1991

   Это было очень жаркое лето – настолько, что, собираясь в отпуск на море, я даже не взяла с собой лифчик.
   Мой папа договорился в Севастополе со своим влиятельным знакомым по фамилии Рабчинский, и тот организовал нам в военном дельфинарии «блатное» плавание с учеными дельфинами. Этих дельфинов обучали на подрывников – на случай, если в наших пограничных водах возникнет военная ситуация. В свободное от учебы время дельфины-камикадзе давали публике мирные представления, а потом уплывали к себе в загон – вот там мы с мужем и бултыхались с ними, оставляя в памяти совершенно незабываемые впечатления.
   Потом это стало для меня своеобразной предтечей трагических событий, развернувшихся 19 августа 1991 года в Москве и отразившихся в моей жизни в Севастополе. СМИ, которые был посмелее и говорили в те дни людям правду, позакрывали. Закрыли «Эхо» и нашу Службу новостей «Радио России», где я работала корреспондентом. Впрочем, обо всём по порядку.
   19 августа 1991 года я была в Севастополе, где безмятежно догуливала с мужем законный отпуск.  Первое, что меня удивило тем утром, были довольно странные сообщения по местному радио.
   Со ссылкой на «заявление советского руководства», очень длинно и очень путано сообщалось, что «в связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения своих обязанностей Президента СССР Михаилом Горбачевым на основании ст. 127.7 Конституции СССР вступил в исполнение обязанностей Президента СССР вице-президент СССР Геннадий Янаев…». К еще большему нашему удивлению сообщалось, что «в целях преодоления глубокого кризиса, политической, межнациональной и гражданской конфронтации, хаоса и анархии, которые угрожают жизни и безопасности граждан Советского Союза, суверенитету, территориальной целостности, свободе и независимости нашего государства… идя навстречу требованиям широких слоев населения о необходимости принятия самых решительных мер по предотвращению сползания общества к общенациональной катастрофе, обеспечении законности и порядка…» сообщалось о введении с 19 августа 1991 года чрезвычайного положения на срок 6 месяцев 
   Для «эффективного осуществления режима чрезвычайного положения» был создан так называемый государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП), куда вошли первый заместитель председателя Совета обороны СССР Олег Бакланов, председатель КГБ СССР Владимир Крючков, премьер-министр СССР Валентин Павлов, министр внутренних дел СССР Борис Пуго, председатель крестьянского Союза СССР Василий Стародубцев, президент Ассоциации государственных предприятий и объектов промышленности, строительства транспорта и связи Александр Тизяков, министр обороны СССР Дмитрий Язов и исполняющий обязанности президента СССР Геннадий Янаев».
   Произнося этот список «нового руководства страны», СМИ даже не огласили их имена – только фамилии. Это удивляло и настораживало. Замелькали вопросы.  Например, почему министра обороны, этого старого волка фронтовой закалки, поставили в списке на предпоследнее место, если в стране запахло керосином? О какой «общенациональной катастрофе» могла идти речь, когда в Севастополе по-прежнему мирно отдыхали люди, ходил общественный транспорт и никто ни в кого не стрелял? И, конечно, главное: что же такое случилось со здоровьем Президента Горбачева, если в Севастополе каждый второй знал, что Михаил Сергеевич мирно отдыхает в своей резиденции в Форосе? Никто ничего не объяснял. В перерывах звучала классическая музыка.
   Я стала звонить на работу, но связь была отключена. Тогда я позвонила на домашний телефон нашей машинистке Ленке. Ленка сбивчиво рассказала, что наш эфир закрыли, мы вещаем нелегально, что в Москву вводят танки и никто не знает, что с Горбачевым, но похоже, что он просто арестован.
От Севастополя до Фороса всего 47 километров – рукой подать, если ты на машине и у тебя удостоверение прессы. Загвоздка была только с машиной.
   «Да ладно тебе, пошли лучше на пляж купаться!» - успокаивал муж, который был глубоко аполитичен. Ему было до фонаря и сообщения о ГКЧП, и то, что в стране творится что-то новое и неладное. У нас оставалось ровно два дня до конца отпуска и это его больше всего волновало.Спор между режиссером киноредакции и корреспондентом новостной радиостанции закончился победой последней, и мы с мужем отправились в первую попавшую нам на глаза организацию. Пробившись к директору, я положила на стол удостоверение прессы и в форме, не предполагавшей дискуссий, сообщила, что еду в Форос к Горбачеву и мне нужна машина. Директор побледней, затрясся, стал отговаривать, но машину в конце концов дал - правда, при условии, что его водитель остановит автомобиль за 1 километр до резиденции Горбачева, «а там уж сами как-нибудь, голубушка».
   Мы прыгнули в директорскую машину и водитель повез нас в Форос.
Горная дорога извивалась красивым серпантином, мимо проносились машины, спешившие на всех парах в город. И только мы ехали в противоположную сторону, вверх, к Президенту. Наконец-то осознав, что поездка связана с риском, муж заявил, что не бросит и пойдет к Горбачеву вместе со мной. Но это было не нужно, он мог всё испортить – и своим неумением вести политические разговоры и особенно своими рваными по моде джинсовыми шортами, подчеркивавшими его красивые волосатые ноги, которые в данной ситуации были ни к чему.
«Всё, приехали, - водитель поставил машину на ручной тормоз, - дальше идете по дороге 1 километр, там увидите пост охраны. И будет вам ваш Горбачев!».
   С трудом запихнув мужа обратно в машину, я двинулась в путь, продумывая, о чем же я спрошу Президента. Ну, естественно, о здоровье, это раз. Потом - о его оценке чрезвычайной ситуации, объявленной Янаевым, это два. Ну и о будущем страны в контексте с ГКЧП, это три. Итак, три вопроса -  при условии, что меня действительно отведут к Горбачеву, а не пошлют подальше. Дело в том, что я была без лифчика. Это хорошо считывал мой легкомысленный топ до пупка, надетый в тон к мини-юбке. К солидному удостоверению прессы у меня был только такой, совершенно не протокольный, отпускной прикид. Оставалось одно: придать своему выражению лица настолько серьезный вид, чтобы все стали думать, что это так надо – без лифчика на интервью к Президенту приезжать.
   Мчавшиеся навстречу мне машины длинно сигналили, приглашая в свои кабины. Я делала вид, что их не слышу и топала дальше – поверчивая плечами, грудями и бёдрами – молодая красивая женщина, спешащая по горной дороге и почему-то одна.
   «Сейчас тормознет какой-нибудь крендель, запихнет меня в кабину и ищи потом ветра в поле», - инстинкт самосохранения всё громче подавал свои сигналы, но я всё шла и шла вперед, зачем-то вспоминая дельфинов-камикадзе.
Пост охраны резиденции Президента пропустить было невозможно. В этом месте дорога разветвлялась надвое и уходила одной своей веной на правый спуск. Тут, на небольшом асфальтированном пятачке, стоял закрытый шлагбаум, охрана с автоматами и машина, на капоте которой стоял телефонный аппарат внутренней связи.
Когда потом говорили, что Горбачев не был арестован и его охрана в Форосе вообще была без оружия – врали. Меня встретило несколько автоматчиков и какой-то чин в штатском. Я скроила важное лицо, предъявила удостоверение. - Цель Вашего прибытия?
 - Короткое интервью с Президентом.
 - Интервью не положено. Ступайте отсюда.
  Все прозвучало коротко, но не враждебно. Уловив в диалоге мирные нотки, я села на них и начала играть свою партию. Ну конечно, я понимаю, что состояние Президента оставляет желать лучшего, поэтому интервью я построю всего на трех вопросах, только на трех!  Убедительно соврала, что специально примчалась из Москвы в Форос ради своих трех вопросов. Акцентировала внимание на удостоверении, на титуле которого было написано «Гостелерадио». Начала играть на том, что это не враждебное СМИ, а наше, своё, «родное и всё понимающее».
   Серьезные аргументы в обрамлении торчащих грудей и загорелых ног из-под мини-юбки немного смягчили чина в штатском. Он досконально переписал все данные из моего удостоверения в амбарную тетрадь и поднял трубку телефона, чтобы позвонить тем, кто реально принимал в резиденции важные решения.
   «Какая, на х… корреспондентка, гони ее в шею!» - Трубка орала так громко, что мне было всё слышно.
   «Я же сказал, что не положено! Девушка, идите отсюда подобру-поздорову!» - чин в штатском из последних сил сохранял честь мундира.
   «Но я должна сделать то, за чем я сюда приехала!»
   «Да идите уже отсюда на х..!» - от жары и напряжения у чина совсем сдали нервы.Ребята с автоматами стояли молча, по-фашистски расставив ноги, как перед расстрелом. Им и не требовалось ничего говорить по инструкции. Они могли только выполнять приказы.
   Кровь бросилась в мою голову, волной накрыло и человеческое упрямство, и женское возмущение. «Ну и ладно!» - сказала я чину и, развернувшись телом в сторону тропы, уводящей к зданию резиденции, зашагала туда без приглашения.
   «Еще шаг, и открываю огонь!» - услышала я за своей спиной. Голос был хриплым, я его даже не узнала, будто говорил совсем не тот человек, с кем я общалась минуту назад. Следом быстро клацнули затворы автоматов. Два? Или, может быть, три?
   «Тебя просто не найдут, - сказал внутренний голос – скажут потом, что без вести пропала, а сами кинут куда-нибудь твоё тело, чтобы никто и ничего. Может быть, в море…». И я снова вспомнила дельфинов-камикадзе.
   Я не помню, как я шла обратно к ожидающей меня машине 1 километр. Как обнимал меня мой муж, спрашивал о чем-то. Помню только, что обратно мы ехали в Севастополь молча. Я не могла говорить, потому что внутри меня сломалась коммуникационная система. Или мне просто нужно было прийти в себя. Ближе к вечеру я как-то связалась с нашей редакционной машинисткой Ленкой, как-то надиктовала ей материал. Потом мы с большими сложностями возвращались с мужем из Севастополя в Москву – в связи с объявленным ГКЧП народ ломанул с курорта домой и мы ехали в совершенно переполненном поезде. А когда мы вернулись, всё было уже кончено. ГКЧП свергли, все торжествовали победу, все братались, как 9 мая 1945 года, а Службу новостей «Радио России» и другие СМИ официально вернули в эфир и на газетные полосы.
   Всех наших, кто в дни путча выходил в эфир из подполья, жег костры у Белого Дома и писал оперативные материалы в Общую газету (вместе с другими представителями 11 закрытых тогда изданий) представили к правительственным наградам, орденам и медалям, включая и меня. Награждали нас уже в мирное время, на Яме – так мы любовно называли ВГТРК на 5-й улице Ямского Поля. Здесь же начиналась наша Служба новостей «Радио России» и первые выпуски программы «Вести», отражавшие уже новую историю нашей страны. Медали и ордена обмывали буквально, в винных и водочных стаканах, прямо в редакционных кабинетах. И никто нас за это в тот день не ругал.
   Интересный момент, забыть который нельзя, потому что отражает природу отдельных характеров. Как потом рассказали коллеги, в день, когда в России впервые объявили ГКЧП, один наш заместитель начальника срочно оформил себе больничный лист, на котором и провел все дни путча. Потом он вышел на работу и стал собирать документы на предоставление к индивидуальным правительственным наградам и на фоне всеобщей эйфории вписал в списки и самого себя. Я не знаю, жив он или уже нет, но у него тоже есть медаль с гордым названием «Защитник свободной России». Хамелеон о двух головах – большая редкость. Но в нашем серпентарии имеется…
   Спустя еще какое-то время талантливый радиоведущий и боец по жизни Александр Поклад опубликовал в журнале «Детектив и политика» наши воспоминания об исторических днях августа 1991 года, передав события глазами журналистов. Нашлось там место и для моей истории в Форосе. Где-то на книжных полках этот выпуск журнала у меня есть.
   Вот так я и стала «Защитником свободной России» -  первым и единственным в мире журналистом, совершившим попытку прорваться 19.08.1991 к последнему Президенту Советского Союза, чтобы выполнить свой журналистский долг и при этом остаться в живых.
 
Январь 2025, по событиям августа 1991