Остров живых мертвецов

Мерцает небо звездной крошкой,
и море, доброе до срока,
мурча, о скальный трётся панцирь;
      и Веры лунная дорожка
      легла над бездною Порока
      по антрацитовому глянцу…

– Я так скажу, спасенный странник,
мой друг, отторгнутый пучиной:
спешить нам…– разве что на рею.
      Петля из мук и воздаяний,
      грехов, казалось бы, невинных –
      всегда затянута вкруг шеи!

Расслабься мятным травным чаем,
я расскажу о страшной ночи –
ты можешь верить и не верить,
      но мы с тобой не заскучаем,
      поплачем, может быть, чуточик.
      Луна подглядывает в двери...

Спал остров, зноем утомлённый,
где я – уродливый хранитель,
какой не принят даже адом,
      стерёг обитель прокаженных –
      забыт, отвергнут и невидим…
      кому-то кроме – это надо?

Мой остров тесен и безлесен –
трава, каменья, ветер в уши…
Все, кто со мной делил руины,
      следят теперь из поднебесья…
      Лишь игуаны – чьи-то души
      на склонах южных греют спины.

А лепрозория останки
лелеют памяти обломки…
и «дочь» растерзанная снится…
      Да чем живу? – врачую раны.
      Так вон трава у водной кромки:
      крапива, щавель и мокрица.

Так жизнь раскладывает карты…
В ту ночь со дна я слышал крики,
у океана вздулись вены,
      и он предстал вратами в Тартар…
      а Посейдон в своей квадриге
      поднял коней из бездны пенной!
 
Я помню: шторм, подобно зверю,
клыками волн терзает берег,
и пастью пенной скалы лижет,
      сорвать с петель грозится двери,
      и шарит пальцами сквозь щели…
      в кромешный мрак уносит крышу!

Сметён притон был мой убогий,
но разучился слёзы лить я…
а там, за маревом свинцовым –
      Да... там, где скальные отроги,
      бриг погружался, еле виден –
      в свой рейс последний зафрахтован.

И здесь впервые я услышал,
как с неба ангелы запели!
У кромки пенистой – лодчонка!..
      А в ней, на дне, в солёной жиже –
      так безмятежно, как в постели,
      лежала бледная девчонка.

Я осыпал хвалами море,
светился счастьем, как ни странно, –
как для него немного надо!
      Вернул её я к жизни вскоре –
      сказалась дочкой капитана
     моя бесценная награда.

Тогда ко мне, едва живому,
вернулись силы для работы,
и лет на сто я стал моложе;
      вернул уют убогий дому,
      и мне казалось, что заботы
     врачуют гибнущую кожу.
 
Пришла улыбка – страшновата,
как в детстве было – вспомнить трудно…
Учил я «дочь» цветам, пассатам…
      Боялся думать, что когда-то
      вдруг забредёт в тумане судно
      и увезёт мою отраду.

– Запомни травки эти, дочка,
вот щавель, сныть и медуница…–
они накормят и излечат…
      – А что за дивные цветочки?..
      – Нет! Стой! Коварство в них таится,
      сорвёшь – и сон твой будет вечен!

Борец –  на острове всех краше,
но не касайся даже края –
коварный сок и кожу ранит!
      И даже запах дивный страшен!
      Уснёшь, тебя я потеряю…
      Кто тронет – ящеркою станет!
…
Но дни – как ящерицы прытки,
а счастье – звездочка средь ночи,
промчится, вспыхнет и сгорает!
      То – бесконечны горя пытки,
      неисправимо мир порочен.
      И жизнь опять подводит к краю...

Наивно уповать на чудо!
Мой светлый мир оделся тенью –
в тот страшный день, принесший судно…
      Нет, и посмертно не забуду! –
      то шла не шхуна во спасенье,
      шёл бриг разбойничий, беспутный!

Из всех моих «богатых кладов» –
один нашли, исчадья ада…–
Она была всего мне краше.
      Рассказывать – больно, вряд ли надо…
      Но здесь и смерть нашли пираты.
      Нет… я не воин, хоть и страшен!
 
Нет, сам бы с ними я не сладил.
Борец сразился с злобной братией –
мы с ним пред шпагой не cробеем.
      В ту ночь, когда пьяны все были,
      семян подсыпал им в бутыли,
      в огонь подбросил же ветвей им…

Где их безмолвный бриг плутает,
пугая юных и бывалых?..–
Не стоит он моей потери.
      Где дочь? – взгляни, звезда сияет!
      А где пираты? – там, на скалах,
     те игуаны… Что, не веришь?!
***