Чужая

Часть 1

Бабка Настасья, кряхтя и тихонько матерясь, хлюпала худыми ботинками по чавкающей грязи. Вдруг остановилась и подслеповатыми глазами уставилась вдаль.
«Либошто сынок мой? — спросила сама у себя, приметив высокую ладную фигуру.  — А кто жа енто с им?»
Сердце бабки Настасьи бешено заколотилось, и ей даже почудилось, что оно стало спрашивать: «Хто, хто, хто, хто?»
— Вродя как баба с им! — ответила сердцу бабка вслух.
Увидев мать еще издалека, Степан сказал своей спутнице, широко улыбнувшись:
— Вон она, моя старушка! Эх, и наскучалси жа я за ею.
Женщина предано посмотрела на него и кивнула.
— Мать моя! — пояснил Степан.
Женщина вновь кивнула. Поняла, мол.
Степан подхватил на руки малюсенькую девчонку, которую до сей поры женщина держала за ручку.
— Гляди, Ульянка! Вот тебе и бабка. Она, знашь, какая добрыя у мене! А пироги печеть? М-м-м! Нихто так ня пячеть у деревне! А затируху? А сала насолить? А капустки хрустявой? Любо-дорого! Глядь, Ульяшка, на наш простор! Ах, красота какая!
Женщина тоже тоскливо посмотрела вокруг, но ничего, кроме грязи, черных палок кустов, хмурого неба, не увидела.
— И ты, Людка, гляди! Жить нам тута таперича. Маманя! — зычно крикнул Степан. — Я это! Сын ваш! Явилси, маманя! Тута я!
Старушка встрепенулась, забеспокоилась еще сильнее.
«Да как жа енто? Лет пять, однако! Да откуда ж?!»
Страшная догадка закрутилась в мозгах у бабки, пронзая так, что на глазах выступили слезы. «Чужая!»
Степан большими шагами ринулся к матери, она тоже хотела к сыну навстречу, да пошатнулась, не удержалась и с высоты своего немаленького роста — Степан был ростом в нее — бухнулась в жидкую грязь.
— Маманя, чевой вы? Маманя!
Степан заорал испуганно, осторожно поставил девчушку на землю, с трудом отыскав более-менее сухой островок, и рванул к матери.
Подбежав, поднял, обнял:
— Маманя, маманя моя! Как вы? Не ушиблисся?
— Степушка, санок мой, соколенок! Прилетел! А я давеча во сне тебе видала. Идешь ты к мене, а никак дойти ня можешь. А тута и батька покойнай твой, царствия яму нябесныя, откудава ня возьмись, нать вам, вот он я! И мне грит: слышь-ко, Наська, пущай мене Степка подсобить! Дялов нынча по шею, а ты заграбастала сына-то! Ой, Степушка, как мене тревожно-то стало! Кажный ден за околицу хожу! Ня ошибласся я! Точно, вот он ты! А енто кто жа с тобою-то будять?
Тем временем Люда подошла к своей дочке Ульяне, обняла ее и тревожно смотрела на бабку.
— А енто, маманя, жена моя, Людка, и дочка — Ульянка. Подмогу вам, маманя, привез. Вы вона чевой-то падаете ажна от старости! Енто жа скока вама годов, маманя? Вы жа ня старыя ешшо совсема? А? Иль старыя?
— Писят восем мене нынча стукнуло, Степа! Нешто ня помняшь?
Степан присвистнул. Забыл, мол.
— Ну што, маманя! Будям знакомиться! Айда у хату. Чего тута стоять, рот проветривать?
Степа еще раз оглянулся вокруг и радостно засмеялся.
«Да что ж ему так нравится смотреть на это уныние?» — еще раз удивилась Людмила.
Была она городской, деревню никогда не видела, даже на картинках, потому что картинок особо не было. Мать — прачка, отец — рабочий на заводе. Окончила четыре класса, и хватит. Ступай-ка для семьи поработай. Вишь, как отец с матерью ломаются. Потому что, кроме Люды, еще в доме семь ртов. Да и домом ту каморку назвать было сложно. Пол земляной, стены мазанные, вдоль них полати — отец сколотил. Колченогий огромный стол, две скамьи. Вот и все добро.
А барский дом — загляденье. Люда даже рада была, что ее туда отдали, в дом этот. Прислуживала она няньке. Служанка для няньки. Да и нянька какая-то не такая. Тоже, будто барыня — в длинном черном шелковом платье с белым воротничком, красивые блестящие волосы уложены в высокую замысловатую прическу, ботинки на шнуровке и на каблуках, кольцо на пальце с каменьями. С этими ботинками смех вышел! У няньки ножка маленькая, почти как у Люды. Вот и решила Люсенька, так сразу ее стала звать нянька, примерить. Примерить-то примерила, а вот на каблуках никогда не ходила. Все больше босиком «чертей гоняла», как говаривал отец. А потому маленькая непривычная к каблучкам ножка подвернулась, и Люда упала. Няня, звали ее тоже странно — Марта, выскочила, а увидев рассевшуюся Люсю на полу, спросила:
— Чего ты? Упала, что ли?
Люся кивнула и быстро прикрыла свои ноги длинным подолом, да поздно: Марта увидела свои ботинки на ее ногах.
Люся вся сжалась, готовая к ругани, скандалу или даже удару. Но ничего этого не последовало. Марта расхохоталась, подняла девчушку с пола и сказала тихо:
— Обещаю, что научу тебя ходить на каблуках. Знаешь зачем?
Люся, все еще не отпустившая страх, покачала головой.
— Сейчас!
Няньку как ветром сдуло. Появилась она через пару минут, держа в руках кружевной розовый ларец необыкновенной красоты.
Люся забыла дышать.
— Вот, смотри!
Нянька открыла его, а там… красота невиданная. Туфельки розовые шелковые с розочками и листочками, да с бусинками по краю.
— Ошиблась я с размером, — грустно проговорила Марта, — а тебе в самую пору будут. Мои ж велики тебе слегка?
Люся стояла ни жива ни мертва. Кивнула.
— Дарю! Они теперь твои. Будем тренироваться ходить на каблучках.
Люда посмотрела на свое простое платье, сшитое из грубой холстины, и расплакалась.
— Какие мне каблучки?!
Но Марта обняла девчушку, прижала к себе и прошептала:
— Я тебе и платице сошью. Обещаю. У меня есть мое, я его не ношу: чуть маловато, — вот из него и сошью. Только здесь в нем будешь ходить, ладно? Домой не возьмешь.
Люда тогда не поверила Марте, еще никто никогда не был так добр к ней. Вечно беременная и вечно злая мать была всегда недовольна дочкой. Она навешивала на нее заботу за заботой, дело за делом, забывая о том, что Люде всего-то одиннадцать лет…
Но Марта не обманула, через несколько дней она позвала Люду в свою комнату и радостно предъявила ей платьице. У девочки от счастья перехватило дыхание: так наряд был хорош!


…Тем временем Степан, обняв мать и будто бы забыв о тех, кого привел, шел по дороге и свободной рукой бурно жестикулировал, что-то рассказывая матери. Та иногда кивала и все чаще повторяла:
— Степанка мой! Степушка!
Когда вошли в хату, то Люда и Ульяна прижались к стене, не зная снимать ли обувь, проходить ли в одежде, или оставлять где-то здесь.
Бабка Настасья недовольно зыркнула на непрошеных и неугодных ей гостей и процедила сквозь зубы:
— Чевой встали? А ну давайте у хату, раз пришли.
И она легонько подтолкнула Люду. Та будто выпала из своего тяжелого забытья и принялась снимать пальто.
— Девчонку свою спЕрва раздень! Употееть уся!  — скрипнула бабка, недовольно зыркнув на невестку. — Нарожають, а ума-то нема!
Она прошла в комнату и принялась хлопотать.
— Санок, а у меня как раз и выпить имеется! Я как чуяла, вчерась к Макарьевне дошла и у яе взЯла. Вона, глянь, стоить в углу.
Степан равнодушно глянул на бутыль в углу:
— Маманя, да вы жа знаете, не увлекаюся я энтим.
— Знаю, знаю, соколенок мой! Как ня знать! Ты жа мой робятенок!
Тут вдруг Степан словно отряхнулся от причитаний матери и обратил внимание на жену и падчерицу:
— А вы чево там? А ну давайте сюды! Айдате! Ульяша, иди ко мне, воробушек мой!
Лицо девчушки озарила ясная улыбка, и она с удовольствием забралась на руки к отчиму.
Именно в этот миг сердце бабки Настасьи чуть оттаяло. Потом она будет вспоминать именно этот момент, как девчушка с удовольствием и с улыбкой кинулась к ее любимому сыну.
А пока она снисходительно посмотрела на мать девчонки и спросила:
— Умешь чевой по хозяйству, али так?
— В городе все могла, что требовалось, а здесь — покажете, так тоже, наверное, смогу.
Бабка кивнула, хмыкнула, но без особого желания хмыкать, на всякий случай, для порядку. Краем глаза она подглядывавала за сыном, а он ворковал с девочкой. Вдруг встрепенулся:
— Люда, я ж вас ня познакомил. Энто моя мамка Настасья, а значат, и тебе маманя, а тебе — бабка таперича! Да, Ульяшка?
Степан с любовью посмотрел на девчушку. Она горячо его обняла и что-то зашептала на ухо. Он еще крепче обнял и улыбнулся. Это не ускользнуло от бабки Настасьи, на сердце у нее снова потеплело, она горделиво подумала: «О как! Чужая девчонка люблит моева
сыночка, соколенка моева!»