Глава 4

   
                ЮНОСТЬ КОМСОМОЛЬСКАЯ МОЯ

    
             


          С восьмого класса нас называли «старшеклассники», а в десятом классе «выпускники». Наш школьный статус повышался, наши «права» расширялись. Мы становились более самостоятельными, детство убегало назад за горизонт лет. Для нас по праздникам проводились уже не «утренники», а «вечера отдыха», с танцами и интимными играми в «почту». Эти школьные вечера для многих из нас были своего рода «выездными балами» не меньше, чем для Наташи Ростовой.

           В старших классах преподавали уже другие учителя, более опытные и авторитетные. Так новым учителем по русскому языку и литературе оказался молодой учитель, год назад окончивший Фрунзинский университет Николай Иванович Неумывакин, старший брат Гали. Это был необыкновенный, не от мира сего, возвышенной души человек. Я стал его самым близким по идейно-нравственным и духовным устремлениям учеником. Я сначала не знал, что он брат Гали.

           С первых дней занятий мы присматривались к своим новым учителям, а они присматривались к нам. После каникул мы постепенно втягивались в учебу, а учителя овладевали вниманием класса. В восьмом классе «Б», в котором я был зачислен, несколько изменился и сам состав учеников, по сравнению с тем, что было в седьмом, сформированным ещё три года назад, в пятом классе. Половина бывших одноклассников выбыли из школы для продолжения учебы в техникумах или училищах. Кто из-за неуспеваемости после переводных экзаменов остался на второй год. Были и такие, кто просто бросил школу и пошел работать. Одним словом состав класса обновился. Появились выпускники из Первомайской школы колхозной молодежи (ШКМ) Горобцова Люда, Кадацкая Лида, Кротова Нина, Авраменко Женя.

            Из семилетней школы горного колхоза им. Карла Маркса Дербуш Юра и его сестра Ирана. Из школы при сахарном заводе на ж.д. станции Беловодская – Луцкий Леня. Хозяином класса был второгодник Петя Колесников, с нахальными, красивыми, черными глазами.

             Новым классным руководителем нашего 8-го «Б» класса был назначен преподаватель физики, седоволосый и очень строгий на вид Долгополов Арсений Алексеевич (эвакуируемый во время войны из г. Ленинграда). Это он на первом же своем уроке вызвал к доске для решения задачи Колесникова Петю, который не справился заданием, сказал: «Ну что, Колесников, вы снова – ни бу, ни му, ни ку-ка-реку! Садитесь, два!».

         Заметную положительную роль в жизни школы и в судьбах отдельных учеников играл директор школы, преподаватель химии и биологии Иван Иванович Романов, тоже эвакуируемый из Ленинграда. Это был высокообразованный, интеллигентный учитель.

          С первых же уроков по литературе у меня начались складываться особые душевные отношения с высоким и стройным молодым учителем. Ласково-внимательный взгляд его светло-серых глаз обладал невидимой силой магнетизма. Каждые появления Николая Ивановича в классе одобрительно встречались всеми учениками. На его уроках вопрос о дисциплине и активном внимании не стоял. Никаких проблем с поведением у второгодника Петьки Колесникова или у Вадика Ситник, вконец избалованного сынка главного врача районной больницы, на уроках Николая Ивановича не было. Вместе с учителем в класс входила атмосфера доброжелательности и деловитости. Никто не пытался прятаться за спину впереди сидящего, и при каждом вопросе учителя все тянули руки для ответа.

           С первых же уроков я, очевидно, больше всех подпал под его благотворное влияние на все оставшиеся школьные годы. В девятом классе я под его руководством организовал рукописный журнал «КЛЮЧ», где «публиковались» литературные сочинения учащихся школы.

         Весна пятьдесят второго года для меня была по-особому солнечной и поэтичной. Моя дружба с Галей наполнялась сердечным томлением. Под сенью цветущих садов кружилась голова от первых робких поцелуев. Я был от нее в восторге. Ах, эти губки, эти глазки, очаровали вы меня! А этот волшебный голос, когда она просто говорит, а тем более поёт, нежно перебирая изящными пальчиками тугие струны гитары. Она завладела всем моим существом. Меня притягивала к ней непреодолимая сила душевного магнетизма, которая не исчезла и во все последующие годы и в настоящее время.

        Благодаря тому, что я был активным участником, членом литературного кружка и редактором рукописного альманаха «КЛЮЧ» мне было необходимо встречаться с Николаем Ивановичем не только в школе, но и у него на дому, где, разумеется, я имел возможность видеться и общаться с Галей. Это была девочка единственная, которой я признался: «Я тебя люблю!» Этих слов я больше никому и никогда не говорил.

         Первые наши амурные свидания проходили в аллеях школьного парка. Мы оба жили в десяти минутах от школы. Во время наших вечерних свиданий, мы изучали звёздное небо, показывая друг другу созвездия, которые знали. Кроме Млечного пути, Большой и Малой медведицы, Полярной звезды я показывал Гале Стожары, Кассиопею, Весы, созвездие Тельца, под которым я родился, и другие. Особенно мне нравилось созвездие Орион и самая яркая звезда Сириус, с которой я отождествлял Галю и моё чувство к ней.
«О, Сириус, ты чист как бриллиант!
  И нету ярче звезд тебя на небе.
  И я хочу таким же ярким быть…
  А для чего все это надо? Да потому, что.
  Есть на земле звезда такая,
  В которую влюбился я.
  И дружба с ней моя святая
  Есть дружба света и огня!»

         В конце апреля высокие тополя оделись в зелень молодых листьев. Фруктовые сады окутались в белые наряды. Особенно упоительно-благоуханными оказались глухие и непролазные заросли терна, где мы могли уединиться, слушать гудение пчёл, извлекающих мёд из распустившихся цветков, и пить нектар с влюбленных губ.

      Но не успели отцвести сады, как в наших отношениях наступили «заморозки», которые мне пришлось преодолевать три долгих изнурительных года.
С наступлением летних каникул Галя стала уклоняться от встреч со мной. Это называлось «перестала дружить», хотя видеться и общаться, т.е. разговаривать мы продолжали. Дело шло к полному разрыву дружеских отношений. Она начала отдаляться от меня, предпочитая подружек и других симпатий, а я же продолжал её преследовать, как охотник убегающую лань.

      Первую запись в своем многолетнем дневнике я сделал 29 ноября 1951 года, но только с апреля 1952 года записи в дневнике стали моей ежедневной потребностью запечатлеть на бумаге свои чувства к ней.

       После наших рандеву под звездным небом, в кущах цветущих садов я записал: «Вот Галя Неумывакина настоящая девушка. Она многим отличается от своих сверстниц. Умна, скромна, поэтична, рассудительна, обаятельна, прелестна. Она может быть настоящим другом. Ярко выражена нравственность и здравомыслие. Она правильно понимает, что значит жить и в чем счастье жизни. Счастлив будет тот, кому она достанется, т.е. кому она отдаст своё сердце и руку. Я с ней хороший товарищ. За то короткое время, что мы с ней встречаемся («дружим»), она помогла мне разобраться в своих недостатках, от которых мне захотелось избавиться, чтобы быть достойным её. Вообще мы испытываем наслаждение, когда говорим о чем-нибудь. Время во время бесед пролетает так быстро, что не замечаешь часов. Мы договорились говорить друг другу всё честно, прямо и открыто».

       Все, что говорил Николай Иванович на уроках по литературе и в личных беседах, было созвучно моим юношеским устремлениям к самосовершенствованию. Внутренне я осознавал, что природа не наделила меня какими-либо заметными талантами. Но мне хотелось как-то выделиться из общей толпы. Я был честолюбив, но не спесив.

        Каждым своим словом Николай Иванович убеждал учеников, что в жизни необходимо стремиться стать настоящим человеком, полезным обществу. Что каждый человек должен вырабатывать в себе такие нравственные качества, как скромность и вежливость, внимательное отношение к другим, сострадание и мужество при защите слабых, прямоту и правдивость, благородство, волю и настойчивость при достижении поставленной цели, общественные интересы ставить выше своих личных, любовь и преданность своей родине и народу, всегда занимать активную жизненную позицию.
Все, что я узнавал от своего учителя, я как апостол, пытался передавать другим, с кем сталкивала меня жизнь. Главное, что я усвоил, нельзя быть равнодушным и безразличным к окружающему тебя миру, к тому, что в нем происходит, нельзя мириться с ложью, злом, несправедливостью. Я свято уверовал в то, что «человек человеку – друг, товарищ и брат».

        К сожалению, прожитые годы и особенно переворот конца ХХ века, убеждают, что как было, так и осталось «человек человеку вояк», что носителем зла является сама природа человека. И труд, который выделил человека из мира животных, стал основой эксплуатации себе подобного. «Через труды праведные не наживешь палат каменных». Но в юношеские годы я искренне верил в торжество правды и справедливости и как мог, служил этим убеждениям все последующие трудовые годы.

        Наступление летних каникул пятьдесят второго года стали для меня кошмаром сердечных терзаний. Отцвели сады. Начались переводные экзамены. Галя стала избегать со мной вечерних встреч; хотя мы виделись почти ежедневно, разговаривали о прочитанных книгах, но у неё появилась какая-то внутренняя отстраненность. Во время разговоров она была рядом, здесь, но не со мной. Я был не единственным её поклонником, да и не лучшим из них по своим способностям и внешней фактуре. Борьки, Эдики, Витьки, Кольки и прочие шведы, которые оказывали ей своё внимание, были известны мне, с некоторыми из них я был на короткой ноге. Они имели право на свое существование, как и я. Но никому из них я не хотел и не мог уступать.

        Мне ничего не оставалось делать, как не терять надежды и постоянно добиваться её внимания. Я занимался различными физическими упражнениями, чтобы развить себя физически. Я старался организовать свои ежедневные занятия осознанно по распорядку дня. Я много читал, самостоятельно зубрил немецкий язык, сочинял пьесы и рассказы, я делал всё, чтобы иметь предлог и возможность увидеть её, разговаривать с ней, просто дышать с ней одним воздухом. Где бы я ни был, что бы я ни делал, я постоянно думал о ней, ежедневно в дневнике записывал её имя. Я, как Дон-Кихот, готов был ради неё совершать любые подвиги.

     Моя одноклассница (её двоюродная сестра) Надя Ивашененко была на «моей стороне» и передавала мои признательные в любви письма Гале, на которые она не отвечала. Но я не верил в разрыв нашей дружбы. Со дня на день я надеялся, что мы встретимся вновь, поговорим, и все встанет на свое место. Но безрадостно и утомительно тянулись день за днем. Я был готов к решительному разрыву отношений: «Ах, раз так, то и не надо!» Но стоило мне встретиться, наконец, с ней, услышать её голос, увидеть её улыбку, ласковый взгляд её внимательных и умных глаз, как я забывал все обиды, которые накопились в моей душе.

       В карагачевом парке у дома культуры была танцевальная площадка, где по субботам проходили танцы под духовой оркестр. Томные звуки танго «Брызги шампанского» и вальса-бастон заполняли тенистые аллеи парка, где зарождались и раскручивались романы среди повзрослевших школяров. Вход на танцплощадку, залитую электрическим светом, стоил 20-30 копеек. После восьмого класса на танцы стал бегать и я. Как правило, мы приходили группой близких товарищей – Витей Злобиным, Муратом Эсекуевым, Вовкой Бессоновым. Девчонки приходили сами. После танцев расходились парами.

        Свои амурно-лирические переживания я доверял только дневнику. 14 июня пятьдесят второго года я записал:
 «О, Галя, Галя! Как тревожно у меня в груди. Ты так дорога мне. Я люблю тебя. Понимаешь, ты та, о которой я думаю постоянно. Ты мой идеал. Но тревога не покидает меня, и сам не знаю почему. Вот и сегодня мы встретились и проговорили с семи часов до полуночи. О чем мы только не говорили, но главный вопрос: любишь ли ты меня? – так и остался без ответа. Впрочем, любишь ли ты меня или нет, я тебя люблю, и буду любить всю свою жизнь. Я говорю с тобой и не могу наговориться, слушаю тебя и не могу наслушаться, вижу тебя и не могу наглядеться.

          Сегодня ты говорила о талантах, что они не решают всё и в музыке, и в живописи, и в литературе и во всех областях творческой деятельности, что таланты играют большую роль в судьбах людей. Да, все это так. Но что делать тем, у кого их нет? Разве я виноват, что природа при рождении меня не сумела наградить ничем, кроме дара горячо и преданно любить тебя? Мне остается одно: упорство и труд, которые все перетрут. Главное, чтобы ты была рядом со мной. Свою жизнь мы будем делать вместе, плечо к плечу. Мы с тобой преодолеем все преграды, всё переживём, и горечь утрат и радость побед, которые нас ждут впереди. Мы должны пройти свой путь, не сгибаясь ни под какими тяжестями невзгод.
Галя, ты так мало говоришь мне о себе, мне кажется, что ты чуждаешься меня, и от этого я так страдаю. Помочь тебе в чем-либо для меня большое счастье».

       А через несколько дней при новой встрече она сказала мне, что она: «не достойна меня, что она не соответствует мне, что я ошибаюсь в ней, что нам незачем встречаться». После таких признаний все оборвалось в моей душе, в глазах потемнело, во рту пересохло, перехватило дыхание. Я ушел весь разбитый. Но и после таких горьких признаний, я каким-то шестым чувством был убежден, что всё это вздор, что никто не может быть лучше её, что только она дороже мне всех на свете, что обязательно всё равно мы будем вместе.

         Каждый день я налегал на занятия по самообразованию. Писал различные опусы, чтобы иметь возможность показать их Николаю Ивановичу, а значит побывать в их доме, чтобы так или иначе увидеть и услышать Галю. Но она оставалась непреклонной, не хотела встречаться со мной по вечерам, хотя когда я был у Николая Ивановича, мы продолжали говорить обо всем, как будто и не было размолвки.

         23 июня Николая Ивановича не было дома. И я полдня просидел с Галей, разговаривали между собой по-немецки (разумеется, с помощью словаря). Мы много шутили и смеялись. На душе было светло и радостно. Но когда я предложил встретиться ещё вечером после  захода солнца, она отказалась от встречи, потому что пойдет в районный дом культуры, где ученикам десятых классов будут вручать аттестаты зрелости и после торжественного собрания будут танцы.
Она сказала: «Нет». И мне стало так больно, как в романсе, который с таким очарованием поет она:
«Мне сегодня так больно…
  Слёзы взор мне туманят.
  Эти слёзы не вольно
  Я теряю в тиши.
  Сердце вдруг встрепенулось
  И тревожно забилось,
  Всё былое проснулось…
  Если можешь, прости».

      Эту ночь я не мог уснуть, меня мучил один проклятый вопрос: «Неужели наши судьбы разойдутся, неужели мы не будем вместе». Воистину, «когда б мы знали, как ужасно, томиться жаждою любви».
Каждый день на страницах своего дневника я запечатлевал «страдания молодого Вальтера» и убеждал себя , что надо забыть Галю, так как «насильно мил не будешь», но делал всё, чтобы снова и снова привлечь её внимание к себе. Время тянулось в томительном ожидании. Ни яркое солнце, ни голубое небо, ни благоухание садов не радовали меня.

      27 июня я записал в дневнике: «Всё кончено, о ней надо забыть. Не хочет со мной дружить – не надо. Как горько, что все мои мечты о друге жизни, рухнули. Но я тебя не забуду никогда. Но я всегда готов выполнить любую твою просьбу встать на защиту тебя. Мне горько и больно, но печаль моя светла. Она полна одной тобой, тобой одною.… А ведь только два месяца назад, когда цвели сады, мы «поспорили», что через три года я догоню её по учебе (она учится на класс впереди меня). Значит, в 1955 году я выиграю или проиграю «американку». Не понимаю, чем околдовала она меня».