Расплата

Черт бы побрал этого Егора с его тусовками. Мало того, что в желудке болезненно плещутся остатки дешевой водки, так еще и горло дерет так, что хоть на стену лезь. С адскими муками я, наконец, встал с постели и тут же сел обратно из-за подступившей тошноты. Больше я с Егором не пью.

Вчера этот дебил позвонил мне около девяти вечера и проорал в трубку не своим голосом:

- Серый! У нас три литра беленькой и море закуски, давай, пригоняй!

На фоне ора моего приятеля звучал самый низкосортный кальянный рэп из возможных. Я тяжело вздохнул и закатил глаза.

- Самойлов, вот ей-богу, не до тебя сейчас. Мне на работу завтра.

- Так не ходи, ты чё? Хватит работать, Серый, скажи, что заболел и хоть неделю гуляй!

Где-то в недрах прокуренной Егоровой квартиры послышался одобрительный рев целой оравы наших общих знакомых.

- Ага, ты умный такой. Больничный лист, что ли, ты мне на чеке из «Пятерочки» выпишешь?

- Да хоть на жопе я тебе его напишу. Не делай мне мозги, Серый, мы ждем.

Егор положил трубку. Я зашел на кухню и задумчиво опустился на стул. Глаза тут же наткнулись на пустой холодильник, а потом на полную раковину грязной посуды. Алина, моя уже бывшая девушка, ушла отсюда последний раз почти месяц назад. Отношения уже давно изжили себя, и мое раздражение нарастало с каждым днем, пока терпение не лопнуло окончательно. Истеричка довела-таки меня до точки кипения. Со слезами на глазах Алина собирала по всей квартире свои многочисленные вещи, сгребала в охапку пузырьки и баночки, расставленные по всей ванной. Потом, накинув на плечи куртку, она захлопнула дверь, забрав с собой уют и тепло. Это, конечно, я так себе представил. На самом же деле, я просто пришел с работы и обнаружил пустую квартиру. Единственное, что осталось от Алины – записка с одной-единственной фразой: «Ключи в почтовом ящике». Ну, скатертью ей дорога. Пусть капает на мозг кому-нибудь другому. От баб всегда одни проблемы. Может, Егор и прав. Прогулять работу раз в жизни тоже не так уж и страшно, если разобраться. В общем, ладно. Поеду к пацанам, и будь, что будет.

Дверь Егор открыл только после пятого нажатия звонка. Меня обдало густым ароматом сигаретного дыма и перегара.

- Серый! Заходи, давай.

Колонка в комнате разрывалась от басов, парни орали, пытаясь перекричать то ли музыку, то ли друг друга. Я приветственно махнул друзьям рукой и тут же получил от Егора целый стакан водки.

- Опоздавшим пить до дна!

Человеческий облик я потерял быстро. Меня захватила тупая пустота в голове, и я с удовольствием поддерживал это состояние все новыми и новыми порциями алкоголя. Плейлист уже давно сменился, теперь колонка вопила голосом Лепса, а мы увлеченно подвывали ему на разные лады. Не сразу до меня дошло, что кто-то названивает в дверь. Доигрались, это наверняка соседи вызвали ментов. Егора отправлять на разборки было бессмысленно, ребят вообще посылать к двери опасно, а потому мне пришлось идти самому. Я аккуратно посмотрел в глазок и вместо уставших полицейских увидел бабку. Обычную такую, в платочке и цветастом ветхом халатике. Ну, не бугай с битой, и слава богу. Я приоткрыл дверь и уставился на гостью.

- Чего шумите ночью? – Очень странно, без каких-либо интонаций, прошамкала старуха. Пока я пытался сообразить, что в такой ситуации я могу ответить на ее вопрос, бабка по-собачьи повела носом и протянула:

- Не надо шуметь.

Она развернулась и поковыляла к лестнице. Я молча закрыл дверь и направился в комнату с каким-то неприятным чувством в солнечном сплетении. Ну, что ж, ладно. Из туалета прямо мне под ноги вывалился Егор.

- Твою мать! Ты что здесь ходишь? – Егор встал на четвереньки, но потом передумал и сел обратно на пол.

- Так соседка в дверь уже трезвонит, не шумите, говорит. Я дверь открывать ходил.

- Что за соседка? Симпатичная?

- Да, как раз в твоем вкусе. Просто персик.

- В натуре? – Ошалелые глаза Егора сверкнули сквозь алкогольную завесу.

- Да-а, засушенный такой персик, уже лет сто как.

- Да ну тебя. Так бы и сказал, что бабка. Не открывай ей никогда, она ж больная на голову.

«По ней заметно», подумал я. Пить дальше расхотелось, от вида бутылки стало мутить. Я взял со стола пачку сигарет и зажигалку. Балкона у Егора в квартире не было, а курить в комнате я не люблю. Все равно пора немного протрезветь, ночной воздух мне всегда в этом помогал. Я как сумел, завязал шнурки, положил руку на щеколду, и черт меня дернул посмотреть в глазок. Неподвижное лицо бабки занимало собой почти всю площадь обзора. Я замер, ожидая, что будет дальше. А дальше-то ничего не происходило. Старуха не мигая пялилась в глазок как застывшая картинка. Я уже стал опасаться, что словил белочку, но внезапно в уши врезалась оглушающая трель дверного звонка, от которой я так и подлетел. Когда я вернул самообладание и взглянул в глазок снова, никого уже не было. Ну и дичь, лучше покурить в окно.

На кухне было пусто, я открыл окно и подставил лицо холодному мартовскому ветру. Курить хотелось сильно, и я поспешил заполнить дымом легкие. Бабка все не выходила у меня из головы. Как-то это было странно. Даже ненормально. Если она просто сумасшедшая, непонятно, чего еще от нее ждать.

Новый визг звонка практически не стал неожиданностью. Это начинало раздражать, но одновременно с этим я почувствовал внезапный азарт и любопытство. Что-то так и манило меня к двери, и я не стал сопротивляться. Затушил сигарету и подкрался к своему наблюдательному пункту. Парни, вероятно, уже дрыхли пьяным сном, и я единственный, кто остался в сознании. За дверью снова никого не было. «Она точно вернется, вот и посмотрим, что она тут вытворяет». Всматриваться в пустой подъезд быстро надоело, у меня затекла шея и спина. Бабка не появлялась. «Ну и хрен с тобой» - пробормотал я и отстранился от глазка, принявшись разминать шею. Я уже собрался пойти в комнату, но все же, напоследок глянул в глазок еще раз. Вот она. Стоит, чуть ли не упираясь носом в дерматин двери. В искажении линзы глазка ее лицо выглядело мертвым. Да что у нее за диагноз такой? Я принципиально решил, что не отойду от двери, пока она тут. Я не думал о том, знает ли она, что я тоже смотрю на нее, но, вероятно, она знала. Иначе как объяснить то, что ее узкие губы вдруг разъехались в улыбке, состоящей из нескольких гнилых обломков зубов. Выражение глаз стало каким-то хищным, как у голодного падальщика, учуявшего запах умирающего зверя. Мне казалось, что я пялюсь на нее как минимум вечность, но на деле прошло не более трех минут. То, что было дальше, заставило меня покрыться мурашками с головы до ног. Старуха медленно отошла от двери и убежала. Дряхлая бабка побежала в сторону лестницы как молодая девчонка! Сердце билось так, что я чуть не задохнулся. Ну уж нет, такого не бывает, это бред сумасшедшего. На негнущихся ногах я добрался до ванной и стал щедро плескать на себя ледяную воду. Когда я уже порядком замерз и немного успокоился, в дверь снова позвонили.

- Меня глючит, это белка, бабки не бегают и не пялятся по полночи в чужие глазки, - приговаривал я и бил себя по щекам, но звонок так и орал на одной ноте, не собираясь замолкать. Плеснув в лицо последнюю порцию холодной воды, я выскочил из ванной и решительно открыл входную дверь. Ну, точно. Пусто. Никакой бабки тут нет и, скорее всего, не было. Как был, в носках, я переступил порог, чтобы посмотреть по сторонам, но не успел этого сделать. Моя левая нога погрузилась во что-то отвратительно склизкое, вонючее и теплое. Нечто желто-коричневого цвета мгновенно пропитало носок и покрыло всю мою ступню.

- Что за нахрен?! – с визгом я влетел обратно в квартиру и, балансируя на одной ноге, принялся закрывать дверь на все замки. Я долго мыл ногу в ванне. Мне хотелось содрать с себя кожу, но до этого, слава богу, не дошло. Носок я выкинул. Отстирывать зловонную жижу даже не пришло мне в голову. Что это была за гадость? По ощущениям это было похоже на разложившуюся медузу, да и на вид было примерно так же. В квартире все спали, колонка, которую никто не успел выключить, орала одну и ту же песню по кругу уже битый час. Я перешагнул через несколько пьяных тел, выдернул колонку из розетки и ухватился за бутылку с уцелевшими остатками водки. Огненная вода мгновенно меня согрела, но быстро ударила по едва отрезвевшим мозгам, и я провалился в темноту.

Вот так, собственно, я и заработал легкое алкогольное отравление и больное горло. Даже не пришлось врать начальству, когда утром я звонил сообщить, что беру больничный. В большом напряжении я покинул квартиру Егора, но ничего подозрительного так и не заметил. Гнилая медуза с пола исчезла, как будто ее и не было. Теперь я снова маюсь в пустой однушке, но думать об Алине и ее никчемности нет ни сил, ни желания. Попить бы, да проспаться, а потом и в аптеку следует сходить. Знал бы я, что меня ждет, сразу вызвал бы «Скорую помощь».

Очнувшись окончательно только под вечер, я обнаружил, что от боли не могу проглотить даже собственную слюну. Приехали. Я выудил из прикроватной тумбочки старый ртутный градусник и попытался его встряхнуть. От слабости сил в руках не было, но с горем пополам я справился с этой задачей. Красная полоска замерла на отметке 39.8. Я уставился в потолок. Водка – зло.
Понимая, что никто мне не поможет, я собрал остатки сил и вызвал «Скорую». На удивление, медики прибыли быстро и занялись осмотром. Судя по тому, как их лица вытягивались, со мной точно не все было в порядке.

- Ну, тут нужна срочная госпитализация, - услышал я сквозь температурный туман, - вам нужно взять с собой необходимые вещи.

- Я не могу, - слова давались чертовски тяжело, - мне привезут. Документы на столе.

Мое обессиленное тело сначала носили, затем везли, потом опять куда-то носили, и все это время я находился где-то на грани сознания и обморока. Мне казалось, что Алина сидит рядом и держит меня за руку, я чувствовал ее теплую маленькую ладошку в своей руке, но когда я попытался взглянуть на нее, то увидел, что ее губы растянуты в беззубой улыбке, а с остатков разрушенных зубов стекает густой желто-коричневый гной. Ее глаза стремительно затянулись белесой мертвой пленкой, а кожа на лице скукожилась и натянулась на кости лица как скомканная пергаментная бумага. Я кричал, метался и дергался, но она все сильнее впивалась в мою руку, оставляя кровавые полукруглые борозды от ногтей. Вся кожа, к которой прикасалось это чудовище, на глазах покрывалась разноцветными трупными пятнами, а потом и вовсе чернела. В итоге кожа с кисти слезла как перчатка, обнажив мою гнилую плоть, и осталась в молодой и гладкой девичьей ручке. Голова мертвой сумасшедшей бабки возвышалась над молодым и изящным телом моей Алины. Животный крик раздирал больное горло, а мертвая старуха хрипела, плюясь вонючим гноем мне в лицо:

- Не надо шуметь. Не надо шуметь. Не надо шуметь не надо шуметь не надо шуметь не надо…

Я резко втянул ртом воздух и закашлялся. Я даже не помнил, как оказался в инфекционной больнице, в закрытом боксе, на койке у стены. Справа от меня находилось небольшое застекленное окно, через которое, вероятно, больным подают еду. Напротив моей койки была плотно закрытая дверь, а в противоположном от нее углу открытая нараспашку дверь в санузел. Из моей вены торчал катетер. Я проследил глазами по тонкой трубке и обнаружил над собой капельницу с каким-то лекарством. Похоже, это были галлюцинации. Я слышал, что от высокой температуры людям мерещится всякое. Долбанная старуха слишком врезалась мне в память.  Время то ускорялось, то замедлялось. Я то засыпал, то снова приходил в себя. Когда ко мне зашел мужчина в белом халате, туман перед глазами значительно прояснился.

- Сергей Дмитриевич, у вас, к сожалению, ангина. Причем язвенно-плёнчатая, - заметив вопрос в моих глазах, врач пояснил, - иначе ее называют язвенно-некротической. Понимаете ли, - доктор закинул ногу на ногу, - ваши миндалины воспалились, но немного не так, как это происходит при обычной ангине. В вашем случае они покрываются язвами, серым налетом, а вдобавок происходит отмирание тканей миндалин. У вас болезнь протекает тяжело, была повышена температура тела, что, я вам скажу, не характерно при данном диагнозе, однако, случается. Расскажите мне, пожалуйста, о ваших ощущениях.

А что ему говорить-то? Хреновые ощущения. Тело ломит, голова раскалывается, в горле как будто ёж застрял, во рту вкус дохлой кошки. Так еще и слюни текут, не успеваю глотать. В конечном счете, врач остался доволен набором моих симптомов и удалился по своим делам.

За первый день в больнице я сдал кучу анализов. Мне несколько раз тыкали в глотку ватной палочкой, брали кровь, мочу, и я не поверил своему счастью, когда меня наконец оставили в покое. Егор привез мне в больницу необходимые вещи, спасибо, что на него можно положиться в трудный момент. Потянулись больничные будни. Не могу сказать, что антибиотики сразу улучшили мое самочувствие. Первое время я с трудом добирался до туалета и совсем не мог есть, но все же, в больнице мне явно было спокойнее, чем дома в полном одиночестве. Когда ко мне в очередной раз зашел врач, он выглядел слегка растерянным.

- Скажите мне, Сергей, имеется ли у вас кариес или другие стоматологические патологии?

Я ответил, что нет.

- Лечились ли вы накануне болезни какими-либо антибиотиками?

Я вновь сказал, что нет.

- Что ж, - доктор нахмурил брови, - а контакты с гноем в течение последней недели не припомните?

При слове «гной» меня словно окатило ледяной водой. Но я не собирался рассказывать врачу о моих пьяных глюках. Или это все же были не глюки?

- Да вроде не было такого, - сдавленно произнес я, - а почему вы спрашиваете?

- Ваши анализы пришли. И они очень, я вам скажу, неоднозначны. Вам нужно дополнительно обследоваться.

- А что неоднозначного в моих анализах? Я еще чем-то болен, или что вы имеете в виду? – Я говорил и сам задыхался от гнилостного запаха, сопровождающего каждое мое слово.

- Возможно, возможно. Но пока мы не узнаем наверняка, волноваться не следует.

Доктор вышел и закрыл дверь бокса на замок.

_______________

Я проснулся ночью от пульсирующей противной боли в левой ноге. Когда я попробовал к ней прикоснуться, то понял, что практически вся поверхность стопы онемела, а по краям онемевшей зоны кожа была мокрая и скользкая. Я подскочил и включил светильник. Моему взору открылась омерзительная картина. Стопа сильно потемнела, кожа вокруг нее напоминала лохмотья, густо намазанные слизью. Меня затрясло мелкой дрожью. Я аккуратно лег на спину, вытянул обе ноги и, вместо того, чтобы вспомнить про кнопку вызова медсестры, закрыл глаза и заплакал. Ужас был настолько велик, что я даже не пытался что-то предпринять. Слезы лились тонкими струйками, затекая в уши, и постепенно меня сморил беспокойный сон.

Я снова распахнул глаза, когда послышался тихий щелчок. С таким звуком открывалась дверь, ведущая внутрь больницы. Через нее в бокс попадали медсестры, врачи и санитары. Дверь легонько покачнулась, но за ней никого не было. В палате царила темнота, хотя, я не помню, чтоб выключал свет, прежде чем заснуть. Я вглядывался в плотный мрак и вслушивался в каждый шорох.

- Сереженька?

Это что, голос Алины?

- Сереженька, ты проснулся?

Голос раздавался со стороны окна, и я удивленно повернул голову на звук. На фоне тусклого света уличного фонаря четко выделялась черная фигура. Знакомая женская фигурка.

- Алина? Ты как тут… - я не успел договорить, так как девушка приблизилась и положила руку мне на голову.

- Я узнала, что ты заболел, и пришла тебя навестить, - нежная рука стала гладить мои волосы, - я все еще люблю тебя, милый. Ты мне не рад?

- Нет, конечно, рад. Я просто не понял, как ты зашла сюда, и вообще, - я запнулся на полуслове, - в смысле - любишь меня?

Я вдруг вспомнил все наши ссоры, как она кричала, что ненавидит меня, как я дал ей пощечину за то, что она сходила с подругами в кафе, не сообщив мне, как я в порыве гнева сломал ей руку. Вместо ответа Алина наклонилась к моему лицу и поцеловала меня так жадно, будто не ушла из моей квартиры месяц назад, опустив ключи в почтовый ящик.

Мое сердце сделало тройное сальто и с грохотом встало на место, когда Алина перекинула через меня одну ногу и уселась на мне верхом. В последние месяцы перед нашим расставанием такого не случалось ровно ни разу. Я стал подозревать, что либо это сон, либо я сошел с ума. Мы целовались так страстно и долго, как будто это была наша первая ночь. Я чувствовал, как Алина прижимается ко мне своим горячим телом, мои руки уже пробрались под тонкую ткань футболки, в нетерпении блуждая по бархату ее кожи. Когда я был уже готов доказывать свою любовь и верность делом, девушка случайно задела ногой мою левую голень, и я зашипел от боли.

- Что с тобой? – Алина замерла и отстранилась от меня. Я все еще не видел ее лица, но голос был обеспокоенный.

- С ногой что-то не то. Завтра надо показать врачу.

- Дай я посмотрю.

К моему великому неудовольствию, девушка слезла с меня, присела на корточки напротив моих стоп и откинула одеяло. Я практически не чувствовал ее касаний, нога онемела еще больше, поэтому я не понимал, что она там делает. Я видел ее очертания, но она молчала.

- Алина?

Тишина.

- Алин, ну что там? Все плохо?

Ни звука.

- Тебе, может, темно? Давай я посвечу тебе фонариком.

Я дотянулся до тумбочки и взял в руки телефон. Свет фонарика осветил разом весь мой маленький бокс и то, что находилось около моих ног. Вопль ужаса застрял в горле и я смог только хрипеть, выпучив глаза и раскрыв рот. На меня уставились мертвые глаза старухи. Ее морщинистое лицо было вплотную прижато к моей пятке. Тварь оскалилась и стала откусывать остатками зубов кусочки кожи, которая отслаивалась, свисая мелкими лоскутками вокруг онемевшей темной зоны. Она ест меня. Мертвая старуха пришла и ест меня. Из сжатых до предела голосовых связок не вырывалось ничего кроме сиплого визга, который мгновенно таял в воздухе. В ушах шумело, и сквозь шум до меня доносились обрывки знакомых слов: «не надо шуметь не надошуметь ненадошуметьненадош…».
Старуха оторвала длинную и тонкую, как спагетти, полоску кожи и начала громко ею чавкать, сверля меня белесыми глазами.

- Ты опять встал не с той ноги? – послышался из ее сгнившей пасти голос Алины.

К горлу подкатила тошнота, в глазах стало мутнеть, и последнее, что я увидел, был раскрытый рот кошмарной бабки, из которого на мою левую ногу лилась слюна вперемешку с гноем.

 _______________

- О, господи!

Это кричала шокированная медсестра, сползая по стене с совершенно безумным видом. От ее голоса я подскочил на кровати и тоже заорал. Я орал нечеловеческим голосом, раздирая покрытое язвами горло. Орал от страха, от беспомощности и от боли. Весь бокс насквозь провонял запахом разложения. Гнилью несло из моей глотки и от моей левой ноги. Не переставая кричать, я сорвал с себя пропитанное потом и вонючей субстанцией одеяло, и взревел еще отчаяннее. За ночь моя левая нога сгнила полностью. От пальцев и до паха она была черно-зеленого цвета, кожа лопнула во многих местах, обнажая остатки тухлого зловонного мяса. На мои вопли в бокс влетело несколько человек, которые чуть ли не сшибали друг друга в попытках выскочить обратно. Мой крик оборвался так же резко, как начался. Меня всего задергало, и я упал в черноту, как в омут.

_______________

Мне снился вечер, в который я, кажется, подписал себе приговор. В начале марта темнеет рано, на нашей кухне горел яркий свет, однако в комнате, в которой я спал, был полный мрак. Я кое-как разлепил глаза и поморгал. По ощущениям, я выпил цистерну чистого спирта и запил ее слабоалкогольным пивом для малолеток. Было тяжело вспомнить, что было прошлым вечером. Я был у Егора. Потом пришли Олег, Никита и Костя. Мы пили и играли в карты. Потом кто-то из парней позвал девочек. Мы выпили еще. И еще. Потом играли в бутылочку. А дальше?

"А дальше ты поцеловал одну из девушек и переспал с ней", сказал внутренний голос. "Ты переспал с первой попавшейся давалкой, потому что твоя бестолковая Алина не желает раздвигать ноги хотя бы раз в месяц."

Я зажмурился, как от удара, но темная сторона моей личности только начинала свое выступление.

В памяти всплывали картинки. Сначала Алина была совершенно нормальной. Вела себя покорно и ласково, наряжалась, готовила, в постели вытворяла что-то немыслимое. Меня все устраивало, ее, вроде как, тоже. Потом я сгонял к Егору на днюху, и ей вдруг показалось, что от меня пахнет женскими духами. Чужими, разумеется. После того, как я поймал ее за чтением своих смс, я выбил ей зуб. Одним ударом, совершенно не задумываясь. Впредь она не трогала мой телефон.

Потом она стала отказывать мне в близости. Я не приемлю отказ, и меня просто выводили ее фразы в духе "я не хочу", "давай не сегодня". Несколько раз я скрутил ее и взял силой. После этого я не слышал от нее слова "нет".

Мелкие скандалы случались регулярно. Например, она не извинялась за то, что задерживалась после своих дурацких семейных праздников. Не мыла посуду сразу же после того, как я доедал ужин. Когда она была на больничном, она целыми днями бездельничала и даже не убиралась дома, за что тоже получала от меня нагоняй.
Из милой, очаровательной и заботливой девушки она превратилась в наглую бесполезную стерву.

- Да уж, это выходит за все рамки, - закипал я, не догадываясь, что внутренний голос со мной играет.
Он только хихикнул.

"Конечно, она давно потеряла твое хорошее отношение. Она каждый день выводит тебя из себя, и ей это нравится. Вспомни ваши последние скандалы и сделай, наконец, свои выводы."

И я вспомнил. И разозлился. И сделал, наконец, свои выводы.

- Алина, - крикнул я злым голосом, возникая в дверном проеме кухни, - какого черта ты так себя ведешь?

- Что? - Подняв брови, спросила девушка. - Ты опять встал не с той ноги?

- В отношениях с тобой я всегда встаю не с той ноги.

И я высказал ей все, что о ней думал. Рассказал и про измену, не забыв упомянуть, что виновата в этом, конечно же, она сама. Мы долго кричали друг на друга, Алина плакала. Наконец, мне надоело слушать этот скулеж. Я толкнул ее, она влетела спиной в холодильник, запнулась и упала. Сначала я ударил ее всего пару раз, но мне показалось, что этого недостаточно. Тогда я нанес еще несколько ударов. Если бы она не орала, я бы успокоился и оставил ее в покое, но она не затыкалась. Она так старательно закрывала руками лицо, что когда я пнул ее куда-то в область носа, раздался звонкий хруст и новый вопль. Запястье сломалось. Этот звук меня вмиг отрезвил, в прихожей я захватил свои кроссы и куртку, и выскочил в темноту подъезда. Вызвонил Егора и поставил перед фактом, что ночую я сегодня у него.

Друг уже ждал меня на лавке у подъезда, и я сходу вывалил на него все события последних пары часов. Егор согласно кивал и поддакивал, а когда я замолчал, чтоб перевести дух, сказал, что я мужик и решил проблему по-мужски.

- Представляешь, она мне ещё говорит, что я не с той ноги встал. Ну не стерва?

- Да стерва, конечно, забей. Сколько можно ее терпеть? Ты уже достаточно потратил на нее времени. Надо было ещё раньше поставить ее на место.

За спиной внезапно раздался ехидный старческий голос:

- Кто с левой ноги встает, тот беду на себя кличет.

Мы синхронно обернулись, но лица старушки разглядеть не успели. Она медленно удалялась, шаркая домашними тапками по только-только оттаявшему асфальту.

- От баб все беды, с какой ноги ни вставай! – Крикнул я в спину старухи.

- Ё-моё, ну откуда она вылезла-то? – Егор проследил взглядом за сгорбленной фигурой, - Маразматичка старая.

- И долго она тут стояла, уши грела? Слышишь, как шаркает громко.

- А хрен ее знает.

_______________

Белый свет больно резанул по глазам. Я не понимал, где я нахожусь, что со мной случилось, и почему вокруг меня такие белые стены. В комнату кто-то вошел и дал мне немного воды.

- Больше вам нельзя, вы перенесли наркоз. Потом дам еще.

Какой еще наркоз? Меня это удивило не на шутку. Боли я нигде не чувствовал, тело слушалось плохо, и пришлось бросить попытки разобраться, что к чему. Сон оставил неприятный осадок. Там тоже была какая-то старуха, о которой почему-то я не вспомнил раньше. Она что-то сказала про левую ногу. И тут я вспомнил о своей собственной ноге.

Глаза не фокусировались, руки мне не подчинялись, но я отчаянно пытался сбросить с себя белоснежную больничную простыню. Оказывается, из моей вены снова торчал катетер, который я случайно вырвал и заодно уронил капельницу. Штатив грохнулся на пол, стеклянная бутылка разбилась вдребезги, но я этого даже не заметил. Из вены вытекала кровь, которой я заляпал все постельное белье. Пока медсестра спешила на звук, я справился с накрывающей меня простынкой. Моя левая нога отсутствовала по самое бедро.

______________

Потухшими глазами я пялился в потолок. Теперь я каждый день проводил в таком положении. После выписки я был не в состоянии работать, поэтому я просто лежал. Моя психика была полностью уничтожена, а тело изуродовано. Я ничего не хотел и ничего не делал. Мой вес, скорее всего, приближался к критически низкой отметке. Щеки давно ввалились. Мышцы, когда-то молодые и сильные, теперь стали дряблыми и обвисшими от долгого пребывания в кровати. Я вообще не ходил. Сначала я несколько раз в день ковылял до туалета и обратно, но потом мне стало так омерзительно от вида культи, которая когда-то была моей ногой, что я перестал делать и это. В конце концов, я поставил у кровати большое ведро и справлял нужду в него. Хотя, когда по ночам меня мучали кошмары и фантомные боли, я периодически мочился под себя. В комнате стоял густой запах забродивших испражнений. С момента выписки я ни разу не помылся, так что, вонял, наверное, не лучше загаженного ведра. Не знаю, я ничего не чувствовал. От меня прежнего ничего не осталось. Разложившуюся ногу отрезали, но теперь я разлагался изнутри в переносном смысле этого слова. Я остался совершенно один в этом мире, проводил все дни в молчании и тишине. Я постоянно вспоминал родителей, которых бросил одних в маленьком городе, едва мне стукнуло восемнадцать. Какое-то время мне звонила мама, узнавала как у меня дела, но мне вечно было не до нее. Она давно перестала мне звонить. Я даже не знал, живы ли они с отцом. Я вспоминал деда, который долго ждал меня в гости в своей деревне, но так и умер, не дождавшись. Я вспоминал Алину.

Мне никогда и ни за что не было стыдно. Я поступал так, как считал нужным и не подвергал сомнению свои решения. А теперь я первый раз в жизни увидел, что я был полным моральным уродом. Не знаю, что на меня повлияло больше - долгое одиночество и молчание или дьявольское отродье, забравшее мою ногу. Я ненавидел себя не только за своё состояние, но и за свои прошлые поступки. За то, что обижал родных и за то, что сделал с Алиной. Я ведь едва не убил ее тогда. Что было бы, если б я не остановился? Такое чувство, что у меня открылись глаза, и я увидел себя с совсем другой стороны. Я был от себя в ужасе. Она ни разу не сделала мне ничего плохого. В тот вечер, когда я избил ее ногами, лежащую на кафельном полу, она испугалась за свою жизнь по-настоящему. Поэтому она ушла. Внутренний голос подал признаки жизни:

"Не только поэтому. Она же была для тебя куском мяса. Телом, о которое ты временами справляешь нужду. Телом, на которое ты срываешься после работы. А еще телом, которое обеспечивает твой домашний быт. Ты поднимал на неё руку. Ты издевался над ней. Ты делал ее жизнь невыносимой. Ты даже не считал ее за личность, она была не в отношениях с тобой. Она была в плену и подвергалась пыткам".

Возразить мне было нечего. Я долго пытался обмануть себя и пожалеть, выставить Алину виноватой, плохой, стервозной, а себя обиженным и недооцененным. Этот маленький мерзкий любитель правды в моей голове разрушил все мои иллюзии и обнажил меня передо мной же. Я был такой гнилой внутри, что даже мертвая старуха пришла ко мне на запах гнили. Та отвратительная лужа слизи на пороге была магнитом, который превратил метафору в реальность и вытянул наружу мое ужасное нутро. Вся эта чернота изъела мою ногу, а врач отсек ее и выбросил в контейнер для отходов, где моим тухлым мясом напиталась нечисть со старушечьим лицом. Я заплатил за очищение большую цену, мои глаза открылись окончательно.

Глотая слезы горечи, я взял свой телефон и задержал взгляд на том месте, где вместо ноги торчал отвратительный обрубок. Я ткнул на наш с Алиной давно молчащий диалог и написал: «Прости меня. Я больше никогда не встану не с той ноги».