Яма

Я валялся в яме, растекаясь по нарам. Избитый, в порванной пятнистой куртке, без ботинок, в старых дырявых носках. Яма здесь вместо обычной армейской гауптвахты. Меня скинули сюда ночью. Тело как будто разваливается на куски. Особенно болит там, куда самые сильные удары прилетели. Нос мне разбили, но в остальном лицо вроде цело. Били куда придётся, по плечам, по спине, по животу. Но я жив.
Сквозь широкие промежутки между сучковатыми досками потолка пробились первые лучи солнца, и я смог оглядеться. Дождей не было весь август, и вокруг меня были сужающиеся книзу каменистые стены сухой земли. Нары из длинных нестроганых досок уложены на земляных выступах вдоль двух стен, тут могло бы лежать четыре человека. Воняло вокруг всё, мои носки, земляной пол в узком проходе между нарами, валяющиеся на нём пустые пластиковые бутылки и скомканные тряпки.
Ночью мы с Лёхой пытались сбежать с учебного полигона. Мы думали об этом каждый день, а в эту ночь решили драпать внезапно, покончить с этим бредовым квестом на выживание, в котором ты сам не можешь решать, что тебе делать. За тебя решают другие люди, злобные и сумасшедшие. А ты думаешь только о том, как бы вырваться из их лап, как бы удрать отсюда, как бы вернуться к нормальной жизни.
Я приподнял колючую проволоку, чтобы прополз Лёха, он поднял её с другой стороны, чтоб прополз я, и мы пошли в степь, надеясь рано или поздно выйти к дороге и вдоль неё добраться до ближайшего города. В нём мы рассчитывали затеряться и потом уехать дальше, а там и за границу просочиться. Возможно, план наивный, но другого мы не придумали.
Когда я увидел приближающиеся фары и услышал выстрел, я просто упал на землю, закрыл голову руками и не дёргался, а Лёха метнулся, попытался бежать куда-то. Интересно, он думал о чём-то в этот момент, или это инстинкт сработал? Помню, слушал на Ютубе лекцию про то, что инстинктов у людей нет, а всё как-то сложно. Как теперь это далеко. Ютуб, научпоп, концерты, московская жизнь. А здесь яма. И ничего нет больше. И не будет. Лёху они сразу застрелили, как только он побежал. А что они сделают со мной?
Открылся деревянный люк, и тёмная тень в нём заслонила солнечный свет.
- Эй, хипстер, ты там живой? – это был Федя, старый бродяга. Слово «бомж» он категорически отвергал. Ему нравилось романтическое «бродяга».
- Живой, - откликнулся я.
- Ну вы и долбоёбы. Кирюха сразу вас сдал, как вы из палатки вышли.
Федя скинул вниз пятилитровую бутылку с водой.
- Жрать тебе сегодня не дадут. Но вроде и в комендатуру сдавать не будут. Говорят, только возни больше, да ещё и от начальства можно огрести почём зря.
- Понятно. Спасибо за воду.
Я напился из бутылки и смыл с лица перемешанную с пылью запёкшуюся кровь. С Федей мы познакомились на следующий день после того, как меня арестовали. Из отделения нас вместе в СИЗО везли. Сначала меня посадили в автозак, а потом его, невысокого сморщенного мужичка лет пятидесяти, с растрёпанными седыми волосами. Когда машина тронулась, он спросил:
- Ты чё, контракт подписал?
- Пришлось, - осторожно ответил я.
- И я подписал, - он сказал это весело.
- А вас за что задержали?
- Ой, чё ты тупые вопросы задаёшь? Первый раз что ли?
- Ну в общем, да, первый. Извините.
- Ха, воробышек! Да просто на вокзале взяли пьяного, уроды. Им людишек на фронт надобно.
- И вы согласились воевать?
- А что делать? С ментами против ветра ссать? Такая теперь маза. Посмотрим ещё с кем воевать.
- В каком смысле?
- Да ни в каком. Тебе хохлы дорожку перебежали, что ты воевать записался?
- Да нет.
- Вот и мне эти войнушки-***нушки не сдались. Ладно, прорвёмся.
- Меня Марк зовут, - решил я представиться.
- Ну охуеть теперь, - фыркнул мужичок, - Марк, бля. И где вам такие имена находят?
- А что? Обычное имя.
- Обычное у меня. Фёдором меня звать.
- Очень приятно, -  я попытался съязвить, но Фёдор никак не реагировал на мои интонации.
- Приятно, когда забухать есть. А пока нам в СИЗО насухую сидеть, вся душа вон.
Болтливый и расслабленный Федя, бывалый алкаш, не один срок отмотал и ни о чём не беспокоился, а я тюрьмы жутко боялся. Ночью в КПЗ вытащил из ушей пирсинг. Когда нас с Фёдором завели в камеру, ничего страшного не произошло. Он быстро нашёл общий язык с двумя постояльцами, лежавшими на верхних шконках и выяснил, что они тоже новые контрактники, не успевшие ещё пройти по делу до суда и ни разу ещё не судимые. Лёху, как и меня, с веществами взяли. Только у него амфетамины были. А Кирюха, совсем молодой, деревенский, в магазин залез, за бутылкой. В тюрьме оказалось, что в нём пламенная любовь к отчизне полыхает. Вырос он в интернате, отслужил в армии и привык верить всему, что трепали по ящику. Родину, говорил, поедем защищать. Фёдор над ним посмеивался.
- Чего ж ты, - говорит, - сразу-то не поехал, а через ларёк зашёл?
- А по глупости да по пьянству, - честно отвечал Кирюха, - но теперь-то, видишь, сам Бог меня на путь истинный направил. И вину искупить, и мозги исправить, и Родину защитить.
Федя ухмылялся, но помалкивал.
- В Рязани в тюрьме батюшка служит, - продолжал Кирюха, - он нам на проповеди рассказывал, что в церковь к нему приходят матери погибших солдат, ну, и мобов, и срочников. Они матерям являются. Не помню, как, во сне или наяву. И говорят, что вели они борьбу здесь, на земле, а теперь ведут её на небе. Между землёй и небом постоянная связь духовная. Старцы её видят.
- Это же бред воспалённого сознания несчастных людей, - сказал ему Лёха.
- Это у вас бред наркоманский, - огрызнулся Кирюха.

По неровной земляной стене бегали муравьи, жучки, паучки. Лежишь на трёхметровой глубине, а тут всякая жизнь копошится. Также, как и я, свалились сверху. Также, как и я, не знают эти букашки, смогут они выбраться из этой ямы или навсегда тут останутся. Но их это не беспокоит. Они же ни о чём не думают. Полная свобода. Свобода от знаний, мыслей, войны. Превратиться бы в букашку, как в детской книжке. Потихоньку проползти между досками и ползти себе, ползти, ни о чём не думая.
Я лежал и смотрел, как перемещаются лучи солнца по земляной стене. За весь день никто сюда больше не заглянул. То и дело приходилось отмахиваться от доставучих мух. Даже здесь нет покоя. Лучи становились всё тоньше и бледнее, пока совсем не пропали. Живот проснулся к вечеру. Есть хочется. Чего угодно, хоть этой каши перловой несъедобной. Вспомнилось, как Юлька запекала курицу в духовке, с золотистой хрустящей кожицей. Если бы Юлька мне ответила, всё бы по-другому сложилось?
В тот день я звонил ей, хотел помириться. Долго слушал длинные гудки, пока механический голос не сказал «абонент не отвечает». В «Китайском лётчике» выступало «Братство Конца», я думал, мы вместе пойдём, а пришлось одному ехать. Зашёл в «Красное-Белое», взял четвертинку коньяка и в трамвае всю её засосал. В рюкзаке ещё была баклажка пива. Перед концертом мы всегда тусили на улице возле клуба. Пили, курили, смеялись. В клубе я взял ещё пива. Макс стал совать мне пакет с травой.
- Отличная, - говорит, - трава. Тут косяков на двадцать. Нормально раскуришься.
На хрена я её взял? Месяц назад ещё спокойно жил в Москве, а сейчас вот валяюсь в этой яме. И всё из-за этой дурацкой травы. Здесь, кстати, на полигоне, её до фига и по дешёвке. По вечерам мужики шмаляют за палаткой. И синтетики до фига. Лёха, дурила, сразу все деньги на неё спустил. Похоже, он и перед нашим побегом закинул пару таблеток. Небось, думал, они ему помогут уйти подальше.
На концерте был слэм и угар, и после концерта мы ещё пили в сквере. А взяли меня в метро. Полицейский похлопал по моим карманам и достал пакетик как фокусник. Прям довольный был. Поймал преступника, блин. Ночь я провёл в отделении. Утром пришёл какой-то лысый хер. Либо, говорит, уголовка, либо, можешь подписать контракт на СВО. Дело выкинем, бабла поднимешь, человеком станешь.
Как же я попал на ровном месте! Про зону я даже думать не мог, просто чёрная дыра ужаса в груди от одной мысли. Где-нибудь да смоюсь, подумал я, и согласился. Попросил только телефон, чтобы маме позвонить. Сказал ей, что на выходных не приеду, поеду на дачу к друзьям. И всё, и пропал. Она наверняка звонила уже сто раз. Бедная моя мама. Из СИЗО разрешили только письмо отправить. Даже не знаю, как быстро она его получила? Как она это всё переживёт?
Я надеялся, что после подписания контракта мне дадут домой за вещами сходить. И в этот момент можно будет смыться, хотя лысый сразу сказал, что за попытку бежать «огребёшь по полной». Но меня под конвоем увезли в СИЗО, через неделю оттуда под конвоем доставили на вокзал. На Павелецком нас, попарно сцепленных наручниками, загрузили в поезд. В запертом купе мы тряслись два дня. В первый день сожрали Лёхину передачу от матери, ещё сутки голодные сидели. Да оно может и к лучшему, в туалет выводили по расписанию, когда охране удобно. Так мы с Лёхой и доехали до учебного полигона. Здесь меня на третий день прапорщик Михеев избил. Понятно, ему тощий московский хипстер с непонятными закидонами ненавистен. Также как мне ненавистно всё его армейское гопничество. Он меня при побеге сразу убил бы, хорошо, что не он дежурил ночью.
И вот я сижу в яме. Люк закрыт на замок. Никак не выбраться отсюда. Не убьют же меня здесь? Не оставят от голода подыхать?
На второй день тот же Федя принёс мне обед - миску каши. Я даже вкуса не почувствовал, закинул её в себя быстро, словно лопатой.
В яме не так жарко, как на поверхности, и сытому хорошо лежать и ничего не делать. Но как-то быстро к этому привыкаешь, и начинает томить безысходная скука. Я уже притерпелся к ноющим синякам, но тело устало от лежания на голых кривых досках. Время от времени я вставал, разминал затекающие конечности, пытался делать что-то вроде зарядки, но ушибы ещё болели, мешали двигаться.
На четвёртый день капитан приказал отвести меня в лазарет. Фельдшер намазал йодом засохшие грязные ссадины. Михеев меня предупредил, если я куда дёрнусь, он сразу меня пристрелит. Ночевал я уже в общей палатке. В шесть утра построение, потом завтрак, и опять по кругу: бегать, разбирать-собирать автомат, ползать по окопам, стрелять, а потом ещё этот грёбаный автомат чистить.
Когда я впервые увидел полигон, на меня навалилось настоящее отчаяние, в этот момент я понял, что обречён. А как хочется жить, как хочется всё отмотать на месяц назад, как хочется вернуться в Москву! Оказывается, обычная жизнь – это невероятное счастье. Хочется работать, хочется сидеть в офисе, хочется увидеть и обнять Юльку. Сейчас бы она уж точно все обиды забыла. И чего мы только ссорились?
Здесь, на полигоне, армейский ад. Хотя тот же Кирюха считает, что это всё нормально. Я-то в армии не служил, проскочил по здоровью, постылая астма пригодилась. Здесь про здоровье говорить было бы смешно. Всякие солдаты, пожилые, хромые, с недостающими пальцами, все проходили здесь подготовку. Учебный полигон - обнесённый забором с колючей проволокой, изрытый траншеями клочок земли, в перепаханной военной техникой просторной степи. КПП, брезентовые палатки, накалённые августовской жарой. Разбросанные тут и там машины, орудия, разная техника. Рядом с полевой кухней лежала на боку обгоревшая «буханка». Когда мы прибыли, повар кинул мне в миску большой половник неизвестной разваренной крупы с тушёнкой. После голодухи в поезде она показалась съедобной. Под Федины шуточки мы делили места на трёхъярусных низких нарах в палатках. Мне досталось место на третьем ярусе, упирающемся в брезентовый скат. По ночам духота невыносимая, хотя вход в палатку оставляли распахнутым.
Наутро после прибытия капитан обходил новых контрактников, скептически оглядывая помятых мужиков злыми прищуренными глазами.
- Здесь сейчас идёт новая мировая война. Мы воюем с пятидесятью странами мира. Поэтому нам трудно. Хохлы в окопах хорошо вооружены и едят от пуза. Как фашисты тогда. Мы здесь должны хорошо подготовить вас, чтобы мы могли победить. Ясно?
- Так точно, товарищ капитан, - нестройно ответила шеренга разношёрстных, кто во что горазд одетых, вояк.
Через пару недель по календарю наступила осень. Только сентябрь ничем не отличался от знойного августа. Мы всё также каждый день обливались потом под злобную матерщину Михеева. Не зря он гордился своим позывным «Чёрт».
С полигона нас выдернули без предупреждений, ранним утром, до рассвета. Голодные, злые рядовые получили автоматы и рожки с боевыми патронами. Нацепив всю амуницию, ругаясь и толкаясь, разместились в грузовиках. В серой утренней дымке машины медленно ползли, подпрыгивая на кочках, солдат в кузове отчаянно кидало в разные стороны. Всю задницу я себе отбил на жёсткой скамейке. Когда вырулили на шоссе, стало немного полегче, машины поехали быстрее.
- Куда мы едем, интересно, - прошептал Кирюха.
- Смерть свою искать, - проворчал Фёдор.
- Отставить на *** разговорчики, - оборвал их прапор.
Ехали долго. Роту выгрузили возле почерневшей лесополосы. От неё тянуло гарью и дерьмом. Я понятия не имел, где мы находимся. Солдаты растекались по глубоким окопам. Наш взвод сразу получил приказ идти на штурм, садиться на БМП. Когда мы увидели эти машины, укрытые дополнительными щитами брони, Фёдор сказал:
- Это ж мангал на колёсах, а не БМП.
С дёрганым рёвом три боевых машины с бойцами на бортах выдвинулись из лесополосы, и через поле засохшей грязи покатили к видневшимся вдали домам. Там что-то горело, в нескольких местах поднимались густые клубы дыма. Я цеплялся за криво приваренную ручку и прижимался к броне. Вокруг было какое-то безумное кино. Забивающая глаза и рот пыль, рокот двигателей, тряска и звуки разрывов отключали сознание. Пока машины ползли через поле, совсем близко от них что-то бухало и взрывалось. На окраине города они поехали по параллельным улочкам, среди разваленных обгорелых хат и расстрелянных переломанных яблонь. Когда показались панельные дома с выгоревшими квартирами наша машина остановилась.
– Слазь, - крикнул Михеев.
Солдаты кинулись в ближайшие палисадники, прячась за остатками разбитых снарядами стен. Вдоль улицы валялись трупы, покорёженные детали автомобилей, разломанная мебель, детские игрушки, разодранные вещи.
БМП медленно двинулась вперёд.
- Короче, бойцы, по этой улице двигайтесь за техникой. Всех мочите. В частном секторе уже нет хохлов, а в пятиэтажках ещё отстреливаются. Городишко надо зачистить до конца.
Солдаты побежали по скрежещущим под ногами кускам кирпичей и штукатурки. Я очумело бежал за своими, споткнулся, упал, извалявшись в пыли и песке. Прижался к земле, глядя как убегают вперёд Фёдор и Кирюха. Оглянулся, поблизости вроде никого не осталось. Я пополз в сторону с дороги. Прополз под покосившимся заборчиком. Через окно перевалился в разрушенный дом, упал на кучу хлама и затих, пытаясь удержать трясущиеся ноги. Лежал, прислушиваясь к выстрелам и держа автомат наготове.
«Может здесь спрятаться до темноты? А дальше что?»
В окне появилась голова и плечи Михеева:
- Ах ты, сучёныш, ты чё тут затихарился, падла, вылезай быстро!
Не думая, не соображая, я нажал на спуск. Автомат забился в моих руках. Из головы Михеева вылетели кровавые ошмётки. Заорав от накрывшего меня ужаса, я отбросил автомат, рванулся в сторону, поднялся и выскочил из разрушенного дома. Побежал по проулку, снова заскочил в окно почти целого дома, упал на пол, замер. Стрельба где-то там, у пятиэтажек продолжалась. Я лежал тяжело дыша, и смотрел на небо через обвалившуюся крышу.
«Вернуться за автоматом? Нет, бежать!»
На карачках подполз к двери. Осторожно оглядываясь вышел и снова побежал по проулку дальше, к окраине городка. Странное жужжание преследовало меня сверху. Я прижался к стене и посмотрел наверх. Надо мной невысоко, метрах в десяти, завис дрон, и было видно прикреплённую к нему гранату. Я заметался, бросился бежать через заросший сорняками огород. Взрыв разметал почву прямо у меня под ногами, и я полетел в бесконечную чёрную яму.