Горошины. Повесть. Глава 2

                Выпавшим из одного стручка -
                посвящается.
               
                Глава 2.
                Переселенцы.
 
   
         Колесо пело свою дорожную песню. Подскакивало на бугорке, на секунду зависало в воздухе, и радостно опускаясь на землю, издавало весёлый визгливый звук «скри-и-и-их». В те же минуты, когда дорога становилась на короткое время ровной и мягкой,   колесо начинало петь спокойную мелодию, как бы стараясь усыпить сидевшего на телеге Матюшку. Но ему не спалось... В свои девять лет он первый раз отправился так далеко и мысли в его голове, рисовали разные картины: -  что ему предстоит увидеть за   дальнюю дорогу? Он весело болтал ногами, смотрел на бегущие  за ними облака и,  пытался расспросить отца о дороге. Но отец, идущий позади телеги и о чем-то тихо переговаривающийся с матерью, не отвечал на его расспросы. Мать наконец-то перестала плакать и теперь шла спокойно, крепко прижимая к груди самого младшего брата Матюшки, который родился всего три дня назад. Он помнил, как все ждали, когда же мамка наконец-то разрешится, и тогда можно будет ехать. Тятька весь извёлся, ждал и переживал. У них было уже три сына, но очень уж нужен был ещё один сын, чтобы можно было потом, на новом месте получить больше земли. И когда мамка выгнала их всех из избы, а сама осталась с бабкой Фёклой, которая и Матюшке помогала появиться на свет, все поняли - значит скоро. И мечта Наума Игнатьевича сбылась. Прасковья Федоровна – супруга, разрешилась благополучно четвёртым сыном, которого окрестили на второй день в местной церкви Рождества Богородицы - Елисеем и внесли в подорожные списки.

        Дорога… Матюшка задумался и вспомнил, как тронулись от дома. Медленно мелькали родные деревенские дома, то там, то тут стояли односельчане и долго смотрели им вслед. Никто не знает наперёд, что ждёт их, решившихся на такой тяжёлый и далекий переезд... Не каждый на него отважится, не у каждого есть на это деньги, и деньги не малые. Что гонит из насиженных мест людей, как птиц перелетных?.. Воля ли, поиски лучшей доли или может, манит неизвестность далекого богатого края, где всего вдоволь и земли, и рыбы, и зверя?.. А может просто есть такие люди, которые живут на одном месте, и всё у них вроде хорошо, да ладно, а глядишь, срываются с насиженного места и вновь идут испытывать судьбу, чтобы успеть ещё что-то новое сделать. Вечные ходоки - ходики, так можно их назвать, и не потому что они - лодыри или неудачники, просто течёт у них в жилах кровь, которая не дает покоя, заставляя познавать новое, достигать новых результатов и вершин, а достигнув… вновь искать что-то ещё.

        Матюшка слушал дорожную песню колес, вспомнил, как помахал на прощанье деревенским ребятишкам, проводивших переселенцев до поскотины. Копируя мать, он так же она, незаметно от братьев Захарки и Игнатки, набрал целую горсть земли и зажал её в кулаке. Родители   повернулись, поклонились в пояс  рязанской стороне и,  успокаивая заплакавшего  Елисейку, пошли за телегой. Отец, подбадривая всех громко сказал:
    
      - Эх, и заживем же мы с вами! Только работай, не ленись! Всё у нас будет хорошо, верьте мне сынки!  Вырастите, приедете сюда, всей деревне гостинцев привезёте.

      И сыновья, подбодрённые словами отца, весело зашагали. Матвейка завидовал шестнадцатилетнему  Захару, который вел под уздцы серую в яблоки орловскую кобылицу Ветку. Ему, как самому старшему, уже многое разрешали и доверяли делать. Не зря же отец взял Захара с собой, когда, после своего возвращения с дальней дороги, куда отправился он с несколькими односельчанами на разведывание нового места жительства, поехал в родное село Никольское Орловской губернии просить отцовского благословения на переезд. Матюха  помнил, как плакал и просился с ними, но отец строго сказал, что мал пока, и хватит с него предстоящего долгого переезда, чтобы оставался пока дома с матерью и копил силы.

         Средний брат Игнатка, названный как раз в честь деда к которому отец с Захаром собирались ехать, даже и не просился. Он понимал, что теперь он в доме остается за старшего, и уж теперь то он себя покажет, докажет всем, что в свои одиннадцать лет,   уже многое знает и умеет, и что мамку смело можно оставлять с ним. Игнатий старался во всем походить на старшего брата, даже втайне от него пытался копировать походку Захара, и ворчать на корову, когда та вываливала сено из кормушки:

     - Ну чего удумала, Пеструха? Вот я тебе задам! – говорил он, и махал кулаком. Корова Пеструха смотрела на него удивленно и вместо того, чтобы испугаться   грозного  вида Игнашки, ни с того, ни с сего вдруг вытягивала изо рта свой длинный шершавый язык и старалась лизнуть своего грозного хозяина прямо в лицо. Игнат опять ворчал, вытирал рукавом рубахи свое лицо, пытался   отмахнуться от Пеструхи, но та,  основательно старалась вылизать своего ворчуна, принимая его, видимо, за своего бычка.   

        Целый год не было отца... Ранней весной 1838 года, за три недели до Пасхи, Наум Игнатов и односельчанин Аникей Фадеев ушли в далекую Сибирь. Мамка всё ждала, что может они, забоятся, и к пасхе вернутся, но прошло Благовещенье, следом за ним на следующий день Вербное воскресенье, Пасха, Троица, Петровки, Успенский пост, а мужики   не возвращались… Когда ребятня укладывалась спать на печке,  Прасковья Федоровна переделав  свои дела, опускалась перед образами, чтобы выпросить скорейшего возвращения мужа.  Примечавший все Матвейка видел, как Захар тихо спускался с печи, становился рядом на колени, и тихо, про себя обращался к святителю Николаю. Своим  детским чутьем, он, почему-то выбрав из большого количества икон, именно эту, большую писаную на дереве икону Николая Чудотворца, молил об отце...
 
          Да… судьбы людские…не мог тогда и представить себе тринадцатилетний мальчишка, что тот святой, к которому он обращался в своих детских   молитвах, не раз будет играть значительную роль в их роду…

         Мать тихо шептала молитвы и плакала. Захар, вставал, подходил к ней, и ласково гладя по голове говорил:- Не плачь, мам, тятька у нас  везучий, вот увидишь, он скоро вернётся.

        Но отец все не возвращался... Уже скосили и заскирдовали сено для Пеструхи и жеребца Гнедого, убрали рожь. Игнатка с Матвейкой натаскали грибов на засолку, и мать, ошпарив кипятком бочки, засолила их. Вытопили и просушили погреб. Засыпали зерно в амбар, а от отца не было никакой весточки.

       За заготовкой дров не заметили, как наступила зима. Она в этом году нагрянула как-то рано и, засыпав дома, поля, дороги, принялась хозяйничать. Морозы сковали большое озеро и речку Панику. Оставалась не замершей только большая полынья около мостков, где бабы обычно полоскали белье.

      В тот день мать, накормив обедом ребятню, собралась идти на прорубь полоскать белье. Захар сказал, что пойдет во двор, натаскает сена скотине, а младшим наказали строго настрого сидеть дома. Прасковья, уложив белье в ведра, и подцепив их на коромысло,  ушла на прорубь. Захар же вычистив в стайках, и натаскав сена скотине, услышал, что в доме кто-то сильно кричал. Подумав, что пока он управлялся, вернулся отец, а он его не заметил, побежал скорей в дом. Рванув в сенях дверь, он не отряхнув даже снега, заскочил в горницу. Два брата вцепившись друг в друга,    истошно кричали. Из-за чего произошла драка, они так и не сознались Захарке, но получив увесистые подзатыльники и разведённые в разные стороны, стояли, насупив брови. Захар принялся их отчитывать, как вдруг в дверях кто-то торопливо застучал и, отворив дверь, вбежала соседская девчонка   Фимка и закричала с порога:

       - Ваша мамка тонет!