И тогда они взяли собаку

Высокий нескладный мужчина быстро опустился перед трубой на колени, сунув в нее свою взлохмаченную голову, примерился плечами и исчез. Бледная заплаканная жена пошла рядом, постукивая по железу ладошкой и взволнованно спрашивая:
Юра, ну что?
— Нету! -  донеслось изнутри, и женщина чуть облегченно вздохнула.
— Кого ищут-то, не знаете? — трогая каждого костыльком, поинтересовалась сошедшая с тротуара старушка.
— Кошку, может быть, кого еще? — ответили ей.
— Сбежала?
— Били, вот и сбежала. Она хоть и зверь, а ласку всех больше любит,— продолжил догадку огромный полный прохожий и махнул рукой.— Да ну их: люди на вид культурные, а устраивают что! —Но остался.
— Юра, как?— склонялась к трубе женщина и снова слышала: — Не-ту-у!
Потом труба кончилась, и, испачканный бурой окалиной, мазутом и бог весть чем еще, он поднялся на ноги. Жена не кинулась его отряхивать, даже не глянула на одежду мужа, а приложила платок к глазам и всхлипнула. Старушка с костыльком заволновалась:
— Да кого же они потеряли, родимые? Вон как убиваются!
— Аркашку своего! — весело прокричала пробегавшая мимо девчонка Аленка.— Они его только и знают, что теряют. А он никуда и не девается.— Остановилась, огляделась.— Тетя Лиза, вон же он идет!
— Фу ты, циркачи! — передернулся полный прохожий и с насмешкой посмотрел на супругов, бросившихся в конец улицы к мальчишке с большим ранцем за спиной.— В такую тpу6у! Это же — смертельный номер!
Кто-то засмеялся, а старушка, опершись на костылек, глянула снизу вверх на него и сказала, прищурясь:
— Он-то смог, а ты, со своим богатством, попробуй!— И озорно ткнула прохожего сухоньким пальцем в живот.
В это время супруги, держа за руки мальчишку и склонившись к нему в разговоре, скрылись в дальнем подъезде дома, стоявшего торцом к стройке, обнесенной высоким забором. У стены, со стороны улицы и лежала эта длинная труба, в которую, как подсказала им взвинченная родительская фантазия, шофер-преступник засунул Аркашеньку, их единственного и безмерно любимого сына, сбив машиной.
— Родной наш, ты жив, ты опять с нами! — на все лады повторяла мать.
Отец, конфузясь, встряхивал головой:
— Пришло же такое в голову...— Но глаза выдавали — он тоже был счастлив.
Когда в десятом классе их сын начал сдавать на аттестат зрелости, Юрий Васильевич попал в больницу в предынфарктном состоянии, а жена его, успевая варить куриные бульоны для мужа и полный обед из первого, второго и десятого для Аркашеньки, бегала под окна и двери классов, прислушивалась, заглядывала, дрожа и бледнея, ловила каждого выходящего счастливчика за рукав и спрашивала прерывающимся голосом:
— Ну? Как он там?
— Думает. Скоро пойдет, наверное, к доске,— успокаивали ее.
Тогда она пугалась еще сильнее:
— Уже! К доске?
Одноклассники сына пожимали плечами:
— Зачем вы, Елизавета Терентьевна, зря паникуете? Двойки не будет. На выпускных двоек не ставят.
— Нам и тройка не нужна! Мы же в институт поступаем!
Вся будущая судьба сына была хорошо обдумана и рассчитана. Вуз и только вуз! Потом — аспирантура! Какие же тройки, о чем они говорят, Аркашины друзья!
Он сдал школьные экзамены и вступительные в вуз. Прошел конкурс, попал в списки зачисленных. Повеселевшие, они вспомнили, что есть кино и театры, есть люди, которые уже устали звать их в гости. Пошли, но к себе позвать никого не успели: сын объявил, что записался в секцию альпинистов и уже в субботу идет на первое занятие на скалы.
— На... куда?!— не поверила своим ушам Елизавета Терентьевна.
— Ты — самоубиец! — тихо проронил Юрий Васильевич. Но Аркашка пошел, нацепив тяжеленный рюкзак, словно отбывал на Северный полюс.
Полтора года они жили под угрозой катастрофы, ожидая возвращения сына, сначала у окна, потом в сквере у дороги, откуда он сворачивал к дому. Соседи, давно привыкшие к их маячившим в любую погоду фигурам, посматривали без особых эмоций, но все же вздыхали облегченно, когда видели подходившего Аркадия.
— Надо было родить еще одного. Или еще двоих. Тогда не маялись бы так,— говорила многодетная соседка, живущая этажом ниже.
— Наверное, они счастливы, им есть кого ждать,— завидовала бездетная, живущая этажом выше.
— Явился! — сияла взглядом Аленка—Алена из дома напротив, которая с детства знала об Аркадии все-все, а он с ней даже не здоровался.
Но и это кончилось неожиданно: Аркадий ни с того ни с сего решил жениться.
— На ком?!— вскричали родители разом, и отец опять схватился за сердце.
Аркадий сказал—на ком, но это мало что им объяснило. Тогда сын пообещал привести  избранницу сердца и добавил, что, женившись, перейдет на заочное, а точнее — переведется на заочное в родственный институт в Норильске, куда уедет с женой.
— Она что? Не с твоего курса? — испуганно спросила мать.
Аркадий засмеялся:
— Она ни с какого курса, она—мой тренер. Он умчался на свидание, а муж с женой сели думать, что же теперь станет с ними и как им дальше на этом свете жить.
Потом Аркадий взошел по трапу в огромный самолет, помахал им рукой с мозолистой от недавнего лазания по скалам ладонью, его жена тоже — такой же рукой — помахала, и побрели. Юрий Васильевич с Елизаветой Терентьевной назад, все оглядываясь и поднимая глаза к небу, где еще держался слабый след от лайнера и где сидел он, обнимая и прижимая к себе чужую девушку, посягнувшую на самое их дорогое.
Они стали ждать писем и спускались на первый этаж два раза до работы и раз по пять—после, хотя знали, что почта бывает в одиннадцать и семнадцать. Смущенно стояли, отомкнув дверцу, заглядывая и ощупывая металлический ящик рукой — не застряло ли как-нибудь письмо - и нехотя поворачивали ключиком в замке. У всех ящики были деревянными, свой же они поменяли, чтоб мальчишки случайно не вскрыли, когда туда бросят наконец-то конверт.
Сын писать не спешил, а по истечении всех сроков позвонил по автомату, справился, как их здоровье, сообщил, что устроился на работу и что все у них  прекрасно, месяца через два Ксюшенька обещает родить ему Гошку, что теща, Ксюшенькина  мама, бросит работу и будет сидеть с внуком, она тоже хорошая — теща. И тесть, и вся Ксюшенькина родня — чудо!
Они слушали вместе, приложившись к трубке с двух сторон, кричали сыну попеременно что-то свое, сумбурное, а когда в трубке раздался щелчок, прервавший их разговор, глянули друг на друга в ужасе: они не спросили адреса сына! Когда теперь снова услышат его, где искать, если уже невмоготу станет?
Письмо от Аркадия  все же пришло. Коротенькое, на полстранички. Он сообщил, что родилась девочка, назвали ее Наткой, в честь тещи Натальи, что весит дочка уже пять восемьсот и узнает Ксюшу, и что он, Аркадий, уезжает в командировку на месяц. Куда—не написал.
Они долго гадали, на кого похожа дочь Аркадия, не  называя ее в разговоре внучкой: та внучка, о которой они мечтали, пока их сын мужал, была им известна. Она смеялась, как Аркадий, хмурилась одними бровками, как он, гуляла пальчиками по их склоненным лицам, прижималась к ним своим тепленьким мягоньким тельцем и откликалась на светлое и ласковое свое имя — Асенька. Аркадий, помнится, поднимал их на смех, когда они ему о ней говорили, но однажды уступил:
— Хорошо, если будет девочка, дам это имя. Не дал. Не захотел. Или родные жены на своем настояли. Пусть, лишь бы росла дочь здоровой, не обременяла болезнями их сына, которому они, кроме добра, ничего не желали и на которого никогда и ни за что не способны были обидеться.
Шло время, и они как-то понемногу стали привыкать к своему одиночеству, к тому, что из Норильска невозможно редко пишут и что их посылки с фруктами принимают там как само собой разумеющееся: жить в городе-саде и не побаловать тех, кто на суровом севере! Чаще они даже не знали — дошла ли их посылка, которую они, чтоб попала скорее в Норильск, подвозили к самолету и всякий раз упрашивали и одаривали кого-нибудь из пассажиров, чтоб тот передал гостинцы сыну. Нашелся такой, который встретился им дважды, и они бросились к нему с расспросами о сыне: видел ли, повзрослел ли, как выглядит? Пассажир, веселый и горячий кавказец,вспомнил обо всем охотно:
— Сына? Нет, не видел. А девушка, о! Сам бы на ней женился, да нельзя — уже есть жена... Дом большой, как у нас, машина во дворе, хорошо живут! Сундук ваш взяли, чаем поили: девушка и ее мама, тоже — о!
—Про нас спрашивали?— робко поинтересовалась она. Пассажир нахмурил лоб, вспоминая:
— Нет, но теперь я сам расскажу!
— Пожалуйста, не надо!— замахала она руками.— Не надо! Отдайте и все... А чай и к нам приходите пить, как вернетесь. Мы вас очень, очень просим!
- Приду! Я люблю с хорошими людьми знаться, приду!— охотно согласился мужчина.
Никто к ним в гости не пожаловал и на посылку никто не откликнулся, и тогда они сочинили письмо, грустное и длинное, желая объяснить сыну, как тяжело им без него, как тоскливо, как вздрагивают они от каждого телефонного звонка и бросаются к каждому стуку в дверь. Но звонят и приходят другие, редко совсем, потому что мама уже полгода как ушла на заслуженный отдых, а папа так и не успел завести себе друга, потому что был вечно занят им, Аркадием. Просили прислать фотографию дочери,  да и свою, потому что уже давно они фотографий из Норильска не получали, а им хочется знать, какой стал их сын — девятый год ведь идет, как расстались...
Перечитав на свежую голову сочинение, они решили его не отправлять, чтоб не травмировать Аркадия: к чему испытывать его нервы, смог бы—прилетел хоть на денек, значит — не может. Конечно, слетать в Норильск рады бы и они, но их ни разу не позвали, даже не намекнули на то, что хотели бы у себя видеть.
Такие раньше энергичные оба, они теперь, словно их морозом прихватило, опали. Ходили медленно, на шутки не откликались, мало что замечали у себя на дороге. Но однажды вдруг, бредя по аллее сквера, остановились разом как вкопанные: в ворохе пожелтевших листьев сидел и смотрел на них черный, тупоносый щенок с  острыми  ушами и любопытными темно-синими бусинками глаз. Потом он пошуршал листвой и, переваливаясь, выбрался на тропинку. Опять посмотрел на них, подошел ближе, слегка качнув упругим хвостиком и склонив мордочку к земле.
— Ты чей?— оглянулась она и никого нигде  не увидела.
- Бросили, - решил он и посмотрел на жену. - Неужели возьмем?
Она пожала плечами и покраснела: взять в дом собаку она хотела давно, года три назад, и даже съездила на загородный рынок, но щенки там были все породистые, щенками следовало заниматься в каких-то секциях, водить на тренировки, она подумала, что их возрасту это не идет, и не купила.
Муж ни о чем подобном пока не думал, поскольку был еще сильно занят любимой работой и умел вечерами отвлекаться у телевизора от мыслей о сыне. Но вот жена...
Щенок чего-то ждал и не убегал от них, сидел, задрав мордочку.
— Хорошенький, — тихо проронила Елизавета Терентьевна. — А ночью тут холодно.
— Несколько месяцев в квартире будут лужи...— предостерег Юрий Васильевич, но жена только улыбнулась:
— Ты представляешь, как он привяжется к нам, когда подрастет? Он будет тосковать о каждом из нас, а если мы уедем вместе... к Аркаше, он перестанет есть и уморит себя голодом...
“Мы никуда не уедем... ты же знаешь”, — подумал он, а вслух сказал:
— Интересно бы все же узнать, какой он породы.
— Разве это имеет значение?
Они шли назад рядышком, как всегда. Осыпались желтые листья, падали, кружась, и за одним таким рванулся у нее из рук щенок, слабо и нехотя, движимый инстинктом. Потом доверчиво прижался опять, покосив своим темным глазом, будто хотел навсегда запомнить ее лицо, чтобы уж никогда не перепутать ни с каким другим.