Скамейка

Я сидел на старой деревянной скамейке во дворе, вжавшись в её шершавую спинку. Двор был пуст. Даже дети, обычно шумевшие где-то в углу у песочницы, сегодня будто испарились. Всё это добавляло странного спокойствия, которое тянуло за собой.
 
Сигарета в руке тлела слишком быстро. Уже вторая. Я почти не курю, но сегодня что-то заставило выйти и взять пачку из магазина на углу. Зажигалка плохо работала, отчего весь ритуал был испорчен.
 
Где-то за домами светило солнце, но его свет не доходил до меня. Всё вокруг было серым — старые кирпичные стены, листья на мокром асфальте. Дешевая декорация.
Мимо проходили люди. Один мужчина смотрел на меня слишком долго. Может, узнал. Может, просто заметил выражение лица, которое нельзя спрятать.
 
Табачный дым въелся в пальцы. Я выкинул окурок и тут же захотел закурить ещё. Потому что ничего другого не оставалось. Ни идей, ни желаний. Ни мыслей, за которые можно зацепиться.
 
В кармане зазвонил телефон. Это был друг, но я не ответил. Я не знал, что сказать. Как объяснить это состояние, в котором ты вроде бы есть, но как будто тебя нет? Ты выглядишь обычным. Даже, наверное, разговариваешь нормально. Но внутри — пусто. Как будто кто-то выжег всё, что там было.
 
Солнце село. Стало темно, но я всё ещё сидел на этой скамейке, пытаясь понять, что делать дальше. Ответов не было.
 
Темнота, казалось, скользила по двору, как густая, холодная жидкость, пропитывая всё вокруг. Окна домов по периметру начинали светиться жёлтыми прямоугольниками — кто-то ужинал, кто-то уже смотрел телевизор или собирал рюкзак на завтра. Обычная жизнь продолжалась за каждой стеной, пока я оставался на своей деревянной скамейке, окружённый безмолвием и плохо затушенным окурком у ног.
 
Где-то внутри шевельнулась мысль о том, что пора бы вернуться домой, налить чай, может быть, даже попытаться что-то поесть. Но сама идея движения казалась непомерно сложной. Хотелось остаться здесь ещё на пару минут, хотя непонятно, зачем. Скамейка по-прежнему была неудобной, да и ночной воздух нес с собой промозглость, которая пробирала до костей.
 
В конце концов я решился подняться, потому что стало зябко. Шаги отдавались слабой болью в коленях, хотя я и был ещё не настолько стар, чтобы жаловаться на суставы. Просто тело взяло на себя тяжесть, которая давно не умещалась в сердце. Я смотрел на знакомые очертания двора: разбитые клумбы, ржавую качелю, пустые мусорные баки. Всё было до боли обычным и в то же время чуждым.
 
Телефон в кармане вспыхнул. В темноте это свечение выглядело почти пугающим. На экране — пропущенный вызов от друга и короткое сообщение: «Ты где? Всё норм?». Я не ответил. Не потому, что злился или не хотел разговаривать. Просто не знал, что сказать. Слова казались сухим хламом, который не способен вытащить изнутри это расползающееся чувство пустоты.
 
Дверь в подъезд была тяжёлой, она недовольно заскрипела, когда я потянул ручку. Лампа в подъезде мигала, озаряя ступени резкими вспышками. Шаг за шагом я поднимался всё выше, а ощущение какой-то неизбежности усиливалось. Как будто каждый пройденный пролет только закреплял во мне понимание того, что это не пройдёт само собой.
 
В квартире я не зажёг свет сразу. Скинул куртку на стул в коридоре, прошёл к окну, снова посмотрел вниз, туда, где по-прежнему стояла одинокая скамейка. В голове крутилась странная мысль: «А что, если прямо сейчас вернуться и снова сесть на неё?» Но я не пошёл обратно. Не было смысла.
 
Наконец, включил тусклую лампу в комнате. Закинул телефон на диван: пусть лежит. Может, завтра я смогу ответить на сообщения, но не сегодня. Обрывки мыслей бились в голове, как мотыльки, случайно залетевшие в тёмную комнату. Они не находили выхода, били крыльями о стекло, пока не замрут окончательно.
 
Я сделал пару глотков воды из-под крана. В холодильнике смотрела на меня пустота: пакет молока и банка горчицы. Голод не маячил. Всё существование походило на нейтральный серый фон, с которого не вырвать ни звука, ни краски.
 
Наконец, я сел на диван и прикрыл глаза. В комнате было тихо, настолько тихо, что можно было уловить собственное дыхание. И вместе с тихим ритмом своих вдохов и выдохов я подумал: «А ведь могло быть и хуже». Но легче от этой мысли не стало.
 
Я провалился в сон, как человек, соскальзывающий в бездонный колодец, отчаянно пытаясь зацепиться за влажные камни. Не заметил, как часы за полночь перевалили на пару часов вперёд. И где-то на границе между реальностью и сном мне померещилось, будто скамейка во дворе окликнула меня скрипом. Но, может быть, это всего лишь ветер. Или подсознание, которое подбрасывает видения, когда сила жить всё ещё ищет за что уцепиться.
 
Сон не принес облегчения. Проснувшись, я почувствовал, как тугой комок в груди стал ещё тяжелее. Комната была тёмной, хотя утро уже начинало брезжить за окнами. На улице завывал ветер, гоняя по двору пластиковый пакет — символ нашей эпохи, который казался более живым, чем я сам.
 
Я сел на краю дивана, обхватил голову руками и попытался осознать, зачем этот день вообще начался. Мысль о том, что придётся что-то делать, казалась издевательством. Вставай, двигайся, живи. Для кого? Для чего? Даже простое “позавтракать” звучало как приказ, которому не хочется подчиняться.
 
Телефон снова мигнул. Ещё одно сообщение: “Ты серьёзно? Я волнуюсь, хотя бы ответь”. Я поймал себя на том, что мой палец завис над экраном. Мгновение казалось вечностью. Потом я нажал кнопку и набрал короткое “всё норм”, отправив его прежде, чем мог передумать.
 
Слова не были правдой, но их хватило, чтобы на миг унять груз, который казался неподъёмным. Друг ответил почти сразу: “Давай встретимся вечером, поговорим”. Ответа я не дал. Просто уставился на экран, пока батарея не села окончательно. Как будто этот телефон был последней связью с миром, который становился всё дальше и дальше.
 
Я всё-таки поднялся с дивана. Движения казались замедленными, как в старой киноплёнке, которую кто-то прокручивает на самых низких оборотах. На кухне я снова открыл холодильник — молоко и горчица всё ещё были на своих местах, как старые актёры, застрявшие в одном и том же спектакле. Я налил воды, выпил и снова поставил стакан. Любое действие выглядело бессмысленным, как очередной круг по лабиринту, из которого не выбраться.
 
День прошёл так же, как начался. Медленно, вязко, словно каждый час был обёрнут в слой липкого сиропа, из которого не вырваться. Я снова вышел на улицу. Двор был всё тем же: пустым, холодным, равнодушным. На той самой скамейке сидел другой человек. Мужчина с усталым лицом и взглядом, похожим на мой. Он курил. Я невольно остановился и смотрел, как он выпустил дым, будто вместе с ним уходила его боль.
 
Я прошёл мимо, не оглядываясь. Снова казалось, что я вижу всё через толстое стекло, которое искажает звуки и цвета. По дороге назад я купил новую пачку сигарет, не думая о том, что с ней делать.
 
Вечером, уже вернувшись домой, я снова сел у окна. Скамейка внизу была пустой. Но я знал, что рано или поздно она снова позовёт меня. Может, завтра. Может, через день. Она всегда ждёт. Потому что на ней легче почувствовать, что ты хотя бы существуешь, пусть даже в пустом дворе и в пустом состоянии.
 
В голове прозвучала чужая мысль, услышанная когда-то давно: “Боль уходит, но только тогда, когда ты перестаёшь ждать, что она уйдёт”. Я усмехнулся — горько и почти беззвучно. Оставалось только одно — переждать ещё один день.