XXVI. Город. Глава из романа Расовая война

­
     Григорию Кузьмичу раз в неделю приходилось ездить в город, «скупиться на рынке». Город он не любил. Он считал современные города раковыми образованиями на теле планеты. Сотни квадратных километров, покрытые панцирем асфальта, как сухие зудящие корки на теле живой земли. Бетонные склепы многоэтажек напоминали ему колумбарий, с копошащимися внутри червями, из-под которых и денно и нощно нечёт гной зловонной канализации. «Этот бетонный монстр за одни только сутки поглощает тысячи тонн кислорода, воды и пищи, превращая их в экскременты, выдыхая из себя пыль и копоть и порождая терриконы мусора на свалке за городом. Что полезного для природы, да и для самого человека от современного города — от этих громоздящихся одна на другой многочисленных спален, кухонь, уборных? — задавался вопросом старик. — Разве может в таких неприродных условиях расти, развиваться и стать человеком тот, кто им ошибочно сегодня зовётся? Нет, и ещё раз нет. Но кому-то же нужен именно такой вот скотиноподобный образ жизни? Кому? Этим ли, влачащим жалкое существование горожанам? Нет. Ибо не может быть в радость скоротать всю свою жизнь в бетонной клетке, за которую ещё и платить приходится ежемесячно. Да, да, платить…». И тут Григорий Кузьмич понял, кому выгодны города: «Да тем, кто взимает с горожан плату!» И при этой мысли старик окинул взором громоздящиеся кругом бетонные саркофаги. «Сколько составляет сегодня квартплата за один метр жилой площади? — задал себе вопрос Григорий Кузьмич. — Дочка сказывала, что платят по-разному, но в среднем пятнадцать рублей, кажись. Ежели, к примеру, взять, ну хотя бы вон тот неказистый пятиэтажный дом с тремя подъездами и замерить длину его и ширину, обойдя вкруг дома с рулеткой. Пусть выйдет эдак семьсот[1] метров квадратных. А теперь… — и Григорий Кузьмич достал огрызок старого карандаша, послюнявил его языком и стал выводить цифры на пачке из-под «Беломорканала», — … а теперь площадь эту помножим на пять этажей и получим число три тысячи пятьсот. Отбросим метров сто на лестничные пролёты. Получается, что полезная площадь пятиэтажного дома будет где-то три тысячи четыреста квадратных метров. Теперь же эти метры помножим на стоимость одного квадратного метра и получим… пятьдесят одну тысячу рублей. За год такое железобетонное стойло приносит прибыли… — Григорий Кузьмич помножил пятьдесят одну тысячу на двенадцать месяцев, — шестьсот двенадцать тысяч. И это только в виде квартплаты, а ещё же тарифы на воду, газ, электричество, отопление и содержание дома. А ежели это будет десятиэтажный дом, то сумма возрастает вдвое, то бишь, один миллион двести двадцать четыре тысячи рубликов. И сколько же таких, и ещё покрупнее, домов по всему городу?!» Григорий Кузьмич задумался, выходила баснословная сумма.
     «Теперича ясно мне, почему людей держат в этих стойлах, — пришёл к окончательному выводу старик, обводя взглядом городские строения. — Это замаскированный под квартплату сбор дани, оброка, мыта. И при таких колоссальных прибылях не привести в порядок эти обшарпанные дома? А впрочем, зачем приводить их в порядок? Если двуногий скот, имея калькуляторы да компьютеры, не способен произвести элементарный расчёт, то и отношение к нему соответствующее».
     Зайдя в супермаркет, Григорий Кузьмич купил хлеба, пару яблок, печенья к чаю, крупы и сахару… Магазинный хлеб старик покупал не для себя, соседке-старухе, считая все эти городские булки ненастоящими. Кассирша взяла плату и выдала чек. Укладывая в сумку покупки, заглянул старик в чек, а там под каждой ценой покупки надпись проставлена: «…в том числе налог» столько-то. Он и спроси кассиршу:
     — Вот тут налог указан… — и показывает ей чек.
     — И что? — с раздражением в голосе отвечает та.
     — Это я потому его заплатил, что наличными расплатился? — продолжает свой вопрос старик.
     Слышал где-то Григорий Кузьмич, что ежели расплачиваться банковской картой, то налоги не платятся.
     Тут как из-под земли вырос охранник с вопросами:
     — В чём дело? Что случилось?
     Кассирша охраннику:
     — Разберись, Вадим, с дедом. Налогами интересуется.
     Григорий Кузьмич не успел и рта раскрыть, чтобы свой вопрос повторить охраннику, как тот, выхватил из старческой руки чек, пробежал по нему глазами и, сказал, возвращая:
     — Это вас не касается. Это указано для налоговой.
     — Как не касается?! — удивился столь откровенной лжи Григорий Кузьмич. — Я только что оплатил из собственного кошелька все перечисленные тут налоги. Вот за хлеб десять процентов, за яблоки восемнадцать, за крупу десять, за печенье восемнадцать, за сахар опять восемнадцать...
     — Это налоги магазина, а не ваши, — с недовольством в голосе ответил охранник и растворился в толпе покупателей.
     — Налоги магазина, а деньги-то я заплатил свои?! — задал новый вопрос Григорий Кузьмич в никуда.
     Отойдя в сторонку и уставившись в чек, бубнил сам себе старик: «Выходит, за то, что купил я продукты, с меня за это налог взяли? Не с хозяина магазина, который еду мне с наценкой продал, а с моих пенсионных копеек взяли. В итоге хозяин магазина и налог не заплатил, и с прибылью, а я в кошельке своём роюсь — хватило б до следующей пенсии. Вот он, злокозненный нрав гешефтмахеров!»
     Григорий Кузьмич, будучи человеком деревенским, да мало ли что агроном, не ведал, что именно покупатель, потребитель оплачивает все налоги, а не организации или торговые сети, деятельность которых якобы облагается разными там налогами. Чем выше налоги для предпринимателя, тем выше цена для потребителя. Да, так устроен нынешний бизнес, такова современная реальность.
     «Что же это получается? — думал старик. — За стойло, то есть за ночлег в собственной квартире с человека деньги дерут, за то, что еду покупает себе, опять дерут… да это же беспредел! Взять, к примеру, раба средневекового. Раб получал пищу, одежду и кров, и в качестве поощрения — выпивку и секс с рабыней. А современный свободный человек работает за зарплату, которую тратит на искусственную еду, синтетическую одежду, постоянно растущую оплату жилья и коммунальных услуг; и, если экономит на еде и одежде, то позволяет себе развлечения — выпивку и секс с такой же рабочей женщиной. А добавим сюда налоги… — и Григорий Кузьмич ещё раз взглянул на помятый чек, повертел в руках бумажку и бросил в урну. — А добавим-ка штрафы, пени… Да, ещё проценты по разным долгам и кредитам, если угораздило поверить рекламе и влезть в таковые… Взятки, подачки, «подарки», если связался с чиновниками. А если семья и дети? Детей раба содержал и кормил рабовладелец, а тут сам корми и всё из той же зарплаты. Ах да, палкой, кнутом не бьют. Зато бьют законом, пред которым древний раб не нёс никакой ответственности. Окажись тот раб в нашем времени, то запросился бы он обратно — в кандалы, на галеры.
     Так чем же тогда отличается от классического раба современный, так называемый, цивилизованный человек? А тем, что рабство его потаённое, тихое, добровольное и потому вечное. Не смекая, что находишься в рабстве, от цепей не избавишься. Выходит, никуда он не делся — рабовладельческий строй. И как его не прозови — феодализмом, капитализмом, коммунизмом или же демократией, — во все времена был он и будет, пока существует кагал рабовладельцев».
     Старик спустился по ступеням с крыльца супермаркета, прошёл мимо старого здания городской почты и оказался на центральной улице, носящей имя бывшего дворянина, председателя Совета народных комиссаров и вождя пролетариата еврея Ленина или, как теперь называют, мавзолейной мумии. На углу, под огромным платаном — два подвыпивших горожанина; один другому от души что-то рассказывает, размахивая руками, другой, упершись лбом в вековой ствол, мочится прямо под дерево. Пенный парной ручей змейкой прокладывает путь себе под ногами прохожих. Народ идёт мимо, не обращая внимания — картина привычная. Старуха с драной тряпичной торбой в руке остановилась, смотрит. Бездомный пёс протрусил мимо и у дальней клумбы с окурками, задрав лапу, сделал своё собачье дело. Старуха вздохнула и молча поковыляла своей дорогой.
     «И это город-герой! — думал Григорий Кузьмич, созерцая городскую действительность. — Оно, конечно, герои, наверное, были, но… сгинули в ту войну. А вот эти жалкие плательщики дани, жизненный цикл которых: работа, еда, телевизор, пиво, секс… — ну какие они герои? А ведь это они наполняют собою город. Кому-то работу заменяет бизнес, кто-то акромя пива любит тяпнуть чего покрепче да травкою закурить, кто-то замест телевизора сидит в интернете сутками, а доки порой даже в книжки заглядывают, но это не меняет саму их жизнь — бессмысленную, никчёмную. В чём же геройство такого города? В бахвальстве с оглядкою на чужое прошлое. Городу двадцать пять тысяч лет! царю Митридату памятник тут поставили. А какое нынешние рабы имеют к нему отношение? Был бы жив Митридат — исправно платили бы дань ему. Слыхал я, что мысль и искусство рождают свободных. Первое по наследству, второе прививается воспитанием. Но рабам по наследству на кой искусства? В городе даже театра нет, его тут заменяют десятка два христианских церквей, да мечетей видал я тут пару штук и одну синагогу в центре, и вокруг них кладбища, кладбища. От нашего атамана слыхал я речение верное, дескать, современные города — это погосты нации». 
     «Насколько же я, деревенский, счастливее их, — думал старик. — Разве может быть тот народ, в душах которого мир природный и красота, быть несчастным? У себя на земле я свободен от ярма батрачить на чужака. Сделавший хоть глоток свободы — а я с детства испил её вдоволь — уж не будет жить без божественного напитка. Не потому ли свободу добывали даже ценою жизни. Страх загоняет тщедушных в бетонные склепы больших и маленьких городов: таким чуждо приволье, страшатся они его. Хорошо им в том стойле, где вечером будет жратва и пойло за рабский труд, на который потрачен был день их никчёмной жизни. Работа ишака тяжела, но он тешит себя, что останется сыт и зверь дикий не задерет его. К счастью на нашей планете не одни лишь вьючные; есть немногие, у кого за плечами крылья: не сытое стойло, а бескрайнее небо — их свободный мир. Случается, что и вьючные, пренебрегши стойлом с яслями сытыми, в которых им обещали рождение бога,[3] обретают крылья и парят в поднебесье; но бывает такое редко».

     Григорий Кузьмич направился по центральной улице, которую ещё при Украине приукрасил тротуарной плиткой и фонарями бывший голова города. Ступая по модерновой, но изрядно оплёванной плитке, старик размышлял: «Голова умный был, но видать не смекнул принять закон о штрафах. К примеру, как в Сингапуре: за плевок выложи из кармана тысяча восемьсот франков. Тогда бы городская казна только за день на плевках имела бы до миллиона долларов. Для начала закон! а уж там и благоустройство, для тех, кто его заслуживает.
     Тут же красовалась городская доска почёта с неславянскими лицами. А рядом «Пивной забой beer» и закусочная «Burger». Напротив — забегаловка «Fornetti». Далее караоке-бар «Kiwi» и опять пивная «Grande веранда restaurant & bar».
     Старик всматривался в эти броские с виду вывески, исполненные латинскими буквами с претензией на заграничный манер, дескать, культурные, иностранные языки разумеем. А на самом-то деле дешёвая показуха, ведь содержатели этих лавок и родного-то языка постичь не удосужились.
     К пивной примыкал магазин модной одежды «Скарлетт lux» видимо, в честь той самой американской бабы, которая из оконной портьеры сшила себе обновку. Чуть поодаль заведение «Win mobile» и кафе «Черкио», и тут же, на другой стороне, целый ряд заведений под вывесками: «Azza», «Ki & Ki», «Sharman», «Intim. Cotton 100%», «Defile», «Vape shop».
     «Такое впечатление, — думал Григорий Кузьмич, — будто бы не Россия аннексировала Крым, а сама Европа. А вот и кафе а-ля Франция "Трюфель". Весьма редкий гриб в природе, растёт лиш во Франции да Германии, а главное, дорогущий. И это в полуголодном-то городе. Уж лучше назвали бы забегаловку "Сыроежка", куда честнее».
     И вдруг средь марева иностранных вывесок резанула глаз надпись русскими буквами: «Конфискат». И внизу приписка: «Одежда, обувь, аксессуары».
     «Вот это уж особливо для нашего брата, — заметил Григорий Кузьмич, — дабы помнил холоп непрестанно и во всякий час ждал гостей в униформе судебных приставов, пополняющих сей магазин товаром».
     И опять потянулись ряды магазинчиков, забегаловок на центральной улице имени вождя пролетариата: «Империя fashion. MilaVitsa», «Pronto Moda», «Obuv.com», «i & Case», «Marafet fashion studio», «Pudra», «Cafe Bon Appetit», «Жар-пицца» с надписью на входной двери: «Open Door 10.00-22/00», «Gnapma», «Прикид» — школьная форма для детей.
     Замыкали эту выставку внешнего лоску и внутреннего уродства два бюрократических указателя местоположения органов государственной власти, на которых белыми буквами по синему фону было по-русски написано, но без пунктуации и без соблюдения строчных и прописных букв. Первый указатель гласил:
     «ФЕДЕРАЛЬНАЯ СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ УПРАВЛЕНИЕ ФСБ РФ ПО РЕСПУБЛИКЕ КРЫМ И ГОРОДУ СЕВАСТОПОЛЮ».
     На втором указателе значилось:
     «МВД РОССИИ МИНИСТЕРСТВО ВНУТРЕННИХ ДЕЛ ПО РЕСПУБЛИКЕ КРЫМ УПРАВЛЕНИЕ МИНИСТЕРСТВА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ ПО ГОРОДУ КЕРЧИ».
     Григорий Кузьмич лишь усмехнулся: «Мало что стали именовать себя на заграничный манер "полицейскими", но как были менты не дюже грамотными, так и остались. Но вот чудно, как быстро они перекрасились!»
     Оно-то, конечно, неудивительно: коль всем заправляют авраамовы дети, то честь, совесть, преданность родине теряют смысл. На момент аннексии полуострова государственные посты в Крыму занимали эти самые люди; но в час икс на фасадах государственных учреждений украинские таблички сменили российскими, паны сняли с себя форму украинскую и надели российскую, из панов превратившись в господ, и милиция стала именоваться полицией, и в аббревиатуре карательных служб произвели рокировку — после букв СБ букву «У» убрали и поставили впереди букву «Ф», превратив СБУ в ФСБ; и те же самые «паны», откормленные на народных харчах, продолжают гнобить народ, но теперь не за гривны, а за рубли.
     Центральная улица имени председателя совнаркома оканчивалась перекрёстком с улицей имени такого же советского председателя, но рангом значительно ниже — председателя штаба керченских партизан Самойленко.[4] Эта улица вела в сторону речки с гнилой водой.
     Пройдя по этой улице метров двадцать и перейдя улицу имени автора «Капитала» — «немецкого философа, социолога, экономиста, писателя, поэта, политического журналиста, лингвиста, общественного деятеля и историка», как о нём пишут теперь в свободной энциклопедии, — еврея Карла Маркса, старик миновал риэлтерскую контору, обогнул привинченный к тротуару грубо сваренный из железа макет кареты и поднялся по трём ступеням в небольшой магазинчик с очень верным для Керчи названием: «Голодная утка». В этом мелкооптовом магазине цены всегда на порядок ниже, чем в супермаркетах. Потому уже до его открытия к магазинчику стекаются малоимущие горожане, чтобы на свою скудную пенсию или зарплату прикупить съестного. Например, килограмм муки здесь дешевле четырёхсотграммовой буханки хлеба. Килограмм сахара стоит тридцать пять рублей,[5] а это приблизительно половина американского доллара. Рыба, местный знаменитый бычок, всего сорок пять рублей за кило. А в супермаркете литр простой воды стоит шестьдесят рублей. Рыба дешевле воды, в которой плавала. Ну и, конечно же, знаменитый костный фарш — радость собак и местных пенсионеров — за кило пятнадцать рублей; для сравнения: в городском автобусе проехать одну остановку стоит на рубль дешевле. Бери, сколько пенсии твоей хватит — не подавись костьми от жадности. Вообще-то, есть этот костный фарш нельзя, но, голь на выдумку хитра. Завяжет бабуся в тряпицу узелком этот фарш и варит котомочку, пока бульончик мясной не образуется, сольцы малость подбросит, лучку да картошечки туда настрогает; вот и суп с топора готов отменный!
     Зайдя в «Голодную утку», Григорий Кузьмич свернул влево, где в узком проходе меж витриною-холодильником и окном на улицу шла торговля мясом, растительным маслом, консервами, макаронами, яйцами, крупами, чаем и кофе. Он пристроился в очередь и стал разглядывать содержимое мясной витрины.
     «Свинья в Индии — животина священная, — размышлял старик, глядя на замороженные куски свиной печени, зельцы и холодец. — Нам бы, русским, тоже её почитать, слыхал от кого-то, что свинья спасла не одно поколение от голодной смерти, когда орды кочевников, нагнанные каганцами, грабили руссов, то свиней не отбирали, считая мясо свиньи не кошерным.[6] А свинина-то, в отличие от говядины, не содержит канцерогенов. 
     Закупил Григорий Кузьмич продуктов в оптовом магазине. Свиную печень купил всё ж таки, она дешевле говяжьей. И куриного фарша попросил отвесить. Что туда намололи? Неведомо. Но котлеты из него жарить можно. Масла растительного бутылку. Рафинированное, оно, хотя и дешевле, но предупреждал Тихомир Потапыч, сельский ветеринар, что это старое масло, его просто очистили от осадку, выморозили и дезодорировали, потому оно без витаминов и не имеет свойств полезных. Муки два килограмма купил: хлеб Григорий Кузьмич сам печёт — без дрожжей, разрыхлителя и прочих добавок. Ещё пачку зелёного чая — для бодрости по утрам.
     Старик расплатился, уложил покупки в большую клеёнчатую сумку и вышел на улицу. Теперь его путь пролегал вдоль канала, на дне которого среди жёлтых луж зеленел островками молодой камыш и валялось много пивных бутылок, железных банок и прочего мусора. Этот железобетонный арык керчане именуют речкой. Сюда во время дождей стекает вода с улиц города. Летом бывают ливни, и тогда арык превращается в бурлящий мутный поток, который уносит накопившейся мусор в море.
     У бетонного парапета примостился мужик с длинной удочкой.
     «Надо же, — удивился Григорий Кузьмич, — и в этой канализации городские ловят рыбу. Чай мозгов-то и вовсе нету. Неужто дойти до берега моря лень?»
     Канал уходил извилиной вправо, и на правом его берегу расположился рынок. Сразу же за воротами рынка тянулся ряд торгующих саженцами. Проходя по этому ряду, Григорий Кузьмич обратил внимание на седовласого старца: белые длинные и прямые волосы на голове обвязаны были шнурком, как в древности на Руси, и походил он видом своим на древнего гусляра, бандуриста[7] или Бояна[8] с картинки из какой-нибудь детской книжки с былинами.
     «Так это же тот самый седовласый старик, — вспомнил Григорий Кузьмич, — которого видел я год назад, в прошлую Пасху. Ну да, это он был тогда на площади в городе, возле собора…»
     Теперь «гусляр» торговал молодыми саженцами. Опытный глаз бывшего агронома заметил, что у седовласого не было садовых деревьев, а только дикие — берёзки, дубки да липы. Когда Григорий Кузьмич поравнялся с ним, они оба посмотрели друг другу в глаза, и «гусляр», не говоря ни слова, протянул Григорию Кузьмичу тоненький прутик с корнями — то был саженец дуба; и цена была символическая. Григорий Кузьмич и купил тот саженец, а старец лишь голову слегка приклонил в знак одобрения и благодарности.

     Маршрутка вот-вот должна была отойти в село, и Григорий Кузьмич торопился, спешно пробираясь между торговцами к автовокзалу. Он дошёл до мосточка, перекинутого через канал; на этом небольшом горбатом мосту с обеих сторон у перил тоже сидели торговцы, разложив на картонных коробках сухую рыбу и зелень. Поперек моста, в собственной луже спал пьяный: лицом весь чёрный от загара и грязи. Рядом, как подле пса, стояло ведёрце из-под майонеза — для сбора мелочи и для еды. Два молодых полицейских в новенькой форме, не обращая внимания на алкаша, обступили старуху и составляли акт за незаконную торговлю укропом. Григорий Кузьмич обошёл полицейских, переступил через пьяного, перешёл на зелёный свет светофора улицу и оказала подле автовокзала.

      Следующая Глава XXVII. Волхв —   

____________
[1] Длинна пятиэтажного дома составляет 67 метров, ширина — 10.
[3] Здесь имеется в виду рождение Христа Марией в яслях для скота. Мария — Марьям — Майя — 1) в греческой мифологии дочь Атласа и мать Гермеса; 2) имя богини, воплощающий иллюзорный мир; 3) имя матери Будды.
[4] Улица названа в честь борца за советскую власть, председателя штаба керченских партизан в 1919 году Семёна Терентьевича Самойленко.
[5] Цены приводятся автором по состоянию на 2016 год, в то время, когда создавался роман.
[6] Тора запрещает евреям употреблять в пищу свиное мясо, а Коран — арабам и всем мусульманам.
[7] Бандурист, бандурщик, кобзарь — украинский народный музыкант-сказитель, играющий на бандуре, поющий думы, псальмы, исторические, лирические, шуточные, бытовые песни, и аккомпанирующий себе на бандуре (кобзе). (Википедия).
[8] Боян — древнерусский поэт-певец, сказитель. «...Культурою, в смысле поэзии и мудрости, мы никому не уступаем — и наш былинник новгородский, или малороссийский бандурист, есть родной брат шотландскому барду, без всякой уступки...» (В. В. Розанов, «Американизм и американцы», 1904 год).