Тихий мир

Было жаркое лето, каникулы. Группа мальчишек, отпуская шутки и хохоча, шла через сосновый лес на речку, пока солнце ещё не встало высоко, и было не так жарко. Наконец, пройдя около трёх километров, пацаны дошли до пляжа, который ещё не был забит людьми, но это ненадолго. Выхватив себе клочок земли в тени, мальчишки раскинули на земле полотенца, скинули рюкзаки и, сняв штаны, радостно улюлюкая побежали к воде. Один занырнул на дно, загрёб пригоршню ила, вынырнул за спиной у своего товарища и смачно размазал свой улов по голове друга, после чего, заливаясь от хохота, поспешил прочь.

— Эй, Фадей, давай подбросим, — крикнул один из мальчишек.

Фадей, получивший это прозвище из-за фамилии, залез на руки к двоим своим друзьям.

— Раз, — начали отсчёт мальчишки, раскачивая стоящего товарища, — два, три!

Мальчишка высоко подлетел и, видимо, желая выкинуть в воздухе что-нибудь эдакое, не рассчитал силы, и пластом приземлился о воду под дружный смех.

— Ля, ты весь красный!

Вынырнув, Фадей услышал, как через рупоры в соседнем детском лагере объявляли: «Начинается отбор добровольцев для последующего выхода за пределы Города-Убежища. Приготовится заключённым по номером: шесть-три-ноль-один-семь, Фадеев Николай Игоревич».

— Эй, Фадей, — сказал один из мальчиков, — тебя назвали. Проснись.

Николай проснулся от резкой тряски за плечо.

— Фадей, просыпайся!

— А, что? — спросонья ответил Николай.

— Добровольцев набирают. И тебя назвали!

Николай, сев на край кровати, потёр руками лицо. Уставившись на дверь камеры, он застыл в ожидании, пока за ним придут, пока бездушный женский голос Системы продолжал оглашать номера и фамилии заключённых.

— Не очкуй, брат, — произнёс сокамерник, — может, тебя потом помилуют.

— Ага, — ответил Николай, — поэтому добровольцы редко возвращаются. Их всех милуют, да?

— Напомни, по какой статье ты здесь?

— Двести пятая. И двести девятая.

— Неплохо. Слышал, ты ещё материалы распространял запрещённые.

— Точно, — каркнул Николай.

— Ну, брат, тогда это беспроигрышный вариант для тебя. В любом случае умрёшь. Только при одном раскладе у тебя ещё шанс на свободу появится. Грех не зацепиться.

За дверью послышались тяжёлые шаги.

— Хорошо, если расстреляют. А то ещё в куклу могут превратить.

Дверь камеры открылась, и внутрь вошли два некроса. Бывшие когда-то людьми, от которых ныне не осталось ничего человеческого, представляли из себя киборгов со скелетированными лицами, в глубине пустых глазниц которых сияла пара холодных бездушных синих огоньков. Тяжело стуча железом своих искусственных ног, они зашли, выставив вперёд оружие.

— Заключённые, встаньте, повернитесь лицом к стене и расположите руки на белых кругах, — произнёс один из некросов хрипящим голосом, раздающимся из динамика, который, словно кляп, был зажат между челюстей. — Неповиновение карается смертью.

Двое заключённых повиновались, и тогда в камеру вошёл поводырь, сошедший словно со страниц некоей тёмной сказки, сочинённой безумцем. Увешанный проводами, он, будто злой колдун, держал в руках посох с антенной, через который он и командовал своими марионетками.

— Фадеев, — сказал поводырь, — на выход. Сегодня ты вызвался добровольцем, чтобы оказать неоценимую помощь обществу и получить шанс на помилование.

— Я не вызывался… — чуть слышно огрызнулся Фадеев.

Некрос, держащий на мушке Николая, сильно ударил его прикладом по спине, отчего заключённый, вскрикнув, скрючился от боли.

— Опять бунтуешь? — спросил поводырь.

— Нет, господин, не бунтую, — ответил Фадеев сквозь зубы, преодолевая боль.

— Отлично, — подытожил поводырь, — Тогда готовься на выход.

— Удачи, брат, — кинул на прощание Николаю его сокамерник, всё ещё стоявший лицом к стене.

Фадеева, закованного в цепях, вели двое некросов, а за всем этим шествием чуть поодаль чинно шёл поводырь. Наконец Николая привели к тюремному совету.

— Заключённый под номером шестьсот тридцать ноль семь доставлен, — сказал поводырь.

— Замечательно. Будьте добры, подождите на выходе.

— Заключённый может быть опасен, ваша честь, — сказал поводырь, после чего, вцепившись в челюсть Николая, наклонил его голову и считал штрих-код на его лбу. — Организация банды, подготовка террористического акта и распространение экстремистских материалов. Приговорён к расстрелу с последующим забором генетического материала.

Развернув Фадеева к себе лицом, поводырь, шипя от злости, добавил:

— Послужишь обществу даже после смерти. Из твоих копий выйдут славные куклы.

— Просим, оставьте нас, — раздался голос совета, — Вы ведь не будете нас трогать, товарищ Фадеев.

— Нет, ваша честь, не буду, — тихо ответил Николай.

Поводырь, кинув на совет косой взгляд, повиновался и ушёл, забрав с собой некросов. Фадеев, стоявший в цепях, остался один на один с советом.

— Товарищ Фадеев, — начал совет, — вам выпал уникальный шанс помочь нашему обществу, реабилитировать своё имя и вновь начать жить полноценной жизнью. Вы знаете, что многие, пройдя этот путь, потом добиваются больших высот, занимают высокое социальное положение?

— Нет, не знаю, — растерянно ответил Фадеев.

— Что ж, теперь знаете. Судьба ваша незавидна, но вы вольны изменить её, всё в ваших руках. Нам нужно только ваше согласие, товарищ Фадеев. Так каков ваш ответ?

Николай, замявшись, не спешил с ответом. Его глаза нервно бегали по залу, лоб покрылся испариной, и, наконец, заключённый смог выдавить из себя лишь одно слово: «Согласен».

На следующий день Фадеев находился уже не в своей камере, а в шлюзе, дрожащими руками надевая на себя резиновые перчатки и форму, накидывая на себя защитный костюм, пока на фоне всё тот же бездушный голос Системы тараторил инструкции: «Доброволец, вы выбраны для отправки на дальнюю автоматизированную станцию мониторинга внешней среды „Гея-13“. Слушайте внимательно инструкцию для тех, кто впервые отправлен во внешний мир. Инструкцию следует выполнять неукоснительно. Ваша одежда должна быть застёгнута наглухо. Убедитесь, что все ремни затянуты, все молнии застёгнуты. Если герметичность защитного костюма будет нарушена, например, повреждена внешняя ткань, не затянут какой-либо из ремней, вам будет отказано в возвращении. В транспорте запрещено снимать защитный костюм, ослаблять ремни и расстёгивать молнии. Костюм можно будет снять только, и только, после прохождения дезинфекционного шлюза станции „Гея-13“. За пределы станции также запрещается появляться без защитного костюма. Удачи, товарищ!».

Фадеев, наряженный, словно космонавт, вышел в шлюз, где на него обрушился белый дым средства для дезинфекции. Шлюз выглядел старым, везде была видна ржавчина, и складывалось впечатление, будто за пределы муравейника давно никто не выходил. Дезинфекция завершилась, и внешняя дверь шлюза открылась, впуская ослепительный, настоящий, свет, который щурил глаза. Фадеев, держа в одной руке чемодан с инструментами, а другой прикрывая лицо, вышел наружу. Была поздняя весна, и на деревьях уже красовались молодые листья. Насколько хватало взора, настолько тянулся перед муравейником зелёный цветущий ковёр, на котором уже расположилось беспилотное железное чудовище, покоящееся на шестерых толстых колёсах.

Зайдя в утробу транспорта, Фадеев, не сводя глаз, смотрел на природу, медленно исчезающую из вида, затмеваемую поднимающейся дверью транспорта. Заревел мотор. Транспорт, зарычав, помчал прочь. Хотя дорога была дальняя, заняв весь день, до самого конца пути Фадеев смотрел в мониторы, транслировавшие изображение с камер внешнего наблюдения. Как зачарованный он всматривался в эти волшебные виды чистой и тихой природы.

Транспорт прибыл к станции уже под самый закат. Выплюнув своего пассажира, железно чудище тут же развернулось отправилось обратно. Фадеев же застыл на месте, любуясь местными видами. В его памяти ярким и жарким пламенем вспыхивали воспоминания, которые, как он думал, давно изгладились из его памяти. Он стоял и вспоминал, как же тогда было хорошо. Вот бы вернуться туда, хотя бы на денёк. Осмотревшись вокруг, Фадеев к своему удивлению только сейчас подметил странную деталь, которая, очевидно, должна была сразу же броситься в глаза: не осталось почти никаких следов от экологической катастрофы. Да, кое-где, если присмотреться, можно было увидать старые ржавые банки, стеклянные бутылки и прочий мусор, но всего за двадцать с небольшим лет картина внешнего мира полностью преобразилась, а уж-то ему, Фадееву, точно было с чем сравнивать.

Несмотря на то, что Николай уже изрядно вспотел в своём скафандре, он не спешил заходить внутрь своего карцера, который обозвали как станцию мониторинга внешней среды. Словно в мистическом оцепенении он стоял спиной к небольшой модульной конструкции и заворожено смотрел на небо. Устав стоять, он, наконец, сел на траву. Уже давно спустилась ночь, а Фадеев, всё сидел, уставившись в ночные небеса, настоящие, а не фальшивые, мелькающие иллюзией на голографических стёклах внутри муравейника. Заплясали созвездия. Лёгкой дымкой по небу расстелился Млечный путь. Кругом тишина, только слабенький ветер едва волновал молодую листву.

В какой-то момент Фадеев даже подумал, что он на самом деле умер, расстрелянный где-то в тюремных застенках, и сейчас находится в раю, краю безмятежности и свободы, и только защитный скафандр связывал его разум с реальностью. В далёком детстве Николай никогда не видел столь ясного и звёздного неба — мешал свет больших городов. Но теперь он померк, уступил место мраку вечности.

Постепенно дремота стала одолевать Фадеева, и ему всё же пришлось войти внутрь станции. Пройдя дезинфекцию и сняв скафандр, он поставил чемодан с инструментами на пол, наспех принял душ и, заодно, узнал, что запас воды ограничен, после чего плюхнулся на койку. Впервые за почти три десятка лет он заснул легко.

Следующим утром Фадеев проснулся рано, встречая рассвет. Ему очень хотелось бы увидеть восход своими глазами, а не через опостылевшее изображение на голографическом стекле, но всё равно это было волшебно. Пообедав белковым пюре, производимым на личиночной ферме недалеко от муравейника, Николай принялся изучать инструкции. Транспорт вернётся за ним через три дня, за которые он должен был успеть собрать образцы воздуха, воды, почвы и органического материала. Немного поразмыслив, он решил начать с последнего, ибо первые три компонента были везде в достатке.

Станция мониторинга находилась недалеко от города призрака, примерно в паре часов пути. Предположив, что там, в заброшенных домах, всё ещё могут оставаться трупы, Фадеев собрался идти туда.

К городу-призраку Николай, весь вспотевший внутри скафандра, добрался примерно к полудню. Идя по пустому шоссе, он уже приметил полуразвалившиеся многоэтажки, что, словно оголённые кости предыдущей, уже давно мёртвой, цивилизации, маячили на горизонте. Чем ближе становились руины, тем ярче разгорались воспоминания о далёких временах и беззаботном детстве. Этот некогда относительно небольшой городок очень напоминал ему тот, в котором он родился, вырос, жил, застав смерть знакомого и такого уютного старого мира.

Уже в городе Николай, остановившись над осыпающейся многоэтажкой, он, словно чего-то ожидая, заглядывал в пустые глазницы оконных проёмов, и только спустя мгновенье до него дошло, что он ищет по привычке шлюз. Устало усмехнувшись, он направился к зияющей черноте подъезда. Внутри он искал открытые двери. Не то чтобы он не смог бы выбить старые ржавые замки, Фадеев больше боялся за скафандр. Он помнил то время, когда эвакуировали целые города, и потом по опустевшим улицам шастали, словно бродячие собаки, банды мародёров. Большинство из них так и не вышло тогда с добычей, подцепив «Гнилушу» ила будучи убитыми солдатами. Города старого мира тогда стремительно превращались в братские могильники, усыпальницы, которые, может быть, учёные далёкого будущего откопают из-под земли и, позабыв те кошмарные времена, будут гадать, что же такое произошло на земле.

Удача улыбнулась Фадееву, и уже на втором этаже он нашёл сорванную с петель дверь. Осторожно перешагивая через кости собак, раскиданных по площадке, он зашёл внутрь. Это была двухкомнатная квартирка, относительно небольшая по меркам старого времени, но уже сейчас она казалась Николаю настоящими апартаментами. Под ногами хрустел песок, шелестели жухлые листья, за столь чудовищное время наметённые сюда ветром. Пройдя через узкий и тесный коридор, минуя поворот на кухню по левую руку, Фадеев оказался в зале. Сгнившие и трухлявые полосы ламината скрипели под каждым шагом.

Его взору предстала картина: на большом диване, от обивки которого почти ничего не осталось, располагались чьи-то высохшие остатки. Невольно напрашивалось сравнение с мумией, покоившейся в своей гробнице, навеки вечные застыв перед сломанным телевизором. В одной руке мумия сжимала грязную фоторамку из стекла, уже чёрного от пыли. Изображение внутри давно выцвело, хотя под таким слоем грязи было трудно сказать, было ли там вообще изображение, или бумага уже рассыпалась в прах.

Поставив чемодан на пол, Фадеев извлёк из него маленький скребок и колбу. Страшно было представить, какие мучения испытывал этот бедолага при жизни, сидя здесь, гния заживо и ожидая инструкций по телевизору, который, наверное, уже и не ловил никаких сигналов. Может быть, слабое, еле ощущаемое на фоне пронизывающего холода смерти, тепло надежды придавало ему когда-то сил, раз он сидел так и разлагался, мечтая о спасении, которое так и не пришло. Соскребя немного костного порошка в колбу, Фадеев, сложив оборудование назад, в чемодан, поспешил уйти прочь.

Выполнив самую трудную работу, Николай направился назад, к станции. Он решил не мучить себя зря лишней работой, а потому пробы воздуха и земли взять прямо у станции на обратном пути. Осталось выяснить, где можно раздобыть воды.

Солнце уже было в самом зените, когда Фадеев вернулся к станции. Он запыхался, и внутри скафандра звучало его тяжёлое дыхание. Он хотел пить, руки отваливались из-за треклятого чемодана, который надо было всё время носить с собой. Уже у самого порога Николай поместил пригоршню земли в колбу, а специальным устройством, напоминающим миниатюрный пылесос, сделал забор воздуха. Пройдя обработку, Фадеев первым делом помылся, напился, поел и только тогда принялся за анализ образцов. Он начал с почвы и воздуха.

Николай давно предполагал, что на поверхности можно дышать без защиты, и анализ воздуха это подтвердил. По крайней мере возле станции и вдали от городов-гробниц защитный костюм был не нужен. Почва также оказалась чистой, однако органические останки содержали цисты бактерий. Все наблюдения Фадеев занёс в журнал, дополнив их и своими предположениями касательно того, что вдали от городов старого времени можно было жить, однако земля и органические останки могут содержать патоген.

Закончив запись, Фадеев уставился на голографическое стекло. Солнце лениво катилось по горизонту, и сейчас, быть может, было что-то около трёх или четырёх часов дня, если довериться внутренним ощущениям. На станции часов не было. В какой-то момент у Фадеева возник вопрос, который, по-хорошему, должен был встать ещё давно. Зачем вообще кому-то обслуживать и строить эти станции, привозить сюда воду и отправлять людей, зная, что те могут заразиться? Может, Комитет готовит людей к возвращению? Может, человеческая цивилизация, словно бабочка перед преображением, окуклилась в железные и бетонные коконы, чтобы воскреснуть в новом, более совершенном обличии? Может быть на месте станций, подобных «Гее-13» в будущем раскинуться города?

По крайней мере Фадеев теперь своими глазами видел, что болезнь, вопреки некоторым теориям, никуда не исчезла, а лишь заснула, и возвращение больших масс людей в старые города может пробудить её к жизни. Может, быть только может, Фадеев всё это время действительно являлся преступником, отправляющим людей на смерть, в то время как Система и Комитет действительно работают на благо человечества, спасают его, оберегают? Тогда становится понятно, почему на подобные станции отправляют не профессионалов-экологов, а преступников. Здесь, в одиночестве, что-то меняется в голове. Люди попросту сходят с ума в своих казематах, запертые в четырёх стенах, а подобные экспедиции являются своего рода путешествием, этаким лимбом, где можно осознать свои ошибки.

Вечером Фадеев не поленился и вновь облачился в скафандр, чтобы полюбоваться закатом и вновь увидеть звёздное небо. Она вышел и сел на траву, прислонившись спиной к стене станции. Он сидел, и у него невольно прокатилась слеза, которую он попытался вытереть, но, упёршись в стекло, усмехнулся собственной глупости. Ни один язык мира не смог бы передать те волшебные, сравнимые с каким-то мистическим откровением, ощущения, когда спустя много лет взаперти можешь воочию лицезреть настоящий мир вокруг себя.

Вспоминая своё прошлое, в котором это небо, это солнце, трава, всё вокруг воспринималось как само собой разумеющееся. Фадеев подметил, что права была поговорка про то, что сначала у человека надо отобрать всё, а затем вернуть как было. Он сидел один в полной тишине. На планете давно замолчали птицы и насекомые. Вокруг стало тихо, даже слишком.

Солнце зашло. На планету вновь опустился ночной мрак, которому на протяжении миллиардов лет отважно противостоят мириады звёзд, и это по истине настоящее волшебство.

Фадеев, проклиная ограничения человеческого тела, уже поздней ночью, сломленный сном, отправился назад, на станцию. Пройдя дезинфекцию, сняв скафандр, внутри уже полностью пропитавшийся его потом и смердящий от грязи его тела, Николай рухнул на койку и почти сразу же заснул, но сон его был беспокойным. Если раньше ему очень часто виделись обрывочные воспоминания из далёкого прошлого, иногда, как это и бывает со снами, перемешивающимися с различными фантастическими элементами или даже полной нелепицей, то сегодня ночные видения были страшно-реальными, приземлёнными. Фадееву снилась его преступная деятельность, перед ним мелькали лица тех, кто поддался его горячечному идеологическому бреду, и потому ныне больше не находящихся среди живых. Совесть, словно невидимый кровожадный монстр, терзала его разум, и на утро Николай проснулся разбитым и усталым, но завершить возложенные на него задачи он всё же отважился.

Сверившись с картой, он направился к речке, которая должна была течь примерно в трёх километрах от его нынешнего местоположения. Закончив свои скучные прозаичные дела, он поспешил в путь, словно надеясь убежать от станции, которая будто напиталась его сожалениями, и потому уничтожала его, переваривая рассудок в своём металлическом герметичном чреве.

Наконец, дойдя до назначенного места, перед взором Фадеева открылся милый сердцу вид, ибо он напоминал то, что когда-то в далёком детстве видел сам. Небольшая речушка, уже изрядно обмелевшая и кое-где начинающая зарастать речной порослью, змеилась между старыми еловыми лесами, высаженными ещё во времена Союза. Приблизившись к воде, Фадеев застыл, не веря своим глазам: возле берега сновало множество мелких рыбёшек. Жизнь нашла выход, и постепенно вновь берёт своё.

Набрав в колбу слегка мутноватой воды, Фадеев, несмотря на жар внутри своего скафандра, неспеша побрёл назад, любуясь местными видами и предаваясь ностальгическим воспоминаниям, и только идя обратно через ельники он склонил голову, внимательно смотря себе под ноги, чтобы не повредить обувь или сам костюм, зацепившись им за какую-нибудь корягу. Позже, уже на станции, Фадеев выяснил, что в воде находится незначительное количество цист.

Откинувшись на спинку кресла, до Фадеево дошло, зачем Комитет контролирует каждую каплю воды. С каждым часом пребывания здесь Николай всё больше убеждался в правильности мирового порядка, выстроенного Системой и поддерживаемого Комитетом. Обхватив лицо руками, Фадеев тихо произнёс: «Боже, каким же я был кретином!».

Последние часы своего пребывания на станции Фадеев провёл за пределами станции. Было раннее утро, и без скафандра, наверное, было холодно. Цветущий зелёный ковёр перед станцией блестел каплями росы в лучах восходящего солнца. Уже где-то слышался рёв транспорта, становившийся всё громче и ближе, и вот он, сминая траву своими толстыми большими колёсами, остановился напротив станции. Камера, через которую искусственный интеллект получал изображение, словно с подозрением следила за Фадеевым, который направился внутрь раскрытого брюха машины. Пора была возвращаться.

В муравейнике Николая ждала неприятная и унизительная процедура очищения. Стоя на грязном старом кафеле, повернувшись лицом к стене, он голый стоял под струями воды и двумя мужиками в защитных костюмах, которые, не жалея кожи Фадеева, натирали его грубыми щётками. Местами становилось даже больно, но это было необходимо. Затем у возвратившегося взяли кровь на анализ, а самого Николая поместили в небольшую камеру карантина с неустанно следящей за ним камерой и парой динамиков, расположенных по углам под потолком возле толстой, напоминающей тюремную, железной двери.

Несколько часов его выдерживали в полной тишине и неведении. От непонятно откуда взявшегося напряжения болела голова, Фадеев устал и решил немного вздремнуть. Вернувшись в муравейник, его словно лишили сил, и там, на свободе, пусть и мнимой, он ощущал себя гораздо бодрее.

Одолеваемый тяжёлой дремотой, Фадеев уже готовился провалиться в небытие сна, как внезапно, испугавшись, подскочил на своём месте. Из динамиков раздался громкий голос, голос самого Николая, который с яростью произносил горячие речи:

— Я спрашиваю вас, и это вы называете социализмом? Реставрацию социализма во всём северном полушарии запустил крупный транснациональный капитал, который захотел вернуть человечество во времена средневековья! Вспомните, что говорили главные трубадуры этой так называемой реставрации. А говорили они, что мы не будем иметь ничего, и будем счастливы!

— Господи! — закричал Фадеев. — Зачем? Зачем вы это включили?!

Но запись беспристрастно продолжала:

— Глобалисты под пожар мировой революции скупили за бесценок землю, дома, фабрики, они контролируют воду, вашу еду, повелевают вам, что делать и что говорить, прикрываясь пандемией! Вы только вслушайтесь в этот бред! Вам говорят, что вы, обычные люди, заставили богачей делиться, но сами богачи владеют всем, сдают вам всё в аренду, а у вас нет ничего! Пока вы служите Системе, у вас есть еда и кров, но кем вы будете, если осмелитесь подать голос своей воли!

— Прошу вас! — молил Фадеев.

— Давайте посмотрим в суть вещей. Что есть фашизм? Фашизм — это власть самого финансового капитала, выраженная в открытой террористической диктатуре наиболее империалистических элементов этого самого финансового капитала…

Через динамики ещё долго звучал голос Фадеева, сводя его же самого с ума. Затем последовала запись с суда. Зачитывались списки погибших при теракте, организованным Фадеевым. Всё это было снято с самих воспоминаний Николая, ибо, как до него уже дошло на суде, церебральные импланты могут записывать всё: изображения, звук и даже мысли.

Терзаемый совестью, Николай, как жалкий червь, катался по полу, пытаясь заткнуть голос руками, но он звучал не только в динамиках, но и в его голове. Наконец, всё смолкло. Тишина опустилась так резко, что даже зазвенело в ушах. В камере были слышны только рыдания самого Фадеева.

— Я был не прав, — всхлипывая, бубнил он, — я был не прав. Я всё видел. Я видел болезнь, я понял, что Система есть благо, что она защищает всех нас. Прошу, перестаньте!

— Фадеев Николай Игоревич, — внезапно раздался бездушный механический голос Системы, имитирующий женский, — вы подтверждаете, что видели болезнетворные бактерии или их цисты своими глазами?

— Да, подтверждаю.

— Считаете ли вы, что Система оберегает человечество?

— Да, считаю.

— Отрекаетесь ли вы от своих прежних слов? Принимаете ли вы милость Системы?

— Да, да.

— Готовы ли вы служить на благо обществу?

— Да, готов.

— Фадеев Николай Игоревич, Система даёт вам помилование. Ваш труд неоценим. Да будет наше сотрудничество плодотворным и созидательным.

Тогда из карантина Фадеев вышел совсем другим человеком. Он активно сотрудничал с Комитетом, передал тому драгоценные сведения о том, как террористы, выдающие себя за истинных социалистов, ведут наблюдение и отбор, какие методы пропаганды использую, как и через кого поставляют оружие. Николай стал иконой своего времени и своего Города-Убежища. Словно заблудший сын, он петлял во тьме и вернулся к свету, добыв ценные сведения о внешнем мире, всё ещё оккупированным проклятыми бактериями, которые спят и выжидают.

Однажды человек создал их, чтобы отчистить планету от мусора и предотвратить экологическую катастрофу, найдя в бактериях пожирателей пластика. Но никто тогда не задался вопросом, а сколько же этого пластика накопилось в телах людей и животных? Ответ был страшен своей лаконичностью, и теперь, спустя несколько десятков лет террористы, уверовавшие в то, что жизнь во внешнем мире безопасна, пытается вновь посеять вражду в едином человечестве, разделить мир на границы и снова лить кровь. Теперь-то Фадеев прозрел, и жизнь его обрела новый смысл не в смерти, а в жизни, оберегая разумы своих сограждан от гнусной лжи противников Системы.