Москва Таганрог

Вы, скорее всего, никогда не слышали об адвокатской конторе на Никольской улице в Москве, хотя за десять лет работы там произошло немало преглупейших оказий. Однажды, к примеру, в здание забежала мышь и спугнула важного клиента — слона керамического бизнеса, после чего Зайцину пришлось уговаривать его выйти из шкафа в дальнем конце посудной лавки для продолжения переговоров об оплате. В другой раз случилась такая история: Отнюдко с Отрицаловым решили поспорить и проверить, кто больший нигилист — Отнюдко забрался в бочку и выбросил всё, говоря, что перья для письма он при нужде вырвет из гуся, а вместо чернил сгодится и сажа, однако Отрицалов перекрыл все его старания отвернувшись и сказав, что того теперь не существует.

Само здание на самом деле можно было бы назвать интересным случаем: адвокатура представляла собой трёхэтажное здание, служившее некогда домом милосердия, на спасение которого от банкротства не успели собрать деньги три неназванных балбеса. От прежних хозяев новым владельцам достались всевозможные преимущества покупки зданий на Никольской улице: знакомые каждому запахи открытых рынков, в числе которых ароматы крови свежеосвежёванных тушек зайцев и гусей, амбре подгнивших огурцов с благоуханием лилий; и как мы можем забыть про мечту каждого ребёнка, любителя святочных рассказов — постоянную угрозу пожара, являющуюся обыденностью для жителей Москвы.

Но были и отрицательные моменты: даже в трёхэтажном здании не хватало места для каждого из ста сорока пяти сотрудников адвокатуры, отдельный стол мог быть только у одного. Тогда Крауфф, столяр средних лет, занимающийся юриспурденцией для души, виртуозно дирижируя стамеской, молотком и Желудёвым, сконструировал столы расширенной комплектации. Если бы вы посмотрели на здание до выкупа и после, то не смогли бы найти отличий, кроме появившейся дыры в крыше — гениальному решению г-на Л. Джона, лучшего с конца студента Императорской академии в Пекине, посредством которой образовались рабочие места на десять человек.

И вот, 20-го сентября 1880-го года произошла история, положившая конец адвокатуре на Никольской. Началась она с письма: молодая madame Марфа N из Таганрога в прошлом году вышла замуж за состоятельного человека, недавно скончавшегося от отравления. Следователи, участковые, каждый адвокат города — все решили, что это было убийство из-за наследства. В письме Марфа просила о помощи, а кроме того обещала соразмерную оплату труда и покрытие всех расходов. "Если мне не поможете вы, то не поможет уже никто, au revoir, merci..." — заканчивался текст.

Письмо первым обнаружил Широков, придя в радость от того, что "неимоверными усилиями, спустя недели поисков и нескончаемых работ, нашёл дело, позволившее бы обеспечить дальнейшую жизнь нашей прекрасной адвокатуре!". Лебедев, по обыкновению своему отдыхающий у софы, вступил в конфликт со своей любимой жертвой — "Ну вот тут вы, bien s;r, безусловно преувеличиваете. Не столь много вы трудились, да и не в настолько бедственном мы положении!". В один момент письмо, которым Широков размахивал для пущей убедительности, выпало из его рук и улетело из прибранной прихожей в просторное помещение, заставленное рабочими столами, за которыми сидело по меньшей мере восемьдесят человек: кто по двое, кто по трое. Там, гонимое сквозняком, письмо совершило несколько кульбитов, отплясало чечётку, которая, впрочем, не удостоилась бы и четвёртого места на сколь угодно престижном конкурсе, и попало прямо на стол Семёнова, опаздывавшего уже на два часа по причине, сказанной столько раз, что раскрытия не требовала — "Парта.".

Садясь за рабочее место, вытаскивая из кармана очередной отцовский подарок за успешное выполнение задач, Семёнов нашёл и прочитал письмо, умело орудуя складами. Проникнувшись, пожалев попавшую в непростую ситуацию даму, он решительно отправился в кабинет к отцу – нынешнему главе конторы, господину Минаеву. "Папенька, а я вот снова к вам! Тут пришло занятное письмо и..." — тут у Семёнова на пухлом лице появились капли слёз — "Мы просто обязаны помочь m-me N! Отправь меня в командировку, прошу!".

Минаев, успев построить десяток различных предлогов для отказа, через час неловких и крайне эмоциональных препирательств с сыном, всё же решился собрать нескольких помощников, для того чтобы решить, как действовать дальше. В небольшую комнату офиса в половину квадратной сажени, впихнулся узкий круг наиболее толковых человек. В двенадцатером начали обсуждение. Первым выступил Минаев, введя всех в курс дела и закончив такими словами: "Но всё же у меня есть подозрение, что m-me Марфа N на самом деле является подставным лицом, несуществующей личностью, придуманной нашими конкурентами, чтобы разорить нас на тратах за дорогу.". Щукин парировал строчкой из своей, подготовленной к защите одного поэта, речи — "О, как вы можете жестоко...", прерванной преждевременными аплодисментами Рожкова, явно злого из-за бесконечно повторяющейся "Ode an die Unschuld", тем более, что из присутствующих немецкого не знал даже сам Щукин, использующий свой собственный, выдуманный на ходу перевод к абракадабре, напоминающей немецкий язык.

Вернув тишину, слово взял Попов, на обычных для себя высоких нотах — "Моё мнение по поводу данного письма такое: мы должны отправить по адресу m-me N контракт, который она подпишет перед нашим отправлением." — Говорил он, размахивая словом — "тогда мы ничего не потеряем даже в худшем случае.". Николаев, Овчинников, Сиюминутин, Иванов, Зайцев, Андреев и Баранов коротко кивнули и собрались уходить, чтобы наконец-то выйти из неудобного положения, в которое им пришлось влезть, чтобы зайти в офис Минаева. Но когда Сиюминутин встал с потолка и уже собрался открывать дверь, Семёнов попросил всех остаться для обсуждения последнего вопроса — "Кто же будет писать текст контракта?". Броском ста сорока пяти монет решили, что этим займётся Даткин.

Через неделю, Семёнов, в пять часов вечера войдя в контору, вдруг вспомнил о письме. Найдя Даткина его спросили, согласилась ли m-me N подписать контракт, а тот ответил, со всей своей харизмой, чётким, поставленным — "Да.". Сразу же, пока работники адвокатуры были ошеломлены, подскочил Интригов со своим новым планом — "Я предлагаю вот что, друзья: мы отправимся к m-me N всей конторой! Я понимаю, возможно звучит..." — тут его вдруг прервал Нечистов — "Да! Я сразу вас понял, mon cher... Я сразу вижу по этому письму, что madame нечиста на руку. Уверен, что она действительно отравила своего мужа, так что считаю справедливым, если мы воспользуемся любой возможностью увеличить итоговую стоимость нашего командирования.". Выступил Подстрекайло, позволивший себе резкое высказывание по отношению к Семёнову, пытающемуся в этот момент переубедить Нечистова. В ту же секунду, с трёх сторон, последнего окружили Дружелюбов, Яковлев и Подхалимов, поддерживая его точку зрения. В конечном итоге, чтобы не пасть в глазах коллег, Семёнов торжественно заявляет — "Да ведь и правда, если взглянуть на всю описанную ситуацию снова, то ясно видно, что madame N - убийца!..".

Начались сборы: Ерофеев предложил выкупить целый состав поезда, а кроме того несколько дилижансов. Яковлев заказал у десятка портных подходящие наряды для адвокатов, а Голубев отрепетировал несколько сценок, для удачной взятки местным жителям, улучшения общественного мнения, которое будет просто незаменимым помощником в новом деле.

Утром первого марта, после всех приготовлений, группа из ста сорока пяти адвокатов стояла на Курском вокзале, привлекая взгляды удивлённых обывателей. Неожиданно возник репортёр и взял интервью у Балакова, прежде чем поезд отправился в путь. В вечерней газете были такие строки: "ИЗ МОСКВЫ ВЫБЫЛИ: Корреспондент ... в Южный полюс; Сто сорок пять адвокатов в Таганрог".


                ***


Места в поезде отчаянно не хватало. В вагонах пришлось открутить все окна, чтобы перемещаться между крышей и коридором. Раскачивать лодку начал Шаталов, жалуясь на непродуманность и недостаток навыков организации рассадки в выкупленном составе — “Ведь есть возможность ещё десять человек укомплектовать в поезд! Всего-то придётся поступится приёмами пищи и походами по нужде, но ехать-то всего два дня! Не чета неделе дилижансов.”. С этим решительно был не согласен Болтин, коренной инженер, опозоривший семью выбором профессии. Он настаивал, что вагоны такой тяжести бы просто не выдержали, особенно если среди укомплектованных был бы Болотин, который из-за великой дородности утопал даже в дереве. Кузнецов поздно спохватился, что и дилижансы соответственно стоило укрепить, но теперь уже оставалось просто понадеяться на гордых московских коней.

Ситуация же в дилижансах была по-своему прекрасна: Морозов обеспечивал тёплые товарищеские отношения между коллегами, выдумывая на пару с Фёдоровым задачи по правовой грамотности, заставляя адвокатов бороться друг с другом и пытаться оправдать своего подзащитного. Особенно отличилась тяжба Волкова с Павловым на тему научных экспериментов над бывшими дворовыми, которым по ошибке не донесли об отмене крепостного права. Павлов настаивал, что изучение рефлекторной системы человека является достаточно благородной задачей, но Волков в итоге оказался победителем, указав на то, что главным в деле является административное правонарушение, удержание крестьян в качестве дворовых, а подопытных можно набрать и другими способами.

На третий день пути, один из дилижансов наехал на кочку, что повлекло за собой его разрушение, так как оказалось, что крышу поддерживал только выпавший на неровности Козлов. Теперь была опасность проехать под дождём, что могло спровоцировать очередную аллергическую реакцию Берёзова, который бы вырос в размерах, заставив кого-то бежать рядом всё время оставшегося пути. Решением оказалась общая молитва во главе с Богдановым, во время которой на Тарасова пришло озарение:  нужно всего лишь постучать по колёсам каждого дилижанса, оставить подношение на могиле путника, дойти до центра ближайшего населённого пункта, плюнуть через правое плечо, предварительно помолившись, и спросить у первого встреченного плотника помощи. Выполнять это отправился Комаров и через несколько часов, мистическим образом, сломанный дилижанс был отремонтирован и готов к эксплуатации.

Ближе к концу путешествия, Орлов, который от скуки начал постоянно нападать на Птицына, решил, что с него хватит и нужно менять дилижанс. На ближайшей остановке он пересел к Васильеву, Образумову, Смиту, Ковалёву, Кудрявцеву и Необразумову, так как по счастью у них было меньше всего пассажиров. Здесь царила своя устоявшаяся система: Образумов как самый старший и опытный объяснял какие-либо законы и лазейки Смиту и Ковалёву, которые слушали своего шестнадцатилетнего мудреца вполуха, пока упражнялись в работе по металлу, который понемногу воровали из населённых пунктов, гвоздей дилижанса, подков коней. Кудрявцев и Необразумов на своей части о чём-то таинственно шептались, да так ловко, что казалось они просто читают по губам, ведь Орлов, сидевший всего в пяти сантиметрах не слышал от них ни звука. За оставшееся время поездки пополнившаяся компания обучила его основам судебного этикета, который был необходим при затяжных заседаниях, рассказали о таинственном сто сорок пятом адвокате, который появляется только в самых тяжёлых случаях и даже до Таганрога едет отдельно. Орлов же поделился секретами приготовления утки и охоты на неё же, без ружья или любого другого оружия.

Между делом происходили минорные межэтнические конфликты, зачинщиками которых были Удмуртов и Беларуских, до первой крови сражавшиеся за титул лучшей кухни. У китайца Беларуских была красивая деревянная пристройка, на которой работала его кухарка Лидия, знавшая лучший рецепт каши из топора, с чем активно спорил эфиоп Удмуртов, повар по образованию. В их спорах принимали активное участие Жуков, умело призывавший к участию в споре остальных пассажиров, и Сусанин, заводивший спор в глухие дебри, из которых ещё долгое время приходилось выбираться, вспоминая с чего всё началось.

По дороге к последней остановке перед Таганрогом, потеряли Фролова и Андреева: первый внезапно разобрался в своих проблемах, вступил на путь исправления и сбежал со вторым строить новую жизнь. Были и другие потери, например Черноусов, славившийся своими блестящими седыми усами, облысел за ночь после того, как обидел старую цыганку. Его психика не выдержала и дожидаться результатов командировки его оставили в Курской психиатрической лечебнице — так его друзья называли перед посторонними опиумный притон, в котором тот пожелал остаться.

Оставался всего день пути до пункта назначения, когда Гусев окончательно доконал Штирлица своими шутливыми пощипываниями, которые оставляли болезненные синяки. Обратились к локальному авторитету дилижанса, Романову. Тот рассудил, что Гусева следует посадить на крышу, во избежание повторения инцидента. Всё было бы хорошо, но после часа тишины Штирлицу стало стыдно за такое решение, так как сам из детства помнил, как холодно может быть сидеть на крыше дилижанса. Как одиноко, как тяжело... Свесившись из окна и заглянув на крышу, он увидел, что Гусева наверху нет, — "Улетел", — подумал Штирлиц.

В последний вечер все напряжённо планировали первое утро приезда — было потеряно уже слишком много времени, так что следовало незамедлительно начинать действовать.


                ***


Благодаря великолепному планированию Захарова и Кузькина, а также атаке эсэров на железнодорожные пути, дилижансы и поезд прибыли в один день, а потому никаких отлагательств быть не могло — по приезде первым же делом решили всенепременно сразу же найти, где бы поужинать и остановиться в городе. Отцов предложил семейный ресторан в центре города, а Базаров решил устроить конфликт из ничего, грубо высказавшись насчёт меню предложенного заведения. К счастью, Рябов вовремя нашёл идеальный вариант, который устроил всех — отель-ресторан, принадлежащий некоему недавно усопшему господину N. Новую владелицу случайно встретил Поляков, договорившись о ценах через подставное лицо. Бюджет составлял Рябов, с которым договориться об этом решении оказалось проще простого, особенно после нескольких кружек гоголь-моголя.

С madame-владелицей решили не пересекаться до конца судебного процесса, чтобы лишний раз не ухудшать общественное мнение. Но чтобы тяжбу закончить, её надо начать, а поэтому на встречу с m-me Марфой N отправили Семёнова, Минаева и Дорофеева. Последний присоединился как-то совершенно незаметно, а посреди встречи прогонять было уже неловко.

Детали того разговора историей были утеряны, но известны отрывки и общая суть: m-me начала объяснять, в чём суть дела и попыталась показать собранные ей доказательства собственной невиновности, но успевшие заранее разгадать её адвокаты, перебили Марфу N ровно через минуту и четыре с четвертью секунды. План защиты был таков — следовало принести некоторые суммы подарков для судьи и прокурора, а также придумать грустную историю для присяжных, под суд которых следовало перевести дело. История уже была подготовлена…

— “Морозным вечером тридцать четвёртого октября, одна тысяча восемьсот девяностого года, сия бедная гражданка, m-me Марфа N, обнаружила тело своего любимого мужа со страшнейшей гримасой смерти на лице. Post mortem установило, что в организме усопшего оказался литр смеси ртути с мышьяком. Бедный г-н N по неосторожности, так свойственной пожилым людям, просто перепутал свои лекарства с вышеприведёнными субстанциями, какое ужасное совпадение! Несчастная супруга была найдена в шоке на кухне, в попытках помыть посуду, из которой и были выпиты ртуть и мышьяк — до последнего исполняла свою женскую работу!”

Как ни пыталась m-me втолковать господам-адвокатам о том, что супругу было всего тридцать восемь лет, а погиб он от сердечного приступа, сидя на своём любимом месте у камина и никаких ядов обнаружено не было, они продолжали напирать на своей версии, ведь сердечный приступ не растрогает публику в полной мере. Об оплате договорились быстро: по одной тысяче рублей за каждого адвоката из конторы. Количество работников конторы названо не было, так что m-me осталась довольна договором: в крайнем случае, потеряет максимум пять тысяч, а на оставшееся состояние супруга можно было попытать счастья где-нибудь в Германии, если вдруг дело окажется безвыигрышным.

Вернувшись со встречи, первым делом встретили Крылова, сидевшего на лавке в парке и бросающего куски сыра в ворон. Ему рассказали, что встреча прошла успешно и следует собрать всех, чтобы уже полноценно начать действовать. Дорофеев остался в парке, чтобы поймать условившихся на дуэль Давилку и Томатова. Минаев отправился по кабакам, найти Молотова, практикующегося в смешивании напитков. Семёнов же поехал на край Таганрога — Огурчик собирался провести день там. Крылова убедительно заставили бежать в отель и поднимать всех остальных.

Елизаветинский парк оказался самым удобным для собрания адвокатов. Небольшой размер легко защищал от посторонних слушателей, а беседка послужила трибуной. Первыми подоспели Калинин и Суханов, с телом Маркова. Дорофееву сказали, что погубил Маркова случайный прохожий, предложив слишком выгодную цену публикации его последнего романа, отчего он упал без чувств. Несмотря на то, что на собрание первыми пришли вышеописанные трое, за одним из кустов вскоре обнаружились Ширяев и Колотев, отдыхающие после самостоятельных медицинских экспериментов. Эту идею им подкинуло трио Герона, новичка в конторе, прежде преподававшего математику, Веселова и Грустнова, бывших анастезиолога и психолога соответственно.

Собрание началось неожиданно: лишь только сто сорок пятый заступил за ворота — его тут же окружили Коновалов, Норм, Денисов и Блинов, упрашивая выступить первым. Он отказался, указав на то, что у самого есть много дел, многозначительно кивнув в сторону больницы, окна которой выходили на парк, на отель, на суд и даже на Никольскую улицу. Секундной тишиной смущения воспользовался Щербаков, обратившись с громогласным: "П-плош-шу в-внимания, г-г-господ-да!..". Красноречивыми выступлениями в течение жизни он обеспечил себе высокое уважение среди адвокатов Москвы, и на этот раз его талант тоже был сразу услышан. После привлечения общего внимания, Щербаков кратко высказал своё мнение насчёт ситуации — "Н-не х-холошо, г-оспода!" и передал слово Вунюкову. По старой привычке, тот сразу решил выразить общее мнение, но когда ему указали на ошибку в подсчётах, Вунюков стушевался, вставил своё "Гр-р-р." и вернулся в толпу.

Фомин взял ситуацию под контроль и постановил, что нужно просто выбрать дату суда, так как обо всех планах m-me Марфы всё равно известно и намного полезнее будет просто сделать несколько подарков уважаемому прокурору. Мыльников объявил голосование, на котором агитаторское прошлое Сэрова, Панова и Сударева пришлось как нельзя кстати — большинство сделало выбор в пользу идеи Фомина. Забыв о том, что дату тоже надо выбрать, адвокаты быстро разбежались из парка по своим делам, что привело к утренним газетным статьям о нехватке шоколада и шампанского всех сортов в целом Таганроге.

Остались на месте лишь Власов, Лысов и Грозов. После краткого препирательства, выбрали 3-е октября, в память о принятии Соборного Уложения и как завтрашняя дата, ведь пора было уже возвращаться в Москву, где отчаянно отбивал клиентов некий "Фон-Дорин". Надо было разделаться с этой историей как можно быстрее, так что позвали Громова, чтобы попрактиковаться во взяточничестве, важнейшем навыке, необходимом в переговорах на суде. По случаю, Громов как раз консультировался по теме с Барашкиным и Бумажкиным, большими экспертами этой области гражданского права. К несчастью, эксперты отказались помогать, но подарок в виде невероятно ценной, редчайшей крылатки, сорванной с близрастущего ясеня, изменил их мнение. Как оказалось, это на самом деле было первым испытанием для становления ma;tre de la corruption. Очень скоро Власов, Лысов и Грозов, были готовы к любым трудностям и, поблагодарив учителей, отправились готовиться к завтрашнему суду.


                ***


Солнечный смотрел на наступающее утро, вспоминая план действий, который был выдан Минаевым: взять Афанасьева и Солева и прокатиться до оружейного магазина, с хозяином которого заранее договорились о покупке вне документации нагана для самообороны. После этого, заручившись поддержкой Маслова и Сахарова и, передав им револьверы, нужно было поговорить с его высокоблагородием прокурором, ответственным за дело m-me N. Далее следовало доложить о результатах Солодкому, который будет ответственным за следующую часть.

Бордовые облака загорались от солнца, медленно поднимавшегося над землёй, освещая всё больше и больше живописного Таганрога. Кажется, это тот самый восход, который можно увидеть лишь раз в жизни. Уникален он не из-за красоты, а из-за эмоций, которые лёгкими движениями, жесточайшим образом вырывает из души своего зрителя. Вот и сейчас Солнечный смотрел вперёд и одинокая слеза катилась по его небритой щеке. Стать адвокатом в восемь лет это уже тяжёлая задача, а когда заставляют ехать в командировку за много сот километров, то тут уже точно, мало кто выдержит. Но пора было идти.

Первая часть прошла хорошо, но когда добрались до квартиры прокурора, произошла неурядица — прошлой ночью тот проигрался в "кукушку", отчего дело передали кому-то другому, кого для начала нужно было ещё найти. Снарядили Исакова и Физикова, чтобы те отправились по храмам и расспросили попов о недавних молитвах "за закрытие дела". Вызывавшая меньше доверия, группа из Аксёнова, Раскольникова и Котова, пособачившись с Псовым, решила искать нового прокурора по всем судам города. Самостоятельно решил поспрашивать народ Зуев, связанный одной цепью с Быкиным, после того, как вчера отмечали год с патента "поезда с бесконечными рельсами".

Очевидно, что получилось найти нового прокурора только у Стругацкого, который случайно оказался поблизости дружеского пикника, что на обочине дороги в суд, устроили Карпов и Мельников, в надежде поймать кого-нибудь из коллег, забывших им объяснить, зачем все приехали в Таганрог. Позвав Сахарова, быстро удалось добиться радушного принятия предложения по урегулированию дела, после чего к Солодкому отправился с докладом Ветров, примчавшийся как подводное течение.

Солодкий держал в секрете то, что входило в его часть плана, поэтому до самого вечера каждый был предоставлен себе, что вылилось в очередную оказию. Дело было так: Воронов поспорил с Мухиным, что сможет попасть из револьвера в глаз белки с тридцати шагов. Белкин, подслушивавший за дверью, слегка недопонял, испугался и побежал просить защиты у Охоткина, выпивавшего в это время с Рыбаковым. Когда Воронов с Мухиным закончили разговор и вышли, намереваясь отправиться в лесопарк, Охоткин встал на проходе перед дверью и вызвал первого на акробатическую дуэль, чтобы доказать невинность намерений стрелков. Закончилось всё тремя адвокатами на постельном режиме из-за сломанных рук, ног, спин, шей, носов, проломленных голов, заполненных глубоким взаимным доверием.

Наконец, пришло время суда. Дар убеждения Маслова был использован по полной — вместо реальных присяжных, в зале сидели переодетые адвокаты. Чтобы никто не раскрыл этот поистине гениальный план, достойный престижных актёрских премий и зрительских оваций, "присяжным" полагалось задавать каверзные вопросы и всячески сбивать суд, да так, чтобы сам герр К. не выдержал. Ответственными за это назначили Воробьёва, Горшенёва и Бутусова. План попытался сорвать Серов, которого обделили вниманием и оставили на задних ролях, но к счастью, суды Таганрога давно уже стали привычны к присяжным, сидящим в бессознательном состоянии после удара тяжёлым предметом по голове.

Привели m-me N, и прокурор начал зачитывать обвинение, но его быстро прервал Воробьёв: "Как говорил один мой знакомый вор...", но также резко его прервал Горшенёв, с рассказом об уже двух ворах, который не успевает договорить даже до припева, ведь врывается в эту насильственно вписанную перекличку Бутусов, барабаня пальцами по деревянной спинке скамьи. Под аккомпанемент охов и ахов Селезнёва, он пропевает притчу про апостола Андрея.

        Ожидая концовки этого балагана, прокурор оглянулся на Сахарова, сглотнул, и вдруг наифальшивейшим фальцетом, явно стараясь скопировать m-me, прокричал "Признаюсь в убийстве мужа, отравлении ближайшего колодца, производстве мацы из детских православных сердец, околдовывании Всемилостивейшего Государя, гадании на берёзовых опилках, порче судебной системы Четвёртого Рима, а также в том, что украла пирожок с обеденного стола судьи.". Естественно, все взгляды были обращены на m-me N, которая попыталась было оправдаться, но что было оправдываться, когда только что было произнесено признание её собственным голосом?

Дело снова нужно было спасать, поэтому Сорокин, перехватив инициативу, с порога закричал: "Же ши минсян дэ тхяосинь! Обвиняемая мешает суду! Ву яочу ба та ган чу дайтинь!", но забывшись, он начал жестикулировать, что привело к его падению в глазах судьи. Выводить из зала Марфу не стали, но вот Сорокина, сломавшего несколько костей, увезли в больницу. Вторую попытку совершил Копылов, знавший из опыта общения с Михеевым несколько приёмов отвлечения внимания, заранее опробованных на Лобанове, сидевшем тут же — в зале ожидания, с пробитым подковой лбом. К несчастью, внутрь его не пропустили — проход был перегорожен Лукиным и Некрасовым, зажатыми со стороны зала суда Потаповым, а из зала ожидания — Ждановым, Наумовым и Ермаком, а ещё дальше — остальными не вместившимися в здание людьми, не считая врачей, перед которыми все расступались, открывая удобный проход по потолку.

Судья в этот момент не выдержал и принялся стучать деревянным молотком, зажатым в хвосте, по трибуне. Крауфф наконец отошёл и перестал заколачивать гвозди, присоединившись к Ждунову, игравшему в винт с Ждиновым. В это время, из местного театра устроившего небольшой капустник, через окно влетел Капустин, и вернул мошну Кошелеву, обронившему её от восторга во время проповеди Моисеева, которую тот устроил по прибытию в Таганрог, рассердившись на Пилата, который много часов подряд жаловался на запах розового масла.

— "ТИШИНА! ТИШИНА! ТИШИНА В СУДЕ!" — прошептал судья, чем привлёк всеобщее внимание. — "Дело закрыто, прокурор мне передал бумаги о снятии обвинения.". Зал тут же завыл бурей торжества величайшей адвокатуры. Даже потерявшая чувства бледная Марфа оживилась, а лицо её снова залилось краской.  "Нет, правда, это же просто невозможно!" — вскричал Орехов, так увлечённый гляделками на деньги с Филатовым, что забыл, где находится.

— "Однако же, есть на повестке ещё одно дело. Некоего Фёдора Ушакова, чьи интересы представляет..."

Вдруг по залу разлилась тишина. Вокруг здания столпились люди, птицы прекратили пение и не моргая глядели в окна. Сахаров выронил наган, судья молоток, Пахомов пирожное. Харитонов от тревоги даже не глядел на выбитую дверь, под которой лежал Ларионов. Скамейки присяжных быстро пустели и даже скрип гнилых досок, положенных без года неделю, перестал слышаться, когда к нему подбиралась тишина. Все присутствующие, все отсутствующие, все москвичи, таганрожцы и петербуржцы, весь персонал психиатрической больницы с канатчиковой дачи и экипаж кареты скорой помощи; взгляд каждого слепого, слух каждого глухого и выкрик каждого немого; сто сорок четыре названных адвоката вдруг обратились к центру здания...


                ***


Когда представителем и единственным адвокатом Фёдора Ушакова был объявлен Антон Павлович Чехов.