Как аммониты изменили мою жизнь

 
КАК АММОНИТЫ ИЗМЕНИЛИ МОЮ ЖИЗНЬ
И. Г. Климова
ПОЧЕМУ ГЕОЛОГИЧЕСКИЙ
Начну издалека. В 1946 году я получила аттестат об окончании средней женской школы города Харькова и была по этому поводу  совершенно счастлива. Школу я не любила. Третьи смены, нехватка учебников, три языка: русский, украинский, и английский, который в эвакуации два года я не учила. Бесконечные сочинения, бесконечные пересказы классиков, бесконечная математика –  и вот, слава Богу, все кончилось.  Я совершенно свободна! Хочу – гуляю, хочу –  сплю. Но спустя некоторое время пришлось задуматься, что же делать дальше? Надо было поступать в высшее учебное заведение. Учитывая мою нелюбовь к техническим наукам и достаточно средний аттестат, для меня оставалось немногое.
Самые бешеные конкурсы были в мединститут, потом в университет – на биофак и филфак. Вообще в университете значилось много факультетов, которые готовили учителей и как бы научных  работников. Среди этих факультетов оказался геологический, в котором было 0,7 человека на место. Я решила, что мне это очень подходит. Кроме меня на  геофак подали заявление еще 5 девочек из моего класса. Все они потом пополнили ряды геологов Советского Союза.
Сдавать вступительные было нетрудно, мы только что сдали экзамены на аттестат. И с 1 сентября 1946 года я стала студентом геологического факультета Харьковского государственного университета.
ПЕРВЫЙ КУРС. ПРАКТИКА В ПАРКЕ
Курс набрали большой. Школьников насчитывалось чуть больше половины, остальные – фронтовики, а еще – молодежь, угнанная в Германию и вернувшаяся оттуда; были и те, кто уже работал, но решил поучиться и др. Обязанности старосты курса все пять лет исполнял герой Советского Союза Канский. Мы его звали Папа Канский. За  пять лет мы так и не узнали его имени-отчества. Экзамены староста всегда сдавал один на один с преподавателем.
Учеба в университете мне страшно понравилась. Уроков не задавали, стипендию, хоть и мизерную, платили. И ничего не случалось, если ты не приходил на занятия, хотя посещаемость и была обязательной. Самое удивительное, что я при всей своей неспособности к математике, очень легко разобралась с логарифмами. До сих пор помню: математику преподавал профессор Дармаступ, с мехмата университета, симпатичный старый дед, который очень любил студентов. Из других предметов  мы изучали общую геологию, топографию, кристаллографию, и три раза в неделю – основы марксизма-ленинизма. Совершенно спокойно мы пережили первый семестр и сессию, потом второй, и дожили до практики по топографии.
Практика проходила в нашем городском парке, до которого я добиралась на трамвае: парк находился в двух остановках от моего дома. Поскольку топография меня совершенно не интересовала, то я два раза постояла с рейкой, и на этом успокоилась.
ВТОРОЙ КУРС. ВЫБОР БУДУЩЕГО
С начала второго курса нам  стали говорить, что мы должны сориентироваться, кем мы собираемся стать в дальнейшем, какие области геологии нас заинтересуют. Появились спецпредметы: палеонтология и минералогия.
Когда я увидала два тома минералогии, по 500 стр. каждый, я поняла, что это точно не мое, и отложила вопрос о минералогии на потом. А вот палеонтология меня увлекла. Из двух ее разделов – палеозоологии и палеоботаники, на меня произвел впечатление первый. Палеоботаника казалась скучной. Я, конечно, ее учила, до сих пор помню, к примеру, Equisetum arvense, это какой-то полевой хвощ. А в палеозоологии мне нравилось многое. Читала палеонтологию Анна Ефимовна Юнгерман, пожалуй, суховато, но конкретно. К сожалению, на кафедре практически отсутствовала  литература, не было и образцов. Но там я случайно нашла монографию Давида Ивановича Иловайского «Верхнеюрские аммониты Ляпинского края». Замечательная большая работа, где аммониты были не сфотографированы, а великолепно, очень точно нарисованы. Я решила, что это мне очень подходит. Это и будет мое будущее.
Для начала я поинтересовалась, где такой Ляпинский край. Обнаружила, что это север Западной Сибири. А река Ляпин – приток Северной Сосьвы, она впадает на севере в Обь. Я это все учла, запомнила. И оставила на время, не кинулась в библиотеки и музеи. Мне тогда очень нравилось свободно жить и учиться в меру, не так, как  в школе. К тому же с первого курса я начала заниматься спортивной гимнастикой. Конечно, спортсменка из меня получилась, мягко сказать, очень приблизительная, но учиться гимнастика мне не мешала, а радости жизни добавляла.
Что касается минералогии – я совершенно позорно провалила экзамен. Именно позорно. Лаборант на кафедре минералогии, пожилой человек, который когда-то окончил наш факультет, получил обострение своего хронического заболевания, когда услышал в моем ответе, что кварц  – аутигенного происхождения.  В результате 11 дней каникул я тоже болела, правда, ангиной, и учила минералогию. На переэкзаменовку я попала не к профессору, а к молодому преподавателю, мне досталась тема бокситов. О них я могла рассказать побольше, чем о кварцах, тем не менее, получила я удовлетворительно, но осталась вполне довольна: экзамен я сдала! А стипендию нам платили и с тройками.
И вот  после 2 курса  нас отправили на потрясающую практику.
ДВЕ ПРАКТИКИ. ДВА МОРЯ
Военно-Сухумская дорога. Мы прошли ее своими ногами, от долины нарзанов, через Теберду Домбай, Клухорский перевал, мимо всех водопадов, через все спуски и подъемы. Шли кто в чем, кто в тапочках, а кто и в босоножках. Очень красиво. Очень интересно. Очень тяжело. Это было еще время карточек. Поэтому с собой мы несли крупу, питались кашей. Но под конец пути мы были уже так измучены, что крупу оставляли. 
После Клухорского перевала мы съехали вниз, оказались на побережье, сели на автобус и приехали в замечательный красивый чистый город Сухуми. В то время он еще не был курортом. Цвели магнолии, на их листьях можно было написать адрес, наклеить марку – получалась открытка, мы отправляли такие послания домой. Несколько дней мы прожили в Сухуми в какой-то местной школе. Обалдели от моря, от красоты.  И вернулись в Харьков.
На третьем курсе я начала учиться более серьезно. Появились новые сложные предметы. Учебный год прошел спокойно обычно, завершился практикой которая проходила там, где теперь идут военные действия: прямо под Донецком. Нам показывали шахты, глубокие и очень красивые. Я видела потрясающий разрез, когда буквально каждые 10 см менялся слой, который был вскрыт в шахте. Кроме того, мы смотрели геологические обнажения, искали фауну. Руководитель практики, аспирант, был очень заинтересован в аммонитах, он писал диссертацию. Мы честно искали аммониты, но их там просто никогда не было. Практика завершилась в Мариуполе, где мы пробыли три дня и довольные, загорелые после Азовского моря, вернулись в Харьков. 
На 4 курсе  появился новый преподаватель, очень старый профессор Попов. Геохимик, который прекрасно знал предмет и не очень хорошо ориентировался во всем остальном. Он в свое время очень обижался, что ему не могут выписать белогвардейскую крымскую газету, которую он раньше получал. Я сдавала ему геохимию. Получила справедливый вердикт: химию Климова знает, а вот минералогию – нет, но поставил мне 4.
Четвертый курс благополучно закончился, с марксизма-ленинизма мы переехали на исторический материализм. Нам предстояла преддипломная практика. Так как я собиралась стать палеонтологом, я была уверена, что меня отправят на практику туда, где полным-полно палеонтологических объектов, останков, я их буду собирать, изучать, – и напишу диплом.
КАЗАХСТАН. БОКСИТЫ
Оказалось все совсем не так. Вместе с моей подругой Светланой Бородиной мы оказались в Казахстане в круглогодичной экспедиции, в большой партии  среди 170 человек, занимающихся изучением месторождения бокситов. Основная задача была – бурение месторождения, механическое, ручное и шурфы.
Что мы с подругой увидели: Казахстанская  степь темно-зеленого цвета, пыльная, жаркая, много солнца. До воды надо ехать на машине. Жили в палатках по 8-10 человек. Питание коллективное, плохое: невкусное и грязное. Народ был самый разный. Когда мы с подругой там освоились, нам рассказали, что в партии работает человек, бежавший из мест заключения, где он пребывал по поводу убийства. Беглец работал на ручном бурении, а я у него на документации старшим коллектором.  Этот  человек однажды узнал, что у меня есть одеколон, значит, выпивка. Он стоял передо  мной на коленях, просил отдать флакон. Одеколон я ему, конечно, подарила.
Для геологического образования казахстанская  практика мне ничего не дала, тем  более, что я вовсе не собиралась заниматься бокситами в дальнейшем. Но материал я собрала. Геолог партии посоветовал мне написать  диплом о генезисе месторождения, что я в свое время и сделала.
В конце сезона в сентябре мы собрали образцы и выехали в грязный маленький казахстанский городок, где находилась центральная экспедиция. Там мы остановились у одной женщины с двумя детьми, жены геолога, она с большим удовольствием нас приняла. Днем мы запаковывали образцы, оформлялись, рассчитывались, покупали билет, сидели в фондах. Вечером возвращались к своей хозяйке,  она с нами разговаривала. Она рассказывала как камеральщики, геологи, которые приезжают с полей, не знают, куда себя девать. Центром культуры в этом городе был железнодорожный клуб «Железка». Клуб, кино и бесконечная выпивка –других развлечений в городке не было. И тогда я поняла, как важно в моей будущее жизни попасть в большой культурный центр.
Домой мы ехали через Москву, где я ухитрилась потратить 5 тыс. руб., очень большие деньги, раньше я такой суммы в руках не держала. А вот куда я их потратила – до сих пор не понимаю.
ДИПЛОМ. ВЛАДИВОСТОК. НОВОСИБИРСК
В Харьков  мы вернулись с собранными материалами и стали жить дальше, учиться на 5 курсе, писать диплом, который у меня назывался «Генезис Талдык-Ащесайского месторождения бокситов». Моим научным руководителем был профессор Попов.  Он сразу посоветовал взять за основу исследования  Тучана и Кишпатича, за что я ему очень благодарна по сей день.
Диплом я благополучно написала. Мама работала машинисткой, диплом она напечатала на машинке, графика тоже была сделана профессионально, защитилась я вполне благополучно. Комиссия предложила поставить мне пять. А профессор Попов сказал – нет, четыре. Ну, четыре так четыре, не беда.
Пока все это делалась, я решила сама побеспокоиться о своем будущем. Поскольку Ляпинский край – Север Западной Сибири, я решила строить свою карьеру, хотя тогда так не говорили, в тех краях. На кафедре в университете я узнала, какие геологические организации есть в Сибири, выбрала Новосибирское геологическое управление, написала туда с просьбой предоставить в будущем мне работу. Получил очень любезный ответ от Ивана Николаевича Звонарева, главного геолога, что на меня послан запрос. Поэтому, когда пришло время получать место работы, я была совершенно спокойна.
Распределение было в Восточную Германию, Западную Украину, Узбекистан, Хабаровск, Харьков.
Вызывали нас по 7 человек. Я ожидаю очереди в своей семерке и слышу: «А на вас запрос во Владивосток». Какой Владивосток?  У меня вызов в Новосибирск! Говорят – ничего не знаем, вам –  во Владивосток. Я была очень… огорчена – не то слово. Среди членов комиссии был молодой парень, референт. Он сказал мне: «Знаете, сейчас в Новосибирске создана молодая организация, ей всего 2 года, трест «Запсибнефтегеология». Он создан  по постановлению Совета министров СССР, для выявления нефтяных и газовых месторождений   Западной Сибири у меня там работает однокурсник. Я могу вам помочь».  В результате я получила туда назначение и уехала в Новосибирск.
«ЗАПСИБНЕФТЕГЕОЛОГИЯ». АММОНИТЫ
Трест находился в Новосибирске на ул. Ломоносова, там размещалась администрация, физическая и химическая лаборатории и три квартиры управленцев. Остальной народ жил по съемным квартирам в частных домах. В 1951 г в Новосибирске был обширный частный сектор. И как-то всех такая жизнь устраивала.
Геологическую службу в тресте возглавлял главный геолог Иван Петрович Карасев,  высокого роста брюнет с яркими синими глазами.  Умный, честный, сильный геолог, веселый человек , как теперь принято говорить, очень демократичный. Легко мог побеседовать с кем-нибудь из слесарей, сидя на ступеньках лестницы. В  тресте существовала система замполитов (заместителей по политической части). Это были фронтовики, очень пожилые, роль которых в тресте оставалась непонятной ни им, ни нам.  Иван Петрович всегда поступал без оглядки на замполитов. Ему многое сходило с рук. Я помню, был период, когда все боролись за критику и самокритику. На одном комсомольско-партийном активе, созванном по поводу этой самой борьбы, после всех речей Карасев встал и сказал: «Критику и самокритику любят только дураки!»
На работу в трест меня должен  был принимать главный геолог. Но принимал  другой человек,  Николай Никитович Ростовцев. Как он мне сказал: «Я его заместитель». На самом деле  Николай Никитович возглавлял небольшую экспедицию от Всероссийского научно-исследовательского геологического института им. Карпинского ВСЕГЕИ, который тогда тоже занимался Западной Сибирью.  Когда я доложила, что прислана на работу, и что собираюсь заниматься аммонитами, у Ростовцева буквально стали квадратные глаза. Отношение к палеонтологии у геологов было разное, не все приветствовали палеонтологические работы, больше полагаясь на свои геологические познания и рассуждения.
Тем не менее, он мне сказал: «Тогда вас в научную партию». Во главе научной партии, так называемой НИП,  была Тамара Ивановна Гурова, литолог, она меня отправила в палеонтологическую группу к выпускнице Томского университета Элле Наумовне Кисельман.
СТАЖИРОВКИ В ЛЕНИНГРАДЕ. БОДЫЛЕВСКИЙ
Принцип создания коллектива у Карасева был замечательный. Все  молодых специалистов отправляли на 4-5 месяцев в  центральные институты, откуда они возвращались уже в полном смысле слова специалистами.  Я, например, через год поехала в Ленинград, где больше 4 месяцев стажировалась в Ленинградском горном институте, лучшем горном вузе СССР. На кафедре исторической геологии  у профессора Виталия Ивановича Бодылевского. Кафедра числилась за профессором Наливкиным, но  реально заведовал ей  Бодылевский Виталий Иванович [который] оставался моим учителем до самой его смерти в 1968 году.
Мое обучение в Ленинграде выглядело так. Я сидела  за большим столом в замечательном помещении горного музея на последнем этаже ВСЕГИИ.  Напротив через  зал – двери в дублетный фонд, где собраны коллекции бореальных аммонитов  Юры и Мела России. Я примерно  раз в неделю или чаще, брала 5 экземпляров , на свое рабочее место и знакомилась с ними.  Лучшая российская геологическая библиотека, находилась на 2 этаже. Я брала там литературу, а перед отъездом получила в подарок для треста большую библиотеку, которую мы увезли с собой в Новосибирск. Таким образом, я познакомилась с аммонитами верхней юры и нижнего мела. 
Потом  в Новосибирске, когда я находила аммонит в разрезе, то мне не надо было срочно посылать фотографию  Бодылевскому, чтобы он примерно определил, что это за экземпляр. Я могла определить его сама. Я уже этот аммонит видела, изучила. Таким же образом подготавливали в тресте специалистов по двустворкам, по микрофауне, по фораминиферам, по гастроподам, по радиоляриям. И в результате сформировалась лаборатория, которая была в состоянии обрабатывать новые материалы и делать это вполне  профессионально. Замечательную методику придумал Карасев.
СНИИГГиМС
Трест просуществовал как я помню года три или четыре, а потом Ивана Петровича перевели  на Дальний Восток. За это время был получен первый газ Березовской скважины. По всей Западной Сибири бурились глубокие опорные скважины, картина грядущего: как будет изучаться недра Западной Сибири уже становилась ясной. После отъезда Карасева  было создано геологическое управление во главе с  бывшим начальником геологического отдела Юрием Кузьмичом Мироновым, которому это было неинтересно. Управление просуществовало недолго. Часть территории отдали филиалу Томского института. Со временем все, что осталось в Новосибирске после этих событий, трансформировалось в отраслевой геологический институт самый мощный за Уралом, где было 1800 сотрудников:  Сибирский научно-исследовательский институт геологии геофизики и минерального сырья СНИИГГиМС . Там  продолжали работать Тамара Ивановна Гурова, Элла Наумовна Кисельман, Николай Никитович Ростовцев со временем перешел в Тюменский сначала филиал, а потом самостоятельный институт Запсибнефтегеология. В СНИИГГиМСе был очень мощный отдел стратиграфии с тремя секторами, там-то я и работала и оттуда в 67-68 годах я, наконец, попала на территорию, где существовали ляпинские аммониты.(Поясню для тех, кто далек от геологии. Стратиграфия – от латинского stratum – настил. Раздел геологии, изучающий формы напластования горных пород и процессы образования слоёв земной коры в их исторической последовательности).
Но поскольку ляпинские аммониты были уже изучены Иловайским, мной были изучены аммониты неокомские. Об этом свидетельствует опорный разрез неокомских отложений, приполярного Зауралья, в котором я являюсь соавтором.
Ну а что же аммониты? Они определили мою судьбу. В Новосибирске я оказалась, благодаря аммонитам. Я прожила всю жизнь в Новосибирске, там сложилась моя семья, там я проработала практически в одном и том же учреждении всю жизнь.  Только это учреждение меняло свое название: трест "Запсибнефтегеология", потом геологическое  управление, потом филиал института ВНИГРИ, а потом СНИИГГиМС.
ПРИПОЛЯРНОЕ ЗАУРАЛЬЕ. СПАСИБО АММОНИТАМ
В начале аммониты были очень неважные: образцы, полученные в результате бурения глубоких скважин, обломки, отпечатки, с которыми работать было  трудно, но, тем не менее – интересно, и очень важно. Работа с таким материалом продолжалась лет 15, может быть, немножко больше. И в это время я уже стала специалистом по такому материалу. Потом в СНИИГГиМСе заинтересовались обнажениями, выходящими на поверхность в приполярном Зауралье и дальше много лет моя работа была связана с этим регионом. Попутно для выяснения целого ряда проблем  наша группа работала  на Печоре, а затем на Таймыре и финалом была работа на реке Буолкалах,  притоке реки Оленёк бассейна реки Лены.
Эти работы были очень интересными, кругозор расширялся. Я уже занималась систематикой аммонитов, хотя систематикой ископаемых организмов заниматься очень проблемно. Появлялись  новые методики. За это время мое имя  стало известно за пределами СССР, в пределах страны организовывались коллоквиумы с участием ученых-палеонтологов, представителей других стран. Один раз я была в Германии. С точки зрения  выяснения каких-то научных вопросов  эта поездка ничего не дала. Но просто я  в первый раз оказалась за рубежом. Это произвело впечатление. Хотя и не ошарашило.
Была ли у меня интересная и счастливая жизнь? Я считаю, да. Мне  было интересно работать, мне было интересно жить, я считала, что я работаю, безусловно, с положительными результатами. Я очень благодарна своим спутникам по работе , своим учителям и своим аммонитам. В результате я стала соавтором, об этом я уже говорила, опорного разреза неокомских отложений приполярного Зауралья. Это отложения, в которых были найдены  верхнеюрские аммониты. А они очаровали меня на всю жизнь. За что им большое спасибо.