Хирургия. Глава четвёртая

СКАЖИ, ПЕТРОВИЧ…

          - Скажи, Петрович, ты хорошо разбираешься в людях?
          - Стараюсь, но не всегда получается, особенно женщины сложны в понимании их логики рассуждения и поступков. Согласен, что от них частенько путаница идёт.
          - Бабы, они такие хитрющие! Слушают, развесив уши, аж млеют, а потом вильнут хвостом и делают вид, что им неинтересно… Как ты думаешь, возвратится Надька к нам в палату или побежит домой, не выяснив, что я хотел ей растолковать?
          Василий отхлебнул глоток воды из пластиковой бутылки, глянул на меня и, не дожидаясь моего ответа, выпалил:
          - Обязательно придёт! Предполагаю, она не будет ждать следующего раза, пока застрявшие в ней сведения не вытащит — не успокоится! - уточнил Василий и занялся ремонтом магнето…
          Дверь распахнулась! Увидев, чем занимается пациент, Надежда возмущённо сказала: - Больной! Я вас предупреждала, чтобы не устраивали здесь мастерскую! Соляркой воняет, не продохнуть, только выхлопных газов здесь не хватало! – Чего, чего? – спросил Василий и, заржав, возразил:
          - Надька, не клевещи напрасно, тебе никто не поверит. – У нас здесь выхлопных газов хватает! Сегодня одного газовщика выписали, а Дулю с удушающим запахом курильщика обещали выписать на днях!
          – Больной Хрюкин, всё вы знаете, но не обязательно должны комментировать то, о чём вас не просят. Уберите своё барахло с подоконника и не разводите антисанитарию и микробов всяких.
          – Надька! Какой я тебе больной? Грыжа — это не болезнь, а клеймо сельского жителя за его тяжёлый, неблагодарный труд.
          - Я вам не Надька! Не рассуждайте, а делайте, что я говорю. Это больница, лечебное учреждение, а не «Дом культуры», где можно хамить остроумием. Заведующий отделением зайдёт, ругать меня будет, а вам хоть бы что…
          - Надька, не выпендривайся, вали всё на меня или на Лукашенко, так справедливей будет.
          - Повторяю, я вам не Надька! Меня зовут Надежда Николаевна, можно Надеждой называть.
          - Надька, у меня не повернётся язык так тебя называть. Понятно? И к твоему сведению, в солярке никаких микробов нет. А у доктора на всех микробов хватит. Знаешь, куда он мне свой палец вворачивал? Молчишь… А я знаю, но не пойму, что он там делал, может, резьбу нарезал?
          - Доктор знает, что делает, он семь лет медицине учился, и вы ему не указ! Убирайте свои железяки и идите на очистительную клизму, вас ждут в клизменной.
          - А можно без клизмы? Мы свои люди. Разберёмся по-хорошему, да и всё на этом. Ты же, Надька, знаешь меня, мы же с одной деревни.
          - На работе я занимаюсь своим делом, а не выясняю знакомства.
          - Со мной ты не должна так разговаривать! Ты же знаешь, кто я!
          - Не знаю и знать не хочу! Убирайте мусор с окна и на клизму!
          - Если ты не знаешь, то объясняю подробно: твой предполагаемый отец,
Колька Хлюпин, был моим другом, мы с ним в школе учились, даже на второй год оставались вместе, а парнями по девкам в одной компании бегали и за твоей мамкой тоже, когда она молодая была. Мы с Колькой на ней любовью мерились. А Гальку-то, мать твою, ух как хлопцы любили. Оторва была – цыцкастая, жо....стая…
         - Хрюкин! Выбирайте выражения! – одёрнула сестра пациента.
         - Ладно, выберу! У Петрова спрошу, он подскажет.
         - Петров! Как культурно сказать?
         - Фигуристая! Этого достаточно.
         - Понял, спасибо, но это не совсем то, что нужно, слишком расплывчато!
         - Надька! Меняю показания. Не жо....ая, а тазобедренная!
Даже слишком! Идёт впереди, а парни сзади посматривают – дух захватывает, штаны топорщатся! – восторженно сказал Васька и дополнил:
          - А песни всякие пела, заслушаешься! Вот уж пела – похлеще этих нонешних сучек крашеных, что в телевизоре торчат! Я её тогда на речку, за камыши в стог сена водил, и, ага! А потом Колька её на сеновал затащил, там и отвадил от меня. И песням конец…
         - Не выдумывайте! Такого не было! - Чё у нас с ней было – тебе во сне не приснится! Дай Бог тебе такое испытать, так не ходила бы по отделению с кислой рожей, а прыгала бы, как дитя с мячиком!
Хрюкин, облизываясь, перехватив дыхание, вновь защебетал:
         - Ой, какие условия у нас были! Сеновал да кусты за речкой, это ни койка-полуторка, а испытательный полигон! Потом Галька забеременела, крепко забеременела, а твой дед застукал не меня, а их с Колькой на сеновале, вот на него беременность и повесили.
Дед Митрофан напоил Кольку и уговорил расписаться. Про меня никто не вспомнил, а трудились двое… Вот такая хирургия получилась…
          - Перестаньте сочинять, Хрюкин!
          - Не сочиняю я! Это Петров сочиняет, он писатель, а я правду говорю.
          - Петров ведёт себя скромно, он воспитанный человек. Лежит, слушает, а вас не остановить.
          - Чё меня останавливать, щас главное скажу, и сам остановлюсь!
          - Петрову рассказывайте, Хрюкин, а мне работать нужно, заведующий попросил остаться – подменить заболевшую сестру на соседнем посту. Некогда мне вас слушать.
         — Это про тебя, Надька, как говорится – «Песня о главном»! Не будешь слушать, не надо. Все будут знать, а ты только догадываться…
Надежда глянула на меня, потом на Хрюкина и, вздохнув, произнесла:
         - Говорите, но коротко!
         - Не обижайся, Надька, но из песни слов не выкинешь! Когда от Гальки сбежал твой отец Колька к Маруське, что за речкой живёт, она стала присматриваться ко мне. А твой отец потом дальше побежал. Он до баб был шибко лютый, одну за одной, как бусы на нитку
нанизывал, пока от инфаркта не хавкнул… Царствие ему небесное и удачи. Он и там себе найдёт… С тех пор твоя мамка без мужика совсем ошалела и стала гоняться за мной…
        - Всё, Хрюкин, хватит разговоров, мне нужно работать.