Операция Академик. триллер

Данное произведение - это литературный вариант авторского киносценария от 2017 года. Все персонажи, их высказывания и события являются вымышленными, и любое совпадение с реально жившими людьми случайно.




Предисловие.
Июнь 1940го года. Один год до нападения нацистской Германии на СССР. Французские и английские войска, в союзе с Бельгией, Голландией и Люксембургом, имея преимущество в живой силе и современной технике над наступающими войсками нацистской Германии, не сумев оказать достойного сопротивления, сдают неприступную линию "Мажино". Войска деморализованы и массово сдаются в плен, отдельные очаги сопротивления не спасают коалицию от полной капитуляции. Триста тысяч англичан из экспедиционного корпуса, оставляют тяжелую технику и успевают эвакуироваться. Оставшиеся, полтора миллиона военнослужащих благополучной Европы оказались не готовы драться до последнего: за каждый город, улицу или дом, бросив оружие и всю технику, сдаются в плен. И теперь в руках у гитлеровской Германии сосредоточилась вся экономика Западной Европы с ее природными, людскими и промышленными ресурсами…


ГЛАВА ПЕРВАЯ. УДАЧНАЯ «РЫБАЛКА»

ПОДМОСКОВЬЕ 09 ИЮНЯ 1941 ГОДА 09 ЧАСОВ 25 МИН
Лес. В лесу тихо: время от времени доносится пение птиц, жужжит шмель и стрекочут сверчки. Над небольшим кустарником видна синяя фуражка с лиловым  о колышком.
На земле, преклонив одно колено, сидит сотрудник НКВД, в звании капитана, Андрей Кряжев. Ему тридцать пять лет, коренастый, с крепко сбитым телом, с широким носом, лицо, как литое, с азиатскими скулами, чуть обветренное, с землистым оттенком, что говорит о частых командировках, а не о штабной работе; не многословный, опытный оперативник, с волевым взглядом, однако, в отношениях с женским полом чувствует себя не в своей тарелке, и потому старается держаться от них подальше.
Он опирается одной рукой на дерево и прислушивается. Его уставшие глаза и внешний вид подсказывают, что он уже не один час что-то ищет в этом лесу.
Вот, он осторожно встает, выходит на тропинку, с которой открывается вид на изогнутое, в виде широкого бумеранга, лесное озеро, около 2000 метров метров в длину, и идет, продолжая исследовать местность вокруг себя. Услышав приглушенный плеск, Кряжев вновь замирает, затем сворачивает с тропинки метров на тридцать и, осторожно ступая, идет к озеру. Он собран и предельно внимателен.
Кряжев выходит на берег. Туман, еще час назад, стелившийся редкими клоками вдоль дальнего берега растаял. Водная гладь чистая, не замутненная, с редкими камышами у берега, влево и вправо хорошо просматривается.  Вглядываясь в траву под ногами, Кряжев делает пару шагов направо. Неожиданно разворачивается и идет уже налево. Метров через десять он припадает к еще сырой от росы земле и трогает надломанные травинки.
Он находит в траве какую-то небольшую деталь темного цвета, величиной с пол мизинца, и, осмотрев ее, кладет к себе в карман.
Неожиданно, НКВДшник приседает, торопливо снимает с себя: фуражку, ремень, китель и сапоги; оставшись в галифе и майке, резко встает, и с разбега "ласточкой" ныряет в воду.
Секунд через десять появляется голова Кряжева, он делает глубокий вздох и вновь скрывается под водой. На этот раз его нет секунд тридцать. На поверхности воды появляются пузыри.
Еще через несколько секунд над водой появляется рука, а затем и голова Кряжева. Он с трудом, но неумолимо, что-то тащит из воды – видно, что он с кем-то борется.
Андрей Кряжев, сын таежного охотника-красноармейца, получившего от командования именной американский винчестер за уничтожение, двух пушечных расчетов белых, в гражданскую, под Волочаевкой, едва не «скосивших» шрапнелью, в разгаре атаки, всю его роту. Когда Андрею было семь лет на большом таёжном озере его ухватил за левую ногу огромный сом, пытаясь затащить под корягу у берега. Тогда он не растерялся: держась, за свисающие с обрывистого берега корни, он несколько раз ударил водяного монстра пяткой правой ноги по глазам и выплыл.
Через пару минут, мокрый Кряжев, волоком тащит по берегу неизвестного мужчину, лет сорока, и после непродолжительной силовой борьбы, в которой оба не проронили ни слова, одевает задержанному "водяному" за спиной наручники.
На неизвестном, задержанном, толстый шерстяной свитер, английский бинокль на ремешке и высокие, по грудь, резиновые рыбацкие сапоги, из которых сочится вода.




ЛУБЯНКА  09 ИЮНЯ 1941 ГОДА 12 ЧАСОВ 11 МИН

В кабинете Берии двое: Берия и комиссар Государственной Безопасности третьего ранга Павел Крапивин, сорока девяти лет, высокий, статный, сдержанный и образованный.
 Берия сидел за широким столом, что-то сосредоточенно помечая у себя в блокноте. Напротив него, в центре кабинета, на вытяжку Крапивин.
Нарком всегда предъявлял высокие требования к своим подчиненным - это правило он усвоил еще с той первой минуты, когда стал правой рукой Сталина - по тому, как сам Коба требовал от него в той же мере, если не больше.
Владение информаций – это была лично его сфера ответственности: и не только в «союзе», но и о противниках, нейтральных странах, об их настроениях, проводимых и планирующихся операциях и замыслах. И здесь была не малая брешь, о которой он не сообщал Кобе: в вермахте советские агенты, не занимали значимые должности, а вот англичанам удалось подобраться к германскому генералитету гораздо ближе, чем всем остальным разведкам.
И вот теперь появился реальный шанс подобраться едва ли не к самой верхушке британской разведки.
Волны сообщений о нападении Германии на «союз» нарастали с каждым днем. Сталин всецело доверял подписанному пакту о ненападении с Гитлером, и его, эти предупреждения о начале войны, начиная с мая 1941 года, с указанием все новых и новых дат, сильно его раздражали. Приходилось принимать меры, чтобы особо ретивые, но не самые ценные «предсказатели» понесли наказание. Но, сам Берия от этих волн угрозы войны увернуться не мог – они нарастали с каждым днем. Игнорировать и закрывать глаза, даже после подписания пакта, на количество войск вермахта, сосредоточенных на советско-германской границе, было попросту невозможно – как воздух нужна была реальная информация.
Слово Сом, в блокноте, он подчеркнул два раза.
- Я ждал вашего доклада, еще полтора часа назад, - Берия поднял голову, и проницательно, задумавшись, какое-то время, сквозь очки, смотрел на Крапивина, затем, с нотками одобрения, - Хорошо порыбачили товарищ Крапивин, жирного выловили… шпиона. Как он там – воспаление легких не грозит?
Крапивин, чеканя каждое слово.
- Оклемался, товарищ нарком, вполне здоров, и с ним уже работают!
- Значит, он… как сом, сидел под корягой?
- Держался руками, за корягу и дышал через трубочку.
Берия, пальцем, осторожно смахнув с края стола пылинку.
- Только аккуратно… все из него выпотрошить, по новой набить и опять в Англию – пусть теперь у них поплавает.
Через полчаса Крапивин по лестнице спускался к вестибюлю, за ним, почти вплотную, Кряжев.
Напряжение, после доклада у Берии, спало, и Крапивин, был, теперь, как никогда, в приподнятом настроении.
- Ну, как ты – уже обсох?
Кряжев, коротко, сняв свою фуражку, пригладил волосы у висков.
- Так точно!
- И как ты нашел то место… и еще догадался, что он в озере? Ума не приложу – Кряжев, ты что медиум?
- Там, у берега, были надломаны травинки, и рядом я нашел короткий обрезок резиновой трубки.
-  Два дня отдохни. И без возражений.
-  Есть два дня отдохнуть!
Павел Крапивин, по внешним данным был под стать «бывшим спецам»: высокий лоб, узкий подбородок, немногословный и уравновешенный, хотя, от взгляда серых, глубоко посаженных глаз, нередко, исходило ощущение сдавленной пружины. Вышел он из династии известных самарских врачей, выпускник медицинского факультета Саратовского университета, всем сердцем принял Революцию. В гражданскую был назначен начальником санитарного поезда, и несколько раз руководил его обороной от прорвавшихся отрядов белых и разношерстных банд, не признававших ни белых, ни красных.
В 1920 году Крапивин, прибыв с обозом, за ранеными красноармейцами, в стрелковый полк перед наступающим добровольческим корпусом генерала Кутепова, узнает, что руководство, состоящее из «бывших спецов» сбежало, командиры подразделений деморализованы и обороной руководить некому. Взяв под арест паникеров и пораженцев, он принимает на себя руководство. Грамотно построив оборону, и выставив на флангах пулеметные гнезда, перекрестным огнем,  положив треть наступающей кавалерии белых, заставил противника повернуть назад.
Руководством были замечены незаурядные лидерские качества Крапивина. Окончив с отличием в 1933 году военно-техническую академию РККА был направлен как, преподаватель в Военную академию РККА имени М. В. Фрунзе. В 1939 году Крапивина послали на усиление сначала в МУР, где проявились его аналитические способности и вот перевод на Лубянку, в НКВД.
Крапивин и сам до конца не понял, как он оказался на Лубянке раз, и в прямом подчинении у наркома Берии два. Хотя понятно, что после разгрома троцкистов освободились должности в многих ведомствах, в том числе и НКВД. Сторонники и сочувствующие идеям Троцкого выявлялись и по сей день. Крапивин поддерживал эту жесткую линию по их выявлению, хотя, пора было уже ослабить прессинг - не то уже недалеко до атмосферы всеобщего страха и подозрительности во всем. Но, пока все было оправдано - в Европе намечалась грандиозная драка и к ней мы должны подойти единым, стальным, слаженно работающим механизмом. Это все Крапивин понимал, но почему Берия выбрал его, а не кадрового военного – это конечно еще тот вопрос, на который у него не было ответа.
После поста охраны, у выхода, Крапивина окликает, стоящий на вытяжку майор милиции,  Григорий Лукич, пятидесяти пяти лет, плотного телосложения, с короткими "буденовскими" усами, а Кряжев выходит из здания.
Григорий Лукич, прислонив ладонь к виску, громко.
- Товарищ комиссар Государственной Безопасности третьего ранга разрешите…
Крапивин, кинув на майора недовольный взгляд, жестом показывает ему на выход, и выходит следом за ним.
Перед переводом, с повышением на Лубянку, Крапивин два года служил в МУРе под руководством майора Григория Лукича Федина. Федин не просто "горел" - он жил своей работой, и каждый промах подчиненных, воспринимал как свой. Порой, для решения поставленных задач, шел напролом, не соблюдая субординацию: стучался в высокие кабинеты, получал взыскания, но "мылом и катаньем" результат раскрытия преступлений выдавал высокий - порученные ему, особенно громкие дела закрывались. Но, в последнее время  два "висяка" основательно подмывали под ним почву - это неуловимые фальшивомонетчики на Тишинке и расстрел инкассаторов на Чистых прудах.




ГЛАВА ВТОРАЯ . «ПАУК»
Через пять минут Крапивин и Григорий Лукич уже были на заднем сиденье в автомобиле Крапивина. Его водитель, подтянутый офицер, лет тридцати, в звании старшего лейтенанта НКВД курил на противоположной стороне переулка.
Крапивин несколько раздраженно.
- Григорий Лукич, Гриша… ты чего творишь? Ты на прием запишись!
- Некогда, Павел! Горю я… синим пламенем!
-  Ну, говори, что?
- Паш, там – на лестнице, в вестибюле… это был твой человек?
 Крапивин, молча посмотрел на Григория Лукича.
Григорий Лукич, с жаром.
- Дай мне его сегодня … до вечера!
- Ты понимаешь – о чем просишь?
- Я все понимаю, но если у меня опять сорвется операция с фальшивомонетчиками – ты сам знаешь, что будет. Паш, выручи! Я уже всех своих и чужих пересмотрел – не один не похож, к тебе решил – может что посоветуешь, и вдруг смотрю и глазам не верю – рядом с тобой… нужное мне лицо – вылитый посредник, он как никто похож на Фрукта! Вот взгляни, - показывает фото Фрукта, Крапивин бросает взгляд на снимок.
Крапивин, повертев, в руках фото.
- Ну, я бы так сразу не сказал, но сходство есть.
Григорий Лукич, клятвенно прижимая руку к груди.
- Вечером верну. Ему только войти в ресторан и посидеть там пару минут за столиком. Все! - Крапивин колеблется, - Вспомни, как мы братьев-головорезов в Хлыновском переулке по утру взяли – они даже пикнуть не успели, а все – липовая Варька-молочница! Ты ведь тогда сам предложил эту идею. Помнишь?
Тем же вечером Кряжев уже сидел в легковой машине майора в безлюдном переулке, оба в гражданской одежде.  Григорий Лукич заметно нервничал, он сразу, нутром, почувствовал, что этот человек чем-то особенно ценен для Крапивина. «А если с ним что случись… как бывало и не раз, на простых операциях.  Второго такого «большого человека» как Паша в подчинении самого Берии больше не будет. Как не будет… и второго шанса взять банду. А там… и до служебного несоответствия рукой подать. С другой стороны - если его подчиненный на особом счету и «котелок варит» в нужном направлении … а так ничего необычного не вижу – похож скучающего клиента в ресторане в ожидании холодной закуски – и это хорошо».
Григорий Лукич, повернувшись к Кряжеву.
- Еще раз: заходишь в ресторан, говоришь метрдотелю: "У меня бронь на девятый столик". Проходишь, садишься, закажешь там… чего-нибудь, а рядом, на стол, положишь этот портсигар с вензелем. И дальше – к тебе подойдет человек, и спросит: "Товарищ, у вас закурить не найдется?". Ответить: " Я не курю, но хорошего человека могу угостить". У этого человека на тыльной стороне правой ладони будет наколка в виде паука. Угостишь его из портсигара, вот этой папиросой и ты свободен – можешь через пять минут расплатится и выйти.
- Что в папиросе?
- Там… адрес, куда они доставят партию фальшивых купюр для обмена на "брюлики", бриллианты.
Кряжев, в недоумении.
- Уж слишком… просто. И в людном месте? Странно…
- Вот и я об этом… но другой зацепки нет.
- Откуда эта информация?
- Да есть один… "сливает" нам иногда, картавый такой, шестерка, по кличке Зуб.
- Он в банде фальшивомонетчиков?
- Нет, в другой – промежуточная группировка, но мы их пока не трогаем из-за этого Зуба, - кидает взгляд на одежду Кряжева, - Прикид у тебя нормальный. - смотрит на часы, - Так… у нас полчаса…
Неожиданно в боковом окне водителя появляется голова флегматичного сотрудника НКВД Корнеева, в штатском, крепкого телосложения, с низким  тягучим голосом.
- Товарищ майор, Фрукт должен прийти в ресторан со своей новой пассией!
Григорий Лукич, взрывается.
- Какой еще пассией?!
- Зуб только, что позвонил – какая-то начинающая певичка… и она еще… должна выйти на сцену и… спеть.
Гробовая тишина.
Григорий Лукич, с горьким сарказмом.
 - А, станцевать?!
- Сказал – только спеть.
- Корнеев, вот… ты всегда в последний момент срываешь мне операции!
Корнеев обиженно.
- Ну, товарищ майор – я то здесь причем?!
- Ладно, иди, - упавшим голосом, - Все… операция отменяется.
После напряженной паузы Кряжев, невозмутимо открывает дверь, и выходит из машины.
- Я прогуляюсь.
Григорий Лукич, почти безнадежно.
- Далеко?
- Нет. Есть одна мысль. Я скоро.


Кряжев, дворами, из знакомого ему переулка, выходит на оживленную улицу. Здесь, недалеко, два года назад, в предоставленной государством квартире, в рамках оборонного сотрудничества в танкостроительной области, две недели жил специалист из Германии. Неожиданно, стало известно, что он, нелегально, проявляет интерес к группе советских ученых, которые занимались теоретическими изысканиями мало правдоподобной чудо-бомбы огромной разрушительной силы.
Тогда, Кряжеву, обряженным в бородатого дворника, в качестве, «топтуна», неделю пришлось мести улицу под окнами иностранного инженера. Однако, сразу, после подписания Мирного договора между СССР и Германией, во избежание, недоверия и провокационных действий, с нашей стороны, наблюдение, пришлось снять.
Напротив, через дорогу, вывеска: Городской театр "Новая Колхида".
Кряжев заходит в театр и в вестибюле предъявляет удостоверение сонному пожилому вахтеру.
- Где у вас кабинет директора?
-  По лестнице и налево.
Кряжев поднимается по лестнице на второй этаж и идет к кабинету директора.
Неожиданно, до него доносится возмущенный женский голос, затем, настежь, распахивается дверь с табличкой "Директор театра", и из кабинета, как фурия, появляется раскрасневшаяся молодая девушка, приятной наружности, двадцати пяти лет от роду, Алька, гибкая, хрупкая, изящная, эксцентричная, с правильными чертами лица, отчасти, избалованная вниманием мужчин – и потому знает себе цену.
Через несколько шагов она резко останавливается, поправляет платье на груди, прическу, не жалея при этом эпитетов тому – кто остался в кабинете.
- Вот, мразь! Козел облезлый, чуть платье не порвал!
Она встречается лицом к лицу с Кряжевым. Кряжев к ней, по-деловому.
- Вы актриса?
- Еще вчера я мечтала быть актрисой, а сегодня – да пропади оно все пропадом! - с вызовом - А, вы, наверное, главный режиссер… этого дома терпимости?!
- Нет, я не из театра, но у меня к вам есть предложение. - предъявляет удостоверение.
Из-за двери кабинета, придерживая рукой низ живота, с воплем "Вот, стерва!" появляется немолодой лысый, под шестьдесят, директор, но увидев чекиста с "корочкой" меняется в лице и скрывается за дверью.
Кряжев кивает на дверь директора.
- Может…?
- Да, ладно – я ему хорошо врезала!


Вечером того же дня Кряжев, с Алькой под ручку, вразвалочку, шаркающей походкой, по мозаичному паркету, в вестибюле дорогого ресторана, подходит к дородному метрдотелю в черном костюме-тройке, смерив его взглядом, лениво ворочая языком.
- У нас бронь на девятый столик.
Метрдотель, глянув на обоих, через паузу, услужливо.
- Прошу за мной.
В зале свободно почти половина столиков. Кряжев и Алька сидят за столиком у стены, рядом со сценой. На белой скатерти, на видном месте, портсигар с вензелем. Через пятнадцать минут не молодая официантка, в белом переднике и чепце, с накрашенными бантиком губками, уже явно проинструктированная, без лишних слов, услужливо, расставила у них на столике: водку в графине, вино и закуски. Вечер только начинался. На сцене, в виде «ракушки», обрамленной горящими, не по всему периметру, лампочками, в ожидании заказов, полукругом, сидели с инструментами в руках музыканты, и только баянист, заполняя паузу, качаясь в такт, выводил мехами, «Дунайские волны».
Алька так и не смогла сама себе ответить - зачем она согласилась на этот поход в ресторан. Казалось бы, ее авантюрное участие со встречей с неизвестным бандитом должно было посеять в ней тревожные ощущения. Но нет, напротив, с каждой минутой ее все больше и больше охватывал водоворот какого-то неуловимого праздника, как когда-то в детстве, под Рождество. Тогда в закрытой комнате, поздно вечером, она со своими сверстниками, в маскарадных костюмах, при двух свечах, в полной тишине вызывала дух Пушкина. Свечи тогда погасли три раза.
Она неплохо играла на фортепиано; перед родителями и гостями на праздниках пела тихим грудным голосом. Одно время училась рисовать и даже лепить, но по настоящему ее ничего не увлекло. Возможно, поэтому она интуитивно испытывала уважение к тем, кто нашел себя в профессии, и сразу, к таким людям, проникалась симпатией. И то, что НКВДшник вел себя с ней официально, и в какой-то мере холодно, совершенно не говорило о том, что, она не интересна и непривлекательна. Она прекрасно понимала - он хотел хорошо сделать свою работу и довести ее до конца. Как одержимый, геолог, по косвенным признакам, ищет свою руду или как скульптор не отвлекается от начатого, пока не отсечет все лишнее от камня.
 Ей было, неожиданно, легко и спокойно, с этим простым, на первый взгляд, и немногословный чекистом, неожиданно, для нее так удачно вошедшим в роль уголовника.
 Кряжев, вальяжно откинувшись на стуле, сидел сложив руки на груди, как положено авторитетному бандюгану и слушал Альку в пол-уха.
- А где сейчас настоящий бандит Фрукт? - с бокалом в руке Алька негромко к Кряжеву, - вдруг, он сейчас заявится... - улыбнувшись одними глазами, - и нас тут застрелит?
- Не заявится, кутузке он. Его еще утром сняли с поезда в Одинцове.
- А тот бандит, что должен подойти, наверно, сейчас сидит в зале и наблюдает за нами?
- Возможно.
Алька, наклонившись к Кряжеву, в пол-голоса, отчасти, с вызовом.
- И не думайте, что я всегда вот – так, запросто, соглашаюсь на всякие там… авантюры! Просто, настроилась на просмотр в театре… готовилась, а там… - отпивает из бокала глоток вина, - Но, на ближних столах этого бандита – точно нет. Вот эти, - кивает на "кругленького", крупного полного мужчину, с коротким ежиком волос и солидным "загривком" на толстой шее, и, на важного военного в звании майора, – точно не похожи на бандитов. Этот военный, с красавицей блондинкой, и тот "боров" с молоденькой, наверное, заведующий какой-нибудь… базой, такие… самодовольные. А рядом с ними сидят куклы, с потухшими глазами. В стране нет частной собственности, а за столами сидят собственники, для них женщины – это вещи которыми они владеют. Их спутницы… мечтали о любви, а стали вещью. Вот так! И я должна играть… вашу вещь.
Кряжев наклоняется к Альке, вполголоса.
- Вы обещали спеть.
Алька, несколько манерно.
- Но только учтите – эту песню я спою не для вас, а для мужчины моей мечты, возможно, что он так и останется… мечтой.
- Для кого угодно, только спойте.
Алька умолкает, бросает на Кряжева недовольный взгляд, грациозно встает и поднимается к музыкантам на сцену, что-то им говорит, и затем исполняет популярное в СССР танго 30-40х годов "Дождь идет": не громко, грудным голосом, почти речитативом.




Аккордеон и оркестр п/у Анри де Принса, Франция, солист – Ролан; 1936 г.
Музыка Г. Химмеля,
слова Б. Дубровина
"Дождь идет"


 Дождь стучит по крыше,
Я его не слышу,
Я его не вижу, я все жду тебя.
Снова днем и ночью
Дождь стучит все громче,
Но ты придешь в этот дождь,
Скажешь мне любя:
Припев:
Мне так легко с тобой,
И сердце так бьется,
И снова в нем солнце, как весной!
Пусть была разлука -
Мы нашли друг друга,
Мы оба верим в любовь,
Счастье будет вновь!...


После исполнения песни в зале ей аплодируют. Алька возвращается к столику.
Кряжев, разводя руками.
- Вы прямо как…
- Певица Вера Красовицкая?
Кряжев, не уверенно.
-  Да, наверное…
Алька, в пол-голоса.
- Вы должны поцеловать мне руку.
- Простите, виноват… я… - не ловко, целует ей руку.
Кряжев встает и пододвигает ей стул, Алька, садится, с грацией придворной дамы.
Кряжев, присев за стол.
- Вы где-то учились петь?
- Нет – это я дома… все ее пластики выучила. А так – у моего папы был когда-то один знакомый… концертмейстер, и я брала у него уроки.
Мимо столика Кряжева идет подозрительный мужчина, около сорока, с колючим взглядом, с золотыми зубами, в светлых широких брюках, и темном пиджаке, чуть сдвинутым за плечи. Неожиданно, он останавливается и опирается ладонью на их столик. На тыльной стороне ладони у него наколка в виде паука.
- Гражданин закурить не найдется?
Кряжев, в той же манере, развязно.
- Я не курю, но хорошего человека могу угостить, - подает Пауку из портсигара папиросу.
Паук, смерив взглядом Кряжева и Альку.
- Благодарю.
Сминает папиросу в "козью ножку". Затем идет к своему столику, недалеко от выхода, расплачивается и выходит из ресторана.
Тихий вечер. Глубокие сумерки, но звезд между высокими фасадами домов еще не видно. Кряжев и Алька идут по улице, под ручку, молча, не торопливо, даже нарочито медленно, так, будто ни он, ни она не хотят дойти до той точки, где будет необходимо подобрать дежурные слова прощания и разойтись, возможно навсегда.
В какое-то мгновение, прямо над ними, неожиданно, вспыхнула яркая звездочка, они одновременно посмотрели друг на друга, как бы спрашивая:
- «Ты видел?»
- «А ты видела?»
И тут же, где-то с верхних этажей, как по волшебству, из патефона, прямо к небу, со звездочкой, едва прикрытому, полупрозрачным облаком, как подвенечной фатой, поплыл нежный голос Веры Красовицкой.
Все стало вокруг голубым и зеленым,
В ручьях забурлила, запела вода.
Вся жизнь потекла по весенним законам
Теперь от любви не уйти никуда...
Как школьники, смущенно наклонив головы, они также продолжали идти, но только уже не двусмысленно прижавшись плечами друг к другу.
На улице почти некого. Тишину нарушил только один заблудившийся автобус, вынырнув откуда-то из подворотни, кряхтя, прокатил мимо, но тут же, где-то впереди и затих. Казалось весь квартал, ради них обоих, укрывшись сумерками, как одеялом, неожиданно, провалился в глубокий сон. В густой темени переулка ничего не видно, и только между чернильными пятнами высоких домов, в свисающих снежных гроздьях еще не облетевшего пуха, проявлялись очертания застывших, как в зимней сказке, тополей. Андрей и Алька шли почти наощупь, но, когда в шаге от них на тротуаре забелела скрученная газета, ни слова не говоря, едва глянув друг на друга, схватившись за руки, они оба, со смехом, перепрыгнули через нее.  Так они и продолжали идти, держась за руки, чуть покачивая ими, в такт затихающей песне из патефона.
Вот они проходят мимо обогнавшего их автобуса. Неожиданно, от стены и от автобуса отделяются двое мужчин. Один, незаметно, приставляет пистолет к боку Кряжева, другой нож к боку Альки.
Седой, невысокий главарь, за пятьдесят, в сером костюме тройке, с низко натянутой на глаза кепкой, ввинчивая дуло нагана в бок Кряжева, зло шепчет ему в ухо.
- Живо в автобус!
Кряжев, обращает внимание на отблеск лезвия ножа, приставленного Пауком к боку Альки, и подчиняется требованиям бандитов.
Автобус едет по вечерней Москве.
Кряжев, с главарем сидит в центре автобуса, Алька, на задних сиденьях, с Пауком. За рулем, перекатывая в зубах папиросу, ухмыляющийся, полноватый, рыхлый водитель, с отвернутым воротом рубашки на пиджаке.
"Простейшая ситуация - впереди остановился автобус… как я мог не прочувствовать и…  подставить ее… такую не обычную… и такую… не земную?! Со мной сегодня что-то не так… а что… не так? Я… влюблен? Быть того не может?! – Кряжев, в ситуации, грозящей гибелью, невольно улыбнулся одними глазами, - вот, как оказывается это ощущается, потому и контроль потерял, не заметил, расслабился, ясно. Со мной то понятно – это мой выбор, ее то за что?! Но, с другой стороны - ведь почему-то мы еще живы? – Кряжев, чувствовал, что они движутся от центра куда-то на окраину, в сторону Марьино, в глухой район, и то же время пытался понять логику бандитов, - видимо, их интересуют детали – и это шанс, минимальный, но шанс. Я – ладно, а ее при любом раскладе нужно спасти».
Через полчаса автобус свернул в арку с глухим двором и остановился вплотную у двери, которую ключом открыл выбежавший водитель, он же первым и вошел, следом Алька с Пауком, за ними Кряжев с главарем.
Все пятеро спустились по примыкавшим к стене ступеням, в полуподвальное помещение, с небольшими окошками на уровне тротуара.
Вдоль стен, в подвале, Кряжев увидел очертания поломанной мебели, какие-то металлические конструкции и бумажные рулоны. В плохо проветренном помещении он сразу почувствовал еле уловимый знакомый запах специфической краски. Такой запах когда-то исходил от фальшивомонетчика… Винчи, которого он однажды доставлял в следственный изолятор, его взяли МУРовцы, «тепленьким», прямо за работой.
В помещении висела низко подвешенная тусклая лампочка, которая освещала свободное пространство в его центре.
Все пятеро подошли к свету.
Главарь, похоже начал издалека.
- Ну, что легавые, споете нам дуэтом?
В этот момент, неожиданно, Алька начинает истерично визжать и рваться, к Кряжеву, с ненавистью, плоским голосом.
- Это все он – падла легавая! Фрукту все зубы выбил и меня чуть не задушил! Вот! - свободной рукой отодвигает край платья под ключицей, где видны две царапины, оставленные директором театра, - Я тебя сейчас… сама замочу!
Алька, прекрасная в своем гневе, сверкая глазами, как пантера, пытается свободной рукой, ногтями, дотянуться до лица Кряжева, но, не дотянувшись, вдруг, выхватывает свободной рукой, наган из-за пояса Паука, и наставляет его на Кряжева.
Паук, с ножом в руке, ошеломленно, смотрит на главаря.
Главарь, хитро ухмыльнувшись, после короткого раздумья – кивает отпустить ее.
Бандиты, наставив оружие на Кряжева и Альку, отходят от них.
Алька делает пару шагов в сторону от Кряжева.
Под лампочкой все присутствующие образуют треугольник: Кряжев, Алька с пистолетом, направленным на Кряжева, и бандиты, что держат их обоих на мушке.
Наступает тишина. Главарь, в предвкушении развязки, решил посмотреть,  как новая "краля" Фрукта со своей женской местью "оторвется" на  "легавом"; а все интересующие детали эта краля-перевертыш им и так "споет" после "базара" с пристрастием.
Кряжев сразу включился в смертельную импровизацию, и подыгрывая Альке, испуганно, делает шаг к центру, к единственной лампочке в этом подвале.
И в этот момент Алька открывает огонь по бандитам.
Она успевает сделать, пару выстрелов, но промахивается,
С первым выстрелом, Кряжев, рукавом пиджака, разбивает лампочку, и  в прыжке валит Альку на пол. Падая, Алька видит, как над ней из-за спины пролетает чья-то рука с ножом. Это в полутьме, на стуле сидел еще один толстый бандит, его Алька не заметила, но его еще со ступенек "срисовал" Кряжев.
Упав с Алькой на пол, Кряжев, перехватывает ее кисть с наганом своею рукой, и, не снимая своего пальца с пальца Альки на курке, тут же стреляет прямо в лоб толстому бандиту с ножом в руке. Главарь и водитель автобуса открывают по ним огонь.
Кряжев, оказавшись в лучшей позиции, прикрывшись навалившимся на него и Альку, убитым бандитом, хладнокровно, стреляет, как по крупным мишеням, в прекрасно различимые силуэты бандитов, на фоне подвального окна. Главарь, видя, как один за другим, сраженные НКВДшником, падают его подельники, и понимая безвыходность ситуации, бросается к лестнице, по которой они спускались, стреляя без остановки в сторону Кряжева. Но, едва он рванул дверь, обозначив себя в проеме, Андрей всадил в него две пули. Пару секунд матерый бандит еще держался за ручку двери, но потом, присел, завалился назад, и, замертво, скатился вниз.
В наступившей тишине, Кряжев осторожно стаскивает с себя мертвого бандита, секунд десять прислушивается, затем негромко к Альке.
- Вы живы?
Через пару минут Кряжев и Алька, на фоне полуподвального окна, и полосы сизого порохового дыма над ним, уже сидели на полу спиной друг к другу.
Алька, переводя дыхание, и поправляя платье, негромко, к Кряжеву.
- И часто вы… в таких ситуациях?
Кряжев, также в пол-голоса.
- По-разному… бывает. А вы смелая… и хорошая артистка…
Алька поворачивается к Кряжеву.
- А вы очень метко стреляете!
Кряжев, как-то неловко, в сторону, разворачиваясь к Альке.
- Нас... учили.
- Наверно, вы были отличником?
- Где-то был значок... - качая головой, - с такими актерскими данными наверное… все орлы или… там – как, мотыльки… на вас…
- Да, но, где-то на подлете… они… все сгорают, одна труха и остается…
Алька, оставаясь на коленях, наклоняется к Кряжеву, и вглядываясь в его лицо, кладет руки ему на плечи.
- Знаешь кто ты? - Кряжев, непонимающе пожимает плечами, - ты мужчина моей мечты.
Кряжев, взяв ее руки в свои, неловко пытается ее остановить. Но, Алька, проникновенно, с улыбкой, поочередно снимает обе его руки вниз. Она обхватывает руками его лицо и долгим поцелуем целует в губы. Кряжев, не сразу, но прижимает ее к себе. Проходит минута, две, три, четыре... Никто из обоих не хочет отрываться первым. Как будто, если они разомкнут руки - вмиг разрушится  То, что они оба всю жизнь искали, но не признавались сами себе, наконец нашли, и могут в сию минуту Это потерять.
Еще пару минут Кряжев и Алька, не размыкая объятий, находятся все в том же положении, только голова Альки теперь лежит плече Кряжева.
Алька шепотом, так, как будто они знакомы уже тысячу лет.
- Я тебя напугала?
Кряжев, так же не громко.
- Нет, но наверно… это называется… любовью.
Алька, счастливо улыбаясь, крепко прижимается к Кряжеву.
Кряжев и Алька, наконец, выходят, как на вымершую, без единого фонаря, безлюдную улицу.  Вдалеке, у перекрестка, выглянувшая из облака луна, пролила свет на приоткрытую дверь телефонной будки с разбитыми стеклами.
- Григорий Луки… Нет… мы в порядке. Да.... похоже на подпольную типографию… в смежном помещении, в подвале, Марьинская 7. Все нормально… три трупа, а тот, что с «пауком» на руке еще живой. Жду, - Кряжев, с облегчением вешает трубку.




ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ЛЮБОВЬ


- А ты говоришь не танцевали, вон как умаялись! - глядя снимающего трупы бандитов в подвале, с фото вспышкой фотографа, довольный Григорий Лукич, смачно хлопнув по плечу, поддел своего здоровенного оперативника.
- Да ничего я не говорил, товарищ майор, - опять своим тягучим голосом, но уже улыбаясь, протянул Корнеев.
Федин долго жал руку Андрею, хотел, конечно его приобнять, но не решился.
- Спасибо тебе и Пашке… - смутившись, - комиссару Государственной Безопасности третьего ранга, - и тут же поручил своему водителю доставить Андрея и Альку домой «в лучшем виде!»
Водитель Григория Лукича, был чем-то похож на своего начальника, тех же лет, с похожими усами, но в отличии от него немногословный, и с небольшой одышкой. Он остановился у Скатертного переулка, и чуть ли не взмолился.
- Простите, товарищ капитан, но боюсь на обратную дорогу горючки не хватит.
- Спасибо, здесь уже недалеко –  звонким голосом успокоила его Алька, с заднего сиденья.
Кряжеву показалось, что она уже задремала у него на плече, но ему было приятно слушать ее чистый голос, он напомнил ему грудной голос его матери, когда она в детстве, укладывала его спать на теплой русской печи.
Укрыв лоскутным одеялом, и прижав его к себе, на толстой медвежьей шкуре, мама рассказывала ему одну и ту же сказку про Котика-братика,  Петушка и Лису. «Несёт меня лиса в тёмные леса, за крутые горы!» Слушая ее певучий голос, он надеялся, что в конце сказки Котик-братик все же догонит Лису и спасет Петушка, но, к сожалению, конец сказки всегда был печальным.
Всякий раз, проваливаясь в сон, он представлял себя вместо Котика-братика, который из всех сил пытается догнать хитрую Лису-смерти косу, и отнять у нее, но не Петушка-гребешка, а свою забавную младшую сестричку, которая кликала его «Лейка», не умея еще выговорить имя Андрейка. Она умерла от тифа в четыре года.
Уже повеселев, водитель добавил.
- Там я бандитский бензин солью из автобуса, у них почти под завязку.
Минут пятнадцать, погруженные, каждый в себя, но счастливые, Кряжев и Алька, держась за руки, не говоря ни слова, шли по еще оживленным улицам Москвы, пока не свернули на тихую улочку к подъеду, который, как бы врос в землю, от многолетних наслоений грунта и асфальта, и был аккуратно обнесен полукольцом невысокой "плотины", из того же асфальта, чтобы в не в него с улицы не затекала дождевая вода.
Кряжев, неожиданно, понял, что они уже пришли.
- Вы сказали, что совсем недалеко, - он конечно, пытался сказать эту фразу нейтрально, но получилось  не очень.
Алька, все понимая, улыбаясь, делает полукруг вокруг себя.
- Когда я волнуюсь – то могу немного и приврать. Вот мой подъезд.
Здесь Алька слегка лукавила - волнение конечно было, но несколько другое,  то - о котором она уже давно грезила в своих снах, а просыпаясь хотелось реветь, как маленькой девочке. Близких подруг у нее не было. Не было и мамы, с которой они бы могли бы вечерами и помечтать, и посекретничать. А с ним ей было ясно и легко; с ним она интуитивно почувствовала свою женскую природу, ее  предназначение, и такой таинственный, манящий и притягательный смысл.
Кряжев протягивает Альке руку, и с трудом выдавливает из себя.
- До свидания.
- Нет-нет я тебя никуда не пущу! - Алька, улыбаясь, делает шаг и вдруг,  решительно хватает его за обе руки, - нет!
 Кряжев, тоже пытаясь улыбнуться.
- Со мной ничего не случиться.
- Все – на сегодня достаточно приключений! Зайдем, выпьем чаю, я познакомлю тебя с моим папой. Поспишь у нас в гостиной, а утром я тебя отпущу.
Алька и Кряжев входят в подъезд, с узорным полом, мраморными, в паутинках трещинок, ступенями и поднимаются на второй этаж.
Алька звонит в высокую двустворчатую дверь с латунной табличкой «Профессор Горский Д.С.»
Дверь открывает сам Горский, отец Альки: шестидесяти четырех лет, невысокий, с чувством юмора, суховатый мужчина, с небольшими усами и "чеховской бородкой", на нем поверх светлой рубашки в полоску и брюк, одет кухонный халат. Увидев в проеме двери Альку, Горский, легко и иронично ей бросает.
- Наверное, целый спектакль отыграла! У меня там подгорит! - скорым шагом уходит на кухню и оттуда кричит, - Это наверно была любовная драма!
Алька, скидывая туфли в прихожей, с горькой усмешкой.
- Папа, это был вестерн!  - но, Горский ее не слышит.
Кряжев, неожиданно, до звона в ушах, понимает, что попал в новый для себя мир: на стенах в квартире: книги, дипломы, и фото Горского с его коллегами-учеными на конференциях и в лабораториях.
Кряжев, с удивлением, к Альке.
- Ваш отец ученый?
- Да,  - громко, - мой папа все пытается расщепить какие-то молекулы!
Горский появляется из кухни с полотенцем, с наигранной строгостью.
- Не молекулы, а атомы, сколько раз тебе говорить!
Горский, с удивлением глядя на обоих.
- И потом – в Москве наверно снег пошел?!
Алька, вешая на плечики пиджак Кряжева.
- С чего бы это?
- Чтобы ты… в коем веке, появилась в доме… с молодым человеком! Да еще… в таком настроении?!
Алька, с нарочитой строгостью.
- Папа!
Горский, вытирая руки полотенцем, выдавая ее.
 - У тебя все написано на лице.
- А у тебя все написано в расчетах, а эти молекулы почему-то не расщепляются!
- А-то-мы!  - машет рукой, -  все бесполезно!  - откладывает полотенце.
Алька, как маленькая, бросается и крепко прижимается к отцу.
- Просто… одному человеку нужно переночевать… до утра - целует отца в щеку, - Папочка, он спас меня… - смотрит на Кряжева, - от… уличных хулиганов.
Кряжев, неловко переминаясь, с ноги ногу.
- Это еще вопрос – кто кого спас.
Горский, крепко обнимая дочь.
- Моя Алька себя в обиду никому не даст – это я знаю точно!
Никогда, до этого дня, практически, не терявший чувство самоконтроля, Кряжев, как во сне или на сеансе интересного кино, даже не заметил, как оказался с Алькой и Горским за одним столом в гостиной
И вот, перед ним уже разрезанный пирог и чай в стаканах с подстаканниками.
Услышав голос Альки, к Кряжеву наконец-то приходит чувство реальности происходящего.
- Готовить – это любимое увлечение моего папы, - Алька нарезает кусок пирога и подает его Кряжеву, - ну когда он не на работе в своем институте.
Горский, передавая ему чай .
- Я по большей части теоретик… в области изучения ядра. С началом войны, все практические работы в области ядерной физики прекращены. Но, на своей кухне, я как когда-то Курчатов, в своей лаборатории! Бывает, что и на кухне происходят не менее интересные процессы!
Алька морщит свой носик.
- И раз в три дня там, - кивает на кухню, - что-нибудь сгорает!
- В науке неудачный опыт – это, как вдох или выдох, - Горский, потрясая
пальцем, – нельзя ведь только вдыхать или выдыхать?! Даже у самых великих людей обязательно было свое хобби! Кстати – Леонардо да Винчи был превосходным кулинаром. Вот!
Алька, иронично.
- Папа – кулинар…! да, папа вообще – готов не выходить из своего института, просто, дома, без своей работы он как рыба на берегу – вот и нашел себе занятие.
- Как сказал Гете (Горский говорит по-немецки: «Geben Sie dem Menschen das Ziel, f;r das man zu leben braucht,( «Дайте человеку цель, ради которой стоит жить…»
Но, не успевает закончить цитату – неожиданно, Кряжев, на немецком ее, заканчивает.
- und er kann in einer beliebigen Situation ;berleben.» «…и он сможет выжить в любой ситуации!»
Горский удивленно.
- Вы, владеете немецким?
- Не совсем, просто немецкий язык – это моя специализация.
Неожиданно Горский резко меняет тему разговора, и смотрит: то на Кряжева, то на Альку.
- Вот так оказия – Алька, ты ведь нас так и не познакомила.
Этот вопрос застает Альку врасплох.
- А... мы…
Повисает не ловкая ситуация. Неожиданно, Кряжев встает и протягивает руку Горскому.
- Андрей.
Горский встает и неловко протягивает Кряжеву руку.
- Горский... Дмитрий Сергеевич… -  смотрит на Альку и растерянно разводит руками, на Альку, - моя дочь, Алька…
Алька встает, едва сдерживая улыбку, протягивает Кряжеву, через стол руку.
- Алька.
Кряжев протягивает ей свою руку.
- Кряжев. Андрей.
Кряжев и Алька, пожимая руки, глядя друг на друга, застывают дольше, чем нужно.
Горский, глядя на Альку и Кряжева, медленно опускается на свой стул.
Через полчаса,  Кряжев в рубашке и брюках, заложив одну руку под голову, уже лежал с открытыми глазами на диване, в темной гостиной Горских, с  с трудом "переваривая" события прошедшего дня, но особенно вечера, который еще не закончился...
Появляется не яркая полоска света, и следом легкие шаги – это Алька в сорочке. Она, бесшумно, как кошка, присаживается на диван рядом с Кряжевым и склонив голову смотрит ему в глаза. Потом она обеими руками берет его ладонь, прижимает к своему лицу, закрыв глаза, улыбаясь, несколько раз ее целует. Затем встает, и повернув лицо к нему, мягко, за руку, улыбаясь, ведет за собой в спальню.
В спальне у окна, рядом со своей кроватью она целует Кряжева долгим поцелуем в губы и потом прижимается к его груди, и почти шепотом.
- Я так долго тебя ждала… А ты знаешь, почему я согласилась идти в ресторан?
- Не знаю.
Алька отрывается от груди Кряжева и заглядывает ему в лицо.
- Просто захотелось быть… рядом с тобой. И пела я… для тебя... - Алька освобождает свои плечи от лямок, и сорочка, мягко струясь, стекает с ее тела.
Она берет Кряжева за руки, садится на кровать, и тянет его на себя.




ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ – ЭТО СУРОВАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ.

Утром, Кряжев закручивает кран с водой в санузле Горских, вытирает полотенцем лицо и руки, выходит из него, затем, осторожно направляется к прихожей, но из приоткрытой двери кухни, его негромко, окликает профессор Горский.
- Уже спешите на работу?
Кряжев, так же  негромко.
- В общем-то… у меня сегодня отгул.
- Тогда вас ждет не только волшебная овсянка, но и красавица глазунья со шкварками! - обезоруживающе, - прошу!
Кряжеву, в этих стенах, все было так ново и так потрясающе интересно, что он даже и подумать не мог сопротивляться в просьбе такому необычному, обволакивающим радушием, ученому человеку.Кряжев проходит в просторную, залитую, из высокого окна, чистым и бодрым утренним светом кухню.
Горский, в кухонном фартуке, усаживает Кряжева за стол. Во время диалога он продолжает готовить: режет хлеб, засыпает в кастрюлю и помешивает время от времени овсянку, нарезает ломтиками сало, лук и затем в шипящие золотистые шкварки, разбивает яйца.
Кряжев обращает внимание на фотографии, что висят над столом, в большой рамке, за стеклом, и на небольшую иконку, Николая Чудотворца, что стоит на полочке в углу,  у окна.
Горский, показывая на фотографии.
- Это мы в лаборатории Курчатова, в Ленинграде, проводили опыты на первом в Европе циклотроне. А это у нас, в «физическом» – здесь мы изучали данные полученные из радиевого института. Это я, а рядом – Аркаша Митрохин, наш молодой сотрудник – он дольше всех ухаживал за моей Алькой. А это, - Горский показывает на дореволюционную фотографию, во время прогулки в парке, - я со своей покойной женой, Наташей.
Кряжев, глядя на дореволюционное фото.
- Тоскуете, по старому времени?
- Если честно… советская власть… по моему мнению – это суровая необходимость.
- И в чем… заключается – эта по-вашему, суровая необходимость?
- Мы живем на кануне атомного века. Очень скоро – я думаю уже в ближайшие несколько лет люди овладеют технологией промышленного производства атомной бомбы из урана…
Кряжев перебивает.
- Не в первый раз слышу об этом – и в чем ее отличие от обычных?
- В том, что одна такая бомба способна уничтожить целый город. В Германии сейчас самый квалифицированный корпус физиков-ядерщиков, и это при том, что многие, с еврейскими корнями, из нее уже эмигрировали. Пока, Гитлер, считает атомную бомбу не более чем еврейской выдумкой, но вот – если свои доморощенные ученые-ядерщики докажут ему, что эта бомба без особых усилий сможет поставить на колени весь мир…
 Кряжев налегая на яичницу со шкварками.
- У нас с Гитлером мир.
Горский, тяжело вздохнув.
- Мир… в Германии возобладало ужаснейшее явление нашего времени – нацизм, идея расового превосходства над всеми нациями, культурами и религиями. В своем заблуждении, они, как адепты гигантской секты – одновременно и безумны, и в тоже время верят, что никто их никто не остановит, а потому очень и очень опасны. И… Европы теперь им будет мало – они захотят мирового господства. А что для этого необходимо? Им нужны ресурсы – плодородные земли, и конечно же: железные руды, нефть, уголь и другие полезные ископаемые – все это есть на необъятных просторах России. Так, что мир с Гитлером это – ненадолго.
Кряжев, замерев, с чаем, в подстаканнике, в руке.
- И даже с такими германскими нацистами, какими вы их описали – не представляю, войны с применением таких… разрушительных бомб.
- А мы уже на пороге такой войны – и проблема в том – кто первый ее получит – если Гитлер, то это будет закат всей цивилизации. И в мире будет… как на острове – одна доминирующая популяция, которая, попросту, уничтожит других, тех – кто послабее. А потом, за ненадобностью – и своих бывших союзников.
Кряжев ставит чай на стол.
- Такая жуткая… картина. Думаю, Вы все же, через-чур, сгущаете краски.
-  Очень бы этого не хотелось. К счастью Россия в нынешнем ее состоянии – это не сытая Америка, и не изнеженная Европа, и под железным… управлением Сталина она не ляжет под Гитлера, даже после сокрушительных поражений.
Кряжев с воодушевлением.
-  Даже если у врага будет каждый за двоих, то у нас один за троих! Девять из десяти, наших бойцов будут… еще посильнее духом, чем те защитники Парижской коммуны!
- Вот и я об этом! – Горский то подходит к окну, то возвращается в центр кухни, - После победы революции с ее идеями социальной справедливости, в нашей стране, сейчас, как никогда, очень высокий моральный дух! И… в настоящий момент, в мире, мы – тот единственный стальной кулак, который способен остановить Гитлера с его безумными идеями. Я скажу даже больше – в ученой среде укрепилось мнение, будто бы четыреста лет крепостного права пагубным образом отразились на развитии России! А я считаю, что все эти четыреста лет готовилась вакцина от нацизма! Это, как в писании: когда горожане спросили Христа указывая на слепого от рождения человека: "За что ему были даны такие испытания? Может быть он страдал за грехи своих предков?". "Нет – отвечал им Господь, – эти испытания были ему ниспосланы, чтобы вы увидели, как я его излечу». Вот так и Россия излечит мир от нацизма!
В проеме двери кухни появляется Алька.
- Пап, приготовь пожалуйста… - увидев Кряжева, осекается, так и застывает со счастливой улыбкой в дверях, - Я вам не помешала?
Горский, убирая посуду.
- Нет-нет, мы уже закончили.


День обещал быть жарким. Кряжев, в той же гражданской одежде и Алька, в легком ситцевом платье, держась за руки, идут,  в  пока еще тенистой прохладе Тверского бульвара, хотя, справа, дома, почти наполовину уже высвечены сочными, яркими красками наступившего летнего утра.
 Прохожих совсем немного. Неожиданно, среди них, Кряжев замечает идущего им навстречу своего сослуживца.
Это Александр Кузьмин, офицер НКВД, в звании старшего лейтенанта, около тридцати лет, брюнет, с тонкими чертами лица, больше похожий на революционера-разночинца, отчаянный и порывистый.
Кузьмин их замечает, подходит, и растягиваясь в улыбке.
- Здравия желаю, товарищ капитан! Неожиданно… увидеть вас в штатском, в таком… - глядя во все глаза на Альку, - обществе…
Кряжев, видя смущение Кузьмина, тут же представляет его Альке.
- Мой товарищ по службе, Александр Кузьмин.
Алька, улыбаясь, протягивает Кузьмину руку, Кузьмин ее пожимает.
- Алька… Алевтина, но можно просто Алька.
Кузьмин, в приподнятом настроении.
- Александр, можно просто Саша. Очень приятно познакомиться. Прошу извинить, спешу - отдает честь, и не громко, по-дружески, - Андрей, там… какая-то «запАрка» - скорым шагом уходит.



ГЛАВА ПЯТАЯ. ЗА СЦЕНОЙ (В ПОЛУМРАКЕ)

Через пятнадцать минут Кряжев и Алька уже  стояли в центре безлюдного фойе театра, и без особого интереса разглядывали на стенах фотографии артистов и сцены из спектаклей.
Алька, положив ладони на  руки Кряжева и оправдываясь.
- На это прослушивание я записалась еще неделю назад.  Не жди меня, все будет хорошо.
Кряжев смотрит на часы, сжимает своими руками ее ладони, целует их.
-  Да… и мне нужно… вернуться на службу.
Приоткрывается дверь зрительского зала и появляется уткнувшаяся в журнал не молодая, длинная, сухая, с крикливым, плоским высоким голосом, помощница режиссера.
- Горская!  - и тут же скрывается за приоткрытой дверью.
Неожиданно, дверь вновь распахивается настежь, и из нее выходит полноватая светловолосая девушка лет двадцати, с толстой косой на груди и с заплаканными глазами. Проходя скорым шагом мимо Альки, и комкая в руках носовой платок, она с обидой бросает.
- Такой бешеный – подумаешь,  текст забыла!
Алька, улыбнувшись Кряжеву, заходит в зрительный зал и закрывает за собой дверь.
Кряжев, постояв в нерешительности минуту, подходит к двери. Из-за нее со стороны зрительного зала до него, неожиданно, доносится властный голос режиссера.
- Вот с такой фигурой мне и нужна!
Кряжев делает пару шагов к выходу, но, вдруг, останавливается, несколько секунд размышляет и идет не на выход, а в подсобные помещения, к сцене.
Как оказалось - найти ее было не трудно; и вот он уже позади сцены среди различного реквизита.
Вдруг, он слышит, недовольный голос режиссера, но слов не разобрать, и тогда Кряжев начинает протискиваться между кулисой и высокой, в человеческий рост, нарисованной на фанере ажурной изгородью. Неожиданно, до него ясно доносится недовольный окрик режиссера.
- Да, снимите же вы это платье!
И тут, Кряжев, делает не осторожное, резкое движение вперед, толкает ногой плохо закрепленную фанерную изгородь и оступается. Фанерная изгородь, с грохотом падает перед ним, а сам Кряжев, едва успевает ухватиться за задник и с трудом устоять на ногах.
Кряжев оказался почти на середине сцены: прямо перед ним, внизу, в первой трети зрительского зала сидит опешивший режиссер: средних лет, со сложенными на груди руками, с галстуком в вырезе пуловера, не высокого роста, в круглых очках, худощавый, невзрачный, рыжий, с коротким ежиком редких рыжих волос на голове, и такой же короткой постриженной бородкой и усами.
Слева, одетая, удивленная Алька, а справа от Кряжева, остолбеневшая, с открытым ртом, помощница режиссера, с прижатым к левому боку журналом, и вытянутой вверх правой рукой – этой рукой, привстав на цыпочки, она держится за край красного платья, зацепившегося за бутафорский балкон.
Режиссер, возмущенно, к своей помощнице.
- Кто это?
Помощница режиссера, также возмущенно кричит в ответ.
- Я не знаю!
Кряжев, растерянно, озирается, а режиссер переводит взгляд на Альку.
Алька, растерянно.
- Это…
Режиссер к Альке, в негодовании.
- Ваш суфлер?! - Алька, виновато разводит руками, -  Прийти на прослушивание… не зная текста, и устроить - пафосно и высокопарно, - в те-А-тре самодеятельность?!
Алька, еще пытаясь смягчить неудобную ситуацию.
- Нет-нет – он не суфлер… простите… нас...
Помощница режиссера, наконец, со злостью дергает платье. Слышен треск разрываемой материи, но от злополучного красного платья отрывается только нижняя часть, а остальное так и остается, как маятник, болтаться на балконе.
Режиссер смотрит на сцену, молча встает с кресла, несколько секунд размышляет, затем в полной тишине, задумчиво, поднимается на сцену, со стороны декоративного балкона. Смерив уничтожающим взглядом свою помощницу, он просто задергивает кулисой, слева на право, злополучный балкон.
Режиссер, ровным голосом.
- Все свободны – на сегодня прослушивание закончено.


ГЛАВА ШЕСТАЯ. ПОДВЕНЕЧНОЕ ПЛАТЬЕ

Через полчаса Кряжев и Алька, смеясь, входят в подъезд Горских, делают пару шагов по ступенькам, неожиданно, Кряжев берет Альку на руки.
Кряжев, многозначительно, глянув вверх, на два лестничных пролета.
- А, теперь до самой гостиной!
Алька обнимая его за шею.
- И в честь чего этот подвиг моего Отелло?
- Я вел себя как… полный идиот и должен понести наказание!
Кряжев поднимает Альку на свою лестничную площадку, где она на руках Кряжева, давит на кнопку звонка.
Алька, смеясь.
- Я и забыла – папка-то на работе!
Неожиданно дверь открывает Горский.
Алька с удивлением.
- Пап, ты сегодня так рано?
Горский придерживает дверь рукой, пока Кряжев проносит Альку на руках.
- Из жил конторы мне позвонили в институт и сказали, что у нас в подъезде стоит запах газа, а из какой квартиры не знают – вот пришлось вернуться.
Кряжев вносит Альку на руках в гостиную.
Горский закрывает дверь и, проходя к себе в кабинет, бросает Кряжеву, полушутя.
- Вы так и будете ее всю жизнь носить на руках?!
Кряжев кружит Альку вокруг себя.
-  Её – да! - останавливается, крепко прижимая Альку к себе, - Алька, я опаздываю – и уже должен бежать!
Алька, умоляюще.
- Еще одну минутку!
-  Прости, не могу – меня ждут.
- Ты такой – что… один раз могут и подождать!
- Я правда, спешу, - ставит ее на пол и целует, - к ужину буду.
Алька не снимая рук с его шеи.
- Андрей, я понимаю... такая служба... Знаешь чего я боюсь?
- Ничего не бойся, - Кряжев накрывает своими ладонями ее руки.
- Что в любой момент тебя могут отправить на опасное задание и мы... и ты… больше не возьмешь меня на руки, не прижмешь к себе, не пробежишь по лестнице…
- Не только вернусь, - целуя ее в искрящиеся от слезинок глаза, - но и обязательно возьму на руки и крепко прижму к себе. Что бы не случилось... в этом мире, - улыбаясь и целуя ее ладони изнутри, -  обязательно жди.
Кряжев, скорым шагом входит из квартиры и закрывает за собой входную дверь; слышно, как он сбегает по ступеням в подъезде.
Алька, задумчиво стоит одна посреди гостиной с печальными глазами.
- А я представляла себя… в белом платье…
Появляется Горский, распахивая настежь дверь.
- Вот и сходи – посмотри фасоны подвенечных платьев.
- Подслушивал?  - Алька, улыбаясь, подходит к отцу и кладет ему голову на грудь, -  Пап, я такая счастливая!
Горский, с легкой иронией.
- И умоляю – не забудь на обратном пути купить маргарин, - Алька со счастливой улыбкой снимает с вешалки в прихожей свою сумочку и идет к входной двери.




ГЛАВА СЕДЬМАЯ. «ЧЕРНЫЙ ВОРОНОК»


Кряжев в своей форме капитана НКВД скорым шагом входит в вестибюль Лубянки, показывает охраннику документ и поднимается по лестнице. Молодой охранник, младший сержант НКВД, благодушно кивает головой и, глядя вслед Кряжеву, тут же звонит по телефону.
- Он вошел, поднимается по лестнице.
Лестничная площадка на третьем этаже. На площадке за столом сидит дежурный, за тридцать, сержант НКВД с напряженным лицом и сверлит взглядом телефон у себя на столе. Рядом с ним стоят два офицера НКВД: старший лейтенант Дугин, тридцати двух лет, статный, высокий, решительный и прямолинейный; и старший лейтенант НКВД Кузьмин.
Едва раздается звонок, дежурный тут же срывает трубку, слушает, и сразу докладывает Дугину.
- Он вошел, поднимается!
Дугин, торопливо, расстегивает свою кобуру, достает наган, прячет его за спину, и бросает Кузьмину.
- Наручники доставай!
Дугин и Кузьмин пробегают вниз два пролета, Дугин, поравнявшись с Кряжевым, приставляет к нему пистолет, грубо.
- Ты арестован!  - Кузьмин одевает Кряжеву наручники, - Вперед!
Кряжев, ничего не понимая, подчиняется. Они поднимаются вверх, на ту же лестничную площадку: Кузьмин идет первым, за ним Кряжев, и позади Кряжева Дугин с пистолетом. На лестничной площадке дежурный сержант выходит из-за стола и открывает им двери в коридор. Они втроем идут по длинному коридору, с дверьми по обеим сторонам. Дугин останавливаются перед одной из дверей и, неожиданно, хлопает себя рукой по правому карману.
- Эх, ключи забыл!  - к Кузьмину, - я за ключами к дежурному.
Кряжев, глянув на удаляющегося Дугина, не громко.
- Александр, что происходит?



Продолжение на сайте Литрес