Только что приютские отметили прибытие нового гостя на четырёх лапах. Для него нашлось место на заднем дворе, неподалёку от котельной. Место это было неухоженное, потому пристроить пса там показалось ребятам хорошей идеей. Хайнц, этот долговязый нескладный мальчик, довольно быстро смастерил ему будку из деревянного ящика. подручных материалов было хоть отбавляй, и даже строительный мусор в этом деле пригодился. Сама фрау Вернер пришла посмотреть, как устроился Мориц.
Она не выглядела озадаченной, напротив — она как будто уже знала, что Франц притащил с собой пса. С этим он явился к ней днём. Прямо домой. Женщина в тот день никого не ждала, потому очень удивилась звонку и решила открыть сама.

— Здравствуйте, фрау, — Франц старался говорить как можно вежливее. — Я хочу вас кое-о-чём попросить.
— О чём это? — нахмурилась начальница.
Сейчас она была с Францем ласковее. После того, как тайна его происхождения раскрылась, у неё как будто свалилась гора с плеч. Неизвестность больше не мучила её, и Симона даже приободрилась. Перед ней теперь был просто мальчишка, не лучше и не хуже других.
— Я хочу взять Морица. Он домашний, но остался без хозяина. Я не могу его бросить, — он умоляюще смотрел на фрау Вернер, в то же время, в этих глазах читалось: «не позволите — убегу вместе с ним». Да, чего ждать от бродяги со стажем.
— Франц, я сожалею, но…
— Нет-нет! Пёс дрессированный и домашний! Я ему сделаю загон и кормить буду сам, и гулять с ним! Я не могу его бросить! А хотите, он вам найдёт что-нибудь?
— Хм… Ну ладно…
— Вон, дайте мне ту куртку — он найдёт хозяина!
Фрау Вернер и самой стало интересно. Она сняла куртку своего мужа с крючка и протянула Францу.

— Ну-ка, Мориц, ищи, — скомандовал мальчик, дав псу понюхать куртку. — Ищи! — повторил он, и пёс, повертевшись на месте, пошёл куда-то на задний двор. Какое-то время он обнюхивал землю, оглядывался, и вдруг подбежал к дремавшему на скамейке мужчине и громко гавкнул.
— Ч-что?.. Кто здесь? — от неожиданности мужчина подскочил от неожиданности.
— Браво, Мориц! — воскликнул Франц. Он заметил, что фрау Вернер сама улыбнулась.
— Всё в порядке, Фред, — заверила начальница. — Мы тут учения проводим, если можно так сказать.
— Тогда можно хотя бы без меня? — заворчал мужчина.
— Да будет тебе! Ну подумаешь — разбудили, — улыбалась фрау Вернер.
— по-моему, ты слишком много позволяешь своим подопечным, — буркнул Вернер и удалился.
Начальница какое-то время молчала, затем сказала Францу:
— Не обращай внимания — он тот ещё ворчун. Ты можешь оставить Морица себе, но с условием: сделаешь ему загон, будешь его кормить и выгуливать. Сам.

Франц воодушевлённо устремился обратно в приют. Да! Он знал, знал, что фрау Вернер разрешит! А не разрешила бы, всё равно бы устроил ему где-то жилище. Собаки быстро привыкают к местам своего обитания. А Мориц умный пёс, вряд ли просто так бросит Франца. Как только мальчик в сопровождении пса вошёл на территорию приюта, все гуляющие во дворе дети уставились на него с нескрываемым любопытством.
— Мориц, поздоровайся с ними, — Франц мотнул головой, и пёс тут же побежал к толпе ребятишек, обнюхивая каждого.
— Нет, не так. Лапу, дай лапу!
Мориц послушно сел и приподнял правую лапу.
— Вот так. А он теперь будет жить с нами, — объявил Франц и тут же двор огласили восторженные крики и визги. — Ну, давай, поиграй с ребятами.
Пёс убежал вслед за детьми, а Франц решил отправиться в мастерскую. Возможно, там можно разжиться досками, кольями, или чем там ещё? Для построения загона сгодится что угодно.

Дверь была не заперта, но самого мастерового там не было. Зато был Хайнц — долговязый коротко стриженный парень с веснушками на лице.
Он, как и Франц, когда-то сам был бродягой. И тоже попался «собирателю мелочи». Вот только в отличие от Франца, Хайнц был родом из неблагополучной семьи. Отец его занимался грабежами и кражами, и хвастал сыну каждым удачным делом, рассказывая ещё, как он уходил от преследования, не будучи пойманным. Его поймали аккурат в восемнадцатом, но суда земного отец так и не дождался — испанка убила его раньше. А мальчик, оказавшийся один, сам стал воровать. Действовал нагло и уверенно, убеждаясь, что не подвёл своего горячо любимого папу, пусть он и зарабатывал на жизнь таким сомнительным способом.

А потом он попал к Маркусу. Да, Хайнц был не первым потомственным вором, но каждый раз у Маркуса возникало какое-то неприятное чувство, что таким детям лучше было бы не рождаться, чем прожить жизнь так же бесславно, как и их родители. Но раз они здесь, надо как-то им внушить правильные ценности, чтобы не возвращались сюда. Но они возвращались. Хайнц только за первый месяц своего пребывания в приюте набрал аж восемь приводов. При том Маркус как бы случайно однажды заметил, что у мальчика есть способности к столярному делу. Он явно знает толк в рабочих инструментах, и ему можно доверить починку мебели. Что, если подлить воду на эту мельницу?
— Слушай, Хайнц, у тебя, я смотрю, руки растут, откуда надо. Сколько возьмёшь за починку скамейки? Она совсем расшаталась.
Мальчик чуть со стула не рухнул. Что этот бык задумал? Вот так влёгкую предлагает деньги? Шутит что ли?
— Э… Я не понимаю…
— Поймёшь скоро, — кивнул Маркус. — Сколько было в том кошельке, что ты украл? Ты можешь получить те же деньги, даже больше, если отремонтируешь мне скамейку. Мне недосуг заняться этим.
Хайнц был смущён до предела, однако согласился. Он довольно быстро справился со своей задачей, за что Маркус честно выплатил ему обещанную сумму.
— Ну, что скажешь? — спросил тогда он, с удовлетворением глядя на подопечного. — Не пришлось рисковать здоровьем и свободой за такую мелочь?
Хайнц снова покраснел от смущения. Разумеется, он был не против такого способа заработка, только кто ж ему доверит чинить мебель? Маркус будто прочитал его мысли и со смешком добавил:
— В следующий раз всё, что можно, переломаю. А пока знаешь, у вас есть мастеровой? Думаю, он тебя научит этому делу. Может, сувенир какой сделаешь, или кукольный домик.
С той поры Хайнц стал часы напролёт проводить в мастерской, осваивая всё более сложные ремёсла.

Сегодня он неспешно наводил порядок, и даже не обратил внимание на Франца, когда он вошёл.
— Привет! Слушай, у нас тут есть доски, или ещё что-нибудь? Собаке надо загон и будку сделать.
— Какой такой собаке? — без энтузиазма спросил Хайнц.
— Моей. Морицу нужен загон.
— Да ну, дадут тебе собаку держать, — буркнул Хайнц и отошёл в сторону, волоча за собой ведро.
— А вот дали! — с некоторой обидой ответил Франц. — Я позову его, если хочешь. Вон он, на площадке играет.
Действительно — Мориц охотно играл с детьми, ловя мячики, что они ему кидали. Глаза Хайнца загорелись. Он бы сам хотел иметь собаку. Вообще, в приюте было как-то пусто без животных. Вот только кот есть, но Хвостик жил за кухней, и почти не заходил в сам приют.
— Хм… Я посмотрю, что можно сделать! — заметно повеселел Хайнц. — Только ты тоже не бездельничай.
— Само собой, — кивнул Франц.

А в этот момент фрау Вернер, вдохновлённая встречей со столь необычным псом, торопливо накидывала пальто.
— Так, Фред, я пока схожу к Хельге. Надо нам открыть живой уголок!
— Нашла время, — отмахивался муж.
Кажется, всё, что его волновало, это только то, что его так не вовремя разбудили этим трюком с курткой.
— Созову совещание, решим вопрос. Ты ведь не против?
— Отстань и дай поспать, — пролепетал мужчина, плотно закрывая дверь в комнату, впрочем, фрау Вернер не слишком расстроилась, решив, что остальные не будут возражать против такого соседства. Напротив — дети тянутся к животным. Они вообще могут здорово помочь людям, как когда-то её соседу собака помогла пережить смерть матери. А этим детям теперь будет, о ком заботиться, будет, кому посвятить время.

«Ладно, Фред, чёрт с тобой», — мелахнолично решила фрау Вернер и отправилась к подруге детства. Как и ожидалось, фрау Танненбергер отнеслась к идее настороженно.
— Ты уверена? Вот сейчас, когда у нас крыша протекает, ты хочешь живой уголок завести?
— Да, — смутилась отчего-то фрау Вернер. — Часть материалов уже есть, должно хватить на самые… Хм… проблемные участки.
— Что ни говори, а связи — далеко не всё, — великанша многозначительно подняла указательный палец.
Да, они с Симоной за годы своего пребывания во всевозможных комитетах, обросли множеством полезных связей. Фрау Вернер отчасти обязана была таковым ещё и своему отцу, тому самому Кауффельдту, владельцу известного в городе ресторана. Кауффельдт был известным филантропом, причём пафосные вечера по этому поводу не устраивал, обычно ограничиваясь проведением собрания у себя дома. Неудивительно, что далеко не всем нравился этот самоуверенный ресторатор. Злые языки говорили, что таким образом он стремится отмыть свою репутацию, припоминая тёмную историю о том, как простой повар вдруг стал полноценным владельцем ресторана.
— Знаешь, Хельга, — задумчиво произнесла фрау Вернер, сев в кресло. — Я. Ну, я разрешила Францу оставить собаку.
— Ещё лучше, — обречённо вздохнула великанша.
— А что мне было делать? Он бы сбежал вместе с ним, — торопливо оправдывалась фрау Вернер. — А пёс, к тому же, домашний и…
— Ладно, потом разберёмся. Мне, конечно, идея нравится… Я посмотрю, что можно сделать. Я думаю, к птицам меньше всего вопросов. На первых порах можно их завести, даже без соответствующих документов. Синицы там… Да всё, что хочешь. Если продавим эту инициативу, считай, что самое сложное позади. Уж если птиц можно, то почему других зверюшек нельзя?
— А на одну собаку всё равно никто внимания не обратит, — негромко произнесла Симона.

Уже темнело, и когда Франц, наконец, убрал инструменты обратно в мастерскую, он заметил на улице две фигуры. Это была фрау Вернер в сопровождении великанши, на фоне которой она сама казалась совсем уж миниатюрной.
— Значит, здесь будет жить Мориц, — буднично произнесла фрау Танненбергер, осматривая этот импровизированный загон. — Так… Ну посмотрим, что за пёс. Хлопотное дело, конечно — собаку содержать…
Фрау Вернер бросила в сторону великанши осуждающий взгляд. но та и ухом не повела.
— Что ж, думаю, это будет надёжный сторож. А ты, Франц, где его взял?
Вероятно, она думала, что раз пса привёл Франц, то выглядеть он будет замызганным и диким. Но нет — абсолютно домашний с виду зверь. Сидит и спокойно смотрит на женщин, обсуждающих его.
— В Зальцбурге, — ответил мальчик, решив не вдаваться в подробности своей поездки. — Мне ещё фрау Земанн дала семян немного. Можно же их потом на клумбе посадить?
— Да пожалуйста, — ответила великанша, не дав фрау Вернер даже слова вставить. — Что ж ты аж из Зальцбурга пса привёз? В нашем городе их и так полно… Так а чем кормить-то собаку будем, а?
— Я найду, — неожиданно холодно ответил Франц.
Фрау Вернер только вздохнула. Великанша верна себе: дотошная донельзя. Не зря занимается сугубо административными вопросами.
— Он нас не объест, — торопливо вмешалась начальница — Кот вот никак не мешает нам.
— Кота повар прикормил, во-первых, а во-вторых, кошки едят меньше, — продолжала спор великанша.
— А я рыбы могу наловить, или, если вам будет угодно, выменять еду на что-то! — вновь повысил голос Франц.
— А вот попрошайничеством заниматься я тебе не позволю! — резко повысила голос великанша.
— Хельга, я тебя прошу! — фрау Вернер дёрнула великаншу за рукав, чем, наконец, угомонила её. — А ты, Франц, иди пока, скоро отбой.

Мальчик нехотя ушёл, а фрау Вернер, убедившись, что её подруга успокоилась, принялась живо раздавать указания:
— Так… Хельга, завтра же напомни бухгалтеру, чтоб посчитал, во сколько нам обойдётся живой уголок. Я думаю, никто не возразит, если у нас будет небольшое подсобное хозяйство. Куры, например. Или… Хм… Свиньи… Нет, не то. Короче, соберём совещание и всё решим.
Великанша лишь пожала плечами. Когда фрау Вернер в ударе, её никак и ничем не остановить. Ладно, придётся, видимо, решать вопрос.

Глава XIV

Дети понятия не имели о том, чего стоило фрау Вернер уговорить попечительский совет на устройство при приюте живого уголка. И если чуткая натура Франца замечала выражение озабоченности и две вертикальные морщинки у неё на лбу, то остальные просто радовались общению с животными и птицами.
Мориц сразу стал всеобщим любимцем. Малыши так и норовили принести ему кусочек съестного от своей порции. Воспитатели с трудом уговаривали их этого не делать, ведь рацион в приюте был всё ещё очень скудным, и нельзя было допустить, чтоб дети недоедали.
Если с Морицем всё было в порядке с самого начала, то чёрный крысёнок по кличке Берта, как её назвал Хайнц, далеко не у всех вызвал сразу симпатию.
— Ой, крыса! — визжали некоторые девочки.
Да и у сотрудников приюта при слове «крыса» сразу возникали нехорошие ассоциации. Разве не крысы в период оккупации уничтожали у горожан последние запасы? Но зверёк был таким маленьким и беспомощным, так уморительно вставал на задние лапки, так смешно дёргал носом, выпрашивая подачку, что скоро его все полюбили не меньше, чем Морица и перепелят.

Получилось это почти случайно. Фрау Вернер изначально хотела завести кур, но неожиданно для неё самой, её муж принёс домой целую партию перепелят.
— Я подумал, для вашего живого уголка в самый раз, — сказал мужчина, поймав на себе вопросительный взгляд жены.
— Э… Фред, я вообще-то хотела кур.
— Ну так перепёлки — это те же куры, — авторитетно возразил Вернер. — Я их купил у одного крестьянина на рынке. Он сетовал, что перепёлок никто брать не хочет. Целую лекцию мне прочёл. Вот, — говорит, — какие славные птички. Да, яйца маленькие несут, но из них тесто и омлет не хуже, и вообще, хоть в городской квартире держи, ну и так далее. Все уши мне прожужжал, я и говорю ему: давай всех. Он прямо зацвёл и предложил по скидке купить. Ну вот… Пока суд, да дело, пусть у нас побудут.
Фрау Вернер никогда вживую перепёлок не видела, потому легко согласилась на время оставить их у себя. Наблюдая за ними, она уже прикидывала, как будет составлять расписание для воспитанников: кому и когда кормить птиц, кому убирать загоны.
— Занятные птички, — думала она вслух, — чем не куры? Ещё лучше.

Вскоре в птичьем вольере появились пара синиц и молодой голубь со сломанным крылом. Франц попытался установить на крыло шину, пользуясь учебником травматологии, который отыскал среди книг, доставшихся ему от доктора Фогеля. Пока ещё сложно было определить, насколько правильно он всё сделал, и сможет ли голубь, после того, как крыло срастётся, летать, но пока что пациент чувствовал себя неплохо и ел за двоих.
Шли последние дни учебного года. Франц усиленно занимался учёбой, стараясь нагнать весь пропущенный за время поездки в Зальцбург материал. Ему было даже некогда сходить повидаться с Минкой. Однажды они столкнулись с нею на улице, и Франц удивился, насколько девчонка выросла за эту весну. У Минки на руке висела корзина для покупок, и вид был очень важный. Минка сообщила, что теперь сама ходит за покупками, так как Яна плохо себя чувствует, ведь совсем скоро, в июне, у неё должен родиться малыш.

Увозя Франца в Зальцбург, Берта не только помогала ему встретиться со сводным братом и отвлечься от неожиданно свалившейся на него травли. Она полагала, что за пару недель люди успокоятся, призрак инсбрукской волчицы перестанет тревожить их души, и Францу станет спокойнее жить. Берта не ошиблась. Когда Франц снова стал ходить в школу по знакомым улицам, стайки мальчишек, которые совсем недавно бежали вслед за ним с издевательскими воплями: «Волчонок! Выродок!», куда-то пропали. Люди уже почти не оглядывались, когда он проходил мимо них, не указывали на него пальцами и не перешёптывались, глядя ему в спину. Слух о выявлении в городе сына печально известной Анны Зигель сменился другими сенсациями.
Стало тепло. В огромных комнатах приюта стали открывать окна, для того, чтобы помещения быстрее прогрелись. Теперь, просыпаясь каждое утро, Франц слышал доносящуюся в открытое окно печальную и очень знакомую мелодию. Если бы его спросили, мальчик не смог бы ответить, где он её слышал раньше. Между тем, музыка была итальянская. Старые итальянские песенки доносились из хриплой шарманки, которую таскал по улицам неопрятный древний старик с лицом безнадёжного пьяницы. Для Франца эта музыка была бессознательным воспоминанием о раннем детстве, проведённом в Триесте, о монастырском приюте, о жизни с Фридой.

Однажды мальчик так заслушался, что вместо того, чтобы идти в школу, повернул прямо в противоположную сторону и пошёл на звуки шарманки.
Он увидел старика, который крутил её ручку с меланхолическим выражением покорности судьбе. Рядом со стариком стоял аляповато раскрашенный масляными красками ящик, накрытый куском грязного бархата. А рядом с ящиком сидело существо, вызвавшее у Франца оторопь. Это была маленькая, очень истощённая, явно больная обезьянка, одетая в дырявые голубые штаны и маленькую, скорее всего, кукольную душегрейку. На голове у обезьянки красовалась красная турецкая феска с кисточкой.
Франц никогда раньше не видел живую обезьяну. Она восхитила его своими ловкими, быстрыми движениями и вызвала сочувствие скорбным выражением морщинистого личика. Настоящий человечек! Только очень маленький и очень несчастный.
Шарманщик, несмотря на всё своё видимое равнодушие, наконец, заметил мальчика и поманил его к себе. Франц медленно подошёл, как загипнотизированный, не отводя взгляда от обезьянки.

— Хочешь, Сильвия тебе предскажет судьбу? — спросил старик.
— Да, конечно, — охотно кивнул Франц, — но как она сможет это сделать, разве она умеет говорить?
Его настолько поразила внешность обезьянки, а мелодия хриплой шарманки казалась такой сказочной, волшебной, так сильно напоминала о чём-то хорошем, что он и не удивился бы, если б маленькая обезьянка оказалась говорящей.
— Говорить она, конечно, не умеет, — хмуро прокаркал старик, — но зато она умеет танцевать и доставать билетики.
Неожиданно шарманщик грубо дернул поводок, на котором он держал обезьянку и приказал ей:
— Танцуй!
— Зачем вы так! — закричал мальчик, — ей же больно!
— Ничего, она привычная, — пробормотал шарманщик.
Обезьянка и правда танцевала. Это был не столько танец, сколько пантомима. Мартышка хваталась то за голову, словно говоря «ой, что же мне делать», то за свои штаны, словно они с неё спадали, и комично бегала по кругу.
— Что это она показывает? — спросил мальчик.
— Понимаешь, — доверительно сказал старик, — она мне досталась от одного итальянца. Это он научил её разным фокусам. У меня-то раньше попугай был. Издох, зараза. А билетики доставал исправно. А Сильвию я купил в полцены, так как она уже старая и трясётся всё. Одеваю её, конечно… Да климат наш ей не подходит, холодно ей здесь. Боюсь, что показывает она, как наша армия драпает от итальянской.

Старик недобро засмеялся, а потом закашлялся.
— А что за билетики? — спросил Франц.
— А деньги у тебя есть? — шарманщик хитро прищурился.
Франц замялся. Как раз сегодня у него в кармане лежала пара монет, которые он заработал вчера в результате счастливой случайности. Когда он шёл со школы, один знакомый лавочник попросил по старой памяти донести к нему в лавку тяжёлую корзину. На эти деньги Франц собирался побаловать Морица, купив ему в мясной лавке костей. Но любопытство и желание увидеть таинственные билетики было таким сильным, что он кивнул:
— Да, есть деньги, вот.
Старик неуловимым движением сгрёб монетки в свой карман и снова приказал обезьянке:
— Сильвия, работай!
Мартышка перестала танцевать и приняла позу, которую можно было бы охарактеризовать одним словом: «раздумье». Выглядело это так смешно, что Франц расхохотался. Обезьянка важно и неторопливо прыгнула на расписной ящик, запустила тоненькую лапку под грязный бархат, вынула маленькую розовую бумажку, свёрнутую конвертиком, и протянула её Францу.

Мальчик взял бумажку из тёмной лапки, похожей на сухую веточку, со смешанным ощущением брезгливости, любопытства и жалости.
— Вот твоя судьба, — провозгласил шарманщик, — предсказание. Разворачивай и читай.
Обезьянка снова прыгнула на ящик и уселась там, мелко дрожа.
Франц развернул бумажку и прочёл: «В самом скором времени вам грозит большая опасность. Силы зла восстанут против вас, но вы со своими друзьями сумеете дать им достойный отпор.
В прошлом судьба была немилостива к вам. Но великая тайна, которая окутывает ваше происхождение, даёт вам надежду на лучшие времена. Вам суждено вознестись на невиданные вершины и погрузиться в зияющую тьму. Сила духа, доброе сердце и верные друзья помогут вам! Да хранит вас Бог!»
— Но что это значит? — с недоумением спросил Франц, вертя бумажку, как будто надеясь, что там ещё что-то написано.
— Тебе виднее, — равнодушно ответил шарманщик, — это же твоё предсказание.

Получив от мальчика плату, он сразу же потерял к нему интерес.
— «Силы зла, великая тайна, которая окутывает происхождение»… — Франц вздрогнул от испуга, настолько точным ему поначалу показалось предсказание, вытащенное сморщенной мартышкой. Но, после первого крайне неприятного впечатления, пришли здравые мысли о том, что ничего сверхъестественного в этих нескольких строчках, нацарапанных на розовой бумажке, нет. Разве что кроме того, что достало эту бумажку такое необычное, редкое в здешних местах существо. У каждого, пожалуй в жизни были неприятности, про которые можно сказать «Судьба была немилостива к вам». А великая тайна… Вряд ли это про инсбрукскую волчицу. Скорее, составитель намекал на каких-нибудь высокопоставленных родственников, иметь которых — мечта почти любого бедного человека. А кто приходит к шарманщику за такими билетиками? Конечно, бедняки. Но всё-таки… Сила духа, доброе сердце и верные друзья. Как хорошо, если бы это оказалось правдой.
Внезапно Франц услышал бой городских курантов с ратуши. Ему давно пора было быть в школе. Мальчик сунул листочек с предсказанием в карман и со всех ног побежал на уроки.

А через пару дней соседка-булочница принесла в приют расписной ящик шарманщика, накрытый доской и перевязанный крест-накрест бельевой верёвкой.
— Слышала я, что вы тут зверюшек и птичек детям на потеху собираете, правда ли это? — спросила она у вышедшей к ней навстречу Тины.
— Да, мы устраиваем живой уголок, — строго ответила воспитательница. Она предвидела неприятности. Мало ли, что за существо может оказаться в этом ящике? А вдруг бешеная лисица, о которых в городе в последнее время ходили упорные слухи.
— У меня квартирант помер вчера, — рассказывала тётка, развязывая верёвку, — пустой, между нами, был человек, пил сильно, от пьянства и помер. Шарманка осталась после него и вот это, — она указала на ящик и сняла с него доску.
На дне ящика, сжавшись в комочек, сидела маленькая обезьянка и мелко дрожала.
— Что это?! — Тина от неожиданности даже подпрыгнула и перекрестилась.
— Мартышка, — буднично ответила посетительница, — шарманку-то я за долги заберу, может получится продать, мне пьяница этот за два месяца за квартиру задолжал, а эту зверюшку куда мне? Ходить по дворам, счастье вытаскивать и народ потешать мне не с руки. А у вас ребятишки пусть развлекаются.
— А она не кусается? — с опаской заглядывая в ящик, спросила Тина.
— Нет, — засмеялась булочница, — она совсем смирная, учёная, танцевать умеет.
— Чем хоть кормить её? — Тина продолжала смотреть на «подарок» с опаской и неудовольствием.
— А она всё ест, — тётка стала с улыбкой загибать пальцы, перечисляя, — яблочки, хлеб, очистки от картошки сырые, кашу, семечки… даже чай пьёт!
— Ну, если очистки от картошки, — с сомнением пробормотала Тина.
Булочница перешла на шёпот и добавила:
— Её хозяин даже пиво ей наливал. А иногда и напёрсточек шнапса.
— Э, нет! — воспитательница решительно замотала головой, — этого ещё нам тут не хватает — обезьяна, которую надо шнапсом поить! У нас тут детский приют, а не пивная!
— Так ведь не обязательно же, — говорила булочница, подталкивая к воспитательнице ящик.
— Нет, нет, и начальство наше не разрешит наверняка, — Тина толкала ящик обратно.
Маленькая обезьянка выскочила из ящика и сидела рядом, с интересом наблюдая происходящее. Она, скорей всего, убежала бы на улицу, если бы не поводок, который булочница крепко держала в кулаке.
— Сильвия! — вдруг раздалось со стороны двери.
— Франц? Ты что, знаешь это животное? — Тина повернулась к мальчику, который только вошёл в двери.
— Ну, конечно! Я знаю её и её хозяина. Он тут недалеко стоит с шарманкой.
— Нет шарманщика, умер он, — повторила булочница, — а вот эта сиротка осталась.
«Сиротка» скорчила скорбную мину, как будто понимала, о чём разговор.
— Вы правильно её принесли к нам, — решительно произнёс Франц, — у нас ведь теперь есть живой уголок, ведь правда?

Мальчик обернулся к воспитательнице, и только она собиралась что-то возразить, как в двери хлынули другие дети, вернувшиеся из школы. Все тут же с удивлёнными и радостными воплями бросились разглядывать обезьянку. Перекричать счастливый хор детских голосов не было никакой возможности. Тина только махнула рукой. Обезьянка переходила из рук в руки. «Она ведь может быть заразная, — думала воспитательница, — надо будет проследить, чтоб все они сейчас как следует вымыли руки»
Так Сильвия поселилась в приюте, и никто потом ни одной секунды об этом не пожалел.

Глава XV

На следующий день после «новоселья» Франц, закончив с делами, снова отправился в лес. В этот раз — с собакой. Так ему было даже спокойнее, после недавних событий, память о которых ожила, стоило ему приехать назад.
Вот и опушка леса, и там, как обычно, гуляют Эрика и Феликс. Даже странно, что таких маленьких детей отпускают так далеко. Феликс как-то сказал, что никого из тех детей, которых они знают, не отпускали в лес одних. потому, гостя у лесничего, Франц немало удивился, увидев однажды на знакомой тропе двух ребятишек.
— Эй, мелкие, вы что тут делаете? Или вы в Гензеля и Гретель поиграть решили? Тут нет пряничных домиков.
— Привет, Франц! — синхронно поприветствовали его дети. — А мы знаем эти места! Нас папа сюда водил!

Да, раньше они здесь гуляли с Эриком. Тот любил наблюдать за жизнью диких животных, и сейчас наверняка бы сводил посмотреть в бинокль на лебедей. А может, и на крякв — этих уточек с ярко-зелёными головами, которые, казалось бы, не боятся никого. Оскар их иногда прикармливал, наблюдая с моста за птицами.
— Ах вот, как? Ну хорошо… Только не заблудитесь тут, ладно?
— Не заблудимся, — уверенно ответил Феликс.
«Ну да, а как кабан нападёт»… — подумал Франц и резко помрачнел. Он слишком хорошо помнил и как доставал едва живую Эрику со дна ущелья, и как его самого чуть не сшиб вепрь. Медсестра в больнице упоминала кабанье нашествие. Их развелось слишком много, и для крестьян они стали настоящим бедствием. Хоть из пулемётов их отстреливай!
— А знаете, что? Пойдёмте я вам покажу что-то!
Как и ожидал Франц, в глазах детей сверкнули искры азарта. Им очень захотелось посмотреть, что же такое им обещает показать этот мальчик. Тут же полились вопросы рекой, но Франц, хитро улыбаясь, говорил:
— Потом. Всё потом.
Он провёл их к дому лесничего, и, завязав обоим для верности глаза. Как только они очутились в сарае, он ловко снял им повязки.

— Лось! — торжественно продекламировал Франц, демонстрируя детям настоящее чучело лося.
— Ух ты! — снова синхронно закричали Эрика и Феликс. — Он настоящий?
— Нет, что вы. Чучело. Гордость нашей коллекции! У нас и птицы есть, и другие ещё…
— А можно рога потрогать? — перебила его Эрика.
— можно. Дай-ка подсажу…
Он легко приподнял лёгенькую девочку так, чтобы она смогла ухватиться за ветвистый рог.
— Было бы здорово его оседлать! — мечтательно произнёс Феликс.
— С живым лосём такое не получится, — хохотнул Франц. — Это вам не лошадь и не осёл.

Франц продолжал наблюдать, как дети нарезают круги вдоль лося. Мимолётом он вспомнил Вилли. Он бы он сейчас ему эту коллекцию показал! А не взять ли чучело филина в качестве украшения? Дед едва ли будет возражать.
— Ну, хорош, — он взял обоих за руки. — Как-нибудь мы вам живых покажем. А пока пойдёмте-ка домой, вас, наверное, мама уже ждёт.
Да, как-то резко потускнело всё для Эрики и Феликса, как уехал их отец. Феликс хорошо помнил, как он рвался навестить сестру в больнице, и тут вдруг гость внезапно сказал ему «сынок». Одно-единственное, случайно сорвавшееся с его уст слово, произвело эффект разорвавшейся бомбы — Эмма испуганно смотрела на сына, тот — на Эрика, а сам виновник торжества — стоял, будто смертник на эшафоте.
— Э… Да… Случилась ошибка, — смущённо пробормотала Эмма. — Твой отец жив, и он здесь.
И тут словно кто-то перевернул песочные часы. Накануне отъезда Эрик нервничал, поминал бранными словечками своего брата, свято уверенного, что ему все должны, не меньше — судьбу, разделившую их.
— Я не хочу их оставлять. Но надо. Будут проблемы с эмиграционной службой.
— Знаешь, я выросла в приюте, и даже если бы меня хотя бы раз в два года кто-то навещал, я была бы счастлива, — какой-то червь сомнения снова заполз в душу женщины. — Ты ведь сможешь навещать нас, или они тебя. Ты ведь… Не бросишь детей?
— Ни за что! — с какой-то небывалой решительностью ответил Эрик. — Я ведь ради них к тебе и пришёл. Знал бы раньше…
— Всё позади. Я вижу, что ты их любишь. И они тебя.

Этот разговор подслушала Эрика. Девочка так и не уснула той ночью. Когда Эмма прошла мимо её кровати, девочка схватила мать за руку.
— Мама, почему папа уезжает? — в глазах Эрики блестели слёзы.
— Слушай… Так надо. Не бойся, он вернётся ещё. И… — Эмме самой не хотелось верить, что это разлука. — И мы ведь можем ему писать. Ну-ну, не плачь. Это не навсегда.
И вот, Франц. Словно лучик света.
— Ну что, Гензель и Гретель, набегались? Теперь марш домой.
— А ты тогда ведьма? — бойко спросил Феликс.
— Ведьмак, — чуть заметно усмехнулся Франц. — А может, волк.
Он резко остановился, и, вскинув голову, завыл. И даже не сразу заметил, что не один здесь. Они вышли к околице, откуда хорошо просматривался город, и здесь сегодня гулял Михи.
— Франц, ты чего? — удивился мальчик, глядя на своего друга.
Франц невольно рассмеялся, представив, как комично это смотрелось со стороны.
— Михи! Ты что же, уже ходить сам можешь? — он подлетел к другу и хлопнул его по плечу.
— Да так, слабо чувствую эту ногу… Но лучше уж здесь. Дома всё равно скучно. Слушай, а хочешь, покажу тебе свою белку?
— Потом, Михи, потом, — закивал Франц, помня, как грубо его выгнал Вайсс-старший.
— Да не обращай внимания — этот пень вечно чем-то недоволен! Вот когда малым был, он мог мной помыкать, а теперь будет молчать в тряпочку! — Михи аж кулаком ударил по стволу дерева, а у Франца дёрнулся глаз от слова «пень».

Он понимал прекрасно, почему Михи так не любит отца, но принять это не мог ни при каком раскладе. Многие, может, только и мечтают, чтобы у них были хотя бы такие родители. Впрочем, фройляйн Дитрих порой рассказывала истории из своего прошлого, как работала с приютскими детьми, и от этих историй волосы вставали дыбом. Хотя казалось бы, Франца, бродягу со стажем, повидавшего всякое, ничего уже не могло удивить или потрясти.
— Я тебя кликну, как дома никого не будет, — пообещал Михи.
— А… Прислуга?
— Прислуга на то и прислуга, чтобы держать язык за зубами, когда надо, — подмигнул Вайсс. — Ну давай, мелкие тебя, наверное, заждались.
Путь был недолгим, и вскоре Франц довёл обоих детей до калитки.
— Вот вы где! — воскликнула Эмма. — Обед-то уже остыл!
— Ой, мама, мы лося видели! — затараторила Эрика, бросившись на шею матери. — И птиц! Столько сов!

Они наперебой рассказывали о том, что видели в доме лесничего, а Эмма согласно кивала, стараясь лишний раз не пересекаться взглядами с Францем, в ком она всё ещё чувствовала волчонка.
— Ну вот, Гензель и Гретель благополучно вернулись домой, — пробормотал Франц, а Эмму опять передёрнуло.
Лесная ведьма-людоед, замавнившая к себе заблудших детей… Один-в-один, как Волчица! И вот, перед ней стоит до омерзения похожий на неё мальчик! Но на другой чаше весов было то, что впервые с момента отъезда Эрика к детям вернулась былая весёлость.
— Ну что ж… Пообедаете, и учиться, — деловито произнесла Эмма. — Может и я когда-нибудь взгляну на этих… Хм… Зверюшек.
Франц всё ещё ощущал какую-то невидимую стену между ними, хотя уже не такую высокую, как прежде.

Дети к нему тянулись, и он сам чувствовал, что привязался к ним. «Да, я, похоже, им уже, как нянька», — думал порой мальчик, гуляя знакомыми тропами.
Пришло время разительных перемен. Уже не чувствовалось такого отчуждения от других детей, в школе его уже гораздо реже задевали, и даже Оскар перестал его дичиться. Вот только к Михи Оскар по-прежнему относился с опаской. И Вайсс его всячески подкалывал, хотя и не задирал уже.
Возникло даже чувство некой эйфории. Мальчику казалось, что жизнь удалась. Его уверенность даже не пошатнуло то, что однажды Михи шепнул ему:
— Тебе не кажется, что за тобой кто-то следит?

— Следят? С чего бы? — удивился Франц, когда Михи провёл его в свою комнату.
— Я всегда настороже, — без всякого хвастовства сказал мальчик, беря на руки свою белку. — Несколько раз уже видел, что за тобой кто-то ходит.
— И кто же?
— Не могу разглядеть его лица, — покачал головой Вайсс. — Он быстро уходит, как только понимает, что его засекли.
— Возможно, ты преувеличиваешь, — спокойно ответил Франц, осторожно проведя пальцем по шёрстке белки. — Кому и зачем надо меня пасти?
А вдруг это правда? Сказать, что Франц был неприятно удивлён — не сказать ничего. Всеми силами отгоняя от себя непрошенные мысли, он переключился на белку и решил завести разговор теперь уже об этих зверьках. Это всё, что могло прийти ему в голову именно сейчас, когда, подобно занозе, в мозг вонзилась мысль, что его выслеживают.
— Белки… Дед говорил, что они очень попрошаистые. Что к городу ближе, сами приходят… То корм у птиц своруют, то у людей клянчат хлеб. Разучились, поди, сами добывать еду.
— Их легко приручить, — ответил Михи, вновь взяв в руки своего питомца. — Суетливые звери.
В этот момент часы пробили пять. Михи поставил белку обратно в колесо и без удовольствия сказал:
— Пора. Скоро этот пень трухлявый явится.
И опять Францу резануло слух это слово. Наверное, ему никогда не привыкнуть к тому, что дети могут не любить и презирать своих родителей, ведь даже если Мария де Санктис с такой необычайной теплотой говорила о своём отце-убийце, а Хайнц до сих пор любит отца-уголовника, то что говорить об остальных? Нет, ему этого точно не понять.

— Слушай, а сходим в лес ещё? Нога-то твоя уже, вроде, ходит.
— Ходит, ходит, — кивнул Михи. — И всё-таки, будь осторожен, ладно?
Опять он клонит к этому… Что бы всё это значило? Франц пожал плечами и отправился по своим делам. Ему надо было навестить Минку и Яну, он ведь давно не был у них в гостях.
Внезапно его взор зацепила рыжая девочка, играющая вместе с другими детьми. Она чем-то напоминала Эрику — так же ловко лазала по деревьям. За ней, пыхтя, лезла упитанная светловолосая девочка, видимо, та самая «бочка на ножках», о которой упоминал Хунек, а именно, дочь комиссара Кляйна.
— Пошевеливайся, я жду! — кричала рыжая.
— Сейчас, — девочка аж покраснела. — Мне не за что ухватиться.
— Давай-давай, на сучок становись ногой! Ну? Давай же! — торопила она подругу, пока та, наконец, не смогла подтянуться, как следует.
В это время на площадке появилась молодая женщина в весеннем пальто с капюшоном.
— Элла, нам пора!
— Иду, мам! — послушно ответила рыжая, и ловко соскочила вниз.
Франц посмотрел сперва на девочку, затем — на её мать. Но она, встретившись с ним взглядом, резко ускорила шаг, и вскоре скрылась в переулке.

Женщина явилась так неожиданно, что Франц даже не успел сориентироваться. Когда он опомнился, той рыжей девочки, как и её матери, уже и след простыл. Не о ней ли Михи говорил тогда, показывая свою белку? Явилась, как чёрт из табакерки, а он даже не успел среагировать! Что ж, можно и попробовать узнать, что это за девочка и кто её мать. Франц оглянулся и заметил, что та «бочка на ножках» пытается слезть с дерева, но, видимо, не знает, куда вставать, а прыгать боится.
— Эй, девочка! — позвал Франц. — Ты застряла там? Помочь слезть?
— С чужими не разговариваю, — отрезала та и на миг оставила свои попытки слезть.
— А я и не чужой вовсе, — не растерялся Франц. — Тебя ведь Моника зовут? А твой папа — комиссар полиции, так?
— Да, — девочку, кажется, убедили такие познания Франца о ней и её отце. — А вы кто?
— Я Франц, я тут живу неподалёку. Слушай, а кто эта рыжая девочка?
— Не скажу, — вновь отрезала Моника.
Да, видимо, не доверяет ещё до конца незнакомому мальчику.
— Правильно, — похвалил Франц. — Нельзя выдавать тайны незнакомцам. Слушай, ты там застряла, наверное? Помочь слезть?
Да, видно было, что Моника не умеет толком лазать по деревьям и заборам. Сразу видно, что абсолютно домашняя. А вот Элла явно наловчилась, хотя и выглядит значительно младше.
— А как? Я не могу, — обречённо ответила девочка.
— Прыгай сюда, поймаю, — сказал Франц.
Через секунду он почувствовал, что ему вот-вот оторвёт руки — Моника оказалась довольно тяжёлой. «Нет, Хунек был прав — это и впрямь бочка на ножках».
— Слушай, — Франц изменил тактику. — А маму этой рыженькой я вроде где-то видел. А ты её не знаешь?
— Так, чуть-чуть, — ответила Моника, и Франц тут же ухватился за призрачную нить.

Франц воровато оглянулся. Ему не хотелось, чтобы их сейчас застукал кто-то. Например, фрау Кляйн.
— Слушай, а… Где живёт…
В этот момент тишину разорвал хор детских голосов. Несколько детей звали Монику к себе, и та, не раздумывая, побежала к своим друзьям.
— Элла… — разочарованно вздохнул Франц, поняв, что девочка не расслышала его вопроса.
«Бочка на ножках» сейчас вовсю резвилась с другими детьми, а Франц, решив, что тут больше нечего ловить, отправился назад.
В последующие дни он ни разу так и не застал ту женщину. Эллу он ещё неоднократно видел, но вот с её матерью не пересекался. Мысль о ней не давала Францу покоя, т если раньше он бы списал всё на паранойю Михи, то теперь сам стал чувствовать себя неуютно. Мысль, что за ним следят, причём явно не с добрыми намерениями, стала для него настоящей занозой в мозгу

Глава XVI

В темноте, в маленькой душной комнатушке, на неразобранной кровати лежала женщина. Она молча смотрела в угол потолка, где паук свил свою паутину. Первоначально у неё просто не было сил и желания убираться и снять паутину, но теперь она сопереживала паучихе, медленно ткавшей свои нити и ловившей в них редких насекомых, залетавших в комнату.
Главное — терпение и выдержка.
Женщина не понимала сейчас поговорку «месть — это блюдо, которое подают холодным». Каждый раз, когда она думала о мести, внутри неё словно кто-то зажигал костёр.
После последнего лечения в больнице она почувствовала, что память её совсем угасает, становясь похожей на дырявое рядно. За что она мстит? Откуда эта всепоглощающая ненависть к обыкновенному мальчишке? Правильнее будет сказать, за кого она мстит? Кажется, у неё была сестра, она даже помнит имя, Биргит. И помнит… ненависть.
Ненависть к сестре? Этот мальчишка убил её сестру?
У женщины очень сильно болела голова. Надо было немного поспать, потому что к двум часам дня ей нужно было подойти к дому инспектора и взять на прогулку его дочь Монику. Это был один из её заработков. Недавно, кажется, это было вчера… Или неделю назад?.. …одна из соседок прошептала подруге у неё за спиной:
 — Хоть бы делом занялась каким-нибудь! Можно скупать у крестьян продукты и продавать их на рынке, как сделала Марта!
Женщина всё слышала, но не подала вида. Чтобы она, да торговала на рынке? Какими-то продуктами? Она представила грязные картофелины, которые пачкают пальцы. Да ни за что. Она же училась в гимназии. Она должна была выйти замуж за достойного человека. Вот сдавать комнаты — это совсем другое дело. Они с матерью этим и зарабатывают в последнее время. Хотя, если быть честной, занимается-то этим в основном мать. Убирает комнаты, обстирывает жильцов, кормит тех, кто сдаёт на это деньги. Дом большой, раньше, до того, как отец начал сильно пить, он хорошо зарабатывал. Они прекрасно жили все вместе, у них даже была прислуга. Прекрасно жили? Кто-то, может быть, и прекрасно. А она…

Постоянно находилась в тени своей сестры.
Хорошо, что мать, наконец, согласилась убрать этот домашний склеп, наполненный вещами сестры. Туда вселилась пожилая дама, приехавшая хлопотать о пенсии за своего погибшего мужа. Денег им катастрофически не хватало, поэтому сдача этой комнаты пришлась очень кстати. Мать упаковала все вещи сестры в ящики, намереваясь расставить всё по своим местам, когда дама съедет. Ну-ну, пусть она попробует найти весь этот хлам в подвале, его там уже давно нет.
Слово «Гимназия» вызывало какие-то пугающие воспоминания. Доктор в больнице говорил ей, что негативные эмоции необходимо заменять позитивными, стараться это делать. Зло заменять любовью, грубость — нежностью… Любовь, нежность… Женщина попыталась вызвать в своей душе эти чувства. Они возникали только при мыслях о дочери. Но думать о дочери она почему-то сейчас не хотела. Для начала ей нужно разобраться с этим ублюдком, а вот потом… Что будет потом, она представляла слабо, но почему-то ей казалось, что после того, как выродок исчезнет с лица земли, её жизнь наладится. Снова настанут сытые благополучные спокойные времена.

Который сейчас час?
Кажется, раннее утро. В комнате клубятся сумерки. Впрочем, в этой комнате с годами не мытыми окнами всегда было сумрачно. Ведь это не может быть вечер? Женщина в ужасе вскочила — не пропустила ли она время, когда ей нужно идти к дому полицейского инспектора, чтобы забрать на прогулку его дочь?
Жена инспектора могла бы платить ей за это и побольше. Хотя понятно, она ей не совсем доверяет. Всё-таки, она не настоящая нянька. И хорошо, что хоть иногда просит присмотреть за Моникой.
Эта Моника, похожая на пивной бочонок — жирная корова. То ли дело — её доченька, куколка, Элла. Такая красавица, вся в маму. А какая грациозная! Хоть на сцене выступай уже сейчас — какая отточенность движений! Недаром она учила её танцам, заметив, что Элле это нравится.

Сейчас она пойдёт гулять с детьми.
Женщина высунула всклокоченную голову в гостиную.
Эта комната была чисто убрана, потому что здесь по вечерам собирались постояльцы за чашечкой чаю и вечерними газетами.
Здесь же, на противоположной стене, висели старинные часы. На часах была половина двенадцатого. У неё ещё есть время сделать набег на кухню и утащить что-нибудь из обеда постояльцев. Мать для них с дочкой готовит редкую гадость, а всё хорошее предназначается жильцам. А разве она не сдаёт деньги на общий стол? Вот и сегодня, ей дадут деньги… Заплетаясь ногами, она побрела к кухонной двери.
Там, на кухне, кроме еды, у неё был спрятан секрет в банке с мукой. На самом дне банки, завернутый в тончайшую кисею, лежал порошок волшебного лекарства, которое помогало ей жить. Правда, чтобы его достать, нужно было высыпать почти всю муку на газету, а потом засыпать её обратно. Сделать это можно было только в отсутствие матери. Сейчас женщина очень надеялась, что кухня пуста. Ей повезло. Быстро выбежав обратно в гостиную, она схватила с журнального столика первую попавшуюся газету, вернулась на кухню, дрожащими руками сняла с полки тяжёлую банку и стала высыпать муку. Но тут за дверью раздались быстрые лёгкие детские шаги.

Девочка, сияя улыбкой, вбежала на кухню и удивлённо уставилась на мать.
 — Мама, а что ты делаешь?
 — Муку просеиваю, доченька, — проговорила женщина, смутившись, — иди, одевайся, мы скоро пойдём гулять с Моникой.
 — Но ведь ты просеиваешь муку, значит, ты будешь печь хлеб, а разве бабушка сегодня не испекла? Если ты будешь печь хлеб, мы не сможем погулять с Моникой…
 — Я сказала — сможем, ну иди, одевайся! — уже раздражённо бросила дочери женщина, продолжая аккуратно высыпать муку на газету.
Буквально через десять минут женщина впорхнула в комнату дочери, и её было уже не узнать. Походка стала уверенной, и глаза приобрели осмысленность. Между тем, в голове у неё всплыло слово — «пистолет». Как же она могла забыть? Ей же сегодня нужно зайти на ту квартиру… В памяти, быстро, как домик из детских кубиков, стали восстанавливаться недавние воспоминания. Да-да, именно на той квартире, где ей иногда удаётся разжиться волшебным лекарством, помогающим жить, один добрый человек обещал достать пистолет. Конечно, она сказала, что он ей нужен для защиты. В их семье нет мужчин, которые могли бы защитить двух слабых женщин и ребёнка, а среди жильцов попадаются всякие… Да-да, именно так она и сказала, для защиты, и он обещал. Только вот она не помнила точно, когда он сказал за ним зайти.

Ну что ж, можно зайти за ним и сегодня, после того, как она погуляет с детьми, вреда от этого не будет. А если пистолета ещё нет, она придёт завтра.
Может быть, на той особой квартире ей удастся разжиться чем-нибудь полезным, например, несколько раз ей там почти бесплатно давали хорошие вещи для девочки, а иногда и для неё самой.
Поправив на дочке одежду, женщина деловой целенаправленной походкой вышла из дому, держа ребёнка за руку.

Глава XVII

Приближались экзамены. Францу некогда было вздохнуть. Все его мысли занимало устройство живого уголка, а между тем, нужно было учиться. По выходным он посещал деда, старался быть ему полезным. Эти прогулки в одиночестве, а иногда с лучшим другом давали энергию заниматься дальше.
В школе с тех пор мало что изменилось, разве что к Францу прилипло новое прозвище — крысёнок. Скоро уже все знали, что Хайнц завёл крысу, которая носит имя учительницы естествознания. Конечно, сам Хайнц об этом совершенно забыл, когда ещё только принёс крысёнка. Эту кличку он придумал наобум, как будто случайно.
А Франца, разумеется, прозвали так именно из-за фройляйн Дитрих. Все давно видели, что их взаимоотношения давно вышли за рамки «ученик-учитель», хотя заподозрить Берту в том, что она подсуживает Францу, никто бы не решился — как раз его, как одного из лучших учеников, она заваливала дополнительными вопросами, чего не делала по отношению к менее успешным ученикам. Не меньше она требовала и от Михи с Оскаром, зато троечников вроде Хайнца она не особенно трясла, если только они дисциплину не нарушали.

Ещё когда крысёнок только появился, Хайнц, посадив зверька в клетку, стал думать, как бы назвать питомца. И тут он услышал, как воспитательница зовёт некую Берту. Глаза Хайнца загорелись и он, осторожно взяв крысёнка на руки, поднёс буквально к своему лицу.
— Точно! Ты — Берта! Слышишь? Берта, тебя зовут Берта, — приговаривал мальчик, подавая крысёнку еду.
И вот однажды Франц услышал всё это. Он подкрался к Хайнцу и, опасливо озираясь, зашептал:
— Ты с ума сошёл? Так ведь фройляйн Дитрих зовут!
— Да? — Хайнц сам оторопел. — Я… Как-то н-не… Подумал…
— Она может неправильно понять, — покачал головой Франц. — Не говори никому в школе о крысе, ладно?
Ох и напугал он Хайнца! Парень стал даже каким-то излишне замкнутым и осторожным, чего раньше за ним не водилось. Но однажды он, потеряв бдительность, принялся рассказывать, как хорошо Берта понимает его и что уже без опаски ест с рук у него и у других ребят. Это заметила и сама фройляйн Дитрих, но виду не подала. Лишь попросила потом, после уроков, зайти в учительскую. И Хайнц пошёл. пошёл без всякой задней мысли, очевидно, решив, что речь о его оценках.

Фройляйн Дитрих вальяжно расположилась за столом, и, сохраняя ледяное спокойствие, спросила:
— Можно узнать, кто удостоился чести носить моё имя?
— Фройляйн… Я… Я не знал, что вас так зовут…
Хайнц залился краской, и от волнения глотал звуки и целые слова.
— Ну? Я жду, — Берта встала из-за стола и посмотрела на мальчика сверху вниз, несмотря на то, что Хайнц был высок, чуть пониже её самой.
— Мой… Питомец.
— Да понятно уже. Кто это? Зверёк какой, птица, а, может, рыба?
Хайнц не мог понять, что у неё на уме. Ледяное спокойствие учительницы как раз и пугало его больше всего. Она не была рассержена или весела, а просто с холодом смотрела на него, как полицейский на допрашиваемого. Сразу понятно, чья дочь. Неудивительно, что сам Хайнц, сын уголовника, чувствовал себя неуютно наедине с ней.
— Это… К-к-к…
— Кошка? Капибара? Курица? — Берта явно наслаждалась шоком и страхом мальчика.
— Крыса, — выдавил из себя Хайнц.
Берта аж присвистнула, и, сев на место, напустила на себя дико задумчивый вид, словно бы размышляла, как наказать наглеца, посмевшего её имя вымарать таким способом.
— Какого она цвета?
— Чёрная.
— ещё лучше, — Берта вновь встала из-за стола, и, описав полукруг, опустила руки на плечи Хайнца, словно бы заставляя его сесть. — Чёрная крыса. Носящая моё имя. Похожа, наверное.
— Я не хотел вас обидеть, честно! — не выдержал Хайнц. — Я не знал, что вас так зовут!
— Тебе ли не знать, что незнание законов не освобождает от ответственности? — кривая усмешка перекосила лицо учительницы. — Ну так что, познакомишь меня со мной?
Хайнц не смел даже глаза поднять на фройляйн Дитрих. Угораздило же его… А ведь рано или поздно или его бы сдали, или бы он сам проболтался.
— Ну? Чем кормишь?
— В приюте дают. Ну и обедами своими делюсь, — чуть слышно пробормотал Хайнц.
— Что ж, мы непременно познакомимся.
Повисла неловкая пауза. Берта чувствовала, что изрядно выжала Хайнца. А не зря ли она его так? Чувствуя укол совести, женщина решила обнадёжить этого подсудимого.
— Так, я полагаю, ты любишь своего питомца?
— Конечно, — торопливо закивал Хайнц.
— В таком случае, принимаю это, как знак уважения.
Хайнца словно током шибануло. Секунду назад Берта вела себя, как кот, поймавший мышь, а теперь смотрела на него с сияющей улыбкой на лице.
— Я… Спасибо вам, фройляйн!
— Что не укусила? — усмехнулась Берта.
— Ну… Что правильно меня поняли.
— О-о, поверь — за такое глупо обижаться.
А сама подумала: «Ну вот, теперь и у меня есть двойник», и чуть заметно усмехнулась, решив, что непременно сходит повидать крысу Хайнца и других обитателей живого уголка.

А у Франца всё меньше времени было даже на прогулки с собакой. Впрочем, другие дети охотно сами играли с Морицем, и тот за день с лихвой успевал набегаться.
Нагнать упущенный за время поездки в Зальцбург материал Францу было вполне по силам, но экзамены мальчика пугали. Экзаменов мальчик не сдавал ещё никогда в жизни, поэтому ему казалось страшным само это слово. Тем более, что учителя старались напустить на школьников страху побольше, чтобы мальчики хоть что-то повторили к концу учебного года.
Для большинства учащихся народной школы экзамены были только пустой формальностью, но только не для Франца, Оскара, Михи и ещё нескольких ребят. Дело в том, что со следующего учебного года в городе снова открывалась мужская гимназия, и туда могли поступить только те, кто сдаст экзамены на высшую оценку. Если же это не получится, то претендентам придётся сдавать вступительные гимназические экзамены, а они, как Францу по секрету поведал Оскар, будут намного сложнее годовых экзаменов в народной школе.
Михи говорил, что с удовольствием не пошёл бы в гимназию, но этого хотел его отец, и в этом вопросе спорить со «старым пнём» было бесполезно. Чтобы не нарываться на постоянные скандалы, мальчик неохотно готовился к экзаменам. У него не было такого живого ума, как у Франца, который запоминал информацию с лёту и очень быстро находил правильные выводы из полученных сведений. Зато Михо был очень наблюдательным и запоминал полученные знания прочно.
Франца подстёгивал к усердной учёбе ещё один факт — Берта, которая тоже собиралась переходить на работу в гимназию, сообщила о том, что после экзаменов его ждёт сюрприз, и возможно, ещё одна поездка. Мальчик с тайным предвкушением думал об этой поездке, предполагая, что они с Бертой снова поедут в Зальцбург. Он уже через неделю успел соскучиться по Вилли и Дитеру.

Каспер не преминул сообщить Францу, что, благодаря усилиям его дяди Марка и двоюродного брата, Альфреда, с Дитера Ланге сняты все обвинения. Эта новость казалась Францу закономерной, но всё равно очень его обрадовала. Как хорошо будет снова увидеть Дитера и лично его поздравить с окончанием ужасной истории.
Однажды, когда Франц и Михи, пользуясь хорошей погодой, повторяли правила к экзаменам на ветвях огромного раскидистого дуба у реки, Михи сказал:
— Всё равно я ничего не успею запомнить. Раньше мне надо было начинать заниматься. Тебе-то хорошо — раз прочитал и всё помнишь. А я учу, учу… Оно-то, может быть, и к лучшему, ты же знаешь, что я не рвусь в гимназию. Только вот папаша мой всё равно не отстанет, захочет, чтоб я поступал на следующий год. И тогда мы окажемся в разных классах.
— Я не хочу этого, — быстро сказал Франц.
— Так ведь и я не хочу, — грустно заметил Вайс, — но что поделаешь… Высший балл мне не получить. Я на уроках ещё нормально отвечаю, а когда контрольные, теряюсь.
Мальчики помолчали.
— Вот если бы помог кто-нибудь, — продолжил разговор Михи.
— Кто-нибудь из учителей?
— Ага, помогут они, жди! — зло засмеялся Михи, — особенно математик или эта твоя… Крыса.
— Перестань! — горячо закричал Франц, — никакая она не крыса, а самая лучшая учительница и очень хороший человек.
— Да ладно, шучу, — Михи тяжело вздохнул, — вы же назвали крысёнка Бертой, так что ничего обидного я не сказал. Ей же самой это понравилось.
Мысли Франца от крысёнка Берты перепрыгнули ко всему живому уголку и тут…
— Я знаю, кто тебе поможет, — воскликнул он.
— Какой-то учитель? — спросил Вайс с недоверием.
— О, да! Это такой учитель! Особенно по гримасам и прыжкам, — Франц так хохотал, что чуть не свалился с дерева.
Михи даже обиделся:
— Ну и чего ты веселишься? — зло спросил он, — скажи мне, будем смеяться вместе.
— Извини, но сейчас не скажу, — весело ответил Франц, — я должен кое-что проверить, провести, так сказать, опыт, а вот потом скажу обязательно!
— Ну ладно… — Михи, кажется, не верил, что у Франца может быть какой-то действенный план, и он перевёл разговор на другую тему.
— Скажи, а тебе что, совсем не страшно?
— А чего бояться? — удивился Франц и потряс учебником грамматики, — мы же с тобой вот — занимаемся.
— Да я не про экзамены! Понятно, что ты их сдашь отлично, я про ту женщину, которая следит за тобой. Помнишь, ты говорил, что видел её с двумя девочками, но выяснить, где она живёт, не успел.
— Я и забыл про неё, — искренне ответил Франц, — кому надо за мной следить?
— Ну не скажи… — протянул Михи задумчиво, — эта Волчица… она ведь убила кучу народу, может быть кто-то из родственников погибших…
— Да ну, брось. Во-первых, что бы кто ни говорил, то, что она моя мать, точно не доказано. А во-вторых, столько времени прошло. Мстить мне из-за неё может только сумасшедший.
Друзья снова немного помолчали, а потом Франц неожиданно спросил:
— А почему ты решил, что она следит за мной? Может быть, она следит за тобой?
Вайс резко вздрогнул и спросил испуганным детским голосом:
— У неё пушистые, волнистые волосы и зелёные глаза?
— Я не знаю, — ответил Франц, — на ней капюшон был, — да что с тобой?
— Понимаешь, — Михо смотрел на него расширенными глазами, — я вдруг подумал… А может быть… Может быть, это была моя мать.
— А почему же она не подошла прямо к тебе? — резонно спросил Франц, — зачем ей следить за тобой издали?
— Ну может быть, она боится, не знает, что мне сказать… Да нет, это не она.
— Почему?
Михо грустно вздохнул:
— С чего это она появляется, только тогда, когда я с тобой? А если я один — никогда.
— Ну, может быть, ты её просто не замечаешь, — серьёзно покачал головой Франц.
Мальчикам больше не хотелось повторять правила. Они собрали свои учебники и разошлись. Михи, хоть на словах и откинул мысль о том, что следят не за Францем, а за ним самим, но зерно сомнения уже было посеяно в его душе. «А вдруг и правда?» — думал он. Ему так хотелось встретиться с матерью, которую он раньше очень любил.
Франц же, направляясь в приют, размышлял о его словах «Неужели тебе совсем не страшно?». Экзаменационные хлопоты и правда отвлекли его, но он вспомнил неприятное чувство, которое охватило его, когда обезьянка Сильвия достала ему из-под куска засаленного бархата такое странное предсказание. Может быть, и правда что-то страшное нависло над его головой?

Маленькая мартышка Сильвия на глазах поправлялась. Может быть, свою роль сыграла хорошая майская погода, а может быть, то, что ей теперь не приходилось целый день работать с шарманщиком на улице. Дети старались принести для неё что-нибудь вкусненькое — яблоко или морковку. Мартышка была непривередлива в еде, она всем нравилась, и только Тина по-прежнему относилась к ней с недоверием, помня о том, что странный зверь не прочь пропустить стаканчик. Девочки сшили обезьянке новый костюм. Но с красной турецкой феской Сильвия никак не хотела расставаться, жалобно кричала, когда её взяли на время для того, чтобы постирать.
 — Она очень умная, — объяснял Франц Тине, — вот, смотрите.
Мальчик громко приказал обезьянке:
— Сильвия, танцуй!
Мартышка стала забавно подпрыгивать, перемежая эти движения с той пантомимой, которую Франц уже однажды видел на улице.
 — Что это она показывает? — недоумевала воспитательница.
 — Это она показывает итальянских солдат, которые драпают от нашей армии, теряя штаны, — объяснил Франц.
Воспитательница и дети захохотали. Потом Франц указал на забытую кем-то из детей шапку и сказал обезьянке так же громко и отчётливо:
 — Сильвия, принеси!
Сильвия тут же подскочила к забытой вещи, схватила её маленькой сухой ручкой и притащила к мальчику.
Именно это умение приносить предметы, где бы они ни находились, натолкнуло Франца на мысль использовать обезьянку для помощи Михо на экзамене. Для начала надо было кое-что исправить. Мартышка выполняла приказания только тогда, когда они произносились очень громко. Видимо, так её приучил самый первый хозяин. Франц потихоньку начал переучивать обезьянку, каждый раз снижая тон голоса, когда что-либо ей приказывал. Поначалу мартышка не понимала, почему ей уделяется так много внимания, и почему её снова заставляют так много работать, на тихие приказы она демонстративно не реагировала, Франц даже начал опасаться, что у неё что-то со слухом, но вдруг на третий день обезьянка охотно принесла книгу после того, как он попросил её об этом едва слышным шёпотом. Франц обрадовался.

 — Ты умница, Сильвия! — сказал он, — а будешь ли ты это делать, если попрошу не я, а кто-то другой?
Обезьянка скорчила рожицу и несколько раз подпрыгнула.
 — Будем считать это знаком согласия, — засмеялся мальчик.
 — Расскажи-ка ты мне, — спрашивал он на следующий день у Михо на перемене, — как проходят экзамены?
Многоопытный Вайсс, который начинал учиться ещё до войны, равнодушно забубнил:
 — Сначала пишутся контрольные письменные работы. Для этого класс делят на две половины. Одна половина пишет в первый день, а вторая во второй. Всех рассаживают за парты по одному, чтобы никто ни у кого не списывал. Задания учителя готовят заранее.
 — У каждого своё задание? — спросил Франц.
 — Да нет, — пожал плечами Михо, — задания по рядам, так было в гимназии, а как будет здесь, я не знаю. Я только один раз сдавал экзамены, а потом началась война, и я бросил учиться, потому что гимназии закрылись.
 — Ну что ж, пока что это нам на руку, — сказал Франц, — а что же происходит потом?
 — А потом устные экзамены, — продолжал Михо, — учителя заранее готовят билеты, это такие бумажки, на которых написаны вопросы. На каждом билете — свои вопросы. Ты приходишь, наугад берёшь свой билет и отвечаешь на тот вопрос, который на нём написан.
 — Это сложнее, — задумчиво присвистнул Франц.
 — Да нет, не сложнее, как раз — наоборот, — доказывал ничего не понимающий Вайсс, — устно отвечать легче… Смотришь, нравится учителю то, что ты отвечаешь, или нет, и на ходу перестраиваешься, если что-то ему не нравится.
 — Ну что ж, пора тебя познакомить с нашим помощником, — загадочно сказал Франц.
Разговор происходил на приютском дворе, куда Михи в последнее время приходил очень часто.
 — Пойдём.
Франц взял приятеля за рукав и потащил в сторону «живого уголка».
Когда они остановились у вольера обезьянки Сильвии, Вайсс недоумённо огляделся по сторонам:
 — Ну и где он?
 — Да вот же, — Франц указал на мартышку.
 — Знаешь что, — обиделся Вайсс, — ты, может, учишься и лучше меня, но издеваться над собой я тебе не позволю…
 — Да подожди, послушай, что я придумал.

Франц приблизился к Вайссу и едва слышно зашептал ему на ухо свой план.
По мере того, как он говорил, глаза у Михо начинали блестеть всё сильнее.
 — Неужели она так может? — спросил он.
 — А вот, посмотри.
 Франц открыл дверцу вольера, и довольная обезьянка прыгнула ему на руку.
Франц снял свою куртку и бросил её на землю в нескольких шагах от себя, приказав едва слышным шёпотом:
 — Сильвия, принеси!
Обезьянка вразвалочку подбежала к куртке, схватила её за рукав и потащила её по земле по направлению к мальчикам. Это выглядело очень забавно, и приятели покатились со смеху.
 — А теперь ты попроси её принести что-нибудь.
Вайсс достал из своей сумки тетрадь, положил её в трёх шагах от себя и приказал:
 — Сильвия, принеси!
Обезьянка смотрела с недоумением, но не на Михо, а на Франца. Нести тетрадь она не собиралась.
 — Ну что ж, ничего страшного, — сказал Франц, — переучивать её уже поздно, она слушается меня и ещё нескольких девочек из приюта, тогда нам нужно сделать так, чтобы я сдавал письменные экзамены в первый день, а ты во второй.
 — Это можно, — сказал Михо, если меня поставят в первый день, я скажу, что у меня зубы болят.

И вот настала пора экзаменов.
Франц и не думал, что будет так волноваться.
Он знал весь материал от корки до корки, но почему-то ему казалось, что на экзамене будут вопросы, которых нет в учебниках.
Однако всё было гораздо проще, чем он себе воображал.
Он легко и быстро написал сочинение по немецкому языку на тему «Что такое доблесть», имея в виду своего приёмного отца Вильгельма, решил довольно лёгкие примеры и одну задачу по математике и ответил на совсем уж простые вопросы по естествознанию. На этом письменный экзамен закончился.
К удивлению Франца, вопросы на весь класс были одинаковые, учителя не подготовили отдельные вопросы для каждого ряда, видимо, считали, что для народной школы и так сойдёт.
Однако, когда мальчики выходили из класса, Бекермайер ехидно бросил им вслед:
 — И не думайте передавать вопросы тем, кто будет сдавать завтра, мы их поменяем.
На следующее утро Михо вместе со второй половиной класса сидел над совершенно новыми экзаменационными вопросами. Его место было за первой партой у окна. Особенность этого места была такова, что сидящий за ней ученик оказывался как бы за спиной у учителя, так как учительский стол стоял по центру и примыкал вплотную к первой парте среднего ряда.
В этот раз за учительским столом сидело целых три учителя. Математик внимательно обводил глазами задние парты, Берта рассеянно просматривала что-то в толстой тетради, а рядом с ними почему-то восседала Ингрид Лауэр, увидеть которую Франц никак не ожидал, в первый день этой учительницы не было, к тому же, она не преподавала в народной школе.
Сам Франц притаился под окном с Сильвией на руках. Ученики прочли задание, и перья заскрипели по бумаге. Через некоторое время, как того и следовало ожидать, математик встал, недобро осмотрел класс и вышел в коридор. Женщины завели между собой тихий разговор. Франц встал в полный рост, оглядел склонившиеся над листками бумаги ученические головы и, указывая на исписанный цифрами листок, лежащий перед Вайссом, тихо, но строго приказал обезьянке:
 — Сильвия, принеси!

Мартышка молнией прыгнула на форточку, спустилась по шторе на пару, схватила листок, и вот она уже вместе с ним снова на руках у Франца.
Не заметил ли её кто-то?
Франц оглядел усердно занятых работой одноклассников. Вроде бы нет.
Вайсс тут же достал из-за пазухи другой листок и положил его на парту перед собой, а Франц склонился над его работой.
Михо волновался зря. Работа была вполне приличная. Видимо, не зря они занимались на ветвях дуба над рекой. Франц исправил две незначительные ошибки и приказал обезьянке:
 — Сильвия, отнеси!
В этот раз всё прошло не так уж и гладко. Обезьянка уже успела положить листок перед Михо, и тут со среднего ряда донёсся звонкий голос Оскара:
 — Ой, смотрите, смотрите, что это?
 — Ой, да это Сильвия! — крикнул кто-то из приютских.
В это время в класс вернулся математик.
 — Это что за безобразие?! — спросил он, — кто это сделал?!
Класс недоумённо шумел.
 — Да это Сильвия, — спокойно улыбаясь, сказала Берта, — это приютская обезьянка. Что, Сильвия, пришла поддержать своих друзей?
Она протянула руку, и обезьянка ловко прыгнула к ней на руки.
 — Не ожидал от вас, фройляйн Дитрих, — процедил математик и добавил:
 — Немедленно выставьте её за дверь, если не хотите, чтобы весь класс завтра переписывал экзаменационную работу.
 — Я посижу с ней в учительской, — объявила учительница, — всё равно экзаменационная работа подходит к концу.
 — Я чуть в штаны не наложил, — рассказывал Вайсс после экзамена, — всё ведь так хорошо шло, и вдруг входит… этот. Бекермайер. Как перст судьбы.
Мальчишки расхохотались. Теперь бы вот на устных что-нибудь такое провернуть…
 — Да, на устных будет сложнее, я же тебе говорил, — задумчиво проговорил Франц, — разве что стащить билеты заранее… А вообще, мне кажется, ты недооцениваешь себя. Работа-то была вполне нормальная.
 — Нормальная, но не на высший балл, — заметил Михи.

Франц же эту ночь плохо спал. Червь сомнения давно копошился в его душе. Ощущение нависшей опасности не давало ему покоя. Это глупое предсказание он бы давно забыл, если бы не тот фантом в капюшоне, что время от времени его «пас». Следующим утром Франц почувствовал, что солнце уже пробудило его сознание и мысли вихрем крутились и крутились в голове, словно бешеный пес. Мальчик долго лежал в кровати, не желая вставать, в теле все еще присутствовала усталость, будто и не спал вовсе. Но уснуть снова так и не получилось. «Что ж, придется вставать», — подумал волчонок, после чего опустил босые ноги на все еще прохладный пол и только потом сонно приоткрыл глаза. Веки были тяжелыми, словно чугунные, глаза лениво приоткрывались по очереди. Мальчик пошагал к умывальнику.
Смелый поток ледяной воды, набранный в ладоши, оживил его. Все тело словно током одернуло. Глаза, наконец, открылись и только после этого утреннего ритуала он смог осознать, в какую рань его подняли рассуждения. «Пять часов часов утра! Да в такую рань только лесники и встают!»

Некоторое время Франц побурчал внутри себя, тем временем добираясь до своей спальни. Он устало плюхнулся на стул и начал рассуждать:
«Дааа… И будто бы не спал вовсе. А все эти дурацкие мысли о слежке, которой и вовсе нет. Да, точно уверен, что быть не может такого!.. Или он прав… Бывает всякое в этом суматошном мире, и такому уже не удивлюсь. Многое повидал.» Заключил он и после короткой паузы, не раздумывая, стал натягивать на себя старую измятую рубаху из плотного льна. Ее болотный оттенок напомнил ему гущу леса и в эту секунду что-то щелкнуло. Он еще более резво натянул парчовые штаны, неопрятные, застиранные носки и ботинки, на лету обуваясь, поднимая одну ногу за другой. На выходе в дверном проеме в лицо брызнул свет, солнце так и заполонило весь мир, едва успев выйти за горизонт. Франц снова поморщился и направился прямиком в лес, который так манил его.

Едва попав в лесную обитель, Франц понял, что на этот раз отправился в этот путь совершенно один. «Как и подобает волчонку», — мелькнуло у него в голове. И от этих мыслей он непроизвольно съежился.
— Черт, да сколько уже можно думать об этой Волчице! — прокричал в голос мальчишка и тут же затих.
Он точно давал себе отчет в том, что это клеймо будет и дальше преследовать его всю оставшуюся жизнь. Да, пусть местные ребята и некоторые взрослые уже прожили острое ощущения первичного шока, увидев мальчика в своем городке, однако, сам он никак не мог освободиться от этих мыслей и бесконечного самобичевания. Ему было точно понятно, что волчонок, о котором все так бурно сплетничали и рассуждали по началу, навечно повесился у него внутри. Это его бремя, его непоколебимая судьба, безоговорочный крест, которые ему не под силу сбросить со своих и без того усталых плеч. Во всяком случае так думал он сам. И сложно было представить себе иное будущее, чем ребенка уголовницы, которую так охотно обсуждали, и так многие знали лично.
«Что ж, но денёк-то выдается прекрасным», — заметил Франц. «Вроде и солнце светит ярко, тепло сегодня, да и одиночество позволяет хорошенько подумать обо всем.» В этот момент мальчик присел на пень, стоящий неподалеку, чтобы разуться. При виде его он снова невольно поморщился и задумался о нелюбви Михи к своему собственному отцу. Рот Франца искривился в ухмылке, и он хмыкнул вслух:
— Ха. Пень.
Наверное, к этому слову он начинает потихоньку привыкать, но никак не к отношению Михи к так называемому главе семьи.
Тем временем Франц уже снимал второй носок и вставал босыми ногами прямо на землю и свежую лесную траву, она приятно щекотала стопы и пальцы ног, а утренняя роса освещала, сияя в солнечном свете, как маленькие фонарики. Мальчик устало, но довольно потянулся, скрестив пальцы рук между собой, словно корзинку, вытянув руки к небу. В этот момент все казалось прекрасным и тревожные, гнетущие мысли улетучились из головы, словно их там никогда и не было. Он сполз на землю и не заметил, как задремал.

Очнулся он только уже когда было часа четыре. Чёрт, Морица ж надо покормить! Помотавшись ещё по лесу, он отправился обратно, и почти сразу встретил Михи. Очевидно, он тоже решил погулять сегодня. Решив, что прогулка не займёт много времени, Франц согласился ещё погулять. Они вышли за черту города и, не сговариваясь, направились к лесничеству.
Садилось солнце. Стволы высоких сосен казались в лучах заката розовыми. Какая тишь и гармония царили кругом…
Франц смотрел на окружающее с восторгом. Давно уже не было у него такого настроения. Всё было хорошо, всё удавалось…
«Как хорошо жить», — подумал мальчик.
И вдруг Михи резко заорал за спиной:
 — Ложись! — и прыгнул другу на спину, сшибая его с ног.
Над головой у мальчишек прогремел выстрел.
Позади зашуршали кусты. Михо вскочил и бросился бежать по направлению к шороху.
 — Скорей, скорей! Держи пистолет, она бросила его!
Франц ошарашенно оглядывался по сторонам. Он не видел никакого пистолета и вообще не понимал, что происходит. Кто мог стрелять в них? Может быть, это просто кто-то из охотников?
Но на кого здесь можно охотиться? Сейчас, весной, кабанов здесь нет. Да и охота на диких птиц начнётся только осенью.
Вайсс почти скрылся за деревьями, и Франц, наконец, бросился бежать за ним. По дороге он почти споткнулся о чёрный тяжёлый пистолет. Машинально подняв его, мальчик продолжил бег.

Они выбежали на дорогу, ведущую в город. Впереди была отчётливо видна женская фигура в длинном чёрном пальто с капюшоном, явно не по погоде.
На повороте капюшон свалился с головы женщины, и Вайсс остановился, как вкопанный.
 — Ну что же ты? — крикнул Франц, налетая на него, — бежим! Её ещё можно догнать!
 — Это не она, — выдохнул Михо и потерянно сел на корточки.
 — Да кто «не она», бежим! — Франц толкнул приятеля в спину, так, что тот почти клюнул носом землю, и снова помчался за удаляющейся женской фигурой.
Появились редкие прохожие, с удивлением оглядывающие бегущего с пистолетом мальчишку. Неожиданно он услышал позади него:
 — Держи его, держи! Он хочет убить эту женщину!
 — Это она хотела убить меня! — на бегу закричал Франц, ещё прибавляя скорость.
Женщина, видимо, уже выдохлась. Она свернула на оживлённую улицу, стараясь затеряться в толпе, Франц побежал по мостовой, не упуская её из виду. И тут неожиданно кто-то подставил ему подножку.

Глава XVIII

Франц с размаху грохнулся на булыжники и пребольно ударился коленями. Пистолет от удара вылетел из его руки и отлетел в сторону, где его ловко подхватил какой-то парень в одежде мастерового. Вокруг упавшего мальчишки мгновенно образовалась небольшая толпа.
Франц поднял голову и огляделся вокруг, пытаясь понять, кто же подставил подножку, но понять это не представлялось возможным — все лица, окружающие его, имели почти одинаковое выражение нездорового любопытства.
— Женщину остановите, она должна дать показания в полиции, — услышал Франц из-за чужих спин чей-то рассудительный, солидный голос.
— Да! — живо подтвердил мальчик, — остановите её! Её надо задержать! Она стреляла в нас — меня и моего друга.

Он хотел вскочить, и продолжить свою погоню, но тут стоящий рядом мужчина крепко схватил его за локти со словами:
— Не так быстро, парень, подождём полицию. Пусть они разбираются, почему это ты носишься по городу с пистолетом.
Франц едва не застонал от бессилия. Ну что это такое! Стоит только ему подумать, что всё хорошо, как на его голову снова начинают сыпаться неприятности.
— Да это она стреляла из пистолета! — пытался он втолковать присутствующим, — я просто подобрал его!
— Ну вот и хорошо, что подобрал, — спокойно говорил прохожий, впрочем, продолжая держать Франца за локти, — вот подойдёт полицейский и всё ему расскажешь, ты в неё стрелял, она в тебя — полиция разберётся.
Внезапно в плотной стене столпившихся вокруг Франца людей началось какое-то движение. И встревоженный голос Михи Вайса долетел до ушей Франца:
— Пустите меня, да пустите же вы!
— Что тебе, мальчик надо?
— Куда ты лезешь?
— Эй, парень, ты чего толкаешься? — раздались недовольные голоса вокруг.
— Пустите, его, это мой друг, — устало проговорил Франц, — он был со мной, когда в нас стреляла эта женщина, он всё может подтвердить.

Но не успел Михи, прорвавшийся к Францу через толпу, даже с некоторыми потерями для своего костюма, и рта раскрыть, как по толпе снова раздались возгласы:
— Её задержали!
— В парке остановилась.
— Едва не падала, больная что ли…
— Совсем дыхалка у тётки никуда не годится, пробежалась и едва дышит…
— Да где же полиция?
— Идут! Идут!
— Ведут эту женщину?
— Где? Где?
Франц, воспользовавшись тем, что его страж, увлечённый происходящим, немного ослабил хватку, встал и приподнялся на цыпочки, стараясь увидеть задержанную женщину поверх голов. Это ему не удалось, так как люди всё прибывали. Многие вообще не знали, что произошло, но присоединялись к толпе, надеясь увидеть что-то необычное.
— Слушай, мне это совсем не нравится, — шепнул Франц, обращаясь к Михи, — если так дальше пойдёт, нас разорвут на части. Ты-то чего тогда остановился? Мы бы уже могли поймать её.

Товарищ ничего не ответил. Но было видно, что и он малость струхнул, видя, как наседают на них со всех сторон.
Поэтому Франц испытал огромное облегчение при виде долговязой фигуры знакомого ему патрульного Роберта, который прорывался к ним сквозь плотное кольцо людей. Роберт не церемонился с зеваками, распихивая их налево и направо. В конце концов мальчики обнаружили, что толпа заметно поредела.
— А, так это опять ты? — воскликнул патрульный почти весело, увидев Франца, — ну что опять случилось?
Этот мальчик-катастрофа был ему, конечно, знаком, как и всему полицейскому участку.
Но ответил полицейскому не Франц, а Вайс.
— В нас стреляли, — сказал он, — подло, из-за дерева, когда мы через лес шли к лесничеству к его деду.
Михи кивнул на Франца.
— Вот как? — заинтересовался патрульный, — и кто же в вас стрелял?
— Это вот этот мальчик бежал с пистолетом! Вот пистолет! — вмешались сразу несколько свидетелей.
— Да, это он, представляете, бежит с пистолетом в руке за несчастной женщиной по главной улице, люди кругом, а он несётся, глаза сверкают…
— Это правда? — спросил полицейский у Франца.
Франц нетерпеливо кивнул и заговорил:
— Её надо задержать, я бежал с пистолетом, потому что пистолет она бросила, не могли же мы там его оставить, вдруг бы его дети нашли или ещё кто…
— Да, это я сказал Францу, чтобы он взял пистолет, — подтвердил Михи.
— Так, ребята, пройдёмте-ка в участок, там всё и расскажете, — миролюбиво предложил Роберт и лукаво подмигнул Францу, — а то давненько ты у нас не появлялся.

С ними шло довольно много людей — свидетели, а так же те, кто вели остановленную неподалёку в парке незнакомку. Поэтому Франц по дороге так и не смог разглядеть её.
Когда же они оказались лицом к лицу в приёмной полицейского участка, Франц вздрогнул. Никогда, никогда он не видел раньше этого бледного одутловатого лица. Но почему же в глазах женщины горит такая ненависть?
Франц даже отвёл глаза, настолько дико смотрела на него незнакомка.
Михи же, наоборот, смотрел на неё вполне спокойно, изредка печально вздыхая. Возможно потому, что полный ненависти взгляд был направлен не на него.
А Франц всё думал и вспоминал. Нет, конечно, её саму он не знает. Но всё-таки… Кое-что в её лице кажется знакомым. Может быть, изгиб бровей, разрез глаз… На кого же она похожа?
Через приёмную то и дело проходили полицейские. Некоторые из них кивали и улыбались Францу, как знакомому. Мальчику было очень неловко, постоянно хотелось объясниться, оправдаться, рассказать всем, кто его видел, как всё произошло, но это, конечно, было невозможно.

Время шло. Все следователи пока были заняты. Совершенной неожиданностью стало появление в участке Вайса-старшего. Видимо, папаше донесли доброжелатели, что сын оказался в полиции. Возмущённый родитель явился в полицию в крайне дурном расположении духа, готовый рвать и метать, однако весь его пыл пропал впустую, так как Михи тут же отпустили, взяв с него обещание зайти в участок завтра и дать свидетельские показания. Пока отец негодующе что-то на прощание выговаривал патрульным, Михи присел на стул рядом с Францем и сказал:
— Ты не сердись на меня, что я тогда остановился. Я ведь думал долго после того, как ты решил, что следят не за тобой, а за мной.
— И что? — угрюмо отозвался Франц.
— Ну я навоображал себе невесть что…
— Да что тут можно навоображать?
— Понимаешь, я подумал, что вдруг это она…
— Да кто она?! — раздражённо воскликнул Франц. Михи сегодня сам был на себя не похож. И хотя Франц вполне отдавал себе отчёт, что друг спас ему сегодня жизнь, не злиться на него сейчас он не мог.
— Я думал, что это моя мать, — просто ответил Михи, — думал, что она вернулась, но боится прямо прийти домой, ты же видишь, какой у меня отец… Я думал, что она за мной издалека наблюдает, следит, как я живу… Я думал, что ей не всё равно.
Франц присвистнул и спросил:
— Но зачем твоей матери было бы стрелять в нас?
— Не в нас, а в тебя, — поправил Вайс, — эта женщина стреляла точно в тебя. Я шёл на несколько шагов позади, и в меня попасть она точно не хотела. Но я не думал тогда ничего, не спрашивал себя, зачем ей это нужно. Просто погнался за ней, хотел снять капюшон, лицо увидеть… Ну а потом капюшон и сам слетел, и я.
— Я долго буду тебя ждать? — раздался голос Вайса-старшего.
— Я пошёл, расскажешь мне всё завтра!

Товарищ выбежал за двери вслед за отцом, и Франц остался один. Стрелявшую в него женщину уже несколько минут допрашивали в одном из кабинетов. За ним, как ему казалось, никто не следил, и мальчик подумал, что о нём забыли.
Но именно в этот момент дверь кабинета открылась, и Франц увидел высунувшуюся в коридор голову инспектора Хунека:
— Франц, ты здесь? Зайди-ка сюда.
Мальчик переступил порог кабинета и увидел, что незнакомка сидит посередине комнаты на стуле в очень странной позе: ноги под длинной плотной юбкой широко раздвинуты, а голова закинута назад на спинку стула. Приглядевшись, мальчик увидел, что каждая её нога пристёгнута к ножке стула наручниками, так же закованы и заведённые назад руки.
Опасливо поглядывая на неё, Франц прошёл в кабинет и сел подальше на стул у стены.
Он поймал глазами взгляд инспектора и с облегчением увидел, как инспектор тихонько стучит себе пальцем по виску, говоря ему, Францу, что женщина, напавшая на них с Михи, малость не в себе. А может быть, и не малость. Этот неожиданный жест как будто согрел мальчика. Инспектор будто включил его в свои доверенные лица, это было очень приятно.

— Итак, Франц, — проговорил инспектор Хунек, — скажи мне, знаком ли ты с этой женщиной.
При этих словах женщина подняла откинутую назад голову и снова уставилась на мальчика своим ненавидящим взглядом.
— Давай, Франц, отвечай, не бойся, — проговорил инспектор.
Франц пожал плечами:
— Да я и не боюсь… Как её зовут, я не знаю. И раньше не видел её. Мне на минутку показалось, что видел когда-то раньше, но нет. Наверное, это был просто кто-то похожий. Но я знаю, что это она стреляла в нас в лесу.
— Ты не знаешь меня, но я знаю тебя! — неожиданно выкрикнула женщина, как будто выплюнула камень в сторону Франца, — ты мне всю жизнь сломал, это из-за тебя всё!
Удивление Франца было таким огромным, что он, хоть и не хотел, но снова посмотрел на незнакомку:
— Из-за меня? Что «всё» из-за меня???
— Да, из-за тебя и из-за твоей мамаши! — продолжала буйствовать задержанная.
Ах, вот оно что! Опять мамаша. Лица из прошлого, к которому он не имеет никакого отношения. Наверное, эта женщина пострадала в том пожаре. У кого-то, как у гренадёрши, пострадало тело, а у этой несчастной разум.

Франц вздохнул и отвернулся.
— А ну тихо! — крикнул Хунек женщине и совсем другим, мягким и доброжелательным тоном обратился к Францу.
Мальчик спокойно и почти монотонно рассказал обо всём, что случилось в лесу, а потом на улице. Ему казалось, что день длится бесконечно. Каким далёким казался экзамен, его гениальный план с использованием обезьянки Сильвии, негодование математика, вмешательство Берты…
— Это тот пистолет? — прервал его мысли инспектор.
— Да, — кивнул головой мальчик, — признаться, я вообще никогда, даже во время войны, не видел больше такого пистолета.
— А ты много видел оружия? — поинтересовался Хунек, но тут же перебил сам себя, — тебе не надо будет сдавать отпечатки пальцев, они есть в нашей базе с прошлого раза, а вот эту фрау мы попросим…
— Не собираюсь я сдавать никакие отпечатки! — тут же вскинулась женщина.
На неё никто не обратил внимания. Инспектор дал Францу почитать протокол, но мальчик ничего не понимал, бродя по серым строчкам отпечатанного на машинке текста. Всё это для него было слишком.

Видимо, понимая его состояние, Хунек задумчиво произнёс:
— Думаю, на сегодня мы прервёмся. Если тебя не затруднит, приходи завтра к нам со своим другом Вайсом, мы уточним некоторые детали. А сейчас я найду кого-нибудь, кто проводит тебя в приют.
— Но я вполне могу дойти и один, — усмехнулся Франц, — не маленький.
— Не думаю, что это хорошая идея, — ответил полицейский, — однажды по легкомыслию твоей учительницы ты уже отправился домой один отсюда. Не хотелось бы вспоминать, как потом мы искали тебя по окрестностям несколько дней.
И Хунек снова подмигнул Францу.
Мальчик неожиданно для себя самого покраснел от стыда.
Заметив это, Хунек сказал:
— Но с другой стороны, если бы ты не сбежал тогда из приюта, ты бы не нашёл в лесу девочку Эрику и не спас её. А город лишился бы не только одной юной горожанки, но и умилительной истории о маленьком герое.
Ещё раз подмигнув, полицейский вышел и вскоре вернулся со своим тёзкой патрульным Робертом.

— Вот он и отведёт тебя домой, — проговорил инспектор, — мне будет спокойнее. И не забудь зайти к нам завтра!
Уходя, Франц ещё раз посмотрел на сидящую посередине кабинета женщину. В этот миг она, кажется, пребывала в полной прострации. И глянув на её отрешённое лицо, мальчик неожиданно понял — девочка! Маленькая девочка, которая так ловко умеет карабкаться по деревьям. Как её зовут, Элла? Кто она ей? Неужели дочь? Не хотелось бы.
Франц молча шагал рядом с высокорослым патрульным, как под конвоем. Если девчонка — и правда дочка задержанной, получается, что он и ей принёс беду. Зря он сегодня позволил себе подумать, что всё хорошо. Разве может быть всё хорошо у сына инсбрукской волчицы? Проклятие лежит на нём с самого рождения и будет лежать всю его жизнь. Как ни старается он быть обычным мальчиком, не делать ничего плохого, всё равно он приносит людям только одни несчастья.

Глава XIX

К моменту ухода Франца задержанная немного успокоилась, но чувствовалось, как она напряжена.
— Промахнулась… А жаль… Выродок должен сдохнуть!
— Это признание? — уточнил Кляйн.
— Да, давайте! Пишите там, что угодно! Крысы кабинетные! Чтоб вам повылазило! — вновь начала кричать Аннель.
Роберт почувствовал, как буквально закипает от негодования. Много раз ему попадались неадекватные преступники, которые начинали бравировать или хамить. У инспектора с такими, обычно, разговор был недолог. А эта… Чёрт возьми, второй детский труп за год! Мало им убийства малолетнего воришки, теперь, наверное, хоронили бы и Франца, к которому Хунек успел проникнуться симпатией. Знал его, разумеется, больше по рассказам Маркуса — «собиратель мелочи» по-прежнему наведывался к своим подопечным. Фукс всё хорошо просчитала: выбрала место, откуда удобно целиться, и где есть множество путей отхода. Даже если кто-то и услышал бы выстрел, самого стрелка мог и не заметить. Не промахнись фройляйн Фукс… А не она ли прирезала Хауффа? Чёрт возьми, это мысль! Если умеет стрелять, то может, и с ножом обращаться — тоже!
— Вы что, оглохли? — рявкнула Аннель. — Давайте уже! Ведите сюда и прокурора, и присяжных! Я готова!

Хунек, ни слова не говоря, подошёл к подоконнику, и, взяв лейку, подкрался к задержанной и налил ей воды за шиворот. Так он приводил в чувство допрашиваемых. Аннель взвизгнула и буквально подскочила на месте. Кажется, сработало.
— Вы с ума сошли! — закричала она. — Что вы творите?!
— Что надо, то и делаем, — отрезал Хунек с плохо скрываемым раздражением. — Так, фройляйн, или мы говорим откровенно, или за вас заговорят улики!
— Снимите с меня кандалы, — прошипела Аннель. — Я вам не лошадь!
— А кушаний из ресторана не принести? — с насмешкой спросил Хунек. — Показания давать будете?
— Предоставь это мне, — прервал его Кляйн.
Он собирался поговорить не для протокола, благо хорошо знал семью Фукс. Точнее, не столько он, сколько его жена. Можно попробовать разговорить эту женщину. Вдруг она что-то ещё расскажет.

Хунек вышел и закрыл дверь, прислушиваясь к тому, что там происходит. А некоторое время там стояла мёртвая тишина. Очевидно, комиссар ждал, пока Фукс успокоится. Он молча смотрел на задержанную, и, по прошествии нескольких минут, снял таки у неё с ног кандалы. В этот момент он думал о Монике, своей жене.
— Господин комиссар, вам просили передать, — в кабинет постучался постовой.
Мартин забрал у него узелок с тормозком, но обедать пока не было времени. Он думал об Аннели. Сам он знал семью Фукс опосредованно. Эти люди очень дорожили своей репутацией, но, кажется, немного упустили в воспитании старшей дочери, Аннелизы. Зато Биргит лелеяли, и наверняка это не нравилось старшей. Вроде жена упоминала об этом. Надо бы её разговорить.
— Ну что, Аннель, разговаривать будем? Как ты до жизни такой докатилась? Бить сестру — вот она ты, и ладно бы одна, так с подругами же! Тогда уж надо было с родителей начинать — они же ей всю ту любовь, что могла бы предназначаться тебе, отдали ей. А помнишь, математик тебя с поличным поймал, когда ты Биргит ставила кляксы в тетрадь? Надо было это делать дома, а не в учительской. Очень глупо ты тогда попалась, Аннель.
Задержанная мигом изменилась в лице. Откуда этот въедливый комиссар знает столь любопытные подробности? Он не похож на собирателя сплетен.

— Я думала, полицейским некогда сплетни собирать, — Аннель отвела взгляд, уставившись на дверь.
— Верно, мне, — Мартин сделал акцент на этом слове и жестом выпроводил стенографиста, — а вот другие с удовольствием это сделают.
— Ну и кто же ваш… Хм… Источник? — с плохо скрываемым раздражением спросила Аннель. — Я е…ё… Знаю?
— Может быть. А может и нет, — уклончиво ответил Кляйн.
— Ну, вы рассказываете, я так поняла, она училась со мной в одном классе. Или знает нас.
— Может быть…
— А может и нет, — закончила за комиссара Аннель. — Ну так что, откуда вы всё это знаете? Может, вам жена рассказала или какая другая родственница?
— В десятку, — меланхолично ответил Кляйн. — Вам фамилия Данц о чём-нибудь говорит?
— Ха… Вот уж у кого язык без костей… И длинный не в меру, — вздохнула Аннель.
— Это вы про кого? Про Монику, или про Юлианну? — решил уточнить комиссар.
— Да обе. Видно, что родные сестрички. Что бы ни произошло — всё знают. Вечно суют свои носы, куда не просят. Им нельзя доверять секреты.
— Ну, с Юлианной я не так близко общался, а вот Моника — да, любит посплетничать. Частенько приседала мне на уши, — решил поддержать беседу Кляйн. — Из неё вышел бы неплохой осведомитель. Так как вы дочку-то свою назвали?
— Элла, — на лице Аннелизы прорезалась улыбка. — Может, если бы не она, я бы точно пропала. Ещё когда с тем солдатом жили, помню, привёз он с собой какие-то лекарства. Говорит, попробуешь — ничего не боишься, море по колено, а в атаку рвёшься вперёд всех. Я попробовала как-то. Прямо почувствовала, что крылья выросли. Скажи мне «фас» — пойду всех рвать. Вот настолько у меня разум отключился. Потом уже, помню, закончились эти лекарства, меня буквально на части рвало. Я кричала и билась в конвульсиях — так было больно. Я от боли сошла с ума, и кажется, головой в стену впечаталась. Врачи потом сказали, что меня под забором нашли. Я просила отпустить меня, а доктор в ответ выдал: «Чтоб ты опять на эту гадость подсела и ребёнку своему навредила? Вот тебе! Учти — будешь буянить, к кровати на ночь привяжем». Вот так-то… Продержали меня в больнице долго. А у меня как будто пелена с глаз слезла. Я не находила себе места, пока не почувствовала шевеление. Кое-как на дорогу домой наскребла, ну и поехала. Мать в слёзы — мало того, что дочь — наркоманка, так ещё и с брюхом приехала. И всё бы ничего, но ведь не венчанная же! Ага, тоже мне… Не сочтите меня ханжой, но… Послушайте, вас не смущает, что мужчины требуют от жён пожизненной верности, пока в трактирах под красными фонарями шатаются? можете считать меня ханжой, но я скажу: «от ханжи слышу». Ну а мама после рождения Эллы стала мягче как-то. Уже не пеклась о чести семьи. Да и вообще, кого сейчас удивит женщина, одна тянущая детей? Вот настоящее королевство вдов у нас сейчас. Скажи кому, что я вдова — и проверять не станут. Так-то, господин комиссар.
— Так, и сколько же сейчас Элле лет? — продолжал разговор Кляйн, ожидая момента, когда можно будет огорошить собеседницу.
— Пять должно исполниться осенью, — снова просветлела Аннель. — Читать пока учится… Но ей не очень даётся.
— Что ж, я думаю, вы не будете возражать, если после суда над вами кто-то расправится с Эллой! Вот так, — комиссар вытащил пистолет и приставил дуло ко лбу задержанной, и та зажмурилась. — Строго по законам вендетты. Если вы считаете себя в праве расправляться с детьми за грехи родителей, то почему бы и с вашей дочкой такое не провернуть?
— Вендетта только на мужскую линию распространяется! — резко воскликнула Аннель, чувствуя, что комиссар нащупал у неё Ахиллесову пяту и теперь умело туда давит.
— Плевать. Если вы одиннадцатилетнего мальца захотели пристрелить, то не удивляйтесь, если и с вашей дочерью сто-то подобное случится. Верно?

В это время за дверью стояли сам начальник участка и инспектор Хунек. Они прекрасно слышали, что происходит в кабинете.
— ай да Мартин! Моя школа, — самодовольно заметил Дитрих. — Ты, Роберт, тоже учись. Вот так вот и надо молчунов раскалывать. Правило первое: заболтать.
И снова он прислушался к тому, что происходит в кабинете.
— Горе тому, кто нарушит принципы вендетты! Его презирают сильнее, чем того, кто начал кровную вражду. Убивая из кровной мести, нужно глядеть виновнику в глаза, чтобы он знал, за что погибает. И всегда — за пределами его жилища. Никто и никогда не позволял себе расправляться с детьми — законы вендетты это категорически не приветствуют. Впрочем, Аннель, ты сама наплевала на эти законы. Знаешь же, кто такой этот волчонок? Бродяга со стажем, навидавшийся всякого! Думаешь, ему будет время разбирать, виновна ли Элла в том, что натворила лично ты?
— Н-нет… Не смейте, — Аннель уже потеряла самообладание.
— Да, а ты думала, кто вырастет у волчицы? Только такое же чудовище. Ты упустила шанс, а он будет действовать наверняка.
— Хватит, хватит! — Аннель уже рыдала в голос, видимо, представив, что обозлённый Франц уже высматривает Эллу и готовится в любой момент напасть, приготовив дубину или заточку.
В это время Дитрих снова повернулся к Роберту:
— Правило второе: не успокаивать. Думаю, клиент созрел. Пошли.
Начальник участка довольно резко вошёл в кабинет, после чего дежурный унтер-офицер отстегнул наручники, а Роберт вместе с полицейским подхватили перепуганную Аннель под руки и потащили с собой.
Они вошли в небольшую комнату, где стояло чучело, напоминающее человека. Роберт вручил Аннели нож и сказал:
— Бей.
— Ч-что… — Аннель ещё не отошла от шока.
— Ну, давай! Режь! Или за сохранность чучела боишься?
Только после этого Аннель решилась. С размаху она всадила в чучело нож. Кляйн и Дитрих уставились на Хунека, а тот, оценив и размах, и траеторию движения ножа, и угол, под которым он вошёл в чучело, скептически покачал головой.
— Очень по-дилетантски. Те, кто знаком с техникой забоя скота, бьют иначе. Нет, это не она.

Вот тут-то Аннель окончательно проснулась. Оказалось, ей хотели пришить ещё и убийство того бродяги! Нет уж, господа, не выйдет у вас ничего!
— Я требую встречи с адвокатом, — неожиданно уверенно заявила она.
— Будет вам адвокат, фройляйн, — заверил Хунек, — а пока, — он кивнул дежурному унтер-офицеру, — уведите задержанную.

Глава XX

Прошло совсем не много времени. И вдруг дежурный снова привёл фройляйн Фукс - сама попросилась на допрос. Интересно, что она опять задумала?
— Я готова дать показания, — твёрдо заявила Аннель, ещё недавно выглядевшая загнанным зверем.
Кляйн даже удивился, как резко она оклемалась. Видимо, проверка, устроенная Хунеком, слегка отрезвила преступницу. Теперь она куда больше походила на себя прежнюю. Кляйн вспоминал, как опрашивал выживших, и Аннелизу Фукс, конечно же, он опросил тоже. Совершенно другая была: умное, открытое лицо, аккуратная причёска, одета с иголочки. Видно было, что из хорошей семьи. А сейчас какой стала? Подурнела — не то слово. И как такая женщина может вообще быть хорошей матерью, ведь Элла, судя по рассказам Моники, была очень даже хорошо воспитана и уже начинала учиться читать. Разве может такое хорошее воспитание дать женщина, у которой на лице написано, что она сидела на опиатах?

— Значит, готовы сделать признание под протокол?
— Готова, — кивнула Аннель, после чего её провели в кабинет и усадили напротив стола Хунека.
— Итак, вы подтверждаете, что стреляли в несовершеннолетнего Франца Нойманна? — деловито спросил инспектор.
— Я признаю, что купила этот пистолет, — подтвердила Аннель. — Я стреляла в лесу. Я целилась в ворону и не заметила, что мальчик вышел прямо под выстрел. Не люблю просто ворон — противные птицы.
На лице Хунека отразилось неприятное удивление. Буквально готовая разразиться признаниями преступница сейчас смеялась ему в глаза.
— Да, стреляла в ворону! А что, это запрещено?
— Вы меня за дурака-то не держите, — угрожающе произнёс Хунек. — Вас поймали с поличным.
— Малец всё перепутал, — дерзко заявила Аннель. — У страха глаза велики, знаете ли.
Чёрт возьми, парирует она грамотно! Вроде и не судима, а как от обвинений отбивается! Вот просто любо-дорого посмотреть.
— Ну что? Есть ещё вопросы? Я отвечу за то, что сделала. И я требую адвоката.
Детективы были в растерянности. Это был дилетантизм, к которому они не привыкли, и противостоять таким вот преступникам было куда сложнее, чем опытным рецидивистам — тех уже изучили вдоль и поперёк, а эта явно пороха не нюхала и защищается совсем уж экзотическими методами.
— Увести задержанную, сохраняя самообладание, приказал Кляйн.

Аннель с надменным видом заложила руки за спину, и, круто повернувшись, вышла из кабинета в сопровождении унтер-офицера. Как только дверь захлопнулась, Кляйн стал методично постукивать пальцами по крышке стола. В принципе, эти отговорки выглядели не слишком убедительно, но только на первый взгляд. Много ли у них доказательств? Улик — кот наплакал, свидетель только один, да и то он не мог однозначно сказать, что Аннель целилась именно в мальчика, а не в мифическую ворону. Без признаний самой преступницы обвинение просто рухнет. А не дай бог прокурор откажется выдать постановление на арест? Бывало ведь и такое, что доводы адвоката убеждали прокурора сильнее, чем имеющиеся у следователей улики. Доказательства-то… Всё это палка о двух концах. Не зря Дитрих говорил, что полагаться на прямые улики особенно не стоит — их очевидность может сыграть со следствием злую шутку.
— Без её признаний дело может рассыпаться, даже не дойдя до суда, — выдал вердикт Кляйн.
— Расколем, — уверенно отмахнулся Хунек. — И не такие звёзды гасли.
— Нет, Роберт — фройляйн Фукс не того склада, уж поверь. Ты вот помнишь книгу такую — «Преступление и наказание»? Вижу, что помнишь. Вот она, настольная книга сыщика! — комиссар поднял вверх указательный палец. — Знаешь, там довольно точно описано, какими бывают они, преступники. Что там говорилось? Поймай я одного, другого, третьего не вовремя, так я его, пожалуй, и не разговорю больше — закроется в своей скорлупе и навяжет нам игру: «что докажете — всё моё». Да, с Фукс та же история — а хоть бы она и другие преступления совершила, так не признается же! И не потому, что боится получить более серьёзный срок, а потому, что надо бы такие сведения приберечь, так сказать. Для более удобного случая. Например, прощупать: не пойдёт ли следствие на уступки, не удастся ли выторговать для себя какие послабления. Хоть бы у нас и улики были, много мы при таком раскладе не навоюем. Волчицу надо было хватать как можно скорее, а вот с Фукс накладка вышла… Как же её теперь разговорить-то, что чертей ей в печёнку…
В кабинете воцарилась мёртвая тишина. Хунек всеми силами пытался не показать волнения, но скулы предательски подрагивали.

Прошло два часа. Работа в участке кипела — всюду сновали люди с папками, в кабинетах то и дело трезвонили телефоны. Каждый был занят своим делом. Кляйн же сидел, закусив губу. Он оказался на Прокрустовом ложе — сам факт выхода в лес с оружием ещё не преступление, и, уж тем более, не доказательство вины. Фройляйн Фукс оказалась на редкость изворотливой, и сразу начала гнуть свою линию: я целилась в ворону, а мальчик оказался в поле зрения случайно. А что же Вайс? Он-то — прямой свидетель! На него есть определённые надежды.
В этот миг в кабинет кто-то постучал.
— Войдите.
— Здравствуйте, господин комиссар. Вы, наверное, меня хорошо знаете, так что…
— Георг Паретц! Конечно! Я смотрю, вы ощутимо выросли, как юрист. И как адвокат.

Да, действительно — дело Волчицы стало своего рода трамплином для некогда желторотого государственного защитника. Тогда он ещё был совсем молод и выглядел даже немного комично — худощавый, плохо причёсанный блондинчик в непропорционально больших очках, которого, казалось, соплёй перешибёшь. А как он заматерел теперь! Солидный мужчина, один вид которого говорит о большом уме и опыте. В его глазах появилась та самая хитреца, свойственная опытным адвокатам.
Весной 1909, когда судили Волчицу, он не мог похвастать сколько-нибудь значимыми победами, ведь только недавно стал адвокатом. Теперь же он имел гораздо более внушительный послужной список и мог похвастать далеко не одним выигранным делом. Не раз он вставлял полиции палки в колёса.
— Далеко пойдёт, — говорил о нём Дитрих. — Может стать не хуже Марка.
Дитрих с уважением относился к адвокатам, считая их строгими экзаменаторами, которые не простят детективу оплошности.
— Я не верю в идеальные преступления, но верю в неряшливых сыщиков, — говорил Дитрих. — Идеальность преступления прямо пропорциональна непрофессионализму следователя.

Паретц был серьёзным противником. Он мог запросто организовать следствию проблемы, уж в этом-то он преуспел. Потому надо быть готовыми к любым возможным сюрпризам — адвокаты очень изобретательны.
— Итак, вы задержали мою подзащитную, — начал адвокат с порога, — и собираетесь обвинить её в покушении на убийство, так?
— Да, — спокойно ответил Кляйн, — Её поймали, фактически, с поличным. Она вела слежку за Нойманном и, кстати, целилась ему в голову, а не в какую-то там ворону, как она утверждает. Свидетель Вайсс буквально в последний момент остановил её. А так мы бы имели труп.
— У страха глаза велики, и свидетель мог подумать, что она целится именно в Нойманна. Характер местности такой, что сложно что-либо разглядеть за десяток метров. Поэтому то, что мальчик неожиданно попал в её поле зрения, абсолютно объяснимо.
— Не слишком ли много случайностей, господин адвокат? — ехидно вставил Хунек.
— Это всё не больше, чем ваши сомнения, которые к делу не пришьёшь. Моя подзащитная не имела намерений убить Нойманна, и она сожалеет о случившемся. Вы можете вынести вопрос о незаконном приобретении и хранении оружия со стороны фройляйн Фукс, но безосновательно обвинять её в покушении я не позволю. Кстати, завтра я намерен вынести вопрос о правомерности её задержания. Вам есть, что сказать по этому поводу?
— Я думаю, ваша подзащитная всё скажет за нас, — в глазах Кляйна зажглись огоньки. — Завтра узнаем, случайно или нет Нойманн оказался у неё на мушке, и случайно ли она его буквально «пасла» столько времени, и случайно ли узнала, что Нойманн выходные проводит в лесу, и насколько случайно, что фройляйн Фукс, сроду не державшая в руках оружия, вдруг отправилась в лес с заряженным наганом. Кстати, не в первый раз она там — некоторые соседи говорят, что в последнее время она часто практиковалась в стрельбе.
— Это ещё ни о чём не говорит, — спокойно ответил адвокат. Вам придётся поднапрячься, чтобы что-то доказать.
— Поживём — увидим. Приятно было с вами встретиться, господин адвокат, — в голосе комиссара отчётливо чувствовались азарт, смешанный с раздражением.

Кляйн всё время вспоминал, каким щеглом этот адвокат выглядел на процессе по делу Волчицы, и насколько заматерел он теперь. Он с молчаливым злорадством глядел на комиссара и его напарника, словно бы пришёл в кости играть, а не решать судьбу задержанной.
— Господин комиссар, вы не хуже меня знаете законы: есть предельный срок задержания, по истечении которого задержанному надо или предъявить обвинение, или отпустить.
— У нас достаточно на то оснований, — с вызовом ответил Хунек.
Паретц посмотрел на него с долей насмешки и, взяв в руки протокол допроса, сказал:
— Я думаю, у окружного прокурора найдутся к вам вопросы, господин инспектор. Ваши методы добычи доказательств и воздействия на задержанных, которым даже не предъявили обвинений, давно вызывают вопросы. В моей практике не раз бывало, когда люди, ошеломлённые арестом, под давлением полицейских оговаривали себя. А стоило им оправиться от шока… Обвинения рушились, как карточный домик. Несколько дел развалилось, даже не дойдя до суда. Так и моя подзащитная пребывала в шоковом состоянии, потому любой судья отнесётся к сделанному ей признанию критически. У вас нет улик против фройляйн Фукс. Она настаивает, что целилась в ворону и не заметила, что мальчик оказался прямо под выстрелом. Она охотно согласится с небольшим штрафом за неосторожное обращение с оружием.

— Покушение на несовершеннолетнего ей дороже обойдётся, — с вызовом ответил Хунек, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
У окружного прокурора давно на него зуб. В прошлый раз он отделался выговором за то, что давил на подозреваемого, чуть ли не принуждая его сделать признание, а теперь есть шанс вылететь с насиженного места. Надо действовать наверняка.
— Моя подзащитная сказала своё слово. Ваша задача — опровергнуть её версию.
Всё-таки практика сделала своё дело — парировал он грамотно. Кляйн был в этот раз абсолютно спокоен. «Вызов принят», — подумал он.
— Мы свою работу знаем, господин адвокат. Вы тоже.

Когда Паретц ушёл, Мартин переглянулся с напарником.
— Дело дрянь — он на раз-два развалит его. Даже не доведя до суда. У нас есть сутки, чтобы либо предъявить обвинение фройляйн Фукс, либо освободить… — мрачно произнёс Хунек. — Свидетелей, по сути, и нет, доказать что-либо — проблематично. Что же делать… Если бы её удалось взять врасплох… Из неё бы признания текли рекой — успевай записывать. Хитрая зараза!
В этот момент в голове комиссара словно что-то щёлкнуло. Ну конечно! Надо взять Аннель измором! Дитрих в этом деле собаку съел. Аннель явно из тех, кто будет до последнего отрицать всё. А когда поймёт, наконец, что она арестантка, что за ней окончательно закрылась дверь камеры, просто закроется в своей скорлупе. И тут уж попробуй докопайся. Зигель была, право слово, не того склада. Её слабые стороны были слишком очевидны и против неё было легко играть. А вот что делать с Фукс?
— Ты подсказал мне неплохую мысль, — прищурился Кляйн. — Так что, Роберт, не переживай — я всё сделаю сам.

Глава XXI

Кляйн быстро зашагал в кабинет начальника участка. Скрывая волнение, он рассказал всё, что ему было известно. Не забыл и про свои соображения по поводу задержанной.
— Знаете, я думаю, здесь помогла бы подсадная утка! Скажем, заключённая, у которой схожая история.
— Правильные мысли, — одобрительно кивнул Дитрих. — А ты сам-то семью Фуксов хорошо знаешь?
— Ну, жена моя — да.
— Вот пусть она и посидит с нашей ненаглядной, — с чуть заметной усмешкой сказал Дитрих. — Она у тебя каждую собаку знает, и её — тоже.
— Увы, Моника — такая себе кандидатура, — с некоторым сожалением заметил Кляйн. — Нам бы кого-то похожую на Биргит Фукс…
— Ну так а что сложного? Биргит была такой… Вроде, блондинкой с серыми глазами. Заурядный типаж — такие приметы подойдут каждой второй жительнице Инсбрука. Выбирай — не хочу. Но ход твоих мыслей мне нравится. Знаешь, что… Есть у меня кое-кто на примете… Ты пока поговори со своей женой. Только учти — детективам на службе даже собственные жёны не доверяют. Будь помягче с фрау Моникой, хорошо?
— Увидимся у меня дома, — уклончиво ответил Мартин и покинул кабинет.

Тем временем, начальник участка обдумывал возможные кандидатуры. Не в первый раз приходилось использовать женщин в качестве помощниц. Соглашались, правда, далеко не все. Сейчас, конечно, когда в стране кризис, актрису будет найти легче. Но в этом и проблема: кто лучше вживётся в образ? Кто тонко прочувствует слабости Аннелизы? Один неверный ход может разрушить всю комбинацию. Аннель ещё поддерживает в тонусе мысль, что следствие не сможет ничего доказать. Да, она гораздо хитрее и опаснее, чем кажется на первый взгляд. И надо отдать ей должное, парирует мастерски. Чёрт дёрнул ждать, пока она в себя придёт… Пока преступники в шоке от ареста, признания из них текут рекой — успевай записывать, а этой стоит только понять, наконец, осознать своё положение, как мигом замолчит. Особенно если твёрдо знает, с кем имеет дело.
«Кто легко находит общий язык с людьми? Кто не первый год с ними работает»? — думал инспектор. Может, какая дамочка из комитета сойдёт за «утку»? Нет, лица этих филантропов давно примелькались — их даже в гриме узнаешь. Но не будет же он по улицам ходить и вылавливать случайных прохожих?
— Бинго! — неожиданно для себя воскликнул Дитрих, снял трубку и резво набрал номер.
Ждать ответа долго не пришлось. На другом конце провода был не кто иной, как Рудольф Кауффельдт, знаменитый на весь город ресторатор.
— Здравствуйте, это Дитрих вас беспокоит. Скажите, ваша официантка сегодня на смене? Я хочу с ней побеседовать… Вы можете её на время отпустить?.. Нет-нет, у нас к ней просто есть одно деликатное дело… Потом объясню. Дело срочное, отлагательств не терпит… Ага, спасибо! Ну, я тогда сейчас подойду.

Решение оказалось до гениальности простым: использовать в качестве приманки девушку Каспера. Конечно, Дитрих уже знал, что сын решил приударить за официанткой кафе Кауффельдта — это было видно невооружённым глазом. Он туда явно не за пончиками постоянно ходил. Да и Берта намекала, что знает всё о том, куда её брат так часто отлучается. Возлюбленная Каспера была миниатюрной блондинкой с пронзительными серыми глазами. При желании из неё можно было сделать кого-то похожую на покойную сестру фройляйн Фукс. Биргит всегда отличалась аккуратностью и педантичностью — спокойна, выдержана, всегда одета в чистое, пусть, конечно, некоторые вещи явно были с чужого плеча.
Но главное, она была похожа на Сандру, покойную невесту Каспера.
Сейчас официантка стояла у входа в кафе, ожидая гостя из полиции. Дитрих ускорил шаг, и, поздоровавшись, представился:
— Флориан Дитрих.
— Биргит Эльфманн, — с улыбкой ответила девушка, пожимая протянутую ей руку. — Чем могу быть полезна?
— Пойдёмте, фройляйн, — лукаво улыбнулся инспектор. — У нас к вам есть одно очень важное дело. Поможете — в долгу не останемся.
Их путь лежал прямиком к дому Кляйнов. Комиссар уже был там, а вместе с ним — детективы Хунек и Татсберг.

Фрау Кляйн была откровенно растеряна — у неё дома внезапно собралась целая толпа. Надо было срочно навести какой-никакой порядок, а главное — угомонить шумных Юргена и Алекса.
— Моника, займи их чем-нибудь, — попросил Мартин свою дочь, — а мы пока с господами обсудим кое-что важное.
— А что же? — с любопытством спросила девочка.
— Тебе это знать не нужно, — категорично заявил Мартин.
Он догадывался, что, скорее всего, дочь будет подслушивать их разговор, а может, Юрген и Алекс — тоже. Это шанс провести беседу в тишине. И то, как подозрительно быстро дети утихли, стоило Кляйн-младшей закрыть за собой дверь детской, подтвердило версию главы семейства. «Ну пусть слушают», — равнодушно решил он и обратился теперь уже к Биргит:
— Итак, фройляйн, вы уже в курсе дела?
— Да-да, мне господин инспектор по дороге всё рассказал, — ответила девушка. — Честно говоря, я бы предпочла познакомиться с ним в другой обстановке. Но у жизни свои планы… Видимо.
Мартин сразу обратил внимание на подвижную мимику официантки. Она как будто репетировала перед выходом на сцену.
Дитрих подмигнул Кляйну.
— А теперь, Моника, расскажи нам всё, что знаешь о семье Фукс, — обратился Мартин к жене.
— Это ещё зачем? — растерялась фрау Кляйн.
— Что и требовалось доказать — детективам на службе даже собственные жёны не доверяют, — усмехнулся Дитрих. — Успокойтесь — это не для протокола.

Остальные с сомнением смотрели на официантку. Не слишком ли легкомысленно начальник участка подошёл к выбору кандидатуры?
— Её надо как-то подгриммировать, — шепнул Дитрих Мартину.
— За это не волнуйтесь — я уже послал за гримёром. А дубликат фото мой отец сделает быстро.
— Ладно… Ну что ж, фрау Кляйн, начинайте. А вы, фройляйн Эльфманн, вникайте. У нас меньше суток. Если провалим задание, получим труп.
— Я сделаю всё, что от меня зависит, — заверила Биргит и принялась внимательно выслушивать рассказ Моники.
А Кляйн-старшая, которую все в шутку называли «Гросс», начала свой монолог. Дитрих сразу понял, почему Мартин временами такой хмурый — никакого терпения не хватит ежедневно выслушивать столь долгую болтовню. Семью Данц он знал опосредованно — когда-то он пересекался с фрау Рикардой Данц, матерью Моники и Юлианны. К несчастью инспектора, она была ценным свидетелем, уж чего только Дитрих не наслушался… А дочки в неё пошли! Ну да, на кого же им быть похожими?

А Биргит внимательно слушала Монику. Ей не привыкать — бывали у неё до ужаса привередливые посетители, после общения с которыми ещё долго звенело в ушах. Издержки профессии официантки. Откровенно говоря, Биргит бы с удовольствием занялась плетением корзин, или ваяла бы фигурки из войлока, но в эти трудные времена найти покупателей было сложно. Пришлось идти в кафе официанткой.
— Ну и семейка, — покачала головой Биргит, когда Моника закончила свой монолог. — Мы вот обожали друг друга, и меня братья и сёстры любили. Может, потому, что я поздняя.
— Счастье твоё, — ответил Дитрих. — а теперь приступим, — он кивнул на вошедшего в дом гримёра. — Слушайте, фрау, может, у вас есть что-то старое, из одежды, что не жалко было бы отдать?
— Да ну, на ней она мешком висеть будет, — хохотнула Моника.
Действительно, как он об этом не подумал? Моника — дамочка в теле, а Биргит её ниже на голову, ещё и худышка.
— Ладно, разберёмся, так, вы как закончите, сразу в контору — я пока займусь бумагами. Смотри мне, — он высоко поднял указательный палец, как деспотичный родитель, — у тебя только одна попытка.

Глава XXII

Биргит с интересом слушала рассказ Моники, попеременно косясь на детективов. На какой-то миг она забыла, для чего, собственно, она здесь.
— А что случилось с этой женщиной? Для чего нужна я?
— Фройляйн Аннелиза Фукс подозревается в покушении на убийство, — отчеканил Дитрих. — Наша задача — как можно быстрее получить от неё признательные показания, иначе последствия могут быть крайне непредсказуемы.
Девушка мгновенно побледнела. У неё похолодели руки и спёрло дыхание. Каспер рассказывал ей, конечно, что у отца свои тараканы в голове, но чтобы вот так…
— Я? В камере с убийцей? — Биргит резко вскочила, от чего гримёр выронил кисть. — Вы… Вы с ума сошли?.. Да ни за что!
Моника смотрела на Дитриха квадратными глазами, а тот, как ни в чём не бывало, продолжал смотреть на Биргит. Как резко угас её энтузиазм, однако!

— Он что, не ввёл её в курс дела? — осторожно спросила Моника.
— Шеф верен себе, — тихо произнёс Кляйн.
— Биргит, ты ведь согласилась работать под прикрытием, не так ли? Издержки профессии, ничего более, — наседал Дитрих. — Да и чего тебе бояться в камере? Конвой не спит, тебе не придётся быть начеку всё время. Вот если бы я тебя в банду внедрял, был бы смысл опасаться за жизнь. А так — тьфу, лёгкая прогулка. Считай это своим двухдневным отпуском.
— Господин комиссар, — вмешалась Моника. — Вам не кажется, что это бесчеловечно — помещать совсем ещё девчонку в камеру к убийцам?
— Успокойтесь, фрау, — всё уже просчитано, — Дитрих испытывал лёгкое раздражение от того, что Кляйн-старшая решила вмешаться в их разговор.
Когда-то точно так же Катрина Зигель сломала блестяще выстроенную комбинацию, вмешавшись в разговор тогда, когда Анна уже готова была расколоться — это читалось в её глазах. Теперь же «подсадная утка» может легко соскочить. Дитрих видел, что Биргит колебалась, и может, ему бы удалось её быстро уговорить, но Кляйн-старшая сильно усложнила положение.
— Вообще-то, порядочный полицейский сразу предупреждает людей, прежде чем отправлять их на опасное задание, — Моника встала прямо позади Биргит, оттеснив гримёра.
— А вот на планирование времени у нас нет, — парировал Дитрих. — Поверьте, всё уже просчитано, и я уверен, Биргит отлично вживётся в роль. Поймите, если мы не получим признания, последствия могут быть крайне непредсказуемыми — нельзя позволить зверю вырваться из клетки.
— Я всё понимаю, но к убийце… В камеру… — растерянно бормотала Биргит, не чувствуя уже под собой земли.
— Это как минимум кошмар! — снова встряла Моника, оставляя Татсбергу, Хунеку и Кляйну роль зрителей в этом жарком споре. — Неужели у вас нет другого, более подготовленного человека? Например, жены полицейского, или, на худой конец, уголовницы какой? Хотя бы даже и меня!
— Я бы с радостью, — ответил инспектор, — но Фукс вас в темноте узнает.

Этот дежурный ответ заставил Монику замолчать. Конечно, она прекрасно осознавала, что Аннель надо расколоть и побыстрее, иначе кто знает, что ей потом взбредёт в голову. А ведь этой женщине она доверяла свою дочь… Моника часто приходила домой загвазданная и ободранная. Вечно они с Эллой куда-то лазали, Однажды даже на телеграфный столб полезли. Точнее, полезла Элла, а Моника решила вслед за ней попробовать. Хорошо хоть Кляйн-старшая вовремя пришла, а то неизвестно, чем бы это закончилось. Аннель потом бубнила вялые оправдания, и Кляйн-старшая предпочла замять конфликт.
А теперь вот, как всё обернулось…
— Время работает против нас, — продолжал наседать Дитрих. — Кроме того, в тюрьме всяко безопаснее, чем, скажем, в банде, где если раскроют — готовь гроб. А тут охрана рядом. Все у всех на виду. Кстати…
Инспектора вдруг осенило. Он вспомнил, что Каспер однажды обмолвился о каких-то проблемах в семье Биргит из-за чего она вынуждена часть своего жалования отдавать отцу, чтобы он хоть частично мог рассчитаться с долгами.
— Биргит, — Дитрих склонился над девушкой, — я слышал, у твоего отца какие-то проблемы с долгами.
— Да, — Биргит опустила голову. — Приходится всем вместе…
— Это решаемо! Поможешь — одной проблемой будет меньше.
— И что же вы сделаете? Выплатите долг за нас?
— Я, как полицейский, могу любому помочь решить проблемы. А кому-то — организовать, — Дитрих лукаво подмигнул Кляйну. — Итак, услуга за услугу: ты помогаешь разговорить фройляйн Фукс, я помогаю твоему отцу разобраться с долгами. Идёт?
— Но это же шантаж! — вновь вмешалась Моника.
— Выбора нет, — настаивал Дитрих.
Повисла гробовая тишина. Татсберг и Хунек делали вид, что их это вообще не касается. Да и что бы они могли сделать в такой ситуации? Комиссар насупился и, ссутулившись, сунул руки в карманы брюк. Дитрих не прекращал сверлить взглядом официантку, пока гримёр стоял, не понимая, что ему делать дальше.

— Поддерживаю! — резко прервал неловкую тишину Кляйн.
Все уставились на комиссара, и тот, выдержав паузу, выпрямился и подошёл к супруге:
— Вас, шеф.
Моника осталась в меньшинстве, и, по-видимому, ей ничего не оставалось, как сдаться.
— Хорошо. Я попробую, — уже увереннее ответила Биргит.

***

Аннелиза сидела в камере, согнувшись в три погибели. Она была полностью погружена в свои мысли, лишь изредка вздрагивая, будто её пронзали удары тока. Лампа предательски моргала, создавая неприятное напряжение.
Ещё недавно Аннель парировала в комнате допроса, чётко заявляя о своей невиновности, но сейчас… Сейчас девушку раздирали собственные мысли. Слова адвоката заверили её в лучшем итоге следствия, но сердце её не покидали слова Кляйна.
«Вендетта», — это слово резануло ей слух тогда, и сейчас тупой болью отзывалось в сердце. Этот выродок доберётся до её дочери? Мамаша убила Биргит, сломала жизнь всей семье, а теперь, похоже, Аннель лишится последней своей нити в мир! Элла — это всё, что держит её на этом свете. Нет уж, она выдержит завтрашний допрос! Этот въедливый бык не знает, на что способна мать ради своего ребёнка!

— Вы правильно сделали, что не признались ни в чём, — сказал ей Паретц во время встречи. — Это нам на руку. По сути, при желании дело развалится на раз-два. Мы имеем дело с Хунеком, а у него с окружным прокурором давно отношения натянутые. Так что, сохраняйте спокойствие, фройляйн — я решу этот вопрос.
— А что с ним не так? — искренне недоумевала Аннель.
— Ходят слухи (а дыма без огня, как мы знаем, не бывает), что инспектор Хунек занимается фальсификацией доказательств, неэтично ведёт себя с задержанными, которым даже не предъявлено обвинение. Прецедент уже был, и поверьте, ему это точно выйдет боком.
— Но тот мальчик… Он же видел меня тоже…
— У страха глаза велики, — улыбнулся Паретц. — Он может утверждать, что видел именно вас на том самом месте? Кроме того, слышали бы вы, как он ругался с отцом… Едва ли он захочет, чтобы его сын оказался вовлечён во всё это. Как бы то ни было, наши шансы довольно высоки. Советую вам отказаться от дачи показаний: во-первых, вы не обязаны себя обличать, во-вторых — в этом случае вы точно не взболтнёте лишнего. Следствию не за что зацепиться. Ждите завтрашнего дня.
Она всё прокручивала в голове их разговор, мельком представляя лицо своей Эллы. Маленькая, несчастная, она не может расплатиться жизнью за грехи матери. Но что может сделать её мать здесь, сидя в камере? Ничего. Эта мысль была последней каплей и слёзы по лицу заключённой покатились рекой. Её мать, дочь… Они обе могли стать жертвами этого несправедливого суда.
— Я не могу… Я не могу этого допустить! Элла… Я обязательно вернусь к тебе. Обязательно…

***

Биргит терпеливо сидела перед зеркалом, наблюдая, как её преображают. На первый взгляд, ничего не изменилось, кроме причёски, но вот вроде как вмятина под глазом появилась. Со своей любимой японской заколкой, подаренной родителями, пришлось расстаться. Теперь у неё были кое-как собранные волосы, прядь которых назойливо падала на глаза. Девушка уже устала дуть на них, но пошевелиться, пока её гримировали, не смела.
— Тебя зовут Биргит Буркштайлер, ты убила своего отца. Подсела в поезд и буквально на подъезде к Инсбруку зарезала его, — инструктировал Дитрих официантку.
— Фу, ну и гадость, — поморщилась Биргит. — А за что зарезала-то?
— Твой отец, будучи пьяным, задушил мать, но отделался недолгим тюремным заключением, якобы не доказан был умысел. До того регулярно бил и тебя, и её.
— Даже представить страшно, — пролепетала Биргит.
«Сразу видно — из хорошей семьи», — отметил про себя Дитрих.
— Прошли года, ты узнала, что он, выйдя из тюрьмы, женился, у него есть дети, в общем, всё хорошо. Однажды ты его приметила… Ну, или как-то так. В любом случае, в участке мы займёмся твоей… Хм… Легендой.
— Отлично! Я постараюсь попасть в образ, — заверила Биргит, а Кляйн шепнул инспектору:
— Крови бы ей на шею. Или руки.
— Может, кого-то к мяснику за кровью пошлём? — поинтересовался Дитрих.
— У меня есть идея получше, — многозначительно улыбнулся Кляйн и удалился из комнаты. В следующий миг он вернулся с остро отточенной бритвой и полоснул себя по руке. Кровь брызнула так, что капелька попала Биргит в глаз.
— Что вы делаете?! — испугалась девушка.
— Мартин, ты что творишь?! Ты хоть продезинфицировал лезвие? — больше с удивлением, чем с испугом спросил Дитрих.
Моника же завизжала от страха.
— Порезы не глубокие, — заверил жену Мартин. — Неси йод и бинт. Заживёт быстро.
— Браво, господин комиссар! — похвалил коллегу Дитрих. — Вот она, моя школа! Ну что ж, нам пора. Встретимся в участке и обсудим детали.

Глава XXIII

Аннель была взвинчена до предела. Уже прошло несколько дней с той поры, когда она в последний раз принимала своё «лекарство». Теперь с каждым часом её состояние становилось всё нервозней. Руки непроизвольно дёргались, на лице сменяли друг друга странные гримасы, которых сама арестантка не замечала. Она не могла сосредоточиться ни на одной мысли как следует, и до конца понимала только, что ей грозит остаться в тюрьме очень надолго. Эта мысль действовала на её слабый, разрушенный многолетним приёмом наркотиков мозг гипнотизирующе.
Обещания адвоката, конечно, ласкали ей слух, но ведь ей противостоял не абы кто, а Кляйн! Человек, знавший её семью не понаслышке. И эта Моника… Всё ведь знает о них, всё!

Снова замелькали в мозгу отрывочные воспоминания о прошлом.Монику, урождённую Данц, она знала с детства.Отец, помнится, с ГунаромДанцем сдружился, и кто же знал, что это знакомство выйдет ей теперь боком? Юлианна — сестра Моники, была утомительно болтлива, к тому же — сплетница. Из-за неё у Аннели в гимназии было немало проблем. Эта курица разнесла всем, как она, Аннель, ставила кляксы в тетрадь сестры, и над ней потом все смеялись! Это сильно задевало Аннелизу, но тогда ещё они с Юлианной не были явными врагами. Почему-то эти детские кляксы вспоминались ей теперь особенно чётко. А вот что было потом, до 1908 года, она напрочь забыла.
Трагедия 1908 года не сплотила, а наоборот — разобщила семьи. Отец крепко пил, а ГунарДанц предпочёл устраниться, сказав, что не знает, где бы можно было подлечить Освальда. Аннель тогда затаила на семью Данц злобу. Злобу неподдельную, разъедающую всё, к чему только прикоснётся. Этот осёл не знает, что такое терять близких! Ничего, он заплатит ещё за всё! И его болтливые дочки — тоже! Казалось, теперь Аннель всячески пыталась подвести Юлианну. Вредила открыто и по-крупному. Мать пыталась её усовестить, а в ответ Аннель кричала:
— Не смей защищать эту свинью!
А что же изменилось с тех пор? Да ничего! Вот только Юлианна и Моника нынче замужем, у них семьи, а она? Она лишила себя всего… Один-единственный промах… Чёрт дёрнул того мальца вместе с волчонком сунуться в лес… Если бы не он…

—Руки убери! — вдруг послышалось из коридора.
Аннель вскочила. Каким-то наитием она поняла, что это к ней. Дверь с шумом распахнулась, и на пороге появилась закованная в наручники арестантка.
Это была ещё молодая, крепко сбитая блондинка, с чистым, правильным лицом. Выражение этого лица было хмурым и недоброжелательным. Одежда девушки выглядела странно. Аннель не могла в своём теперешнем состоянии определить для себя, в чём эта странность состоит. Мелькнула мысль, что одежда вообще не её, возможно, её забирали из чужого дома, и девица напялила на себя то, что подвернулось под руку.Как только «браслеты» с неё сняли, новая арестантка бросилась нарезать круги по камере, точно заведённая. Она была на взводе, и Аннель ощущала это напряжение.

Аннель не отрывала взгляд от своей товарки по несчастью. Она выглядела загнанным зверем, ещё не до конца осознавшим своё положение. Что-то невнятно бормоча, девушка плюхнулась на нары. Их взгляды встретились, и Аннелиза почувствовала, будто уже где-то видела эту незнакомку. Как будто похожа на… Не может быть! Почему она в каждой блондинке видит свою покойную сестру?
— Э… Привет… — тихо произнесла Аннель, поняв, что соседка тоже смотрит на неё с неподдельным интересом. Она попробовала унять непроизвольное подёргивание своих конечностей, и ей это даже на какое-то время удалось.
— Ну-ну… Ты… Как здесь оказалась? — с трудом подбирая слова, спросила новая заключённая.
— Да ни за что! А ты?
— Взяли просто, как первую попавшуюся… Да тут кого ни спроси — все невиновные, — с усмешкой ответила девушка. — Ты чем вообще занимаешься по жизни?
— Да ничем! Чем живу — тебя не касается, ясно? — резко ответила Аннелиза, хотя и понимала, что рискует.
А она и впрямь рисковала — у товарки по несчастью виднелись пятна крови на подоле юбки. И всё же, она не походила на обычную уголовницу — не тот тон, не те жесты, не те манеры. Хотя если она в первый раз тут, то всё понятно. Какая-то мысль ещё мелькнула в её несчастной голове, но удержать её Аннель не смогла. Было только ощущение, что мысль эта очень важная.

— Правильно — прокурору будешь рассказывать! — незнакомка подсела к Аннели и хлопнула её по плечу, — я вот сама… Глупо попалась… Думала, сумею скрыться… Какой там!
Девушка резко двинула рукой, имитируя удар ножом. Взмах этот явно дилетантский. Ну да, ей ли не попасться? Била, небось, так, что вся кровью испачкалась.Хотя не похоже, что белоручка.
— Ты… За убийство сидишь? —поинтересовалась Аннель, непроизвольно почёсываясь. Почесывание это было чисто нервное, но на новенькую произвело неприятное впечатление.
— В десятку, — ответила девушка, резво отсаживаясь от новой товарки на другой конец камеры, и скорчив непроизвольно презрительную гримасу. — Я должна была убить эту свинью. Из-за него вся жизнь наперекосяк! Я видела всё это… Он… Он бил маму, меня… А потом просто накинулся на неё… Я едва спаслась… И что ты думаешь?! — по лицу заключённой заструились слёзы. — Эта тварь получила смехотворный срок, а я жила с полоумным дедом! Ты думаешь, он занимался мной?! Да это я за ним ухаживала! А эта тварь отсидела, вышла и опять женилась! Вот где справедливость? Почему я с хлеба на воду перебивалась, пока эта тварь жировала?! А потом я из Швабии в Берлин поехала, искала себя, искала… Нашла… Судимость.
— Не самое лучшее место, как по мне, — вставила Аннель, плохо соображая, что говорит и чувствуя, как у неё начинает бешено колотиться сердце.
 — Да, — закивала соседка, — но что мне было делать дома, в Швабии? Дед умер, наследство проела, образования ноль… Навоз за чьими-то свиньями убирать? Или хвосты быкам крутить? Я не такая. Я люблю приличную жизнь. А на меня же ещё так смотрели… Господи, как будто я прокажённая!

«Принесла в подоле», — мелькнуло в голове у Аннели. Она знала, что это такое — всеобщее презрение и косые взгляды. Её мать, фрау Фукс была довольно известной в своих кругах, и надо же такому случиться — дочь, сорвавшаяся в неведомые дали, возвращается с животом, а кольца на пальце нет! Ну как тут не дать волю языку?
 — В детстве тоже было: как кто нашкодит, так Биргит виновата! Какой с неё спрос? Родилась у пьяницы, заниматься ею некому. Чего от неё ждать? Только всяких гадостей. Кстати, меня Биргит зовут, — неожиданно представилась соседка.
— А меня — Аннелиза, — машинально ответила Аннель.
История новой товарки была ей знакомой, но вслушаться в неё женщина не могла, не до того было.
Биргит очень нервничала. Но всё-таки она была довольна собой. Ей казалось, что Аннель заглотила наживку и воспринимает её рассказ вполне естественно. Наблюдая за собой как бы со стороны, девушка даже восхищалась своим неожиданно проявившимся артистическим талантом. Особенно в тот момент, когда из её глаз потекли самые настоящие слёзы. Если бы раньше кто-то сказал ей, что она на такое способна, Биргит бы только рассмеялась. Перед отправкой в камеру Дитрих подолгу инструктировал её, рассказывая все тонкости психологии людей, которые выросли из неблагополучных детей. Всё, что он успел узнать от дочери, которая несколько лет жизни проработала в приюте, где ей нередко попадались распоясавшиеся от вседозволенности дети. Этими несчастными просто никто не занимался, были и такие, которых любое напоминание и пережитых травмах вгоняло в панику, вроде того мальчика Руди, что перепугался до смерти запаха перегара.
В свою очередь, фройляйн Фукс навидалась всяких людей. Были там и жулики, с которыми Томаш частенько пил, хваставшиеся каждым удачным делом, были шулера, проститутки, а были и откровенные бандиты. Но сейчас она была не в состоянии анализировать личность своей товарки. Девушка говорила и говорила, Аннелиза обхватив сябя руками, пыталась унять неожиданно появившуюся дрожь, хотя в камере было совсем не холодно.

Когда рассказ Биргит пошёл уже по второму кругу, она почти равнодушно бросила:
— Для бродяги ты весьма начитана.
— А кто мне учиться запретит? — хмыкнула Биргит. — Сельскую школу заканчивала… Да, заканчивала. В Берлине ещё когда села, занялась тоже чтением.представляешь? Там столько книг в этой библиотеке! Всякому обучалась. Сидела ещё со мной одна дура — застрелила мать в пылу ссоры! Якобы думала, что ружьё не заряжено, а там были патроны на косулю! Хотя какая разница? Есть что ли на тараканов? У меня сосед тоже припугнул как-то другого. Потом оправдывался, что это мелкая дробь на птичку, которая человеку ничего не сделает… Иголкой он его что ли заряжал? Какая вообще разница?
— Разница есть, — неожиданно приободрилась Аннель.
 «Клюёт», — радостно подумала Биргит. Вообще-то, она по-другому хотела разговорить фройляйн Фукс, но она так вяло реагировала на её попытки, а тут вдруг сама подкинула ей такую тему для беседы. В оружии толк знает, значит. Не получится прикинуться дурочкой и заявить, что впервые в жизни револьвер взяла в руки.
— Да?
— Да, — кивнула Аннель, и опять затряслась, — есть патроны разных калибров. На косулю, на кабана, на медведя. На уток если охотишься, то попробуй только пальни по ним патроном на медведя — мокрого места от них не останется. А если дробью в кабана стрелять, только раздразнишь его.
Голос собеседницы становился всё тише и совсем сошёл на нет. Аннель замолчала, глядя в пол.
— Ты знаешь это? Откуда? — прервала её молчание Биргит.
— У меня отец был охотником. Ещё я долгое время жила с одним солдатом. Уж он-то всё знал об оружии, даже меня стрелять научил, — флегматично ответила Аннель.
— Ничего себе! И как, получалось?
— Ещё бы! —немного оживилась Аннелью, — однажды я даже винную пробку одним выстрелом сбила с бутылки.
«Да парень, в которого она вчера стреляла, в рубашке родился», — ужаснулась про себя Биргит.

— Ну даёшь! А я-то всё думала, ты у нас белоручка, — с нотками экзальтации воскликнула Биргит, — может и с конём совладаешь?
— Ну… Это уже сложнее. А Томаш — да что он? Думал, небось, что в армии ему будет вино рекой, карты, бордели… Мотался по ним постоянно. Я думала, всё — рано или поздно словит заразу, боялась уже с ним спать. А война началась, он приволок домой какие-то чудо-средства. Говорил, от них не чувствуешь страха… Ну и гадость…
— А… Так это потому они поголовно там с катушек слетают? — присвистнула Биргит. Надо сказать, она не особо-то и играла — ей и правда было интересно, почему столько молодых людей после войны начали пить, а кто-то и вовсе сошёл с ума. Да даже Каспер — и тот запил! Кто знает, вернулся бы ли он к жизни вообще. Эта война покалечила много судеб, нонаверное, спасла эту женщину и её ребёнка от страшной участи. Кто знает, что было бы с ними потом. — А чего ты сюда вернулась вообще? Плохо было с этим солдатиком?
— Да пропал он, и всё, — начала раздражаться Аннель.Её внезапная апатия сменилась таким же внезапным возбуждением:
 — А кому я там, с ребёнком на руках, нужна буду?!
 — Как будто дома нужна будешь, — съязвила Биргит.
 — Да пошла ты! — вспылила Аннель, — Элла — это всё, что у меня есть! Да я… Да за неё… Да я тебе глотку перегрызу, поняла? — женщина ухватила Биргит за шиворот, но та резким движением оттолкнулаеё.
— Да с тобой такое? Что ни спросишь — только и слышишь, что «я-я-я-я-я-я-я»… Думала бы о дочке, не попала бы сюда! Да ты посмотри — не в тряпьё одета, а всё туда же! Кто тебе виноват-то? Тебя, как ни спроси, так то у тебя мать, то ещё кто… Она заставляла тебя спать с первым встречным? Или она у тебя бандерша? — кричала Биргит во всё горло, чтобы обидные слова дошли до собеседницы.
Аннель буквально впечатала свою соседку по камере в стену:
— Я убью тебя, поняла?
— Руки коротки! — рассмеялась ей в лицо Биргит, в то время, как всю её душу охватил ужас: ведь такая действительно прямо тут убить может.

Только что дёргалась, как обезьяна, потом была как умирающая, а теперь откуда только силы взялись! Несмотря на свой страх, девушка мужественно продолжила играть свою роль:
— Ты точно свою дочку любишь? Ей ведь теперь прохода давать не будут. Из-за тебя. Она тебя непременно отблагодарит. Я своего папашу вот, отблагодарила!
Биргит резко оттолкнула от себя Аннель, и, сделав круг по камере, подошла к ней вплотную, словно заставляя её отступить к нарам.
— Я не думала о мести. Пока не увидела его. На вокзале. Случайно. Села в поезд, нашла его купе, ну потом я его по горлу и полосанула. Легче стало? Не поверишь, как! Жаль только схватили меня… Ну ничего, будем вместе в петле болтаться. Ты ведь тоже за убийство сидишь?
Кажется, Биргит наступила фройляйн Фукс на больную мозоль.
Аннель сделала несколько шагов назад. Впервые она выглядела по-настоящему растерянной. Ей виделась Элла. Заплаканная, беззащитная, бегущая, куда глаза глядят. И всё это под улюлюкание толпы и камни ей вслед.

Глава XXIV

Ночью Аннель спала плохо. Её мучили навязчивые воспоминания. Вот Томаш показывает «чудо-средства» и говорит, что с ними море по колено. Затем картинка резко меняется, и вот Аннелизу уже начинает крутить от невыносимой боли. Это было ни с чем не сравнимое ощущение, будто тебя разрывает на части. Ошалевшая кричала, металась из стороны в сторону, и, наконец, в отчаянии буквально впечаталась в стену… Дальше — мрак и темнота. И больница…
Женщина открыла глаза. Она по-прежнему была в камере. Всё тело болело, кожа чесалась. Её соседка спокойно посапывала. Пожалуй, слишком спокойно, но это «слишком» Аннель не заметила. Подумала: «Счастливая. Ей хоть бы что. Убила и явно довольна собой… А сама-то»? — мелькнула мысль.

Соскочив с койки, она принялась мерить шагами камеру. Несмотря на сильное недомогание, мысли были об одном: о дочери. Что с ней теперь будет? Дождётся ли Элла свою мать из тюрьмы? Захочет ли знать её после этого? Стараясь отогнать непрошенные мысли, Аннель живо окунула голову в умывальник. Холодная вода немного отрезвила заключённую, и она снова попыталась заснуть. Но её тут же снова охватила дрожь.
Размытые, едва различимые образы, снова промелькнули перед ней. Холодный декабрьский вечер. Аннель укачивала маленькую дочь на руках. Странно даже, что прежде она ничего к этому ребёнку не чувствовала, но стоило взять на руки… «Всё против нас, малышка, всё. Маме только бы одно — что люди подумают… Одни мы с тобой. Скоро и есть станет нечего… Ну-ну, тише… Тише…»
 Однако девочка начинала плакать всё сильнее. Аннель пыталась её успокоить, но тщетно. Положив ребёнка обратно в люльку, она вдруг заметила, будто ребёнка скрутило. Маленькое тельце подрагивало, будто через него пропустили электрошок. Малышка отчаянно плакала.

— Не может быть! — в отчаянии закричала Аннель. Слишком уж хорошо она знала, что это такое. — На помощь! Крик эхом разнёсся по камере, и вскоре Аннель почувствовала острую боль в боку. Она упала с нар и ушиблась.
Хорошо ещё, что на нижних нарах лежала. Соседка завертелась и недовольно засопела:
— Что ты… Что такое?
— Н-ничего…
— Заткнись и спи! — Биргит демонстративно отвернулась к стене и сделала вид, чтоснова попыталась заснуть.
Разумеется, что в эту ночь она на самом деле не спала ни минуты.
И Аннель так и не сомкнула глаз. От кошмаров о будущем Эллы и от озноба. С утра Аннель ходила, шатаясь. Биргит смотрела на неё исподлобья.

— Ты это… Всегда так шумишь? — хмуро спросила девушка, глядя на свою соседку.
— Да так, — отмахнулась Аннель, — кошмар приснился…
— Ну да… Видела я таких, — безучастно произнесла Биргит, — потом на простынях болтались.
То, с каким безразличием Биргит произнесла эту фразу, заставило Аннелизу вздрогнуть. На что она намекает? Что она, Аннель, повесится, или что Биргит сама её повесит?!
Биргит тоже выглядела совершенно разбитой. Но как ни странно, та злость, что она испытывала по отношению к неспокойной соседке, заставляла её мозг работать чётче.
Дитрих не поскупился перед водворением в камерупринести ей целый ворох копий и выписок из различных материалов дел. Вот непутёвая мать бросилась в Драву вместе с ребёнком. Её спасли, а младенца не смогли — захлебнулся. Был суд, но её оправдали. И надо же — защищал эту женщину тот самый Паретц, который имеет сейчас все шансы помочь фройляйн Фукс ускользнуть от ответственности!
Конечно, ситуация была очень щекотливая, и вряд ли сами детективы смогли бы ответить на вопрос: случайность, самоубийство, или злой умысел. Биргит тогда было только тринадцать лет. И надо сказать, ничего более жуткого в своей жизни она не видела — буквально на её глазах достали посиневший маленький труп, пока на другом берегу откачивали молодую женщину. До сих пор страшно было вспоминать. Не рассказать ли, что с ней тоже было что-то похожее? Нет, может раскусить… Что же тогда… Точно! Элла! Вот, где у неё Ахиллесова пята!

— Что с тобой такое? Носишься тут, как лошадь!
— Я… Я не могу успокоиться. Сегодня будет суд… Только бы пронесло…
 — Ага, конечно… Быки тебе кое-что ещё нарисуют. Такое, что до старости сидеть будешь. Уж я-то знаю, — значительно тише добавила Биргит. — Вот дед у меня тоже ночами не спал. Мечется по дому туда-сюда… А вдруг дверь не запер, вдруг в окно кто-то стучится, то собака лает, то ему кажется, что калитка скрипит. Разбудит среди ночи и давай: «Ну сходи, ну посмотри!» А я делала вид, что сплю. Он давай тогда причитать: «Никто не хочет… Кошмар… Просил…» Ну совсем дошёл!
Аннель не знала, что ответить. Ей было по-настоящему плохо и совершенно не хотелось отвечать.Соседка нравилась ей всё меньше.
— А соседи всё над ним подшучивают, смеются… Ну как ужалить пытаются! Сволочи! — это Биргит произнесла вполне искренне, представив на минутку, каково было бы больному жить в такой обстановке.

А ещё и рассказы про семью Гранчаров вспомнились и как Анна Зигель над бедной Милой потешалась, и рассказы о том, как жил отец Милы Филипп после смерти дочери, как потом он покончил с собой. За пару минут до своей гибели он мило улыбался, твёрдо уверял, что жизнь продолжается, что надо просто найти в себе силы и пережить то горе, что свалилось на тебя.
 Он, как мог, поддерживал своего сослуживца Эрхарда Майера, у которого в том пожаре погибла дочь, навещал и семью Мильке, мучившихся с дочерью-инвалидом. Неизвестно тогда ещё было, встанет ли она на ноги. А потом, в ноябре 1910 он отмечал свой день рождения. Он решил уехать домой, в Хорватию, и даже написал об этом своему брату Марко. Выглядел совершенно адекватным, говорил внятно и чётко… И вот, всего через несколько минут над ним стоял уже врач скорой помощи.
— Перерезана сонная артерия. Осколками стекла. Никаких шансов…

 — Над дедом вся округа рыгочет, а я терпи ещё…
«Вроде говорила уже», — думала Биргит. Сделав паузу, она посмотрела на Аннель. Не реагирует. Ожидаемо. И продолжила:
 — Пальцами на меня показывают… И знают, как дочку того Буркштайлера! — «А не переигрываю ли я»? — Мало того, что оборванка, так ещё и воровка! Всего-то пару огурцов стащила у Юнты из огорода. И всё, запретили со мной играть! Представляешь?
Эту имя пришло на ум Биргит спонтанно: именно так звали дочку одного местного пьяницы. Биргит однажды пожалела её и привела домой, умоляя мать разрешить ей остаться хотя бы до завтра, пока отец не угомонится. А к Юнте не подпускали детей. Слишком многие смотрели на неё исподлобья.
— А потом пришла я на наше поле, так мне там тумаков надавали. Вся деревня знала, что я — воровка. И кто мой папаша знали, сто чертей ему в печёнку… Я его и прикончила. Биргит внезапно вытянулась в струнку и подошла к товарке по несчастью вплотную: — Слушай, а ты не знаешь: можно тут достать выпивки? Знаешь кого-нибудь?
Аннель молчала.
— Не знаешь? Жаль… — протянула Биргит полушёпотом, — там, где я сидела, можно было. Главное, нужными связями обзавестись. Тяпнула — и забылась. Шнапса бы, или этой… Сливянки, да! Хотя у неё вкус такой себе. Ну это хотя бы не та дрянь, что в деревнях гонят.
— Для пьяницы ты хорошо выглядишь, вдруг вполне чётко сказала Аннель.
 — Потому, что я, в отличие от некоторых, не напиваюсь до посинения! — резко вспылила Биргит. — Ну да, было дело — напилась. Поминала маму. На кладбище. Шла домой и бух в могилу! Как шею не свернула — не знаю. Ну я уже под вечер оклемалась, начинаю цепляться, лезть… А никак не выходит. Я как орать стала, выть… А мимо компания проходила. Девки сокращали путь. Ох и визжали же они! — девушка залилась звонким смехом, представив со стороны, как комично выглядела бы эта ситуация.

Аннелиза, как будто снова всплыла на поверхность реальности и услышала последние слова и весёлый смех собеседницы.
— А муж-то у тебя есть? Или жених? —поинтересовалась Аннель.
— Был, да сплыл, какая разница? — Биргит явно не ожидала такого вопроса и теперь судорожно соображала, что бы сказать.
— А… Да я так… Спросить… А дети?
— Ну… Родила я… А он весь синий. Вялый какой-то. Плохо ему было. Врачи его откачивали, бранились на меня…
«Пила, не иначе. Вот скотина — сгубила ребёнка и не чешется», — думала Аннель, чувствуя, как её захлестнула невыразимая волна чувств.
Это был и гнев на Биргит, которая своими руками пустила жизнь под откос, и ощущение дежа-вю, будто она смотрится в зеркало. Тогда врачи строго-настрого запретили ей даже приближаться к хранилищу с лекарствами, чтобы она не навредила ребёнку. А эта явно пила, как не в себя. Как так можно, зная, что беременна, ещё и пить?
— Допилась? — с вызовом спросила Аннель, дёргаясь и сжимая костлявые кулаки.
— Да пошла ты! На себя посмотри! Мой-то недолго мучился, а твою теперь заклюют. Заклюют, поверь мне.
Неизвестно, чем бы закончилась эта сцена, но, к счастью, в это время за дверью послышался характерный звон. Кто-то отточенным движением открывал замок, и вскоре на пороге показались конвойный, а вместе с ним — комиссар Кляйн.
— Фукс, на допрос!

Глава XXV

Аннелиза ждала, что инспектор начнёт сразу требовать от неё признания. Она пыталась собрать мысли в своей больной голове, но это у неё плохо получалось. В конце концов, женщина решила просто молчать, чтобы в теперешнем состоянии не сболтнуть лишнего.
Но, к её удивлению, Кляйн лишь спрашивал о злополучном пистолете. Казалось бы, его ничуть не смущали однотипные ответы, вроде «не знаю», «не помню». Он делал пометки в документах, будто так и надо. Хунек смотрел на коллегу с недоверием: чего это он так резко изменил своё отношение к задержанной? Кляйн и не заметил, что давно настало время обеда, и только постовой, передавший ему тормозок от Моники, вернул комиссара в реальность.
— Ну что, Аннель, разговаривать будем? Как ты до жизни такой докатилась? Бить в своё время сестру — вот она ты, и ладно бы одна, так с подругами же! Тогда уж надо было с родителей начинать — они же ей всю ту любовь, что могла бы предназначаться тебе, отдали ей. А помнишь, математик тебя с поличным поймал, когда ты Биргит ставила кляксы в тетрадь? Надо было это делать дома, а не в учительской. Очень глупо ты тогда попалась, Аннель.
Задержанная мигом изменилась в лице. Опять всплыли эти кляксы! Откуда этот въедливый комиссар знает столь любопытные подробности? Мгновенно в голову пришла мистическая мысль, что этот полицейский знал, видел, слышал все её ночные кошмары.

— Я думала, полицейским некогда сплетни собирать, — Аннель, дрожа всем телом, отвела взгляд, уставившись на дверь.
— Верно, мне некогда, — Мартин сделал акцент на этом слове и жестом выпроводил Хунека вместе со стенографистом, — а вот другие с удовольствием это сделают.
— Ну и кто же это? — с плохо скрываемым страхом спросила Аннель, — Я е…ё… Знаю?
— Может быть. А может и нет, — уклончиво ответил Кляйн.
 —Я ничего не понимаю! — истерично вскрикнула задержанная, — Кто? Как? Откуда вы можете это знать?! Это кто-то, кто знает нашу семью? — спросила она почти с надеждой.
В этом случае вся мистика уходила, освобождая место здравому смыслу.
— Может быть… А может и нет, — продолжал интриговать Мартин.
— Может, вам жена рассказала или какая другая родственница? — на грани помешательства допытывалась Аннель.
— В десятку, — меланхолично ответил Кляйн, — вам фамилия Данц о чём-нибудь говорит?
— Ха… Вот уж у кого язык без костей… И длинный не в меру, — с облегчение вздохнула Аннель.
Нет никто не читал её мыслей, никто не видел её ночных видений, конечно же это невозможно! И она сразу бы поняла это, не будь ей так плохо.

— Это вы про кого? Про Монику, или про Юлианну? — решил уточнить комиссар.
— Да обе, — вскрикнула Аннелиза, — видно, что родные сестрички. Что бы ни произошло — всё знают. Вечно суют свои носы, куда не просят. Им нельзя доверять секреты.
Её настроение опять переменилось. Страх испарился, осталась насмешливая враждебность.
— Ну, с Юлианной я не так близко общался, а вот Моника — да, любит посплетничать. Частенько при мне этим занималась, — решил поддержать беседу Кляйн. Из неё вышел бы неплохой осведомитель. Так как вы дочку-то свою назвали?
— Элла, — на лице Аннелизы прорезалась улыбка.
Её настроение менялось, как картинки в калейдоскопе. Теперь, упомянув имя дочери, она испытала не только облегчение, но и желание открыть душу.
— Может, если бы не она, я бы точно пропала. Ещё когда с тем солдатом жили, помню, привёз он с собой какие-то лекарства. Говорит, попробуешь — ничего не боишься, море по колено, а в атаку рвёшься вперёд всех. Я попробовала как-то. Прямо почувствовала, что крылья выросли. Скажи мне «фас» — пойду всех рвать. Вот настолько у меня разум отключился. Потом уже, помню, закончились эти лекарства, меня буквально на части рвало. Я кричала и билась в конвульсиях — так было больно. Я от боли сошла с ума, и кажется, головой в стену впечаталась. Врачи потом сказали, что меня под забором нашли. Я просила отпустить меня, а доктор в ответ выдал: «Чтоб ты опять на эту гадость подсела и ребёнку своему навредила? Вот тебе! Учти — будешь буянить, к кровати на ночь привяжем».

Задержанная теперь болтала, как заведённая. Её просто несло, только успевай записывать. Хотя к делу её откровения относились мало, но Кляйн её не перебивал, так как рассказ арестантки давал более полное понимание её личности.
— Вот так-то… Продержали меня в больнице долго. А у меня как будто пелена с глаз слезла. Я не находила себе места, пока не почувствовала шевеление. Кое-как на дорогу домой наскребла, ну и поехала. Мать в слёзы — мало того, что дочь — наркоманка, так ещё и с брюхом приехала. И всё бы ничего, но ведь не венчанная же! Ага, тоже мне… Не сочтите меня ханжой, но… Послушайте, вас не смущает, что мужчины требуют от жён пожизненной верности, пока в трактирах под красными фонарями шатаются? можете считать меня ханжой, но я скажу: «от ханжи слышу».
Кляйн закивал в знак согласия. Здесь сложно было поспорить. Пусть пофилософствует — полезное дело. Главное — поймать момент… Так, кажется, говорилось в той самой «настольной книге сыщика»?

— Мать меня отчитывать стала, а я так равнодушно и говорю: ну давай тогда утопим, как паршивого щенка — спасём честь семьи. Знаете, подействовало! Мигом переменилась. Смирилась уже, что я хожу брюхатая непонятно, от кого. Даже, по-моему, перестала слушать, кто и что обо мне говорит. После рождения Эллы стала мягче как-то. Уже не пеклась о чести семьи. Да и вообще, кого сейчас удивит женщина, одна тянущая детей? Вот настоящее королевство вдов у нас сейчас. Скажи кому, что я вдова — и проверять не станут. Так-то, господин комиссар.
— Так, и сколько же сейчас Элле лет? — продолжал разговор Кляйн, ожидая момента, когда можно будет огорошить собеседницу.
— Пять должно исполниться осенью, — снова просветлела Аннель. — Читать пока учится… Но ей не очень даётся.
— Что ж, я думаю, ты понимаешь, что рано или поздно кто-то расправится с Эллой! Вот так, — комиссар вытащил пистолет и приставил дуло ко лбу задержанной, и та зажмурилась, — строго по законам вендетты. Если вы, — комиссар снова перешёл на протокольный сленг, — считаете себя в праве расправляться с детьми за грехи родителей, то почему бы и с вашей дочкой такое не провернуть?
— Нет! Нет! Вендетта только на мужскую линию распространяется! — резко воскликнула Аннель.
— Плевать. Если вы двенадцатилетнего мальца захотели пристукнуть, то не удивляйтесь, если и с вашей дочерью что-то подобное случится. Верно?

В это время за дверью стояли сам начальник участка и инспектор Хунек. Они прекрасно слышали, что происходит в кабинете.
— Ай да Мартин! Моя школа, — самодовольно заметил Дитрих, — ты, Роберт, тоже учись. Вот так вот и надо молчунов раскалывать. Правило первое: заболтать. И снова он прислушался к тому, что происходит в кабинете.
— Горе тому, кто нарушит принципы вендетты! Его презирают сильнее, чем того, кто начал кровную вражду. Убивая из кровной мести, нужно глядеть виновнику в глаза, чтобы он знал, за что погибает. И всегда — за пределами его жилища. Никто и никогда не позволял себе расправляться с детьми — законы вендетты это категорически не приветствуют. Впрочем, Аннель, ты сама наплевала на эти законы. Знаешь же, кто такой этот волчонок? Бродяга со стажем, навидавшийся всякого! Думаешь, ему будет время разбирать, виновна ли Элла в том, что натворила лично ты?
— Н-нет… Не смейте, — Аннель уже потеряла самообладание.
Она тихонько выла, раскачиваясь из стороны в сторону.
— Да, а ты думала, кто вырастет у волчицы? Только такое же чудовище. Ты упустила шанс, а он будет действовать наверняка.
— Хватит, хватит! — Аннель уже рыдала в голос, видимо, представив, что обозлённый Франц уже высматривает Эллу и готовится в любой момент напасть, приготовив дубину или заточку.
В её голове всё смешалось. И она уже не понимала грани между действительностью и допущением.
В это время Дитрих снова повернулся к Роберту:
— Правило второе: не успокаивать. Думаю, клиент созрел. Пошли. Начальник участка довольно резко вошёл в кабинет, после чего дежурный унтер-офицер отстегнул наручники, а Роберт вместе с полицейским подхватили перепуганную, трясущуюся Аннель под руки и потащили с собой.

Они вошли в небольшую комнату, где стояло чучело, напоминающее человека. Роберт вручил Аннели нож и сказал:
— Бей.
— Ч-что… — Аннель абсолютно не понимала происходящее.
— Ну, давай! Режь! Или за сохранность чучела боишься?
Аннель решилась. С размаху она всадила в чучело нож. Кляйн и Дитрих уставились на Хунека, а тот, оценив и размах, траекторию движения ножа и угол, под которым он вошёл в чучело, скептически покачал головой.
— Очень по-дилетантски. Те, кто знаком с техникой забоя скота, бьют иначе. Нет, это не она.
Аннель не успела опомниться, как перед ней возникло лицо комиссара:
— Тот, кто зарезал мальца, доберётся рано или поздно и до вашей дочери! Ну что, разговаривать будем? Вы стреляли в несовершеннолетнего Франца Нойманна?
— Да… — тихо пролепетала Аннель, — я стреляла. Я стреляла из пистолета. Это я.
Её голос перешёл в невнятное бормотание, и Кляйн позвал конвойного, чтобы вернуть задержанную в камеру.

Глава XXVI

Кляйн торжествовал — Аннель раскололась! Покушение на Франца можно считать раскрытым, но вот убийство малолетнего карманника… Эх, если бы Аннель и здесь наследила! Но нет — сразу видно, что максимум, что она резала в своей жизни — это колбасу. Бьёт по-дилетантски, руки слабые, трясутся, и этого не скрыть. Если бы она знала толк в забое скота, то это вряд ли бы ускользнуло от взгляда Хунека. Роберт же сказал однозначно: не она. Кляйн не сомневался, что теперь, Аннель на месте, у дома Зигелей, расскажет всё, что она знает о его таинственной обитательнице.
Как и говорил Дитрих, фройляйн Фукс из тех, кто, осознав, наконец, что сила в руках полиции, становится шёлковым.

Велев после обеда привести Аннель снова, Мартин позвал патрульного:
— Тим, пойдёшь с нами.
 — Есть, господин комиссар, — отрапортовал патрульный. На запястьях Аннели снова сомкнулись наручники. Они вышли из участка, и, сев в машину, направились к злополучному дому. Всё это время Аннель не прекращала крутить запястьями.
— Вы бы смазывали эти браслеты хоть иногда, — процедила она сквозь зубы, когда машина припарковалась у злополучного дома.
— А кушаний из ресторана не доставить ли? — насмешливо спросил Кляйн, но наручники всё же снял.
— Итак, где и когда вы заметили эту женщину?
Видно было, что задержанная искренне пытается вспомнить. Она морщилась, тёрла лоб, но выдать смогла только следующее:
— Приблизительно… Ну… Довольно давно. С утра ещё видела, как тут кто-то копошился в саду. Подумала, бродяги, и прошла мимо. А вечером вижу — как будто огонёк горит. Подкралась, подсмотрела, а там…
— Ну-ну, продолжай! Кто там? — поторопил её следователь.
— Там женщина! Страшная, как смертный грех! Она там устраивалась, как у себя дома. Явно тут была не раз. Я какое-то время тут повертелась, а потом и ушла.
— И больше вы её не видели? Не встречались с нею в городе?
— Если бы я помнила всех, с кем встречалась… — уклончиво ответила женщина. Она сейчас вела себя гораздо более разумно, чем утром, но всё-таки…
«Она явно что-то недоговаривает. Что ж, будем полоскать её», — решил Мартин.
— Опишите подробнее эту особу, — приказал Кляйн.
— Лицом она ко мне никогда не поворачивалась. А если бы повернулась, я бы сбежала тут же, — убеждённо ответила Аннель.

 «Не лжёт», — понял Мартин. Очевидно, после разрушения её легенды о якобы случайном выстреле в сторону Франца, она решила сменить тактику. Не иначе, пытается обвести полицию вокруг пальца, технически не солгав. Она и правда не лжёт. Но каждое слово надо тянуть клещами. Что же за наказание с этой Фукс? А ведь сейчас такой удачный шанс раскрыть убийство карманника, и, наконец, выяснить, кто являлся таинственной обитательницей зловещего особняка. Каждый, кто говорил об этой истории, держал в уме одно только имя — Анна Зигель. И он этой загадки давно пора было избавиться, выяснив всё раз и навсегда.
— Мама, мама! — послышался вдруг детский крик.
— Элла? — Аннель побледнела, — Элла!
Она бросилась к дочери, но патрульный грубо схватил её за руку, а мощная фигура комиссара перегородила путь.
— Попытка побега, плюс ещё пару лет. Если что, добавим и нападение на полицейского при исполнении, менторским тоном сообщил Кляйн, наблюдая, как Аннель бессильно пинает патрульного Тима — И я, и Тим — свидетели.
— Шантажист! Ты хочешь, чтобы я взяла на себя все мыслимые и немыслимые грехи?! Вези меня в контору! Я готова! — внезапно опять вышла из себя Аннель. Она билась и дёргалась, изо рта летели капли слюны, а глаза стали совершенно безумными.
Женщина не осознавала, что она кричит и как выглядит. Почему она не подумала про Эллу? Она ведь росла ей утехой, скрашивала мрачные будни и давала на время забыть о тех прошлой, беспутной жизни.

Кляйн скосил глаза и увидел, что Эллу держит за руку мать Аннели. Он подошёл и с сахарной улыбкой произнёс:
— Вам не на что здесь смотреть. Это всё — дело наше, и вашей дочери.
— Что… Что она натворила? — спросила фрау Фукс, хватаясь за сердце, — я знала, что это добром не кончится, и что…
— Да так — стреляла в человека. Просто так. Ни за что. Ладно бы какое зло причинил…
— Аннель! Это что такое? Во что ты вляпалась?! — закричала фрау Фукс, но Аннель не слышала её, выкрикивая уже вообще что-то абсолютно неразборчивое.
На секунду фрау Фукс ослабила хватку, и Элла резко рванула к матери. Патрульный остановил девочку и передал её бабушке.
— Вчера весь вечер у окна просидела —мать ждала, —сообщила сыщику фрау Фукс, — а мать вот… — она кивнула в сторону беснующейся дочери.
— Так, попрошу вас отойти и не мешать нам. Мама ещё вернётся, — Мартин посмотрел сначала на Эллу, затем — на подследственную, попрошу вас уйти.
Ему было жаль Эллу — вот уж кому достанется больше всего! Аннель отсидит срок и выйдет, а вот Элла… Каково ей будет жить с таким клеймом: Вот так-то: ребёнок — сирота при живой матери. Будет суд и приговор. Девочка каждый день будет допоздна сидеть на подоконнике и смотреть в окно — а вдруг мама явится. И самое страшное, не поймёт, почему от неё отвернулись сверстники, почему называют всякими обидными словами. Сначала она будет кричать «не смей так говорить про мою маму», а потом… Потом придёт время всё осознать. Как так — мать, любящая и заботливая, и вдруг стала убийцей? Немыслимо — теми же руками, которыми она обнимала своё дитя, она такого же ребёнка хотела лишить жизни. Мальчик знать не знает, чем провинился.

Дождавшись, пока бабушка и внучка скрылись за углом, а Аннелиза немного успокоилась и перестала выть и вырываться, Кляйн продолжил:
— Что может быть хуже для ребёнка и страшнее, чем осознание того, что его мать — оборотень, кровожадное чудовище?
Аннель не выдержала и разрыдалась. Хладнокровный тон комиссара окончательно её сломал. Точно схватил её и одним движением переломил хребет.
— Ну как, фройляйн Фукс, будем дальше разговаривать, или мне о попытке побега доложить?
— Гнусный шантажист! — сдавленно произнесла женщина, глядя себе под ноги, — я тебе слова не скажу!
— Скажешь, дорогуша, скажешь, куда ты денешься. Итак, ты видела эту обитательницу дома Зигелей в дальнейшем?
Аннель сумела немного приглушить душившие её рыдания, и, шмыгнув носом, обречённо ответила:
— Да. Я разговаривала с нею.

Глава XXVII

— Где именно? — продолжал допрос Кляйн.
— Так здесь же, — повела головой в сторону развалин дома Зигелей Аннель.
Тон её выражал некоторое недоумение. Она как будто сама удивлялась тому, что говорила.
— О чём был разговор?
— Она попросила поесть. То есть не попросила, а…
— Она чем-то пригрозила? Она тебя напугала чем-то? Она пригрозила обидеть твою дочь? — наседал Кляйн.
— Вот ещё! — строптиво закричала задержанная, — стану я бояться какую-то злобную карлицу! Ничем она меня не шантажировала! Никто меня не шантажировал, кроме тебя!

И тут случилось неожиданное. Рассудок окончательно покинул Аннель. Она упала на землю и забилась в конвульсиях.
— Ах, ты ж… Хватай её, Тим! Не дай, бог, расшибёт лоб себе, отвечай потом…
Добродушный Тим не сразу пришёл в себя. Только что задержанная стояла почти спокойно и даже как-то пыталась давать показания. И вдруг такое…
— Что это с нею, падучая? — испуганно спросил он, хватая женщину за локти и тараща круглые глаза на своего начальника.
— А это, Тим, последствия многолетнего знакомства с наркотическими веществами, — назидательно сообщил Кляйн.
Он хотел взять задержанную под колени, но неожиданно вскрикнул и выругался: женщина, извернувшись, высвободилась из рук Тима и укусила следователя за руку.
— Она кусается, осторожно! — закричал Кляйн, перетягивая укушенную руку носовым платком.
С огромным трудом Аннелизу удалось затолкать в полицейский автомобиль. По дороге, не смотря на железную хватку Тима, она опять пыталась кусаться и била ногами в спинку переднего сидения. Перед тем, как доставать задержанную из машины, Кляйн вынужден был позвать ещё одного патрульного. От греха подальше.

***

Биргит сидела на кончике стула в кабинете начальника отделения и слушала его отрывистые благодарности. Попутно Дитрих просматривал какие-то бумаги.
— Так что ваша помощь была весьма и весьма кстати. Вам и только вам удалось нащупать ахиллесову пяту этой задержанной. Как вы сами поняли, это — её дочь. Мы воспользовались этим и… О, господи, что это?
И Дитрих, и Биргит насторожились, услышав шум из коридора.
— Минуточку! — начальник отделения кивнул своей посетительнице и выбежал из кабинета. Вскоре он вернулся в сопровождении Мартина Кляйна — встрёпанного и смеющегося злым смехом. Ладонь в полицейского была перевязана белям носовым платком.
— Так говоришь, укусила она тебя? — хохотал Дитрих.
— Говорю же, укусила! И причём совершенно неожиданно! Только что всё было нормально, мне даже показалось, что она стала после встречи с дочерью лучше соображать. И вот…- он комично помахал укушенной рукой, как бы ни пришлось делать уколы от бешенства.
— А ведь говорил я тебе, — перестал смеяться Дитрих, — правило третье — не передавливать! Ты передавил на подозреваемую. Вполне понимаю твоё желание раскрыть всё и сразу, но на кой чёрт, скажи мне на милость, ты продолжал наседать на неё после встречи с дочерью и продолжать грозить Элле всякими бедами в будущем? Здесь логичнее было бы слегка расслабить вожжи и наоборот пообещать снисхождение. Ведь эта несчастная Аннелиза и так уже была готова тебе всё рассказать. Если она вообще что-то знает.
— Конечно, она знает! — горячо воскликнул Кляйн.
— Хорошо. Сейчас расскажешь всё. Только отпустим нашу помощницу.
Дитрих повернулся к Биргит.
— Надеюсь, наш небольшой спектакль и ночь, проведённая в тюрьме, не слишком ранили вашу чувствительную девичью душу? — спросил он несколько насмешливо.
Биргит покраснела и опустила глаза. Она всегда немного смущалась в присутствии отца Каспера.
-Нет-нет, — ответила она, всё в порядке.
— Ну и славно, — с облегчением сказал Дитрих и продолжил, — у нас есть небольшой денежный фонд, предназначенный для поощрения наших внештатных агентов, вы сейчас подойдите в шестой кабинет… вы ведь потеряли день работы в кафе и в некотором роде рисковали…
— Вы хотите дать мне денег? — спросила Биргит с безмерным удивлением.
— Да, конечно, — ответил начальник отделения, — разумеется, совсем немного, но мы же должны компенсировать вам потерянную заработную плату за вчерашний день и потраченные нервы. Мы понимаем, что на такое одолжение пошла бы не каждая. Вы очень отважная девушка, Биргит.

Почему-то девушке стало очень обидно. Мало того, что она должна уйти в самый интересный момент, так ей ещё собираются заплатить, как подёнщице.
Да, всё было так — и пропущенный рабочий день, и потраченные нервы, и согласилась бы не каждая… Биргит это понимала. Но ведь она пошла в камеру к этой жуткой Аннелизе совсем не ради денег. Она искренне хотела помочь. И ещё… Девушка вспомнила свои ощущения во время общения с Аннель. А ведь это было по-настоящему интересно! И у неё наверняка есть способности к актёрству. Вот как она натурально заплакала! Может быть, ей надо подумать об этом? Может быть, хватит уже таскать тяжёлые подносы с посудой в кафе?
Подумав обо всём этом, Биргит поднялась со стула и, сделав почти машинально Дитриху книксен, направилась в шестой кабинет получать честно заработанные деньги.

— Так что она тебе успела сказать перед тем, как цапнула за руку? — спросил Дитрих Кляйна, усаживаясь за свой стол после того, как за Биргит закрылась дверь.
— Она сказала, — добросовестно процитировал Кляйн «стану я бояться какую-то злобную карлицу! Ничем она меня не шантажировала! Никто меня не шантажировал, кроме тебя!»
— Ты думаешь о том же, что и я?
— Я думаю о том, что Анну Зигель в любом случае никто бы не назвал карлицей, — задумчиво произнёс Кляйн.
— Вот именно, — пробормотал Дитрих. — Ну что ж, будем завтра исправлять твои ошибки. Сегодня наша красавица к даче показаний никак не способна. Более того, я советую вызвать к ней доктора. Возможно ему удастся привести её в норму до завтра.
— Я знаю, что может привести её в норму, — заметил Кляйн.
— Ну не тащить же ей в камеру её обычное «лекарство», — хохотнул Дитрих.

***

После укола, который сделал ей вечером доставленный в участок на полицейском автомобиле доктор Штраус, Аннель тут же заснула. Уже давно она не спала так долго и так крепко. Утром женщина долго не могла сообразить, где она находится. Вчерашний день почти исчез из её памяти. Мелькали какие-то обрывки воспоминаний, но женщина не смогла бы сказать, что было на самом деле, а что ей приснилось. Кажется, этот неприятный Кляйн говорил что-то ужасное про Эллу. Аннелизе не хотелось до конца вспоминать, что конкретно он говорил. Потом, вроде бы, появилась сама Элла. Кричала и плакала… Нет, этого не может быть, кто бы пустил ребёнка в тюрьму… Или это было не в тюрьме?
Часам к одиннадцати утра её вызвали на допрос. Следователя в кабинете не было. Какой-то полицейский сидел за маленьким столиком в углу и печатал на пишущей машинке. Дверь в кабинет начальника отделения Дитриха была приоткрыта, и Аннель слышала, как Дитрих говорит с кем-то по телефону.

Сначала она не вслушивалась, но потом смысл произносимых им фраз начал до неё доходить.
— Да, девочка. Маленькая, пять лет. Элла зовут, да. Да что мать, мать у нас сядет. И надолго. Покушение на убийство несовершеннолетнего. Да ещё и нежелание сотрудничать со следствием. Разумеется, вы же знаете, что мы всегда в таких случаях идём навстречу. Но это если задержанный искренне раскаивается и говорит всё, что ему известно. Нет, совсем не тот случай. О, видели бы вы, какие концерты устраивает! С членовредительством! Упаси бог, я и не думаю преувеличивать! Адвокат ей не поможет. Да, свидетели. И я так думаю, бывают же такие мерзавки. Там только бабушка, но девчонку ей оставлять нельзя, стара и больна, куда ей одной справится с ребёнком. Вы говорите, в Вену? Ну, почему бы и нет… Пожилая семейная пара? Отлично! То, что надо. Главное, что от мамаши подальше. Добро, сообщите им, что могут ехать, забирать девочку.
Пол поплыл у Аннелизы под ногами. Она всё поняла! Эти негояи хотят отдать её ребёнка, радость всей её жизни чужим людям, в Вену! Вена так далеко! Ни она, ни бабушка, не смогут больше её увидеть. А её, Аннель, они хотят посадить в тюрьму. Надолго, может быть, навсегда… Женщина залилась слезами.
В это время вполне довольный собой Дитрих положил телефонную трубку, в которой терпеливо пищали длинные гудки на рычаг и хитро усмехнулся. Он был абсолютно уверен в успехе.
«Что он только что говорил», — лихорадочно вспоминала Аннель. Если бы память у неё была хоть немного лучше! Раньше, в школьные годы у неё ведь была отличная память. Ещё до того, как… Всплыли в памяти опять злополучные кляксы. Нет, сейчас думать надо совсем не об этом! Он сказал, что если бы она согласилась сотрудничать, если бы она рассказала всё, что знает, ей бы было снисхождение! Что это значит? Может быть ещё не поздно?
Когда в кабинет вошёл Кляйн, он был поражён переменой в поведении задержанной. Аннелиза готова была рассказать ему о загадочной незнакомке всё, что могла припомнить, малейшие детали, только бы её дочь не отправляли в Вену к незнакомым людям.

— Я всё сказала, клянусь! Если бы я ещё помнила всех, кто с ней сидел…
Кляйн скептически усмехнулся, а Дитрих, глядя на подчинённого, вздохнул. Кляйн — он как паровой каток. Привык методично перемалывать преступников. Ну так что за контингент у него был? Чаще всего те, кто от шока не мог даже ничего отрицать. Мечта любого сыщика. Похоже, ничему его вчерашний инцидент не научил.
Он жестом приказал комиссару вернуться на место, после чего к столу начальника подошёл Хунек.
— Не лжёт, — заключил инспектор.
— Да думаю, больше мы из неё не выжмем.
Кляйн вызвал конвой, и задержанную увели. Дитрих, выпроводив Хунека и Кляйна, тут же снял трубку и, дождавшись ответа, произнёс:
— Чермак, ты, кажется, устал от бумагомарательства? Есть задание: тебе придётся спуститься в архивы. Найди дела тех, кто хотя бы теоретически мог пересекаться с Анной Зигель… Что? С чего начинать? Зайди в кабинет минут через десять, я тебе всё объясню. Понял?.. Всё, конец связи.

Не успел комиссар даже усесться за стол, как в его кабинете снова оказался адвокат. Паретц выглядел уверенным в себе, будто бы заранее знал, что победа уже у него в кармане. Хунек же смотрел на адвоката с чуть заметным злорадством.
— Итак, вы знаете, зачем я здесь, — начал Паретц. — Хотел бы осведомиться о судьбе своей подзащитной. Вчера должен был состояться суд относительно правомерности её задержания. Но заседание было сорвано из-за неявки задержанной и самого следователя. Я требую объяснений.
— О, она в полном порядке, не сомневайтесь — вы хорошо поработали, господин адвокат, — усмехнулся Хунек. — Я думаю, вам в ближайшее время надо будет немного поднапрячься. Чтобы хоть немного смягчить ей наказание.
Адвокат заметно изменился в лице. Он явно не просчитал вариант того, что детектив сможет его перехитрить. Протокол допроса развеивал все сомнения — Аннель упоминала детали, которые знать мог только сам преступник.
— Вы хороший адвокат, герр Паретц — сам Дитрих говорил, что вы далеко пойдёте, — вставил Кляйн. — Ну а если у вас больше нет к нам или к вашей подзащитной вопросов, мы вас не задерживаем.
— Да-да, кто знает — может, вас уже с нетерпением ждёт клиент, — Хунек уже открыто потешался над адвокатом.
— Вроде, вы консультируете страховую компанию? — как бы невзначай поинтересовался Кляйн.
— Допустим, — взял себя в руки Паретц.
— …которая обманула своих клиентов? — с ледяным спокойствием поинтересовался Кляйн, и, дав себе возможность насладиться ступором Паретца, мягко улыбнулся и сказал: — Впрочем, это уже не наше дело.
Адвокат скрылся за дверью. А Кляйн, перелистнув несколько страниц, сказал Хунеку:
— А тебе, Роберт, отдыхать не придётся. Ты должен кое-что проверить.

Глава XXVIII

Зепп был, пожалуй, единственным человеком в Инсбруке, которому война принесла не горе и потери, а неплохой капитал. Природное коммерческое чутьё и полезные знакомства помогли ему перевести все свои пассивы в товар, и товар этот хорошо припрятать. Когда другие вывозили семьи и имущество и метались по городу в поисках подвод, он аккуратно заколачивал ящики и прятал их в подвале бывшего каретного сарая. Семьи у него не было. Друзей тоже. Магазин был продан около трёх недель назад, когда Зепп понял, что итальянцы войдут в город.
Только у него в самые тяжёлые месяцы можно было купить абсолютно всё, абсолютно любую из необходимых для жизни вещей — от чулок до свиной тушёнки. Ради небольшого мешочка муки жители несли к нему фамильные драгоценности, антиквариат, старинную живопись… Конечно, во время войны такие вещи спросом не пользовались, но Зепп понимал, что война не будет продолжаться вечно. Ему удавалось сохранить хорошие отношения и с оккупационными властями, итальянцам был нужен такой человек — абсолютно всё знающий и не болтливый.
Но больше всего на свете он боялся, что тайник будет обнаружен.
Тревога особенно часто накатывала на него по ночам. А к концу оккупации он даже спать начал в сарае.

К моменту выхода итальянцев из города его капитал вырос ровно в восемь раз, и, пожалуй, четверть жителей Инсбрука были ему должны. Но нервы его были вконец испорчены. Поэтому спустя пару лет после оккупации даже давние знакомые побаивались его. Если бы была возможность, они бы вообще не имели с ним дела. Но это было невозможно. Кто достанет оружие? Конечно же, Зепп. Кто займёт денег в трудный час? И тут без него — никуда. Местные наркоманы именно у него получали кокаин и недавно появившийся в стране героин.
Единственное, что сдерживало его и не давало вырасти в настоящего хозяина города — это полнейшее отсутствие доверия к людям. Он прекрасно понимал, что ему бы не помешали помощники, но, перебирая знакомых из криминальных и полукриминальных кругов, никак не мог остановиться хотя бы на одном из них. Каждый казался ненадёжным. Между тем в округе появлялись новые преступные сообщества, возникшие уже в послевоенное время. Он же оставался «папашей Зеппом», занимая свою нишу. Когда мальчишка Штанг вбежал к нему с сообщением, что Аннель задержана полицией, Зепп только печально покачал головой. Он предвидел это. Эту девочку он знал с детства, так же, как и её сестру и родителей. Обстановка в их семье была явно нездоровая. Да и сама девчонка, вполне возможно, была больна. А кто ещё может родиться у такого пьяницы, каким был её отец? Пока ещё он имел нормальную работу, до гибели своей второй дочери, папаша держался в рамках, потом совсем слетел с катушек. Зепп никогда не имел с ним дела. К его чести, отец Аннель не закладывал имущества, не просил в долг, не имел дела с криминалом. И, конечно же, не употреблял наркотических веществ, в отличие от его дочки. Аннель же, после возвращения в город с ребёнком, бывала у Зеппа почти ежедневно.
Старик понимал, что она плохо кончит. Поэтому решил выкачать из неё всё, что только было возможно. Аннель, незаметно для себя самой, перетащила к нему всё сколько-нибудь ценное, что имелось в их доме. Её мать, занятая хлопотами по хозяйству и готовкой для жильцов, мало что замечала, да и зрение у неё уже было неважное. Зепп не слишком вникал в обстоятельства личной жизни Аннель. Что её психическое состояние ухудшается, он видел, подробности его не интересовали. Но после того, как Аннель попросила достать ей пистолет, Зепп понял, что конец близок. И вот теперь — арест.

 — Не болтай об этом, — бросил он мальчишке Штангу, взял парня за плечи, развернул к улице и слегка подтолкнул к выходу, сказав ему в спину:
 — Ты же понимаешь, почему надо молчать?
Мальчик ничего не понимал, но охотно кивнул и выбежал из здания.
Старик тщательно запер дверь и начал старательно и методично собирать два небольших саквояжа. В то, что Аннель расколется сразу, он не верил, но приготовиться к визиту полиции надо было уже сейчас.
Вечером он через соседей распустил слух, что уезжает. В общем-то, это было правдой. Ещё с довоенных времён у него были знакомые на озере Ахензее. Для них, достопочтенных фермеров, он был просто рядовым городским торговцем. Именно к ним на ферму он отвёз свои саквояжи, где среди книг были аккуратно упакованы маленькие свёрточки с наркотиками. Сам же Зепп в ту же ночь тайно вернулся в город. Он жил, не зажигая огня и не выходя на улицу почти неделю. Запасов провизии хватало. Он не привык много есть. Такой образ жизни он вёл не первый раз, в его бурной биографии случались разные периоды. И вот на седьмой день, отогнув кончик опущенной шторы, Зепп увидел полицейского инспектора Хунека, разговаривающего с соседями во дворе. По жестикуляции и кивкам в сторону своих окон Зепп понял, что, наконец, полицейский явился по его душу.

Аннель раскололась, как и следовало ожидать. Сказать по правде, Зепп ожидал появления полиции гораздо раньше. Теперь следовало действовать на опережение. Поговорив с соседями, инспектор для порядка всё-таки постучал и в его дверь. Зепп, разумеется, ему не открыл. На следующее утро он сам явился в полицию, как раз к открытию полицейского участка.
Предварительно он поговорил с фрау Тафель, вдовой аптекаря, которая неоднократно оказывала ему различные мелкие услуги. Женщина в красках описала интерес полицейского к персоне Зеппа, но, насколько он мог сейчас судить, пока что ничего страшного ему не угрожало.
Оглядев старика с головы до ног, Хунек отметил чистый старомодный сюртук, потёртый чёрный траурный галстук и не слишком чисто выбритое лицо.
Кое-какие слухи о Зеппе проникали в полицейский участок ранее. Но пока что его ни в чём серьёзном никогда не подозревали. Читая материалы по делу «инсбрукской волчицы», Хунек встречал эту фамилию, и ему очень хотелось узнать, тот ли это человек. Если это так, то Зеппу сейчас, пожалуй, за семьдесят. Глядя на его высокую сухопарую фигуру и редкие седые волосы, трудно было определить, сколько этому человеку лет.
Улыбка его была вполне доброжелательной, крупные жёлтые зубы напоминали нечто лошадиное. Этот человек не казался слишком старым и немощным.
 — Добрый день, инспектор, — любезно произнёс Зепп, — моя соседка, фрау Тафель, сообщила мне, что вчера вы изволили искать меня.
 — А где вы были вчера днём, герр Зепп? — спросил Хунек.
 — Я, знаете ли, иногда люблю отдохнуть от городской суеты у своих друзей на ферме на озере Ахензее. Я вернулся всего на пару дней, чтобы взять кое-какие необходимые мне вещи и проверить свой дом. А потом планирую опять вернуться за город. Почему вы хотели видеть меня, инспектор? Не из-за ареста ли этой молодой дурочки Аннель?
 — Да вы неплохо осведомлены, герр Зепп, — заметил Хунек, открывая дверь своего кабинета, — входите! Мне нужно будет, чтобы вы подтвердили некоторые показания.
Зепп вошёл в душный кабинет, где Хунек тут же распахнул форточку, и попросил разрешения присесть на стоящий у стены стул.
 — Возраст, знаете ли, молодой человек.
Хунек глянул на старика неприязненно. Своей высокопарной, явно нарочитой, почти издевательской манерой разговора Зепп раздражал его безмерно. Оставив старика в пустой комнате, следователь поспешил искать сотрудника для ведения протокола.
Инспектор вернулся со своим коллегой, который тут же сел за маленький столик с печатной машинкой на нём. Допрос начался.

Старик не отрицал, что продал обвиняемой оружие:
 — Я с юности занимаюсь торговлей антиквариатом, в том числе, и старинным оружием, но все эти предметы — только предметы старины, использовать пистолет, который приобрела Аннель у меня, как орудие убийства, было невозможно, — мягко говорил старик, глядя на инспектора со снисходительной улыбкой, — у пистолета был спилен боёк. К тому же, к нему не было патронов.
 — Вы уверены в том, что говорите? — уточнил следователь, — по нашим данным, пистолет был во вполне работоспособном состоянии. А в карманах Аннель мы нашли ещё три патрона к нему. К тому же, этот пистолет сложно назвать объектом старины, хоть это и не серийное производство.
 — Я не знаю, где она достала патроны. Возможно, у кого-то ещё, — предположил старик, — однако я могу ручаться за то, что пистолет в том виде, в котором я его ей продал, стрелять не мог. Я уступил ей его практически за бесценок.
 — А женщина уточнила, зачем она покупает это оружие? — спросил следователь.
 — Видите ли, — протянул Зепп, — бедняжка Аннель, она… — старик покрутил пальцем у виска, — я уже давно зарёкся спрашивать её, что и для чего она приобретает. Услышав от неё столь странную просьбу, я, помнится, действительно задал ей вопрос, зачем ей пистолет. Она сказала — для самообороны. Но вы понимаете, с одной стороны, я не мог ручаться, что она будет использовать его в названных целях, а с другой стороны, думаю, вы меня поймёте, я торговец, у меня есть товар, который мне надо продать. И я продал ей неисправный пистолет. При этом я считаю, что всё произошло по закону, и она вполне могла проверить действие пистолета, покупая его. Нынче каждый знает, что для покупки исправного боевого оружия нужно пройти некоторые формальности. За оружием она бы пришла не ко мне, торговцу антиквариатом, а совсем к другим людям.
 — Не находите ли вы, герр Зепп, что ваш отъезд на озеро Ахензее произошёл очень своевременно? — с досадой спросил Хунек.
Старик смотрел на него невинными детскими глазами.
 — Но я часто посещаю своих друзей! — доброжелательно ответил он, — я бываю у них несколько раз в году! К тому же, фрау Тафель всегда знает, где меня можно найти. Вы можете проверить отпечатки пальцев на пистолете и на коробке с патронами, уверяю вас, на пистолете они найдутся, а вот на патронах — нет.

Зепп знал, что говорит, он помнил, что никакой коробки с патронами у Аннель не было. Она сама своей рукой взяла патроны из ящика, где они хранились россыпью. Подобные предметы можно было найти в домах у многих горожан после войны. Даже у тех, кто не занимался торговлей различными необходимыми и не очень вещами.
Хунек досадливо крякнул.
 — Видимо, наркотиками снабжаете её тоже вы? — спросил он уже от отчаяния.
 — Наркотики? — с преувеличенным удивлением вскинул брови Зепп, — а что это?
Хунек скрипнул зубами и встал:
 — Герр Зепп, я прошу вас в ближайшие дни оставаться дома и не покидать пределов Инсбрука, — деревянно отчеканил он.
 — Конечно-конечно, — медовой улыбкой улыбнулся Зепп, — мне и самому, признаться, любопытно, чем это дело кончится. Говорят, бедняжка Аннель стреляла в какого-то мальчика? Вы не знаете, чем он ей не угодил?
Внезапно Роберта прорвало. Краем сознания понимая, что поступает непрофессионально, он схватил старика за отвороты его потрёпанного старинного сюртука и проговорил очень тихо, глядя в невинные детские глаза:
 — Да, она стреляла в мальчика. В сына ещё одной «бедняжки», которой вы тоже когда-то продали пистолет, который тоже якобы «не стрелял».
Однако старик держался с честью.

Лицо его продолжало сохранять то же преувеличенно-удивлённое детское выражение:
 — Что вы говорите, инспектор? О чём вы? Мне становится всё интересней! Сегодня вы мне подкинули большую пищу для размышлений, целую цепь загадок, боюсь, что сам я их не смогу разгадать!
С трудом удерживаясь от того, чтобы не ударить его, Хунек отпустил Зеппа, и, не глядя на него, бросил:
 — Можете быть свободны.
Старик поправил одежду, церемонно поклонился присутствующим и степенно удалился, неслышно прикрыв за собой дверь.
 — Нет, ну это же надо, какой подлец! — хлопнул Хунек ладонью по крышке стола, — надо будет им заняться вплотную! Попробую получить через Дитриха разрешение на обыск в его доме. Наверняка там найдётся немало интересного.
Ожидания Хунека не оправдались. Дом Зеппа был обыскан от пола до потолка, нашлось действительно много интересного, но ничего, имеющего отношение к этому делу, никаких запрещённых веществ, боеприпасов или действующего оружия обнаружено не было. В гостиной висели на крюках несколько старинных ружей с серебряными украшениями, но стрелять из них было невозможно, так как в каждом имелся какой-либо изъян, мешавший их использовать по прямому назначению. Эти предметы действительно могли представлять интерес только для коллекционера старины.
— Ну что, убедились, господин инспектор? Вопросы ещё будут?
— Появятся, — с вызовом ответил Хунек. — Так что, не прощаюсь.
Зепп нервно сглотнул. Скрывать своё волнение было всё труднее.
— Я так понимаю, опять Зепп виноват, — презрительно бросил антиквар. — Мельчают нынче сыщики, мельчают.
— Может быть. Но поверьте: идеальность преступления прямо пропорциональна неряшливости следователя. Ну и самого преступника. Такое часто бывает с теми, кто слишком уверовал в свою безнаказанность: прокол на той слабости, которая слишком долго сходила ему с рук.
Не успел Зепп даже вникнуть в смысл сказанного, как Роберт поспешно удалился.

Глава XXIX

Следователь довольно потёр руки и, садясь за стол, начал допрос:
— Итак, Аннелиза, ты, кажется, вчера собиралась дать нам словесный портрет женщины, которую ты повстречала в доме Зигелей.
— Я всё сказала, клянусь! — Аннель таращилась на Кляйна с показной искренностью, так, что глазные яблоки едва не вываливались на пол.
— Ничего ты не сказала! — крикнул следователь, хлопнув ладонью по столу.
Дитрих, глядя на подчинённого в полуоткрытую дверь своего кабинета, вздохнул. Кляйн — он как паровой каток. Привык методично перемалывать преступников. Ну так что за контингент у него был? Чаще всего те, кто от шока не мог даже ничего отрицать. Мечта любого сыщика. Похоже, ничему его вчерашний инцидент не научил.
А Кляйн продолжал:
— Какого она была роста? Одного с тобой? Выше? Ниже? Отвечай! Быстро!
Аннель встала и показала ладонью на уровне своей шеи:
— Вот такая, примерно.

Мартин окинул взглядом довольно рослую задержанную, недовольно нахмурился и задал второй вопрос:
— Допустим, лицом она к тебе не поворачивалась, а волосы какого у неё были цвета? Видела?
Задержанная радостно закивала:
— Видела! Серые такие. Грязные, длинные и нечёсаные.
— Не чёрные? Не каштановые? Серые — это русые?
— Скорее, пепельные, — уточнила Аннель.
Кляйн всё хмурился. Внешность неуловимой преступницы никак не совпадала с внешностью Анны Зигель, и он сам не мог ответить, радует это его или огорчает. С одной стороны спокойней, что Волчица продолжает сидеть в тюрьме, а в её доме объявилась какая-то другая особа. С другой — о личности этой особы известно настолько мало, что вряд ли получится её задержать.

— Одета она во что была? — продолжал он наседать на задержанную.
— В лохмотья! — убеждённо ответила Аннель, — такую рвань и грязь, что и не рассказать. Ещё и бормотала что-то про пальто, которое у неё кто-то спёр.
— Не говорила ли она что-то про бывших хозяев дома?
— Говорила! — с энтузиазмом продолжала докладывать Аннель, — про выродка и его мамашу. Что лучше бы мамаша выродка своего задушила, до того, как его отобрали.
Теперь поведение задержанной настолько изменилось, что у Кляйна снова мелькнула мысль «а не врёт ли она, чтобы изобразить сотрудничество со следствием ради своей дочери?»
Он поднялся с места, медленно подошёл к задержанной, склонился над ней и спросил с нажимом тихим, вкрадчивым голосом, который был намного страшнее любого крика:
— А правду ли ты мне говоришь, красавица?
Аннель втянула голову в плечи и зажмурила глаза.
Дитрих подумал: «Опять передавливает», и вышел в соседний кабинет.
Он жестом приказал комиссару вернуться на место, после чего к начальнику подошёл Хунек.
— Не лжёт, — заключил инспектор.
— Да думаю, больше мы из неё не выжмем.

Кляйн вызвал конвой, и задержанную увели. Дитрих тут же снял трубку и, дождавшись ответа, произнёс:
— Чермак, ты, кажется, устал от бумагомарательства? Есть задание: тебе придётся спуститься в архивы. Найди дела тех, кто хотя бы теоретически мог пересекаться с Анной Зигель… Что? С чего начинать? Зайди в кабинет минут через десять, я тебе всё объясню. Понял?.. Всё, конец связи.
Он обратился к Кляйну:
— Думаю, что это кто-то освободился не вовремя из тех, с кем Анна Зигель рожала.
— Но как вы… — Кляйн недоумённо уставился на своего начальника.
— Очень просто, — хмыкнул Дитрих, — фраза «лучше бы мамаша выродка своего задушила, до того, как его отобрали» впрямую говорит об этом.
— Но она могла говорить это просто наугад, ведь каждому ясно, если преступница вроде Анны Зигель, рожает в тюрьме ребёнка, его конечно же у неё отбирают.
— Да, это так, — подтвердил начальник отделения, но всё же мне кажется, что построение самой фразы говорит о том, что женщина это всё видела своими глазами. Если, конечно, эта Аннелиза не привирает от себя. Но думаю, что сейчас ей можно верить. Вот как она старается ради дочки своей. Молодец Биргит, быстро нащупала, где у неё слабое место.

Начальник покинул кабинет. Можно было заниматься привычными делами. Но не успел Хунек даже усесться за стол, как в его кабинете снова оказался адвокат. Паретц выглядел уверенным в себе, будто бы заранее знал, что победа уже у него в кармане. Хунек же смотрел на адвоката с чуть заметным злорадством.
— Итак, вы знаете, зачем я здесь, — начал Паретц. — Хотел бы осведомиться о судьбе своей подзащитной. Вчера должен был состояться суд относительно правомерности её задержания. Но заседание было сорвано из-за неявки задержанной и самого следователя. Я требую объяснений.
— О, она в полном порядке, не сомневайтесь — вы хорошо поработали, господин адвокат, — усмехнулся Хунек. — Я думаю, вам в ближайшее время надо будет немного поднапрячься. Чтобы хоть немного смягчить ей наказание.
— Наказание? — насмешливо переспросил адвокат, без приглашения усаживаясь на дивал у стены, и демонстративно игнорируя стул для посетителей.
— Разумеется, — так же насмешливо ответил Хунек и перекинул собеседнику протокол допроса, — она ведь сама призналась в покушении на несовершеннолетнего.

Адвокат заметно изменился в лице. Он явно не просчитал вариант того, что детектив сможет его перехитрить. Протокол допроса развеивал все сомнения — Аннель упоминала детали, которые знать мог только сам преступник.
— Вы хороший адвокат, герр Паретц — сам Дитрих говорил, что вы далеко пойдёте, — вставил Кляйн. — Ну а если у вас больше нет к нам или к вашей подзащитной вопросов, мы вас не задерживаем.
— Да-да, кто знает — может, вас уже с нетерпением ждёт клиент, — Хунек уже открыто потешался над адвокатом.
— Вроде, вы консультируете страховую компанию? — как бы невзначай поинтересовался Кляйн.
— Допустим, — взял себя в руки Паретц.
— …которая обманула своих клиентов? — с ледяным спокойствием поинтересовался Кляйн, а, дав себе возможность насладиться ступором Паретца, мягко улыбнулся и сказал:
 — Впрочем, это уже не наше дело.
Адвокат скрылся за дверью. А Кляйн, перелистнув несколько страниц, сказал Хунеку:
— А тебе, Роберт, отдыхать не придётся. Ты должен кое-что проверить.

***

Давая Чермаку задание, Дитрих, мягко говоря, был не уверен, что поиски хоть что-то дадут. С Триестом сейчас не свяжешься, с Дебреценом — подавно. Только время потеряешь. Оставалось только надеяться, что в Тироле найдётся ниточка, за которую можно будет потянуть.
— Выбора нет, — с сожалением сказал он Чермаку, видя, что тот растерян, — надо хвататься за любую возможность, иначе будут ещё трупы.
— Я понимаю, — отвечал следователь, — попробую поискать.
— Удачи тебе, Клаус.
И вот, уже второй день подряд, Чермак корпел над горой папок. От такого напряжения у него болела голова, но Клаус не намерен был сдаваться. Его сильно задевало, что ему доверяют разве что «бумагомарательство», потому продолжал методично штудировать материалы дел.
— Ты тут надолго? — спросил его как-то Хунек перед уходом, — может, пойдёшь уже? Время-то…
— Погоди, кое-что закончу и… — инспектор громко чихнул, — и пойду.
— Ну-ну… Зигель, значит… Интересная у неё жизнь была, однако.
Роберт сказал это без всякой задней мысли, но Клаус встрепенулся. Он усиленно пытался вспомнить, о чём же он только что догадался.
— Зигель, Зигель… Чёрт! — он с досадой бросил карандаш на стол. — Жаль, что она в тюрьме не сдохла.
Хунек сбил его с мысли. Или… Навёл?

***

Уходя из полицейского участка, господин Паретц совершенно не собирался сдаваться. Да, подзащитная его крупно подставила, сама признавшись в преступлении. Линия защиты была построена на полном отрицании, от Аннелизы требовалось только молчание. Адвокат понимал, что совсем простой ситуацию не назовёшь, но помня о том, что покушение было совершено относительно приютского мальчишки, а основным свидетелем является другой мальчишка, надеялся запутать суд в противоречиях показаний. И вдруг такой неприятный сюрприз. «Интересно, как это признание было получено? Уж не было ли тут незаконных методов воздействия на задержанную», — мысленно распалял сам себя адвокат. Однако он и сам в это не верил. Пока начальником участка является Дитрих ни о каких прямых нарушениях правил допроса и речи быть не может. Другое дело, что в рамках правил Дитрих и его подчинённые могут жилы вытянуть из задержанных. Конечно, у Хунека подмоченная репутация, но вот насчёт Кляйна, который прежде слыл мягкотелым, вряд ли бы окружной прокурор смог бы что-то дурое сказать.
Что же было использовано в этот раз? Он намеренно не хотел сейчас встречаться со своей подзащитной, справедливо полагая, что пользы от этой встречи будет мало. Все её ответы можно будет выслушать потом. А пока что его интересовали совсем другие люди.
Инспектор, хоть и иронизировал, но не погрешил против правды. Паретц был действительно хорошим адвокатом. В свои молодые годы, ещё до войны, он успел наработать кое-какой опыт. У него были свои собственные секреты. Перед самой войной он выиграл пару громких и сложных дел и даже снискал некоторую популярность.
Сейчас господин Паретц направлялся в сиротский приют с целью встретиться с воспитанником Францем Нойманном, а также с его попечителями.

Франц, пожалуй, меньше всех причастных к этой истории думал о наказании виновной. Для него было главным, а обвиняют кого-то другого, а не его. Ведь сколько раз в своей недолгой жизни он был несправедливо обвинён в самых разных прегрешениях, а иногда и настоящих преступлениях. С самого раннего детства как будто злой рок преследовал его. Франц никогда не задумывался, что все эти случаи делают его крепче к жизненным обстоятельствам, закаляют его характер.
Сейчас, когда уже было ясно, что странная женщина хотела убить его самого, он и не думал об этом беспокоиться. Гораздо больше его интересовало появление новорожденных крысят в живом уголке. И там его и нашёл адвокат Паретц — возле крысиной клетки, где был установлен маленький хорошенький домик, красиво разукрашенный девчонками — родилка.
Господин Паретц умел разговаривать с детьми. Сколько их прошло перед ним в качестве свидетелем за все годы его карьеры! И зачастую благодаря маленьким свидетелям удавалось раскрыть важные и сложные дела. Жаль только, что суд к таким свидетельствам относится без должного внимания.

— Ты любишь животных? — спросил адвокат, кладя руку на плечо Франца.
Мальчик вздрогнул и поднял глаза на незнакомца. Всё-таки решил ответить, хотя странный посетитель даже не дал себе труда поздороваться.
— Здравствуйте. Да я люблю животных. Как вы можете видеть, их у нас тут довольно много. Конкретно здесь — у нас крысы. Как раз сегодня родились маленькие крысята.
— Как интересно! — воскликнул адвокат с неподдельным интересом. Интерес относился, впрочем, не к новорожденным крысятам, а к самому Францу. Паретца приятно удивила манера разговора приютского мальчика, то как он держался и как прямо смотрел на собеседника.
«Такому палец в рот не клади», — подумал адвокат с некоторым уважением.
— А кто тут у вас ещё есть? — поинтересовался он, — я, знаешь ли, крыс как-то не очень люблю.
— Многие их не любят, — взросло вздохнул Франц, — между тем это очень чистоплотные и умные животные. А у нас тут есть ещё куры и кролики, и собака — очень умная собака! А ещё у нас есть даже обезьяна!
— Подумать только! — по-женски всплеснул руками адвокат.
Он задумчиво прошёлся по живому уголку и как бы невзначай спросил:
— А дети из города к вам сюда могут приходить или только приютские?
— Могут, конечно, — ответил Франц, недоумевая, что этому посетителю нужно на самом деле.
Ведь трудно поверить, что его действительно интересует живой уголок. И на человека, который собирается сдать в приют своего малолетнего родственника, этот мужчина тоже похож не был.

— Я пожалуй, приведу сюда одну девочку, — как бы раздумывая проговорил посетитель, — отвлеку её от грустных мыслей. Да ты, возможно её знаешь, её Элла зовут, она маленькая совсем — пять лет всего.
Франц отрицательно покачал головой. Не знал он никакую Эллу. Как раз в это время он увидел, что куры топчутся по миске с водой. Надо бы поменять… Но странный посетитель держал его за плечо и продолжал говорить:
— Ну как же ты её не знаешь? Это же дочка той женщины, которая сейчас дожидается суда за то, что стреляла в лесу. Она говорит, что стреляла в ворону, но будем честны, она стреляла в тебя. Знаешь почему?
— Нет, не знаю, что-то несла про якобы мою мамашу, только я никакую мамашу тут не знаю, моя мама умерла в Триесте, — Франц резко дёрнулся и освободил своё плечо от чужой руки.
— Да я и сам не вполне понимаю, её мотивов, но по всей видимости, у этой женщины не всё в порядке с головой.
— Кто вы? — резко вскинул на адвоката глаза Франц.
«Ну и взгляд!» — недовольно поморщился господин Паретц, но ответил вполне любезно:
— Я тот человек, который хочет помочь этой женщине и её маленькой дочке.
— То есть вы адвокат? — уточнил Франц.

«Однако… — Паретц никогда раньше не имел дела с такими детьми, — да он, пожалуй, поумнее большинства взрослых!»
— Кто я — не так уж важно, — серьёзно и грустно сказал он, — важно то, что теперь маленькая девочка каждый день плачет и ждёт свою маму. И плакать ей предстоит ещё много лет. Так как её маму посадят надолго за покушение на тебя. А ведь эта женщина никого не убила. И после этого случая уж точно никого не убьёт.
— Откуда вы знаете? — резонно заметил Франц.
— Она осознала всё! Призналась и покаялась, — воскликнул адвокат с некоторым пафосом.
Франц пожал плечами:
— Ну, если покаялась и пообещала, что больше не будет ни в кого стрелять, то я не держу на неё зла. Могу сказать инспектору Хунеку, чтоб её отпустили к её дочке. Только ведь она может и наврать. Все лгут.
— Она не врёт, — Паретц снова положил руку на плечо Франца, — только боюсь, что твои слова мало что решают.
— Почему это? — удивился мальчик, — убить-то хотела она меня, а не кого-то ещё!
— Если человек уж попал в полицию по такому делу, то его судьбу решает суд. Ты можешь ей помочь только показаниями на суде. Если скажешь, что не видел, куда она стреляла, то тогда уже станет ясно, что она не могла попасть ни в тебя, ни в твоего товарища.
— Я-то могу сказать, — задумчиво проговорил Франц, — но отец Михи Вайсса уж точно добьётся, чтоб её надолго посадили. Я думал, что он совсем не любит своего сына, а он вот как…
— Отца Михи Вайсса я беру на себя, — серьёзно проговорил адвокат, — а вот что ты скажешь про фрау Вернер? Она ведь твой законный представитель. И на суде будут слушать сначала её, а уж потом тебя.
— Зачем её слушать? — удивился Франц, — её там вообще не было. Хотя, если вы хотите узнать. Что скажет она. Пойдёмте к ней.

Он решительно повернулся и зашагал, не оглядываясь. Паретцу ничего не оставалось делать, как идти за ним.
«Интересный мальчик. Необычный. Далеко пойдёт», — думал адвокат.
Через несколько минут он уже увещевал начальницу приюта:
— Не думаю, фрау, что вы заинтересованы в пополнении вашего контингента.
— Боже, упаси! — воскликнула фрау Вертер, — с теми, что есть, едва справляемся.
— А у этой обвиняемой дочь. И куда её отправят в случае, если мать сядет на сколько-нибудь серьёзный срок? Правильно! Её отправят к вам в приют. Да, у малышки есть бабушка, но вряд ли старушка долго протянет после такого позора. Мало того, что дочь родила ребёнка неизвестно от кого, так потом ещё и в тюрьму попала!
— Но что вы от меня хотите? Чтобы я отрицала очевидное, опровергала слова своего воспитанника — очень честного мальчика?
— Ни в коем случае! — возмутился адвокат, — наоборот — я хочу, чтобы вы во всём поддерживали позицию вашего воспитанника. Между нами говоря, эта женщина и не могла попасть в мальчика. Руки у неё трясутся, глаза видят плохо, и с головой неважно… Её надо лечить, а не в тюрьму сажать.
— Допустим, мы с Францем изложим вашу версию в интересах дочери задержанной, но как же отец и сын Вайссы? Насколько я знаю, старший Вайсс настроен очень решительно. Совсем недавно он к нам приходил и высказывал вполне определённое желание упрятать преступницу в тюрьму пожизненно. Ведь она могла попасть в его сына.
— Я договорюсь с отцом Михи Вайсса, — невозмутимо ответил адвокат, — я же не прошу никого лгать, я просто выступаю в интересах справедливости.

«Вот ведь ушлый жук», — подумала фрау Вернер после его ухода. Хотя, возможно, не так уж он неправ. Для женщины будет хорошим уроком эта история. По словам знакомых, она любит свою дочь. И теперь наверняка жалеет о содеянном.
Господин Паретц не обманул. Он действительно сумел договориться с отцом Михи Вайса. Возможно сыграло роль тайное обещание поискать по своим кругам некую особу женского пола, может быть, выпитая совместно бутылка шнапса… Чтобы кто ни говорил, мужчинам всегда легче договориться между собой, без участия женщин.

Суд, однако, вопреки ожиданиям, затянулся — подследственная долго ещё провела в лазарете. Видно было невооружённым взглядом, что без деятельного медицинского вмешательства она не протянет. Адвокат грамотно на это давил, а Хунека это злило самым серьёзным образом.
— А если я подниму вопрос о симуляции со стороны вашей подзащитной? — зло спрашивал он. — Судьи не любят, когда затягивают процесс.
— Ваше право, — адвокат снова чувствовал, что он на коне, — только вот освидетельствование потребует гораздо больше времени. Так что кто ещё затягивает процесс — вопрос открытый.
Паретц видел, что Хунек его едва терпит, но ему даже нравилась такая игра на нервах. Уронить и без того подмоченную репутацию этого детектива? А почему бы и нет? Это может стать важным козырем.
— Учтите: ни сам Франц, ни его друг не видели момента выстрела. И они, как и вы, не могут утверждать, куда и в кого стреляла моя подзащитная.
— Вы это на суде скажете, — холодно ответил Хунек. — Обвинительное заключение окружного прокурора, думаю, оспаривать не будете.
Паретц и не собирался. Конечно, не стоило перед детективом сразу карты на стол выкладывать. Оставалось самое сложное — опровергнуть признания самой фройляйн Фукс. Хотя если учесть, что в показаниях она часто путается, шанс довольно высок.
Как и ожидал адвокат, суд был довольно быстрым. Свидетелями вызывать было, по факту, некого. Если не считать таковым самого Михаэля Вайсса, который был рядом с Францем
Настал черёд прений. Паретц, после секундного замешательства встал и, чуть выйдя из-за своего стола, начал свою речь.
— Господа присяжные заседатели, вы прекрасно знаете, насколько это серьёзное преступление — покушение на убийство. В то же время, вы не меньше меня знаете, что на скамью подсудимых легко может попасть и человек, вина которого не доказана. Следствию важно доказать, что действия обвиняемого были направлены именно на то, чтобы лишить человека жизни. Можно ли сказать, что моя подзащитная целенаправленно стреляла именно в несовершеннолетнего Франца Нойманна? Нет: ни сам Нойманн, ни свидетель Вайсс этого момента не видели. Слышали лишь выстрел, после чего свидетель Вайсс погнался за моей подзащитной. На чём строится обвинение? На предположениях, которые не подкреплены сколько-нибудь серьёзными доказательствами. К тому же, свидетели пояснили, что у моей подзащитной случались периоды помешательства, когда её одолевали навязчивые идеи. В ходе заседания я неоднократно обращал внимание на то, как менялись её показания. Сперва она говорит, что стреляла целенаправленно, затем говорит о трагической случайности. При этом не до конца ясен её мотив: что могло толкнуть женщину, привязанную к семье и своему ребёнку, рискнуть свободой, а то и жизнью? Неужели одно лишь внешнее сходство Франца Нойманна с той, что когда-то убила её сестру? Это абсурд: обычно самосуд вершат над самими преступниками. потому я считаю, что следствие крайне поверхностно подошло к изучению юридически значимых обстоятельств дела и неверно квалифицировало действия моей подзащитной. Ещё на следствии я говорил, что на месте происшествия сложно что-либо разглядеть шагов за десять, и это подтверждал сам следователь, знавший окрестные леса. Поэтому то, что мальчик оказался прямо под выстрелом случайно, я считаю вполне логичным объяснением, ведь если фройляйн Фукс хотела бы именно убить его, она бы сократила дистанцию, чтобы не промахнуться. Одно это обстоятельство вызывает сомнение в правильной квалификации её деяний. А любые сомнения трактуются в пользу обвиняемого. По этой причине я прошу суд переквалифицировать действия моей подзащитной и проявить к ней снисхождение, поскольку ни в ходе следствия, ни на суде не было доказано, что её действия подпадают именно под статью о покушении на убийство.
Речь произвела впечатление на всех. Даже присутствовавший на заседании Хунек с уважением отметил, что Паретц очень грамотно всё парирует. «Адвокат — он как строгий экзаменатор», — говорил Дитрих. И похоже, он всё-таки вытянул процесс и повернул дело в свою пользу.
Приговор стал для всех неожиданностью: всего год!
— Мама, прошу: не бросай Эллу, — это было последнее, что успела сказать фройляйн Фукс.
Да, они ведь теперь год не увидятся. Для девочки это была целая вечность. Для публики в зале — ничто. Многие восприняли приговор с неудовольствием, однако спорить было не с кем. Ни руководство приюта, ни отец Михи Вайсса приговор не оспаривали. Тем более, Францу было сейчас не до того. За это время с ним столько всего случилось, что злосчастный выстрел он хотел поскорее забыть.

Глава XXX

Мартин лежал рядом со спящей женой, таращась в темноту. Прошли те времена, когда он засыпал, едва донеся голову до подушки. Поначалу работа выматывала его полностью, не оставляя места не только для бессонницы, но и для личной жизни. Всё прошло. Теперь он может вполне себе нормально абстрагироваться от служебных проблем, какими серьёзными они бы ни казались его младшим коллегам. Теперь его всё больше заботили дела семейные, а в самое последнее время — его собственные дети. Мог ли он когда-нибудь в молодости представить себя отцом троих детей?

Годы пролетели, как один день. Как будто это был не он — молодой, неопытный…гм… слегка обременённый лишним весом. Да что там говорить — откровенно толстый! С массой предубеждений и комплексов. Именно таким он первый раз явился в участок пред ясны очи инспектора Дитриха в незапамятные времена заката империи. Насколько проще и ясней всё тогда было в его жизни! Насколько спокойней и предсказуемей была жизнь города. Или казалась такой. До того самого дня, когда милый, красивый провинциальный город потрясла весть о пожаре в женской гимназии. Для многих семей в городе этот день стал концом спокойствия и безмятежности. Для инспектора Кляйна он стал началом его профессионального роста. После того дела он впервые задумался о проблемах воспитания. И даже сформировал для себя несколько правил относительно воспитания собственных детей. «Если у меня когда-нибудь будут дети, я всегда буду сначала слушать их, а уж потом тех людей, которые на них жалуются. Если у меня когда-нибудь будут дети, я всегда буду на их стороне. Даже если они в чём-то будут неправы. Особенно, если они будут неправы. Они же дети, и они нуждаются в поддержке. Если у меня когда-нибудь будут дети, я сначала всегда буду думать о любви, а потом уже о правилах»
И ведь поначалу, после рождения сыновей, он неукоснительно следовал этим правилам. Только жизнь складывалась так, что вникать в проблемы мальчишек у него времени совсем не было. И возвращаясь со службы, он ждал отдыха, а не детских разборок. А дети ведь всё чувствуют, всё понимают… И в какой-то незаметный для него момент Мартин заметил, что никакого доверия уже давно нет. По крайней мере между ним и сыновьями. Оставалось надеяться, что жена с ними более близка, хотя и она частенько жаловалась, что не справляется с их бесконечными взаимными ссорами и жалобами соседей на их проказы. И он, который когда-то обещал себе, что всегда будет на стороне своих детей, мог только выговаривать им и назначать наказания. С маленькой Моникой было попроще. Хотя и девчонка у них с женой получилась отнюдь не паинька. Самое главное, что она доверяла своим родителям, это можно было увидеть невооружённым взглядом. А значит, с ней никогда не случится того, что произошло с Анной Зигель. А это, много лет волновало Мартина больше всего.

Сейчас он вспоминает с улыбкой стыда о своём, мягко говоря, не слишком большом вкладе в расследование дела Инсбрукской волчицы. Его тогда пугало всё — прогибающиеся с опасным потрескиванием обгоревшие полы второго этажа злополучной гимназии, по которым ему приходилось ходить в поисках улик, сами улики — страшные и трогательные, темнота ночных улиц, хмурое выражение лица Дитриха.
Отношение к Дитриху у молодого Кляйна было особым. Каждый взгляд истолковывался, каждое поручение исполнялось с всевозможным рвением и каждое, даже вполне невинное насмешливое замечание глубоко переживалось.
А ведь, если быть честным, поводов для таких замечаний Мартин подавал немало. Это Дитрих впервые заметил, как плохо его молодому коллеге от жуткого запаха горелого мяса на пожарище, как избегает Мартин следственных действий непосредственно на месте преступления. Вот и посылал его то опрашивать свидетелей в больнице, то вообще к тётке пропавшей Милы Гранчар в Далмацию. Он всё понимал — Дитрих. И терпеливо ждал, когда из наивного неопытного увальня вырастет настоящий специалист своего дела. Дождался ли?

И сейчас Кляйн иногда замечал, как досадливо морщится начальник отделения, наблюдая его попытки «выдавить» нужную информацию из подозреваемых. Постепенно, с годами в нём появилась эта настырность, жёсткая ироничность, которой раньше и намёка не было. Теперь Дитрих иногда называл его паровым катком. Постепенно под влиянием непростых военных лет ушёл не только лишний вес, но и юношеская наивность, уступив место прагматичности и лёгкому цинизму.
Мартин знал, что жену это пугает. В своё время Моника полюбила его за покладистый, открытый нрав, доброту и неконфликтность. Однажды, на первом году их совместной жизни, он случайно услышал, как жена хвастается перед подругами миром и ладом в их семье и с убеждением говорит: «Мне с ним так повезло!»

Продолжает ли она так думать сейчас? В этом и вопрос… Мартин, стараясь не потревожить Монику, осторожно встал и вышел на кухню. Прислуги у них уже давно не было. Сейчас вообще мало, кто мог позволить себе такую роскошь, как кухарка. А ведь по первым годам их семейной жизни у них была не только кухарка, но и приходящая женщина для уборки два раза в неделю. Это был 1909 год. Когда его карьера постепенно пошла в гору. Тогда, когда при расследовании дела он доказал невиновность деревенского простофили, на которого хотели повесить всех собак, Кляйна заметили и стали выделять. А в 1913 году он дослужился до комиссара. Последний безмятежный год их жизни…
Мартин поставил кофеварку на огонь. На настенных часах короткая стрелка с лёгким щелчком прыгнула на четвёрку. Что же не дало спать ему в эту ночь? Что-то связанное с детьми. Неприятная привычка сыновей жаловаться друг на друга? Жалобы соседей на них? Пожалуй, но не только это.

Уже давно на их жизнь как будто легла тень. С Моникой старшей ни дня не проходило без конфликта. Умом Кляйн понимал, что жене тяжело одной целый день управляться с тремя детьми и хозяйством. Но промолчать на её упрёки он не мог. Сто раз обещал себе не срываться, но обещания забывались, едва он вечером переступал порог своего дома.
Дитрих лишь сочувственно пожимал плечами, уже не тянуло иронизировать, мол, «я же говорил». А Хунек посмеивался, мол, я тут один из всех детективов холостяк, это ж на что я обреку свою семью? Риторический вопрос, ибо уж кто-кто, а Хунек чуть ли не спал на работе. Кляйн ценил его ответственность, но недолюбливал напарника за ужасно длинный язык.

Впрочем, с Моникой-старшей они обычно быстро мирились. Наверное потому, что смотрели на вещи одинаково. А сложности с детьми, усталость, нехватка денег и времени… У кого этого не бывает?
И почему без конца вспоминается ему сегодня дело Инсбрукской волчицы? Ведь уже выяснилось, что в особняке Зигелей ночевала не сама Анна Зигель, а кто-то кто, возможно, её знает. Что же его так волнует, как будто предчувствие. И вдруг в голову Кляйна пришла мысль: если бы сейчас на его месте был тот, молодой Мартин, со всеми своими предубеждениями, опасениями и комплексами, он наверняка смог дать дельный совет своему постаревшему двойнику.

Но, наверное, тот молодой толстяк бы счёл то наказание, которое понесла Моника, излишним. Он бы настаивал, что можно было словами объяснить девочке, что она была неправа. Вот только сейчас Мартин бы просто грубо заткнул себя молодого. Моника получила от него подзатыльник сразу, как сообщила о злоключениях Эллы.
— За что?! — захныкала девочка.
— И от меня ещё дай! — вмешалась Кляйн-старшая. — Вчера ещё играла с ней, а сегодня… Ты хоть понимаешь, что ты натворила?

В глубине души Моника прекрасно понимала, что повела себя по-скотски. Элла пришла на площадку одна, наверное, не предупредив бабушку даже. Дети, увидев её, сразу начали шушукаться, подозрительно косясь в её сторону.
— Эй, мелочь, тебе тут чего надо? — презрительно спросила Гретель, одна из заводил.
Элла оторопела от таких перемен. Обычно дети её принимали в игры, а теперь смотрят волком. Даже Моника.
— А у тебя правда мамаша наркоманка? — спросил кто-то из детей.
— Точно! А ещё и убийца.
— Вали к ней в тюрьму!
Тотчас в девочку полетели камни. Элла задрожала и бросилась наутёк, но уйти от Гретель, которая была и старше, и быстрее, не смогла.
— Тебе тут не рады, слышала?
Тут Элла заметила, что потеряла один ботинок. Дети уже его успели подхватить.
— Эй, гуляш в томате! Ничего не потеряла? — это говорила Моника.
Она уже успела налепить Элле ярлык «мадьярского ублюдка».
— Отдай! — сквозь слёзы просила Элла, тщетно пытаясь вырваться из рук Гретель.
— ну ладно, на!
Тут же под смех детей ботинок полетел на дерево. Элла успела освободиться от хватки Гретели, но тут же на неё накинулись другие дети.
— Вали к мамаше! — кричали они.
Элла убегала от них зарёванная, под громкий смех и улюлюкание. А Моника смеялась громче всех. Она явно гордилась своим поступком. И искренне недоумевала, когда отец дал ей подзатыльник.

— Что-то случилось, шеф? — Хунек внимательно посмотрел на раскрасневшееся лицо Кляйна.
— Всё-то тебе надо знать, — сквозь зубы ответил комиссар, — да так, пустяки. Просто иногда всё слишком предсказуемо, — напряжение комиссара передалось и Хунеку.
— Я так понимаю…
— Да, именно так! Представляешь, вчера эти гадёныши набросились на Эллу толпой! Рукав оторвали, ботинок отнять умудрились! И… Закинули на дерево. Камнями ещё кидались! Представляешь? В ребёнка, которому и пяти не исполнилось, толпой… Убил бы…
— И… Э… Что же теперь-то?
— И Моника впереди всех! — багровое лицо комиссара побледнело, — узнал потом вечером от неё. Ей, конечно, от нас досталось. Ну как? Затрещину получила от меня. Потом от Моники. И сказали: так и так, ты сейчас же пойдёшь и извинишься перед Эллой, а заупрямишься — за ухо поведём. Пошла, как миленькая. Но дело не в этом. У меня серьёзная информация. Правда, получена она от моей малолетней дочери-хулиганки, но, думаю, что получит подтверждение и от десятка других детей. Шеф у себя?
— Так ведь рано ещё, — недоумённо ответил Хунек, — что случилось-то? Что за информация?

Кляйн заново переживал вчерашнюю неприятную сцену. Площадка вечером пустовала. Дети давно разбежались. В целом, всё выглядело, как обычно, если не считать сиротливо болтающегося на кустике рукава.
— Вот, значит, как… Ну, наверное, ещё можно пришить, — Кляйн-старшая осторожно сняла оторванный рукав с ветки, и, аккуратно сложив, положила в сумочку, — а ботинок куда дели?
Моника обречённо поплелась к дереву, тому самому, откуда её не так давно снял Франц. Лазать так ловко, как Элла, она не могла, а ботинок висел довольно высоко. Может, можно как-то тряхнуть дерево?
— Ну, давай. Лезь наверх, — без злобы, но твёрдо произнёс Мартин.
— Это не я закинула! — запротестовала девочка.
— Плевать, — с такой же твёрдостью ответил комиссар, — ты достанешь его. И достанешь сейчас.

Моника поняла, что сопротивляться бессмысленно. Кое-как вскарабкавшись на дерево, она осторожно стала лезть вверх. С этим проблем не было, но вот как потом обратно спуститься… Девочка чувствовала, что устаёт — слишком уж высоко была эта ветка. Она боялась даже привстать. Шаг за шагом она подбиралась к цели, и, наконец, смогла ухватиться за ветку… Через секунду ботинок полетел вниз, а Моника радостно заулыбалась, забыв, где она находится и для чего. Чувство триумфа придало ей уверенности. Обратно она слезла уже без особого труда, правда, приземлилась не слишком удачно, чуть не отбив ноги.
— Ну-ну, бывает, — отец протянул ей руку, — главное при прыжке — правильно сгруппироваться. Пошли.
— Вот и та тётка так говорила, — уже успокоенным и довольным тоном доложила его дочь, — когда Петер и Густав прыгали на дальность во-о-он с той ветки.
— Какая тётка, какой Густав? — почти машинально поинтересовался Кляйн.
Больше всего ему сейчас хотелось вернуться поскорей домой, надавать глупой девчонке по заднему месту, чтоб больше не участвовала в коллективной травле, а потом выпить чаю и завалиться спать.

Ничего не подозревающая об этих его мыслях, Моника охотно доложила:
— Густав — большой мальчик, живёт на углу, возле булочной. Они с Петером дружат и всё время соревнуются. А тётка… Страшная такая, улыбается так странно, как будто замышляет что-то. И от неё плохо пахнет.
— Что?! — Мартин сделал стойку, как гончий пёс, — ну-ка опиши мне эту тётку.
— Обычная тётка, — заканючила Моника, — разговор ей уже надоел. Ей тоже хотелось поскорей домой и чаю.
— Нет, — жестко сказал её отец, — рассказывай подробно. Ну! Какое у неё было лицо? Круглое? Длинное?
— Что ты так на неё наседаешь? Это что, имеет какое-то значение, — удивлённо спросила Кляйна жена.

Моника малость струхнула. Отец очень редко разговаривал с ней таким тоном. Она-то думала, что за историю с Эллой её уже простили, она ведь пообещала вернуть ботинок и извиниться, а оказывается, нет! И надо же было ей сказать про странную тётку…
— Я жду, вспомни всё очень внимательно, — не успокаивался Кляйн, игнорируя вопрос жены, — где она стояла?
— Она не стояла, — робко начала рассказывать девочка, — она сидела на вот том пеньке. А лицо у неё было не круглое и не длинное, а обыкновенное, только грязное немного и злое. И весёлое.
— Как это? — продолжал расспрашивать Мартин, — и злое, и весёлое одновременно?
— Ну да… Сначала как весёлое, а потом, приглядишься, а оно злое.
— Кто это, Мартин? — тревожно спросила Моника-старшая, — это же не…
— Нет, не волнуйся, идите пока домой, я тут немного задержусь, — ответил ей муж, думая уже о другом.

Конечно, с утра, когда здесь была подозрительная незнакомка, на площадке побывало множество народу. Вокруг пенька, который находился немного в стороне от скамейки и дерева, на которое был закинут ботинок Эллы, виднелось множество отпечатков детских ног. Даже, если взять собаку… Возьмёт ли она след? Да и где сейчас взять такую собаку?
Когда Кляйн, ожидая начальника отделения, рассказал всё вчерашнее происшествие Хунеку, коллега в конце его рассказа радостно воскликнул:
— А я ведь знаю, где такую собаку взять.
— И где же, — с недоверием поинтересовался Кляйн.
Он знал привычку Хунека объявлять дело решённым, когда ещё и намёка не было на его решение.
— В городском детском приюте! — торжествующе заявил Роберт.
Мартин и сам вдруг вспомнил, что на днях Маркус Пец рассказывал о какой-то необыкновенной собаке, которую их общий знакомый Франц Нойманн привёз из Зальцбурга.

— И что, он возьмёт след?
— Да! Несомненно. Его зовут Мориц. Пёс удивительный. Можно прямо сейчас послать за ним дежурного.
— Его хозяин Франц Нойманн? Пойдёт ли пёс без него?
— Вот чего не знаю… — Хунек развёл руками, — но, пусть приходят вместе. Тем более малец в этом деле у нас и так замешан.
— В чём он только у нас не замешан… — пробормотал Мартин.
Сам не зная почему, Кляйн сейчас предпочёл бы обойтись без участия Франца Нойманна. Мальчик не сделал ничего плохого, но до чего же он напоминает Анну Зигель! И разговоры о том, что он её сын, по всей видимости, правда. И вот теперь собака Франца Нойманна может найти женщину, которая подстрекала Аннель на его убийство. Не зря, выходит, ему в последнее время постоянно дело Волчицы вспоминается!
«Перестань. Как глупая барышня, начал верить в предчувствия», — мысленно одёрнул себя Кляйн.

— Посылай за Францем и его собакой, — приказал он Хунеку.
Как только дежурный отправился в приют, в участке появился Дитрих и тут же был посвящён во все подробности вчерашнего происшествия.
Идея привлечь Морица у начальника отделения энтузиазма не вызвала.
— Времени прошло достаточно много, не думаю, что эта особа ещё остаётся в городе, — сказал он, — впрочем, попробуйте, — и да, Хунек, у Инспектора Пеца ребёнок родился. Надо бы собрать ему помощь какую-то, а то ведь они с женой вряд ли могут себе позволить всё, что необходимо для ребёнка. Заводить потомство в такое время — не лучшая идея, но что с вами поделаешь… Вот вы, Роберт, и займитесь.

Глава XXXI

За окном раздался весёлый лай Морица. Они с Францем пришли и ждали у крыльца. Кляйн пошёл с ними на площадку к заветному пеньку, а Хунек отправился обходить коллег, чтобы собрать с них денег на рождение сына Маркуса.
Вечером Хунек, наконец, заглянул к Маркусу, чтобы передать скромную сумму, которую удалось собрать. Правда, разговаривать им пришлось на улице — Яна всё время просила их не шуметь.
— М-да, теперь ты на цыпочках ходить, наверное, должен? А может, и чихнуть лишний раз нельзя?
Сразу видно: пороха не нюхал. Единственный холостяк среди всех детективов.
— Ты слишком однобоко рассуждаешь, — покачал головой Маркус. — И ты, и твоя сестра — холостяки, тебе не понять.
— Оно, конечно, так, — согласился Хунек. — И всё же, скажи: ты на службу когда вернёшься?
— Немедленно, — ответил Маркус, — погулял, и хватит.
Роберт чуть заметно усмехнулся. Он знал Яну, наверняка она прожужжала Маркусу уши, что ради такого события мог бы и отпроситься. А ведь она уже планировала грандиозный праздник, хотела разослать приглашения родственникам и друзьям. Что же это за праздник будет, если отец семейства допоздна на работе задержится? Такое ведь уже было не раз — Дитрих из таких, кто может до самого утра продержать сотрудников на ногах.

— У нас некомплект, не хватает сотрудников. Что мне теперь, бросить службу что ли? — спорил Маркус с Яной.
— Маркус, ты же сам понимаешь — я боюсь, что с тобой может что-то случиться…
— Слушай, мы об этом говорили уже сто раз, если не двести. Я знаешь, сколько прошёл, чтобы получить эту должность? Я не собираюсь от неё отказываться только потому, что ты за меня трясёшься! Я такой же легавый, как и все остальные!
— Но не сутками же там пропадать! Ты что, не любишь меня? А ребёнок наш? Ему отец нужен! -настаивала Яна плачущим голосом.
— Отстань, без тебя тошно, ребёнку такого возраста нужно только материнское молоко, а не твои придирки ко мне, — огрызнулся Маркус и скрылся за дверью комнаты.
Вообще-то он собирался поработать дома над одним делом, но из-за Яны у него все мысли перепутались. Яна прежде была спокойнее, и ей как-то удавалось прекращать семейные ссоры в самом начале, но вот теперь её как подменили. Дёрганная стала, нервная. Страшно подумать, что будет дальше.
А Яна, оказавшись за запертой дверью, расплакалась. Совсем недавно, с нею произошло самое главное событие в жизни женщины. Неужели она не заслуживает хоть на минимальное внимание, хоть на каплю нежности? Конечно, Маркус любит её, но почему он стал таким грубым? Причём именно сейчас, когда ей так нужны поддержка и понимание? Плакала она долго. Но пришла пора кормить ребёнка. Глядя, на то, как её сын смешно причмокивает и перебирает крошечными пальчиками во время еды, Яна вздохнула и успокоилась. Ну и что, что Маркус ничего не понимает? Он ведь отец без году неделя. Вот привыкнет и станет настоящим примерным папочкой. А эта ссора наверняка не последняя, не стоит так уж обращать на неё внимание.
Как же она была неправа…

Маркус старался не обращать внимания на Минку, смотревшую на него волком. Яна усиленно делала вид, что ничего не случилось. Маркус тоже старался забыть вчерашнюю ссору. Когда инспектор уже доедал завтрак, послышался плач ребёнка, и Яна торопливо убежала. Минка осталась с инспектором один-на-один.
— Ну, чего смотришь на меня так? — приподнял бровь Маркус.
— Ничего, — пробурчала в ответ девочка.
Конечно же, она всё прекрасно слышала и знала. В кои-то веки она была согласна с Дианой, говорившей, что Маркус слишком похож на своего деспотичного начальника. Когда Яна жаловалась, что у неё отнимаются ноги, Маркус лишь лениво отмахнулся, сказав, что это не смертельно и опять уткнулся в свои бумаги.
— Оно и видно, что ничего, — усмехнулся Маркус. — Хорош дуться уже — Яне хоть помоги. Без вас тошно.
— Тоже мне, отец… Ты и с Риком будешь так? — вызывающе сверкнула на него глазами Минка.

Маркус чуть не поперхнулся. Вот ведь как — всю жизнь с чужими детьми возится, а свои что?
— Шеф слишком мало внимания уделял своим детям. Кто знает, что бы из них выросло, сложись обстоятельства по-другому, — говорил когда-то Хунек, прочитавший роман про «Волчицу».
Вот теперь и сам Маркус идёт по стопам Дитриха. Как-то так получается…
— Слушай, мне и правда надо работать — время не ждёт, понимаешь? — как можно мягче обратился он к приёмной дочери, — сейчас полно всяких психов, кто-то же должен их ловить? Должен, иначе всё просто полетит к чертям. Ну а если Яна хочет кого-то пригласить, то… Ну… Ради бога. Только вы уж скажите заранее, я тогда отпрошусь. Ладно, мелочь, не дуйся. Всё хорошо будет. Хочешь, вместе выберем день?
Минка в ответ лишь кивнула.
— Ну вот. Всё, давай, мне пора.

***

Надо сказать, что с появлением подсобного хозяйства жизнь приюта сильно изменилась, по крайней мере, уже не казалась такой серой и обыденной. Перепелята подросли и стали казаться маленькими динозавриками. А вот куры недавно облезли, будто их кто-то основательно ощипал. Оказалось, наелись чистотела, вот, чего они так… Легко ещё отделались, так и отравиться можно. Крысы росли довольно быстро, Хайнц старался за ними тщательно следить и всегда закрывать двери в комнату, где они жили, хотя Хвостик, приютский кот, туда не заглядывал.
— Тебе хорошо, — приговаривал Франц, поглаживая кота за ушами. — Возни никакой. Не то, что…
— Франц!
Мальчик от неожиданности вздрогнул. Прямо ему навстречу неслась Минка.
— Что? Что случилось?
— Франц, у меня брат родился! — девочка буквально повисла на шее у Франца.
— О… Поздравляю, — Франц не знал, как реагировать.
То-то Маркус перестал приходить к своим подопечным! Ну да, до того ли ему?
— Франц, приходи в гости! К нам приехать должны… И я…
Девочка ещё не отдышалась, и Франц решился её прервать:
— Как назвали-то?
— Рихард! — гордо ответила Минка. — Как я и хотела!

По правде говоря, Минка хотела назвать его Фридди, но Яна испугалась, сказав, что нельзя в честь умерших называть детей.
— Так ты придёшь? — продолжала допытываться Минка.
— Э… Конечно, — кивнул мальчик. — Ты только скажи, когда. А пока знаешь, ты бы не оставляла Яну надолго. Ей сейчаспомощь нужна.
Заметно повеселев, Франц направился к Морицу, нарезавшему круги по двору.
— Ну что, дружище, пойдёшь со мной? Ты ж смотри, про букет не забудь.
Пёс тут же полез обниматься. Вот этого Франц не любил — Мориц был довольно массивен, и когда он опирался на мальчика передними лапами, он запросто мог его и повалить.
— Ну, хорош уже, — он аккуратно отстранил Морица от себя. — А может, чучело волка подарим, а?

Пёс заскулил.
— Да, знаю — идея так себе. А вот фройляйн Дитрих бы оценила. Я ведь ей на день рождения тогда знаешь, что подарил, а? Чучело совы! Вот такая птичка, — мальчик согнул руку в локте, — крупнее только полярные совы.
Внезапно Мориц сорвался с места и радостным лаем побежал куда-то в сторону. Это дети его подозвали.
— Опять мелочь вмешивается… Поговорить не с кем, — притворно вздохнул Франц и зашагал обратно за ворота.

Воровато оглядываясь, он быстро наломал на городской клумбе цветов, которые ему приглянулись. Минка с нетерпением переминалась с ноги на ногу. Она действительно беспокоилась за Яну. Даже заверения, что за ней есть, кому присмотреть, не слишком её убеждали. А пока Франц копошился на грядке, девочке показалось, что прошла уже целая вечность.
— Ну, вот, считай готово… Мориц, ко мне!
Пёс послушно побежал к Францу, и тот вручил ему букетик. Вроде как и не он сорвал. От этой мысли мальчик чуть заметно усмехнулся. Они бодро зашагали к дому «собирателя мелочи». Маркус наверняка дома, или придёт раньше обычного.
— Ты ж смотри, — наставлял он Минку, — с маленькими детьми много возни, родители не могут разорваться.
Где-то в глубине души он опасался, что девочка будет ревновать.
— Я понимаю. Мне ещё Диана об этом говорила.

Минка в этот раз упоминала Диану без особой неприязни. Наверное, не так уж она и плоха, разве что занудна.
— Ты ведь… Будешь помогать Маркусу и Яне?
Минка на взгляд Франца была сомнительным кандидатом на роль маленькой няньки — легкомысленна слишком.
— Буду, — спокойно ответила девочка.
Да, это тебе не с Фриди за игрушки драться — здесь совсем другой разговор. Когда Рик подрастёт, Минка уже совсем взрослой стать успеет, и ей будут чужды любимые детские забавы.
Мориц, тем временем, бежал впереди, неся заветный букет. Франц хотел войти как можно тише, но как только он открыл дверь, кто-то грозно зашипел и с мявом бросился в комнату, опрокинув тумбочку с обувью. Это был питомец Минки, которого она совсем недавно приволокла с улицы — одноглазый кот Пират. Кот никак не ожидал появления Морица.

— Кто здесь? — раздался испуганный голос Яны.
— Это я, — отозвался Франц. — Мы кое-что приготовили! Закрой глаза…
— Не подглядывай, — добавила Минка.
— Ладно-ладно, закрою, — устало ответила Яна.
Буквально через несколько секунд она почувствовала прикосновение влажного собачьего носа.
— Можно открывать!
— Ух ты! –выдохнулаЯна
Она даже зарделась от восторга, увидев букет в зубах Морица. — Да он настоящий кавалер!
— Согласен… — Франц выглянул в окно.
На небе опять тучи. Было бы некстати попасть под дождь, а что будет дождь, он не сомневался — великанша опять с утра жаловалась, что у неё кости ломит.
— Только мне можно побыть у вас совсем недолго. Дождь скоро, предупредил Франц.
— Ой, как будто много потеряешь, если побудешь с нами! — обиделась Минка, и Франц, наконец, сдался.
Минка была единственным человеком, кого почти не впечатлило покушение на Франца.
— Ты напугался, наверное? — только и спросила она довольно равнодушно. Было заметно, что мысли девчонки заняты совсем другими событиями.

И это почти равнодушие нравилось Францу гораздо больше причитаний городских кумушек, испуганных перешёптываний приютских детей за спиной и сочувственных покачиваний головами воспитательниц: «Бедный мальчик! Как же строга к нему жизнь!»
С Минкой Франц почувствовал себя почти, как раньше, и впервые за несколько дней вздохнул почти свободно.
— Разве Маркус не взял недельный отпуск в честь рождения сына? — удивился Франц, увидев, что хозяина нет дома.
— Ох, он просто живёт на своей службе, — проговорила Минка, явно копируя интонацию кого-то из взрослых, — считает, что без него в городе мгновенно расплодится преступность.
Франц весело рассмеялся, в очередной раз восхитившись Минкиными артистическими способностями. Он подошёл к колыбели и увидел краснолицего спящего младенца в голубых пелёнках.

— Правда, на Яну похож? — спросила Минка.
Франц вгляделся в личико спящего ребёнка. По его мнению, определить, на кого похож малыш, сейчас было решительно невозможно. Все младенцы одинаковы.
Франц вздохнул, вспомнив маленького Вилли, который тоже был таким же толстячком, не то, что приютские дети в отделении для младенцев в монастырском приюте Триеста.
Положив на стул рядом с колыбелью свой подарок — собственноручно изготовленную из деревянных пуговиц погремушку, Франц в очередной разсобрался уходить, но тут Минка предложила:
— А приходи к нам в четверг. Будет небольшой семейный сбор, приедут родные Яны… А ещё Марион. А то они будут свои взрослые разговоры разговаривать, а мне будет скучно.
— А ещё кто будет? — с подозрением спросил Франц, чуя недоброе.
— Диана! — не стала скрывать Минка.
— Э нет, — решительно отказался Франц, — если там будет эта тётка, я не приду! Ты же помнишь, как она на Рождество…
Минка мягко положила ему руку на рукав:
— Я всё помню, но представь, мне придётся тут быть одной! Только куча взрослых, мы с Риком и ДИАНА!

Произнесено это было с такой трагической интонацией, что Франц опять расхохотался и неожиданно для себя пообещал:
— Ну хорошо, я приду. Но если она снова что-то начнёт говорить…
Минка хихикнула:
— Она не начнёт ничего говорить. Знаешь, она тебя боится.
Франц удивился:
— Меня?
— Да, боится. Даже портрета твоего. Тут Маркус принёс, как-то раз домой газету, где был твой портрет. Про то, как ты Эрику спас. Так она взяла, глянула, вся даже затряслась, газету уронила, глаза опустила и вышла в соседнюю комнату. Вот как ты её тогда напугал!
Франц помолчал, размышляя, как относиться к этой информации. Потом решил, что ничего плохого в страхе Дианы для него нет. Причину её поведения он, конечно, предполагал. Но может быть, это ему и на руку.
— Я приду, — решительно подтвердил он своё намерение и подмигнул Минке, — когда собираются гости?
— Родные Яны приезжают поездом в двенадцать тридцать. Ты приходи к часу. Будет много вкусного. Поедим, а потом погуляем. Смотреть за Риком уж точно будет кому в этот день.

Глава XXXII

С началом каникул времени у Франца прибавилось. Часто он откровенно скучал. За живым уголком находилось, кому присматривать. Большую часть времени мальчик шатался по лесам, а сегодня решил сходить в злополучный домЗигелей. Весь страх перед этим проклятым местом понемногу отступил, тем более, с ним был сейчас Мориц. Его можно пустить на разведку. А во дворе так и остался Медведь, его любимец… Неужели он не навестит могилу? Тяжко вздохнув, мальчик зашагал к загону и выпустил давно дожидающегося своего часа пса. Мориц радостно забегал по двору, затем, спустя минуту, подбежал к Францу, держащему наготове поводок.
— Ну давай, давай… Пойдём…

Вечерело. Тучи надвигались на небо, словно гигантская волна, которая, казалось, вот-вот поглотит Инсбрук. С минуты на минуту должен был начаться дождь. Это было понятно по поведению великанши — стоило погоде испортиться, как у неё начинало ломить всё тело. Франц даже перестал удивляться: Ланге тоже жаловался на головные боли, когда сгущались тучи. «Надо будет у доктора спросить, почему так происходит».
Мальчик спокойно плёлся по улицам, ведя за собой пса. Людей было мало, практически никого. Словно весь город впал в спячку. Вот эта тишина и настораживала Франца. Он привык видеть в этом покое затишье перед очередной бурей.

И вот, когда дом Зигелей показался на горизонте, мальчик инстинктивно остановился. Замешкавшись на минуту, он отстегнул поводок, и шепнул псу:
— Мориц, давай.
Пёс побежал вперёд и вскоре скрылся за оградой. Некоторое время было тихо, но вскоре Мориц залаял, очевидно, обеспокоенный отсутствием хозяина.
— Иду, иду.
Франц осмелел, поняв, что в доме никого нет. Могилу он отыскал без труда и начал быстро наводить порядок на холмике и вокруг него. Сюда бы поставить памятник не мешало. Или хотя бы крестом пометить.Франц вспомнил, как в его раннем детстве в Триесте монашки строго внушали приютским ребятишкам, что на могилах животных и некрещённых людей кресты ставить нельзя.Франца всегда удивлял этот запрет, ведь животные проживали свою короткую жизнь гораздо праведнее большинства людей.
Мориц тем временем уже успел исследовать дом. Он легко проскользнул через окно, а вскоре за ним следом зашёл и Франц. Неизвестно, что он надеялся здесь найти, но какая-то неведомая сила тянула его в эти развалины. Обойдя захламлённые комнаты, он в скором времени остановился, как вкопанный, у двери чёрного хода: она была закрыта изнутри — кто-то подпёр дверь палкой. А может, этот кто-то здесь, рядом? Паранойя не замедлила подкрасться сзади, и Франц, почувствовав, как по спине пробежал холодок, ринулся обратно.

— Мориц, пойдём, — уговаривал он пса, с интересом изучающего хлам.
Пришлось чуть ли не силой тащить Морица к окну. Доски снизу по-прежнему отсутствовали. Прибивал ли их кто-то назад, или же всё так и осталось с зимы нетронутым — кто знает. Но у Франца было дурное предчувствие, и лишний раз искушать судьбу ему не хотелось.
Он пулей вылетел из сада, Мориц проследовал за ним. Около минуты они шли спокойно, как вдруг пёс занервничал. Он начал обеспокоенно лаять и метаться.
— Что? Что случилось? — Франц посмотрел во все стороны. — Тут нет никого, пошли уже.
Мориц заскулил и нехотя отправился следом за хозяином.

Однако вдруг и Франц услышал подозрительные звуки с левой стороны дома, где догнивал полуразобранный сарай.
— Хайнц? Ты что тут забыл?
— Всего ничего, — с недоумением ответил мальчик, перекидывая верёвку через плечо, — вот, доски… Пригодятся. Не пропадать же добру, в самом деле?
— Ты с ума сошёл сюда лезть? — сердито спросил Франц, которого потряхивало от испуга и неожиданности.
— Чего бояться-то? — рассмеялся Хайнц и посмотрел на Франца, как на сумасшедшего.
— Здесь, знаешь ли, опасно — одного уже убили. И там точно кто-то есть — вчера видел, — весомо сказал Франц.

«Может, стоило в полицию донести»?

— Да нет, тут тихо, никого нет. Вон, сам погляди. А ты что, призрака здесь увидел? Или нарвался на кого?
— Нарвался, — тихо ответил Франц. — Повезло мне ещё.
Хайнц сочувственно покачал головой. Он бы высмеял Франца за излишнюю паранойю, но, помня о его злоключениях, счёл это неразумным. Понятно, что теперь мальчик будет на воду дуть, если уж с ним меньше, чем за год столько всего произошло.
— Ладно, пора мне. Ты зайди потом в мастерскую, хорошо? Помочь мне надо кое-с-чем, — и Хайнц, весело посвистывая, зашагал вдоль по улице.

***

Тем временем, в участке кипела работа. Отдыхать полиции не приходилось. Страшно представить, сколько ложилось на плечи сотрудников. Дитрих уже трезвонил в Центр о нехватке кадров, но пока никаких изменений не было.
Сейчас комиссар Кляйн и его напарник были заняты бумажной работой, распределяя папки. Что-то надо было отправить в суд, что-то — в архив, что-то — в земельную прокуратуру.
— Мы так точно зашьёмся, — вздыхал Роберт, — кстати, шеф, вы заметили, что где бы ни дежурил Тим, обязательно что-то случается? Вот, кто у нас ходячая катастрофа — где Миттерхаммер, там непременно какая-нибудь дрянь.
— Не думал, что ты такой суеверный, — покачал головой комиссар, делая пометки на бумаге. — Знаешь, время нынче такое… Ну вот смотри, — он отложил карандаш в сторону, — до войны у нас было примерно пять краж в день. А в пятнадцатом году только зафиксированных — уже сорок! А у нас по-прежнему был штат мирного времени. Сейчас тоже некомплект. Так что… Сейчас каждый день что-то, да случается. Неспокойное время, понимаешь?
— И всегда во время дежурства Тима. Он точно заговорённый.

Кляйн лишь молча отмахнулся. Пора было вернуться к работе.
Тем временем, начальник участка явился в кабинет, где сидел Чермак. Инспектор уже перелопатил гору материалов, но, судя по всему, не слишком-то продвинулся.
— Как дела, Клаус? — заинтересованно спросил Дитрих.
— Отдуваемся, шеф, — последовал ответ, — вот, проверил этих… Эти уже мертвы, эти давно в Тироле не живут, про этих ничего не ясно, — он подал Дитриху список фамилий и данных. — Пока ничего не нашёл.
— Я думал, Клаус, ты будешь порасторопнее, — с чуть заметным раздражением сказал начальник.
— Ну вы же сами понимаете — проверить несколько десятков человек — долгая песня, — он кивнул на стопку папок на своём столе, — вот эти пока не отработаны. И ещё, шеф, — завтра же у меня годовщина. Мне хотелось бы…
— Не вопрос: устроим, — пожал плечами Дитрих. — Надеюсь, приятно проведёте время.
— Благодарю! — воссиял Чермак. — Вот только сейчас ещё проверю кое-что…
— Давай, Клаус. Ты, если не справляешься, говори: дам тебе в помощь кого-нибудь ещё.

Но тут же начальник участка вспомнил, что прикрепить к Клаусу, фактически, некого: Татсберг и Зайц в командировке, Ноймайер ещё не оправился от ранения, а Пош зашивается в бумажной работе. Разве что Кляйна или Хунека дёрнуть… Дитрих некоторое время колебался, но решил подождать, пока придёт ответ по тем, кого ещё не успели отработать до конца. Несколько фамилий из списка были ему хорошо знакомы. Разбуди его среди ночи — без запинки назовёт и номер дела, и статьи, и главных фигурантов.
Не оказался бы этот выстрел холостым…

Глава XXXIII

Вот и наступил назначенный для празднования четверг.Уже несколько дней подряд в квартире Маркуса не смолкали приветствия и поздравления. Соседи, коллеги и друзья приходили поздравить его и Яну с пополнением.
Минка уже начинала уставать от суеты. Яна это видела, впрочем, она совершенно не разделяла чувств своего приёмыша — сегодня должны приехать её родственники, а заодно — и Марион! На свадьбе тогда они сразу подружились, и Марион понравилась Яне больше, чем строгая и властная Диана, перед которой Яна робела, подсознательно чувствуя в ней авторитарность.

Диана заявилась с самого утра, и тут же принялась проверять, что сегодня подадут к столу.
— Так… Ну-ка посмотрим…
Минке казалось, Яна вот-вот прижмёт уши к голове, как это делают собаки.
— Недурно, — авторитетно заметила Диана, — но я бы на твоём месте приготовила кое-что ещё.
— Ой, я бы рада, но… Мои родители уже скоро будут здесь, — виновато залепетала Яна.
— Ну ладно, — Диана окинула девушку испепеляющим взглядом и тут же переключилась на Минку, — так, тогда ты поможешь мне с готовкой.
— Нет, — запротестовала девочка, — я занята!
— Вижу я, как ты занята. По-моему, Яна тебе чересчур много позволяет.

«Кто бы говорил», — зло думала Минка, вспоминая выходки Алекса, за которые Диана его и не думала наказывать. Она была удивительно непоследовательна — то за мелочь клевала своего сына, а то спокойно позволяла ему хоть на ушах стоять.
С содроганием Минка вспомнила рождественский ужин. Тогда поведение Дианы и её нападки на Франца, намёки на его приёмных родителей девочку по-настоящему напугали. Неудивительно, что Франц тогда сорвался. И хотя Маркус явно уважал сестру, Минка раз и навсегда решила, Диана «какая-то противная» Вечно всеми командует.
Неудивительно, что Алекс какой-то скованный. То ли дело малявки, как называл Франц Эрику и Феликса! Вольные птицы, никто за ними не следит и не мешает спокойно играть. Они не чета домашним детям.

— Минка, прошу тебя, — Яна решила вмешаться, не желая портить такой день конфликтом, — помоги Диане приготовить обед. Я встречу своих родных и сразу домой. Вот увидишь — будет весело!
— А может, подождёшь Маркуса? — осторожно поинтересовалась Диана. — Вместе и сходите.
— Э… Нет… Его могут и задержать на работе. Ну… Сама понимаешь…
Диана чуть заметно ухмыльнулась, и, подойдя к люльке, произнесла вполголоса:
— Рик, я тебе заранее сочувствую.
Ну, конечно же, Маркус на работе. Где ему ещё быть? Марион не видела ничего дурного в том, что брат увлечён своим делом, Диана же считала, что работа заменила ему семью, что нельзя уходить в неё с головой. Наверное, и сейчас думала, что толку от Маркуса не будет — запустит воспитание сына, потом взвоет. Как его шеф когда-то.
— Ну ладно, мне пора, — Яна начала собираться, — пойду пока на вокзал. Ждите. Кстати, Маркус обещал сегодня прийти пораньше.

И ушла.
На улице сегодня было довольно тихо, даже ветра не было. На небе — тучи, и после недавнего дождя чувствовалась невыносимая духота, от которой хотелось убежать куда подальше. Небо словно хотело упасть — настолько низко тучи нависли над городом! А сам Инсбрук как будто очнулся после обильного ливня омовения, и капли дождя сверкали на листьях, тянущихся к невидимому солнцу. Лужи ещё не высохли, поэтому Яна шла осторожно, не торопясь. Время у неё было. Поезд прибывал только через полтора часа. Конечно, она могла бы ещё подождать, ну много ли она потеряла бы, побыв дома ещё полчаса, занимаясь с Дианой готовкой? Но какое-то внутреннее чутьё подсказывало ей, что надо бы поторопиться, как будто где-то рядом отстукивал секунды невидимый метроном. Ей даже захотелось броситься бегом, но она удержала себя от этой глупой затеи.

Ну, куда она так торопится? Ладно бы её Маркус ждал, но он на службе, и его пока нет смысла беспокоить.
Неужели Маркус и правда увяз в служебных обязанностях настолько, что забыл про семью? Неужели и Яна, и Рик, и Минка для него отодвинулись на второй план?
От этих мыслей сердце Яны болезненно щемило, и она всеми силами старалась их отогнать. Не хотелось, чтобы Диана оказалась права — в день их свадьбы Яна случайно услышала их с Марион разговор, и Диана твёрдо и авторитетно заявила:
— Толку с него не будет — он во всём копирует своего деспотичного начальника.
— Ты слишком категорична, — возражала Марион, — вон видишь, Минка какая стала? Никогда бы не подумала, что это бродяга!
— Ну, про подкидыша вообще речи нет, — Диана сжала губы в тоненькую ниточку, — разумеется, девчонка старается, ей же не хочется оказаться в приюте. Не думаю, что её приличное поведение заслуга нашего брата.

Яна настолько погрузилась в свои мысли, спускаясь по знакомой улице к вокзалу привычным маршрутом, что и не заметила, как перед ней, будто из-под земли, выросла стена. Потрескавшаяся, полуразрушенная, заросшая мхом. Видимо, она, задумавшись, постепенно развернулась вправо.
Девушка инстинктивно отшатнулась — за оградой чётко виднелся зловещий дом с провалившейся кое-где крышей и заколоченными окнами. Дом Зигелей. Яне было страшно не только здесь находиться, но даже приближаться к этому проклятому месту. Поговаривали, что здесь водятся призраки. Франц вскользь упоминал, что был тут несколько раз, даже ночевал, когда только приехал в город, и при этом видно было, что воспоминания эти вызывают у него неподдельный ужас. Но что же с ним случилось в этом доме, мальчик не рассказывал.
— Надо уходить отсюда поскорее, — вслух сказала Яна, но тут же отвлеклась, услышав писк.

Это был котёнок. Яна заметила, как тщедушный зверёк проскользнул в кусты, и уже оттуда продолжил пищать.
— Ой, а ты что тут делаешь? — девушка наклонилась, рассматривая зверька.
Тот сильно хромал. Яна потянула к нему руки, но котёнок отпрянул и побежал настолько быстро, насколько ему позволяла повреждённая лапка.
— Ну куда же ты, дурачок? — Яна устремилась следом, вмиг выпустив из головы все свои страхи перед зловещим домом, — пропадёшь ведь.
Она ступала аккуратно, боясь угодить в лужи. Миновав проём в заборе, она заметила, что котёнок юркнул за приоткрытую покосившуюся дверь. Яна, не раздумывая, тревожась только о беззащитном малыше, вошла внутрь и огляделась. Кругом страшный беспорядок, завалы битого кирпича и какого-то хлама, всюду запах плесени, и… чего-то жареного? Кому пришло в голову тут обедать? Девушка могла поклясться, что услышала шаги в соседней комнате.

Яна замерла от страха, внезапно осознав, что она всё-таки зашла в этот зловещий дом, дом Зигелей. Дом, куда по слухам, всё ещё наведывается она, Волчица. Жестокая и беспощадная, зарезавшая этой зимой малолетнего воришку. А может быть… В голову пришла спасительная, всё объясняющая мысль. Ну, конечно же!..
— Франц? — Яна торопливо огляделась, — Франц, это ты? Франц?
Через секунду тишину в доме разорвал отчаянный крик. Крик, полный ужаса и страха, который слышно было далеко с улицы.

Глава XXXIV

Франц вприпрыжку бежал к дому Маркуса вверх по улице. Он вышел немного раньше, чем следовало, чтобы не ходить на приютский обед. На обед в этот четверг была опять ненавистная ему кислая капуста. С чистой совестью Франц отпросился у Тины, сообщив, что приглашен в дом инспектора Пеца на праздничный обед в честь рождения у хозяина дома сына.

Воспитательницы все были в курсе особых отношений, которые сложились у Маркуса с Францем, поэтому Тина не удивилась и отпустила своего воспитанника охотно. К счастью, мальчик, кажется, уже оправился от недавно совершённого на него покушения. Во всяком случае, он выглядит сейчас вполне счастливым и беззаботным.
Мелькнула мысль: а стоит ли его отпускать одного, не надо ли послать проводить его кого-нибудь из старших ребят. Но Тина эту мысль отбросила. Что может грозить Францу? Ведь эта страшная женщина, которая в него стреляла, уже давно находится в полицейском участке, откуда, по всей видимости, надолго отправится в тюрьму. Поэтому воспитательница ограничилась только предупреждением возвратиться до отбоя и указанием почистить брюки и пристегнуть к рубашке чистый воротник.

Так как времени у него было достаточно, Франц с удовольствием останавливался под нависшими над узкой улицей ветками деревьев, с которых свисали, как хрустальные серёжки капли недавно закончившегося дождя. У мальчишек была такая озорная игра: оттянуть вниз веточку с каплями, а потом резко её отпустить, когда под неё войдёт какой-то прохожий. Мокрые горожане возмущались, но обычно не слишком громко. Особой доблестью считалось самому при этом успеть отпрыгнуть и остаться сухим.
Сейчас прохожих на улице не было, и Франц играл сам с собой. Внезапно как будто тень набежала на его мысли. Впереди показалось зловещее место — дом Зигелей. «Когда уже его снесут, » — досадливо поморщился Франц. Но тут же ему захотелось ещё раз зайти в пролом полуразвалившейся ограды, подойти к задней двери кухни, у которой он когда-то похоронил Медведя, и где недавно он неожиданно встретил Хайнца, ещё раз почувствовать мрачную магию этого места. Страшное существо, которое его тогда напугало, не сон ли это был? Может быть, весь этот ужас ему почудился от усталости и голода?

Франц нерешительно замер у пролома и вдруг тишину разорвал дикий крик боли и ужаса. Вздрогнув, Франц хотел рвануть со всех ног с этого жуткого места. Но тут на смену животному страху пришёл здравый смысл и его обычная отвага. Кто это кричит? Вроде женщина. Может быть, просто какая-то женщина забрела в развалины по малой нужде, например, и подвернула ногу? Или упала и сильно ударилась.
— Спокойно. Надо просто пойти и посмотреть, — пробормотал Франц вслух, не замечая, что у него стучат зубы, — я просто посмотрю, и помогу этой женщине выбраться оттуда.
Проходя в пролом, он услышал шум в кустах со стороны задней двери. «Может быть, она смогла уже выбраться сама, — подумал мальчик, — но почему же она тогда так орала?»
Отбросив остатки страха, он решительно вошёл в приоткрытую дверь. Из дырки в потолке на усыпанный обломками и мусором пол падал косой луч. Франц, пока его глаза не привыкли к полумраку, сделал несколько быстрых шагов по коридору и буквально натолкнулся на лежащую женщину.
— Яна???

Со стороны улицы уже слышались чьи-то голоса, скрипели калитки соседских домов, видимо последний дикий крик Яны услышал не только Франц. Он сидел на полу среди битых кирпичей и держал на руках Яну, тупо глядя, как у неё из горла толчками вытекает кровь. Он не знал, жива она сейчас или нет. Когда он только склонился к ней, точно была жива. Она даже пыталась что-то ему сказать. Кажется, это были слова «страшная женщина»
Франц пытался зажать рукой огромную зияющую рану на её горле, но кровь всё текла и текла…

Тело Яны обмякло и стало очень тяжёлым. Франц крепко прижимал его к себе, и в считанные секунды вся его одежда пропиталась кровью.
Время как будто остановилось. На самом деле прошло не более двух минут с того момента, как он переступил порог зловещего дома, а мальчику казалось, что он так сидит уже несколько часов. Он хотел закричать, позвать на помощь, но горло сдавило, и он не мог выдавить из себя ни звука.

В голове лениво копошилась одна беспокоящая его мысль: «Так уже было. Так было много раз… Кровь. Чужая кровь, её много. Люди умирают вокруг него, а на нём ни царапины!» Внезапно это показалось ему очень забавным. Все умирают, а он жив. Франц, продолжая изо-всех сил прижимать Яну к себе, горько рассмеялся.
Из темноты под солнечный луч, прихрамывая, вышел тощий котёнок и, нечаянно наступив в лужу крови, начал брезгливо отряхивать лапки. Заметив, что кровь из горла Яны уже не течёт так сильно, Франц отпустил руку и притянул котёнка к себе. Зверёк довольно заурчал, прижавшись к его штанине.

— Да, да, именно из этого дома, господин полицейский, — раздавался чей-то взволнованный голос с улицы.
Второй, женский, голос вторил ему:
— Это проклятый дом, скажу я вам! Сколько раз я уже замечала, окна и двери полиция позаколачивает, а через пару дней опять открыто! И шум там постоянно, и огонь блестит. Кто это там огонь разводит? А не сама ли Волчица домой вернулась? Ведь, говорят, сбежала она из тюрьмы.
— Тихо! Прекратить распространять непроверенные слухи! — решительно прервал говорившую третий голос с начальственными нотками, — так что, вы слышали крики из этого заброшенного дома? И вы слышали? И вы тоже?
Франц слышал этот разговор, понимал все слова по отдельности, но не мог уловить их общий смысл. Он попытался тряхнуть головой, чтоб стряхнуть наваждение, но вдруг почувствовал, что не может это сделать. Всё его тело, как будто одеревенело. А котёнок всё тёрся и тёрся о его ногу и урчал всё громче и громче
Когда партульные, вместе с понятыми вошли в дом, Франц так и сидел в той же самой позе. С огромным трудом удалось разомкнуть его руки и вынуть из них тело убитой женщины. Вместо него, кто-то догадался вложить в его руки крутившегося тут же котёнка.

Мальчик не шевелился и не отвечал на вопросы. Он не смог назвать ни своё имя, ни имя убитой. Весьма подозрительные обстоятельства, в которых его обнаружили, и отсутствие на месте кого-либо ещё, чуть было не сыграли роковую роль для него, но тут перед полицейскими встал вполне логичный вопрос: если потерпевшую убил Франц, то где же орудие убийства? Ни ножа, ни какого-либо ещё колюще-режущего предмета на месте обнаружено не было. А между тем, разрез на шее жертвы недвусмысленно указывал, что преступник хорошо владел технологией забоя скота. Это тут же привело к исключению версии, которая сразу же после убийства начала активно обсуждаться жителями улицы: незнакомку убила сама Волчица — Анна Зигель. Но где бы эта особа научилась так профессионально владеть ножом? Да, она когда-то именно с помощью ножа убила двух девочек в туалете женской гимназии, но тут поработал явно кто-то другой — профессиональный забойщик свиней или, на худой конец, фермер.
А в глубине дома снова была обнаружена лёжка со следами длительного пребывания человека, предположительно женщины, ещё горящие угли в очаге на кухне и остатки жареного мяса на огромной грязной сковородке.

Преступление было настолько чудовищным, что известие о его совершении мгновенно облетело соседние улицы. Перед домом Зигелей собралась огромная толпа. Некоторые, услышав, что погибла совсем молодая женщина, опасались за судьбу своих подруг или дочерей, отсутствующих на данный момент, и пытались прорваться сквозь полицейское оцепление, чтобы убедиться, что пострадали не их близкие.
Таких людей приходилось по одному приводить к месту преступления. Тим, полицейский, который в тот день дежурил по району, уже представлял себе, как вечером он попадёт под горячую руку начальника участка Дитриха. Всё в этот день шло не так, как надо, не так как предписывалось полицейскими правилами.
Мальчишка этот, в котором, наконец, кто-то благодаря недавним газетным публикациям о нём, узнал Франца Нойманна, совершенно не вовремя то ли свихнулся, то ли онемел. Тим попробовал потрясти парня за плечи, чтоб услышать от него хоть какую-то информацию, но стало ещё хуже. Мальчик сжался ещё больше, а глаза его стали стеклянными.
— В больницу его надо, у парня потрясение какое! — посоветовала сердобольная соседка.
Тим и сам понимал это, но вызванная уже давным-давно санитарная карета всё не ехала.

Глава XXXV

В кои-то веки у Биргит был выходной. Сегодня она решила хотя бы немного побыть с Каспером. К сожалению, им редко выпадала такая возможность: у обоих неудобный график, и времени всегда в обрез. Каспер после смены отсыпался весь день, его из пушки не разбудишь, а Биргит заканчивала работу всегда поздним вечером, и чувствовала себя жутко измотанной.
— Ну, — начала девушка, — что нового?
— Ну как? Смена прошла спокойно, я даже поспать успел, — улыбнулся Каспер. — А ты, я слышал, снова была в деле?
— Конечно: в этот раз Хунек меня подговорил. Надо было одного жуликоватого лавочника на чистую воду вывести…
— Это что же? Хунек даже начальству ничего не сказал? — удивился Каспер. — Его же за это уволить могли!

Биргит лишь пожала плечами. Видимо, тогда у неё остался неприятный осадок в душе, когда отец выговаривал ей, что ввязалась в столь опасное предприятие и даже ругался на Дитриха, и когда сам Дитрих как-то скупо поблагодарил её, даже не оценив толком её актёрского таланта. Да что там, Каспер в шутку предложил сыграть прилюдно Гамлета!
— Настоящий актёр должен уметь играть хоть девушку, хоть дедушку, — подзуживал Каспер свою невесту. — А для тебя роль как бы сумасшедшего теперь такой пустяк, что и говорить не стоит. Ну-ну, давай! Или людей боишься? Так ты никогда на сцену не выйдешь. А слова если забыла — импровизируй! Всего-то! Я тебе даже томик принесу. Хочешь?
Биргит тогда на него обиделась, но в следующий раз Каспер заскочил в кафе, и, ни слова не говоря, протянул девушке книгу Шекспира. Биргит хотя и считала слова своего жениха дурацкой шуткой, всё же прочла «Гамлета» и потом подолгу репетировала перед зеркалом его знаменитый монолог. Жаль только, черепушки не было — так бы она и сцену с Йориком обыграла.

— Ну, он хотел побыстрее раскрыть дело, ну и… Ну и пришлось ему немного… Э… Рискнуть, — беспечно ответила она.
Рискнуть? Слабо сказано! Хунек мог вылететь со службы, невзирая на все былые заслуги — он ведь лично передал драгоценность, числящуюся вещдоком! Изделие штучное, такого нигде не найти. И вот, Биргит снова пришлось немного себя подретушировать: уж слишком запоминающейся казалась её внешность.
— Ну, понесла я эту серьгу в лавочку… И сказала: так и так, копалась в пожитках, нашла занятную вещицу и подумала, она может оказаться ценной. И знаешь, что? Клюнул! Точнее, засуетился. Видно же, что рыльце в пушку. Понял, что вещица ворованная и давай отнекиваться, что не может ничего сказать о ней. И это Зепп, ничего не знает о драгоценностях?! — с нотками экзальтации воскликнула Биргит.
— Ну, такие пройдохи обычно на мелочах спотыкаются. Они просто не предполагают, что их попытаются именно на этом подловить, — объяснил Каспер.
— Именно! Слабость, которая слишком долго сходила ему с рук, привела его за решётку, — блаженно улыбнулась Биргит. — Мы сразу поняли: он наш. Потом уже шаг за шагом, и наш красавчик попался. Недурно, а?

Каспер лишь покачал головой. Он нисколько не сомневался в способностях Биргит и вполне искренне хотел помочь. Но знал ли он, что шутку о Гамлете девушка воспримет настолько буквально?
— Ах, да! Монолог Гамлета… Это я помню! Может, я, конечно, слишком трезва для этого… Но… Быть, или не быть — вот, в чём вопрос! — резко изменилась в лице Биргит.
Она вскочила из-за стола и принялась активно жестикулировать, изображая мнимого безумца. Монолог она выучила здорово, и в образ как попала! Конечно, Гамлет — не женская роль, но теперь-то перед ней все двери открыты!
— Знаешь, что? — с восхищением сказал Каспер, не обращая внимания на странные взгляды посетителей, — а может, сыграешь на бис?
— А вот для таких вещей, милый, я точно ещё слишком трезва, — полушёпотом ответила девушка, подвинув стул поближе к Касперу.
В этот момент с улицы послышался шум. Каспер заметил полицейскую машину и толпы зевак, что шли следом. Опять какая-то чертовщина случилась, не иначе. А вдруг опять…
— Так, Биргит, вот тебе на оплату счёта, я пойду гляну только, что там происходит и мигом!

«Если опять Франц вляпался»… Каспер сам не знал, почему ему в голову в тот момент пришёл именно Франц. Моля всех известных богов, чтобы тревога оказалась ложной, парень ускорил шаг, и через несколько минут оказался у заграждения. Дальше полиция уже никого не пропускала.
— Не может быть…
— Маттс, сделай с ними что-нибудь! Они нам тут все улики затопчут!
Это был голос Хунека. Инспектора пока было не разглядеть. Впрочем, в скором времени он сам подошёл к заграждению.
— Отойдите, пожалуйста! — настойчиво просил он зевак. — Уходите! Здесь не на что смотреть!.. А, Каспер! — он резко сменил тон, столкнувшись лицом к лицу с сыном своего начальника. — Нам бы сюда Морица. Сам я уйти не могу, а пока закончим…
— Морица привести? Это, в принципе, нетрудно… Ну… Только пёс меня может не признать. Пойду тогда Франца поищу.
— Да некого уже искать…

Каспер не расслышал слов Хунека. Они тонули в гуле толпы. С трудом скрывая волнение, он поспешил к приюту. Да, он знал, что этот мальчик — ходячая катастрофа, но сейчас мужчина надеялся, что всё обошлось. Наверняка следит за живым уголком, а может, в гостях у лесничего. С Морицем… Чёрт, это бы было некстати. Там уже ищи-свищи. Не меньше Каспера волновало то, что его свидание безнадёжно испорчено. Биргит наверняка в обиде. И почему он так легко согласился исполнить поручение Хунека? Он ему что, мальчик на побегушках? Пусть бы сам пришёл и забрал пса.
Волнение сменилось фрустрацией, и Каспер почувствовал, как его лицо наливается кровью. Уши его горели, а руки дрожали. Путь к приюту показался ему вечностью.
Во дворе, как ни в чём не бывало, гуляли дети. За ними присматривала Тина.
— Извините, фрау, можно вас на минутку? — обратился Каспер к воспитательнице.
— Что-то случилось? — участливо спросила Тина, отвлёкшись от детей. — А вы кто?
— Слишком долго объяснять… Мне нужен Франц Нойманн. Точнее, не он, а его пёс.
— Ах, вам Мориц нужен… Он там, в загоне. Франц пока не пришёл.

«Он что, ушёл бы, оставив Морица? Не похоже на него», — думал Каспер.
— Слушайте, не проводите меня к Морицу? Он нужен полиции.
Тина что-то проворчала, но всё-таки согласилась. Вечно с этим Францем и его делами всё не слава Богу.
— Алекс, Ирен! — крикнула она детям постарше, — присмотрите за остальными!
Сама же молча пошла вперёд. Каспер плёлся за ней, с каждой секундой ощущая всё большую тревогу. Дурное предчувствие не отпускало его с самого момента, когда он решил пойти проверить, что же творится у того злополучного дома.
— Ну, вот он.
Пёс лежал, обмякнув, в тени. Миска с водой была почти пуста. Франца нет, как минимум, с утра.
— Мориц! Мориц, ко мне! — позвал Каспер, приоткрывая калитку.
Пёс в ответ зарычал. Чёрт, не слушается… А Франца нет, Хунека тоже нет, может… Берта! Точно! Её он должен признать.

Каспер выскочил обратно за ворота приюта и перешёл на бег. Будет трудно вообще куда-нибудь вытащить Берту. Она, если уж решила устроить себе хороший выходной, то отсыпается за всю неделю, а потом просиживает за книгами или всякими журналами.
Как и ожидалось, Берта была дома.
— Каспер, в чём дело? Поссорились что ли? — зевнула девушка.
— Долго объяснять, — уклончиво ответил парень. — Пошли со мной, дело есть.
— С какой радости я с тобой должна куда-то идти? — с недоумением спросила Берта, покосившись на чучело совы, подаренное Францем на день рождения.
— Слушай, потом всё объясню! Это очень важно! Пошли!
— Ну хватит, Каспер…- Берта всем своим видом показывала, что никуда идти не собирается.
— Ну сделай это! — повысил голос Каспер, глядя на сестру умоляющими глазами.

Такая настойчивость испугала Берту. В свои дела брат, обычно, никого не впутывал. На кой чёрт потребовалось её вмешательство?
Берта собралась на удивление быстро, и вскоре оба отправились в приют.
— Так вот оно что! С Францем что-то случилось! Ты почему молчал раньше? — набросилась Берта на брата с упрёками.
— За мной, — спокойно ответил Каспер, пропустив возмущённый ответ сестры мимо ушей.
Он провёл её к вольеру с псом и, кивнув сестре на дверь, встал рядом.
— Мориц, ко мне! — скомандовала Берта.
Пёс живо метнулся к ней и стал на радостях ласкаться. Быстро, однако, он к ней привык.
— Зачем нам Мориц? — спросила девушка, почёсывая собаку за ухом.
Опять нет ответа. Что-то брат сегодня немногословен. И скоро Берте стало понятно всё: ну конечно! Опять этот злополучный дом! Вот, кому нужен Мориц — полиции!
— Инспектор Хунек ещё не ушёл? — спросил Каспер у постового, — скажите, что Мориц здесь.
Хунек появился буквально через минуту. Он ещё не успел снять маску и перчатки.
— Так, Морица привели, значит… Отлично… Здесь сейчас работают эксперты, придётся немного подождать. Можете идти.
— А где Франц? Вы его, случайно, не видели? — с тревогой спросил Каспер.
Хунек замялся. Он прекрасно видел, сколь напряжены и Каспер, и Берта. Может, надо было сразу карты на стол выложить?
— Куда делся Франц? — с нетерпением спрашивала уже и Берта, чувствуя, как бешено колотится сердце.
— Он вот здесь, — мрачно ответил Роберт, кивнув на дом.

Берта с трудом сдержалась, чтобы не закричать. От напряжения у неё заболела голова, а мысли путались. Хунек смотрел на неё, почти равнодушно, словно бы рассказывал о походе на рыбалку.
— Что случилось с Францем? Его убили? — решил спросить в лоб Каспер.
— Нет, он жив. Но он, возможно, видел убийцу. Успокойтесь, пожалуйста, ничего с ним не…
— Да, Берта, пойдём, — Каспер дёрнул за руку сестру, хотя она и сама понимала, что смотреть там не на что, а гражданских никто за линию не пропустит.
Оставалось только идти домой и постараться дождаться завтрашнего дня. Может, отец прояснит картину.

Каспер же вернулся в ресторан, где его по-прежнему ждала терпеливая Биргит.
— Что случилось? — с беспокойством спросила она. — Я слышала, что кого-то убили! С тобой всё хорошо?
— Ну, лучше, чем ему… Или ей… — сквозь зубы ответил Каспер, а в памяти всплывала неприятная встреча с Романом Эльфманном, главой семейства, который в лицо сказал Касперу, что он запросто подставит под удар других, и потому он не даст своего согласия на брак. Всё это было совсем давно, как будто в другой жизни, но неприятный осадок от тех слов периодически вспоминался.
Может, и правда от него все беды? Сестра из-за него однажды работу потеряла, мать чуть с ума не сошла, да и сам он чуть не спился. А Биргит уже дважды рисковала жизнью. А сколько раз на войне солдаты его спасали ценой собственных жизней?
— Каспер! — Биргит выдернула его из воспоминаний. — Что случилось вообще? Ты можешь объяснить?
— Я расскажу тебе завтра, хорошо?
Настроение Биргит было на нуле: свидание безнадёжно испорчено, хотя Каспер вряд ли виноват в этом. Словно бы сама судьба регулярно подставляла им подножку.

***

Маркус понимал, что в этот день он должен прийти домой пораньше. Ссора с Яной накануне вовсе не оставила его таким уж равнодушным, как могло бы показаться. Он совсем не был бесчувственным человеком, просто, как свойственно многим мужчинам, смотрел на реальность без всякого налёта романтизма и сентиментальности. Сидеть рядом с Яной и держать её за руку, когда она восстанавливалась после родов, ему бы ни за что не пришло бы в голову, так же, как и часами любоваться новорожденным сыном, но предан своей семье он был всей душой.
Маркус знал, как ждёт Яна приезда своих родителей, как важно для неё, чтобы он в этот момент был дома. Или хотя бы пришёл вскоре после их приезда. Поэтому он с утра предупредил начальника отделения о том, что в этот день уйдёт со службы пораньше. Дитрих раздражённо хмыкнул, но ничего не сказал, и Маркус счёл это молчание знаком согласия.

Запирая ящик письменного стола в своём рабочем кабинете, Маркус испытывал лёгкие уколы совести, ведь работы оставалось достаточно, но в конце концов — может же он уделить хоть какое-то время своей семье!
Дома Яну он не застал, что его немного расстроило. Хотелось бы объясниться с ней по поводу вчерашней размолвки без посторонних. Но, с другой стороны, он почувствовал облегчение. Полицейский терпеть не мог извиняться. А в этой ситуации без извинений бы не обошлось. Ведь, что ни говори, он действительно был с Яной слишком груб. Она ждала вчера от него совсем других слов — поддержки и сочувствия, а он вёл себя, как чурбан. Яна совсем не изнеженная дурочка, просто ей нужно минимальное внимание.
Пришла Диана с Алексом и тут же начала накрывать праздничный стол, командуя Минкой, как прислугой.

— А почему Алекс нам не помогает, почему я должна? — по обыкновению ныла Минка.
— Потому что ты девочка, надо приучаться к хозяйству, — твёрдо объяснила Диана, — на-ка, разложи цветную капусту на вот этом блюде.
«Надо будет всё же сказать Диане, чтоб она не слишком командовала Минкой, — подумал Маркус, — уж слишком она к ней строга. Будь её отношение к собственному сыну более строгим, всё было бы нормально, но на фоне оправдания безобразного поведения Алекса, это выглядит просто отвратительно»
Маркус обернулся к сестре, но тут раздался стук в дверь.
— Приехали! — радостно взвизгнула Минка и рванулась открывать дверь, бросив блюдо с ненавистной цветной капустой на краю стола.
На пороге, вместо ожидаемой Яны и её родителей, стоял инспектор Хунек с отнюдь не праздничным выражением лица. Сзади топтались ещё какие-то люди, соседи со двора и несколько незнакомых.

— Ну-ка, марш в комнату, — резко оттолкнул он Минку.
Девчонка, опешив, попыталась что-то возразить, но Маркус, почувствовав, что случилось что-то серьёзное, без лишних разговоров вытащил её за руку в комнату и закрыл дверь.
— Что?..
— Яну убили. Зарезали в доме Зигелей. Тебе надо подойти туда для опознания.
Что он говорит? Маркус смотрел на коллегу с недоумением.
— Кого убили? — спросил он почти весело. Он хотел объяснить Роберту, что Яну никак не могли убить в доме Зигелей, потому что она находится совсем в другом месте, она сейчас на вокзале, встречает своих родителей, и вообще, у них сегодня праздник, в честь рождения сына, сейчас начнут собираться гости и…
— Кого убили?! — прокричал вопрос кто-то другой, а он как будто бы наблюдал за этой сценой со стороны.
— Что случилось? — подскочила к ним Диана.
Какие у неё смешные выпученные глаза. Как это он раньше не замечал, что у неё такие глаза странные…
— Пойдём, пойдём со мной, ты там нужен, — потянул его за рукав Хунек.
Он обернулся к Диане и, отводя глаза, попросил:
— Посмотрите, пожалуйста, за детьми, Яну убили, Маркусу надо идти.
— Да куда я пойду!!! — Маркус резко выдернул рукав, — я жду Яну! Она придёт сейчас. Её не могли убить! Не могли! У нас ребёнок только что родился, понимаешь, ты?!

И снова, как будто бы со стороны, он увидел, как поднимается его сжатая в кулак рука и ловко бьёт Хунека в челюсть.
Реакция Роберта была мгновенной. Он поймал руку Маркуса и завёл её за спину, тут же налетели свидетели, которые тольпились в проёме двери. Их растащили.
— Это неправда. Неправда, слышишь! — крикнул Маркус Диане, уходя, — не верь, это неправда, я скоро вернусь с Яной.
Он шёл впереди небольшой группы сопровождающих, не замечая, что волосы его растрёпаны, а мундир застёгнут криво. Он почти бежал к злополучному дому Зигелей, повторяя про себя «это неправда»
К сожалению, Хунек сказал правду. Его можно было обвинить только в нетактичности. О нетактичности Хунека ходили легенды, и конечно, лучше бы ужасное известие Маркусу сообщил кто-то другой, но сути дела это не меняло.
То, что на месте преступления находился Франц Нойманн, Маркуса даже не удивило. Разве не этот парень оказывается хоть как-то связан почти со всеми преступлениями последних лет?

— Кто это сделал? — спросил он у Франца почти спокойно, глядя на него сверху вниз.
«Почему он молчит? Почему этот паршивец не отвечает?!»
Маркус резко схватил Франца за отвороты куртки и рывком поставил на ноги:
— Отвечай! Кто?
К его удивлению, мальчик не только не ответил. Он просто упал снова на колени. К груди он прижимал котёнка, тощего, грязного и окровавленного. Ярость охватила полицейского, он попытался было вытрясти правду из Франца, но Хунек с помощью подоспевшего Тима, скрутили его и повели к полицейскому автомобилю.
И тут, наконец, подъехала санитарная карета. Франц безропотно дал себя усадить в неё, только котёнка не отдавал, так их и отправили вместе в больницу для душевнобольных.
Роберту, который забирал окровавленную одежду Франца для исследования, врач оптимистично пообещал, что с мальчиком всё будет в порядке. Правда вот когда… Возможно уже завтра, после укола успокоительного. В самом худшем случае — через несколько недель.

Эта информация полицейского не порадовала. Несколько недель у них не было. Франц должен был дать показания как можно раньше.
— А нельзя ли как-то ускорить его выздоровление? — поинтересовался Роберт, — дать лекарств каких-нибудь, или холодный душ, или что там вы ещё применяете?
— Молодой человек, вы разговариваете со специалистом по душевным болезням, — неодобрительно покачал головой пожилой врач, — позвольте мне самому решать, как лечить моих пациентов. Поверьте, это у меня не первый больной в состоянии глубокого шока. За время войны мы их повидали достаточно. А сейчас идите и занимайтесь своим делом, а я займусь своим.

Глава XXXVI

Был уже поздний вечер, но в отделе кипела работа. Хунек дал себе слово никуда не идти, пока не дождётся результатов экспертизы. Сейчас сверяли отпечатки, найденные на месте убийства. Некоторые были сильно смазаны, какие-то — похоронены под слоем других. Однако результаты не разочаровали инспектора. Сверив результаты, он вдруг воскликнул:
— О!

Это всегда заставляло Кляйна насторожиться. Роберт всегда так говорил, когда его посещали внезапные озарения. Даже начальник участка пришёл послушать, что же интересного обнаружил Хунек. Может, сейчас объявит, что дело раскрыто? Он всегда сначала делает, потом думает.
— Господин комиссар, эксперты обнаружили отпечатки Хайнца Шрёдера… Это наш подопечный. Помните его?
— Да вроде помню, — ответил Кляйн. — Кто-то из этих… Малолетних… Да, кажется, из них…
— Это лучше узнать у нашего собирателя мелочи, — вмешался Дитрих, — только вряд ли он в состоянии сейчас сказать нам что-то вразумительное.
— Да, кстати, — Кляйн протянул докладную, где, не дрогнувшей рукой, описал всё, что натворил Маркус.

И опять перед Мартином всплыл образ его более молодого двойника. Он усиленно убеждал Кляйна не выносить сор из избы и не ломать карьеру молодому перспективному инспектору, тем более, когда он так подкошен личной трагедией. Но сейчас Мартину было всё равно, уволят его, или нет. Маркус ударил своего товарища при посторонних. Этот поступок был в глазах теперешнего Кляйна сейчас недопустимым.
— Он сейчас в невменяемом состоянии. Распускал руки и вёл себя неподобающе, — отчеканил Кляйн. — Предлагаю перенаправить дело окружному прокурору для разбирательства.
— При всём уважении, — примирительно сказал Дитрих, забрав бумаги, — как поступать с работниками — моё личное дело. Значит, помимо Нойманна, там был ещё и Шрёдер… Знакомая фамилия. Вроде его отец был вором. И он такой же.
— Ага, — ответил Хунек. — Но я не думаю, что это его рук дело.
Он снял трубку и торопливо набрал номер.
— Это Хунек. Хайнц Шрёдер на месте? Проследите, чтобы никуда не уходил — нам надо будет завтра с ним поговорить… Да?.. Вас понял. Конец связи.
— Ну что?
— Он на месте, никуда не уходил, — ответил Роберт. — Всё со своими крысами возится. Это не он, можно даже не гадать.
— Но он точно кого-то или что-то видел, — парировал Кляйн. — Мы должны с ним поговорить.
Дитрих к тому времени ушёл, а Роберт, пролистнув материалы дела, задумчиво произнёс:
— Маркус с ним и побеседует… Если его не уволят, конечно.

Принесли результаты экспертизы крови на одежде Франца. Кровь, разумеется, принадлежала Яне. Но, что было интересным, имелись следы крови ещё одного человека, предположительно женщины. Следов крови самого Франца на одежде не было.
— Как это они ухитряются определить, мужская кровь или женская, — пробормотал Хунек, рассматривая отчёт экспертов.
— Дай-ка… — Кляйн требовательно протянул руку к отчёту.
Хунек охотно отдал ему «китайскую грамоту». Он сам терпеть не мог заниматься подобной документацией, предпочитая работу «в поле».
Кляйн же изучил отчёт очень внимательно и, присвистнув, сообщил своему подчинённому:
— Я тебе больше скажу: это не только женщина, но и женщина беременная.
— Час от часу не легче! — охнул Роберт, — получается, что в проклятом доме (когда уже его, наконец, снесут!) убили двоих или, можно считать, что практически троих человек?
— Это вряд ли, — возразил Кляйн, — тело-то мы нашли одно. К тому же следы крови беременной женщины очень незначительные. Ты же видел отчёт.
— И что же это может значить? — нетерпеливо отмахнулся от отчёта Хунек, — неужели какая-то беременная женщина убила Яну, а она перед смертью её… ну, например, поцарапала?
— Кто знает… — вздохнул Кляйн, — единственное, в чём я уверен, нам нельзя быть спокойными, пока эта убийца не будет поймана. Это дело чести.
Оставалось только дождаться Чермака и узнать у него результаты. Завтра Роберт его загоняет, как собаку.

***

На следующее утро Чермак пришёл чуть пораньше. Лицо у него было одутловатым, бледным. Понятное дело — выпил лишнего, теперь у него болит голова. Но Хунека это только ещё больше распалило — очень уж не любил он работать за троих. Он чувствовал себя так, словно бы Клаус надул его в карты.
— Чермак, дорогой! Ты вовремя, — Хунек с порога начал «окучивать» своего коллегу, — Вчера случилось убийство. Мы немного покопались, и я думаю, тебе надо будет опросить свидетелей. Их довольно много, но ты справишься.
— Кого… Кого убили?.. Ой! — Клаус снова взвыл от жуткой боли.
— Будешь знать, как напиваться до поросячьего визга! — грубо бросил Роберт. — Всё, хватит бумагомарательством заниматься — дело делать надо! Вы согласны, шеф?
Кляйн лишь кивнул в ответ. Никогда прежде он не видел Роберта таким взвинченным.

 Молодой инспектор пытался, как мог, унять дрожь в руках. Ему явно не просто так доверили опрос свидетелей: Хунек как будто хотел насолить коллеге за то, что он за городом со своей женой веселился, пока весь отдел работал. Клаус сейчас старательно перелопачивал документы всех мошенниц, воровок и участниц разбойных нападений. Которые каким-либо образом могли пересекаться с Анной Зигель в местах заключения.
— Шеф, — обратился он к Кляйну, — вот тут отработал… Эти мертвы, эти в Тироле давно не живут… А вот этих ещё можно навестить… Да, можно…
Мартин бегло изучил списки, затем стал вчитываться в материалы дела.
— Пятерых, значит, проверить… Долгая песня. Ну да ладно. Выберем пока зайца пожирнее, — Кляйн развернул папку и указал на фото, — Вот она: Соня Немец. Взята с поличным при попытке отоварить фальшивый вексель. Её муж занимался подделкой документов. При обыске нашли украденные бланки. Сама Соня так-то тоже не была заблудшей овечкой — сознательно помогала своему благоверному. И ведь как убедительно врала! Я чуть не поверил ей!
— Ну, тогда мы её навестим, — Хунек жестом пригласил Маркуса, который несмотря ни на что, пришёл в участок. — Давай-ка возьмём Морица на всякий случай. Для подстраховки.

Маркус обернулся к Кляйну. Его лицо не выражало никаких эмоций и напоминало медальный профиль, вычеканенный на старинной монете.
— Я бы сначала хотел навестить Хайнца Шрёдера. Тем более в приюте обещали, что он будет на месте. Я должен выяснить, почему на месте преступления мы нашли его отпечатки.
Ну что ж, тогда Роберт займётся пока что Соней один.
— Никаких фокусов, Хунек! — без злобы, но твёрдо произнёс Кляйн. — Если ты в своей привычной манере…
— Не волнуйтесь: всё строго в рамках полномочий, — поспешил перебить комиссара Хунек, но Кляйн ему не верил — слишком уж часто Роберт действовал на грани законности.
У него и так подмоченная репутация, а не дай бог нарвётся на окружного прокурора…

Глава XXXVII

Маркус решительным шагом направился в приют. В этот раз дети его сторонились, чувствуя холод и напряжение. Не было в инспекторе былой дружелюбности, зато его взгляд выражал мрачную решимость. Он не терял надежды допросить Франца, не зная ещё о том, что мальчик до сих пор находится в больнице, но сперва ему бы хотелось получить показания от того, кто тоже был в злополучном доме. Его отпечатки нашли на досках и подоконнике. Хайнц Шрёдер, тот самый потомственный воришка, с которым Маркус так долго работал, и, вроде как, наставил на путь истинный.

— Здравствуй, Хайнц, — поздоровался Маркус, войдя в комнату.
Мальчик продолжал беспечно играть с крысёнком.
— Добрый день, инспектор! — задорно отозвался Хайнц. — А у нас тут пополнение! Смотрите, какой красавчик! Я его Францем назвал! — Хайнц попытался поймать зверька, но тот юркнул прямо ему за шиворот. — Ай! Куда ты лезешь…
— Согласен — хорошие у тебя крысы. Но я не за этим.
Каким холодным и безжизненным показался Хайнцу голос инспектора! Стоило ему повернуться к гостю лицом, как мальчик сразу опустил глаза. Он подспудно чувствовал исходящую от Маркуса угрозу.
— А… Франца ищете? Его тут нет. Как вчера ушёл, так и не появился. Он ведь у вас гостил? А я слышал, у вас ребёнок родился. У вас мальчик или девочка?..
Маркус сжал в кармане кулак. Сейчас его раздражал Хайнц. Раздражал его жизнерадостный тон, его беспечный взгляд, его мнимое простодушие. А может, он просто решил прикинуться дурачком, а у самого рыльце в пуху?

— Что ты делал вчера у дома Зигелей? — строго спросил Маркус. — Отвечай. Быстро.
Тут-то Хайнц окончательно оробел. Руки у него задрожали, и он выронил крысёнка, но тот успел уцепиться за его штанину.
— Я… Я не знаю… Чей это дом… Я ничего не… Не сделал…
— Не вешай лапшу на уши! — резко сорвался инспектор, оперевшись кулаками о подоконник, — твои отпечатки нашли на месте убийства! Что ты там делал?! Где был?!
— Я просто… П-п-просто и-и-искал… Д-доски… — Хайнц от страха вжался в стенку. — Ну лежали там… Ну мне бы пригодились… Я никого не трогал, клянусь!
Мальчик зажмурился, когда прямо напротив него, как из-под земли, возникло разъярённое лицо инспектора. Глаза его налились кровью, челюсть дрожала, а сам он стал каким-то мертвенно-бледным. Вместе со страхом пришло и осознание: неужели у инспектора что-то случилось с ребёнком? Почему он так легко сорвался?
— Ну… Лежали доски на земле… Обломки от старого сарая.Мне бы они пригодились. и тут… Тут пришёл Франц! Он сказал, что тут опасно… И я его больше не видел…
Маркус ничего не чувствовал. Сейчас для него не существовало ничего, кроме застывшего от ужаса предсмертного взгляда Яны и бесцеремонно ворвавшегося к нему Хунека, который совершенно будничным тоном сказал, что надо ехать на опознание, словно бы речь шла о чём-то обыденном. От такой новости Маркус сперва лишился дара речи, а уж дальше… Он плохо помнил, чем закончился день, и поутру ни с кем не разговаривал. Он не мог унять дрожь в руках и жгучее чувство ненависти. Он был готов линчевать убийцу, пусть только попадётся.

— Куда он направился?
— Он… Не сказал мне… Только спросил, не видел ли я там кого. Я и ответил, что здесь никого нет, — Хайнц никак не мог отдышаться, — И… И Франц ещё так посмотрел на меня… Я крысятам домики хотел сделать! Франц обещал помочь… А что с ним? Это не его же…
— Нет, не его, — отрезал Маркус. — Что было дальше?
— Я просто взял вязанку и ушёл! И всё! Спросите любого! Я никого не трогал!
— Хорошо, — предельно спокойно ответил Маркус.
И тут ничего. И эта ниточка рвётся. Сколько времени их водила за нос какая-то падаль, а он, Маркус, полицейский, ничего не мог сделать, позволял ей безнаказанно совершать одно преступление за другим, а в конце концов убить его жену!
Маркус пошёл к выходу из комнаты совсем тихо, и Хайнц был немало испуган, когда он хлопнул дверью с такой силой, что висящий в рамочке на стене распорядок дня упал на пол и рамочка раскололась.

Глава XXXVIII

Опросив Хайнца, Маркус мог идти домой, к детям, так как формально от расследования он был временно отстранён приказом начальника отделения. Но вряд ли несчастный вдовец помнил об этом. Ноги машинально принесли его в участок. Сослуживцы сдержанно переговаривались у него за спиной. Надо было помочь с похоронами, собрать денег, но по злой иронии судьбы всё, что они могли выделить из своего не слишком щедрого жалования они уже собрали на днях для того же Маркуса, когда у него родился ребёнок.

Настроение в участке царило мрачное. Ночные рейды по всем известным полиции злачным местам ничего не дали. Было задержано несколько подозрительных личностей, которые и раньше попадали в поле зрения полиции, сейчас Клаус и самолично Кляйн допрашивали их, но никто из них не знал, что за беременная женщина могла скрываться в развалинах дома Зигелей. Этот дом вызывал мистический ужас у самых отпетых нарушителей закона. Махровые воры и грабители, которым не раз приходилось в прошлом отбывать наказание, ёжились и демонстративно плевались, едва речь заходила об этом доме. Уж слишком большой след оставила история Инсбрукской волчицы в душах горожан.
Реакция задержанных на допрос подсказала Кляйну догадку, что преступница была не местной. Это служило косвенным подтверждением версии, что она является одной из товарок Анны Зигель по заключению.
Когда Маркус, как сомнамбула, вошёл в кабинет и опустился на ближайший стул, Кляйн в разговоре с Клаусом как раз высказал это соображение.

— Не смогла бы местная прятаться в этом доме. Тем более беременная. По всей округе люди боятся дома Зигелей, как чёрт ладана, видишь же как они трясутся. Это явно пришлая тварь, возможно она даже не знала, что это за дом. Просто увидела развалины, где можно ночевать, вот и спряталась. Или же…
— Или же — это сама волчица, ей-то не надо бояться своего дома, — несколько испуганно ответил Клаус.
— Да ведь свидетели говорили! Не похожа она на неё! — неожиданно вмешался Маркус, — рост, цвет волос… Не похожа! Сколько можно об одном и том же! Вместо того, чтоб поставить патрули на дорогах! Одна болтовня!
Дверь соседнего кабинета открылась и, потревоженный криком Маркуса, на пороге появился сам начальник отделения Дитрих.
— Не слишком-то ты высоко нас ставишь, — примирительно сказал он, — я ещё вчера выставил посты на всех выездах из города. Не сомневайся, не упустим. У меня предчувствие, что она попадётся в ближайшее время, а мои предчувствия опираются на опыт. Шёл бы ты, Маркус, к детям.
— К детям? — Маркус с недоумением вскинул глаза на начальника, как будто не мог сразу сообразить, о чём тот говорит.
— Да, к детям, проводи его Клаус, — твёрдо повторил Дитрих.

На самом деле он совсем не был уверен в том, что преступницу поймают в ближайшее время. Показания свидетелей были размыты и невразумительны. Приметы женщины, полученные, в основном, от Аннель, не соответствовали ни описанию самой Анны Зигель, ни описанию женщин, с которыми она отбывала наказание по последнему месту заключения. Но ведь Анна могла встретиться с нею и в Вене, и в Триесте…
Злосчастный особняк Зигелей осмотрели полностью, чуть ли не через сито просеяв весь тот хлам, который накопился там за все годы, пока дом стоял брошенным. После этого дом обнесли забором и наконец, начали сносить. Несомненно было, что в доме много раз ночевали разные люди, причём многие признаки указывали именно на женщину. Но никаких конкретных зацепок не было. Мориц, которого привела Берта, смог взять след, но след оборвался на берегу реки. Здесь протянулась целая улица рыбачьих домов, большинство которых были оставлены своими хозяевами. Полицейские обошли их все, но следов незнакомки не нашли.

Полиции очень нужны были показания Франца, да и сам Франц, как человек, которого беспрекословно слушался Мориц, но состояние Франца не радовало. Мальчик не разговаривал, не ел и почти ни на что не реагировал. По прямому указанию Дитриха, мальчику выделили отдельную палату и разрешили оставить в ней котёнка, хотя по больничным правилам животные в больницу не допускались. Дитрих попросил сходить к Францу Каспера, которого мальчик считал своим другом. Возможно, Каспер сможет его растормошить и разговорить. Но смена у Каспера заканчивалась сегодня поздно вечером, визит откладывался, а счёт шёл на часы. С каждым часом шансов задержать загадочную убийцу в черте города уменьшались.
Оставалось только одно…

***

Лина и Генрих готовились к годовщине свадьбы. Двадцать семь лет совместной жизни и четверо детей — это не шутки. Большинство соседей, с которыми они прожили бок о бок на своей улице, промышляя рыбной ловлей и катанием на лодке туристов, переселились в последние годы наверх, в город. С рыбной ловлей сейчас было столько проблем — новые законы, в которых простым людям и разобраться-то сложно, не то чтоб их соблюдать, совсем отбирали у рыбаков их небольшой доход, а туристов в Инсбруке с войны не наблюдалось. К счастью, за прежние годы было кое-что накоплено, да и старшие дети уже начали зарабатывать, и Лина и Генрих могли отпраздновать годовщину в своём старом доме.

Утром Генрих отправился на своё прикормленное место, даже в такой день он не мог пропустить утренний улов. Рыба клевала особенно щедро, как будто природа благословила и награждала их с Линой счастливый брак. Когда через несколько часов он направил лодку к берегу, предвкушая вкусный завтрак, Генрих пребывал в самом благодушном настроении.
У своего причала напротив дома он увидел огромный куль мокрой одежды. Поначалу Генрих даже не удивился. Дело в том, что такое уже случалось. Примерно полгода назад, в начале зимы Генрих уже находил на берегу замерзающей реки большой узел с мокрой, но вполне годной одеждой. Лина тогда ворчала, что хорошо бы отнести это чужое добро в полицию, так как наверняка вещи были краденные, но Генрих не позволил жене это сделать. Что упало, то пропало, он эти вещи не украл, а честно нашёл.

Радуясь счастливому продолжению хорошо начавшегося дня, Генрих прошлёпал своими сапожищами к куче одежды и вдруг остановился: из кучи тряпок торчали тонкие, голые, босые женские ноги с жёлтыми стоптанными ступнями. Генриха передёрнуло. Ему совсем не хотелось найти у своего причала на берегу труп. Однако, «труп» вдруг пошевелился. Облегчённо вздохнув, Генрих нагнулся над кучей мокрой одежды, отогнул с лица женщины край задравшейся верхней юбки и увидел светлые холодные глаза цвета осенней речной воды и мокрые серые волосы, выбившиеся из-под платка неопределённого цвета.

— Кто ты, дочка? — спросил Генрих, подавая руку незнакомке, — как ты сюда попала?
— В воду упала. С моста, — едва слышно ответила женщина.
Генрих с недоумением глянул вверх по реке. Единственный в округе мост находился отсюда далековато.
— Это тебя водой сюда принесло? — спросил он с сомнением.
— Да, — коротко ответила женщина и встала, опираясь на его руку.
«А она-то в положении», — заметил Генрих. Как отец четверых детей он безошибочно замечал такие вещи.
— Тебе бы подсушить одежду, пойдём к нам, там Лина, жена моя, она тебе поможет, — предложил он.
Незнакомка не торопилась. Она, казалось, взвешивала все за и против.
— Так ты идёшь или нет? — Генрих начал раздражаться. Вместо второго тюка с одеждой ему попалась беременная баба, так теперь она ещё и задерживает его в его законном стремлении к горячему завтраку.
— Ты там живёшь? — кивнула женщина в сторону его дома.
— Да, там, там, пошли. Как зовут тебя?
Женщина почему-то криво усмехнулась и ответила:
— Анна.
Когда они вошли в дом, Лина уже подала на стол горячие оладьи с патокой и миску со свежим творогом. На столе в красивом кувшине стоял букет цветов, принесённых утром младшей дочерью. Девочка жила у замужней старшей сестры в городе, помогала с младенцем, но про годовщину не забыла, прибегала с утра поздравить.
Генрих весело потопал к рукомойнику, а нежданная гостья замялась у порога.
— Кто это? — шёпотом спросила Лина у мужа, подавая ему полотенце.
— Говорит, в воду упала, привёл её обсушиться, вся мокрая, а в положении, — ответил Генрих. Он сам уже жалел, что привёл в свой чистый, уютный дом неизвестную странную женщину.

В отличии от мужа, Лина ни на минуту не засомневалась в версии падения с моста. Женщина она была доверчивая до крайности и склонная к романтизму. Романтики в их с Генрихом жизни было немного, сплошной тяжёлый труд, но по вечерам Лина не отказывала себе в удовольствии почитать какую-нибудь душещипательную историю в воскресной газете. Поэтому в голове Лины сразу же сложилась своя версия случившегося. Несчастная служанка, почему-то Лина поначалу была уверена, что их гостья бывшая служанка, была соблазнена, а затем брошена без средств к существованию хозяйским сынком. Девушка от отчаяния и позора решила покончить с собой, бросившись с моста в реку. Однако, Господь не допустил её гибели и вынес несчастную на берег, где она и была найдена Генрихом.
— Бог послал нам её, Генрих, в годовщину нашей свадьбы, — торжественно объявила Лина, — это нам как награда за благочестие.
Генрих скептически покачал головой, в награду за благочестие на годовщину он бы предпочёл совсем другой подарок.

Между тем, Лина хлопотала вокруг гости, затащив её за ширму. Незнакомке тут же были предложено почти новое домашнее платье, нижняя юбка и чистый платок. Подходящей обуви у Лины не нашлось, так как размер незнакомки был на несколько номеров больше, но Лина пообещала взять подходящую обувку на днях у старшей дочери.
Одежду, в которой гостья пришла, Лина после тщательного осмотра кинула в корзину с ветошью. При всей своей бережливости, хозяйка понимала, что эти вещи даже после стирки и штопки носить больше нельзя.
— И можешь, детка, мне не рассказывать про этого подлеца, я сама всё знаю! — заявила Лина, накладывая на тарелку гостьи оладьи.
Гостья с изумлением глянула на хозяйку, но Лина не обратила на это никакого внимания. Она настолько убедила себя в придуманной только что истории, что была бы очень удивлена, если бы узнала, что всё было совсем не так. Как все крайне простодушные люди, Лина считала себя чрезвычайно проницательной.
После завтрака она отозвала в сторонку мужа и шепотом, чтоб не потревожить гостью, которая и так много пережила, рассказала ему о том, что пока он ловил рыбу, к ним домой приходила полиция.

— Всё осмотрели, даже отхожее место и дровяной сарай. Искали убийцу. Грязное чудовище, только что убившее молодую мать. Куда катится Инсбрук…
— Да, наш город уже не тот, вот взять хотя бы запрет ставить сети напротив центральной набережной, — свернул на самый интересный для него вопрос Генрих. Интересно, что не только простодушной Лине, но и ему не пришло в голову связать женщину, которую он нашёл на берегу, с поисками полицией убийцы.
— Поживёшь у нас до родов, — решила добрая женщина, потом я тебе помогу с устройством кормилицей в один дом. Есть у меня знакомая, тоже беременная, кормить сама не собирается, боится фигуру испортить, вот к ним тебя и пристроим. А пока живи, не волнуйся, ешь, а то тощая такая…
К вечеру гостья совсем освоилась и включилась в хозяйство. Лина не могла нарадоваться новой помощнице. После того, как гостья чрезвычайно быстро и ловко ощипала и подготовила к жарке гуся на праздничный ужин, Лина окончательно убедилась, что девушка была служанкой.
Гостья была представлена детям, зятю и друзьям, как Анна, новая знакомая, которая сейчас нуждается в жилье и согласилась помогать Лине по хозяйству. Её никто ни о чём не расспрашивал.

***

Из кабинета Чермака донёсся приглушённый вой. «Будет знать, как напиваться до поросячьего визга», — зло думал Хунек, пока Мориц бегал вокруг него и начальника нарезал круги. Дитрих давал подчинённым указания буквально на ходу. Он говорил, что сильно сдал за два года неволи, но сейчас его прыти позавидовал бы даже тот, прежний Дитрих, которого помнили коллеги.
— Хунек, — он отвлёкся на Роберта, — чего застыл? Может, возьмёшь всё-таки кого-нибудь для прикрытия?
— Нет, шеф, это рискованно — раскусят, — заверил инспектор и уверенно зашагал в сторону от участка. Мориц бежал за ним. Он словно чувствовал, что его хозяин в беде, и оттого вёл себя беспокойно.
Хунек понимал, что соваться без всякой страховки в осиное гнездо по меньшей мере безрассудно. Но что делать, если у них так катастрофически не хватает людей. Легенду он себе придумал, как он сам считал вполне убедительную, но кто их поймёт, этих словаков… С револьвером в кармане, конечно, он чувствовал себя достаточно уверенно, но что, если вдруг его решал обыскать? Ведь семья, в которую он направлялся — народ ушлый. В крайнем случае можно и наличие револьвера объяснить, но всё-таки, поразмыслив, Хунек решил его не брать. Вот нож — это совсем другое дело.

Глава XXXIX

Роберт многое узнал о своей подопечной от Кляйна. Соня получила меньше, чем её муж, и вскоре после освобождения, приехала к родственникам и забрала у них дочь. С тех пор они с Мартиной жили здесь, в Инсбруке. Соня пока нигде засветиться не успела, с прежними друзьями-уголовниками не общалась. Редко с кем всречалась, разве что иногда перебивалась случайными заработками. Но нищенкой не выглядела.

— Немец, значит… — Роберт о чём-то глубоко задумался.
Он выглядел сильно измождённым — почти сутки на ногах, куча бумаг, допросов. Крик слышали все, но никто ничего и никого не заметил. Кто бы мог подумать! Хоть бы раз в жизни попался свидетель, который всё видел и слышал! Но тогда, наверное, детективы остались бы без работы.
Он мысленно прокручивал варианты действий. Как ему говорить с Соней? Сказать, что он из полиции? Сразу замолчит. Но это пока единственный возможный свидетель, который может помочь вывести следствие из тупика. А что, если…

— О!
От этого крика даже Мориц вздрогнул. Роберт же потрепал пса за загривок и ускорил шаг. Ну конечно, как он мог забыть? Этот болтливый писатель подсказал ему поистине гениальную мысль — представиться кем-то другим. Не зря же Эрик Фенчи так удачно рядился в некого Мартина Хоннекера, да ещё и целый спектакль разыграл перед родственниками Анны Зигель, представившись другом семьи! А кто сказал, что уголовница не примет подобную легенду за чистую монету? Из того, что успел откопать Чермак, было ясно, что Соня, освободившись, забрала дочь от родственников, и в последнее время вела себя тихо. А может, у неё, как говорится, с законами лёгкая интрижка. Мало ли существует полулегальных способов наживы? Повезло ещё, что Роберт хорошо знал словацкий язык. Уже сам факт того, что перед ней — земляк, усыпит бдительность Сони.
— Мориц, держись рядом.
Но пёс вёл себя беспокойно, очевидно, чувствуя, что с его хозяином случилась беда. Команды от Роберта он слушал неохотно, и вчера весь вечер скулил и завывал.
Роберт полошёл к невысокому, довольно обшарпанному дому. Трущобы. Теперь здесь не пройти, не промочив ноги. В местных муравейниках как будто весь уголовный сброд со всего Тироля собрался. Преступники разбушевались, чувствуя, что у полиции нет ни сил, ни средств всех переловить.
— Ну что ж… — Роберт зашёл в подъезд, и, пройдя на второй этаж, постучался в одну из дверей. — Пани Соня, — обратился он по-словацки, — вы дома?

Тихо. Роберт осторожно проверил, закрыта ли дверь. Нет, судя по всему, кто-то дома всё же есть. Ему казалось, он слышит крадущиеся шаги.
— Откройте, пожалуйста! — продолжил Хунек.
Снова нет ответа. Кажется, Соня пока думает, кого это принесло сюда.
— Чего вам угодно? — послышалось из-за двери.
Есть! Ответила. Обычно тот, кто спрашивает, контролирует ситуацию. Сейчас инициатива была в руках Сони. Надо как можно скорее её перехватить, пока она не разрушила всю комбинацию.
— Слушайте, мне неудобно из-за двери разговаривать. Хотел Марека по старому адресу найти — а он не живёт там давно.
Тут, наконец, дверь приоткрылась. На пороге показалась светловолосая женщина. Не знай Роберт её истинного возраста, решил бы, что ей не меньше сорока. Тюрьма её сильно потрепала. А может, и испанка.

— Кто вы, юноша? Я вас совершенно не помню.
— Зато я вас помню, — широко улыбнулся Роберт. — Тогда, в Прешове, я к Мареку забежал на огонёк, он вас и представил. Не подскажете, где он сейчас?
— Марек… Нет его больше, — с горечью ответила Соня. — Уморили, гады! Быки ему не давали спать, а ещё адвоката не пускали!
Врёт, но как убедительно! Хунек прекрасно знал, что Марек Немец дожил до суда, а в тюрьме умер от испанки. Соня, конечно, та ещё артистка. С ней надо держать ухо востро.

— Это… Ужасная новость… Примите мои соболезнования… Выпить бы за упокой… А здесь есть, где выпить? В Праге, как сейчас помню, в любом трактире отличная выпивка. А местным я, если честно, не доверяю.
— У меня — точно нет. Сейчас бы на всякую гадость деньги транжирить! Мне дочь растить надо.
— У вас есть дочка, оказывается? А сколько ей лет и как зовут?
Сложно было изобразить искреннее удивление. Роберт из досье знал, что её зовут Мартина и ей сейчас двенадцать. Но отыгрывать роль надо было до конца.
— А вас, юноша? — насторожилась Соня. — Вы так и не представились!
— Ах, да… Роберт Велевский! Проездом из Братиславы!
Он чуть не ляпнул «Прессбург» по старой памяти, и тут бы наверняка споткнулся. К счастью, пронесло.
Соня удивлённо приподняла бровь. Что-то не давало ей покоя в этом госте. Да, он чётко говорит по-словацки, и видно, что из тех мест. Но что, если он — легавый? Вот это и беспокоило Соню больше всего. Конечно, её муж много с кем по долгу службы пересекался, но вот именно человека с такой фамилией она не помнила.

— Так а за что Марека-то арестовали? Вспоминаю его, вроде, весёлый был человек, байки травил изрядно… А тут такое?
— Посадили, и меня тоже. Требовали, чтобы я Марека оговорила, — всплеснула руками Соня.
Вот те раз… Похоже, она искренне верит в собственную легенду. Так всем легче: сочинил легенду о том, как невинно пострадал, отточил до совершенства, и готово! Роберт сам с этим сталкивался. Да, ни один преступник не скажет, что деградировал до того, что счёл возможным нарушать закон. А тем более, мошенник. Кляйн рассказывал, что Соня при аресте была растеряна настолько, что и отрицать ничего не могла. Даже сама показала, куда они с мужем прятали краденные бланки.
— О-о, ну быки… Чего от них ждать, — развёл руками Роберт. — Хорошо хоть с дочерью ничего не случилось.
— Случилось! Они обещали мне по животу оттоптаться! Убить её хотели! — на глазах Сони выступили слёзы. — И потом отняли!
— Это что же, прямо в тюрьме вы и родили? Жуткое место, честно.
— Ну, в Триесте ещё терпимо было. Правда вот с соседями мне не повезло. Сестра-начальница ещё просто Цербер…
— А много вас там было? — поинтересовался Хунек, прокручивая обоснование следующего вопроса — разговор не должен выглядеть, как допрос. — Знаете, я думал всегда, что у беременных как-то что ли инстинкт лучше работает… Ну… Отберут ведь ребёнка.
— Да ну, чего вы Кому-то я бы точно не показала бы даже детей! Одна вон, убила своего ребёнка, и довольная! Рассказывала ещё так… Господи, ну и тварь! Прямо смаковала все подробности того, как потом принесла его домой и спать завалилась…
«Выродок и его мамаша»… — думал Роберт. Кажется, это оно!
— Это не ваша… Как её… Ну… Зингер?
— Зигель, — холодно ответила Соня. — И её видела. Но нет, своего-то жалко было. А эта мадьярка… Как её? Как-то на «К» её звали… Она просто после родов лечилась.
Есть! Всё сходится! Выяснить бы только имя этой мадьярки…
— Вам не позавидуешь, — сказал Хунек, покосившись на дверь, за которой его ждал Мориц. — Ну, теперь-то, главное, дочка при вас.
Какой бы неискренней ни казалась эта жуликоватая словачка, видно было, что здесь она не кривит душой.
— Да уж… Слушайте, а где тут у вас можно выпить? Я плохо в городе ориентируюсь просто. Вот только пару дней как здесь.
— Да, конечно, — ответила Соня. — Только осторожнее — тут быки всё ходят что-то, вынюхивают.

Роберт призадумался. Надо было как-то подловить Соню, или заставить её рассказать всё о соседках. Но он не знал, с чего начать.
— Говорят, опять она?
— Боже упаси! — замахала руками Соня. — Её тут не было и нет. А вот соседка её… Она бы смогла. Они друг дружки стоят: одна детей заживо сожгла, другая собственного на морозе бросила, сто чертей ей в печёнку. Вроде милая с виду, мухи не обидит. А раскроет рот — перекрестишься! Слышали бы вы, как она смаковала свои фантазии!
— Ну, мадьяры — они такие: живодёрство с молоком матери впитали.
«А откуда он узнал, что она — мадьярка»? — вдруг подумала Соня и посмотрела на Роберта с недоверием. Погасший было огонёк подозрения разгорелся с новой силой.
— А с чего вы решили так? Она ведь могла быть и хорваткой, и даже чешкой.
— Так вы же сами сказали, — ляпнул первое, что ему пришло в голову, Роберт, — мадьярку какую-то запомнили, вот прямо интересно стало. А на что они способны, я сам видел. Не люблю их. Я помню в Дебрецене горе-мамашу, которая вот точно так же всякой гадости напилась, родила под забором, и бросила… Не она ли?
«А вдруг он всё-таки легавый»? — встревоженно думала Соня.

— Ну не знаю, я всяких встречала. Нет, точно не Дебрецен. Вот эта самая, вроде, из Кечкемета. Хвастала, что может любого, как свинью, зарезать. Предлагала и мне избавиться от ребёнка. Говорила, что я даже ничего не почувствую — это же раз, и всё.
Роберт видел этот неподдельный страх в глазах Сони. Очевидно, её оставили один-на-один с этой садисткой. Результат превосходил все его самые смелые ожидания — личность убийцы была где-то здесь.
— Дикость просто, — согласился Роберт. — Знаете, я же чего сюда пришёл-то… Марек меня когда-то здорово выручил, долг хотел бы отдать.
— Старыми кронами что ли отдавать будете? — насмешливо спросила Соня. — Пустите их лучше на растопку печи — больше пользы будет.
Однако сложно было не заметить огоньки, зажегшиеся в глазах женщины. Она явно воодушевилась тем, что некий приятель её покойного мужа сам пришёл и предлагает деньги. Все подозрения как рукой сняло.

Глава XL

Роберт видел, что на приманку с деньгами Соня клюнула. Правда ничего толком о своих соседках она, вроде бы, не помнила, кроме, разве что, Анны Зигель. Тут Роберта посетила мысль, что надо бы провести её маршрутом как раз мимо злосчастного дома и как бы невзначай спросить, откуда тут столько полицейских.Возможно, Соня всё-таки знает гораздо больше, чем говорит, а увидев место происшествия, разговорится.
— Ну, я тогда, наверное, пойду к себе. Не проводите ли меня немного? Я слабо ориентируюсь в городе, если честно. Тем более, в такой дыре не бывал никогда.
— Ну что вы, городок симпатичный, конечно, — вздохнула Соня, выглянув в окно. — Просто время сейчас неспокойное. Сами понимаете. Тут, в нашем районе, даже девочки с ножами иногда ходят. Даже моя Мартина.
«Кажется, у Маркуса скоро станет на одного клиента больше», — подумал про себя Роберт, представляя неведомою Мартину.
— Ну что ж, пойдём, — Роберт приоткрыл дверь, и Соня смогла разглядеть Морица. — А это мой пёс, взял его с собой на всякий случай. Мориц, дай лапу пани Соне.
Вряд ли пёс знал словацкий, но по жесту Роберта понял, что от него требуется.
Они шли по улицам молча. Роберт ждал, пока они выйдут как раз к местности, где расположен дом Зигелей. И чем дольше они шли, тем больше он волновался.
В голове Роберт по обыкновению прокручивал возможные варианты поведения Сони и увлёкся этим настолько, что совершенно ушёл в себя. Внезапно он во что-то, точнее, в кого-то врезался.
— Смотри, куда прёшь! — крикнул кто-то, обдав Роберта перегаром.
Встречный был в явно невменяемом состоянии, и Роберт инстинктивно сделал шаг назад. Мориц зарычал, готовясь к прыжку.
— Уходим, пожалуйста, — Соня стала нервно дёргать Роберта за рукав.
Она была безусловно права, тем более, в скором времени появились ещё трое подозрительных типов, явно навеселе, но с огромным желанием вступить в драку.Полицейский уже хотел последовать доброму совету своей провожатой, но один из встречных ринулся на него с кулаками. Хунек изогнулся, избегая удара и почувствовал, что какой-то предмет выпал на землю у него из кармана. Поднимать и смотреть, что это, было некогда, тем более, что пёс внезапно лёг на землю, что-то прикрывая собой.
— Чёрт, похоже, это серьёзно, — сказал Хунек, оценив, что здесь будет сложно улизнуть.
— Подслушивал, сукин сын? Да я тебя на фарш пущу! — зарычал один из бандитов.
Соня завизжала и бросилась бежать, оставив Роберта один-на-один с несколькими уголовниками.
— Мориц, фас его!
Пёс не заставил себя долго ждать и набросился на того, с кем у Роберта и завязался конфликт. Хунек подобрал полицейское удостоверение, которое как раз и вывалилось из кармана, и, действуя наудачу, решил прорваться сразу через двоих. Один был им очень удачно уложен, но буквально в следующий миг Хунек почувствовал жгучую боль в животе. Собрав остатки сил, он рванулся вперёд, а его противники, испуганные тем, что натворили, отступили назад и мгновенно скрылись, перемахнув через забор.
— Мориц, скорее… Найди кого-нибудь, — пролепетал Хунек, чувствуя, что теряет сознание. Сквозь серую пелену перед глазами он увидел, как расплываются силуэты зданий, и почувствовал, как толчками вытекает из раны кровь.
Звать на помощь было бесполезно — стремительно темнело, а в такое время вряд ли кто-то будет бродить рядом с домом Зигелей. У Роберта подкашивались ноги. Он попробовал ухватиться за столб, но тут же сполз по нему на землю. Мориц бесшумной тенью рванул что есть сил, оставив Хунека лежать в луже собственной крови.
Когда в участок ворвалась огромная овчарка, дежурным был новый сотрудник со смешной фамилией Думкопф. В данном случае фамилия, обозначавшая человека небольшого ума, была действительно говорящей, так как парень не отличался быстротой ума и сообразительностью. Кроме того, он часто настолько не интересовался происходящим вокруг, что пропускал крайне необходимую служебную информации мимо ушей. Конечно, Дитриху выбирать не приходилось. Сотрудников катастрофически не хватало.
С утра, когда все в большей или меньшей степени интересовались походом Хунека «в разведку», Думкопф по обыкновению, пропустил всё мимо ушей. И хотя в присутствии новичка уже несколько раз говорилось, что он возьмёт с собой Морица, вряд ли Думкопф осознавал, что Мориц — это собака.
Поэтому увидев перед собой огромного пса, который попытался схватить его за полу мундира, Думкопф заорал и спрятался в ближайшем кабинете. Мориц не сдавался и изо всех сил царапался во все двери подряд, подвывая и визжа.
Но, как назло, в этот поздний час, кроме дежурных в участке никого не было. Двое отсыпались в комнате отдыха, а Думкопф теперь ни за что не высунул бы нос в коридор. Потерпев поражение в помещении полицейского участка, Мориц выбежал обратно на улицу. По тротуарам шли по своим делам редкие прохожие, которые только шарахались от большой собаки. Но вдруг…
Маркус шёл по направлению к участку чисто машинально. Домашняя атмосфера настолько давила на него, что он постоянно старался уйти из дома, пользуясь любим предлогом, а то и вообще без всякого предлога. Ощущение собственной вины в гибели Яны, от которого, как он уже понимал, уму не избавиться до конца жизни от этого только усиливалось, но Маркус ничего не мог поделать. К вине за смерть жены прибавлялась вина за детей, которых он оставлял на родственников, так как смотреть им в глаза сейчас было выше его сил.
Осознав, что находится в двух шагах от участка, Маркус было решил заглянуть на службу в надежде застать там Хунека. Возможно, Роберт уже вернулся с задания и как раз сейчас составляет отчёт. А если Хунека там нет, то можно хотя бы узнать новости у дежурного.
Но тут Маркус увидел Морица, который бросился к нему и схватил зубами за рукав.
— Мориц? Ты что здесь делаешь? А где Роберт? Подожди, куда ты меня тащишь?!
Маркус едва успевал бежать за собакой, понимая, что случилось что-то страшное. В последнее время на него свалилось столько событий, что, увидев необычное поведение собаки, он сразу понял, ничего хорошего ждать не приходится.
Когда они прибежали на место и Маркус вызвал из ближайшей аптеки санитарный автомобиль, несчастный Хунек уже перестал подавать признаки жизни. Роберту очень повезло, что на тот момент в больнице оставался после дежурства доктор Штраус. Только неимоверными усилиями всего находящегося в больнице медицинского персонала полицейского удалось привести в себя.
К дежурившему в коридоре больницы Маркусу доктор вышел с лицом, выражающим одновременно и облегчение, и озабоченность.
— Он в сознании, — объявил доктор, — хочет поговорить с начальством, но я бы не советовал сейчас его долго опрашивать.
Маркус вздохнул с облегчением. Товарищ жив, это главное.
— У вас здесь есть телефон? — спросил он у доктора.
Через полчаса больницу наводнили полицейские. Явился даже сам начальник участка.
— Шеф, — чуть слышно позвал Хунек, — опросил. Успешно.
Роберт, ослабевший от потери крови, говорил с трудом. Маркус лишь молча смотрел на своего начальника и на коллегу одновременно.
— Ещё один такой успех, и я точно без сотрудников останусь, — процедил сквозь зубы Дитрих. — Ты запомнил того, кто на тебя напал?
— Ага… — чуть слышно ответил Хунек. — Такой… Меня чуть выше. С залысинами. Шатен. Нос перебит. Это помню.
— Так, погоди, — Дитрих жестом пригласил патрульного, чтобы снял показания Роберта, а сам обратился к Маркусу:
— Ну что, герой, каким ветром тебя опять к нам занесло?
— Морица благодарите, — хмуро ответил Маркус. — Он меня привёл. Я Роберта и нашёл там, на тротуаре.
«Видно, не очень-то ему и домой хочется», — подумал Дитрих. Маркус и правда не торопился возвращаться. Буквально час назад он повздорил с родителями Яны, и Диане вместе с Марион пришлось их буквально разнимать — от их ругани стёкла дрожали. Диана, обычно не слишком благосклонная к брату, старалась его как-то усовестить, говорила, что родителей Яны надо понять — такой удар не каждый выдержит. Но Маркус, недавно чуть не сцепившейся со своим тестем, лишь огрызнулся:
— Я ему пойму по шее! Уведите их подальше, или я не ручаюсь за последствия.
Марион уже приготовилась накапать брату в стакан валерьянки, но он скоро сам ушёл. И кто же знал, что его злоключения закончатся здесь, в больнице, рядом с раненным другом.
— Так… Ну, что ж… — Дитрих на секунду замялся, но вскоре обратился к Кляйну:
— Значит так: прочесать весь район. Мартин, поручаю тебе. Действуй по обстановке. Если что, скажешь, что они сопротивление полиции оказали.
— Понял, шеф.
Этот здоровяк запросто бы мог кого хочешь расплющить.
Дитрих чуть заметно усмехнулся, помня о методах Кляйна, который при задержании мог так приложить, что мало не покажется. Здоровяк, которому ничего не стоит с одного удара отключить человека. Честно, в этот раз Дитрих бы не возражал, если бы при задержании Кляйн расквасил бы парочке уголовников носы, или сломал бы ребро.
— О! — это снова подал голос Хунек.
Чермак медленно повернулся к своему коллеге. Даже сейчас он не переставал думать о деле.
— Так, Роберт, хватит с нас на сегодня озарений, — примирительно сказал Дитрих. — Скоро так совсем некому работать будет.
— Да не в том дело — я Лене письмо отправить хотел. Дома там… Клаус, раз уж ты здесь… Возьми ключи и сходи, хорошо? Просто Лена заждалась, наверно… Сделаешь?
— Ну, надеюсь, недалеко, — пролепетал Чермак.
Он посмотрел на начальника, ожидая разрешения отправиться домой к коллеге. Тот лишь кивнул, и Клаус, взяв ключи, пошёл к дому Хунека, благо помнил, где он живёт. Место глухое, ближе к окраине. Там недалеко и кладбище.
Путь занял примерно полчаса. Клаус то и дело останавливался, чтобы перевести дух. У него дико болела голова, и при резких движениях боль становилась пульсирующей, к горлу постоянно подкатывала тошнота.
— Кажется, шнапс вчера был палёный, — первое, что сказал Чермак, подойдя к порогу дома Хунека. Его сильно мутило и в голове до сих пор стоял туман.
Руки дрожали, он не мог попасть ключом в замок. Наконец, его усилия были вознаграждены.
Обстановка в доме Хунека была довольно скромной. Типичное холостяцкое жилище. Порядок наводить некому, потому вещи валяются, где попало и как попало. К счастью, письмо искать долго не пришлось — оно лежало прямо на письменном столе. Оставалось только запечатать конверт и отнести к почтамту. Клаус собирался уже уходить, но внезапно его глаз зацепился за лежащую на подоконнике книгу. Подойдя чуть-чуть поближе, он сумел разглядеть название: «Инсбрукская волчица». Вот же оно! Поражённый догадкой, он прихватил книгу и быстро, насколько это было возможно, покинул дом Хунека. Оставалось только отправить письмо, и дело сделано. А потом он наконец прочитает эту книгу, о которой он так много слышал. «Посмотрим, что за малолетка из Кечкемета», — думал инспектор по дороге.
На следующий день Чермак был привлечён к опросам потенциальных свидетелей нападения на Хунека. К таковым, в основном, относились обыватели, проживающие невдалеке от дома Зигелей.
Головная боль немного утихла, зато теперь Клаус чувствовал, будто горло у него стало сухим, как наждачная бумага. Опрашивать свидетелей было сложно, но он держался, как мог. Неосознанно он копировал манеры старших товарищей. Сейчас он вспоминал Хунека. Тот умел заболтать допрашиваемого, а туз из рукава доставал только когда считал, что клиент «созрел». При допросах он часто менял тональность и то повышал, то понижал голос, словно бы на китайский манер, где одно слово, сказанное на разной громкости, может иметь разные значения.
— Или мы говорим откровенно, или за вас заговорят улики! — эту фразу в участке знали все.
Но она годилась для допроса подозреваемых. А со свидетелями совсем иной разговор. Сложно заставить их что-то вспомнить — никто сходу даже не скажет, чем он завтракал вчера, а уж вспомнить некую молодую особу, чьи приметы подходят каждой второй жительнице Инсбрука… Или троих пьяных обормотов, шатающихся вчера по улице — дело безнадёжное.
— Дело дрянь, — вслух произнёс Клаус под вечер.
Кляйн всё ещё был красный, как свёкла. Набегался, наверное, по трущобам. Интересно, поймал уже кого-то?
— Ну? Что-то накопал?
— Тупик, — хмуро ответил Клаус. — Как всегда, у всех разом пропали и слух, и зрение.
— Как всегда, — комиссара такой расклад не сильно удивил.
Надежда поймать убийцу по горячим следам таяла. И это не могло не раздражать Кляйна.
— Что будем делать дальше?
— Продолжай копать, — ответил Мартин. — Иначе никак. В любом случае, ты знаешь, чего от тебя ждёт шеф.
Клаус вернулся в кабинет. Сегодня денёк будет долгий. Материалов накопилось прилично, и он хотел поскорее отделаться от неприятной бумажной работы. Тем более, Хунек не в строю, от Думкопфа никакого толка, а Татсберг и Зайц вернутся только через несколько дней.
Так пролетел день. В скором времени в участок ввалился раскрасневшийся Кляйн. Очевидно, рейд удался.
— Ну что, как успехи? — поинтересовался Дитрих.
— Сопротивлялись недолго, — ответил Мартин. — Одному, кажется, сломали таки ребро.
— Знаешь что, Мартин… — Дитрих насупился и, выдержав паузу, сказал: — Распускаешь руки. Это не дело! Даже в таких случаях! Ты вот, что… В следующий раз сразу хребтину ломай!
Кляйн невольно рассмеялся. Шеф верен себе. Никогда не угадаешь, похвалит он тебя сейчас, или отчитает по полной программе.
Собравшись с мыслями, он заглянул в кабинет Чермака. Инспектор продолжал делать пометки в материалах дела.

— И тех, и других — всех допросил. Я задержусь ещё минимум на час, — сказал он комиссару. — Надо кое-что проверить.
К удивлению комиссара, Чермак взялся не за папки, а за книгу с до боли знакомым названием. Не иначе, у Хунека одолжил.
— Клаус, ты что, на работе читаешь?
— Я пытаюсь найти зацепку, — смутился инспектор.
— В художественном романе? — Кляйн снисходительно усмехнулся, решив, что Клаус тронулся умом.
— Где же оно… О!
Это «О» заставило Кляйна насторожиться. Услышал это и начальник участка, решивший обсудить с комиссаром план действий.
— Так, хватит с нас озарений, — с некоторым опасением в который раз произнёс Дитрих, — Ещё раз такое случится…
— Да нет, не в том дело, — Клаус встал из-за стола. — Вот, смотрите: я прочёл ещё днём. Знает Анну Зигель, лежала с ней в Триесте в специализированной тюремной больнице, убила своего ребёнка… Это точно она!
Комиссар посмотрел на подчинённого, как на сумасшедшего. Дитрих и вовсе скривил губы в саркастичной усмешке.
— Ты вообще нормальный? — спросил начальник, смерив Чермака взглядом. — Ты бы ещё до завтра молчал!
Молодой полицейский покраснел от удовольствия. Вопреки его опасению, Дитрих вовсе не собирался его высмеивать, как комиссар Кляйн. Наоборот! Дитрих сам зачастую брал информацию из неожиданных источников и вообще любил поступать нестандартно. Именно это качество часто помогало ему на протяжении всех долгих лет службы.
— Так что там, в романе? — как ни в чём не бывало расспрашивал начальник отделения, — насколько я помню, книга написана по реальным событиям, и автор пользовался подлинными письмами самой Анны Зигель. Когда-то мне говорил об этом Хунек, у которого этот писатель останавливался некоторое время назад.
Клаус передал книгу, открытую на нужной странице начальнику отделения. Дитрих быстро пробежал текст глазами и хмыкнул с некоторым сомнением. В кабинете воцарилась тишина. Дитрих думал. Затем он решительно хлопнул в ладоши.
— Так, Клаус, если это ты накопал эту версию, тебе её и разрабатывать. Разошли запросы по тюрьмам. Судя по всему, интересующая нас особа должна ещё отбывать заключение. Если это подтвердится — ну что ж… вытащили пустой номер. А если нет, то её следы надо искать в наших местах, и зная о том, на что она способна, хорошо бы найти нам её поскорее.
«Нам может помочь только один человек», — решил Чермак.

Глава XLI

В первый раз пообщаться с преступниками напрямую мне довелось на заре карьеры, ещё когда я был начинающим журналистом. Я не искал встречи специально, не выгадывал время и место. Как это часто бывает, всё решил случай. Случай действительно единственный царь вселенной. Вдаваться в подробности этого дела я не буду, замечу лишь, что с тех пор я начал задумываться над тем, каково приходится сыщикам, тем, чья задача — разоблачать нарушителей закона. Я говорил со многими из них — как дожидающимися суда, так и уже осуждёнными. И в какой-то момент я даже забывал, с кем общаюсь. Некоторые из них оставляли очень даже приятное впечатление, и подсядь они ко мне в ресторане, или на лавочку в парке, я бы заговорил с ними сразу, не почуяв подвоха.
Никакой универсальной формулы определения преступников не существует. Разве что те, кто из социальных низов, пойдут на нарушение закона с большей вероятностью, чем люди, выросшие в благополучных семьях. Большинство преступников молоды. Тех, кому за пятьдесят — единицы, и среди них очень большой процент рецидивистов, имеющих за плечами огромный тюремный стаж.

Тем не менее, даже среди отпетых упырей встречаются те, от чьих злодеяний стынет кровь в жилах даже у опытных сыщиков. Я говорю сейчас о Трансильванских мясниках. Не просто так я пишу слово «мясники» без кавычек — главари как раз мясниками и были. Некогда порядочные обыватели, промышляющие скотоводством и продажей мяса, в какой-то момент решили свернуть на кривую и начали наводить ужас на Трансильванию.
Действовали хладнокровно, расчётливо и крайне жестоко. Я не считаю возможным лишний раз пересказывать ужасающие подробности дела этого семейно-криминального подряда. Скажу лишь, что мне посчастливилось напрямую пообщаться с некоторыми членами банды.

«Меня зовут Бела Рац. Мне было тридцать лет на момент суда. Мой приговор — пожизненное заключение. Собственно, я и основал эту… Группу»

«Меня зовут Каролина Димитряну, я — жена Ласло Димитряну. Нас обвиняли в пособничестве преступлениям и бандитизме. Сейчас отбываю десятилетний срок заключения. Считаю свой приговор необоснованным и несправедливым — я никого даже пальцем не тронула, крови на моих руках нет»

Эти вставки здесь не случайны. Читателю предстоит узнать эту историю из первых уст.

<…>

— …Если бы я сказал, что мне легко далось первое преступление, я бы солгал. Перешагнув эту невидимую черту, я какое-то время ходил, оглядываясь. Можно сказать, ждал ареста. Явись ко мне полиция, я бы сдался и не стал даже отпираться. В первые дни я плохо спал, и жена даже стала мне капать валерьянки на ночь, чтобы я уснул. Одна была надежда: гроссбух, который мы предусмотрительно унесли и сожгли. Без гроссбуха сложно было установить должников, потому я, можно сказать, запутал следствие. Улик минимум, счёт потенциальным подозреваемым идёт на десятки. Бене со мной об этом не разговаривал, но я знал, что он напряжён. А потом я понял: за нами не придут. Ну как тут не поймать кураж? Вот он ты, целый и невредимый, полиция в дураках. Главное было — не броситься в омут с головой. Мне хотелось сорвать куш посолиднее, но для крупного предприятия нужны сообщники. А где я их возьму? Не подойдёшь же ты к другу/брату и не скажешь: «пошли грабить»? Нет. Он в лучшем случае покрутит пальцем у виска, в худшем — донесёт полиции. Вот потому я ждал. Я умел ждать. И скоро к нам явился Ласло. Посетовал, что цыганьё его обнесло. Я предложил помочь. Мы с Бене уже тогда решили повязать и Ласло, и Каролину. Так, чтобы уже не соскочили.

<…>

«Я справедливо наказан, хотя считаю, что пожизненное заключение — слишком суровая мера. Отправляя человека на эшафот, или за решётку на всю жизнь, мы губим весь его созидательный потенциал, то, что могло бы пойти на службу всему человечеству. Не подумайте, что я оправдываюсь, но посмотрите на моих соседей. Их государство в перспективе выпускать не боится. И некоторым я бы на воле никогда не подал руки»

Эрик воспалёнными глазами пробежался по строчкам из очерка Вазула Меланьи о банде «мясников». Его было сложно удивить страшными откровениями Белы Раца, который давно уже корчится в аду. Его волновало другое: впервые ему приходилось описывать столь кровавые сцены. Если с образом мясников, оказавшихся в долговой кабале и не отогнавших мысль о том, что можно просто взять и убить своего кредитора, у него получалось отлично, то вот сцены расправы никак не выходили из-под пера. Черканув пару строк в тетради, мужчина бросил карандаш в сумку и заснул под стук колёс.
Не так давно он был в Будапеште. Ровно три года, как умер его друг и товарищ Вазул Меланьи. Он со своей женой не перенёс испанку. Об этом Эрик узнал уже позже, когда заехал в редакцию справиться о нём. Теперь пора было ехать домой. Он хотел хорошенько выспаться, и подумать, что делать дальше.
Путь до Залаэгерсега прошёл без приключений. И в скором времени Эрик зашёл в дом. Бросив сумку, он решил проверить почту. В ящике лежали квитанции, газета, и письмо. С тирольскими марками. «Это, наверное, Эмма», — решил писатель. Мысль о ней и детях всегда грела его душу. Он выжидал момента, когда снова сможет отправиться в Инсбрук и навестить их. Однако стоило прочесть имя адресанта, настроение Эрика мигом рухнуло вниз. Это было письмо от Хунека, и что-то подсказывало Эрику, что содержание его будет весьма и весьма неприятным. Вряд ли это вопросы о творческих планах или просьбы прислать пару открыток.
— А почерк-то явно не его, — вслух сказал мужчина, вскрывая конверт.

«Здравствуй, Эрик!
Пишу тебе рукой своего товарища, поскольку сам не в форме. Мы расследуем убийство и мы думаем, к этому причастна та, которую ты хорошо знаешь.
Поищи, пожалуйста, что-нибудь по делу Каталин Таллаш. Мы не можем найти о ней никаких сведений, ведь теперь и Австрия, и Венгрия — отдельные государства.
Отнесись к этому со всей серьёзностью.
Жду ответа.
Роберт»

— Во дела… А я ведь даже сочувствовал ей.
К счастью, у Эрика осталось немало вырезок из газет и журналов, где он публиковал письма каторжниц. Кого там только не было — даже жена одного из «мясников» отметилась!
Ничего не остаётся, как попробовать поискать хоть что-то. Если бы всё, что надо, всегда было под рукой…

***

Прошла неделя. Франц совсем не потерял рассудок, как судачили о нём некоторые знакомые. Да, он находился в отдельной палате лечебницы для душевно больных. Но он всё понимал, всё видел, всё слышал. Но вот отвечать на задаваемые ему вопросы не мог. Как будто волшебная сила сковала Франца, связала его язык, не давая разговаривать. Он также совершенно не хотел ни есть, ни пить. Как будто вообще забыл, как это делается. Сиделки вносили подносы с тарелками, наполненными молочной кашей или гороховым супом, а спустя некоторое время уносили их обратно. Еда, игры, новости, друзья, которые приходили к нему в сопровождении воспитательниц и без всякого сопровождения не вызывали у мальчика никаких эмоций.
Михи Вайсс, обладающий своеобразным чувством юмора, однажды притащил к окну лечебницы шляпку воспитательницы Тины. Надевал её и кривлялся, прыгая перед окном в надежде развеселить друга. Всё без толку. Больной глядел на представление с отстранённым видом и Вайсс даже не был уверен, что Франц его узнаёт.
Дед-лесничий притащил в старой меховой шапке показать Францу недавно родившихся бельчат. С белкой-матерью, видимо случилось несчастье, и старик взял заботу о её потомстве на себя. Бельчата уже открыли глаза и выглядели уморительно, но Франц даже не улыбнулся.

— Неужели он таким и останется? — с тревогой спрашивал старик в коридоре у Берты, которая тоже пришла навестить Франца.
— Статистика говорит, — деловым тоном ответила ему учительница, что чаще всего, такие больные приходят в себя. Но и ей самой тоже было не по себе — уже сколько дней прошло, а состояние Франца не улучшалось.
Доктор категорически запретил визитёрам напоминать больному о событии, свидетелем которого он стал. Но эта предосторожность была лишней. Франц забыл всё, что произошло с ним в тот трагический день. Вместо воспоминаний в его сознании висело размытое пятно, похожее на серое облако. Облако беспокоило Франца, иногда он даже тряс головой, чтобы вытряхнуть его, но ничего не получалось.
Единственно, что вызывало у больного хоть какой-то интерес, был котёнок. Маленький зверёк как раз аппетита не терял. Он отменно завтракал, обедал и ужинал, потом на какое-то время убегал через окно в сад, но всё-таки большее время проводил рядом с мальчиком. Котёнок как будто связывал Франца с действительностью, не давая полностью уйти в себя. Каждый день из полиции присылали сотрудника, чтобы узнать, как дела у Франца, и каждый раз новости были неутешительные.
Франц слышал сквозь тонкую дверь палаты разговоры доктора с полицейскими, понимал их смысл, но этот смысл доходил до него, как сквозь вату. Да, полиции надо, чтоб он что-то рассказал. Но он не может сейчас ничего рассказать и не хочет. Возможно, если бы он захотел, он бы смог выгнать из своей головы серое облако, которое отгораживает его от мира и от других людей. Но ему пока не хочется. Более того. Чем больше проходило времени с момента трагедии, тем меньшехотелось Францу что-либо вспоминать.
Утром в пятницу доктор сказал очередному посланцу из полиции. Что состояние пациента ухудшилось, и прогнозов сейчас никаких делать нельзя. Возможно, нервная система мальчика ранее уже была подвергнута многочисленным стрессам, и история с убийством стала последней каплей.

— Просто безобразие! — бушевал Дитрих, услышав доклад своего подчинённого о состоянии Франца Нойманна, — почему эти костоломы не могут выполнять свою работу, как следует! Неужели трудно вылечить парня хотя бы до того состояния, чтоб он мог отвечать на вопросы?
Между тем, начали приходить ответы из женских исправительных учреждений на запросы Чермака. Ни в одном из них интересующая их особа не содержалась. Это пока что ни о чём не говорило. Война смешала все карты, уничтожила многие документы, проследить путь человека, даже находящегося под стражей, не всегда было просто.
Ответ пришёл даже из Триеста, теперь уже из-за границы, куда Клаус написал просто на всякий случай. Ничего в этом ответе интересного не было. Стандартная справочная информация «прибыла… убыла…» Но зато… Кроме тонкого листка казённой справки в конверте находилась вещь для полицейских Инсбрука поистине бесценная — фотокарточка.

Каспер приехал с вызова усталый и измождённый. Лесные пожары тушить было сложно, и сегодня как раз их расчёт с раннего утра дёрнули в лес. Кто-то подпалил сухую траву, и огонь быстро перекинулся на деревья. У пожарных не хватало воды, и приходилось несколько раз ездить на дозаправку. Но всё же, команда справилась, и сейчас Каспер с остервенением отмывался от копоти.
В это время в части показался патрульный.
— Нам нужен Дитрих. Он здесь?
— Да-да, иду, — отозвался Каспер и, даже не вытерев руки и лицо, выбежал в коридор.
— Вас вызывают в отделение, — полицейский показал повестку. — Поторопитесь.
— Ну… Сейчас-сейчас… Сейчас…
Каспер бегло объяснился с начальником смены, и, по-быстрому переодевшись в штатское, устремился вслед за полицейским, примерно догадываясь, какая ему уготована роль.
В это время у входа в участок стояло несколько полицейских. И начальник участка с какими-то служебными бумагами тут, как тут.
— Каспер, ты вовремя! — Дитрих отвлёкся на своего сына. — Дело очень важное. Ты знаешь, наверное, что с нашим главным свидетелем. Возможно, тебе удастся что-то сделать…
Если события, предшествующие его помещению в лечебницу, для Франца всё ещё оставались скрытыми серым облаком, то события его раннего детства и первые тяжёлые месяцы пребывания в Инсбруке крутились в голове постоянно. В это утро Франц как раз вспоминал, как он ехал в этот город в сопровождении своего взрослого друга Каспера. Сколько было тогда надежд и ожиданий у них обоих…
Внезапно дверь открылась и…
— Каспер!
Франц и сам не заметил, как заговорил.
— Слава богу! — перекрестилась сиделка в коридоре, — кажется пошёл на поправку мальчик, хоть что-то сказал.
Тонкая перегородка между ним и внешним миром внутри Франца как будто сломалась. Мальчик отвечал Касперу и даже смеялся, сам удивляясь, как просто это у него получается.

Предупреждённый доктором, Каспер держался спокойно и весело, поначалу ничем не напоминая Францу о пережитом им кошмаре. Но у него было поручение от отца — не только по возможности разговорить мальчика, но и показать ему фотографию полученную из Триеста. Понимая, что последнее поручение доктор точно не одобрит, Каспер как можно дольше оттягивал этот момент. Он вместе с Францем вспомнил момент их прибытия в Инсбрук, заново пережил историю спасения Эрики, передал мальчику привет от Биргит… Дальше тянуть было нельзя, скоро уже сиделка придёт выдворять посетителя.
— Тут отец просил меня показать тебе одну особу… — как можно небрежнее проговорил Каспер и потянулся к карману.
Франц напрягся. Почему-то ему очень не хотелось, чтобы друг ему что-то показывал. Но поздно. Каспер уже достал фотокарточку. Какая-то женщина в фас и в профиль. Фото старое и некачественное. Но чем больше Франц всматривался в это лицо, тем больше его охватывал дикий ужас. Внезапно серое облако в его голове рассеялось и чётко, во всех подробностях вспомнилась ужасная сцена, свидетелем которой он оказался.
Франц в омерзении сбросил с одеяла котёнка. Внезапно ему показалось, что шерстка животного вся вымазана кровью.
— Франц, ты узнал её? — спросил Каспер скорее для проформы. И так было видно, что женщина Францу не только знакома, но и вызывает у него животный ужас.
Франц кивнул и в слезах упал на подушку. Это она.

Глава XLII

Нельзя сказать, что женщина, которая назвалась Анной вообще не вызывала ни у кого подозрений. На следующий день после праздничного ужина, старшая дочь, которая в эту ночь осталась ночевать у родителей, с изумлением наблюдала, как постоялица ест.
Вечером Анна за общий стол не садилась, охотно и скромно подавала блюда гостям, убирала грязную посуду, в разговор не вступала. Но вот утром… Зрелище было неприятным и даже каким-то зловещим. Новая знакомая жадно ломала руками с длинными кривыми ногтями недоеденные накануне хозяйскими гостями остатки гуся, перемалывала крепкими жёлтыми зубами гусиные кости и при этом настороженно оглядывалась через плечо, взглядом хитрым и странным.
— Мама, а ты уверена, что её история правда? — передёрнув плечами от отвращения, спросила молодая женщина, — ты смотри, как бы она вас не обокрала…
— Ну конечно! — воскликнула Лина, — бедная девушка так настрадалась, так отчаялась, что чуть было не совершила страшный грех! Ведь подумать только, она бросилась в реку, чтоб лишить себя жизни! Я уверена, что она никакая не воровка. Да и что красть у нас?

Простодушная жена рыбака настолько прониклась выдуманной историей, совсем такой, как в воскресной газете, что позабыла о том, что историю Анны придумала сама. Постоялица же ни словом не обмолвилась о том, кто она, и как оказалась в мокрой одежде на берегу реки. Наивной хозяйке приходила в голову только одна версия — соблазнённая служанка — честная и работящая, не смогла пережить позора и решила утопиться. Простодушная Лина вряд ли имела понятие о способах уйти от полицейских собак.
Позже Лина и сама не раз содрогалась, видя, как Анна ест. В силу врождённой деликатности она поначалу молчала, но потом, уже считая квартирантку практически членом семьи, однажды попыталась поговорить с ней:
— Ты бы села, взяла тарелку, вилку, нож, — мягко обратилась она к Анне, — мы же не отбираем у тебя еду, ешь сколько хочешь. Не годится хватать пищу руками. У тебя родится скоро ребёночек, и ты должна будешь учить его красиво есть, а то люди будут думать, что он у тебя невоспитанный.
Анна с искренним недоумением подняла на хозяйку глаза от рыбьего скелета, который она только что жадно обглодала, держа обеими руками.
— А что не так? — спросила она.

И хозяйка её опять пожалела. Бедную девушку, видимо, никто не учил пользоваться тарелкой и вилкой. Видимо, она сирота, с детства привыкла доедать объедки, да и то боится, что отберут. Во всех её поводках чувствовалось что-то звериное. Генрих даже обмолвился как-то в разговоре с женой, кивнув на хищно грызущую очередной щучий скелет квартирантку:
— Прямо волчица!
В доме, однако, ничего не пропадало. Скромная хозяйка, пожалуй, немного лукавила. Красть-то было что. В послевоенные годы ценностью могли считаться и старенькая швейная машинка, и не новая, но вполне добротная одежда и кое-что из рыболовных снастей Генриха. Но всё это спокойно оставалось на своих местах.
Анна, не интересовалась хозяйским добром. После мягкого замечания Лины она вообще старалась не есть в присутствии хозяев, да и вообще не поднимала на них глаз. Живот её всё рос, и Лина уже принесла от дочери пелёнки и чепчики своей внучки, из которых та выросла. Равнодушие Анны к крохотным, отделанным самодельным кружевом шапочкам хозяйку немного обидело. Но добрая женщина решила, что квартирантка, которая раньше детей не имела, просто пока что не понимает, какое это счастье иметь малыша.
Одним субботним утром Генрих вытащил из сарая старую колыбель, в которой качали ещё его старшего брата, а потом и его самого, и всех его детей, почистил её и выкрасил в приятный светло-жёлтый цвет. Но Анна и к этому осталась равнодушна. Стариков это искренне огорчало.

«А по согласию ли она заимела ребёночка, — думала добрая женщина, поглядывая на свою подопечную, — только ли тут соблазнение, не было ли тут насилия?»
Впрочем, слёз или каких-либо других проявлений сильных переживаний за квартиранткой не наблюдалось. Она кормила кур и кроликов, помогала готовить еду, мыла посуду — быстро, молча, ловко перенося с место на место свой огромный живот, но абсолютно равнодушно. Лето близилось к концу. Август выдался жарким. Анна, пожаловавшись на духоту в доме, перенесла в угол сарая, где хранилось сено для кроликов, подушку и старое лоскутное одеяло и стала там спать. Хозяйка ей не препятствовала. Её немного беспокоило, что роды у квартирантки могут начаться внезапно, но Анна уверяла, что время до родов ещё есть.
В тот вечер ужинали поздно. Генрих целый день провёл в городе, помогал зятю с ремонтом крыши, а Лина затеяла большую стирку. Они с Анной таскали воду из реки, грели её и выливали в большое корыто, снимали, стирали и крахмалили постельное бельё, скатерти и занавески, потом, когда всё это подсохло, гладили большим, тяжёлым старомодным утюгом.

Хозяйку удивило, что квартирантка, которая так неаккуратно ест и забывает подстричь ногти, имеет навыки стирки.
— Ты с детства в услужении, деточка? — решилась спросить она, но Анна, по обыкновению, промолчала.
«Тяжело вспоминать свою горькую жизнь», — сделала вывод хозяйка.
В дни, когда Генриха не было дома, Лина не считала нужным обременять себя приготовлением обеда. Они с Анной перекусили утром у плиты яичницей с хлебом, а потом Лина вспомнила о еде только вечером, когда вернулся Генрих.
Анна от ужина отказалась, сославшись на жару и усталость, и сразу отправилась в сарай спать.
— Загоняла ты свою помощницу, как бы ей плохо не стало, — сказал муж Лине.
Лина возмутилась:
— Что я, разве не понимаю? Поднимать тяжёлое ей не даю, слежу, чтоб отдыхала… За мной бы кто так следил, когда я на сносях была.
После ужина, потушив лампу и открыв все окна, хозяева улеглись спать. Генрих заснул, по обыкновению, быстро, а Лина всё ворочалась рядом с мужем, вспоминая свои беременности и свою совсем не сладкую жизнь.
К середине ночи она всё же задремала. Ей снилась корова по кличке Малина, которая жила у них, когда Лина только вышла замуж за Генриха. Как будто эта корова вышла на берег реки, зашла в воду, и ноги её увязли в прибрежном иле. Вообще-то возле их пристани дно было каменистое, увязнуть никакого риска не было, но во сне корова Малина уходила с каждой секундой в воду всё глубже и жалобно мычала. Лина бросилась на помощь, но с ужасом почувствовала, что и её ноги неуклонно уходят в ил… и проснулась.

Лунная дорожка лежала на домотканом половике. Пахло свежестью с реки и ночными фиалками, которые росли под окном. Но, как остаток кошмарного сна, откуда-то доносилось сдавленное мычание.
Первым побуждением Лины было растолкать мужа и отправить его выяснять природу непонятного звука. Но Лина знала, каким сердитым бывает Генрих, когда его будят ночью после тяжёлой работы. Поэтому, поколебавшись немного, она накинула халат и вышла на крыльцо.
Звуки явно доносились из открытой двери сарая.
— Анна! — ахнула хозяйка и бросилась было в сарай, но остановилась. Буйная фантазия подкинула ей новый сюжет: а что, если злой соблазнитель нашёл свою жертву и теперь, опасаясь, что она потребует с него признания ребёнка или средства на содержание, душит несчастную?
Лина решила сначала тихонько подкрасться и посмотреть, что же такое происходит в сарае, а потом уж действовать по обстоятельствам. Ночь была лунная, во дворе всё было видно до мельчайшей травинки, но в сарае Лина ничего разглядеть не могла. Какая-то фигура копошилась, наклонившись в углу, где спала Анна, как будто стараясь что-то вдавить в пол, именно оттуда доносились сдавленные звуки, которые хозяйка приняла за коровье мычание, но понять, что там конкретно происходит было невозможно. Неясная картина была страшной и необъяснимой.
Пока Лина топталась на пороге, боясь войти в сарай, за спиной раздался тревожный голос Генриха, и на проход упал яркий свет ручного фонаря.
— Что тут, Лина? Началось?
Женщина приободрилась. В сопровождении мужа она уже не боялась никого, но то, что супруги увидели, войдя в сарай, заставило их на какое-то время потерять дар речи.
Квартирантка, уже без огромного живота, вся в крови, металась на насквозь пропитанном кровью одеяле. Лицо её было абсолютно белым. Лина даже не представляла, что человеческое лицо может быть такого цвета. Кровью, казалось, было пропитано вообще всё вокруг — сено, земляной пол, тощая подушка… Но где же ребёнок?

Генрих догадался первым. Подбежав к окровавленной женщине, он откинул лежащую рядом подушку. Под ней оказался крупный, синюшного цвета младенец. Действуя какому-то наитию, старый рыбак положил младенца животом на свою большую ладонь, а второй ладонью с размаха шлёпнул по крохотной попке. Ребёнок сморщился, открыл глаза и запищал.
— Ах ты ж, падаль несчастная! — закричал Генрих на истекающую кровью женщину, — ты что это удумала?
— Что ты, что ты, отец, разве не видишь, ей плохо совсем, беги зови фрау Кёниг! — истерично взвизгнула Лина, — подушку она случайно от себя откинула, не в себе она.
Но тут хозяйку прошиб холодный пот — нет же! Подушка на ребёнке очутилась совсем не случайно. Странная сцена, которую она видела до прихода Генриха, когда копошащаяся в углу фигура, как будто вдавливала что-то в пол, не оставляла сомнений. Это сама роженица пыталась удавить подушкой своего только что рождённого ребёнка. И то, что ребёнок остался в живых, не её заслуга. У чудовища просто не хватило сил довершить своё чёрное дело.
Генрих ушёл уже довольно давно. Акушерка фрау Кёниг, к которой обращалась и сама Лина, а теперь и её дочь, жила не далеко. Но, будучи уже в довольно преклонном возрасте, она вряд ли сможет добежать до них быстро.
Роженица перестала метаться и сейчас лежала совершенно неподвижно. Глаза её были закрыты, а лицо теперь посерело. Лина даже не могла сказать, жива ли она ещё. Младенец, обернутый полой халата Лины, тоже лежал тихо, но он был безусловно жив. Женщина наклонилась над неподвижным телом и робко окликнула:
— Анна?..
Роженица приоткрыла глаза и прошептала:
— Каталин.
Лина, несмотря на весь свой страх перед этой страшной женщиной, обрадовалась, что она жива и быстро спросила:
— Ты хочешь так назвать дочку? Но ты, наверное, не заметила, у тебя родился мальчик. Хороший малыш, совсем здоровый…
Роженица досадливо поморщилась.
— Нет? Ты не то хотела сказать? Ты хочешь позвать свою родственницу, которую зовут Каталин. Да?
— Меня зовут Каталин, — чётко и ясно произнесла роженица и закрыла глаза.

Когда через полчаса Генрих и фрау Кёниг вбежали в сарай, всё было кончено. Лина тихонько покачивалась, прижимая к себе ребёнка. Мёртвая женщина у её ног, как ни странно, сейчас выглядела более женственной и почти красивой. Белое лицо приобрело правильность мраморной статуи, потеряло угрюмость и нездоровую хитрость, которые ранее так часто замечали хозяева.
— Как ты думаешь, — кто она? — спросила Лина у мужа, машинально баюкая ребёнка. Глупость своей придуманной истории была сейчас так ясно ей видна, что женщина была готова расплакаться.
— И знать не хочу! — решительно ответил Генрих, — кто бы она ни была раньше, умерла она, как преступница и детоубийца. Хорошо. что мы подоспели. А то ведь удушила бы своего ребёнка! Да и раньше, наверное, ничего хорошего она не делала. И зовут её, как ту тварь, что до войны в гимназии детей сожгла — Анна.
— Да не Анна она, — вздохнула Лина, — её зовут Каталин. Призналась мне перед смертью.
— Час от часу не легче! — с досадой воскликнул Генрих, — пойду-ка я за полицией, а то как бы нас самих не впутали в это дело.
— Может быть, лучше утром? — робко возразила ему жена.
— Нет, лучше сейчас, — чем раньше заявим, тем меньше к нам будет вопросов. И дёрнул же чёрт меня притащить её тогда в дом!
Между тем акушерка неслышно и споро занималась ребёнком.
— Если не возражаете, я мальчонку пока к себе заберу, а утречком в приют отнесу его, — обратилась она к хозяевам.
— Будем вам очень признательны, фрау Кёниг, — ответил Генрих, роясь в кошельке, чтоб заплатить акушерке.
— А может быть… — начала Лина.
Генрих, который настолько изучил свою жену за все годы совместной жизни, что сам мог заканчивать за неё фразы, твёрдо оборвал:
— Нет. Нам ребёнок преступницы не нужен. Только в приют.
— Ну в приют, так в приют, — вздохнула Лина и перекрестилась.

Глава XLIII

Хунек был рад вернуться на службу. В больнице он откровенно скучал, ему было невыносимо постоянно видеть белые стены, вдыхать запах лекарств и ждать очередного обхода. Правда работа для него вскоре нашлась — от Эрика пришёл ответ. Это была целая бандероль с газетными вырезками и подшивками. Писатель отметил везде имена адресанток и даже сделал некоторые пометки. Например, над пометкой «Агнеш Гара» значилось: «Кого ни спросишь — тот или невиновен, или раскаивается. И она туда же. Но похоже, всё, о чём она сожалеет, это лишь о том, что её поймали». Было там ещё несколько. Но вот беда — все эти письма были на венгерском. Уж кто-кто, а Хунек этот язык не знал совершенно. К счастью, в скором времени его навестила Лена. Уж она-то мадьярский знала лучше. Так у Роберта появилась папка с рукописным переводом. Может, он был не очень точен, но смысл улавливался достаточно легко. Вот и теперь поверх остальных вырезок лежал листок с пометкой «Каталин Таллаш». Полиция уже потеряла надежды найти её, но вдруг среди ночи Роберт услышал гул, который его и разбудил. Верный своим принципам, он снова остался допоздна в конторе. И, видимо, не зря. Приоткрыв дверь, он подозвал полицейского, чтоб рассказал, что к чему.

— Опять труп? — спросил он с некоторой опаской.
Полицейский молча кивнул. Чертыхнувшись, Роберт принялся собирать свой портфель и готовиться к выезду. Пока из детективов он ближе всех к месту событий. Ближе всех к месту происшествия жил Чермак. Его и надо вызвать. Тем более, он проделал колоссальную работу и даже высказывал недовольство тем, что его, похоже, обойдут по службе. А ведь это он привёл полицию к четвёртому трупу! Некий Штайн из воровской шайки пропал в конце декабря, и как его ни искали, тупик. Никого даже приблизительно похожего не смогли задержать. А вот Чермак, покопавшись в бумагах и подняв несколько старых дел, нашёл-таки зацепку. Флигель на самой окраине, владелец которого давно умер, а наследники так и не объявились. Там бывало много сомнительных типов. И человека, похожего на Штайн, там иногда тоже видели. А с ним — молодую светловолосую женщину. Но вот, перед Рождеством внезапно Штайн перестал появляться. То ли почувствовал за собой слежку, то ли ещё что, но больше его никто не видел. Чермак тогда чуть ли не весь дом перевернул вверх дном, пока не нашёл в подполе мумифицированный труп. Оставалось только гадать, что же случилось роковым вечером.
— Постойте, инспектор! — в коридоре Роберта окликнул постовой, — с вами хочет поговорить заявитель!
— На месте разберёмся! — отрезал Хунек. — Куда едем? — переключился он на ночного гостя.

Через полчаса в рыбацком доме столпились полицейские, хотя особой нужды в них не было. Роберт осматривал труп вместе с экспертами, а Чермак выслушивал всю историю от начала до конца. Клаус, ещё час назад спавший в своей кровати, смотрел на Роберта с завистью. Ему хоть бы что — носится, как конь.
— Мы закончили, — Хунек вошёл в дом и снял защитную маску. Следом — халат и перчатки. — Можно забирать тело. Опознание проведём потом. Значит так, — он обратился к Лине, — у вас дома жила не знакомая вам женщина. Вы не пытались узнать, как она сюда попала?
— Я уже всё рассказала вашему коллеге, — растерянно ответила женщина.
— Ничего, теперь мне всё расскажите. Меня кое-что смущает в этом деле: вы прячете таинственную незнакомку, у которой явно проблемы с законом (до сих пор отметины на запястьях), а сегодня мы находим её мёртвой. Это… Интересное обстоятельство, вам не кажется?
— Вы намекаете, что мы её убили? — вмешался Генрих. — Да мы… Да мы её ребёнку жизнь спасли — она его задушить хотела!
— Вот как? И что же, не было у вас прежде конфликтов? Никому из вас она ничем не угрожала? Не признавалась, откуда родом? Так, — он резко остановился, сделав круг по комнате, — или мы говорим откровенно, или за вас заговорят улики!

Конечно он прекрасно знал, что никто не трогал Каталин и пальцем. Скорее, сами обитатели дома были в смертельной опасности. И это просто чудо, что не случилось новой расправы.
— Мы ни в чём не виноваты, — заговорила Лина с небывалой решимостью.
— И что же, вы не читали газет? Не видели описаний убийцы? Не слышали, что она натворила?
— Я редко куда хожу, — смутилась Лина. — Да и мне показалось, что… Ну… Не похожа она на убийцу…
— Не похожа… Мало кто похож на преступника, — согласился Роберт. — Но если бы вы прочитали её письмо… Вы бы точно перекрестились. Итак, начнём с того, что в пятнадцать лет она бросила на морозе умирать собственного новорождённого ребёнка. Отделалась пятнадцатью годами. Но вот когда я читал её откровения, мне казалось, что пишет это вошедший во вкус людоед. И я бы не хотел, чтобы она освобождалась, — процитировал инспектор примечание Эрика. — Где она ещё успела наследить — мы уже не узнаем. Но вот здесь за ней тянется шлейф новых убийств. Двадцать третьего декабря прошедшего года она в пылу ссоры убила своего сожителя. Несколько ударов по голове и контрольный ножом. Точно между рёбрами. Так забивают свиней. В январе — новый труп. Мальчик-бродяга, так не вовремя наткнувшийся на неё. И, наконец, июнь. Вам повезло, что здесь нет нашего коллеги, чью жену она и убила. Опять же ни за что. просто потому, что её заметили. Видите, фрау, какую змею вы пригрели?

Роберт слышал, как Чермак скрипнул зубами. Его раздражали причитания Лины. Клаус вообще чувствовал себя абсолютно разбитым, если его кто-то будил посреди ночи. Сейчас бы он грубо оборвал женщину, но присутствие коллег сдерживало его.
— Так-так… Ну хотя бы ребёнок жив. Вы правильно сделали, что отправили его в приют — дурная кровь у него. Кто знает, чем нам это всё грозит… Слухи остановить невозможно: рано, или поздно, правда всплывёт, и тень прошлого его настигнет. И тогда… Тогда мы будем иметь на одного преступника больше. Знаете, как это бывает? Не дашь вовремя маленькому воришке по рукам — он будет воровать и дальше. Я в своё время стащил козлёнка у соседей, и попался полиции. Столько унизительных процедур пережил… С тех пор зарёкся чужое брать, не спросивши. А вот у нашего «собирателя мелочи» был такой подопечный. Нет, не сирота — мальчик из полной семьи. Вот только не повезло ему с отцом — это был матёрый вор, который хвастал сыну каждой успешной кражей и рассказывал, как обманывать людей и ускользнуть от ответственности. Полжизни за решёткой провёл. И мальчик гордился своим отцом. И сам стал воровать. Некому было дать маленькому вору по рукам. Пока папаша в очередной раз в тюрьме небо коптил, сынок продолжал семейное дело. Кто знает, как бы всё закончилось, если бы он не попался нашему «собирателю мелочи». Трудно было отучить его воровать. Но не невозможно. А не поймай мы его вовремя? А вот с этим ребёнком как думаете, что будет? Люди ведь узнают, чей он сын. Дети не будут ему давать прохода, взрослые ещё будут сторониться. И он поймёт, что только силой можно будет восстановить справедливость. Дети, которые растут с родительским клеймом, и не получают должного воспитания, а равно и справедливого отношения, рано или поздно приходят к выводу либо о полной правоте своих родителей, противопоставивших себя обществу, либо что от людей ничего хорошего ждать не приходится, и справедливость надо восстанавливать силой. Так они и берут в руки отмычки, ножи, дубины, или обрезы.
— Нет-нет! Я не могу этого допустить! — вдруг воскликнула Лина.
— Я правильно понял, что вы хотите оградить ребёнка от прошлого?
— Он не в ответе за свою мать! — решительно заявила женщина. — Я его не брошу! Заберу сегодня же!
«Ох и не вовремя же вы вспомнили об этом»! — выругался про себя Роберт, вспоминая, сколько натерпелся Франц из-за своей матери. А уж отвратительная история с Эллой Фукс, ещё сильнее подогревала в Роберте жгучее чувство несправедливости.
Он видел, что Генрих явно недоволен решением жены. Но вряд ли надеется её переубедить. Сам же Хунек думал о том, что хотя бы одну жизнь он спас. Можно сказать, он дал по рукам не какому-нибудь воришке, а тем, кто намеревался пустить под откос жизнь ни в чём не повинного ребёнка.