Незабываемый Махмуд

   Тем вечером мы с отцом шли молча, обходя бесконечные чёрные осенние лужи, каждый думая о своём. Почему не всей семьёю, - не помню, хотя подобное было не в первый раз.

   Дом культуры, нарядный сам по себе, щеголял икрами балюстрад в глянцевых, будто шёлковых белоснежных чулках масляной краски.
Перед тем, двумя неделями ранее, мы побывали на встрече с роскошной Галиной Бесединой, и настроились на нечто подобное - расписанную, как по нотам, от «до» до «до», программу, вкупе с ненавязчивым, легко ускользающим послевкусием приятно и не зря проведённого вечера.

   Но тот, навстречу с которым мы так невесело торопились, был словно диковинная птица, залетевшая с улицы во дворец через незапертое окошко. Вместо того, чтобы метаться бесцельно, биться грудью о раму, оставляя следы когтей на подоконнике или тщиться пробить потолок, взмывая к лепнине плафона, запёкшейся на манер молочной пенки по краю белой фарфоровой чашки, что по недосмотру няни осталась недопитой за завтраком, он вступал в залу тихонько, и пережидал подле двери, покуда его заметят.

   Не задетая крыльями хрустальная люстра, тихо и жалобно звенела своими крупными, на грани приличия, серьгами, призывая замолчать... Он же, заместо сей всевозможной суеты, несколько привыкал к публике, исподволь прислушиваясь к угасающему пламени разговоров, сплетению запахов жизни с ароматами духов, дуэли преувеличенных тенями взглядов и наполненных безразличием лиц тех, кто забрёл в это общество случайно, по недоразумению свободного от забот вечера...

   И вот, когда это всё утомилось само собой, он вошёл, касаясь паркета, как раскалённых кострищем углей, пред полным залом полных заведомого разочарования и скептицизма разных, неродных друг другу особ. Пышными, яркими нарядами он будил в публике не насмешку, но то  первобытное удивление, что таится в каждом с малолетства, а излучающий достоинство образ вызывал уважение, граничащее с не имеющем пределов восторгом.

   Всякий из его танцев был полон, после любого из них можно было не ожидать продолжения. Очарованная, завороженная и обессиленная финалом публика замирала ненадолго и несмело принималась рукоплескать, сокрушаясь, что вот, теперь уж, верно, поставлена та самая точка, после которой начнётся новая, неведомая, ведОмая, опостылевшая и глубоко прекрасная жизнь.

   К счастью, каждый раз это был ещё не конец, и он вновь принимался сокрушать обыденность и пространство телодвижениями, схожими по плавности с речными водорослями, что рвутся вслед за течением, оставаясь навечно на месте.
Махмуд Алисултанович Эсамбаев танцевал о любви. О тяге людей друг к другу, как прекрасному в человечестве, вне которого мир давно перестал бы быть собой.